11

Даже если весь Милмур, город рабов, охватит пожар, Гавар не понимал, почему это должно быть его проблемой. Особенно в восемь часов утра.

Как несколько инцидентов и арестов на севере страны могли привести к экстренному созыву Совета юстиции? Что такого важного произошло, что он должен покидать Кайнестон и свою маленькую дочь? Ему и так довольно скоро придется уехать надолго в Грендельшам, где должны состояться вторые дебаты.

За окнами зала Совета юстиции шел снег, Гавар смотрел на него и думал о том, как маленькая рабыня Дейзи пойдет гулять с Либби. Как они, возможно, будут лепить снеговика. Хорошо, если они обе оденутся потеплее.

– Не отвлекайся.

Шепот отца в самое ухо был подобен холодному ветру, залетевшему с улицы, но от этого шепота Гавар не мог закрыться, как от ветра, вжав голову в плечи или подняв воротник. Он передернул плечами и попытался сосредоточиться на спикере в дальнем конце стола. Было бы легче, если бы у женщины голос был не такой монотонный, а внешность не столь банальной.

– …Крамольная литература, – говорила она, – распространялась по всему городу, включая общежития, рабочие места и даже санитарные помещения. Это туалеты, – пояснила женщина.

Гавар хмыкнул. Эта простолюдинка думает, что Равные никогда не пользуются «санитарными помещениями»? Хотя, действительно, ему случалось встречать таких, которые смотрели на Равных как на небожителей. Гавар не прилагал усилий, чтобы поколебать их веру. Невежество порождает страх, любил повторять его отец, а страх порождает покорность.

Но что-то эта сентенция не вполне работает, если верить тому, чтó говорит женщина.

Первые несколько минут Гавар слушал ее внимательно. Идиотское Предложение Зелстона, несмотря на акт Тишины, не только просочилось за стены парламента, но и достигло по крайней мере одного из городов рабов. Жители Милмура подняли шум и потребовали, чтобы парламент голосовал за Предложение.

Смехотворно. Они думают, что могут чего-то добиться? Ровным счетом ничего – ну разве что увеличат себе годы отработки. А зачинщики получат пожизненное или, возможно, благотворное перевоспитание в замке лорда Крована. И тот сумасшедший, кто рискнет пойти на это, по определению социально опасен.

Крован был почетным членом Совета юстиции, но, слава богу, никогда не являлся на заседания. Он редко покидал свой Элен-Дочис – Остров надежды – замок в Шотландии, стоявший на маленьком острове посреди большого озера. Он жил там один, не считая нескольких рабов и прóклятых, – самая худшая участь для тех, кто приговорен к пожизненному.

Работа с прóклятыми – никто никогда не спрашивал, что он с ними делает, – отнимала у него очень много времени. Только раз в год появлялся он в Вестминстере на открытии парламентской сессии, но и это считал слишком частой отлучкой из своего замка. Даже в Доме Света делалось как-то мрачно, когда он там присутствовал. И конечно же, он обязательно являлся в Кайнестон на третьи дебаты.

«Когда стану канцлером – к несчастью, придется общаться с Крованом», – со скукой подумал Гавар, пропуская мимо ушей занудное повествование супервайзера Милмура. Приговор проклятия всегда выносил канцлер, после чего приговоренного доставляли к его новому хозяину.

Гавар не мог вспомнить, когда это вошло в практику. И кто был инициатором? Его отец? Крован присутствовал при вынесении каждого такого приговора, заявляя свои права на новое имущество. Все это было довольно отвратительно, но существовала еще одна причина для сомнений: действительно ли высшая должность в государстве оценена по достоинству и это единственное, к чему нужно стремиться, если не брать во внимание постоянные напоминания отца, что должность канцлера принадлежит Джардинам по праву рождения.

«Все дело в этом праве, – уже не в первый раз с возмущением подумал Гавар, – которое переходит к тебе автоматически. Тебе ничего не нужно делать, кроме того, что быть тем, кто ты есть. Послушать отца, так должность канцлера такая же прерогатива Джардинов, как и место в Оксфорде. И если должность в любом случае ему достанется, зачем проходить этот нудный курс политического обучения? Зачем посещать все эти бесконечные заседания советов, комитетов, участвовать в законодательных дебатах?»

