Позже

Меня всегда восхищало особое состояние невесомости в промежутке между сном и явью. Эти драгоценные полубессознательные мгновения, перед тем как ты открываешь глаза, когда ты еще продолжаешь верить, что твои сны могут быть реальностью. Короткий миг, на какую-то секунду дольше обычного, я наслаждаюсь целительной иллюзией, представляя, что могу оказаться кем угодно и где угодно, что меня можно любить.

Я чувствую, как на глаза падает тень, и веки тут же поднимаются. Свет так ярок, что поначалу я даже не могу вспомнить, где нахожусь. Какую-то долю секунды я воображаю, что опять оказалась в больничной палате, но потом до меня доносится шум моря – тихий шелест волн, набегающих на песчаный берег где-то невдалеке. Подношу ладонь к глазам, прикрывая их от солнца. А потом обнаруживаю, что смотрю на линии руки и кончики пальцев, отпечатки которых кожа помнила все эти годы. Да, моя кожа, как бы неудобно мне ни было ее носить, точно знает, кто я.

Я сажусь на кровати, услышав голоса детей. Их заразительный смех звучит в моих ушах до тех пор, пока лицо не расплывается в улыбке. Совершенно не важно, кто их родил, теперь они мои, к тому же мне известно, что голос крови можно заглушить. Я немного себя ругаю за то, что уснула, хотя должна была не спускать с них глаз, но потом смотрю на пляж и успокаиваюсь. Если не считать нескольких пальм, мы здесь безраздельные хозяева. Вокруг ни одной живой души. Бояться некого. Я пытаюсь расслабиться, откидываюсь на стуле и сплетаю на коленях пальцы. Опуская глаза вниз, вижу мамины руки. Потом перевожу взгляд на племянников и принимаю решение до конца жизни любить этих детей, что бы они ни делали, как бы ни изменились и кем бы ни стали, когда вырастут.

Жаркое солнце согревает кожу и озаряет своим светом новую жизнь. Наш персональный уголок рая на пару недель, остановка в пути перед отъездом в Америку. Я оборачиваюсь и бросаю взгляд на отель, размышляя, куда подевался Пол. Мы поселились в номере на первом этаже, прямо на пляже, поэтому, чтобы выйти днем на солнце или поглядеть ночью на звезды, нам достаточно сделать всего один шаг. Номер просто огромен, напоминает больше не комнату, а апартаменты, и мы почти никого здесь не видим. Из-за сезона дождей постояльцев почти нет, хотя после нашего приезда с неба еще не упало ни капли.

Все жалюзи на окнах открыты, и я различаю внутри силуэт Пола, сидящего на кровати. Он говорит по телефону. Уже в который раз. Муж привык к новому положению вещей не так быстро, как я надеялась, но он любит детей, как родных. Я наконец-то создала для него семью, о которой он всегда мечтал, и теперь ее уже никому у нас не отнять. Я опять смотрю на малышей. Они в порядке. Затем отрываюсь от шезлонга и направляюсь к Полу, напоминая себе, что за ним тоже нужно присматривать.

Как только я вхожу в комнату, Пол кладет трубку на прикроватную тумбочку. В мою сторону не смотрит, и у меня возникает ощущение, что я ему помешала.

– С кем ты разговаривал? – звучит мой вопрос.

– Ни с кем, – отвечает он, по-прежнему не глядя мне в глаза.

Кровать завалена листами белой бумаги формата А4, покрытыми черным машинописным текстом и испещренными красными чернилами. Опять эта нескончаемая редакторская правка.

– С кем-то ты все же общался.

Я стараюсь скрыть раздражение в голосе, все-таки у нас вроде как отпуск. Возможность провести время с семьей, а не прятаться в номере, пялиться на строки романа и перезваниваться с агентом. Я поворачиваюсь, смотрю на детей, вижу, что с ними все в порядке, и вновь перевожу взгляд на Пола. Теперь он смотрит на меня, уголки его рта медленно ползут вверх.

– Вообще-то я хотел сделать тебе сюрприз, – говорит он, встает и подходит меня поцеловать. – У тебя совсем обгорели плечи, намазать тебя?

– Какой еще сюрприз?

– Сейчас нам в номер кое-что принесут.

Я ему все еще не верю.

– Как это? Почему? До ужина осталось всего пара часов.

– Ты права, но на нашу годовщину мы обычно пьем шампанское.

– Сегодня же не день нашей свадьбы…

– А разве я говорил о свадьбе? – с улыбкой спрашивает он.

До меня доходит, о какой годовщине идет речь, и я тоже улыбаюсь.

– Я уж было подумала, что ты опять общаешься со своим агентом.

– На этот раз я перед тобой чист, – отвечает он, поднимая вверх руки, – впрочем, ты мне кое о чем напомнила. Пока не принесли бутылку, я должен связаться с ним по скайпу. Пять минут, потом я полностью в твоем распоряжении. – Я закатываю глаза. – Неужели ты мне этого не простишь?

– Ну хорошо, но только пять минут, – отвечаю я и чмокаю его в щеку.

Мне хочется привести себя в порядок, но сначала я нахожу глазами близнецов. В последнее время они стали частью моего ритуала, проверять их надо три раза подряд. Малыши точно там, где я их оставила, строят из песка замки, рушат их и начинают опять. Им полностью хватает общества друг друга. Интересно, а это вообще нормально? И будет ли так оставаться всегда?

– Взгляни, – говорит Пол.

