Эмбер

Хизер пробыла в городе две недели, и, несмотря на протесты моих родителей, почти каждый вечер после работы я куда-нибудь ходила с ней. Мы посещали разные бары и клубы, в которых я раньше никогда не бывала. Я делала это для того, чтобы отвлечься и почувствовать себя нормальной. «Вот видите? — думала я. — Все в порядке. Я выхожу в свет со своей подругой, смеюсь, разговариваю и танцую как почти каждая двадцатитрехлетняя девушка». Это времяпрепровождение отвлекало меня от плохих воспоминаний. У меня оставалось меньше времени на то, чтобы заново переживать все, что случилось с Тайлером. Хотя он постоянно присутствовал в моих мыслях, как бы я ни старалась забыть о нем. Каждое утро я просыпалась в холодном поту, тяжело дыша, чувствуя вес его тела, навалившегося на меня, и заново ощущая резкую боль, когда он входил в меня. «Ты сама на это напросилась, — говорила я себе. — Если бы ты не вела себя как шлюха, этого никогда бы не случилось». И неважно, что родители постоянно говорили мне, что я должна обратиться в полицию. Потому что я была уверена, что те, кто узнает все детали происшедшего, придут к выводу, что я сама хотела заняться с ним сексом. Они осудят меня. Они скажут, чтобы впредь я была осторожнее. И на этом все и закончится.

Во время наших с Хизер вылазок я твердо придерживалась правила не пить больше одного коктейля за вечер. И я не принимала выпивку, которую присылали нам незнакомые мужчины, и отказывалась танцевать с кем-либо, кроме своей подруги.

— Да брось ломаться, — сказала мне Хизер в свой последний вечер перед возвращением в Беркели. Мы сидели за столиком в «Уайлд Буффало», где оркестр негромко играл музыку в стиле кантри. И я только что отказалась потанцевать с мускулистым симпатичным парнем с яркими синими глазами и ухоженной каштановой бородкой. — Ты просто убиваешь меня, Эмбер! Это же всего лишь танец!

Я криво улыбнулась ей и покачала головой, отлично зная, чем это может закончиться.

— Ты все еще страдаешь по Дэниэлу? — спросила Хизер, но не стала дожидаться моего ответа. — Тебе же отлично известно, как лучше всего забыть парня, верно? Лечь под другого!

Я рассмеялась, но мое сердце сжалось при упоминании его имени. Я ненавидела себя за то, что причинила ему боль, и мне было горько осознавать, что всю оставшуюся жизнь он будет плохо думать обо мне. Но в то же время я понимала, что такой добрый и хороший человек заслуживал лучшей девушки, чем той, которой я теперь стала. И я поступила правильно, разорвав нашу помолвку и вернув ему его свободу.

Я взглянула на парня с бородой, который после неудачной попытки пригласить меня на танец вернулся к друзьям. И внезапно, безо всякого предупреждения, дух бунтарства охватил меня.

— Ты думаешь, что мне стоит попробовать это? — спросила я Хизер.

— О, бог мой, конечно! — воскликнула она. — Тебе это как раз и нужно. Иди повеселись. Покажи ему, на что ты способна. Взбодрись, подруга!

Итак, ее уговоры, совместно с непонятным чувством безрассудного веселья, заставили меня подняться из-за стола и направиться к этому незнакомцу. Мне было приятно чувствовать, что он хочет меня. Я не желала знать его имени, и я не собиралась поддерживать даже банальный разговор. Я просто схватила его за руку и потащила на танцплощадку. Подняв руки над головой, я стала покачивать бедрами в такт музыке. Я знала, что выгляжу отлично. Я побывала у стилиста, которая привела в порядок мои волосы, и теперь асимметричная стрижка придавала мне более искушенный вид. Я наложила на лицо яркий макияж, что стало теперь привычкой, даже когда я утром отправлялась на работу в тренажерный зал. И на мне было светло-зеленое цветастое летнее платье, которое несколько месяцев назад было мне маловато и которое теперь просто висело на мне. Я закрыла глаза, чувствуя жар, исходивший от его тела, и ощущая запах пива в его дыхании. И мне было на все наплевать. Даже тогда, когда он положил руку на мою талию и прижал меня к себе.

Я ожидала, что меня возмутит его прикосновение, что я оттолкну его, но вместо этого я не сделала ничего. Я не чувствовала ничего. И, продолжая танцевать, я как бы смотрела на себя со стороны, когда наклонилась к нему и прошептала ему на ухо:

— Хочешь, выберемся отсюда? — Он кивнул в ответ.

