В 1523 году тридцатисемилетняя королева была объявлена «сошедшей с женского пути». Под этим эвфемизмом скрывалась менопауза. Она не смогла дать Генриху сына, о котором он так страстно мечтал, и это причиняло ей острую боль, которая усугублялась тем, что супруг благополучно делал детей своим любовницам.

Уже в 1520 году старшая из двух дочерей Томаса Болейна стала любовницей короля. Хитроумие, политическое чутье и выгодные браки позволили семейству Болейн из скромных фермеров превратиться в титулованных дворян и укрепить свое положение при дворе. Томас женился на Элизабет, дочери второго герцога Норфолка, что самым благотворным образом сказалось на его положении — и политическом, и династическом. Элизабет родила ему сына Джорджа, который мог продолжить династию, и двух дочерей, Марию и Анну, весьма полезных на брачном рынке.

Мария родилась в 1499 году. Как и ее сестра Анна, она служила при дворе сестры короля, Марии, во время ее краткосрочного брака с королем Франции Людовиком XII. Затем Мария служила при дворе Клод, супруги нового короля, Франциска I. До своего возвращения в Лондон в 1519 году она успела завоевать сомнительную репутацию. Мы почти наверняка можем утверждать, что какое-то время она была любовницей французского короля. По-видимому, Томас Болейн вызвал дочь в Лондон, чтобы спасти ее репутацию. Он нашел ей место при дворе Екатерины Арагонской. В феврале 1520 года Мария вышла замуж за Уильяма Кэри, джентльмена личных покоев короля. Генрих VIII был главным гостем на свадьбе и предоставил новобрачным комнаты во дворце по соседству с собственными.

По-видимому, Мария сопровождала двор во Францию на «Поле золотой парчи» — переговоры между Генрихом VIII и его главным соперником, Франциском I, которые проходили в июне 1520 года в пышной и роскошной обстановке. Но свидетельств тому, что она уже была любовницей Генриха, у нас нет. Судя по всему, их связь началась с ряда королевских подарков, сделанных ее мужу, в начале 1522 года. Говорили, что именно в честь Марии Генрих сражался на турнире, устроенном для послов Священной Римской империи 2 марта 1522 года. Король скакал на лошади, покрытой серебряной попоной, на которой было вышито разбитое сердце и девиз «Elle mon coeur a navera» («Она ранила мое сердце»). Через несколько дней Мария приняла участие в маскараде в «Зеленом замке». Дамы на маскараде были в белых атласных платьях и золотых шляпках, украшенных драгоценностями. На шляпках были вышиты их имена. Мария представляла «доброту», а ее сестра Анна, которая только что вернулась из Франции, предстала в образе Упорства (вполне соответственно).

Роман Генриха с Марией к этому времени развивался вполне успешно. Примерно в 1523 году она родила первого ребенка, Кэтрин. Все считали, что это дочь короля, а не ее мужа. В последующие два года муж получил немало королевских милостей, которые явно были своего рода компенсацией. То, что отцом второго ребенка Марии тоже был Генрих, более сомнительно. Мальчик родился в марте 1526 года. К этому времени роман его матери с королем почти наверняка закончился. Тем не менее тут же пошли слухи о том, что у Генриха появился еще один незаконнорожденный сын. Впрочем, через несколько лет они утихли.

Не обращая внимания на романы мужа с королевскими фрейлинами, Екатерина сосредоточила все свое внимание на дочери, Марии. Мария на глазах становилась замечательной юной принцессой. Хотя она воспитывалась в преимущественно женском окружении, у нее были учителя-мужчины, и она получила образование, достойное эпохи Ренессанса. Екатерина выписала из Испании гуманиста Хуана Луиса Вивеса, который по ее заказу написал трактат «Воспитание христианки». «Дочерей, — писал он, — следует воспитывать, не балуя их. Баловство портит сыновей, но совершенно губительно для дочерей». Вивес считал, что целью женского образования является создание из них достойных компаньонов будущих мужей, что жизненно важно для государства. Подобный подход вряд ли развивал в юной принцессе независимость и уверенность в себе, но именно такой путь избрала для нее ее мать.

Мария изучала языки, религию и античную литературу, занималась музыкой и танцами, в чем особенно преуспела. В два года она посетила двор, где услышала игру венецианского органиста Дионисия Мемо, игравшего для гостей ее отца. Девочка пришла в такой восторг, что подбежала к музыканту и стала просить его сыграть еще. В четыре года она уже играла на верджинале, а позднее освоила лютню и регаль (разновидность органа).

Тюдоры придавали большое значение физическим упражнениям в воспитании детей, они считали, что это полезно для здоровья и помогает предотвращать болезни. Считалось, что «в подобающем возрасте [Мария] должна заниматься умеренными упражнениями на открытом воздухе в садах, красивых и достойных местах и прогуливаться, что может благотворно сказаться на ее здоровье, покое и удобстве». Девочку с детства учили верховой езде, у нее была собственная свора гончих, и она очень любила соколиную охоту.

В возрасте девяти лет Марию отправили в Уэльс для продолжения образования. Ее сопровождал учитель, доктор Ричард Фезерстоун, и духовник, Генри Роул. Она поселилась в замке Ладлоу со своим двором, который насчитывал 300 человек. К этому времени она уже умела писать на латыни, чему, скорее всего, ее обучил известный оксфордский ученый-гуманист Томас Линакер. В Уэльсе Мария не только училась. Отец поручил ей возглавить Совет Уэльса и Марше. Такое назначение было чисто символическим — вряд ли можно было ожидать от девятилетней девочки реального исполнения подобных обязанностей, — но тот факт, что ей были поручены многие королевские прерогативы, обычно поручаемые принцу Уэльскому, говорит о том, что ее отец начал смиряться с мыслью о том, что она может оказаться его единственной законной наследницей.

В то же время король всячески привечал своего незаконнорожденного сына — настолько, что пошли слухи о том, что он намеревается сделать его своим наследником. В июне 1525 года Генрих сделал шестилетнего мальчика пэром, «высокородным и благородным принцем Генри, герцогом Ричмонда и Сомерсета». Позже он устраивал в честь него праздники при дворе, сопровождаемые различными развлечениями и пирами. Судя по книгам королевской кухни, новый герцог питался исключительно хорошо. Во время одной трапезы в качестве первого блюда ему подали похлебку, отварное мясо, говядину и баранину, четырех зеленых гусей, трех жареных каплунов, четверть запеченного оленя и заварной крем. Вторым блюдом была половина ягненка, шесть кроликов, четырнадцать голубей, одна дикая утка, пирог с ягодами, сладости, четыре галлона эля, два кувшина вина и разнообразные фрукты. Несмотря на всю эту роскошь, король отлично понимал, что его подданные никогда не примут Фитцроя в качестве законного наследника. Даже его дочь Мария на английском престоле была предпочтительнее бастарда.

