Глава 18
Это не была больница. Скорее специализированный оздоровительный санаторий в пригороде столицы. С чистыми просторными палатами, правильным и вкусным питанием и огромными железными воротами, выйти из которых мне не давали вот уже трое суток. С того самого момента, как задыхаясь от вопля, я вынырнула из кошмара, в первые осматривая место своего заключения. Пардон, лечения.
Специализированное место отдыха и реабилитации для лиц, подвергшихся насилию. Заведение, доступное только очень обеспеченным людям, которые пытались жить дальше.
Мама сказала, что за всё платят Н’Ери и обсуждению это не подлежало. Я и не собиралась спорить, мне надо было видеть Ника, посмотреть ему в глаза, спросить обо всём.
Но сложно разговаривать с тем, кто сейчас находился в тюрьме по целому десятку обвинений. Это то немногое, что мне удалось выяснить у мамы. Всё остальное было покрыто мраком.
— Ты должна отдыхать, набираться сил и по возможности забыть о произошедшем. По крайней мере, пока не выздоровеешь окончательно.
Не получалось.
Сложно забыть, когда каждую ночь во сне слышишь звук захлёбывающегося от крови Морозова, как просыпаешься с криком на губах.
Еще этот психолог. Невысокая полная женщина с безмятежным выражением на лице и ласковой улыбкой. Моя личная подушка для слёз. По крайней мере, именно так Галина Горох себя охарактеризовала. Правда за эти дни я ни разу не плакала у неё на плече и в разговорах мы не слишком далеко продвинулись.
Я хотела всё забыть, а не анализировать и обсуждать.
Да, я знала, что в произошедшем нет моей вины. Что изменить ничего нельзя и надо жить дальше, ведь самого страшного не случилось.
Но в моих мозгах не надо было копаться. И улыбка Горох меня бесила, и манера поведения, и игра в лучшую понимающую подругу.
Ничего она не понимала. Не могла понять.
Сжав подоконник, я прислонилась лбом к стеклу, чувствуя его прохладу.
Сегодня утром у меня взяли кровь. Обещали зайти и рассказать, как только будут известны результаты. Мне было больно только от одной мысли о том, что они будут отрицательными.
Второе, что интересовало меня после того, как я очнулась, был вопрос о ребёнке.
— Вы беременны? — быстро переспросила врач, стоя надо мной.
— Вика! — мама потрясённо схватилась за сердце, еще больше побледнев.
— Да… то есть, я не знаю.
— Какой срок?
— Не знаю три или четыре, — запнувшись, ответила я.
Лицо болело, кожа щипала, и я чувствовала отёк. Зеркало мне не давали, но поймав взгляд мамы, я понимала, что ничего хорошего в отражении бы не увидела.
— Недели? — деловито уточнила доктор, делая пометки в блокноте.
— Дня, — еще тише ответила ей.
Писать она перестала.
— Что?
— Мой жених хищник, вот он и сказал о беременности.
Женщина задумчиво кивнула.
— Понятно. В любом случае, я сказать вам пока ничего не могу. Срок слишком маленький, эмбрион еще даже не прикрепился к матке, если вообще прикрепился. Анализ крови на уровень ХГЧ мы с вами сможем сделать лишь через пару дней. И то он будет не совсем достоверным.
— Понимаю.
… И вот сегодня я всё узнаю.
— Виктория? — дверь за моей спиной открылась и на пороге появилась психолог. — Как ваше самочувствие?
Я медленно повернулась, опираясь бёдрами и руками о подоконник.
— Хорошо, спасибо.
— С вами хочет поговорить следователь из полиции. Своё разрешение, как ваша наблюдающая, я дала, но ваша мать возражает, считая, что вы еще слишком слабы и не пришли в себя до конца. В любом случае конечное решение за вами.
— Я хочу с ним поговорить, — уверенно ответила ей.
— Хорошо. Я провожу его, — кивнула женщина и уже собиралась уходить, как неожиданно остановилась и произнесла, обернувшись. — Виктория? Там ваши анализы готовы… Мне очень жаль. Если вы хотите поговорить или отменить встречу?…
— Нет, — с трудом выдавила я, отлично понимая, о чём она не стала говорить вслух. — Не хочу… Мне просто надо… пару минут.
«Целая жизнь, чтобы смириться с потерей».
— Вам не стоит держать всё это в себе. Необходимо выговориться, поделиться болью.
