Прошлое
Россия, Москва
За несколько дней до Катастрофы
Москва – хороший город, да.
Всего в ней много – баб, денег, тачек, стволов. Только клювом не щелкай, да. И будь чеченцем, то есть волком. Как там…
Женщина в стране гористой
За живот свой ухватилась,
В ту же ночь неподалеку
И волчица ощенилась.
Воет стая, прославляя
Двух родительниц в горах —
Так рождается вайнах!
Ветер мечется в ущельях…
Но в ущелье жить некомфортно, там только селяне живут. Настоящий вайнах едет жить в Москву. Вот тут – все к его услугам. Бабки, телки, стволы, красивая жизнь. Русаки же слабые, сильные только некоторые из них. А вайнахи – монолит.
Салахуддин Мураев происходил из уважаемого, авторитетного тейпа, которому в республике были все дороги открыты. Всего их было четверо братьев – Али, Лом-Али, Муса и Салахуддин. И отец каждому наметил дорогу. Али пошел учиться в милицейскую школу, Лом-Али на юридический, Муса пошел строительством заниматься, чтобы бизнес делать. А вот Салахуддина, так как он был похож больше на русского, чем на чеченца, и у него русский язык был лучше, чем у братьев, он даже стихи Пушкина наизусть читал, отец отправил в Москву, поступать на экономический. Но это было только прикрытием – на самом деле отец потратил немало денег, чтобы Салахуддина приблизила к себе власть. И ввела в круг тех людей, которые делают деньги не бизнесом, а деньги из денег. Это высший пилотаж, выше просто не бывает. Кто так умеет, тот главнее любого мента или бизнера.
Умно поступил отец. И с сестрами он поступил умно – Амина замужем за одним из чиновников, близким к Рамзану, а Карину он отправил в Лондон учиться. А то мало ли что…
Умно поступил отец.
В этот день Салахуддин проснулся поздно… башка болела, гульнули вчера. Посмотрел на кровать… кто это рядом с ним спит? Мысли ворочались тяжело, как жернова… ага, Дашка ее зовут. Новая его постоянка… у него две постоянки, эта третья будет. Приличная… вчера чуть не подрались, она его из клуба хотела увезти. Готовить еще умеет… надо ее жижиг-галныш научить готовить.
А может, и не надо…
Зачем ему три телки только в постоянках? Ну, потому что он чеченец и потому что русские шлюхи сами на него вешаются. А чего бы не вешаться. Тридцать лет, «Порш Каейнн», и выглядит… чеченцы ведь красивые, как женщины, так и мужчины. Русисты их черными называют, а на самом деле как-то исследование было, которое установило, что чеченцы – эталон белой расы. Понятно, почему русисты так их называют – из зависти…
Надо вставать.
Побрел в ванную, в ванной сунул голову под кран с холодной водой. Нет, все-таки лишнего вчера хватили. Он еще нюхнул… с этим завязывать надо. Отец узнает – отправит в горы овец пасти, а если Ибрагим узнает – прибьет. У Ибрагима такие дела варятся, он с самим Адамом в деснах, выше уже некуда. И людей он в строгости держит за наркоту…
Лучше не думать.
Приперлась Дашка, попробовала ласкаться, он отстранил ее. Сказал:
– Иди кофе свари…
Все-таки с русскими хорошо, лучше, чем со своими. Со своими головняки – у каждой есть брат, папа, дядя, можно и кровников себе на хвост намотать. Да и их кровники могут с тобой разобраться. А за русскими нет никого. Мать еще скажет – сама виновата, с черным гуляла, вот и нагуляла. В Гудермесе за «нагуляла» его зарежут, потом пойдут резать родственников. А русские всегда «сами виноваты».
Но все равно рано или поздно придется жениться на своей. Иначе никто не поймет. Мужчина должен нарожать детей своей нации, продолжить род.
Немного придя в себя, он поплелся на кухню – квартиру ему купил его тейп, не он сам. Дашка сварила кофе и сейчас что-то делала на плите, вид сзади ему понравился, и он подумал, что с женитьбой на своей и деланьем детей можно и повременить…
Сегодня были лекции, но он на них не пошел, потому что ничего умного там не скажут – отметки в зачетку он покупал, а универ был ему интересен лишь тем, кто учился с ним – там был даже сын министра, он с ним дружил и помогал, потому что отец сказал так делать. Это правильно. Сын министра и сам рано или поздно станет министром, а если ты с министром в деснах – это очень хорошо.
Умный человек никогда не упускает возможности завести друзей…
Вместо этого он подкатил к зданию, в котором раньше было отделение банка, а теперь неизвестно что. Зашел, прокатив карточку на входе. В коридоре попался Алишер, выразительно постучал по часам – опаздываешь. Вместе пошли к Ибрагиму.
Зная Ибрагима, можно было ожидать, что он за опоздание деньги снимет – жадный он был реально, за что угодно мог на деньги выставить. Но ему, видать, было не до того – он нервно ходил по кабинету.
– Сели…
Они сели. Ибрагим, бывший зам прокурора Грозного, ощутимо нервничал.
– Короче, пришел заказ. Крупный. Самый крупный из всех, какие у нас были. Адам сказал – надо делать.
Вы, вероятно, подумали, что заказ – это киллерский заказ, на устранение? Отнюдь нет, так давно никто не работает. Заказ – на услуги коллекторов, возврат денег. Чеченцы скупали долги за семьдесят-восемьдесят процентов – а взимали все сто, а то и больше. Чтобы было понятно – меньше пяти лямов «зелени» они не брались. Как говорил Ибрагим, когда был в благодушном настроении, – бензина больше сожжем.
Ибрагим тяжело, совсем не по-чеченски вздохнул и сказал:
– Двести лямов «зеленью»…
Алишер и Салахуддин молчали.
– … короче, там еще больше, но на госбанках. Это Адам пробивать будет, чтобы нам отдали, это уже не наш уровень. Но и того что есть – выше крыши. Салик, ты знаешь такого Александра Бурко?
Салахуддин кивнул.
– Фармацевтика?
– Она самая. И не только. Он в девяностых начинал с того, что толкал в Москве осетинскую водку контейнерами. Потом отошел. А так разговоры про него разные ходят.
…
– Разные, короче… – подытожил Ибрагим.
Салахуддин никогда не видел своего шефа таким.
– Короче, работаем. Ты, Салик, заедешь к Майснеру, закажешь все, что там у него есть на этого… Бурко. И с самим поговоришь, он тебя знает. И с братом перебазарь, лишним не будет, да. Алишер, на тебе братва – чем дышит этот Бурко, что за ним есть.
– Понял… – сказал Алишер.
Ибрагим почему-то нехорошо посмотрел на него, потом сказал им обоим:
– Идите…
Пистолет при Салахуддине всегда был – травмат. Он прозвонил брата и задал пару вопросов, потом направился к Майснеру.
Майснер официально числился адвокатом, но на самом деле таковым не был – он торговал информацией, причем задорого. Как он ее доставал – неизвестно, скорее всего, через общину, он же еврей, а евреи всеми мировыми финансами заведуют, это всем известно. Но только у Майснера можно было узнать о любом человеке на постсоветском пространстве – что у него реально есть, в России, в других республиках, ставших теперь независимыми, в иностранных юрисдикциях, в офшорах, узнать, богат человек или уже банкрот фактически. Эту-то информацию Майснер и продавал, причем задорого. А Ибрагим отправил к нему Салахуддина не просто так – в свое время, когда семья была в ссылке, кто-то из Мураевых, то ли дед, то ли прадед, спасли жизнь одному из Майснеров, тогда живших в Ташкенте. Вроде какая-то разборка была на Тезиковке – и чеченец спас незнакомого еврея от ножа. Майснер помнил это и информацию отдавал дешевле, да и вообще хорошо относился.
Салахуддин разницу клал в карман – но это правильно.
У Майснера был неприметный офис на Садовом кольце – неприметный, потому что он и деньги еще крутил, обналом занимался. Он свернул во двор, не выходя из машины, позвонил. На двери снаружи даже ручки не было – откроют и одновременно прозвонят. Тогда можно идти…
На входе – долговязый парень, относительно которого ходили слухи, что он израильский спецназовец, забирая телефон, пошутил – у тебя телефон такой же, как у ментов из ОРЧ. Салахуддин мрачно зыркнул и ничего не ответил.
Майснера не было, принимал его сын. Старый Майснер все больше дел передавал ему – худенький, невысокий, в очочках, типичный еврейский мальчик, только скрипочки не хватает. Но Салахуддин относился к нему серьезно, не менее серьезно, чем к его отцу. Того, что порассказал про эту семью отец, да и про все кланы среднеазиатских евреев, достаточно было. Одна «Белая Чайхана» чего стоит – а ведь за ней тоже евреи стояли.
– Шалом.