Гавар равнодушно-ленивым взглядом обвел сидевших за столом. Все те же хорошо знакомые лица. Его будущий тесть Литчетт Матраверс сидел с закрытыми глазами, надеясь, что производит впечатление глубокой сосредоточенности, а на самом деле с трудом переваривал слишком плотный завтрак. Далее расположился закадычный друг Матраверса лорд Рикс, по лицу которого было видно, что ему так же смертельно скучно, как и Гавару. Почувствовав на себе его взгляд, Рикс шутливо округлил глаза.

Рикс – терпимая фигура, зато рядом с ним сидела королева сук – невеста Гавара. Она что-то быстро строчила, будто все, что слышала, являлось неким откровением. Боуда выбрала место во главе стола рядом с Зелстоном. Если отец ошибается и, для того чтобы занять кресло канцлера, даже наследнику Джардинов все же придется приложить какие-то минимальные усилия, то его будущая жена – в этом Гавар был абсолютно уверен – подметки на ходу будет рвать.

В конце концов, должна же быть какая-то выгода, а иначе зачем жениться на такой гарпии, как Боуда. В тот день, когда Зелстон явил парламенту свое Предложение, отец ясно дал ей понять, что им не нужны миллионы Матраверсов. И Гавар до настоящего момента не получил никакой выгоды. Боуда попыталась залепить ему пощечину, когда он сделал ей совершенно разумное предложение во время ужина, последовавшего после первых дебатов. С простолюдинками все было значительно проще: у них не нужно спрашивать разрешения.

Особенно если тебе на них наплевать.

Гавар под столом сжал руки в кулаки. Он не хотел думать о Лие. Воспоминания о ней вызывали у него ярость, и именно эта ярость в первую очередь и стала причиной того ужасного, что он натворил.

Гавар глубоко вдохнул, чувствуя, как белоснежная рубашка на груди натянулась. Затем выдохнул, расслабляя плечи.

В Лондоне он чувствовал себя спокойнее. В Кайнестоне приступы гнева усиливались. Он не мог найти этому объяснения. Возможно, давило бремя возложенных на него ожиданий. Родовое поместье, которое он должен был унаследовать; портреты почивших предков, которым он должен был соответствовать. Но ради чего? Чтобы потом наблюдать, как его наследник тащится по тому же пути, что и он? Чтобы со временем передать ему поместье, как передал ему его отец, а отцу его отец – Гарвуд?

Как все это бессмысленно!

– Что вы можете сказать о виновных лицах? – донеслось до слуха Гавара.

Это Рикс подал голос. Гавар никогда не слышал, чтобы кто-то был так не заинтересован в ответе на вопрос, который он задал. «Спросил, чтобы как-то разогнать невыносимую скуку», – предположил Гавар.

– Одного мы арестовали, – сообщила супервайзер Милмура, доставая из коричневого конверта фотографию и посылая ее в центр стола. – На месте диверсии у Бюро распределения кадров в Восточном секторе. Считается, что ему помогала некая, на данный момент неустановленная женщина. Когда их обнаружил патруль охраны, он устроил драку и дал ей возможность сбежать. Мужчину скрутили и задержали.

Неужели эта дама в полицейской форме не может говорить нормальным языком? Мужчина вступает в поединок с полицейскими, чтобы спасти свою женщину. При других обстоятельствах это бы расценивалось как доблестный поступок, достойный уважения.

Гавар посмотрел на фотографию. Крепкий чернокожий мужчина с заплывшим глазом. Цвет кожи слишком темный, чтобы увидеть какие-либо синяки и повреждения, но майка на нем сильно окровавлена. По виду мужчина был одного возраста с Зелстоном, но, в отличие от канцлера, наголо бритый, в дешевой одежде и без дорогих изысканных украшений.

«Пресловутое „случай рождения“», – подумал Гавар, вспоминая еще одну любимую фразу отца.

Именно этот случай рождения преступнику-рабу и человеку, облеченному наивысшей государственной властью, дал одного цвета кожу и совершенно разную начинку. И эта разность определила их судьбу.

Либби унаследовала его оболочку – тот же цвет кожи, волос, глаз.