Если бы всё было так просто. Рассказать и успокоиться.
— И что это изменит? Вернёт мне ребёнка? Уничтожит воспоминания, которые не дают мне спать по ночам? Или вернёт Ника? Что мне даст этот разговор? — спрашивала у неё, не замечая, как из глаз медленно, одна за одной стекают крупные слезинки.
— Вы можете накричать на меня, поделиться болью.
— Не могу. Это бессмысленно. Ничего не поменяется.
— Вы сильная женщина, Виктория, — вздохнула она. — Даже слишком сильная. Но показать слабость не позорно. Всем нам нужна поддержка в тяжелые времена.
— Вы не знаете меня, — отчеканила я, стирая слёзы, шмыгнула носом и еще сильнее задрала подбородок. — Вы же шли за полицейским? Я готова с ним разговаривать.
— Хорошо.
Стоило двери закрыться, как я неровным шагом дошла до кровати и села, спрятав лицо в ладонях.
Я потеряла всё. Без преувеличения. Морозов отнял у меня всё, что только можно было: любимого мужчину, ребёнка, душевное равновесие. Сломал, растоптал, уничтожил, оставив пустую оболочку. Психолог сказала, что надо поделиться, выплеснуть всю боль. А не было ничего. Меня не было.
Снова скрипнула дверь, но я даже не дёрнулась.
Раздались осторожные шаги, кровать прогнулась под чужим весом, и мама аккуратно меня обняла, прижимая к себе.
— Тебе уже сказали, — едва слышно произнесла она.
— Да, — не убирая рук от лица, глухо ответила ей.
— Это ведь еще не точно. Через неделю можно будет сделать УЗИ, которое точно всё расскажет.
— Не хочу. Это не ошибка. Я знала… чувствовала.
— Девочка моя. — Мама погладила меня по волосам и тихо вздохнула. — Ты же понимаешь, что срок был совсем маленьким и не срок вовсе… Если бы Н’Ери не сказал тебе, то бы даже не заметила.
— Мам, не надо.
Но её было уже не остановить.
— Может, это и к лучшему. Одной воспитывать ребёнка сложно, а если он еще и хищник…
— Господи, мам, что ты такое говоришь? — Я выбралась из её объятий и встала с кровати, отступая в сторону и скрестив руки на груди. — Как можно?
— Прости, но сейчас такая ситуация, если бы ты знала, что у нас в городе творится.
— А я не знаю. Ничего не знаю. Потому что ты от меня всё скрываешь, и они скрывают. Посадили в вакуум и радуетесь. Думаешь, мне легче стало? Не стало и кошмары не прекратились и ребёнка у меня не будет. Еще и Ник в тюрьме. Я же всё время об этом думаю.
— Вика…
— Господи, как же всё надоело. Знаешь, чего я хочу? Чтобы этого всего не было. У нас ведь с Ником с самого начала всё пошло наперекосяк. Его родители, вы, дядя, это наследство чёртово, Морозов, беременность. Нам просто не дали шанса быть самими собой и просто жить. Вы и сейчас не даёте.
— А может и не надо. Ведь не зря судьба вас разводит в разные стороны.
— Не судьба. А вы, — тихо, но твёрдо, ответила я.
— Дочка, как ты можешь? Я же хочу, как лучше.
— Получается не очень, мам, — честно призналась ей. — Я знаю, что Ник вам не нравится, что вы не можете смириться с его звериной натурой. Но я не отступлю. Даже сейчас.
— Мы поговорим об этом позже, — поджав губы, произнесла мама. — Ты уверена, что хочешь разговаривать с этим полицейским?
— Да.
Следователь оказался высоким мужчиной среднего возраста с посеребрёнными у висков волосами и умными серыми глазами в обрамлении сетки мелких морщин. Достав папку и ручку, он внимательно меня осмотрел.
— Виктория Измайлова, меня зовут Иван Алексеевич Петров, прежде чем мы начнём, я должен вас предупредить о том, что за дачу ложных показаний…, - начал мужчина.
Допрос проходил стандартно. Мужчина задавал вопросы, заставляя меня шаг за шагом вновь пережить те мгновения в спальне. Вспомнить дословно каждую фразу Морозова, каждую интонацию и намёк.
Мама и психолог сидели в сторонке, готовые в любой момент прекратить расспросы, чем еще больше нервировали. Мне двадцать семь лет, а ко мне относятся как шестнадцатилетнему подростку.
