— Не кочегары мы, не плотники…

Мы поднимались в лифте на свой десятый этаж, я с сомнением рассматривала Соловья. Вот никогда не думала, что однажды его вид начнет вызывать сомнения. Соловей, блестящий поэт, эталон стиля… Теперь он полностью перекочевал в совершенно иную ипостась. Мне ужасно не нравился его новый имидж.

Блестящий поэт вдруг предстал в законченном образе подгулявшего комбайнера. Стопроцентное попадание… Н-да, еще летом я выговаривала ему за то, что он слишком бросается в глаза милиции своей звериной аурой…

Причем еще в метро я внимательнее посмотрела вокруг — и через сиденье от нас обнаружила сразу пятерых мужиков, вырядившихся в точности такую же черную униформу. Плоские кепки, прямые кожаные куртки… Но это была бандитская униформа. И вид у мужиков был абсолютно бандитский. Особенно — их полыхающие, невыносимо жесткие глаза и почти неестественно заостренные лица. Вид этих людей был разящим. Каким был вид самого Соловья год назад. Смотреть на них было жутко. А из Соловья с его неожиданно простецкой, чуть оплывшей пьяненькой физиономией при абсолютно идентичных ингредиентах получился только дояр-зоотехник. Ежик с окраины. Как будто графит так и не смогли спрессовать до состояния алмаза… Но ведь он уже был алмазом!

А алмаз способен превращаться в графит?

Мы выходили из лифта, я негромко пробормотала ему в спину:

— Не машинисты, не электрики мы, но сожалений горьких нет как нет. А все мы — террористы-смертники, и с высоты вам шлем привет…

Мужики на кухне изощрялись в остроумии, придумывая названия для панк-группы:

— Доставка Достоевского! Некроз Некрасова, frei Фрадкова…

— Явки Явлинского, Корчи Корчинского… — невзначай подбросила я из рукава козырнейшего, напрочь крапленого туза. «Корчи» произвели фурор. Было заявлено, что «Корчи Корчинского» — это должно стать нарицательной братской могильной плитой, под которой можно легко «погрести» все без исключения украинские рок-группы. «Вопли Видоплясова» рядом не сплавлялись… Крыть туза-Корчинского им было уже нечем…

Включили фильм «Мертвец». Я обновляла в мозгу любимые цитаты. Бегун завис, вообще не поняв всей прелести фильма.

— Бред какой-то… «А ты ничего не сделал с тем, кто тебя убил?» Бред…

Я отреагировала исключительно живо. Ну как же, мой конек…

— Все как раз правильно. Абсолютно в тему! Весь фильм снимался ради именно этой фразы! А тебя никогда не убивали? Ощущение остается именно такое. Что надо что-то сделать с тем, кто тебя убил…

— Нет, меня не убивали…

По его съежившемуся взгляду можно было подумать, что ему сразу стало страшно находиться со мной в одном помещении.

А ведь именно после той фразы и раскрывается истинный смысл фильма. Главного героя, Джонни Депа, — его ведь давно убили. Расстреляли в самом начале фильма. И то, что происходит с ним теперь, — это он просто околачивается по миру мертвых. Только до поры об этом не догадывается. Во где начинается разрыв мозгов!..

…А может, меня тогда летом тоже наглухо замочили? То-то мне все хочется что-нибудь сделать с тем, кто меня убил…

И все, что происходит со мной теперь, — это просто путешествие по миру мертвых? Судя по бреду, который творится вокруг, — не исключено…

…То-то я смотрю: вот этот длиннющий шрам на животе, рассекающий меня пополам, — подозрительно смахивает на шов от вскрытия… Тогда понятно, почему возле меня постоянно оказывается патологоанатом. Он в этой истории — самый настоящий.