Подавленный, казалось бы, неразрешимыми династическими проблемами, Генрих все больше погружался в придворные развлечения, чтобы забыть о них. Ему было уже за тридцать, он по-прежнему находился в расцвете сил и молодости. Он по несколько часов в день охотился, стрелял и занимался спортом. Сэр Уильям Кингстон, регулярно бывавший при дворе Генриха, замечал, что даже после двадцати лет на троне «Король каждый день занимается соколиной охотой с ястребами и другими птицами… и до полудня, и после». Постоянным спутником Генриха на турнирах был Чарльз Брэндон, герцог Саффолк. Хотя они были друзьями, но постоянно соперничали друг с другом. В 1524 году, к примеру, Генрих вышел на турнир с поднятым забралом. Герцог же не предупредил его, а бросился на него на полной скорости и поразил соперника в правую бровь. Если бы удар пришелся чуть ниже, Генрих мог бы потерять глаз. Впрочем, король, который прекрасно понимал опасность подобных занятий, не осудил своего друга.

Брэндон был не просто самым близким другом короля, но еще и его зятем. Он женился на очаровательной юной сестре Генриха, Марии, не испросив позволения. Благосклонность короля была настолько велика, что Брэндон вышел из этой неприятной ситуации без последствий. Король быстро простил его. Крепкий физически Брэндон с окладистой бородой стал еще больше похож на Генриха. В Рождество 1524 года король со своим другом появились на празднике в одинаковой одежде — поразительная честь для Брэндона.

Большой популярностью в то время пользовались кегли. Кеглями и стрельбой из лука занимались по всему королевству люди, принадлежавшие ко всем классам общества. Аллеи для игры в кегли вошли в моду и появились во дворцах и аристократических поместьях. Когда Генрих VIII купил роскошный дворец кардинала Вулси Хэмптон-Корт, он сразу же приказал устроить в парке спортивные площадки — в том числе и аллею для игры в кегли.

Генрих унаследовал от отца любовь к теннису и играл в эту игру чуть ли не каждый день. В детстве его тренировали специально подобранные тренеры, и он добился впечатляющих успехов. Венецианский посол был поражен его способностями. Он писал: «Смотреть, как он играет — приятнейшее в мире занятие. Его чистая кожа сияет через рубашку тончайшего полотна». Король очень гордился умением одеваться соответственно случаю — будь то теннисный матч или прием иностранных послов. В описи королевского гардероба, составленной в 1517 году, числится облегающий костюм из черного и синего бархата, предназначенный специально для тенниса. В 20-е годы король забросил свои теннисные костюмы, отдав предпочтение дублетам из малинового атласа, в которых находиться при дворе было удобнее. У Генриха были и специальные теннисные туфли.

Настоящие теннисные корты были только у богатых людей, что делало этот спорт довольно элитарным. Большей популярностью у низших классов пользовался футбол, или кемпинг, как его иногда называли. В отличие от тенниса, в раннем футболе правил не существовало. На поле часто возникали драки. Томас Элиот считал этот вид спорта совершенно неподходящим для джентльменов: «В нем нет ничего, кроме животной ярости и огромного насилия, приводящего к повреждениям». Тем не менее король был не прочь иногда поиграть и в футбол тоже. У него была пара футбольных туфель, хотя играл он слишком редко, чтобы оправдать подобные расходы.

Спорт сильно влиял на имущество Генриха. В его сокровищнице в Хэмптон-Корте хранился набор оловянных отягощений «для развития рук мужчины». В том же дворце личный кабинет короля, расположенный рядом с его спальней, был украшен охотничьими трофеями (головами и клыками). Там же находилась коллекция колпачков для соколов. В кабинете в Гринвиче хранились теннисные ракетки короля.

Генрих развлекался не только с неотразимыми юными фаворитками, но и не отказывал себе в самых разнообразных удовольствиях. Однажды король устроил настоящую битву снежками! Король и его приближенные обожали наблюдать за петушиными боями. Во дворце Уайтхолл для этой цели построили специальный ринг, чтобы король мог насладиться любимым кровавым зрелищем в любое время. Бои проходили один за другим, и зрители ставили большие суммы на победителей. В тюдоровские времена большой популярностью пользовались травли медведей и быков, и Генрих в этом отношении не был исключением.

На таких кровавых зрелищах можно было выиграть и проиграть огромные суммы. Все Тюдоры любили азартные игры. Он не только делал ставки на боях, но еще и обожал карты и настольные игры — например домино. В книге личных расходов за январь 1530 года числится огромная сумма в 450 фунтов (по нынешним меркам 145 тысяч фунтов), которую король проиграл в домино! Хотя для победы над Генрихом требовалась немалая смелость, в книге сохранилась запись о 100 фунтах, проигранных в карты джентльменам личных покоев. Через два года удача стала к Генриху более благосклонной, но он все равно проиграл 45 фунтов в шаффлборд (в этой игре мелкие монетки передвигали по столу в направлении цели, выбивая при этом монетки противников). Интересно, что при Генрихе эта игра была объявлена вне закона, поскольку вызывала такой азарт, что мужчины забывали о стрельбе из луков.

Интересно, что играть в карты с королем могли не только аристократы. Сержант погреба Ричард Хилл был постоянным партнером Генриха по карточным играм с 1527 по 1539 год. У монархов династии Тюдор отношения со слугами низшего положения складывались не так, как в Викторианскую эпоху. Слуги не стремились быть незаметными тенями. Король и члены его семьи могли затеять с ними разговор, пригласить принять участие в играх или других увеселениях. Слуги часто получали подарки и другие знаки милости.

Работа при королевском дворе обеспечивала надежный и долговременный доход. Хотя монархи Тюдоры порой оставались без денег, они всегда стремились поддерживать внешнее великолепие своего двора, поэтому количество слуг никогда не уменьшалось. Если слуга работал хорошо, он мог находиться при королевском дворе пожизненно и обеспечить работой собственных детей и членов семьи. Когда слуги заболевали, им продолжали платить жалованье. Их поддерживали во время длительных болезней и в старости. Те, кто доказывал свои умения, могли рассчитывать на повышение. Сэр Джон Гейдж, к примеру, занимал должности эсквайра тела, инспектора, вице-камергера и лорда-камергера при Генрихе VII и Генрихе VIII. Хотя его сын начал работать при дворе всего лишь грумом Генриха VIII, ко времени коронования его преемника он уже руководил королевским двором.