— В чём обвиняется Ник Н’Ери? — спросила я, как-то рассказ был окончен.
Меня слегка трясло, и я с силой сжимала кулаки, пытаясь вынырнуть из кошмарных воспоминаний, в которые была вынуждена погрузиться.
— Незаконный оборот, срыв метки, убийство.
— Он спас мне жизнь.
— Давайте на чистоту, Виктория. Убивать Морозова было не обязательно. Господин Н’Ери уложил его на пол, выбил пистолет и на этом можно было остановиться. Горло перегрызать обходимости точно не было.
Сдавлено охнула мама, а я лишь сильнее сжала кулаки, чувствуя, как горлу вновь подкатила тошнота.
— Морозов меня избил, убил моего ребёнка, пытался изнасиловать. И вы хотите сказать, что этого мало? — прошипела я.
— Это решать не мне, а суду. Он примет в расчёт все обстоятельства и вынесет приговор, — спокойно отозвался Петров, но по его лицу я неожиданно поняла, что шансов почти нет.
— Ник рассказал вам о шаери?
— А что это?
— Я его шаери. Половинка зверя. Он чувствовал, что со мной происходило тогда. Мою боль. Скажите, вы женаты? Что с вами было, если бы вы не только знали, что вашу жену в данный момент насилуют, но и чувствовали это? Её… мой страх, ужас и отчаянье. Вы бы смогли сдержаться? Войти в спальню и понять, что вашего ребёнка больше нет? — я уже кричала и ничего не могла с этим поделать.
— Это надо остановить! — ко мне подбежала мама.
— Успокоительное. Я вызову врача, — вторила ей психолог, но я оттолкнула их, смотря прямо в глаза следователю.
— Да, я не могу избавиться от этой картинки. Да, меня преследуют кошмары. Но я рада. Рада, что эта мразь мертва. Что он не будет сидеть на скамейке подсудимых, нагло улыбаясь, смотря мне в глаза. Что он не выкупит себе свободу через пару годков.
— Я понял вас, Виктория. У меня только один вопрос. Вы хотели этого ребёнка?
Гнев сразу утих, сделав меня опять слабой, беспомощной и растерянной.
— Что?
— Господина Н’Ери обвиняют еще в том, что он против вашей воли сделал вам ребёнка, что противоречит соглашению между хищниками и людьми.
— И кто выдвинул эти обвинения? — я бросила злой взгляд в сторону мамы.
Та быстро замотала головой и пожала плечами.
— Берт З’Ерн.
Я почти не удивилась этому заявлению. Дорогой кузен не упустит возможности утопить Ника.
— Тогда могу со всей уверенностью сказать, что я хотела этого ребёнка и принуждения со стороны моего жениха не было.
— Благодарю за ответы. Если будет необходимость, мы с вами свяжемся.
— Я могу его увидеть?
— Как только вам разрешит врач.
В дверях уже стояла медсестра со шприцем наизготовку. Увидев её, я покачала головой.
— Не надо. Со мной всё хорошо.
— Вика, но может…
— Не надо, — оборвала я маму, возвращаясь на кровать. — Сейчас я просто хочу побыть одна.
Этим вечером мне всё-таки удалось отвоевать свою жизнь. Три дня, в течение которых я самозабвенно придавалась тоске, жалея себя, подошли к концу. Прошлого не воротить и изменить его невозможно, но я намеревалась воевать за своё будущее.
Первый, самый сложный разговор был с мамой, которая наотрез отказывалась признавать, что я здорова и способная сама принимать решения.
— Ты пережила такой стресс, — настаивала она.
— И выжила, — перебила её и покачала головой, стараясь не смотреть в глаза родительнице.
И как я могла допустить такое? Как незаметно позволила родным влезть в мою жизнь, перевернув её до основания? Ведь раньше всё было совсем иначе — самостоятельная жизнь в столице, работа, независимость.
Изменения произошли после того, как маме поставили страшный диагноз. Именно страх потерять её сделал своё дело, я дала слабину. Господи, да я готова была жизнь свою отдать, лишь бы спасти её. А, получается, отдала свободу.
Даже сейчас, твёрдо уверенная в принятом решении, я испытывала вину. За то, что выросла. За то, что отказывалась подчиняться. За то, что причиняла ей боль, хотя шесть месяцев назад клялась всегда слушаться. Лишь бы она осталась с нами. Как изменчив наш мир.
— Я ведь хочу, как лучше.
