9

Если она хочет найти причину, почему Люку невозможно приехать в Кайнестон, помочь ей в этом может только Дженнер. Но он просил больше не возвращаться к этому вопросу.

Как же убедить Дженнера открыть тайну?

Возможно, нужно завоевать его доверие? Вызвать восхищение? Сделать так, чтобы он в нее влюбился?

При этой мысли Аби фыркнула и вернулась к куче неоткрытой почты на своем столе. Как сказала бы мама, умная девушка, влюбившись, делается совершенно слепой, но Аби не собиралась обманываться. Даже если бы Люк был вместе с ними в Кайнестоне, она бы все равно хотела, чтобы Дженнер в нее влюбился.

Вооружившись ножом для распечатки корреспонденции, тяжелым серебряным с гербом семьи Джардинов – огнедышащая саламандра в кольце из пышной зелени, – Аби набросилась на ворох конвертов.

Почерк на четвертом конверте она узнала. Это было ее письмо.

Поздравительная открытка, которую она отправила Люку на день рождения в Милмур. На конверте штамп и крупными буквами: «отклонить». Аби застонала от отчаяния. И никаких пометок цензора. Даже открыть не удосужились, чтобы убедиться, что внутри нет ничего крамольного – всего лишь открытка, сделанная руками Дейзи. Еще не истекли три месяца запрета на общение, установленного для новичков Милмура, и письмо просто отправили назад.

Осталось совсем немного. Аби посмотрела на календарь на столе – красным была обведена дата в начале декабря. Закончатся три месяца, и они наконец узнают, как там Люк; Аби не сомневалась, что он тоже с нетерпением ждет, когда начнется обмен письмами.

Она надеялась, что Люк ведет себя благоразумно, подчиняется требованиям и придерживается правил. Верила, что жизнь в Милмуре не может быть значительно хуже, чем у тех людей в обычных городах, которые имеют низкооплачиваемую работу и дешевую грязную комнату в многонаселенной квартире. Люк, должно быть, работает на каком-нибудь заводе, упаковывает коробки. И уже нашел множество друзей.

Такую картину рисовала себе Аби. И игнорировала тот факт, что Люк, как и вся их семья, на данный момент – всего лишь «движимая государственная собственность, лишенная всех прав». Старалась стереть из памяти картину: отец стоит на коленях, кровь течет по его лицу, Люка дубинкой загоняют в минивэн.

Чтобы только убедить Дженнера Джардина перевести Люка в Кайнестон, Аби была готова на все. И начала с главного, с того, что умела лучше всего, – с работы.

За неполные три месяца жизни в поместье Аби сумела улучшить работу Семейного офиса. Она создала электронную таблицу на год – с цветными кодировками, оповещениями и напоминаниями. Попросила ключевых сотрудников – если так можно было назвать рабов – ежемесячно проводить ревизию и предоставлять отчет о хозяйственной деятельности.

Аби старалась не производить впечатление выскочки, пользующейся благосклонностью босса, и ее слушали, когда она объясняла, что четкая организация в интересах каждого, что чем лучше пойдут дела в доме и на территории поместья, тем реже лорд Джардин и наследник Гавар будут проявлять неудовольствие. И, видя тому подтверждение, все чаще с ней соглашались. Экономка была особенно расположена к Аби и частенько приглашала «под лестницу» на чашку чая с булочкой. Тем не менее сердитый обер-егермейстер не желал соглашаться с нововведениями, которые некая девушка с севера навязывала древней усадьбе на юге Англии.

А что Дженнер Джардин? Он оставался мечтой.

Дружелюбный и остроумный, трудолюбивый и глубокий человек. Если бы Аби вздумала составить список всех его достоинств, он получился бы длиннее списка ее дел на день.

Внешняя мужественность Гавара делала его неотразимым в глазах девушек, но взрывной характер напрочь лишал его привлекательности, а в минуты ярости он просто вызывал ужас. Юный Хозяин представлялся слишком странным и зловещим – даже думать о нем не хотелось. Из трех братьев только Дженнера можно было не бояться. Само по себе это, наверное, и не совсем похвала, но если к этому добавить все его достоинства, то мисс Абигайл Аманда Хэдли могла легко в него влюбиться.