– Шалом…
Пожали друг другу руки, уже несли чай – типично среднеазиатский, с пряностями, черный до горечи, ароматный…
Потекла неспешная беседа – о семье, о родных – Салахуддина научил отец этой беседе, они были своими в двух мирах – лукавой Средней Азии и прямом, как меч, Кавказе. Отец никогда не проклинал, в отличие от многих, Сталина, выславшего целый народ…
Льется кок-чай, неспешно плетется нить разговора…
– Я так понимаю, у вас предметный интерес есть…
Вот уже и к делу. К делу всегда предлагает перейти хозяин, иначе не вежливо. Если не предлагает – значит, и дела не будет.
– Интерес есть. Бурко, Александр. Фармацевтика…
На лице младшего Майснера ничего не отразилось.
– Интересует, чем дышит человек, что есть у него и где.
…
– Как обычно?
Младший Майснер кивнул.
– Оставьте, мы посмотрим.
Иногда Майснер просто отказывался работать по тому или иному заказу наотрез и без объяснения причин. Но сегодня был не тот случай…
У Майснера он оставил заказ и поехал дальше. Тут отзвонил брат, сказал, что пересечься срочно надо.
Пересеклись в хинкальной на Неглинной. Брат прибыл туда с Лубянки, там недалеко – он не совсем на Лубянке сидел, в одном из зданий рядом. Он хорошо пошел… сообразительный, на Кавказе связи остались, если надо, готов и руки в грязи испачкать.
А надо, так и в крови. Уважают таких на Лубянке.
Брат там уже сидел, когда Салахуддин подъехал. Тарелка с хинкали, шашлык – брат ел быстро, обжигаясь. Как будто спешил куда-то.
– Садись… Короче, чо у тебя с Бурко, какие пересечения?
Салахуддин сел напротив, взял хинкали. Его надо не как пельмень есть – надкусить, сок выпить, потом и есть. Хинкали хороши, тесто не пельменное, а какое и надо для хинкали.
– Да никаких пока. Ибрагим просил выяснить, это он пересекся. Бурко, говорят, многим денег должен.
Брат покачал головой.
– Короче, в стрем ты влип. Этот твой Ибрагим и сам под молотки пойдет и тебя за собой потянет.
Такие слова Салахуддина озадачили, он даже есть перестал, отложил шашлык в сторону.
– Это почему?
– По кочану, – брат уже прижился в Москве, выражения у него были типично русские, не чеченские, – ты в курсáх, Национальный траст накрылся?
– Слышал.
– Это тема Бурко.
– То есть?
– То и есть. Ревизоры вышли – охренели, в банке дыра, восемьдесят миллионов «зеленью», никто не чухал даже. Причем непонятно, как он их вывел, на что – все же транзакции с загранкой отслеживаются. Но как-то вывел.
– Ох…
– А перед этим были два татарских банка – там тоже дыра. Миллионов двести, не меньше. И на десерт – ВТБ. Три кредита, два из них уже с годовой пролонгацией. Сейчас вэтэбэшники проснулись, прибежали к нам как в ж… клюнутые, но, похоже, поздняк уже.
Брат тяжело вздохнул и заключил:
– Двести пятьдесят лимонов «зелени»…
Салахуддин вспомнил – Ибрагим что-то упоминал, что там есть еще какие-то кредиты. Он, несмотря на то что не ходил практически ни на одну лекцию, понимал, чем это чревато. Дыра в четверть миллиарда долларов во втором по величине банке России вкупе с проблемами в других банках общим весом в полмиллиарда – это хреново. По-настоящему хреново. Если сейчас ее не закрывать – другие тоже перестанут платить, раз так можно, моментально вальнется фондовый рынок, плюс – по-взрослому вальнется межбанк, проценты по Моспрайм взлетят с шести, как сейчас, до двадцати и больше, как это было несколько лет назад. Схлопнется межбанк, банкиры перестанут доверять друг другу, дальше пойдет цепная реакция по системе – невыполнение нормативов одним банком, другим, паника вкладчиков и полный звездец.
– Как же так получилось?
– Как-как… Этот Бурко в каких-то отношениях был на Москве, еще в близких с Росгвардией – его вообще человеком Папы считали. Вот – набрал сколько мог. Из того что аудиторы поняли – рисковал, брал в валюте еще до четырнадцатого, потом часть конвертировал неудачно. Потом уже только на плаву держался и лонгировал.
…
– Зомби, короче.
Слово «зомби» означало фирму или банк, которые по отчетности еще живые, но в реальности весь актив баланса у них туфта и убыток скрытый – на половину валюты баланса, если не больше. Про другое, куда более зловещее значение этого слова никто не думал.
– И теперь чо?
– Теперь чо. Ищут пожарные, ищет милиция. Сам Бурко неизвестно где, бабло – тоже. Следственный пока не возбуждается, потому что стоит только возбудиться, поднимется хай. Сверху спустили приказ – искать тихо и молчать, пока можно, паники не поднимать.
– Дела…
– Короче, я бы не лез.
– Ибрагим…
– Дело не в Ибрагиме! – брат стукнул по столу. – А в тебе! Ты что думаешь, Аллаха за бороду поймал? Или Ибрагим твой!? Этим Бурковым сейчас взрослые дяди интересуются, будете у них под ногами мешаться – закроют лет на пять! За изнасилование крупного рогатого скота! Жизнь себе навсегда сломаешь…
– Я тебя понял.
– Надеюсь. Может, в Чечню тебе уехать?
Салахуддин подумал.
– Не, зачем. Я же пару вопросов задал, и только.
– Ну, смотри. Не лезь туда. Шею сломаешь.
– Да понял я…
Брат встал, вытер салфеткой руки.
– Надеюсь. Встрянешь – я не помогу.
Салахуддин уже ехал к конторе обратно – он искренне хотел сказать Ибрагиму, что он мимо и при необходимости даже уволится. Но тут зазвонил телефон, притом не тот рабочий, который он обычно использовал, а другой.
Номер не определен.
– Да…
– Салик. Салик, это ты?
Салахуддин узнал голос.
– Да, я это, дядя Боря.
– Салик, нам бы пересечься с тобой. Ты обедал?
Салахуддин только что поел, но сказал другое:
– Нет еще.
– Тогда в «Узбекистон» приглашаю – далеко?
– Доеду…
С Борисом Львовичем Майснером они встретились в «Узбекистоне», недавно открывшемся заново ресторане высокой узбекской кухни. Дядя Боря Майснер уже занял столик… Салахуддину он показался каким-то… радостным, что ли? Он когда последний раз его видел, дядя Боря выглядел плохо, какой-то совсем потухший был. А сейчас как светится изнутри…
– Салик… садись. Форшмак будешь?
Форшмак Салахуддин не любил, но вежливо кивнул – несите. Надо быть вежливым.
Принесли.
– Какой форшмачок… такой только в Одессе и отведаешь… а мы его сейчас – ам…
– Случилось что-то, дядя Боря?
– Случилось… ты к Рудику заезжал, да?
– Было…
– Интересовался Бурко…
– Было…
– А зачем интересуешься, не скажешь?
– Он денег людям должен. Как обычно?
– Много?
– Ну… лямов сто.
Салахуддину не назвали точную сумму, и он ляпнул что придумал:
– «Зелени»…
Майснер вдруг засмеялся каким-то мелким, нетипичным для него смехом. Он вообще странно себя вел… как будто в лотерею выиграл. Или что-то очень хорошее, радостное произошло с ним.
– Чего тут смешного, дядя Боря?
– Да так… мелочи… жизни.
Отсмеявшись немного, дядя Боря вдруг протянул руку через стол, накрыл ею руку Салика.
– Хочешь совет старого и мудрого еврея. Такой же совет, какой дал бы тебе отец?
– Хочу.
– Не торопись.
– Не торопиться?
– Не торопись. Бурко все отдаст. С любыми процентами.
Салик не посмел убрать руку. В конце концов, дядя Боря был одним из тех, к кому он мог обратиться в Москве. И то, что он был еврей, не имело никакого значения – в горах Кавказа давно жили евреи, их называли «дада».
– Наши клиенты, сами знаете, ждать не любят.
– Отдаст он, отдаст. У него сейчас такие препараты на выходе, западная фарма их с руками оторвет. Любые бабки заплатит…
Борис Майснер не сказал Салахуддину, что у него год назад обнаружили неоперабельный рак. И что он вызвался быть добровольцем при испытании нового препарата компании Бурко. И что препарат подействовал сразу и радикально после первого же приема.
Борис Майснер был уже наполовину зомби. Только не знал об этом…
* * *
– Так и сказал?
Салахуддин пожал плечами.
– Слово в слово…
Ибрагим снова встал, начал прохаживаться по кабинету.
– Западная фарма отдаст. То есть, он нам никакой информации не даст, так?
– Намек был такой.
– Чем дальше в лес, тем больше ну его на хрен…
Ибрагим достал телефон, набрал номер.
– Алишер не отвечает. Ты с ним в городе не пересекался?
– Нет.
Ибрагим развернулся на носках модельных туфель.