Он вспомнил, как в тот день лодка плыла по глади озера прямо к ним. Неужели все-таки она унаследовала Дар?

– Вы сказали «патруль охраны»?

Назойливый голос Боуды сбил приятный ход мыслей Гавара. И этот голос будет сопровождать его на протяжении всей жизни.

С непроницаемым лицом супервайзер Милмура кивнула. Боуда явно увидела то, что супервайзер надеялась останется незамеченным.

– Полагаю, вы имели в виду обычный патруль? – спросила неугомонная блондинка. – Иными словами, в течение нескольких недель были совершены многочисленные правонарушения, включая испорченный фасад центрального здания администрации, а вам удалось поймать только одного преступника, и то случайно?

Непроницаемое лицо супервайзера Милмура сделалось огорченным. Гавар едва не рассмеялся.

– Вы понимаете, – его отец всем телом подался вперед, мягкое сиденье красного кожаного кресла под ним слабо скрипнуло, – авторитет Надзорного управления Милмура принадлежит не вам. Это наш авторитет. Авторитет Равных и правительства страны. И все эти нападки, которые вы не смогли предотвратить, направлены на нас.

Гавар должен был признать, отец умел произвести впечатление. В зале заседания воцарилась неприятная тишина, – казалось, даже температура понизилась. Гавар не удивился бы, если бы окна с внутренней стороны покрылись инеем.

– Разумеется, – продолжал Уиттам, – терпеть эти беспорядки нельзя. Я полагаю, что сейчас, арестовав одного преступника, вы сделали все возможное, чтобы найти его сообщников?

– Ну, да…

Даже Гавар понимал, что ответ неверный.

Уиттам откинулся на спинку кресла, сложив молитвенно руки и глядя на них. Эта поза была связана с унизительным случаем из детства Гавара, когда он от страха описался. Он не забыл выражения глаз отца, когда горячие ручьи текли по его ногам. Он видел в них не гнев, а презрение.

Презрение к ребенку. Никто и никогда не посмеет так посмотреть на Либби. Гавар убьет его на месте.

Супервайзер – не пятилетний мальчик, в штанишки не напрудит. Но она побледнела. Затем чуть подняла подбородок и посмотрела отцу прямо в глаза. Очевидно, у нее все-таки имелся стержень. Насколько Гавар знал, все эти города рабов были адским местом, и, очевидно, надо обладать характером, чтобы подняться там на самую вершину.

– При всем уважении, милорд, именно поэтому я здесь. Арестованный преступник тщательно допрошен с использованием всех имеющихся у нас средств, но пока нам не удалось получить от него каких-либо ценных сведений. Сегодня я приехала сюда, чтобы получить одобрение Совета на применение специальных мер в рамках нашего усиленно охраняемого объекта.

Слева от Гавара послышался шум: это либо Литчетт всхрапнул во сне, либо, сдерживая смех, фыркнул Рикс. И что такое «специальные меры»? Гавар понятия не имел. Но помнил слова отца: «Никогда не показывай своей неосведомленности». И он не собирался ее показывать. Сидевшая рядом с Зелстоном Боуда кивала с умным видом. Похоже, она знала, что такое «специальные меры». С этой королевой сук никогда не угадаешь, что у нее на уме.

– Специальные меры не должны применяться по каждому незначительному поводу, – послышался четкий голос.

Ну естественно, Армерия Треско, кто же еще? Этот прикидывающийся святошей божий одуванчик вечно заботится о правах простолюдинов. Несомненно, она будет единственной, кто на третьих дебатах проголосует за Предложение канцлера. Если, конечно, к тому времени не вернется из своих странствий с поджатым хвостом ее наследник Мейлир. Тогда это будет пара отщепенцев. Прекрасно!

– Проникать с помощью Дара в сознание человека – безнравственно, – продолжала Армерия. – Нам всем хорошо известно, какой непоправимый вред наносят человеку специальные меры. Факты задокументированы. У некоторых психические расстройства сохранялись до конца жизни. В отдельных случаях возможен и летальный исход, если специальные меры применяются недостаточно компетентным в этом деле человеком.

– Армерия, – повелительно-строгим тоном произнесла Боуда, словно хотела приструнить слишком капризного и своевольного ребенка, – мы сейчас говорим о рабах. Рабы не являются юридически признанными лицами, поэтому слово «вред» к ним неприменим.