Генрих VIII любил танцевать и делал это превосходно — так же, как играл в теннис или охотился. Высокомерный испанский посол называл его танцы «гарцеванием», но все, кто видел короля танцующим, всегда восхищались его талантами. Венецианский посол замечал, что Генрих «танцует божественно», а миланский посланник был поражен тем фактом, что «он творит чудеса и прыгает, как олень». Генрих умел танцевать даже турдион — танец, который состоит из четырех высоких прыжков и каденции, когда танцор приземляется на обе ноги. Между прыжками нет паузы, поэтому такой танец требует хорошей физической формы. Чтобы восстановить дыхание после столь энергичного танца, его чередовали с более спокойным basse danse, в котором партнеры двигались плавно и грациозно, скользя или двигаясь по полу, не отрывая ног.

В первые годы своего правления партнершей Генриха по танцам была его любимая сестра Мария, чье «умение в танцах настолько приятно, насколько только можно желать». Супруга короля, Екатерина, была более стеснительной и предпочитала изучать танцевальные шаги в личных покоях, где ее видели лишь несколько придворных дам. Частые беременности извиняли ее нежелание принимать участие в танцах. Но тем самым она открывала дорогу грациозным и уверенным в себе придворным красоткам, которые получали возможность продемонстрировать свою красоту и способности — и привлечь внимание ее мужа.

Как и отец, Генрих любил театр. В начале его правления большой популярностью пользовались мистерии, но когда на континенте стали распространяться идеи Реформации, эти морализаторские религиозные истории отошли в тень, уступив место сюжетам светским. Король так любил театр, что при его дворе регулярно устраивались представления. Генрих даже нанял четырех профессиональных актеров и мальчика-ученика, дав им должности при своем дворе.

Помимо актеров короля развлекал шут. Шуты были при дворе Генриха с того момента, как ему исполнилось десять. В книгах того времени числятся выплаты некоему «Джону Гузу, шуту милорда Йорка». Когда Генрих стал королем, ему, естественно, захотелось сохранить такого человека для собственного развлечения. Веселье и смех считались полезными для благополучия и здоровья, что было очень важно для короля, заботившегося о себе.

Самым известным из шутов Генриха был Уильям (Уилл) Сомер. В отличие от искусных актеров, которые просто дурачились, чтобы вызвать смех, в раннем тюдоровском периоде шутами были «естественные дураки», то есть люди с задержкой умственного развития. Именно таким и был Уилл. К нему был приставлен человек, чтобы присматривать за ним. Природные дурачки считались существами, «лишенными остроумия, над которыми более властна природа, чем разум», неспособными осознавать свои действия. У Тюдоров было двойственное отношение к умственно неполноценным людям. Такие люди обычно вызывали страх и насмешки, их особенности считались признаком греховности. Поэтому относились к ним плохо и жестоко, но в «Похвале глупости» (1511) Эразм предложил совершенно иной взгляд. Опираясь на слова святого Павла о том, что «все люди глупцы перед Господом, и глупость Господа мудрее человеческой мудрости», он утверждал, что глупцы обладают добротой и простотой, а это означает, что они неспособны к греху и находятся ближе к Богу. Труд Эразма оказал большое влияние на тюдоровский двор. Наверное, поэтому к «шутам» здесь относились весьма благожелательно, одевали их в дорогие одежды и позволяли много времени проводить рядом с королем.

Дата рождения Сомера неизвестна, поскольку неизвестно и его происхождение. По-видимому, он был младше своего суверена. Первое упоминание о его службе Генриху относится к 28 июня 1535 года. Образ остроумного советчика, который постоянно осуждал излишества, допускаемые царственным хозяином, возник в пьесах, написанных уже после его смерти, — например, в пьесе Томаса Нэша «Завещание Сомера» (1592). Если он не был традиционным шутом, то привлекал Генриха чем-то другим. Сомер быстро стал одним из самых доверенных и приближенных к королю придворных. Он проводил рядом с королем времени больше, чем самые высокопоставленные придворные. Он играл важную роль в развлечениях королевского двора, и чаще всего его упоминают вместе с группой королевских музыкантов. Сохранились записи о подаренной Сомеру одежде — особенно для торжественных случаев и маскарадов. Он носил королевскую ливрею при дворе, а в других случаях одевался довольно роскошно.

Королевским шутам позволялось обращаться с королем и его министрами более фамильярно, чем другим придворным. «От них не только правда, но явные даже укоры выслушиваются с приятностью, — замечал Эразм. — Пусть обронит неосторожное слово мудрец — головой своей он заплатит за это, а в устах у глупого шута те же самые речи вызывают бурю восторга». Чем дольше правил Генрих, тем тяжелее становились государственные проблемы. И Уилл Сомер давал королю столь необходимое ему облегчение.

Портрет королевской семьи, написанный спустя десять лет после первого появления Сомера при дворе, отражает его положение любимого королевского шута. Кроме королевской семьи, на портрете изображены всего два человека. Сомера художник нарисовал в арке в крайнем правом углу картины. На его плече устроилась обезьянка — один из любимых аксессуаров придворных шутов. Еще более живое изображение Сомера мы находим в Псалтири, подаренной Генриху в 1540 году. Иллюстрация снабжена подписью из 52 псалма: «Dixit insipiens in corde cuo non est Deus’» («Сказал безумец в сердце своем: „нет Бога“»). Генрих здесь изображен в виде псалмопевца Давида, а Сомер — в виде плотного человека в зеленом одеянии до колен с кошельком у пояса. Волосы его коротко подстрижены или побриты, как у большинства шутов, руки сложены впереди, а глаза смотрят довольно тревожно. Плечи его подняты и, кажется, слегка деформированы.

Во многих аристократических домах того времени также держали шутов для развлечения. Одним из самых известных был человек по имени Секстон, или Патч. Он прославился своими остроумными и веселыми шутками. Секстон служил главному министру короля, Вулси, и наверняка развлекал Генриха, когда тот посещал дворцы кардинала. Когда Вулси впал в немилость, он подарил Патча королю, надеясь вернуть его благосклонность.