— Но делаешь только хуже. — Говорить это было сложно, но необходимо. — Мам, не надо… Просто не надо. Пусть я набью шишки, пусть мне будет больно. Но это буду я. Пытаясь надавить, ты лишаешь меня смысла жить. А я этого не хочу.
— Вика, что ты такое говоришь? Ты из меня будто врага делаешь.
Её глаза были полны непролитых слёз, и сердце снова дрогнуло, а разум подкинул другие воспоминания. Когда мама лежала на больничной постели, исхудавшая, бледная, с огромными синими тенями под глазами, а я застыла на жестком стуле, держа в руках её хрупкую кисть, и молилась, как только могла.
Пришлось даже ущипнуть тело, чтобы прийти в себя. Всё слишком далеко зашло.
— Правду, — тихо, но твёрдо ответила ей. — Если ты меня действительно любишь, то поможешь и примешь моё решение.
— Он причинил тебе столько боли.
— Но именно Ник сделал меня счастливой, — возразила ей.
— То есть ты выбираешь его?
Разговор заходил в тупик. Никогда не думала, что дойдёт до такого, мы ведь всегда ладили. Или это была видимость, потому что наши интересы совпадали? А теперь правда наконец открылась.
— Ты действительно так хочешь поставить вопрос? Хочешь заставить меня сделать выбор? — спокойно спросила я.
Мама поджала губы и некоторое время молчала.
— Что ты хочешь?
— Мне нужен ноут, доступ в интернет и телефон. Еще ты говорила, что моё лечение оплачивают Н’Ери.
— Да, это так.
— Отлично. Мне нужно с ними поговорить. У тебя или у персонала же есть контакты? Если меня отсюда выпускать не хотят, то пусть впустят их. Мне всё равно, кто это будет.
— Хорошо.
— Спасибо.
Ноутбук и сотовый я получила через полчаса. Мама с каменным выражением на лице вручила мне всё и так же молча удалилась, оставляя в палате одну.
Интернет великая вещь, там можно найти много интересного. Особенно, когда всё отечественное и зарубежное СМИ трубит о кровавой резне в нашем некогда спокойном городке.
Оказывается, Морозов не терял времени даром. Убив отца (журналисты писали о том, что он лично застрелил родителя), отморозок запустил цепную реакцию. Главы местных бандитских группировок, те самые, которые помогли ему обезвредить охрану Морозова-старшего и возвести на трон, жаждали получить свой куш. И тот обещал им богатства и капиталы хищников. Оставалось всего ничего, лишь силой отобрать их.
В тот момент, когда я выходила из магазина отца, на другом конце города в престижном районе двуликих банда вооружённых отморозков громила и убивала хищников.
У меня сердце сжалось, когда я увидела снимки сгоревших домов, разгромленные и покорёженные машины и парочку тел, которые лежали на мостовых, прикрытые белыми тряпками.
Но на самом деле всё могло быть намного хуже, если бы у хитрого К’Аури не было своего человека у Морозова. Именно он сообщил о грядущем нападении. У двуликового было пару часов, чтобы подготовиться к осаде и срочно вывезти женщин и детей.
Это была настоящая бойня. Первое столь масштабное столкновение двух видов за всё существование договора.
То, что грозило затяжной войной и разрывом всех дипломатических соглашений.
О Нике было много информации. Закусив до боли губу, я рассматривала его фотографии в момент ареста, читала статьи и заметки.
Столичный мажор, перегрызший горло Морозову. Хищник, пытающийся спасти свою невесту, попавшую в руки маньяку. Половина его осуждали, другая возносила и славила как героя.
Удивительно, но моё имя нигде не упоминалось. Сомневаюсь, что журналисты не смогли его найти, скорее всего, им просто запретили.
Что ж, это шанс.
Зазвонивший мобильный, заставил меня подскочить на месте. Я и забыла о нём, полностью сосредоточившись на получении информации.
Схватив телефон, я некоторое время изучала незнакомый номер и только потом нажала приём.
— Виктория?
— Здравствуйте, господин Н’Ери, — произнесла я, услышав голос Дрэго.
— Как вы себя чувствуете? — поинтересовался он.
— Уже лучше.
— Мне передали, что вы хотите со мной поговорить.
— Да, хочу. Господин Н’Ери, мне нужна ваша помощь.
— Какого рода?
Я бросила взгляд на часы. Половина третьего.