Я все так же смотрела на себя со стороны, когда потянула его за угол здания, прижала к кирпичной стене и начала целовать его. Я проводила руками по его телу, потом приподняла его футболку и расстегнула пояс на джинсах.

— Черт, да ты горячая штучка, — пробормотал он.

— Заткнись, — услышала я собственный голос, но это был кто-то другой, а не я, совсем другая женщина, которая расстегнула молнию на его джинсах, стащила с него трусы, а потом опустилась на колени.

— Ни хрена себе, — простонал он, а я наблюдала, как эта другая женщина, которая не была мною, начала интимно поглаживать его рукой. Спустя несколько секунд все было кончено. Когда ему удалось перевести дыхание, он застегнул ширинку и принялся неловко переминаться с ноги на ногу, стараясь не смотреть на меня.

— Так что, — спросил он, поглаживая свою бородку. — Могу я предложить тебе выпить?

Я ничего не ответила. Просто повернулась и направилась назад в бар, не заботясь о том, идет ли он за мной. Я увидела Хизер на танцплощадке, где она кружилась вокруг широкоплечего темнокожего хипстера в круглых очках. Я подошла и присоединилась к ним.

— Эй! — воскликнула Хизер. — Куда ты запропастилась?

— Я просто немного взбодрилась, — ответила я, все еще находясь под влиянием головокружительного чувства власти над собой, подобно той, что я испытывала, когда отправлялась на вечеринку и ничего не ела, в то время как окружавшие меня откровенно обжирались. Это было опьяняющее чувство, и я знала, что, когда оно пройдет, я захочу испытать его снова.

— Ха! — крикнула Хизер. — Я же говорила тебе! Ты теперь чувствуешь себя лучше?

Я кивнула, и мы продолжили танцевать. Я снова закрыла глаза, покачиваясь в такт музыке. Звуки барабанов и гитар пульсировали в голове, пока она не начала болеть, а мой мозг не отключился. Вот кем я теперь стала — девицей, танцующей с незнакомыми парнями и стягивающей с них джинсы в грязной аллее за баром. Женщиной, которая управляла каждой минутой своей жизни, женщиной, которая теперь станет владеть ситуацией прежде, чем ситуация овладеет ею.

Я придерживалась этого нового курса поведения весь остаток июля, а после того, как Хизер уехала, я стала ходить по барам одна. Я несколько раз побывала в кафе, расположенных в центре города, но большей частью я посещала переполненные казино в Ферндейле и Линдене, поскольку наплыв иногородних давал мне возможность сохранять анонимность. Я перестала пить что-либо, кроме воды, поскольку состояние опьянения слишком живо напоминало мне о той ночи. И каждый вечер я подцепляла нового парня, никогда не спрашивая его имени и не называя своего. Я ограничивалась парой минут разговора перед тем, как пойти танцевать с ним, а потом тащила его в кабинку туалета или на улицу, в глухую аллею. И я не позволяла им ни на секунду управлять ситуацией. Я удерживала их руки поднятыми над головой или заведенными за спину и шептала на ухо: «Не говори ни слова».

Обычно этого было достаточно, чтобы они подчинялись, но если они все равно пытались дотронуться до меня, задрать юбку, стянуть с меня трусики или повернуть спиной к себе и заставить наклониться вперед, я отталкивала их и убегала. Я мчалась к своей машине и отправлялась в другое место на поиски еще кого-нибудь. И я не страдала от недостатка мужчин, готовых играть по моим правилам. И я сомневаюсь, что по возвращении домой они горько плакали оттого, как какая-то девица использовала их. У мужчин все было проще — чем с большим количеством женщин они переспали, тем большим уважением пользовались. Мужчина, который каждую ночь занимался сексом с новой девушкой, считался жеребцом, а женщина, делавшая то же самое, считалась шлюхой. Я просто старалась вести себя в соответствии с тем, кем я стала в тот момент, когда Тайлер прижался ко мне во время танца, а я не оттолкнула его.

— Дорогая, пожалуйста, не ходи никуда сегодня вечером, — сказала мама как-то в конце сентября, на другой день после моего дня рождения. Я настояла на том, что не собираюсь отмечать его или даже признавать. Мы сидели на диване в гостиной; у меня на коленях был открыт лэптоп, а мама читала книгу. — Ты не можешь продолжать дальше так жить.