– Езжай домой. Завтра, как обычно.
По пути Салахуддин заехал выпить кофе. Почему-то было не по себе… и в то же время голова не болела, с утра он себя плохо чувствовал, а сейчас как огурчик. Он легко простужался, и с утра немного было, а сейчас – как рукой…
Но он этого не замечал. Он просто пил кофе и думал.
В кофейне был телевизор, он обычно матчи футбольные передавал, но сейчас футбола не было, были включены новости. Местные, то есть московские, новости. Салахуддин подошел, чтобы расплатиться, и что-то заставило его бросить взгляд на экран.
И к другим новостям. Дерзкое убийство произошло сегодня на северо-востоке Москвы. Группа киллеров открыла огонь по автомобилю БМВ Х5, двигающемуся в направлении МКАД. В машине был один водитель, он погиб на месте, личность его устанавливается. Киллерам удалось скрыться, в городе объявлен план-перехват…
Он узнал машину. Алишера машина.
Точно его. Он белые полосы на капот наклеил.
Алишер убит.
Первым порывом было схватиться за телефон, но тут он замер. Мысли метались в голове, как крысы в клетке.
Ибрагим звонил Алишеру, телефон у кого?
У ментов!
Значит, если он позвонит, то тоже попадет.
Не заплатив, он бросился на выход.
Дома он первым делом позвонил отцу в Грозный. Его не было на месте – уехал в горы, а там не ловит.
Шайтан!
Ему срочно надо было с кем-то посоветоваться. С кем?
Лом-Али!
Он набрал номер. Ответа нет. Сбросил, снова набрал.
Ответа нет.
С трудом он вспомнил домашний – у Лома-Али дома был еще стационарный телефон.
Ответа нет.
И тут его вдруг прошиб холодный пот, заколотилось сердце.
Алишер начал задавать вопросы про Бурко – и тут же был убит прямо на улице, посреди бела дня. А кто еще задавал вопросы про Бурко?
Салахуддин схватил ветровку, побежал в прихожую. Когда, ругаясь на смеси русского и чеченского, обувался, раздался звонок в дверь. Для него он был подобно залпу корабельного орудия.
И за ним пришли.
Как и у любого чеченца, у Салахуддина было оружие, потому что чеченец без оружия – не чеченец. Как только он приехал в Москву и получил прописку, первым делом он, как и его брат, сдали документы, получили лицензии и купили себе оружие. У Салахуддина был «Вепрь-1», травмат из ПМа, причем не те, что сейчас продают, а переделка из боевого, и недавно он купил «Вепрь-213» с коротким стволом, похожий на боевой автомат и работающий на патронах 366 ТКМ. В нарушение закона об оружии, Салахуддин держал оружие не в сейфе, а в прихожей, сверху там такой шкаф был.
Штурмовой «калаш», переделка из ручного пулемета, тяжело лег в руки, сразу придав уверенности в себе. Патроны со сточенной головкой, с близкого расстояния – насмерть, с гарантией. Они на кабана, не на человека идут.
Лязгнул затвор, загоняя первый патрон в патронник. Придерживая оружие правой рукой, Салахуддин начал открывать дверь.
Новый звонок – пилой по нервам.
Дверь пошла на себя…
Там была Татьяна – еще одна из его постоянок. В пушистой шубке, которую он ей подарил, в руках у нее что-то было.
– Салик, я тебе тут… принесла…
Она побелела, увидев направленный на нее автоматный ствол.
– Салик…
– Пошла вон!
– Салик, не надо…
– Вон пошла! – дико заорал Салахуддин. – Пошла вон! Убью!!!
Танька бросила пакет, побежала вниз по лестнице.
До Лом-Али доехать было не так-то просто – час пик, Москва стояла. Салахуддин постоянно сигналил, ругался сквозь зубы – пару раз у него даже возникало желание шмальнуть. Но он сдержал себя…
Лом-Али жил не в новой высотке, он купил себе зачетный такой коттедж на четыре человека… как он называется… таунхаус, во. Не любил почему-то Лом-Али жить в высотках и вообще в городе. Напрягал он его.
Салахуддина знали, да и машина у него была зачетная – «Порше», так что пустили. Подняли шлагбаум…
И тут у Салахуддина включилось чувство опасности…
Машину он оставил на соседней улице – подъезжать к дому не стал. На всякий случай еще раз набрал Лом-Али – не отвечает. Подумав, он вышел из машины, бросил на плечо внушительный рюкзак – там и винтовка, и магазины к ней заряженные, четыре штуки. Но с ней тоже не надо идти – достать успеет, а так…
Перелез через забор… тут тоже был дом, но хозяев не было, продавали. Протрусил к задней части двора, взглянул на зады дома Лом-Али.
Света нет ни в одном окне.
Салахуддин осмотрелся. Волчье, чеченское пробивалось в нем сквозь усвоенную цивилизованность, как дерево через асфальт.
Может, Лом-Али там с бабой, потому и света нет и телефон не отвечает. А я сейчас вломлюсь – хорошо брат сделал. Спасибо тебе…
Но инстинкт кричал о беде.
Достал автомат. Повесил на ремень, чтобы в случае чего схватить быстро. Перелез через забор – тут уже участок Лом-Али, тут они шашлыки жарили.
И тут же, в шашлычнице Лом-Али держал запасной ключ.
Ключ почти неслышно щелкнул в двери, Салахуддин тут же вскинул автомат, луч света пробил теплый, спертый воздух дома – и сквозь этот запах, запах жилья, Салахуддин волчьим чутьем уловил другой запах, от которого волосы на всем теле встали дыбом.
Запах крови.
Держа автомат перед собой и высвечивая фонариком путь, Салахуддин пошел вперед, готовый стрелять.
Лом-Али он нашел в холле, он лежал на животе, навзничь. Свет был выключен, Лом-Али был в куртке – он не успел ее снять.
– Брат… – Салахуддин не знал, что делать… – ты чего, брат?
Он упал перед ним на колени, перевернул… на Салахуддина уставилось залитое кровью лицо. Одна пуля попала точно в глаз, все было в крови. Салахуддин, сам не зная зачем, достал платок и начал обтирать кровь с лица убитого брата.
– Брат… как же так… брат… ты чего, брат… – бессмысленно повторял он, не в силах осознать ту страшную истину, что Лом-Али мертв и они вместе уже никогда не пойдут помогать деду собирать овец или рыбачить на горной речке…
– Брат… за что… брат…
В какой-то момент взгляд его сфокусировался на чем-то, что лежало рядом… это был пистолет. Серьезный «глок», с глушителем. И он подобрал его, сам не зная зачем и не понимая, что тем самым подписывает себе двадцать лет.
Он ничего тогда не понимал.
В окнах первого этажа синим мелькнули вспышки, послышались шаги.
Кто-то торкнулся в дверь.
– Закрыто.
– Левченко, понятых давай!
– Щас…
– А ты посмотри, может, сзади открыто.
Салахуддин вскочил и бросился бежать. Пистолет он так и не бросил…
Машину он остановил на какой-то улице… пистолет лежал на сиденье, автомат – в ногах. Он какое-то время тупо сидел, смотрел на игру отсветов фар на лобовом стекле… потом достал телефон, набрал номер отца.
Абонент временно недоступен. Вы можете оставить сообщение после звукового сигнала…
Телефон пропищал, он несколько секунд сидел, а потом сказал:
– Папа…
Шипение эфира.
– Папа… Лом-Али убили. Это из-за меня… это я виноват.
…
– Я плохой чеченец, папа. И плохой брат. Я всегда был таким. Но я сделаю то, что должен, папа. Ты будешь гордиться тем, что я сделал. Ты и весь тейп, все наши старики. Я поступлю как чеченец, папа. Ты будешь мной гордиться…
Салахуддин отключил телефон и тронул машину с места.
Где жил Майснер, он знал.
Майснер жил за пределами Москвы, у него был коттедж – там он жил с семьей. Коттедж был не таким, как делают сейчас – большой, за тысячу квадратных метров, из красного кирпича. Такие делали во времена девяностых, когда они стояли как замки новых феодалов на захваченной земле. Многие так и стояли – пустыми…
Но не этот.
Дядя Боря не раз приглашал его… старый еврей вообще любил молодежь и ее общество. Жарили шашлык, готовили чеченские национальные блюда, узбекские.
Разговаривали…
Вот и добазарились…
Салахуддин не знал, что он будет делать, когда подъехал к дому. Но он точно знал, что дядя Боря знает что-то. Что-то такое, за что погиб Лом-Али. За что его убили.
Подло убили. Не дав возможности защититься.
Салахуддин раскатал шапочку – получилась лыжная маска. Накрутил на свой «Вепрь» глушитель – автомат он сделал так, как на стрельбище видел, денег не пожалел – ни один чеченец не будет жалеть деньги на свое оружие. У него тут «ACOG» стоял, совершенно излишний. Но – круто, как у морской пехоты США. Как в видеоиграх.
Пора.