Все эти развлечения занимали короля в 20-е годы, но к середине десятилетия он нашел себе новую забаву. Рождение женщины, которой суждено было стать причиной величайшего скандала в христианском мире, настолько никого не интересовало, что дата даже не была зафиксирована. Сегодня считается, что она появилась на свет в 1500 или 1501 году. Вторая дочь Томаса Болейна, Анна, вскоре проявила свой недюжинный ум. Отец отмечал, что она исключительно «сосредоточенна» и преисполнена решимости «всеми доступными средствами получить хорошее образование». Ее образование включало в себя гораздо больше, чем те начатки знаний, которые обычно давали девочкам дворянского происхождения. Ей было не больше одиннадцати лет, когда она покинула Англию, чтобы оказаться при самом изысканном дворе Европы — при дворе Маргариты Австрийской, регента Нидерландов. В эту страну Томас Болейн отправился послом. Судя по всему, Маргарита была очень довольна Анной. Она писала, что в столь юном возрасте девочка отличается «блестящим умом и приятным обхождением».

Но пика своего придворное образование Анны достигло во Франции. Ее жизнь там оказала огромное влияние на ее характер и поведение. Как и ее сестра Мария, она была приписана ко двору сестры Генриха VIII, вышедшей замуж за короля Франции. Затем Анна осталась при дворе новой королевы Клод. В отличие от сестры, Анна предпочитала развлечения культурные и интеллектуальные и заслужила репутацию одной из самых достойных и благородных дам двора королевы.

Анна настолько хорошо усвоила французские манеры, язык и обычаи, что придворный поэт, Ланселот де Карль, писал: «Она стала настолько грациозной, что ее невозможно принять за англичанку, но лишь как за истинную француженку». Все восхищались изысканным вкусом Анны и элегантностью ее нарядов. Она заслужила похвалу искушенного придворного Пьера де Брантома, который замечал, что все модные придворные дамы пытались подражать ее стилю, но лишь она обладала «грациозностью, которая могла соперничать с Венерой». Брантом называл Анну «красивейшей и очаровательнейшей из всех прелестных дам французского двора».

К моменту возвращения в Англию в 1522 году Анна превратилась в красивую молодую женщину. Ее стройная, миниатюрная фигурка делала девушку очень хрупкой. Она обладала очень длинными, блестящими темно-русыми волосами. Но внимание сразу же приковывали ее глаза, очень темные и соблазнительные, «манящие к разговору».

Но Анну нельзя было назвать красавицей в традиционном смысле слова. «Мадам Анна не является одной из самых красивых женщин мира, — писал венецианский посол, который явно не понимал, почему мужчины находят ее столь привлекательной. — Она среднего телосложения, смуглая, у нее длинная шея, широкий рот, не слишком пышная грудь. В ней нет ничего, что могло бы объяснить великий аппетит английского короля. Глаза ее черны и прекрасны и оказывают сильнейшее действие на тех, кто служил королеве, когда она была на троне». Хотя Анну считали довольно плоскогрудой, упоминание о недостаточной пышности ее груди связано скорее с модой того времени. Идеальная тюдоровская женщина носила мягкое декольте, как на гольбейновских портретах известных придворных дам. Косточки корсета заканчивались ниже линии бюста, чтобы подавлять, а не подчеркивать ложбинку. Застежки располагались сзади или по бокам, что опускало, а не поднимало грудь. У Анны был большой кадык, «как у мужчины», а самой известной ее особенностью был шестой палец на одной руке.

Главным достоинством Анны было личное обаяние, стиль и грация, а не физическая красота. Среди множества ее почитателей был (женатый) поэт Томас Уайетт, который замечал, что Анна выглядит «намного более превосходно благодаря своей приветливости и веселости; и… впечатление это еще более усиливается ее благородной фигурой и красотой, в которой умеренность и величие сочетаются так невыразимо прекрасно». Обаяние, доведенное до совершенства при одном из самых изысканных дворов мира, сразу же выделило ее среди фрейлин королевы — Анна стала фрейлиной в 1522 году. «По поведению, манерам, внешности и остроумию она превосходила их всех», — писал в XVI веке биограф Анны Джордж Уайетт. Если Томас Болейн приставил Анну ко двору, чтобы найти ей хорошего мужа, то его намерения оправдались очень быстро. Сразу же по прибытии Анна привлекла внимание Генри Перси, в будущем шестого графа Нортумберленда. Перси сразу же влюбился в Анну и даже попытался разорвать уже имевшуюся у него помолвку, чтобы жениться на ней. Анна вроде бы отвечала ему взаимностью. Они тайно обручились, по-видимому, весной 1523 года, когда сестра Анны, Мария, была беременна от короля.

Перси был пажом при дворе Вулси. Когда кардинал узнал о его поведении, то сделал ему строгий выговор, поскольку разрешения на брак не дал ни его отец, ни король. Вполне возможно, что король уже и сам заинтересовался Анной и тайно отдал приказ Вулси расстроить обручение. Впрочем, убедительных доказательств этому нет. Лишь в 1526 году Генрих VIII стал уделять Анне серьезное внимание. Получил ли Вулси приказ от короля или нет, но этот поступок сделал его злейшим врагом новой любовницы короля.

В том году, когда при дворе взошла звезда Анны Болейн, Вулси принял ряд подробно прописанных правил по управлению королевским двором. Они получили название «Элтемских ордонансов». Отчасти эти правила были продиктованы желанием кардинала упрочить свое влияние на короля и противостоять растущему влиянию Болейнов.

Главной целью реформ Вулси были личные покои, в которых становилось все больше людей, враждебно относящихся к влиянию кардинала. Среди них был и сэр Уильям Комптон, хранитель королевского стула. Тремя годами ранее Вулси пытался ослабить влияние Комптона на короля, при котором тот находился неотлучно. В 1523 году Вулси отправил Комптона служить на шотландскую границу. Это было самым долгим расставанием Комптона со своим царственным хозяином. Но по возвращении оказалось, что его влияние на короля ничуть не уменьшилось — к вящему раздражению Вулси. В рамках реформ 1526 года Вулси сумел сместить Комптона с завидного поста и заменил его сэром Генри Норрисом, с которым у него сложились более дружеские отношения.

Теперь, имея ценного союзника в личных покоях, Вулси еще больше укрепил свой престиж. Элтемские законы делали хранителя королевского стула единственным слугой королевской «спальни и других личных покоев, предназначенных для королевского удовольствия». Чтобы сомнений не оставалось, далее говорилось, что ни один из слуг личных покоев не должен «входить или следовать за его величеством» в этих покоях без конкретного указания монарха. Правила подчеркивали значимость джентльменов личных покоев, указывая, что они — единственные, кому дозволено касаться короля. А вот грумам и слугам не позволялось «приближаться или позволять себе… касаться руками королевской персоны».