Чувствовал ли Дженнер нечто подобное по отношению к ней? Здравомыслие подсказывало, что это невозможно. Но безрассудство – а его оказалось значительно больше, чем Аби предполагала, – упорно отмечало и накапливало определенные моменты. Так, в ящике стола сами собой скапливаются колпачки от ручек и скрепки. Взгляд. Как бы между прочим расспросы о ее семье. Пустяковый предлог, чтобы подольше задержать ее на работе. Прикосновения рукой к ее плечу, когда он хотел обратить на что-то ее внимание.

В отдельности все эти знаки ничего не значили. Но если собрать их вместе, возможно, и появится некий тайный смысл?

Аби была страшно разочарована, когда по просьбе Дженнера рано утром пришла в Большой солярный зал и обнаружила, что там собрались, что называется, все рабы Кайнестона. Одна из подруг, которыми Аби успела обзавестись на кухне, пояснила, что предстоит генеральная уборка, ежегодно устраиваемая перед Рождеством. В ней все обязаны участвовать. Аби нехотя взяла в руки тряпку, когда рядом возник Дженнер:

– Нет-нет, мисс Хэдли. Очень надеюсь, что вы поможете мне в библиотеке.

Дженнер привел ее в библиотеку, секунду колебался, стоит или не стоит закрывать дверь. Аби не была мастером разгадывать «тайные знаки», как это называли ее искушенные одноклассницы, но ситуация показалась весьма многообещающей.

Чтобы скрыть свое смущение, Аби повернулась к столу. На толстом сером сукне лежало три необрамленных живописных холста, несколько папок для бумаг и изготовленные на заказ футляры для хранения книг.

– Надеюсь, это занятие будет для вас более привлекательным, нежели протирать пыль, – сказал Дженнер, после долгих колебаний наконец закрывая дверь библиотеки. – В конце марта, сразу после третьих дебатов, состоится бракосочетание моего брата и Боуды Матраверс. Мама вознамерилась показать гостям некоторые из наших фамильных сокровищ. В конце концов, свадьба наследника – событие неординарное. Я вот тут кое-что отобрал.

Аби внимательно рассматривала холсты – три портрета. Она узнала лица на двух больших, но представления не имела, кто те двое, изображенные на третьем: молодая женщина с красивой длинной шеей, одетая в платье того же бронзового, что и волосы, цвета, сидела с большой ящерицей на руках, а рядом стоял задумчивый черноглазый мальчик лет семи-восьми.

– Это Кадмус Парва-Джардин, Кадмус Чистое Сердце, – с уверенностью сказала Аби, касаясь портрета в позолоченном обрамлении в виде лаврового венка.

Дженнер согласно кивнул.

Пальцы Аби коснулись второго портрета. Она знала, что сделал этот человек. Знание ли делало его лицо в глазах Аби гордым и жестоким, или художник запечатлел характерные черты?

– Отец Кадмуса, Ликус Парва. Ликус Убийца Короля. Он убил Карла Первого, последнего короля.

Аби содрогнулась. Ликус убил последнего короля не оружием, а с помощью своего Дара. Историки утверждают, что Карл умирал в Вестминстере четыре дня. Сохранились свидетельства, что смерть была столь ужасной, что мужчины, приходившие посмотреть на это зрелище, сходили с ума, а у беременных женщин случались выкидыши.

– А это мать Кадмуса – Клио Джардин. – Дженнер указал на женщину в бронзовом платье. – Портрет был заказан к ее бракосочетанию с Ликусом. Видите, у нее за спиной сад, обнесенный стеной, словно помещенный в золотую клетку? Это семейный герб Джардинов. Она держит саламандру – геральдический символ Парва. Наш герб сегодня объединяет оба символа, хотя изображение саламандры сейчас не используется. Сильюну он очень нравится, но, с точки зрения Джардинов, это слишком простой геральдический символ.

Аби посмотрела на цветной баннер: «Uro, non luceo». «Горю, но не свечу». Подходящий слоган для саламандры, мифического существа, сгорающего и возрождающегося в пламени.

Взгляд Клио на полотне был направлен в сторону. Лицо обрамляли искусные локоны, брови изгибались дугой. Аби видела явное сходство между женщиной и стоявшим рядом мальчиком.

Она посмотрела на Дженнера, и словно стена, несокрушимая стена, подобная той, что ограждала Кайнестон, встала между ними. У него может и не быть Дара, но у него кровь Парва-Джардинов. И эти великие люди из учебников по истории – его предки. Его семья.