— Это не телефонный разговор. Вы не могли приехать в больницу? Как можно быстрее. Меня, к сожалению, отсюда не выпускают.
Хищник некоторое время молчал, а потом ответил:
— Хорошо. Я сейчас в столице, так что буду примерно через час — полтора.
— Я буду ждать.
Дрэго Н’Ери приехал спустя два часа. Вошёл в мою палату и застыл в дверях, внимательно изучая меня. Слишком внимательно и пристально. Я даже передёрнула плечом, пытаясь унять возникшую непонятно откуда дрожь.
— Что-то не так? — немного резко просила у него.
— Да нет, — медленно произнёс хищник и вошёл внутрь, прикрывая за собой дверь. — Я рад, что вам уже лучше.
Мы расположились друг напротив друга. Я на кровати, сложив ноги по-турецки, Н’Ери — на стуле, закинув ногу на ногу.
— Вы видели Ника? — первым делом спросила у него.
— Я только что от него. С ним всё в порядке. Относительно.
— На самом деле всё плохо?
— Наши адвокаты работают над этим, — ушел от ответа мужчина, продолжая осматривать меня странным, непонятным взглядом.
— Я хочу помочь.
Светлая бровь поползла вверх.
— Помочь? Каким образом?
— Я изучала статьи, смотрела ролики. Ника ведь сейчас обвиняют в обороте и превышении норм самообороны? По остальным статьям вы смогли его вытащить.
Тот осторожно кивнул.
— В особняк Морозова-младшего он попал не один, — продолжила я. — Там ведь были хищники К’Аури, именно они сказали ему, где меня надо искать. Несмотря на все ужасы, которыми кормит нас СМИ, среди охранников-головорезов жертв нет. Переломы, раны и вывихи не в счет. Единственный, кто погиб в том доме, это Морозов-младший?
— Совершенно верно.
— Вы ведь понимаете, почему он не смог остановиться?
И снова этот внимательный взгляд, пронизывающий меня насквозь.
— Теперь особенно чётко.
— Здесь нет моего имени, — я указала на ноут, на экране которого была очередная статья о произошедшем.
— Это просьба Ника. Не трогать и не привлекать вас.
— И это надолго посадит его в тюрьму. Я прошу у вас устроить мне встречу с корреспондентом. Любым на ваш вкус. Вы ведь в них разбираетесь лучше.
— И что вы хотите им рассказать?
— Правду.
— А как же подписка о неразглашении? — напомнил Дрэго.
— Я не собираюсь раскрывать им тайны следствия.
— И что же вы хотите сообщить миру?
— Нашу историю, — ответила ему. — Вы живете очень закрыто, молчите о правилах и традициях.
— А вы хотите их раскрыть?
— Я хочу спасти Ника. Да, я собираюсь рассказать о шаери, о тех чувствах, которые вызывает зверь.
— Вы уже сообщили об этом следствию.
Я скривила губы в ухмылке и покачала головой:
— Следствию. Вы серьёзно? Это дело имеет такой резонанс, что ваши же главы похоронят эту информацию, не дав просочиться. Нам нужна шумиха. Чтобы здесь, — я снова указала на ноут, — девяносто процентов людей, именно людей, встали на нашу сторону. Толпа может сделать много. И вы это знаете.
Он слушал меня очень внимательно и потом молчал секунд тридцать, во время которых я едва не задохнулась от отчаянья. Неужели не выйдет? Неужели откажет?
— Вы любите его, Виктория?
— Почему вы спрашиваете? — настороженно поинтересовалась у мужчины.
— Я думал таком варианте, но сын запретил. Ник очень переживает за вас и всеми способами пытается отгородить. То, что вы сейчас предлагаете, может помочь, но у всего есть последствия. Готова ли вы принять их, Виктория?
— О каких последствиях идёт речь? — уточнила у него, заправляя за ухо выбившуюся прядь.
— Вы создадите образ идеальной пары, несчастных влюблённых, которые готовы на всё ради друг друга. Такие союзы нельзя будет разрушить. Никогда.
Я вздрогнула. В его устах это звучало жутковато.
— Этим вы повяжете себя с моим сыном, — продолжил двуликий. — И пути назад не будет.
— Вы, кажется, не поняли, господин Н’Ери, — спокойно ответила ему. — Мы уже повязаны.
Пристальный взгляд и непонятная искра в глубине светло-карих глаз.