Он уже перебрался за небольшой стол в углу номера и теперь вглядывается в экран ноутбука. Я вижу, что у него из-под воротничка футболки торчит этикетка, подхожу ближе и тяну руку, чтобы заправить ее, но потом меняю свое решение. Сама не знаю почему. Вместо этого я устремляю взгляд на монитор поверх его плеча.

– Это прислала собачья сиделка. Похоже, что Дигби тоже отлично отдыхает.

Увидев снимок, я улыбаюсь. Песик часто дышит, но при этом будто улыбается на камеру.

– Знаю, ты по нему очень соскучился, – говорю я, – ну ничего, скоро увидимся.

Пол любит эту собаку и терпеть не может с ней расставаться. Каждому из нас необходимо кого-то или что-то любить, в противном случае заключенная в нас любовь просто не найдет выхода.

– Не присмотришь за ними? Мне хочется принять душ, – говорю я, кивая на близнецов.

– Ну конечно.

По пути в ванную я вижу, что Пол опять оставил включенным телевизор. Звука нет, но взгляд цепляется за знакомую картинку, и я останавливаюсь, не в состоянии отвести взор. На экране перед зданием суда стоит корреспондентка новостного канала, с которой мы когда-то были знакомы. Рядом с ней толкаются телевизионщики и прочие журналисты, пытаясь протиснуться вперед. Вслед за этим на экране появляется полицейский фургон, заезжающий во внутренний двор. Потом дом Клэр, дом, в котором мы выросли, обгоревший дочерна. Внизу экрана строкой бегут начертанные заглавными буквами слова, обращаясь ко мне в безмолвном крике:

Даже с выключенным звуком телевизор производит слишком много шума. Не знаю, почему Пол так настойчиво все время держит его включенным, используя в качестве фона. Прямо мания какая-то. Я выключаю его и поворачиваюсь, чтобы что-то сказать, но он уже звонит по скайпу. Сигнал соединения, в последнее время ставший таким знакомым, обрывается, он склоняется над ноутбуком и начинает говорить, до того как я успеваю произнести хоть слово. Я предоставляю ему заниматься своими делами и направляюсь в ванную. По дороге вижу свое отражение в зеркале. Выгляжу хорошо. Такая, какая и должна быть, живу жизнью, которой мне и положено. Той самой жизнью, которую у меня украли.

Я закрываю дверь и включаю душ. Много времени у меня это не займет. Смыть крем и песок, вымыть голову и переодеться. Снимаю купальник и захожу в кабинку, в лицо хлещут струи холодной воды. Слышу, что в дверь номера стучат, и проклинаю их пунктуальность. «Войдите», – отвечает Пол. Он еще не закончил разговор с Лондоном, но все равно я рада, что он сам разбирается с официантом. Теперь даже пять минут, которые можно потратить на себя, стали для меня редкой роскошью, которую я научилась ценить. «Отлично, спасибо, поставьте вон там», – добавляет он. Шум льющейся воды приглушает его слова, но они звучат рассеянно, даже почти грубо. Надеюсь, он не забудет дать на чай.

Я быстро одеваюсь, провожу расческой по спутанным волосам, потом наношу на лицо и плечи немного крема после загара. Пол уже расположился на дощатом настиле перед отелем и смотрит на бирюзовое море. Он перенес близнецов ближе, и теперь они сидят на полотенце в тени. Я обожаю его за то, что он любит близнецов именно так, как мне и хотелось.

– А вот и ты, я уж было решил, что ты утонула, – говорит он, когда я выхожу на улицу и присоединяюсь к ним.

Потом достает из серебряного ведерка, стоящего на подносе на столе, бутылку шампанского и спрашивает:

– Мадам, желаете вина?

– Да, с удовольствием.

Я сажусь рядом с ним и чувствую через юбку тепло деревянного кресла. Услышав меня, Кэти поворачивается ко мне и улыбается.

– Мама, – говорит она и возвращается к своим играм.

Раньше она никогда меня так не называла, и меня охватывает неподдельный восторг. В конце концов, я их крестная мать, и что плохого, если мне захотелось стать чем-то большим? Ногтем большого пальца Пол соскабливает с горлышка бутылки золотистую фольгу. Потом его пальцы несколько раз поворачивают металлическую проволочную уздечку и со знанием дела ее открывают. Ни хлопка, ни брызг, все безупречно. Он наполняет бокалы, и я понимаю, что счастлива. Наши отношения наладились, теперь они такие же, как много лет назад. Большего мне и не хотелось. Я в раю со своей семьей, это для меня и есть подлинное счастье. Не думаю, что мне доводилось испытывать его раньше.

Он ставит бутылку обратно на круглый поднос, и в этот момент мое внимание привлекает какой-то отблеск.

– Что это? – спрашиваю я, не сводя глаз с сияния золота на серебре.

– Что ты имеешь в виду? – спрашивает Пол, следуя за направлением моего взгляда.

Я улыбаюсь, полагая, что это еще один его сюрприз, что он затеял эту игру, чтобы сделать мне подарок.

Но это не так.

Какое-то время слова никак не могут обрести форму.

– Ты видел, кто принес поднос?

– Нет, я говорил по скайпу, кто-то просто вошел и оставил его на столе. А что? Что-то не так?

Я ничего не отвечаю. Лишь неотрывно смотрю на золотой браслет, лежащий на подносе. Маленький, для детского запястья. Скрепленный старой, слегка поржавевшей английской булавкой. На золотой поверхности высечена дата моего рождения.

Меня зовут Эмбер Тэйлор Рейнольдс. Обо мне вам необходимо знать три вещи:

1. Я лежала в коме.

2. Моя сестра стала жертвой трагического несчастного случая.

3. Иногда я лгу.