Через забор он перелезать не стал – встал на колено, прислушался. Потом едва слышно, утробно гавкнул, подражая лаю собаки.
Послышалось ответное вуф – и топот. Салахуддин прицелился…
Хлоп!
Собака визгнула и повалилась на бок, скуля.
Салахуддин подошел ближе.
Это был Том, собаку подарили Майснеру его какие-то партнеры из Америки, с Брайтон-Бич. Здоровенная дурковатая псина, гулявшая по ночам по участку.
Салахуддин прицелился и выстрелил. Том скулить перестал.
Так Салахуддин избежал первой опасности. Если бы не добивающий выстрел в голову, собака обратилась бы и укусила его.
Салахуддин пошел дальше. Интересно, есть кто в доме? Горело одно окно, он определил – кабинетное.
Как проникнуть внутрь, он знал, сзади. Там есть помещения для прислуги, но она приходящая из ближайшего полумертвого села. Сейчас они пусты.
Нажал на ручку, толкнул стволом дверь – поддалась.
Опыта у него не было за исключением стрельбища и видеоигр, но оружие у него было подходящее и дом знакомым.
Комната. Еще комната.
Лестница.
В семь-сорок он подъедет,
В семь-сорок он подъедет —
Наш старый, наш славный
Наш агицын паровоз.
Ведет с собой вагоны,
Ведет с собой вагоны,
Набитые людями,
Будто сеном воз.
Он выйдет из вагона
И двинет вдоль перрона.
На голове его роскошный котелок,
В больших глазах зеленых на восток
Горит одесский огонек.
Пусть он не из Одессы,
Пусть он не из Одессы,
Фонтаны и Пересыпь
Ждут его к себе на двор…
Дядя Боря был не просто евреем – он был русским евреем, упертым. Отказывался переехать в Израиль или США. Уперто финансировал все, что связано с изучением языка идиш, считал, что евреи не должны отказываться от своего языка и своих теперь уже европейских корней. Никогда не перечислял деньги Израилю – ни единого доллара.
Старый Борис Майснер…
Салахуддин почему-то не смог в него прицелиться. Вместо этого он шагнул в комнату с пистолетом в руке и автоматом на груди и негромко сказал:
– Борис Львович…
Майснер обернулся.
– Кто… – он был подслеповат.
– Я. Салахуддин.
…
– Лом-Али убили.
Майснер нащупал очки, водрузил на нос, всмотрелся.
– Я чаю налью?
– Давайте…
Следом за Майснером он прошел на узбекскую кухню – в коттедже были сразу три кухонных помещения, русское, еврейское и узбекское. Майснер начал заваривать чай, настоящий узбекский кок-чай, который можно сказать и чай, и пища – с топленым маслом.
Салахуддин сел на попавшийся табурет – он был для повара, в Узбекистане пищу вкушают без столов и стульев.
– Зачем тебе автомат, Салик? – спросил Майснер, колдуя над чаем. – Ты боишься старого еврея? Или как?
– Мне нужны ответы.
– Тогда задай вопрос.
– Кто убил Лом-Али?
– Не знаю.
– Кто такой Бурко?
Майснер посмотрел на Салахуддина поверх очков.
– Бурко, Салик, наш новый Иисус Христос.
Салахуддин вздрогнул. Ему показалось, что он сходит с ума… хотя вся его жизнь последних дней была полна безумия.
– Не придавай Аллаху сотоварища. В вашей религии нет такого правила?
– Есть. Но Бурко действительно новый Иисус Христос.
…
– Отложи пистолет. Возьми пиалу. И послушай, что я тебе расскажу.
…
– У меня рак, Салахуддин.
…
– Точнее, у меня был рак. Я съездил в Израиль, хотя не люблю эту страну, лег в клинику. Четвертая стадия, ничего нельзя было сделать, и это подтвердили мне три врача. Три. Бурко все сделал за сутки. Рака больше нет.
– То есть как – сделал за сутки? Что вы такое говорите?
Майснер поднял палец вверх.
– Мы прокляты, Салик. Мы прокляты верховным божеством, мы изгнаны из рая и никак не можем туда вернуться. Вечная жизнь не для нас, мы обречены жить и умирать в мучениях. И знаешь, что нас ждет там?
?
– Ничего! Ни-че-го.
Майснер сардонически захохотал. Салахуддин попытался вспомнить дуа, оберегающее от шайтанов, и не смог.
– Бурко придумал лекарство. Лекарство от всех болезней. Один укол – и все, нет больше рака. Я проверил это на себе.
Салахуддин кашлянул… горло пересохло несмотря на чай.
– Он солгал вам, Борис Львович. Это происки шайтана.
– Нет, он не солгал. Те же три врача подтвердили, что рака больше нет. Они подумали, что оборудование ошиблось, но я знаю, как было на самом деле. Мне сделали укол, и рака больше не стало. Понимаешь, не стало. Теперь можно будет лечить все что угодно – рак, СПИД, все что угодно. Все болезни! Бурко станет продавать это лекарство, и он станет богаче, чем Билл Гейтс! Влиятельнее, чем Путин и Трамп, вместе взятые! Он не дарит надежду, он дарит людям новую жизнь! Понимаешь?
– За что убили Лом-Али?
Майснер схватил руку Салахуддина.
– А какая разница? Какая разница, Салик, за что его убили. Мы на пороге нового времени, когда люди перестанут умирать от болезней! Что значит твой автомат перед этим? Что значит чеченская месть по сравнению с этим!?
Салахуддин оттолкнул руку Майснера.
– Бурко – лжец. Он колдун и одержим силами зла. Не слушай его, ибо он ложь и отец лжи! Не слушайте его!
– Ты ничего не понимаешь, – Майснер говорил все быстрее, – ты ничего не понимаешь, потому что еще мал. Бурко создал то, благодаря чему он станет владеть всем миром. Больные получат исцеление, как в Библии. Никто больше не будет умирать.
– А мой брат? В чем он-то был виноват?
– Какая разница?
…
– Какая разница, Салик, в чем? Мало ли людей было убито, он отдал свою жизнь за то, чтобы жили другие.
Салахуддин схватил пистолет и направил его на Майснера.
– Чушь!
…
– Он умер, потому что его жизнь отняли! Теперь я отниму жизнь того кто это сделал! Я убью Бурко!
– Нет!
Салахуддин встал со своего места, демонстративно бросил на стол тысячу рублей – по-чеченски это означало выражение презрения, расплатиться за стол, за который ты был приглашен. Сплюнул и пошел на выход.
– Подожди!
За спиной раздались шаги.
– Подожди, Салик…
То, как звучал голос Майснера, заставило Салахуддина обернуться – он увидел, как Борис Львович торопится за ним, весь красный.
– Борис Львович.
– Подожди…
Майснер схватился за косяк и стал оседать. Салахуддин смотрел на это в каком-то оцепенении.
– Подожди… подожди… не надо…
Руки Майснера отказали, он упал на пол, стукнувшись, и это вывело Салахуддина из оцепенения. Он бросился к Майснеру…
– Таблетки! Таблетки – где?!
– Салик… не надо… не надо… Салик.
– Шайтан вах…
Салахуддин бросился в кабинет… пиджак на стуле… карманы… нет, не там. Ключи… может быть, в ящиках стола… шайтан, все ящики стола заперты, что и следовало ждать от Майснера. Где еще… ничего нет. Ничего…
Графин… стакан воды.
С графином он выбежал в коридор и понял, что Майснер умер. У него был остановившийся взгляд и синие губы.
О, Аллах…
Салахуддин ни разу не сомневался – то была кара Аллаха. Борис Львович посмел приравнивать себя к нему, точнее не себя, а Бурко, но сказано же – не придавай Аллаху сотоварища! И сказано – Аллах скор в расчете.
Вот он и покарал…
Салахуддин пытался вспомнить дуа, чтобы кара Аллаха не постигла и его, но губы не слушались, а мозг отказывался подбирать нужные слова.
Салахуддин поставил графин, присел, проверил пульс. Пульса не было…
Мертв.
Надо, наверное, читать какую-то молитву… но Борис Львович не мусульманин, какую молитву ему читать?
И что будет теперь с ним? А что, если подумают, что это он убил Майснера?
Да, сердечный приступ, но отец предупреждал, что за Майснером очень серьезные люди стоят и проверять они будут тщательно. А проверив… это не суд, Уголовного кодекса и адвоката не будет…
Мозг выдал первую здравую мысль за все время. Надо сделать все как было, чтобы никто не заподозрил.
Он осторожно взял графин и стакан, отнес, как было. Протер платком все как мог. Осмотрелся… надо еще на кухне прибрать, свой прибор даже помыть, и тогда никто ничего не заподозрит.
Борис Львович все равно старый, можно было ждать инфаркта.
Он вышел в коридор, пошел… но уже у самой кухни он услышал звук, от которого волосы стали дыбом а сердце пустилось в пляс.
М-м-м-м…
Жив.
– Борис Львович!