В Оксфорде Боуда была лучшей студенткой юридического факультета. Это стало одной из причин, почему Гавар предпочел изучать сельскохозяйственную экономику, хотя «изучать» – возможно, слишком громко сказано.

– Боуда, мне наплевать, – Армерия постучала пальцами по фотографии, – является ли этот человек юридически признанным лицом или нет. Он – человек. Но если вы хотите говорить на юридическом языке, то напомню, что устав, регулирующий применение специальных мер, разрешает их использование только в ситуациях, которые могут привести к гибели людей.

Насколько я понимаю, этот человек был задержан на месте довольно творческого взлома сети Бюро распределения кадров, в результате чего в системе каждый получал статус свободного гражданина. Кроме того, он мог участвовать в порче имущества администрации Милмура, в организации побега нескольких рабов, совершивших преступления, не связанные с угрозой жизни, расписывании городских зданий политическими лозунгами и распространении литературы с точным изложением последнего Предложения. Ни одно из них не является в прямом смысле незначительным проступком, но я не вижу никаких доказательств того, что в результате этих действий чья-либо жизнь подверглась риску.

Гавар с чувством удовлетворения следил за пикировкой.

«Как занятно, – подумал он, – наблюдать, как молочно-белое лицо Боуды становится пунцово-красным».

– Армерия права, – чопорно пророкотал Зелстон, поворачиваясь к Боуде. – Устав дает совершенно четкое определение, и положения устава имеют для нас приоритетное значение. И вопрос о статусе рабов in rerum natura в данный момент не относится к делу.

Каков бы ни был смысл этой тарабарщины, Боуде он не понравился.

«Так ей и надо», – подумал Гавар. И пусть только позволит себе в таком тоне разговаривать с Либби – узнает, насколько у него тяжелая рука, и статус жены на это никак не повлияет.

– Я не сторонник специальных мер, – объявил Рикс.

Несколько человек с удивлением повернули головы в его сторону. Седовласый лорд вздернул бровь:

– Что? На улицах никто не умирает, так с какой стати кто-то из нас должен отправиться в Милмур, чтобы разбираться во всем этом? Я так считаю, это они делают за нас грязную работу, а не наоборот.

Литчетт расхохотался и хлопнул своего друга по спине за удачную, как ему показалось, остроту. Рикс довольно ухмыльнулся.

«Политика стала бы более занимательным делом, – подумал Гавар, – если бы Риксов было побольше».

– Итак, кажется… – начал Зелстон, обводя взглядом членов Совета.

– Получается, – не дал ему продолжить отец, – требуется дальнейшее рассмотрение вопроса. Достопочтенная леди Треско точно цитирует устав: «только в ситуациях, которые могут привести к гибели людей». Однако в своей хорошо известной нам горячности она не заметила того, что имеется в виду не сиюминутная гибель, но могущая последовать. И я считаю, что налицо высокий риск могущей последовать гибели людей.

Положив руки со свободно переплетенными пальцами на гладкую поверхность стола, лорд Джардин обвел взглядом Равных. В ранней юности Гавар часами перед зеркалом тренировался уничтожать противника одним только взглядом, как это умел делать его отец. Но так и не преуспел в этом деле.

– Применение специальных мер спасет многие жизни, – продолжал отец. – Думаю, вы знаете, что в юности я был прикомандирован к Объединенному командованию США. Это было в годы кризиса на Ближнем Востоке. Союзники тогда находились в отчаянном положении и попросили нас использовать наш Дар, чтобы поддержать их военные силы. Тот самый Дар, который они два столетия назад объявили гнусной мерзостью и, уверовав в это, в ходе гражданской войны разорвали свой огромный континент на две части.

Лорд Уиттам Джардин любил рассказывать о своем военном прошлом. Гавар годами выслушивал его рассказы, особенно словоохотливым отец становился, когда слишком набирался. У него даже имелись медали как доказательство его доблестного служения; он хранил их в коробке и никогда не надевал. Но и не выбрасывал.