Самым радикальным изменением согласно Элтемским правилам было сокращение количества слуг личных покоев с пятидесяти до всего пятнадцати. Вулси утверждал, что это обеспечит приватность короля и избавит его от претензий амбициозных искателей мест. Но всем было ясно, что это всего лишь попытка упрочить собственный контроль над королем. В правилах также поименно перечислялись люди (по большей части приближенные кардинала), которые «будут преданно следовать за его величеством в указанных личных покоях; при этом действовать скромно, почтительно, тайно и сдержанно». Кардинал также приказывал, чтобы эти приближенные не «приближались к его величеству, не предлагали услуг, кроме тех, что его величество захочет им поручить; или, находясь в покоях, не вмешивались в дела, какими бы они ни были». Вулси добавлял, что те, кому посчастливилось служить в этом внутреннем святилище, всегда должны помнить, что «чем выше поднимает их его величество, тем более смиренными, почтительными, благоразумными и услужливыми должны они быть в своих действиях, поведении и разговоре».

Реформы Вулси еще больше подчеркнули значимость личных покоев короля — места, где монарх мог укрыться от шума и суеты двора и восстановить свои силы в покое и расслаблении. И работа здесь стала еще более почетной, поскольку сводилась к «поддержанию личных покоев короля в чистоте и порядке, дабы его величество мог отдыхать здесь телом и душой и поддерживать свое здоровье». Кардинал писал, что если уж обычные люди могут наслаждаться приватностью и покоем, то уж королю это жизненно необходимо:

Намерения достойные, но Вулси лучше многих других знал, что личная жизнь короля подчиняется массе ограничений и условностей и сравнивать ее с жизнью его подданных просто невозможно.

«Элтемские ордонансы» внесли определенный порядок в функционирование королевского двора и более точно определили роли отдельных придворных. Но обеспечить положение Вулси они не смогли. К тому времени, когда они стали исполняться, женщина, которая стремительно стала его главным врагом, уже обеспечила себе власть над королем. И казалось, что никто не сможет ее поколебать.

Отношения между Генрихом и Анной Болейн развивались постепенно. Сначала это была обычная придворная любовь. К концу 1526 года весь двор знал, что Анна стала любовницей короля. Но эти отношения кардинально отличались от прежних супружеских измен Генриха. Анна оказалась самой неподатливой из любовниц монарха. Пример сестры ее многому научил. Она чувствовала, что стоит ей уступить желаниям короля, и Генрих тут же потеряет к ней интерес. Она же стремилась заполучить более крупный приз. Ей на руку было то, что после почти двадцати лет брака у короля все еще не было наследника, а его жена уже вряд ли могла иметь еще детей. Анне же было слегка за двадцать, и происходила она из весьма плодовитой семьи. Ее мать беременела не менее семи раз, а бабушка по линии отца родила десятерых детей, восемь из которых пережили младенческий возраст.

Генрих написал Анне множество весьма страстных писем. В одном он писал: «Уже ровно год, как меня поразила стрела любви, моя дорогая, поэтому мне необходимо получить от Вас скорейший ответ, ведь я не уверен, что смогу найти место в Вашем сердце и обрести с Вами любовь». Он умолял Анну стать «преданной моему сердцу девушкой и другом, чтобы ваше тело и сердце принадлежали мне» и давал слово, что «Вы станете моей единственной возлюбленной, и только Вами будут заполнены мои мысли и разум» — подобных обещаний король никому еще не давал. Но Анна была твердо намерена не уступать. Она отвечала: «Я, скорее, потеряю собственную жизнь, чем мою честь… Я не стану вашей любовницей». Анна Болейн умело и искусно играла королем. Правилам этой игры она обучилась еще при французском дворе — она поощряла короля, чтобы сохранить его интерес, но как только он пытался переступить черту, тут же его осаживала. Совершенно ясно, что она позволяла Генриху некоторые сексуальные вольности, не соглашаясь на окончательную уступку. В одном письме Генрих с радостным предвосхищением пишет о том, как будет целовать «прелестные груди» Анны, а в следующем жалуется на то, как далек он от «солнца», и шутливо добавляет, «но тем сильнее его жар».

Счета личной казны Генриха показывают, что среди подарков, отправленных им Анне в надежде соблазнить ее, было ночное одеяние из черного атласа — весьма интимный подарок. В ночном одеянии можно было показаться только в присутствии членов семьи или очень близких друзей и приближенных. Такое одеяние резко контрастировало с многослойной верхней одеждой, но часто само по себе было очень роскошным. За время правления Генриха ночные сорочки стали весьма изысканным предметом туалета. Самые роскошные ночные одеяния шили из бархата, а для тепла подбивали мехом — именно такое Генрих и выбрал для Анны. Если ему не позволялось делить с ней постель, то он был твердо намерен хотя бы наслаждаться видом своей избранницы в этом новом ночном одеянии так часто, как он желал. Он заказал Гольбейну портрет Анны. На рисунке Гольбейна Анна предстает перед нами в ночном одеянии, из-под которого видна типичная расшитая льняная рубашка с высоким воротником. На голове у нее льняной чепец с налобной повязкой. Рисунок очень интимный, но далеко не самый лестный для возлюбленной Генриха. Взгляд Анны устремлен вниз, мы видим явно выраженный второй подбородок, да и в целом девушка выглядит очень просто. Этот рисунок совсем не похож на более знаменитый портрет темноволосой красавицы Генриха — настолько, что возникают сомнения, действительно ли это Анна, хотя современная надпись на рисунке утверждает именно это.

Зная, что Анна разделяет его любовь к красивой одежде, Генрих осыпал ее множеством подарков. Он дарил ей бесценный малиновый атлас, золотую парчу и драгоценности. Один из придворных заметил, что вскоре после того, как леди Анна стала фавориткой короля, она «начала смотреть очень высокомерно и гордо, будучи украшена всевозможными драгоценностями, а ее одежда была лучшей, какую только можно купить за деньги».

Личная привлекательность была самым мощным оружием в публичной борьбе между Анной Болейн и Екатериной Арагонской. Когда в июне 1527 года Генрих сказал супруге, что начинает сомневаться в законности их брака, Екатерина сразу же стала одеваться более богато, чем раньше. Вознамерившись продемонстрировать свое превосходство над Анной, она вдвое увеличила расходы на одежду, свидетельством чему являются счета ее гардероба. Она всегда любила глубокие, темные цвета — черный и пурпурный. Цвета эти были царственными, но слишком уж благочестивыми. Екатерина демонстрировала свою религиозность и другими способами — под одеждой она носила францисканский хабит (одеяние), а в личных покоях одевалась очень скромно. Но теперь она стала появляться при дворе в одежде из роскошных тканей глубоких цветов — Екатерина решила визуально подчеркнуть свой королевский статус. Возможно, она надеялась показаться более привлекательной для мужа и вернуть его внимание.