Не заметивший ее реакции, Дженнер продолжал рассказывать:

– Клио являлась единственным потомком Джардинов по прямой линии. В то время женщины не имели права наследования, поэтому она не могла стать обладательницей Кайнестона. Поместье должно было перейти к ее кузену. Но когда невероятный Дар ее сына Кадмуса стал очевиден для окружающих, он был назначен наследником и получил двойную фамилию Парва-Джардин.

Кадмус был ученым человеком и вел тихую спокойную жизнь. Женился в молодом возрасте и, когда его первая жена вскоре умерла, был убит горем и с головой погрузился в научные исследования. Вы знаете, что произошло потом. Революция. Его отец Ликус убил короля. Кадмус восстановил мир. Он разрушил королевский дворец и на его месте возвел Дом Света. Это была Великая демонстрация. Затем он стал первым канцлером, снова женился. И первый мальчик, родившийся в этом браке, Птолемей Джардин, унаследовал Кайнестон. Но этого не должно было произойти.

– Почему? – удивилась Аби, увлеченная историей рода. – Кому должно было достаться поместье?

– Тому, о ком у нас в семье не принято говорить, – ответил Дженнер и показал на двойной портрет: – Ему.

У мальчика были большие карие глаза, как у леди Талии и Юного Хозяина, но лишенные ее блеска и его высокомерия. На лице мальчика застыли смирение и печаль. Портрет получился не особенно удачным: одежда лишена объема, руки мальчика толком не прописаны, но художнику удалось схватить скрытую в ребенке глубокую печаль.

– Отец не позволит показывать это полотно, – продолжал Дженнер, и какая-то странная нотка проскользнула в его голосе. – Этот двойной портрет уже давно бы уничтожили, если бы это не было единственной живописной работой, оставленной нам Кадмусом.

– И все же кто этот мальчик?

Аби была заинтригована тайной, о которой никогда не упоминалось в тех книгах, что она читала о Кайнестоне и Джардинах. Но еще больше взволновало то, что Дженнер захотел поделиться этой историей, которая, очевидно, много значила для него, именно с ней.

– Он такой же, как и я, – гнилой плод на генеалогическом древе. Единственный Бездарный в нашем великом и славном роду. Вернее, был таковым, пока я не появился на свет.

Что тут скажешь? Мозг Аби напряженно работал в поисках подходящих слов, но ничего не находил. Черт возьми, читать о людях книги и иметь с ними дело – это не одно и тоже.

Аби мысленно вернулась к первому дню их приезда в Кайнестон, вспомнила, что Дейзи, как всегда неуместно, открыла рот и спросила, почему не Дженнер, а Юный Хозяин открыл им ворота. Спокойно и вежливо Дженнер ответил, что у него нет Дара. Сколько лет он работал над собой, чтобы вот так спокойно об этом говорить? Словно это ничего не значило, хотя необъяснимое отсутствие Дара наверняка отравило всю его жизнь.

– Взгляните повнимательнее, – попросил Дженнер.

Вокруг мальчика было нарисовано много разных предметов. Пустая птичья клетка с закрытой дверцей. Распустившийся тюльпан на прямом стебле в вазе, но поблекший и серый, словно увял неделю назад. Нотный лист – чистый, без единого знака. Скрипка без струн. Аби прочитала единственное слово вверху нотного листа. Ненаписанный музыкальный опус был озаглавлен по-латыни: «Cassus».

– Означает «полый», – пояснил Дженнер. – А также «пустой», «бесполезный» или «несовершенный». Одним словом – Бездарный. Для них мой мир таков. – Он обвел рукой предметы, окружавшие мальчика на картине.

Аби так и не нашлась что сказать, чтобы не ранить.

– Если этот мальчик должен был наследовать Кайнестон, значит он… старший сын Кадмуса? – спросила она.

Дженнер наградил ее слабой тенью улыбки:

– Я знал, Абигайл, что вы все поймете. Он сын Кадмуса от его первой жены. Его звали Сосиджинес Парва, но этого имени вы не найдете ни в одном учебнике.

Со-си-джи-нес? Даже по стандартам Равных имя было труднопроизносимым.

– Сложное имя, не сразу выговоришь, не так ли? – сказала Аби и тут же покраснела от собственной наглости.