Однажды, когда отец был чрезвычайно склонен к откровенности, что означало, был изрядно пьян, Гавар спросил, зачем он вообще сотрудничал с американцами. В конце концов, он часто выражал свое презрение к нации, которая отменила рабство ценой того, что объявила Дар вне закона.

– Они предоставили мне возможность, – сказал отец, глядя на него сине-зелеными налитыми кровью глазами, что не мешало его взгляду оставаться чудовищно проницательным. – Возможность использовать Дар так, за что дома на меня бы посмотрели косо. Мне было любопытно испытать его. И мне это понравилось.

Затем он принялся рассказывать Гавару занимательные истории о том, как использовал Дар. Гавар тогда поставил свой бокал со скотчем на стол и в течение вечера так к нему и не притронулся. Больше он никогда не расспрашивал отца о его подвигах в пустыне.

Слава богу, сейчас Уиттам Джардин воздержался от подробностей. Иначе рабам долго пришлось бы чистить в зале ковер, испачканный блевотиной. Но отец сумел сосредоточить на себе всеобщее внимание и продолжал:

– Моя роль заключалась в применении того, что мы называем «специальными мерами» к отдельным лицам, содержавшимся под арестом. Не раз информация, предоставленная мною, срывала планы, которые привели бы к тысячам жертв и разрушению гражданской инфраструктуры. Под «инфраструктурой» я имею в виду города, – пояснил он, – Филадельфию и Вашингтон, Ди-Си, если быть точным.

Иногда те, кто обладал важной информацией, оказывались вовсе не теми, кем их считали: не военачальниками, а учителями, не религиозными лидерами, а торговцами. Информацию следует добывать всеми возможными средствами. Ошибочно считать кого-то вне подозрений, а кого-то неспособным к жестокости. Это относится даже к маленьким детям.

Гавар вспомнил один из рассказов отца, и во рту появился неприятный горьковатый привкус желчи. Иногда он спрашивал себя: а все ли в порядке у отца с головой? И не от него ли он унаследовал склонность мгновенно терять над собой контроль?

И причинять людям боль.

Иногда Гавар задавался вопросом, может ли за то, что в его жизни пошло не так, винить отца. Вопрос труса? Возможно. Но это не означало, что он далек от истины.

За столом повисла тишина. Простолюдинка из Милмура смотрела на лорда Джардина разинув рот, как на некое божество. Гавар и на себе ловил такие взгляды женщин и иногда пользовался этим для собственной выгоды, но чаще всего это его отталкивало.

– И что конкретно вы предлагаете, Уиттам? – спросил канцлер. – Хотите добровольно отправиться в Милмур и посмотреть, какую информацию можно получить от этого подозреваемого?

Не отрывая взгляда от лорда Джардина, Зелстон махнул рукой в сторону фотографии. Боуда переводила глаза то на одного, то на другого. Даже Рикс нахмурился.

– О нет, – сказал отец, улыбаясь еще шире. – Туда поедет мой сын и наследник Гавар.

Остальная часть заседания прошла как в тумане.

Супервайзер из Милмура теперь на Гавара смотрела как на божество. Рикс вновь повторил, что Равные не должны унижаться до поездок в города рабов. Но вмешательство отца гарантировало, что решение однозначно будет принято. И когда дело дошло до голосования, применение специальных мер к арестованному было одобрено практически единогласно: одиннадцать против одного. Только Армерия Треско голосовала против.

Рука Боуды Матраверс взлетела вверх первой.

И потом, когда Гавар вслед за отцом шел по коридору, она, глухо стуча каблуками по ковровому покрытию, догнала их и встала перед отцом, преграждая дорогу.

– Пять минут… – выпалила Боуда. – Нам надо поговорить.

Лицо лорда Джардина осталось непроницаемым, а у Гавара на мгновение мелькнула надежда, что она вместо него хочет поехать в Милмур. Как бы не так! У Боуды, как у настоящего политика, была устойчивая неприязнь к тому, чтобы пачкать в грязи собственные руки.

– Хорошо.

Отец обошел Боуду и показал на ближайшую комнату. Не успела за ними закрыться дверь, как Боуда открыла рот.