Майснер ворочался на полу, пытаясь встать. Салахуддин бросился к нему, чтобы помочь подняться, довести до кровати, и… наверное, Аллах спас – он не упал перед ним на колени, не попытался взять его за руку… иначе было бы все кончено.
В детстве мать читала им сказки про Жоьру-бабу. Это были добрые и нестрашные сказки. Потом Лом-Али узнал несколько других, страшных сказок и когда мать уходила, он рассказывал им эти сказки. Про колдунью-Хежу. Про оборотня Гам. Про Черного Хожу. Про одноглазого великана Берза-Дог. Лом-Али рассказывал страшно для того, чтобы напугать сестренку, придумывая все новые и новые страшные подробности. И он тоже боялся, хотя как мужчина не мог это показывать.
И вот сейчас – Салахуддин смотрел в ужасные, неживые глаза нежити, как из сказок.
Глаза были какими-то белесыми, как будто подернутыми пленкой и немигающими.
– Прибегаю к защите Аллаха, могущественного, достохвального, у которого нет сотоварища, от злых козней шайтана! – выкрикнул Салахуддин и стал читать первую суру вслух.
Но гром не грянул, и молния не поразила нежить – нежить ворочалась и тянула к нему руки, пыталась встать. И чем-то пахло, какой-то химией, все сильнее и сильнее…
Майснер… или нежить, которая жила в нем, неуклюже махнула рукой, Салахуддин отпрянул. Нежить потянулась за ним…
Нет выхода.
С той стороны нет выхода.
Нежить, ворочаясь на полу, пыталась встать.
– Прибегаю к защите совершенных слов Аллаха от гнева Его, и наказания Его, и зла рабов Его, и наущений шайтанов и от того, чтобы они являлись ко мне…
Но и это заклятье не помогло – нежить сумела встать на четвереньки и поползла.
К нему.
И тут он вспомнил – до этого не помнил, – что у него пистолет.
– Стой!
Нежить странно заскулила, подползая к нему на четвереньках.
Палец дожал спуск. Хлоп-крац!
Пуля попала Майснеру или тому, что сейчас было им, в голову – и оно упало в коридоре и больше не шевелилось. Кровью брызнуло на стену.
Аллах, спаси…
Прибегаю к защите совершенных слов Аллаха от гнева Его, и наказания Его, и зла рабов Его, и наущений шайтанов и от того, чтобы они являлись ко мне…
Салахуддин сделал шаг. Потом еще шаг. По стеночке пробрался мимо того, что раньше было Борисом Майснером, жизнелюбивым евреем с бухарскими корнями. Потом он бросился бежать…
Немного успокоившись, Салик отзвонил Ибрагиму, сказал, что нужно встретиться. Место назвал – у первого пускового комплекса Московской окружной, там еще тихо было, хотя рядом действующая дорога и уйти не проблема совсем.
Салахуддина трясти начало только сейчас, чтобы немного прийти в себя, он выпил два стакана харама в забегаловке для дальнобойщиков, но помогло несильно. Белесые глаза Майснера, и этот звук – Салахуддин понимал, что все это долго будет преследовать его.
Подъехал «крузер» Ибрагима, встал на обочине. Из машины вышел сам Ибрагим, на нем была черная куртка-флиска с капюшоном. Он обошел машину, попинал скаты, потом нервно закурил, одну за одной. Салахуддин выжидал еще минут пять, потом вышел из лесочка неподалеку и направился к машине. Ибрагим увидел его, бросил сигарету, сел за руль.
– Пистолет где? – спросил он, как только Салахуддин сел на пассажирское.
– Какой пистолет? – спросил Салахуддин.
– Тот, который у тебя был!
– Бросил.
– Где?
– Не помню… из окна машины бросил.
– Дурак! В воду надо было!
…
– Короче, тебя в розыск поставили, федеральный. Убийство сотрудника Федеральной службы безопасности. Думают, что ты принял радикальный ислам и отомстил брату за то, что тот в ФСБ пошел работать.
…
– Что ты на меня глазами лупаешь? Думаешь, на тебя не повесили бы? Еще постоянка твоя в ментовке показания дала, что ты ей автоматом угрожал. Было?
– Было.
– Ну вот, все в цвет получается. Рассказывай, как там было?
Салахуддин рассказал. Ведь Ибрагим был чеченец, друг отца. Когда Салахуддин закончил говорить, Ибрагим закурил.
– То есть ты еще и Майснера завалил, – подытожил он, – это звиздец.
– Я его не убивал! С ним сердечный приступ был!
– Ну, да. Тебе в этом сто процентов поверят.
Табачный дым наполнял машину.
– Ибрагим Шапиевич…
– Ну?
– С Борисом Львовичем… ну, Майснером… что-то… не то было.
– Чего?
– Ну он… короче, он… когда у него сердце прихватило, он это… умер. А потом – он воскрес…
Ибрагим смотрел на него как на придурка.
– Ты соображаешь, что городишь?
– Аллахом клянусь, у него сердце прихватило. Я пытался помочь, не знаю, как… он умер… он мертвый был, клянусь Аллахом, я пульс проверял – не было! Потом я думал, что делать, а он такой… встает?
– И чо?
– Глаза у него… мертвые, я таких глаз никогда не видел, наверное, у джиннов такие глаза. Он как-то ко мне ползет, и ы-ы-ы… ы-ы-ы-ы… а глаза мертвые.
– И ты чо?
– Говорю – не подходите… а он ползет, потом на коленях. Ну, тогда я его… шмальнул. В башку.
Ибрагим начал ругаться… и ругался долго. В горном селе, если бы он так ругался, он бы себе пол-села врагов заимел. Но тут… Салахуддин себя совсем хреново чувствовал. И со всем сказанным в свой адрес был, в общем-то, согласен…
– Короче, щас я тебя отвезу на хату, там отсидишь несколько дней. Потом вывезем тебя по тихой из города – и пусть отец за тебя дальше впрягается.
…
– Мы тебя к Майснеру не посылали, так?
– Спасибо Ибрагим-эфенди.
Ибрагим хмыкнул и завел мотор…
Хата была в Подмосковье, дом постройки конца семидесятых – начала восьмидесятых, тихо, грязно. На стене – ковры, углем – кибла, направление на Мекку.
– Короче, тут консервы, мясо халяльное. Тут вода. Сиди тихо, из дома ни ногой. Телефон свой давай сюда.
Салахуддин отдал телефон.
– Чтобы не выследили.
– Да он отключен.
– Все равно…
…
– Через два-три дня вывезем тебя. Пока сиди здесь. Телик громко не включай и вообще не шуми…
– Да хранит вас Аллах…
– И тебя…
Когда Ибрагим Шапиевич ушел, Салахуддин включил телик – он был довольно старый. На видеокассетах – какие-то намазы, подрывы российской бронетехники в Чечне; такие кассеты подпольно записывались Центром «Кавказ», потом ходили по рукам…
Салахуддин посмотрел на метку на стене, сопоставил два и два. Зашел на кухню, взял два ножа, большой и маленький, и сумку. Потом прошел на балкон, посмотрел – не смотрит ли кто. Посмотрел вниз… двенадцать этажей. Ухватившись обеими руками, он перелез на чужой балкон…
Дверь была приоткрыта, в соседней квартире трахались. Мужик какой-то, русак толстый и телка – красивая, проститутка, наверное. Он показал нож, негромко спросил:
– Деньги есть?
Мужик сглотнул.
– Деньги, говорю, есть?
Мужик показал на валяющиеся на полу штаны. Салахуддин подобрал, выудил бумажник, перебрал купюры. Взял три тысячи и мелочовку, сколько было. Остальное бросил мужику.
– Рахмат, больше не надо. В полицию не звони. Убьем.
Мужик закивал.
– Выход где?
В прихожей он, уходя, обрезал телефонный провод, сам не зная зачем.
Из подворотни он наблюдал, как через полчаса во двор свернули один за другим два «Патриота» белого цвета, а за ними – фургон «Транзит», тоже белый…
Вот, значит, так выглядят в Москве белые «Приоры»…
Салахуддин помянул отца Ибрагима и всех его родственников нехорошим русским словом, повернулся и пошел прочь.
Ибрагиму в это время было не до веселья, он встречался с одним из лидеров общины. Лидер общины был бизнесменом и при необходимости мог засветить карточку помощника депутата Государственной Думы.