— Мне нужно было ваше решение. Об интервью я договорюсь. Поверьте, желающих будет много, но мы остановимся на парочке самых авторитетных каналов. Завтра утром вас устроит?
— Да. Чем быстрее, тем лучше.
— Отлично, — произнёс мужчина, поднимаясь. — Сбросьте мне сообщением вашу электронку, ближе к вечеру я перекину вам список вопросов.
— Хорошо, — кивнула я, поднимаясь следом. — Спасибо вам.
— Меня благодарить не за что. Скорее наоборот. Я рад, что это оказались вы.
Я прошла за ним до двери, провожая, задав напоследок последний вопрос:
— А как ваш брат?
Н’Ери старший замер на мгновение, глянул на меня и ответил:
— Кирк вчера умер.
— Мне… жаль.
— Спасибо, — он снова посмотрел на меня. — Знаете, что интересно, Берт всё никак не может найти его завещание.
— Удивительно, — пробормотала в ответ.
— Вот я и говорю, удивительно. Все знают о том, что оно есть, но найти не могут.
— Удачи с поиском, — произнесла я, пытаясь вспомнить, куда дела ту бумажку с телефоном, которую дал мне З’Ерн. Кажется, оставила её у родителей.
Вопросов было много. Парочку я удалила, кое-какие поменяла, два-три добавила. Мама пару раз зашла, спрашивала о самочувствии и почти сразу убегала. Приходила и психолог. Мне даже показалось, что она радовалась моей бурной деятельности.
Какие-то странные у неё представления о нормальности.
За вопросами я просидела полночи, пытаясь найти нужные слова, выразить мысль и не расплакаться самой. Нужна была искренность, честность и правда. Мне предстояло открыться самой и раскрыть чужие души.
Никакой фальши, лишь искренние чувства.
Интервью было назначено на десять утра. В восемь к больнице подъехал фургончик с лейблом федерального канала. Журналиста я знала, столько раз видела по телевизору, список шишек, у которых он был интервьюером, исчислялся десятком. И теперь среди них была я.
Гример, макияж, приветствие и любопытные взгляды.
Нам выделили отдельный кабинет, и я даже приоделась для этого случая, сменив спортивки, майку и тапочки, на джинсы и кофту. Думала о водолазке, но мне посоветовали выставить синяки на показ. Так я и сидела бледная, сосредоточенная с сине-зелёными синяками на лице, которые даже гримёр не смог спрятать, и с чёрными отпечатками на шее.
Изувеченная, но несломленная.
— Как только устанете и почувствуете себя плохо, скажите, — произнёс мужчина, присаживаясь напротив меня. — Мы тут же остановимся.
Я кивнула.
Свет софитов слепил, чёрные объективы камер нервировали, а мне почему-то подумалось о том, что мама так и не пришла, не пожелала мне удачи. Это выглядело больше чем предательство.
— Как вы впервые встретились?
— Это произошло почти три года назад. Я пришла устраиваться к нему работу. Надела свой самый лучший костюм, собрала волосы в пучок и слегка подкрасила глаза. Старалась выглядеть сдержанно и в то же время уверенно. Да, я знала, кто такой Ник Н’Ери и какие слухи о нём ходили. Но меня подкупила приписка в конце объявления — никаких личных отношений.
— Но вы обошли это правило?
— Не сразу. Поверьте, два года очень большой срок рядом с таким мужчиной, — я попыталась улыбнуться, но не смогла.
Как это было странно и страшно говорить о том, в чем всегда боялась признаться себе. Но так необходимо.
Интервью длилось уже больше часа. Под светом софитов было жарко, ужасно хотелось пить и голос почти сел. Я потеряла счёт стаканам, которые осушила за это время.
— Значит, шаери?
— Шаери, — подтвердила я, смотря прямо в глаза журналисту.
— Избранница зверя, но не человека.
— Да.
— А ваши чувства принимались в расчёт?
— Принуждение запрещено, — заметила я. — Да и Нику оно не нужно.
— А вам? Как отделить желание зверя и чувства зверя?
Я на мгновение задумалась.
— А вы сами знаете, в чём отличие страсти от любви? — поинтересовалась я и мотнула головой, чувствуя, как волосы прилипли к шее. — Когда тебя желают, это чертовски приятно, но когда тебя любят — ты живёшь. И я жила… живу рядом с ним. Каждую секунду своей жизни. Или вы серьёзно думаете, что пытаясь спасти очередную любовницу, Ник пошёл бы на такую крайность? Отпустил зверя, сломал печать.