Но Дженнер рассмеялся, и его лицо слегка просветлело:

– Не могу с вами не согласиться. Если бы мой отец добился своего, это имя больше никто и никогда бы не услышал. Так сложилось, что все записи и дневники Кадмуса были утеряны во время пожара в Орпене, и этот холст – единственное свидетельство того, что Сосиджинес существовал.

Аби знала о грандиозном пожаре в Орпене. Он произошел еще до ее рождения, но она видела нечеткие кадры съемки, сделанной с вертолета, кружившего над поместьем.

Орпен-Моут – усадьба Парва, где родились и выросли леди Талия Джардин и ее сестра Эвтерпа. Усадьба за одну ночь выгорела дотла. Сестер в это время в усадьбе не было, но лорд и леди Парва, а с ними и все домочадцы отравились во сне угарным газом и погибли. Гибель родителей стала таким шоком для Эвтерпы, что она впала в кому и не выходит из нее вот уже целых двадцать пять лет.

В огне погибла не только усадьба, но и все, кто там находился. Слава Кадмуса Парвы как ученого живет столетия, и в Орпен-Моут хранилась его личная библиотека, а вместе с ней и самая известная в мире коллекция книг, описывавших природу и свойства Дара Равных. В огне погибло все.

Но Аби никогда не слышала о существовании дневников Кадмуса. Каким ценным документом они могли бы быть! Как жестоко в одно мгновение узнать об их существовании и их утрате!

Дженнер тем временем занялся коробками на столе. Вытащил одну и снял крышку. Там лежал пенопласт, разрезанный на куски, каждый из которых идеально соответствовал трем полотнам. Не поднимая глаз, Дженнер продолжал говорить:

– Никто не думал и не ожидал, что родится еще один Бездарный ребенок. У Кадмуса был уникально сильный Дар, и в отсутствии Дара у его старшего сына винили его жену. Она умерла во время родов, поэтому решили, что она имела очень слабый Дар. Что интересно, имя Сосиджинес означает «благополучно родившийся». Возможно, были какие-то родовые травмы. Политкорректное объяснение его Бездарности.

– Возможно, именно так все и было. – Аби не знала, может ли высказать собственное мнение и продолжать разговор в этом направлении, но любопытство взяло верх. – Возможно, та же причина и у вас.

Дженнер, не глядя на нее, улыбнулся:

– Мама исторгла меня из своего лона за пять минут. Проблемы могли быть с Гаваром – он был крупным ребенком, – но мы с Силом легко появились на свет. – Лицо Дженнера исказилось гримасой. – Никогда не чувствовал необходимости расспрашивать об этом родителей.

Забавно, но вначале никто ничего не заметил – я имею в виду мой недостаток. Некоторые дети проявляют Дар очень рано. Сильюн не успел родиться, как поджег в детской портьеры. Еще няня рассказывала, что птицы постоянно прилетали к его колыбели и щебетали, развлекая его. Следить за ним требовалось неусыпно. Но также вполне нормально до четырех-пяти лет не показывать Дар.

Мама клянется, что я делал несколько вещей, которые очень походили на проявление Дара, но, вероятнее всего, это были какие-то случайности, потому что к моменту, когда мне исполнилось четыре года, я не продемонстрировал ничего заслуживавшего внимания. Потом мне исполнилось пять. Шесть. Я, конечно, этого не помню, но, говорят, однажды я объявил, что больше не хочу «никаких дней рождения». Каким-то образом я, видимо, понимал, что с каждым годом подтверждаю свою несостоятельность.

Дженнер закончил возиться с коробкой. Холст был аккуратно упакован, крышка закрыта, скотч наклеен. Затем положил руки на коробку, посмотрел на Аби, и взгляд его подозрительно просветлел:

– Стена меня узнаёт, потому что у меня кровь семьи. И ворота проявляются, но я не могу их открыть – как и маленькая Либби. Когда я был ребенком, ходили всякие слухи, что, возможно, я незаконнорожденный. Но здесь не может быть никаких сомнений.

Дженнер запустил пальцы в волосы – абсолютно такого же цвета, как у отца, – подергал, словно хотел вырвать прядь и показать Аби как доказательство своего родства.