Встреча происходила около одного из многочисленных торговых центров, выстроенных у третьего транспортного кольца – огромного и безликого, как и все остальные. Центр принадлежал родственнику Рамзана, как и многие другие центры здесь принадлежали тем или иным родственникам кавказских элитариев. Правда, Рамзан за центр выплатил, а те – еще нет. Схема была проста и в то же время гениальна – каждый кавказский элитный деятель, который хотел быть приближенным и вхожим, должен был в подтверждение своей лояльности взять кредит в госбанке и купить большой кусок московской недвижимости. Торговой, гостиничной – не важно. Федеральный центр, таким образом, покупал лояльность кавказских и вообще региональных элит, а региональные элитарии получали возможность после какого-то периода честного служения интересам центра получить вознаграждение – солидный кусок доходной недвижимости в центре, владение которой обеспечит на всю жизнь даже самую большую кавказскую семью со всеми родственниками. Это не было каким-то подкупом, это было уроком, выученным после развала громадной страны, второй сверхдержавы мира. Нельзя допускать, чтобы региональные элиты замыкались на себя самое, на свои области и республики, надо чтобы они были заинтересованы в существовании и благополучии Центра кровно и лично. Тогда не будет никакого сепаратизма, а элита станет единым кулаком с едиными интересами.
Россия всегда умела учиться…
В центре кипела своя жизнь, правда, не слишком веселая – до трети торговых мест пустовало, якорные арендаторы грозились съехать, если не снизят аренду и не вернут часть гарантийного взноса. Проблемы в стране, покупательная способность населения падает. Но поди, объясни это Грозному. Какой-такой покупательный способность, шуршать надо! Не обеспечишь поступлений – на тебя долг повесим! Лидер общины только с утра разговаривал с Грозным, разговор был не из веселых, и настроение у него было соответствующее.
– …Майснера завалил?! Он что, охренел?!
…
– Нет, ты скажи. Ты ответь, да?
– Это была его личная инициатива, Микаэл Арсаевич…
– Личный инициатива?! Что ты мне тут втираешь, личный инициатива, за своих людей отвечать должен! Может, он по вене запускает? Распустил людей, да…
– Вопрос уже решается, Микаэл Арсаевич. Мы не при делах будем.
– Во-во. Реши, уж будь добр. А то я могу и припомнить, кто за него подписку давал. Из одного села, родственник почти…
– Решим, Микаэл Арсаевич. А по долгу что?!
– А… не напоминай больше! Про долг, про Бурко этого забудь, не наш это кусок.
– Фейсы занимаются?
– Фейсы-пейсы, тебе какая разница!? Из-за этого заказа мы все встряли, сам Адам поехал договариваться, это не наш уровень, короче.
– А уважение? Нашего человека убили. Посреди бела дня, на дороге.
– Какой уважение, иди, работай… Иди, иди!
Ибрагим выбрался из Майбаха, сплюнул и направился к своей машине. Чтобы у него х… на лбу вырос, у этого козла. Он х… и пробился – из захудалого тейпа, из Самашек – повезло, когда учился, окрутить дочку вице-премьера. Отец узнал, когда доча уже забеременела, решать что-то было поздно, только к имаму. Так бы овец пас или на рынке торговал, а сейчас на «Майбахе» рассекает, козел!
Садясь в машину, достал второй телефон, проверить. Там были неотвеченные звонки. Выбрав нужный, он набрал на своем.
– Алло… Все сделано?
– Ни хрена не сделано! – куратор Ибрагима из Федеральной службы безопасности, судя по голосу, был явно зол. – Ты фуфло мне прогнал, ноль! Конем скатались! Хата пустая была!
У Ибрагима все внутри оборвалось.
– Как пустая?! Я его лично там оставлял, сказал никуда не выходить. Как отъехал, сразу вам позвонил. Может, адресом ошиблись?
– Мы не ошибаемся.
– Я… его найду. Новую наводку дам, сегодня-завтра.
– Сдались мне твои наводки, мне и так из-за тебя объяснительную писать. Разбирайся теперь сам.
Гудки.
Ибрагим положил телефон на приборную, погладил пальцами оплетку руля. Плохо… очень плохо…
Очень плохо.
Осведомителем ФСБ он был уже пятнадцать лет, работал все время с одним и тем же куратором. Их отношения не были отношениями стукача и полицейского, все было намного сложнее. Когда они встретились – один был капитаном ФСБ, который по-чеченски знал пару слов, в Грозном на память не мог назвать и пары улиц и имел об агентурной работе самые примитивные представления. Второй как раз понял, что в этот раз они проиграли и дальше шарахаться по лесу, уворачиваясь от пуль, смысла нет. И так же думали еще несколько. Так капитан получил повышение по службе и благодарность директора за ликвидацию опасной террористической группы, сам Ибрагим и те, кто думал так же как он, получили амнистию и второй шанс, потом капитан закруглил свою командировку и перевелся в Москву, и Ибрагим тоже переехал в Москву, связь они поддерживали, Ибрагим решал вопросы капитана, а капитан, точнее, давно уже не капитан, решал вопросы Ибрагима, и каждый помогал другому делать свой маленький бизнес. Но теперь капитан был уже полковником и без пяти минут генералом ФСБ, и уровень у него был совсем уже другой. И лучше было бы его не подставлять, как Ибрагим подставил.
Мальчишка…
План был простой – они не раз и не два это делали, и квартиры такие были по всей Москве. Со всего Кавказа отправляются в Москву учиться молодые парни, многие из хороших, влиятельных семей, отцы или в бизнесе, или во власти. Тут Москва, контроля родственников нет, стресс – подкатывают к ним, начинают говорить про настоящий ислам, предлагают на квартиру сходить, видео посмотреть. Намекают про сестричек-ухтишек, которые с радостью дадут любому начинающему моджахеду. Вот такой какой-нибудь дурак начинает ходить на квартиру, обсуждать неверных, правоверных, смотреть, как танки подрывают и колонны расстреливают, дают ему одну книгу почитать, потом другую. А потом в один прекрасный день всех накрывает ФСБ. Звонок отцу на Кавказ – алё, приезжайте, ваш сын стал ваххабитом. Отец в шоке, прилетает – тут его и берут в оборот и предлагают решить вопрос. Или за мзду, или за помощь в решении проблем на местах – разрешения на строительство там выдать, на что-то глаза закрыть. Отец соглашается – на сына такие планы были, а клеймо ваххабита на всю жизнь – нигде не устроишься, постоянно в полицию будут вызывать, обыски делать. Только отцу-то и невдомек, что все это – квартира, ухтишки, братья по разуму с единственно верным толкованием Корана – все это провокаторы, туфта. Так и ФСБ зарабатывает денежку малую, и община на крючок берет. Грязный, но почти безотказный подход – через детей.
А если кто и в самом деле стал ваххабитом, так тех на дальних подступах отстреливают, сама же община таких и сдаст. Или провокаторы, которых полно. Нельзя никому верить в исламистском подполье. Никому.
Ибрагим был одним из тех, кто эти провокации организовывал, наводил на нужных людей – и до сего дня провалов у него не было. Но этот мальчишка Мураев – он умным оказался. Слишком умным. Что-то его насторожило, причем сразу – и из квартиры он ушел. Если не ушел бы, вечером по телевизору репортаж был бы о том, как спецназ ФСБ обезвредил ячейку Исламского государства, готовившую теракты в Москве. Съемная хата, халяльная пища, нужные видео… все в цвет.
А теперь придется с нуля начинать и предполагать, что Салахуддин уже ему не поверит.
Ибрагим покопался в памяти телефона, нашел нужный номер, набрал – человек из ФСБ Чечни, надо телефоны Мураевых поставить на прослушку. Поговорил – поставят. Подумал – надо на работу ехать, все равно работу никто не отменял, а кроме этого стремного заказа и другие есть.
Бурко, Бурко. Как чувствовал… гнилое дело…
Привычные улицы, руль в руках. Привычный поворот… и тут наглая маршрутка вклинилась буквально перед носом, еще немного и…
– Шайтан! – зло крикнул Ибрагим, ударив по тормозам. – Я твоя мама…
Еще один микроавтобус, черный «Фольксваген Каравелла» тормознулся рядом, посыпались как горох автоматчики, окружая машину.
– Из машины! На землю!
Дверь открылась – и кто-то грубо рванул Ибрагима за воротник.
Три тысячи – Салахуддину хватило, чтобы и поесть, и взять билет на маршрутку. Через пару часов он был там, где его вряд ли бы кто-то стал искать, – у дома брата. Которого, по мнению ментов, он застрелил.
В лесополосе он дождался темноты, затем осторожно, как волк, пробрался на участок брата. В доме никого не было. Найдя нужное место – брат показал только ему, больше никому, – он начал копать.
Через полчаса он уже разрывал пальцами плотный полиэтилен – они запаковали то, что надо было, в несколько слоев мешков для мусора и запаяли эти мешки специальным приспособлением – чтобы вода не попала…
Только он и брат знали, что там…
Бронежилет – плитник. Два пистолета, «глок» и ПМ, к ПМ самодельный глушитель. Оба чистые. Три паспорта… они с братом довольно похожи, сойдут. Паспорта чистые, с реальной пропиской. По пятьдесят тысяч долларов и евро, полмиллиона рублей разными купюрами, несколько чистых телефонов и банковских карточек. Все чистое, ничего не числится ни в каких базах – брат не просто так работал в ФСБ, все пробил. Ключи от деревенского дома в дальнем Подмосковье, ключи от машины, которая там стоит.