— Но это нарушение закона, как и убийство.
— Не спорю. Но есть и смягчающие обстоятельства.
— Какие, например?
— Моя беременность, — тихо ответила ему, открывая последний козырь. О её прерывании я сообщать не собиралась. — Как думаете, сколько мужчин смогли бы сдержаться, увидев свою любимую, ждущую ребёнка, в таком состоянии? — я коснулась синяков на шее, провела пальцами по скуле, привлекая внимание к ссадинам. — Наказание должно быть. Закон — это хорошо. Но это не он меня спас тем днём.
— Скажите, Виктория, оглядываясь назад, вы хотели бы, чтобы Ника Н’Ери не было в вашей жизни?
— Нет. Я не представляю свою жизнь без него.
Вечером я раза три пересмотрела своё интервью, замечая каждый вздох, потом до трёх ночи читала отзывы и комментарии в интернете.
Процесс был запущен, даже мама немного смягчилась.
— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.
— Знаю.
День, второй, третий.
Ток-шоу, споры, дебаты и ссоры.
За или против.
Единого решения не было, но я уже не боялась, знала, что по-тихому запихнуть Ника в тюрьму у них не выйдет. Вот только меня тревожила тишина. Он не прислал мне ни одного сообщения, не позвонил. Ничего. И это безразличие убивало. Может, я всё зря затеяла?
Оставаться в больнице было невозможно. Ворота осаждали журналисты, врачи и другие пациенты пытались завести со мной разговоры. Попытка спрятаться в палате не помогала. Я готова была выть от клаустрофобии и бессилия.
Домой тоже было возвращаться бесполезно. Дашка по телефону ежедневно рассказывала о журналистах, которые не давали им прохода. Зато выручка увеличилась в два-три раза.
Город постепенно приходил в себя, зализывал раны. Погибших похоронили, дома начали восстанавливать.
— Резервация? — предложил Дрэго Н’Ери, явившись на четвёртый день после моего интервью, когда я рассказала ему о своих проблемах.
— Не уверена, что это хорошая идея.
— Там нет журналистов.
— Зато есть хищники.
— Которые воспринимают вас как героиню, — не сдавался мужчина.
— А не я ли раскрыла ваши тайны?
— Вы спасали своего жениха.
— Которого у вас считают изгоем и ублюдком. И не будем забывать про Берта. Он точно жаждет моей крови.
Особенно в свете того, что завещание так и не было обнаружено.
— Есть еще наш дом. Он находится не в резервации, а рядом. Там тихо и спокойно, большая территория под охраной, свежий сосновый воздух. Вам будет полезно. Готовы ли вы вынести наше общество, Виктория?
— Я могу подумать?
— Конечно, принуждать вас никто не будет.
Я знала, но проблема была в том, что сейчас мне по сути негде было укрыться. Мое лицо мелькало по всем каналам, чаще рекламных роликов. Даже сбеги я заграницу, это бы не помогло. Меня бы нашли и там. И еще неизвестно, где хуже. Вот она обратная сторона славы.
Вот так я и оказалась в доме Н’Ери-старших под крылом Ольги Ивановны. Первый день было сложно. Обида никуда не делась, и мы маялись от неловкости, боясь разрушить то хрупкое перемирие, которое у нас возникло.
Один раз на территорию пытался проникнуть Берт. Кузен о чём-то долго разговаривал у ворот с Дрэго, который так и не пустил племянника в дом. Я видела из окна, как он размахивал руками и похоже кричал, но на Н’Ери-старшего это не произвело никакого впечатления, и тому пришлось уйти.
Количество моих недоброжелателей увеличивалось в геометрической прогрессии.
Вестей от Ника всё не было. Я не могла избавиться от мысли, что мужчина общается со всеми кроме меня. Спросить напрямую не могла, но избавиться от этого ощущения было невозможно.
Синяки почти сошли, став отвратительного желто-фиолетового цвета, ушибы зажили, а кошмары перестали мучить. Но легче не становилось.
Я так себя истязала, что едва не потеряла сознание. В самом прямом смысле этого слова. Просидев на диване в гостиной, резко встала и тут же плюхнулась назад. Перед глазами всё закружилось, полетели чёрные мушки, и я едва не отключилась.
— Вика? — Ольга Ивановна тут же оказалась рядом. — Что с тобой?
— Голова закружилась, — всё еще боясь открыть глаза, ответила ей.
