Недавно

Клэр подныривает под мою руку, принимая на себя почти всю тяжесть моего тела, и ведет к машине. Я ей подчиняюсь, не уверенная, что могу стоять на ногах. Мокрый гравий подъездной дорожки больно вонзается в пальцы босых ног. Она опускает меня на пассажирское сиденье, и в этот момент я замечаю на ней красные кожаные перчатки, которых никогда раньше не видела. Мои ноги свисают сбоку, я слышу в машине чей-то стон и только через несколько секунд понимаю, что он исходит от меня. Клэр садится за руль, пристегивает ремень и захлопывает дверцу.

– Где мои дневники, Эмбер?

– Говорю же тебе, я их сожгла.

– Лжешь.

– Ради бога, просто отвези меня в больницу.

Раньше она никогда не водила машину Пола, но подает назад так уверенно, будто это ее собственная. Одна красная перчатка на рулевом колесе, другая все время на рычаге переключения передач. Словно гонщица, словно хозяйка положения. Я закрываю глаза и подношу руки к животу, словно пытаясь удержать ее внутри. Уверена – это девочка.

Пока Клэр выезжает на дорогу, мы с ней не говорим. Единственные голоса, которые различает мой слух, доносятся из радиоприемника, да и те не живые, а записанные заранее. Время от времени я открываю глаза, чтобы выглянуть в окно и убедиться, что она везет меня куда надо, но вижу одну только черноту. Когда мы на углу поворачиваем, мне, чтобы не упасть, приходится схватиться рукой за приборную доску.

– Я думала, ты не можешь забеременеть, – говорит она, включая вторую скорость.

Похоже, мы выехали на автомагистраль, так что ждать уже недолго.

– Я тоже.

– Пол знает?

– Нет.

– Почему ты мне ничего не сказала?

– Ты всегда говорила, что нам больше никто не нужен.

Я открываю глаза и осознаю, что судороги в животе прекратились. Только вот не понимаю, что это означает.

– Все, отпустило, – говорю я, пытаясь сесть немного прямее, – похоже, со мной все в порядке.

По моему телу тонкими струйками разбегается облегчение. Я смотрю на Клэр и вижу, что ее лицо совсем не изменилось, будто она меня не услышала.

– У тебя, когда ты носила близнецов, как-то ведь тоже было кровотечение, да? – спрашиваю я.

– Тебе все равно надо показаться врачу, в таких случаях всегда лучше перестраховаться.

– Ты права. Но теперь можно ехать и помедленнее.

Она ничего не отвечает, лишь смотрит прямо перед собой.

– Клэр, я сказала тебе не гнать, со мной все в порядке.

Мои руки опять инстинктивно тянутся к животу.

– Ты должна была мне сказать, – произносит она так тихо, что я ее бы даже не услышала, если бы не следила за движением губ.

Ее лицо уродливо исказилось.

– Мы всегда все друг другу рассказывали. Если бы ты меня слушалась и прекратила врать, ничего этого не случилось бы. И если ребенок умрет, винить в этом тебе придется только себя.

– Он жив, – отвечаю я.

Слезы обжигают мне веки и катятся по щекам. Я на сто процентов уверена в своих словах и могу поклясться, что слышу биение сердца моего неродившегося ребенка так же отчетливо, как своего собственного. Клэр кивает. Она верит, что он жив. Я закрываю глаза и немного сильнее хватаюсь за край сиденья. Надо держаться, до больницы уже недалеко. Мы едем очень быстро, и она, должно быть, уже совсем рядом.

– Эмбер.

Облаченной в перчатку рукой Клэр сжимает мою ладонь. Меня обжигает холодом, я открываю глаза и вижу, что она смотрит не на дорогу, а на меня. Она улыбается, и меня сковывает ужас.

– Я люблю тебя, – говорит она, отворачивается и устремляет взор обратно на дорогу, обеими руками сжимая руль.

Я слышу визг тормозов, потом время будто замедляется. Мое тело отрывается от сиденья, я лечу вперед руками и пробиваю ветровое стекло, будто ныряя в стеклянный бассейн. Тысячи мелких осколков вонзаются в тело. Но я ничего не чувствую, боль полностью исчезла. Я лечу высоко в ночном небе. Вижу звезды, они так близко, что я почти могу до них дотронуться, но потом голова ударяется об асфальт, а за ней плечо и грудь, и я скольжу вперед, обдирая кожу. Потом все замирает. Полет закончился.

Боль возвращается, с той лишь разницей, что теперь она повсюду и намного сильнее. Я сломана снаружи и внутри, мне страшно. Я не плачу – не могу – но чувствую, как по лицу алыми слезами течет кровь. Слышу, как хлопает дверца машины, издали, из автомобильного радио, доносится едва слышная рождественская песенка. Агония нарастает, вокруг становится черным-черно. А потом я уже не могу чувствовать боль, не могу чувствовать что-либо. Я могу только спать.