Но в такой битве Анна, обладавшая природным чувством стиля (не говоря уже о многочисленных подаренных ей королем нарядах и дорогих тканях), просто не могла не одержать победы. Она наилучшим образом подчеркивала свою стройную фигуру и добивалась от портных настолько ярких и все более царственных платьев, что рядом с ней королева выглядела унылой и старомодной. Чтобы подчеркнуть свое преимущество, Анна приказала вышить на ливреях своих слуг девиз «Ainsi sera, groigne qui groigne» («Так и должно быть, как бы ни ворчали люди»).

Страсть Генриха к супруге ослабевала прямо пропорционально его тяге к Анне. Он потребовал от Вулси найти способ аннулировать свой брак. Известие было шокирующим и весьма непопулярным у подданных. Хотя реальные мотивы короля были очевидны, он утверждал, что действует по совести, поскольку стал понимать: Бог недоволен тем, что он женился на жене брата. В своих утверждениях король опирался на Книгу Левит: «Если кто возьмет жену брата своего: это гнусно; он открыл наготу брата своего, бездетны будут они». То, что у Генриха и Екатерины имелась дочь, роли не играло. Неважно было и то, что Папа одобрил их брак, поскольку Екатерина всегда утверждала, что ее брак с Артуром не был консумирован.

В 1528 году Генрих сообщил папскому легату, кардиналу Кампджо, что он не исполнял супружеского долга по отношению к Екатерине уже два года, хотя они продолжали регулярно делить ложе из соображений приличий. Если Генрих не спал ни с женой, ни с любовницей, то неужели он хранил целибат? Возможно, что, как говорил он сам, король был настолько влюблен в Анну, что просто не видел ни одной другой женщины. Но, учитывая его здоровый сексуальный аппетит, доказываемый частыми беременностями Екатерины и множеством внебрачных связей на протяжении их брака, полное воздержание кажется маловероятным. Скорее всего, Генрих снимал сексуальное напряжение с другими женщинами — возможно, из низших классов, а не с придворными дамами, чтобы Анна об этом не узнала.

Как бы то ни было, мучительные переговоры об аннулировании брака с Екатериной продолжались, но шансы на успех были невелики. Тот факт, что племянник королевы, Карл V, был самым влиятельным монархом Европы и держал в своих руках даже самого Папу, являлся серьезным препятствием на пути амбиций Генриха. Даже опытнейший министр Вулси не смог добиться результата и был отстранен от власти, уступив место своему хитроумному и талантливому протеже Томасу Кромвелю, который быстро вошел в фавор у короля.

Чем дольше Анна удерживала Генриха на коротком поводке, тем сильнее упрочивалось ее положение при дворе. Она стала постоянной гостьей в личных покоях короля, сопровождала его на охоте, танцевала и молилась с ним. Она только не спала с ним. Генрих все чаще стал обедать с Анной в уединении своих «тайных покоев». В 1528 году, к примеру, он обедал в Хансдоне в «палате в башне, где его величество иногда ужинал в одиночестве».

С ростом статуса Анны росли и ее гордость и высокомерие. Она стала непочтительно относиться к своей королеве. Однажды она публично заявила, что хотела бы видеть всех испанцев на дне моря. Иностранный гость при дворе был неприятно поражен Анной. О ней он писал, что это молодая женщина «с дурным характером, чье слово — закон для него [короля]».

Екатерина же, со своей стороны, хранила достойное спокойствие и настаивала на том, что единственной законной супругой короля является она. Словно чтобы доказать, что ничего в ее жизни не изменилось, она продолжала исполнять обязанность жены — шила мужу рубашки. Королева всегда любила шить и большую часть свободного времени проводила за этим занятием. В книгах двора сохранились записи о ее рукоделии: «скатерть из узорчатого полотна с полотенцем и салфетками, расшитыми красным испанским швом». Но рубашки мужу Екатерина шила не только из любви к шитью. Рубашки были самым интимным предметом королевской одежды, поэтому жест Екатерины был глубоко символическим — и Анна это прекрасно понимала. Узнав об этом, она тут же положила конец такой практике. В дальнейшем она сама шила Генриху рубашки — хотя нанимала для этой цели портного, а не делала это собственноручно. Генрих должен был отметить: любовница не собиралась исполнять домашние обязанности так же, как и жена.

Стоицизм Екатерины пропал втуне. В 1531 году ее отлучили от двора, и Анна стала королевой во всем — кроме титула. Ситуация развивалась стремительно — в пользу Анны. Совместные усилия Томаса Кромвеля и еще одного ее сторонника, Томаса Кранмера (в октябре 1532 года он стал архиепископом Кентерберийским), приблизили аннулирование брака. Если Папа не одобрит развода, то придется обойтись без него. Для этого нужно сделать короля главой английской церкви. Концепция была шокирующе радикальной, но к этому времени Генрих уже был готов ее принять.

В долгие годы переговоров об аннулировании брака Генрих все более отдалялся от придворной жизни. Он был занят решением сложных проблем и уже не столь молод, как прежде. Большую часть времени король проводил в личных покоях. Поэтому количество развлечений при дворе значительно сократилось, и придворным приходилось бороться со скукой ожидания появления короля с помощью тех возможностей для отдыха, какие имелись во дворцах. Судя по всему, король это понимал. После 1530 года он приказал построить новые спортивные площадки в Гринвиче, Хэмптон-Корте и Уайтхолле. Были построены теннисные корты, аллеи для игры в кегли и площадки для турниров. Особенно хороши такие площадки были в Хэмптон-Корте. Вокруг них возвели смотровые башни, которые одновременно могли использоваться и для пиров.

Хотя Генрих не утратил интереса к спорту, характер его сильно изменился. Король стал более подозрительным к окружающим, напоминая отца, на которого ранее он был совершенно не похож. «Он не доверяет никому из живущих», — замечал один из придворных. Доверял он только тем, кто был допущен в его личное святилище. И этими людьми все чаще становились те, кто был близок Анне Болейн.