— Как жить? — спросила я, хлопая мятной жевательной резинкой без сахара, которую усиленно жевала. В последнее время мое дыхание стало зловонным, и я знала, что это связано с тем, что я очень мало ела. Просвет между бедрами вернулся, ребра просвечивали через бледную кожу, и я влезла в джинсы, которые носила, когда мне было пятнадцать. Отчасти я была зла на себя из-за того, что так легко вернулась к прежней модели поведения, которая чуть не убила меня. Но в глубине души я испытывала удовлетворение, когда желудок сводило от голода или когда от недоедания кружилась голова. Эти страдания казались такими привычными. И я чувствовала, что заслужила их.

— Так, словно Тайлер не изнасиловал тебя, — сказала мама, бросая книгу на кофейный столик, стоявший рядом с нами.

— Пожалуйста, можем мы больше не возвращаться к этому чертову гребаному разговору?

Я захлопнула лэптоп, собираясь отправиться наверх и уединиться в своей спальне, но прежде, чем я успела встать, мама схватила меня за руку:

— Не смей так выражаться!

— Я не выражалась. Я просто выругалась.

Мы пристально смотрели друг на друга, ожидая, кто первым отведет глаза в сторону. Когда она моргнула и отпустила мою руку, я почувствовала, что выиграла, но тут она начала плакать.

— Я даже больше не знаю, кто ты такая, — всхлипнула она. Ее руки бессильно лежали у нее на коленях, и я заметила, что обычно красивые ухоженные ногти были обкусаны. — Ты ничего не ешь. Ты почти не разговариваешь с нами. Тебя постоянно нет дома. Мы знаем, что ты страдаешь, Эмбер, но, если ты хоть на минуту остановишься и задумаешься, ты поймешь, что мы сделаем все, чтобы помочь тебе.

Увидев ее такой, я почувствовала, как в кирпичной стене, которой я себя окружила, образуется маленькая брешь. Я вздохнула и снова опустилась на диван рядом с ней.

— Я просто хочу забыть все это, мама. Я не могу изменить этого. И не могу позволить этому контролировать мою жизнь. Мне проще быть все время чем-нибудь занятой.

Мама вытерла щеки кончиками пальцев и покачала головой.

— Это не поможет. Это только создаст у тебя впечатление, что тебе не больно. Ты просто становишься оцепенелой. Как ты делала это, когда училась в колледже. Неужели ты сама этого не видишь? Не видишь, что снова делаешь это?

— Похоже на то, — слегка пожала плечами я. — Но это моя жизнь. То, что происходит, происходит со мной. И это мне решать, как пережить все это.

— Нет, если в результате твоих решений тебе становится все хуже, — сказала мама. — Мы с твоим отцом проделали небольшую исследовательскую работу.

— По поводу чего? — перебила ее я, мгновенно насторожившись. Я понимала, что они разговаривают обо мне. Я замечала, как они внезапно замолкали при моем появлении. А по ночам я слышала, как они долго перешептывались после того, как говорили, что укладываются спать.

— По поводу поведения жертв сексуального насилия, — сказала мама. — И о том, что можно сделать, чтобы помочь тебе. То, как ты ведешь себя сейчас, не исключение. Множество девушек стараются жить так, словно ничего с ними не случилось. Но это не работает. В конечном счете полученная травма дает о себе знать, и делает это все чаще и чаще, заставляя тебя чувствовать себя все хуже, если только ты не обсудишь это с кем-нибудь.

— Разговоры ничем мне не помогут, — сказала я, подавляя приступ тошноты при мысли о том, чтобы рассказать кому-то, что сделал со мной Тайлер.

Я была в порядке. И не испытывала необходимости разговаривать о своих чувствах с совершенно незнакомым человеком. В любом случае, что я могу сказать? Что соблазнила своего лучшего друга, а потом, в самую последнюю минуту, передумала? И теперь я почти каждый вечер шляюсь по барам, запуская руки в джинсы незнакомых мне мужчин? Что при этом чувствую себя так, как, наверное, чувствует себя наркоман, вводя иглу себе в вену? Но это кажется ужасным только тем, кто не испытывал чистого восторга и облегчения, которые получаешь взамен.

— А вдруг помогут? — спросила мама. — Пожалуйста, может быть, ты хотя бы попытаешься, если не ради меня, то ради твоего отца? Он почти не может работать, Эмбер. Он так расстроен. Он снова и снова представляет, что сделал Тайлер, и это действует на него ужасно. — Она сделала паузу, а потом заговорила почти шепотом, хотя рядом с ней не было никого, кроме меня. — Он не хотел, чтобы я рассказывала тебе об этом, так что тебе придется пообещать ничего не говорить папе, но ему было так плохо, что он пошел к врачу, и тот выписал ему антидепрессанты.