Брат…
Как же так, братишка. Ведь ты всегда был умнее и осторожнее меня.
И это ты не позволил мне прыгать на спор через реку…
А теперь ты мертв, а те, кто тебя убил, живы…
Живы…
От осознания этого было так больно, что Салахуддин лег на бок, прямо на полу, рядом с мешком, откуда пахло деньгами, оружейной смазкой и смертью, и запел колыбельную, которую пела мать им всем в детстве.
Им всем…
Д’адижа са жима к’орни,
Садо’у хан еана.
Малийкаш ду гуонахь хьуна,
Хьоьстуш ловза даьхкина.
Са хазаниг, са жиманиг,
Мерза наб ахь кхетийта.
Хьай жима дег’ парг’ат даккхе,
Цуьнга ахь сада’ийта.
Олило – Балило.
Са жима бер д’адижа
Олило – Балило.
Жима бер, хьо д’адижа.
Так Салахуддин лежал сколько-то, сам не понимая, сколько. Потом он тяжело поднялся, пошел на второй этаж. Там нашел подходящую обувь, одежду, взял сумку, с которой брат в спортзал ходил. Погрузил все в сумку и ушел в ночь…
Ибрагима привезли в какое-то место, с мешком на голове. Начали оформлять, он сказал, что является секретным сотрудником, назвал имя куратора и номер телефона. Оформлять перестали, вывели в пустой кабинет, посадили и дверь закрыли. Через какое-то время явились снова автоматчики, другие… серьезные. Судя по МР5 – «Альфа», ничуть не меньше.
Опять повезли, ехали долго, не меньше часа. Приехали. Провели через КПП, там вертушка была, Ибрагим это почувствовал. Потом на лифте ехали. Потом завели в какой-то кабинет, на стул посадили, руки назад – и только потом колпак сняли.
Когда Ибрагим проморгался, то увидел своего куратора. Он сидел за столом в большом и хорошо обставленном кабинете, а на стене была карта России. Умному достаточно.
– Сидишь?
Ибрагим кивнул головой.
– Сижу.
– Хорошо сидишь?
– Не жалуюсь.
Полковник усмехнулся, встал со своего места, прошелся, присел на край стола.
– За что – вопрос себе не задаешь?
– Аллах знает…
– О, как ты заговорил. Аллах-то знает. Да нам не скажет.
Полковник сел на свое место, открыл папку, начал перебирать какие-то документы. Понимающе хмыкнул.
– Из-за Бурко ты сидишь.
О как!
– Ничего сказать не хочешь?
Ибрагим помотал головой. Полковник снова вышел из-за стола, взял с принтера несколько листков бумаги, положил перед Ибрагимом вместе с ручкой.
– Тогда пиши. Как есть. Напишешь, я почитаю, потом перепишешь. Как надо.
Ибрагим писал час с лишним, ему даже обед принесли. Пообедал и полковник, затем он полчаса читал написанное Ибрагимом, что-то подчеркивал, что-то вычеркивал. Затем Ибрагим переписал начисто, с правками. На это у него ушло менее часа, так как думать не надо было, просто пиши и все.
И Ибрагим, и полковник действовали слаженно, выполняя хорошо знакомую каждому работу. И когда она была выполнена, Ибрагим задал вопрос:
– Слушай, Миша. А вот скажи мне начистоту – что в этом Буркове такого, что из-за него такая грызня идет, а?
Полковник усмехнулся.
– Много будешь знать, плохо будешь спать. Ты ссать не хочешь?
– Хочу.
– Пошли, отведу.
Скучавшие в коридоре альфовцы встрепенулись, но полковник сделал жест рукой – не надо, сам справлюсь. Они прошли коридором, ни на одной двери не было табличек. Полковник открыл одну из дверей.
– Заходи.
Ибрагим зашел, осмотрелся.
– Ничего тут у вас.
– Это женский. А баб у нас тут нет, вот он пустой и стоит. Проходи…
Ибрагим посмотрел на полковника.
– Снимешь или так в штаны ссать?
– А ты в самом деле хочешь?
– Да.
– Ну, давай руки.
В туалетной кабинке Ибрагимов осмотрелся, ища что-нибудь. Ага, вон! Проволока! Ведро стоит… короче, чо-то привязали. Он сел на унитаз, пока делал дело, отломал кусок, спрятал. Смыл…
Полковник ждал его у окна, на окне стоял какой-то прибор. На вопросительный взгляд Ибрагима полковник пояснил:
– Антижучок. Мало ли… тут везде слушают.
…
– Короче, ты хотел знать, чо в этом Бурко такое? Ну, слушай. Обстановку ты примерно понимаешь, да?
– Где?
– Во власти. Гарант на четвертый срок пошел. Ему уже за семьдесят будет к двадцать четвертому. Что делать – непонятно. НАТО давит. Америка давит. И тут появляется Бурко… представляешь, чем он, оказывается, занимается?
Ибрагим покачал головой.
– Технологиями вечной жизни!
Оба замолчали – и Ибрагим, и полковник. Потом Ибрагим сказал:
– Чо, серьезно?
– Серьезнее некуда. Ну и все наши чинуши… режим наибольшего благоприятствования ему включили. Глаза на все его гешефты закрывали. Жить-то всем долго хочется.
Ибрагим сплюнул на чистый как в операционной пол.
– Как вы живете, а? Вот я нерусский, мне должно быть по хрену все это, но и то тошнит. Мерзость какая…
– А вот так и живем…
Помолчали.
– И чо?
– А знаешь, дальше как в поговорке – как Ходжа Насреддин обещал шаху научить за двадцать лет осла читать Коран. И взял за это мешок золотых, рассудив, что за двадцать лет либо шах помрет, либо осел. Вот и тут так же. В точности…
Полковник затушил сигарету, по привычке положил ее в платок и в карман.
– Пошли. Давай, я на тебя браслеты надену.
– Постой!
Мысли в голове Ибрагима вертелись как бешеные.
– Постой.
– Что?
– Слушай… послушай, хорошо? Когда я крайний раз с Саликом… ну этим, мураевским пацаном говорил, он мне странную вещь одну сказал… очень странную. Он сказал, что Майснер умер от сердечного приступа. А потом воскрес.
– Чего?
– Майснер умер от сердечного приступа. А потом воскрес. Он реально мне это сказал. Я подумал – двинулся пацан или дурку гонит.
– Подожди… ты это серьезно?
– Вполне! Я тебе хоть когда гнал?!
– Напомнить?
– Не надо! У тебя спецназ под рукой?
– Допустим.
– Погнали!
– Куда?
– Надо в дом Майснера съездить… я знаю где…
Полковник покачал головой.
– Опять конем?
– Никакого коня! Миша! Я тебе говорил – ты генералом со мной будешь?
…
– Так вот, если мы в этой теме разберемся, мы миллиардерами станем.
Полковник с сомнением покачал головой.
– Ладно, давай сюда руки.
Под взглядами альфовцев, они прошли обратно к кабинету, закрылись. Через двадцать минут выглянул полковник, поискал взглядом командира «Альфы».
– Ко мне…
…
– Адрес есть, готовьте выезд.
– Что там?
– На месте…
Через полчаса тронулись. «Ленд Крузер» полковника – вопросов в центральном аппарате ФСБ давно никто и никому не задавал, в него сел Ибрагим и на заднее сели двое из «Альфы», и микроавтобус «Фольксваген Каравелла», удобный для выезда небольших групп. В нем было еще несколько альфовцев…
Ехали быстро, с мигалками, темнело уже. Свернули на дорогу, там дорога была через лес. Немного леса осталось в Московской области, а тут вот – осталось.
Полковник внезапно сбросил скорость до минимума, всматриваясь в темноту за лобовым стеклом. Потом притормозил, вышел…
– Что? – подошел командир «Альфы». Полковник ковырнул ногой след.
– Свежий. Совсем.
Больше объяснять ничего не надо было – полковник вернулся за руль, командир «Альфы» – в микроавтобус. Сидевшие в машине бойцы синхронно сняли оружие с предохранителей – повышенная готовность…
Забор появился внезапно, как из зимней сказки – поворот, и вот он – длинный, красного кирпича. «Фольксваген» с сотрудниками «Альфы» остановился, «крузер» полковника проехал ко входу и свернул…
Есть!
Прямо у ворот старомодного – так не строит уже никто – красного кирпича особняка стоит частная машина «скорой», «Мерседес Спринтер» в расцветке бело-красной, рядом «Патриот» стоит и пикап Л200 с какой-то странной эмблемой. И чуть дальше белый «Рейндж Ровер». И какие-то люди… фары «крузера» высветили их… автомат! Даже если это не автомат, а нарезная «Сайга» – ЧОПам все равно нельзя.
Полковник остановил машину у самого въезда, включил огни под радиаторной решеткой – синие и красные всполохи разорвали начинающуюся метель. Освободив застежку кобуры, он шагнул из машины.
– ФСБ, всем оставаться на местах! – крикнул он.