— Сейчас принесу воды, — произнесла женщина, убегая.
Я откинулась на спинку дивана, пытаясь успокоиться и прийти в себя. Горькая слюна подкатила к горлу, напоминая, что я почти ничего не ела.
Снова шаги — осторожные, нерешительные, шорох одежды, и в следующее мгновение я ощутила, как к моим губам прикоснулось прохладное стекло.
— Спасибо, — всё так же не открывая глаз, ответила я, взяла стакан и сделала пару глотков. Слабо звякнул лёд. — Сейчас посижу чуть-чуть и пройдёт.
— Тебе надо быть осторожнее.
Рука дрогнула, и я едва не уронила стакан на пол, но вовремя успела подхватить другой рукой.
Выпрямилась, всё ещё боясь посмотреть. Вдруг у меня начались галлюцинации? Очень материальные галлюцинации, сидящие в кресле напротив, пропахшие морозом и снегом, с синеватой щетиной на подбородке и застарелой ссадиной на скуле. В потёртых джинсах и коричневой куртке с мягким мехом, в вырезе которого я могла рассмотреть черный пуловер.
— Ты здесь, — едва слышно произнесла я, впиваясь взглядом в родного и такого любимого мужчину.
— Здравствуй.
Ярко-зелёные глаза безумным огнём горели на исхудавшем лице.
— Ты не позвонил. Мы бы хоть как-то подготовились.
Слова не шли. Всё казалось глупым и не важным и эта неправильность выбивала из колеи. По-другому я представляла нашу встречу. Может и чувства я тоже выдумала?
— Меня освободили всего пару часов назад, и я сразу к вам.
— Ясно.
— Я видел твоё интервью.
— Не понравилось? — спросила у него.
Дрожащими руками поставила стакан на столик и обхватила плечи.
— Понравилось.
— Мог бы сообщить об этом. Я ведь не получила за это время от тебя ни строчки, ни весточки.
— Ты не поверишь, я боялся.
— Чего?
— Я видел твоё лицо, глаза тогда. Ты боялась меня, была в ужасе.
— В шоке, — поправила его, понимая, что Ник прав. Мне тогда было очень страшно.
— Я хищник, Вика.
— Это я заметила.
Он отодвинул в сторону воротник кофты, показывая новое клеймо на шее — ярко-алое, как сама кровь.
— Был им. Сейчас до вынесения решения зверь под замком. Теперь ему так просто не вырваться.
— Но они отпустили тебя.
— Подписка о невыезде, огромный залог. Ты подняла знатную бучу.
— Я старалась.
Мы снова молчали, пристально смотря друг другу в глаза.
— Прости, что не защитил тебя.
— Ты меня спас.
— И чуть не потерял. Я разговаривал с твоей матерью.
Я напряглась. Даже представить было страшно, что она ему успела наговорить.
— Она рассказала о твоём желании.
— О каком? — не поняла я.
— Начать всё заново, без родственников, наследства, дядей, игр и притворств. Просто ты и я.
— Разве это возможно? Вот так взять и забыть.
— Мы можем попробовать. Правда долго наш дуэт не продлится, — хмыкнул он.
— В каком смысле?
— Ребёнок, — коротко ответил Ник, указывая взглядом на мой живот.
— Что? Опять?
«Он издевается?»
— Что значит опять?
Я сглотнула и отвернулась.
— Ты не знаешь, — глухо ответила ему, мне снова стало холодно. — Его нет. Те побои не прошли даром.
Тишина и осторожное:
— Вик? Ты шутишь?
"Если бы…"
— Не знаю, кто и что тебе сказал, но я чувствую его и отец тоже. Прямо сейчас.
— Что? — я повернулась к нему всем телом, сжимая подушку дивана. — Что ты сказал?
— И твоё сегодняшнее головокружение говорит о том же.
— Но анализы…
— Могли ошибиться. Срок ведь был совсем небольшим.
— Господи, — прошептала я и прикрыла рот рукой, боясь поверить в то, что это не сон.
— Вик, ты думала… Я не знал. Даже не подозревал.
Я не дала ему договорить, бросаясь вперёд, приземляясь на колени и крепко обнимая. Так сильно, как только мечтала. И даже крепче.
К чёрту страхи и тревоги. Я подумаю об этом позже. Или никогда. Хватит с меня забот и проблем.
Сейчас я была просто счастлива и собиралась упиваться этим счастьем как можно дольше.