Фрэнсис Уэстон, который в 1532 году был джентльменом личных покоев, часто становился партнером короля по теннису, а Анны — за карточным столом. Фаворитом стал Уильям Бреретон. Он с 1524 года служил пажом и сопровождал Генриха и Анну на охоту. Но в наибольшем фаворе оказался Генри Норрис, который стал хранителем королевского стула в том же году, когда Анна впервые обратила на себя внимание короля. Как и Комптон, к моменту занятия столь важного поста Норрис знал Генриха много лет. Он служил джентльменом спальни и не раз получал подарки из рук своего царственного хозяина. Французский посол говорил о нем так: «du roy le mieulx aime» («возлюбленнейший короля»).

Норрис быстро осознал потенциальные возможности своего положения в плане контроля доступа к королю. В 1530 году, к примеру, вице-канцлер Оксфордского университета с делегацией прибыл ко двору, чтобы добиться продолжения строительства Кардинальского колледжа, — после падения Томаса Вулси этот проект оказался под угрозой. Но, поскольку у этих людей не было «друзей», которые могли бы их рекомендовать, им пришлось дожидаться одиннадцать дней — король якобы был занят «важными делами». Со временем Норрис сжалился над ними, и они через несколько часов оказались в приемном зале короля. Норрис оказался весьма искусен и в традиционной роли хранителя королевского стула. Он ловко устраивал встречи короля с любовницами. Когда в 1532 году Элизабет Амадас арестовали по обвинению в измене, она дала показания о том, что Норрис завел интрижку с Анной Болейн по поручению короля. Норрису помогал Томас Хенидж, помощник Кромвеля. Хенидж очень гордился своей деликатной службой королю. Однажды он сказал: «Нет никого, кроме мастера Норриса и меня, кто имеет доступ к его королевскому величеству, когда он мочится в своей спальне».

В ноябре 1532 года Генрих взял Анну с собой в Кале в качестве своей официальной супруги. Там ему предстояло встретиться со своим главным соперником, Франциском I. Прекрасно осознавая, что означает этот визит, Анна твердо решила идеально исполнить свою роль. Посол Священной Римской империи Юстас Шапуи неодобрительно замечал, что «леди занята покупкой дорогих платьев; а король, не ограничиваясь вручением ей своих драгоценностей, послал герцога Норфолка, чтобы он доставил ей драгоценности королевы». То, что муж потребовал ее драгоценности для своей «наложницы», переполнило чашу терпения Екатерины. Она раздраженно ответила, что совесть не позволяет ей отдать свои драгоценности «для украшения персоны, которая стала позором всего христианского мира». Но когда король отдал прямой приказ, она уже ничего не могла сделать. Прекрасно осознавая смысл этого поступка, Екатерина отдала все свои драгоценности.

Для Анны визит в Кале стал настоящим триумфом во всех отношениях. Она не только исполняла роль супруги короля и носила украшения его жены. Сам Франциск I пообещал ей свою поддержку. По-видимому, это окончательно убедило Анну уступить желаниям Генриха — но этому предшествовала тайная церемония обручения перед отправкой в Кале. Любовники должны были тщательно скрывать свои сексуальные отношения, учитывая ту критическую стадию, которой достигли переговоры по аннулированию брака. Но придворные сразу же заметили, что в их отношениях что-то изменилось. Генрих, по крайней мере сначала, был еще более очарован Анной, чем раньше. «Король не может оставить ее даже на час», — с нескрываемым отвращением писал Шапуи.

Тюдоры считали, что на пол будущего ребенка можно повлиять с помощью разных ритуалов. Например, рекомендовалось повязывать ленту на левое яичко мужчины, где, как считалось, хранится женское семя. Для зачатия мальчика рекомендовались также определенные позиции. Считалось, что мужское семя находится в правом яичке мужчины, поэтому более восприимчивой к нему является правая сторона женской утробы. Многие пары предпочитали позиции, которые позволяли семени стекать на правую сторону матки. Судя по всему, Анна именно по этой причине отказывалась от традиционной миссионерской позиции, столь любимой Генрихом. Впоследствии Генрих говорил о том, что сексуальные познания Анны его шокировали.

К декабрю Анна забеременела. Как только она уверилась в своем положении, царственный любовник решил действовать быстро, чтобы ребенок родился в законном браке. Генрих пренебрег бесконечными прениями с Церковью и тайно женился на Анне — по-видимому, 25 января 1533 года. Бракосочетание происходило в его личной часовне в Вестминстере. Тайну удалось соблюсти настолько хорошо, что даже сейчас мы не знаем точной даты и места этой церемонии. Но придворные быстро заметили изменение статуса Анны по ее одежде. Шапуи писал Карлу V: «В субботу… дама Анна пришла к мессе в королевском облачении, с множеством украшений, в платье из золотой парчи… Ее провели в церковь и вывели из церкви с церемониями, которые ранее подобали только королеве».

Прошло еще четыре месяца, прежде чем брак Генриха и Екатерины был аннулирован. К этому времени положение Анны стало очевидно для всех. Учитывая плодовитость семейства Болейн, в благополучном течении беременности сомневаться не приходилось — как и в том, что эта беременность станет первой из многих. Анна была вполне здорова и, как заметил один из придворных, «была сложена достаточно хорошо, чтобы вынашивать детей». Более того, она забеременела практически сразу же, как только стала любовницей Генриха, а это считалось хорошим предзнаменованием — и для этой беременности, и для всех будущих зачатий.

Тем не менее Анна зачала первого ребенка значительно позже остальных женщин своей семьи — ведь ее муж семь лет пытался избавиться от своей первой жены. Когда Генрих только начинал ухаживать за Анной, ей было около двадцати пяти лет и она находилась на пике плодовитости. Теперь же ей было уже тридцать два и фертильный возраст подходил к концу. Ее супругу был сорок один год. По тюдоровским стандартам они считались довольно старыми для создания семьи.

Впрочем, беременность Анны протекала благополучно, и ей даже нравилось свое положение. Однажды она громко заявила, что желает яблок. Известие о женитьбе английского короля на «наложнице» быстро распространилось по континенту и породило немало сплетен. Несмотря на всю радость, новая королева втайне тревожилась, что беременность может плохо сказаться на ее стройной фигуре, которой она так гордилась. Она, несомненно, боялась, что, если ее красота поблекнет, король начнет искать развлечений на стороне, — тем более что им пришлось воздерживаться от секса до рождения ребенка. Хотя фрейлины ослабляли шнуровку корсетов, Анна продолжала одеваться столь же роскошно, как и прежде.