Неизвестные как-то странно отреагировали. Тот, что с автоматом, – так и остался на месте, но кто-то спрятался, судя по движению, в темноте.
– ФСБ, вы окружены!
В свете фар появился человек в плаще, в поднятой руке он держал удостоверение.
– Полиция!
В неофициальной табели о рангах спецслужб ФСБ было старше полиции, но полковник хорошо понимал, что неизвестно, как этот, но вот он сам точно не имеет законного основания здесь находиться. И хоть он оформил якобы наводку на перевалочную базу исламистов, где по данным сотрудничающего лица может до тонны взрывчатки находиться, но начальством он ее не подписал, план опермероприятий не утвердил, разрешение на свои действия не получил…
– Подойдите!
Человек подошел. Полковник не первый день работал и понял, что перед ним реально сотрудник, бывший или действующий.
– Представьтесь.
– Подполковник Ивушкин, московский главк, четвертая ОРЧ.
Наркотики. А эти-то тут при чем?
– Филиппов, полковник. Тоже московский главк. Пятая линия. Что тут происходит?
– Разборка. Труп.
– У меня литерное мероприятие. Барабан мой сообщил, тут взрывчатка, до тонны.
Ивушкин покачал головой.
– Слушай, полковник… как тебя там? Покури полчаса, а? Мы уедем, и ищи свою взрывчатку, хорошо?
Полковника это не устраивало.
– Как вы со мной разговариваете… – металлическим тоном сказал он.
И тут началась стрельба.
Начали ее с той стороны, а почему – непонятно. Возможно, заметили занимающую позиции «Альфу», возможно, просто нервы не выдержали. Разницы-то все равно нет – главное результат. Нажми на кнопку – получишь…
Из темноты хлестнули пули, кто-то закричал… Ивушкин спас полковнику жизнь, потому что пули пришлись в него, он тяжело повалился на полковника, тот тоже упал. Стрекот МР5 и частые хлопки MR308 перемежались с грохотом «калашниковых» и буханьем помповых ружей.
Двое спецназовцев у «крузера» тоже открыли огонь, один из них сумел вытащить полковника из лежащего на нем трупа и оттащить за машину. Грохот автоматов, крики «пустой!» «крою!» «пошел!» наполнили ночной подмосковный лес.
Понятное дело, победила «Альфа». Опыта им было не занимать, и пусть МР5 уступали «калашниковым», но две MR308 с термооптическими прицелами сразу сильно проредили противостоящую им сторону. Бой занял минуты две от силы – дальше оставались только хлопки одиночных выстрелов – контроль…
Один из альфовцев выглянул из-за машины, оценил обстановку.
– Чисто!
– Можно…
Полковник поднялся на ноги.
– Машину загоните. Двери закройте. Еще не хватало.
– Есть.
– Ты стой здесь. Если кто появится – здесь спецоперация… зона КТО. Без разговоров – просто на хрен…
– Понял.
– Ибрагим, ты живой?
– Да.
Полковник сделал шаг… потом еще один.
И тут подполковник полиции из ОРЧ4, который лежал мертвый, вдруг ожил и, когда полковник проходил мимо, вцепился в его ногу зубами!
– А…
Полковник попытался выдернуть ногу, но этот… держал ее цепко… в конце концов, решение было только одно.
Бах!
Кровь и мозги брызнули на колесо…
Подполковник полиции из ОРЧ4 сразу затих…
– Нулевка… что там у вас?
– Нападение… все норм…
Ногу осветили – кровь.
– Вот с…а.
– Товарищ полковник, давайте, я вам спирта солью… продезинфицирую…
– Давай…уй, больно…
На рану плеснули спирта, потом наклеили повязку.
– Б… какая.
Полковнику не повезло: если бы погибший и воскресший подполковник укусил кого-то из «Альфы» – ничего не вышло бы. Спецкостюм, такой же как у 22САС, в котором можно входить в адрес через окно, зомбак не прокусил бы. Но полковник, как и все старшие офицеры, носил деловой костюм из обычной костюмной ткани…
– Закрывайте, закрывайте дверь, что встали…
Двери закрыли, а немного прихрамывающий полковник и Ибрагим пошли к машинам… к «скорой».
– Что тут?
– В «скорой» двухсотый… несвежий. У нас три трехсотых, но ничего серьезного…
Ибрагим забрался в «скорую» – выскочил оттуда бледный.
– Майснер…
Полковник скривился.
– Ну а теперь скажи мне, чо это было?
…
– Ты хоть соображаешь, какой это песец…
Ибрагим ответить не успел – раздался крик, выстрелы… затем еще…
Один из альфовцев отбивался от кого-то… в форме охранника… у него был автомат… но он почему-то не стрелял, а вцепился в сотрудника ФСБ и что-то пытался сделать.
– Уберите его!
Никто не знал, что делать – нападение-то невооруженное. Подбежали двое, провели пару расслабляющих – не помогло. С трудом удалось оторвать этого от жертвы и повалить за землю.
– Наручники!
– Кусается, гад!
Полковник оперся о «скорую»… ему было уже плохо.
И тут Ибрагим увидел бредущего из тьмы к ним мертвеца… точно мертвеца, у живого не могло быть таких глаз. Он протягивал руки и как-то странно то ли стонал, то ли ныл…
Помоги Аллах…
Полковник оседал на землю, держась за голову.
Ибрагим бросился бежать куда глаза глядят. За спиной были крики и выстрелы. Впереди – ужас и ночь.
Добежал. Как-то перебрался через стену – впереди был лес, глухой, темный, сырой и холодный. Ранняя весна, плюс-минус…
Но это лучше, чем тот кошмар, что был на вилле Майснера в глухом лесном закоулке Подмосковья.
Ибрагим тяжело дышал, бежал по лесу, отплевывался, но бежал. А потом что-то хлестнуло по ногам – и он полетел на полную ледяной весенней воды землю…
– Ну, что, Ибрагим Шапиевич. Салам тебе…
Свет фонаря, очень яркий, светил в лицо, было сложно сосредоточиться.
– Это не я твоего брата…
– А кто?
– Это Бурко. Это он!
– За что?
– Он…
Чеченцев было трое. Один из них – Салахуддин. У двоих автоматы. Видимо, родственники успели приехать.
– Он…
– Что замычал?
Один из чеченцев прислушался к далекому звуку выстрелов.
– Э, там кто стреляется, а?
– Там… мертвые… встают… на живых…
Горец презрительно рассмеялся.
– Совсем стебанулся от страха. А еще нохча.
– Погоди, Али, – сказал Салахуддин, – что ты хочешь сказать, Ибрагим? Кто там?
– ФСБ… спецназ. Я с ними… приехал. И люди Бурко… стрелять начали. А потом… мертвые… стали вставать.
– Да что ты его слушаешь, Салик.
– Помолчи, ты не знаешь. Значит, там спецназ ФСБ, так?
– Да. Не убивай!
– Зачем ты мне?
– Я тебе… помогу!
– Как?
– Тема есть! Большая!
– Какая именно?
– Нал! Хочешь знать, где нала – целая квартира доверху! Я скажу! Хочешь, на людей тебя выведу!
– Что ты его слушаешь, – зло сказал второй чеченец, – кровь за кровь.
– Он Лом-Али не убивал, ему незачем, – сказал Салахуддин, – свяжи его и посмотрим, что там, в доме…
В доме все было уже кончено. Непонимание происходящего и закрытые двери сыграли свою роль. Обратился полковник, обратились первые укушенные – и покусали тех, кто пытался оказать им медицинскую помощь.
Трое чеченцев перелезли через забор и открыли огонь. АКС-74У, ВПО-213 и «глок» – против нескольких живых мертвецов вполне хватило. Некоторые мертвецы не отвлекались на стрельбу – они жрали, пока не получили свою пулю в голову. Видно было плохо, но у двух машин все еще горели фары, и этого хватало.
Один из чеченцев поднял винтовку, восхищенно цокнул языком.
– Ничего себе. Я такую только в играх видел.
– Али, глянь, какая машина на ходу. Муса, собирай оружие…
Али сел за руль «Рейндж Ровера», завелся двигатель, из салона донесся его ликующий крик.
– «Рейндж» на ходу! И бак почти полный.
– Ну и Аллаху акбар, – заключил Салахуддин, поднимая с земли МР5.
Через полчаса – бело-лунный «Рейндж Ровер» последней модели, принадлежавший ранее борцу с наркомафией подполковнику Ивушкину, вышел на московскую трассу и дал ходу. Они всего на две минуты разминулись с дежурной группой АТЦ-Москва, которую успел вызвать уже укушенный офицер «Альфы».
Эти две минуты и решили судьбу всего мира. Потому что когда Бурко доложили, что зачистить дом Майснера не удалось, была стрельба в адрес ФСБ и группа зачистки полностью погибла – он решил, что ждать, пока умрет или ишак, или шах, смысла нет.
Надо, чтобы умерли все…