– Знаю, вы задавались подобным вопросом. Вижу по вашему лицу. Вот теперь вы знаете. – Дженнер попытался улыбнуться. – В чем-то я даже более примечательный, чем Сильюн.

Аби вдруг почувствовала, что сердцу стало тесно в груди. Она сделала шаг навстречу.

– Да, так и есть, – сказала она. – Вы замечательный. Удивительный.

– Удивительный?!

Она коснулась его щеки, испытывая чувство постыдной радости, что у него нет Дара. Если бы Дар был, за вопиющую дерзость Дженнер взорвал бы ее здесь, в библиотеке, между книжными шкафами. Но Дженнер не сдвинулся с места, лишь положил руку на руку Аби, словно хотел убедиться, что прикосновение не его фантазия.

Аби нечаянно шлепнула по его руке, и вздрогнула, и отскочила, услышав звук открывшейся двери.

Коробка упала со стола, и Дженнер нагнулся, чтобы ее поднять. Он отошел от Аби и оглянулся, чтобы посмотреть на того, кто их потревожил, – щеки его горели, как огнедышащая саламандра рода Парва.

Могло быть хуже, но могло быть и лучше. К ним направлялась леди Талия, полы ее шелкового халата нежно колыхались; в дверях стояла Гипатия Верней.

Пока леди Талия воркующим голосом выясняла у сына, как идет уборка, пожилая женщина не сводила с Аби сурового взгляда. Потом вытянула вперед руку – сердце у Аби екнуло, – на руке в кожаной перчатке был намотан поводок.

– Отведи животное в питомник, – приказала Гипатия. Аби поколебалась. – Немедленно!

Аби не осмелилась глянуть на Дженнера – лишь сделала маленький реверанс. Не поднимая головы, подошла к Гипатии Верней, чтобы взять поводок. Человек-собака лежал на коврике у входа в библиотеку. Когда Аби вышла, за ней плотно закрыли дверь.

До сегодняшнего дня Аби несколько раз видела питомца Гипатии Верней издали, но сегодня впервые так близко и испытала шок.

Человек-собака неуклюже присел, выгнув спину ниже, чем мог это сделать стоящий на четвереньках обычный человек, – создавалось впечатление, будто он усердно пытался имитировать собаку. Тело пугало истощенностью, руки и ноги были жилистыми, но мышцы казались какими-то неправильно развитыми. Никакой одежды, лишь жесткие черные волосы густо покрывали ноги, ягодицы и поясницу. Волосы на голове свисали по плечам грязными жидкими прядями. Аби не взялась бы определить даже приблизительно, сколько ему лет.

– Привет, – немного придя в себя, неуверенно сказала Аби. – Как тебя зовут?

Мужчина издал воющий звук и задрожал. Если бы он был настоящей собакой, то прижал бы уши и поджал хвост.

– Нет имени? Ты давно находишься в таком состоянии? И как ты в нем оказался?

Мужчина хлопал ладонями по ковру, слышно было, как стучат его ногти. Потом опустил голову и поджал ноги, как испуганная забитая собака.

– Не умеешь говорить? Что они с тобой сделали? – От ужаса у Аби пересохло во рту.

Человек снова завыл – на этот раз громко, взахлеб. Больше всего на свете Аби не хотела, чтобы ее застали в этот момент и подумали, что она мучает несчастное существо. Страх заставил делать то, чему противился рассудок, и она потянула за поводок:

– Пойдем, я отведу тебя в питомник.

Они шли по дому, и Аби чувствовала, как головы слуг поворачиваются в их сторону. У дверей центрального входа она остановилась. Хоть они и были закрыты, тянуло холодом, и Аби знала, что по ночам уже бывают заморозки. Голый человек может простыть и умереть!

Аби в нерешительности топталась на месте, пока человек-собака сам не начал скрестись в дверь, словно просил его выпустить. Все это казалось нереальным. Но возможно, он предпочитал находиться не у ног леди Гипатии, а в питомнике, где получал уход.

Аби открыла дверь и вышла. Слава богу, мороз оказался несильным и не обжигал. Через некоторое время она оглянулась – дом окутывал туман, словно кто-то накинул на него гигантский белый чехол от пыли. Даже звуки сделались приглушенными, словно она и этот человек-собака были одни в целом мире.

