Потом

Домой я возвращаюсь другой дорогой, делая небольшой крюк, Дигби тащит меня за собой. На улице холодно, и я прибавляю шагу, услышав вой пожарных сирен. Я думаю об Эдварде, вероятно, из-за этих гудков. Полиция его так и не нашла. В памяти всплывает тот день, когда детектив Хэндли пришел к нам домой и сообщил, что им удалось обнаружить. Он присел на диван с такой благородной предупредительностью, будто боялся потревожить в комнате воздух или сделать вмятину на подушке. Когда я предложила ему чаю, вежливо покачал головой, потом долго молчал, явно подбирая нужные слова и обдумывая порядок, в котором их следует произнести. Его бледное лицо побледнело еще сильнее, когда он принялся описывать следы крови и фрагменты обгорелой кожи, обнаруженные в квартире Эдварда в его домашнем солярии. На ту ночь, когда соседи слышали доносившиеся оттуда крики, алиби у Клэр не было – как и у меня. Но это не имело никакого значения, нас никто ни о чем не спрашивал. Детектив предположил несчастный случай, по его мнению, что-то там замкнуло и загорелось. Помню, я тогда кивнула. Что-то – а может быть, кто-то – действительно загорелось. Тела не нашли. Однозначных выводов сделать было нельзя. Чтобы прояснить ситуацию, порой ее полезно запутать.

Когда я повернула на углу и вышла на шоссе, мысли переключились на Мадлен. Я часто о ней вспоминаю с тех пор, как очнулась. Я иду мимо автозаправки, на которой два месяца назад покупала бензин. Записи камер видеонаблюдения уже удалены, а проверка без труда установит, что он был оплачен банковской картой Мадлен Фрост. Она всегда давала мне ее, чтобы я купила ей ланч или заплатила за химчистку, но я использовала ее и в других целях – в частности, оплатила запасную связку ключей, когда она попросила меня сделать дубликат для новой уборщицы. Как раз ради таких случаев я и устроилась на эту явно недостойную меня работу. А самое главное – я была прекрасно знакома с расписанием Мадлен, потому что как личный помощник сама его и составляла. Зная на две недели вперед, где она будет в любую минуту дня и ночи, я без проблем выбрала время, когда у нее не будет алиби.

Последнее компрометирующее письмо Мадлен получила перед рождественским корпоративом, и оно было подписано именем Клэр. Так что никаких сомнений в том, кто несет за это ответственность, быть не должно. После эпического провала в дневных новостях, которые удались гораздо лучше, чем планировалось, и превзошли все мои ожидания, с Мадлен было покончено. Лицо «Детей кризиса» наговорило в прямом телеэфире столько ужасов, что брошенную на произвол судьбы крестницу и украденное у нее наследство по сравнению с ними можно было считать сущим пустяком. Однако я с ней еще до конца не разобралась. Шантаж всегда казался мне чем-то уродливым, но в данном случае все выглядело иначе, даже можно сказать – красиво. Это было правосудие. Люди думают, что добро и зло – это противоположности, но они ошибаются. На самом деле это просто взаимные отражения в разбитом зеркале.

Мой рассказ для полиции был тщательно отрепетирован. Я написала рукой Мадлен письмо, где угрожала Клэр устроить ей то же самое, что когда-то случилось с ее родителями. Мне не раз приходилось писать за нее письма, опыт в этом отношении у меня был богатый, поэтому в подлинности почерка наверняка никто не усомнится. Клэр, конечно же, его не прочла, но когда придет время, я объясню, что она отдала мне его на ответственное хранение, на тот случай, если с ней случится непоправимое. Все считали, что Мадлен чокнется, если потеряет работу, так как кроме работы у нее больше ничего нет. А когда полиция найдет пустые канистры из-под бензина, надежно запертые у нее в гараже, решат, что были правы. На дубовом столе в ее гостиной будет лежать ручка, которой было написано письмо Клэр. Одним словом, полиция найдет все что нужно.

Я возвращаюсь домой, тихонько переступаю порог и снимаю пальто. 4:36. Моя вылазка отняла меньше времени, чем предполагалось, однако вновь уснуть уже не получится, не тот случай. Я чувствую себя грязной, зараженной неведомой болезнью, поэтому я поднимаюсь наверх принять душ. Закрываю дверь ванной и смотрю на себя в зеркало. Мне совсем не нравится то, что я вижу, так что я закрываю глаза. Я расстегиваю молнию на теле, в котором жила, и выбираюсь из него наружу. Я словно новорожденная матрешка – чуть меньше, чем раньше. Интересно, сколько еще моих версий и ипостасей спрятано внутри? Я включаю душ, но встаю под него слишком поспешно. Вода страшно холодная, но я не отступаю, просто стою и жду, пока струя постепенно нагревается, и когда она становится обжигающе горячей, я почти этого не ощущаю.

Я не знаю, не помню, сколько я так стояла. Не помню, как вытиралась и закутывалась в халат. Не помню, как вышла из ванной и спустилась по лестнице вниз. Я просто осознаю, что теперь сижу в гостиной и смотрюсь в висящее над камином зеркало. Взирающая из него женщина мне нравится. Я беру на руки Дигби, сажаю его на колени и глажу в темноте нежную черную шерстку. Теперь остается только ждать.

Кто-то из близнецов плачет. Я опускаю щенка на ковер и бегу наверх, чтобы их утешить. Вечером, когда я пыталась записать на диктофон их плач, они только радостно улыбались, но в конце концов я своего добилась. В их комнате теперь светло. Я отдергиваю шторы и смотрю, как над домами и улицами внизу занимается рассвет нового дня. Пол все еще спит, поэтому я беру близнецов, спускаюсь вниз и готовлю им завтрак. Сажаю их на высокие стульчики, опасаясь, что в нашем старом доме им слишком холодно. В голову приходит еще одна мысль, очень и очень неплохая, не знаю, почему я не подумала об этом раньше.

В камине пляшет огонь, заливая комнату светом и теплом. Близнецы смотрят на него, как завороженные, будто раньше никогда не видели пламени. Может быть, и правда не видели. Я беру в руки тетрадь за тетрадью, просматриваю несколько страниц и бросаю в огонь. На последней немного задерживаюсь, провожу пальцем по надписи «1992» на обложке, потом пробегаю глазами последние строчки. Сначала мне не удается прочесть застревающие в горле слова, но потом я все же заставляю себя это сделать. В последний раз глаза постигают рассказ Клэр о той ночи, ночи, которая все изменила.

«Так поступить мне велела Тэйлор».

Я вырываю страницу, сминаю ее в комок и бросаю в камин. У меня на глазах она превращается в ничто, и тогда я швыряю вслед за ней последний дневник Клэр. Потом мы с близнецами сидим и смотрим, как все написанное их матерью превращается в пепел и дым.