Анна быстро освоилась в личных покоях, покинутых бывшей супругой ее мужа. Судя по счетам, она заказывала роскошную обстановку и ткани. Многие вещи были украшены личным гербом Анны и сплетенными инициалами «НА». Она приобрела несколько бесценных ковров для полов в своих личных покоях. Один был сделан из золотой и серебряной парчи и шелка. Украшали его монограммы новой королевы, красные и белые розы и кайма из жимолости, желудей и букв Н и А. Жимолость символизировала любовь и преданность, а желудь считался символом плодовитости, роста и новой жизни. Еще один ковер украшали королевский герб и белый сокол из герба Анны. Анна переделала и все публичные залы — она хотела показать всем, что у Англии теперь новая королева. Например, в Большом зале Хэмптон-Корта королевские ковровщики заменили все инициалы Екатерины на знакомую монограмму из сплетенных букв Н и А.

В августе 1533 года, когда Анна готовилась к своему «заточению», при дворе пошли слухи о тайной связи между королем и «очень красивой» женщиной. Враги новой королевы сознательно подталкивали короля к этой связи. Зоркий Шапуи замечал: «Страсть короля к ней [Анне] стала меньше, чем была. Теперь он влюблен в другую даму, и многие придворные помогают ему в этой связи». Когда Анна узнала об этом, история обросла подробностями: Генрих спал по меньшей мере с одной женщиной, а возможно, и с несколькими. Новая королева не собиралась, как ее предшественница, закрывать глаза на супружескую неверность мужа. Шапуи с удовлетворением замечал, что она «очень ревнует короля, и не без законных оснований». От такого унижения Анна пришла в ярость и набросилась на Генриха с упреками. К ее разочарованию, король не стал извиняться и заверять ее в своей любви. Он ответил так резко, что Анне пришлось «закрыть глаза и стерпеть», как это делали более «достойные» дамы. Став женой, Анна потеряла свою привлекательность для мужчины, который более всего на свете любил охоту. «Она должна знать, что в его власти мгновенно унизить ее куда сильнее, чем раньше он ее возносил», — едко замечал Шапуи.

Ссора продлилась несколько дней. Но к тому времени, когда Анна отправилась в «заточение» в Гринвич, разногласия между ней и Генрихом, казалось бы, были исчерпаны. Король уверенно ожидал рождения наследника, и ему не хотелось, чтобы королева отправилась в уединение в гневе и с подозрениями. Анна тоже была уверена, что у нее родится мальчик. По ее приказу извещения о рождении составили заранее. В них королева благодарила Бога за то, что он послал ей «быстроту в рождении и воспитании принца». Король же тем временем решил, что мальчика назовут Генрихом или Эдуардом. Он уже планировал грандиозный турнир в честь благополучного рождения сына. Кто-то из придворных заметил, что никогда еще не видел его величество настолько «веселым». За исключением одного, все ведущие астрологи и предсказатели Англии были уверены, что Анна носит мальчика. Только знаменитый «провидец» Уильям Гловер был с этим не согласен. Он сообщил королеве Анне, что ему было видение о том, что она носит «ребенка женского пола». Но такое предсказание королеву не порадовало.

26 августа Анна прослушала мессу в дворцовой часовне, а затем устроила пир для всех придворных в своем Большом зале, богато украшенном по такому случаю. «Специи и вино» подавали королеве и ее гостям. Вскоре после бала две фрейлины с великими церемониями проводили королеву к дверям ее спальни. Формально удалившись не только от короля, но и от всех придворных мужского пола, чиновников и слуг, королева вступила в чисто женский мир своего «заточения».

Хотя Анна была исполнена решимости следовать строгим правилам королевских родов, она решила, что одного этого будет недостаточно, чтобы убедить мир в том, что она является королевой по праву, а ее ребенок — законным наследником. Она заказала множество украшений, исполненных символического значения. Например, гобелены, висевшие в ее спальне, изображали историю святой Урсулы и ее одиннадцати тысяч девственниц — подобная тема казалась весьма подходящей.

В центре родильной спальни была установлена «одна из самых богатых и славных кроватей» короля. По сегодняшним меркам она стоила около полумиллиона фунтов и являлась частью выкупа французского герцога, захваченного в плен при Вернейе в 1424 году. Если это действительно так, то этот факт мог напоминать королеве о ее служении при французском королевском дворе в юности. Кровать была покрыта роскошным покрывалом «из богато расшитого малинового бархата», подбитого горностаем и окаймленного золотой парчой. Полог из малинового атласа и занавеси, расшитые золотыми коронами, завершали отделку. Все это лишний раз подтверждало законность происхождения королевы — и ее право на трон.

Но прежде чем удостовериться в том, что все готово для рождения ее ребенка, Анна выдвинула последнее, очень жестокое требование. Она попросила короля забрать у бывшей жены «роскошное триумфальное одеяние», которое Екатерина привезла с собой из Испании для крещения своих будущих детей. Это был не просто плевок. Одеяние было символом законной, королевской крови, и Анна страстно желала обеспечить этот символ своему нерожденному ребенку. Но для Екатерины это было печальным напоминанием о всех ее детях, родившихся мертвыми или умершими вскоре после рождения. Узнав о просьбе, бывшая королева пришла в ярость и категорически отказалась отдавать одеяние. Сколь бы ни был внимателен к беременной супруге Генрих, но он не стал настаивать. Бесчувственность и жестокость жены поразили даже его. Впоследствии Анне пришлось смягчиться и сделать вид, что ничего не было.

7 сентября, накануне Рождества Пресвятой Богородицы, у Анны начались роды. Прошло всего двенадцать дней с момента начала ее «заточения» — то есть то ли ребенок был недоношенным, то ли повитухи ошиблись в вычислениях. Возможно, что Анна сознательно назвала более позднюю дату зачатия, чтобы не пошли слухи о том, что ребенок зачат вне брачной постели. Анна знала, что законность этого ребенка уже вызывает сомнения, поэтому хотела сохранить свои тайны при себе.

Роды прошли благополучно, хотя были «особо болезненными». В три часа дня она родила здорового ребенка. Но Анне повезло не больше, чем ее предшественнице: она родила девочку. По-видимому, она была в панике от того, что не смогла дать Генриху сына после всех усилий, которые он приложил для их брака. Но она отмахнулась от этих волнений. «У нас будут основания назвать эту комнату Комнатой Девственниц, — сказала она присутствовавшим дамам, — ибо это благой знак — рождение девы в день, когда Церковь отмечает Рождество нашей благословенной Девы Марии». Увидев новорожденную дочь в первый раз, Генрих постарался скрыть горькое разочарование. «Мы с тобой оба молоды, — сказал он Анне, — и милостью Божьей, у нас еще будут мальчики». Это прозвучало скорее требованием, чем утешением.