Чувствуя себя беззащитной и потерянной, Аби поспешила в ту сторону, где, как она предполагала, находилась конюшня. Температура была немногим выше нуля, и человек-собака не просто дрожал, а содрогался так, что дергался поводок. Аби с отвращением посмотрела на кожаную петлю в руке. А что, если отпустить? Человек-собака сбежит, а она скажет: потеряла его в тумане.

Только как отсюда сбежать? Стена на месте, и ворот не найти, пока кто-нибудь из Джардинов не позволит им проявиться.

Аби почувствовала некоторое облегчение, когда они подошли к комплексу хозяйственных построек. Она пересекла мощеный двор и вошла в длинный низкий питомник, углом примыкавший к конюшням. Здесь было относительно тепло и воняло псиной.

Из полумрака показалась фигура – обер-егермейстер, хмурый и недовольный.

– А, никак мисс Командирша к нам пожаловала, – ехидно произнес он. И, глянув на человека-собаку, добавил: – Вижу, леди Гипатия вернулась.

Аби протянула ему поводок, но обер-егермейстер словно не заметил:

– Веди в двадцатый. Держу его отдельно, шума от него много.

«Двадцатый» оказался металлическим загоном – по всей видимости, заброшенным – в конце питомника. Вместо крыши – натянутая сетка, дверь из досок с набитыми поверх планками, снаружи закрепленная болтами. Внутри бетонный пол с тонкой подстилкой из грязной соломы.

Поколебавшись, Аби отстегнула поводок от ошейника, и человек-собака неловко заполз в свое убежище. Свернулся калачиком на подстилке, подтянув голову к голой груди. Подошвы ног у него были грязными и растрескавшимися, тело болезненно покраснело после прогулки по морозу.

Обер-егермейстер вернулся с двойной миской. В одной была вода, во второй – месиво из сухого печенья и розовато-коричневого желе. Собачья еда. Он поставил миску на пол и носком сапога пихнул в загон. Затем закрыл дверь и закрутил болты.

– Давай поводок. – Аби протянула. Обер-егермейстер повесил его на гвоздь. – Без него нельзя: мало ли что взбредет ему в голову? Хотя я его не осуждаю: трудно быть псом такой суки, как Гипатия.

Он смачно сплюнул на решетчатую крышу загона. Человек-собака начал пить, но не взял чашку в руки, а, как настоящая собака, чавкая, лакал. Обер-егермейстер наблюдал за лицом Аби, которая не отрываясь смотрела на человеческое существо.

– Еще не видела результат работы лорда Крована? Лорд Джардин считает, что он даже меня мог бы обучить приемам такой дрессировки и научил бы превращать людей в животных.

Обер-егермейстер неприятно расхохотался. Аби стрельнула в него испепеляющим взглядом.

– О, не надо на меня так смотреть, юная леди. Он приговорен быть прóклятым, и приговор справедливый. Хозяйка, может быть, и жестоко с ним обращается, но он того заслуживает.

Обер-егермейстер подергал дверь загона, убедился, что болты держат ее крепко, нацепил и защелкнул висячий замок. Затем достал из кармана связку ключей, отцепил маленький алюминиевый и хлопнул его Аби на ладонь. После чего, насвистывая, удалился. Как только он завернул за угол, свора фоксхаундов залаяла, приветствуя возвращение своего вожака.

Аби посмотрела на ключ. Не хотелось даже брать его в руки. Не хотелось становиться кипером этого существа – «человека», поправила себя Аби. Она отнесет ключ в дом, отдаст леди Гипатии, и пусть та делает с ним что хочет.

Может быть, она все еще в библиотеке? Может быть, и Дженнер еще там?

Аби ухватилась за спасительные мысли о Бездарном сыне Джардинов. Начала прокручивать в голове то, что он ей рассказал, вспомнила портрет. Подумала о том, что могло бы произойти дальше, если бы им не помешали.

Рука схватила ее за щиколотку – Аби вскрикнула. Пальцы были ледяными и костлявыми, но сильными. Сильнее, чем она могла предполагать.

– Ш-ш-ш…

Звук мало походил на человеческий. Если бы волки могли говорить, они бы издали вот такой звук после ночи вытья на луну. У Аби волосы зашевелились на затылке. Рука еще сильнее сдавила ее щиколотку, и длинные твердые ногти впились сквозь носок в тело.

Звук, похожий на шуршащий шелест, повторился. Сложился в слова:

– Помоги мне…