– Как такое могло случиться? – обратилась она к отцу, словно Гавара здесь не было. – На парламентских наблюдателей наложен акт Молчания, а мы все обязались соблюдать Тишину. Как информация могла выйти за пределы Дома Света? Должно быть, Зелстон допустил ошибку. Либо он сделал что-то не так, либо ему не хватило силы стереть память наблюдателям.

Боуда сделала паузу. То, что она сказала, было слишком очевидно, и ради этого она не стала бы затаскивать лорда Джардина и его наследника в пустую комнату для конфиденциального разговора.

Отец молча смотрел на нее и ждал. В течение многих лет Гавар не раз был свидетелем, как подобное молчание отца заставляло людей говорить, даже если им очень не хотелось делиться тем, что у них на уме. К сожалению, Гавар сомневался, что у него это сработает, попробуй он применить такой прием на арестованном в Милмуре.

У Гавара опять неприятно засосало под ложечкой при одной мысли о возложенной на него миссии. Он даже еще не выехал в Милмур, а ему уже нехорошо. Что же он будет чувствовать там, когда придет время выполнять эту миссию?

И что будет чувствовать, когда провалится?

Почти четверть века он жил как старший сын лорда Уиттама Джардина. И отлично знал, в каком случае будет хуже всего.

– Я склонна думать, что Зелстон не соответствует своей должности канцлера.

Гавар вытаращил глаза, когда Боуда выпалила подобную крамолу.

– Такое Предложение вообще не должно было прозвучать. Зелстон обязан был предвидеть нечто подобное. Даже если в Милмуре все удастся замять, беспорядки могут начаться в Портсбери или в Старой коптильне. Информация просочилась за пределы Дома Света, и мы не в силах стереть память у всей страны. Пока вы не вмешались – сам он даже не собирался предпринять необходимые шаги.

Она помолчала, учащенно дыша, и продолжила:

– Ему еще три года сидеть в этом кресле. Не уверена, что это отвечает интересам Британии.

– Что ты предлагаешь, Боуда?

– Предлагаю?

Гавар наблюдал за Боудой, которая только что высказала недопустимое и теперь возвращала себе самообладание с той же элегантностью, как надевала бы дизайнерское пальто.

– Я ничего не предлагаю. Просто поделилась своими размышлениями. – Боуда подошла к двери и открыла ее. – Пожалуй, пора возвращаться к отцу, пока он не нашел дорогу к сервировочному столу с пирожными. А это не есть хорошо. О, Гавар? Удачи тебе.

Сука!

Должно быть, он сказал это вслух, потому что отец повернулся и посмотрел на него округлившимися глазами. Его лицо при этом выражало такую ярость, что Гавар невольно сделал шаг назад.

– Она, как и твой младший брат, дважды политик, в отличие от тебя, – сказал Уиттам. – Я всегда знал, что из всех моих сыновей Сильюн обладает самым сильным Даром, и также я могу назвать его талантливым стратегом. Он заставил канцлера делать то, что ему нужно, а мы с тобой вынуждены теперь бегать и суетиться, чтобы устранять последствия.

«Разве что-нибудь изменилось с того времени, когда мне было пять лет? – подумал Гавар. – Ничего. Кроме того, что я сам стал мужчиной и даже отцом. До каких пор он будет со мной так обращаться?»

Гавар посмотрел отцу прямо в глаза. Чуть свысока, потому что был выше ростом.

– Рикс прав: зачем нам бегать и суетиться? Мы – Равные, Семья основателей, мы не полицейские. С какой стати я должен туда ехать?

Недопустимый вопрос.

– Ты едешь потому, что нужна информация. – Уиттам подошел вплотную к Гавару. – Ты едешь потому, что я так сказал. Потому, что до сих пор ходят разговоры о рабыне, «случайно погибшей во время охоты». Отправляйся в Милмур, – возможно, это тебя как-то реабилитирует. И ты поедешь потому, что я, будучи главой семьи, решаю, останется ли твой ублюдок в Кайнестоне или будет отправлен в сиротский приют. В этом случае, по крайней мере, она не будет каждый день напоминать нам с матерью, как ты нас разочаровал.

Лицо отца было так близко, что его черты расплывались в глазах Гавара красно-черными пятнами. Ему снова было пять лет. Но вместо детского страха и стыда он испытывал ненависть.

Это был недопустимый ответ, отец.

Совершенно недопустимый.