А вот за себя — я уже не поручусь…

…Так вот почему тут некоторые всю дорогу меня в упор не замечали. Меня просто нет…

Наше жизненное пространство стремительно сокращалось. …А ведь летом люди всего лишь маячили размытыми тенями где-то в тумане у границ его непрошибаемого Lebensraum. Ночь расслабленно крутила на кухне клипы, мы засыпали только к четырем-пяти утра. И спала я тоже только по четыре-пять часов. Сумела взвинтить себя до того безупречного состояния, когда мне уже даже сна не особенно надо. Тишин на второй день после моего приезда недоуменно протянул:

— Вот это девушка: не курит, не пьет…

Ощущение, будто описывает сапожника. Неужели похожа?..

— …не ест, не спит… — в тон ему процедила я. — И до сих пор еще так никого и не убила…

Да я — почти совершенство. Он что, принял меня за этакий тепличный цветочек? Неужели похожа?.. Жизнеутверждающего в этой «правильности» не было ничего. Я всего лишь яростно сохраняю в идеальной чистоте собственное драгоценное безу… Ящера, живущего внутри… А у меня ничего больше нет.

Утром я просыпалась просто от холода. Соловей был настолько закоренелым бродягой, что тогда, летом, даже не удосужился разжиться одеялом. А под какой-то тоненькой попонкой я мерзла. И почти не спала. Правда, прекрасно высыпалась…

…Держать удар…

Летом у меня как-то не оставалось вариантов, чем мне придется заниматься в жизни с этим мужчиной. Ладно… Проснувшись, я соскальзывала на пол — и не поднималась без двух сотен отжиманий а-ля солдат Джейн. Если уж держать удар — так действительно держать…

Однажды Соловей меня застукал. Постоял надо мной бледным, чуть помятым знаком вопроса…

— Ты что, каждое утро так?

У него был озадаченный взгляд полковника ФСБ, у которого в малиннике на даче обнаружили базу подготовки террористов.

Как бы ни обижал меня Соловей, мы на самом деле жили тогда в Москве красиво…

И сейчас я вдруг резко затосковала по тем временам…

Просторная квартира превратилась в замызганный угол. Изматывающая неустроенность полностью соответствовала дерганым, уже слишком прилипчивым отношениям.

Слово-то какое: «Lebensraum». Что означает? Я приехала — и обнаружила, что Соловей уже почти готов сжаться в комок внутри собственного тела. Безденежный Соловей здесь обитал уже практически на птичьих правах…

Ни крыть, ни закрыться нам было нечем. Нам в этом мире уже не принадлежало ничего. Приживалы, лица, пораженные в правах…

Если бы Бегун хотя бы не вонял… Счастье не казалось бы утерянным так безвозвратно. Я не поняла, нам теперь и на любовь рассчитывать не приходится? Хотя…

Впрочем, он быстро от нас сбежал. В ужасе. Убрался вместе со своим храпом в комнату к Фомичам. Дома ему не живется… «Москва без москвичей!» А во второй комнате и без того ютилась масса народа. Правда, посменно. Охрана Лимонова подвизалась также охранниками в клубе. Фомич сутками пропадал в Бункере, работал над газетой, над грядущим съездом. Приезжал утром и вырывал себе несколько неспокойных обморочных часов сна. Какая-нибудь сволочь обязательно пыталась ему в это время дозвониться…

Я с кухни слышала эти звонки и переполошенно-заспанные ответы Фомича. С кухни, где мы с Соловьем не занимались ничем. И это было бы счастьем, если бы и дальше ничего не происходило. Потому что мы доживали последние дни нашего эфемерного благополучия…

Когда я это поняла, мне стало жутко. Вот так страшно смотреть на человека, который идет к обрыву, и ему остается сделать еще только шаг. Вся толща земли под ногами уже отделилась и поползла вниз, и, если вовремя не зажмуриться, можно увидеть, как она его поглотит… Меня позвали наблюдать именно за этим?.. Мой любимый человек рушился вниз. Я ничего не могла для него сделать…