— Ого! — сказала я в шоке от того, что услышала. Мой отец был из тех людей, которые всячески избегают ежегодный медосмотр, словно их приглашают посетить камеру пыток. Тот факт, что он по своей воле отправился к врачу, говорил многое о его состоянии. — Когда?

— В августе. Примерно через месяц после того, как ударил Тайлера у нас во дворе. Лекарства только что начали действовать. — Она с надеждой посмотрела на меня. — Я нашла местного психотерапевта, которая специализируется именно на таких ситуациях. Ты согласишься поговорить с ней? Пожалуйста!

— Хорошо, — сказала я, глубоко вздохнув.

Я уже знала, чего ожидать. Я провела немало часов в обществе Греты, когда лежала в больнице, а потом, когда выписалась, в группе поддержки. И я отлично понимала, что психотерапевтам платят немалые деньги за то, чтобы они выслушивали вас, а потом вам же рассказывали о переживаемых вами чувствах, но так, чтобы вы могли лучше понять себя. Я повидаюсь с той женщиной, которую нашла мама, но это не означало, что это хоть что-то изменит. Я понимала себя достаточно хорошо. Я поеду к ней, буду вести себя как послушный пациент, а потом стану опять делать то, что мне помогает. Я буду стараться быть как можно более занятой, думать о будущем, чтобы не тратить время зря, мечтая найти способ изменить прошлое.

В этот вечер я осталась дома, как просила мама. Я решила, что это самое меньшее, что я могла сделать, чтобы показать ей, что со мной все в порядке. После нашего разговора она немедленно позвонила психотерапевту, о котором упоминала, и договорилась с ней о встрече на завтрашний день.

— Должно быть, она не такой уж хороший специалист, если у нее не расписаны все ближайшие дни, — заметила я, когда мама повесила трубку.

— Один пациент не сможет прийти, поэтому она смогла предложить тебе свободное окно в ее расписании, — сказала мама. — Не суди о людях так поспешно.

После этого я отправилась в спальню и заперлась на ключ. Я стала делать это после того, как наутро после той вечеринки Тайлер заявился к нам домой. До этого у меня не было причин запираться в собственной комнате.

— Будь он проклят, — пробормотала я, опускаясь на кровать и открывая ноутбук.

Я собиралась немного позаниматься, но по какой-то причине вместо этого набрала в поисковике фразу «случаи изнасилования, о которых не заявляли в полицию». Не только мои родители могли проводить исследовательскую работу.

В поисковике появилось двести тысяч ссылок на мой запрос, и я начала открывать одну за другой. Я обнаружила, что из ста случаев изнасилования в полицию обращаются всего тридцать две пострадавших. Из этих тридцати двух случаев лишь семеро обвиняемых могут быть арестованы, а из этих семи получают срок лишь двое. Я прочитала, что практически невозможно оценить, растет ли количество изнасилований или нет, так как об этом конкретном преступлении в полицию сообщают реже всего. Еще я прочитала, что результаты судебно-медицинской экспертизы, проведенной сразу же после случившегося преступления, являются практически единственным и главным доказательством из всех, представленных в суде, благодаря которому может быть вынесен вердикт «виновен», и насильнику придется провести реальный срок в тюрьме. Там также говорилось о том, что жертва не обязана давать показания о своей прошлой сексуальной жизни или наклонностях, но в большинстве случаев ее все же допрашивают.

«Неудивительно, что об этих преступлениях стараются не сообщать, — подумала я. — Инстинкты подсказывали, что полиция мне не поможет, и, похоже, я была права».

Вооружившись этой информацией, на следующий день после работы я отправилась в Фэрхэйвен. Оставив машину рядом с Вилладж Букс, я пошла по Харрис-авеню и нашла офис психотерапевта, который был расположен в кирпичном здании у основания холма. На двери я прочитала «Ванесса Дуглас, магистр в сфере социальной работы, комната 203». Мне не хотелось идти туда, но я дала обещание родителям. Я должна была что-то предпринять ради их спокойствия, сделать что-нибудь, чтобы помочь отцу преодолеть тяжелый душевный кризис, и если ради этого нужно будет поговорить с незнакомым человеком в течение часа, что ж, так тому и быть.

Я поднялась по крутым ступенькам лестницы и прошла в приемную, где никого не было. Спустя несколько минут я услышала, как в дальнем конце коридора открылась дверь, и каблучки звонко застучали по паркету. Я внутренне сжалась, когда на пороге появилась высокая стройная темнокожая женщина и улыбнулась мне. Ее волосы были коротко острижены, а черные глаза были миндалевидной формы.

— Эмбер? — спросила Ванесса, и я кивнула, сжимая в руках сумочку.

Я не знала, почему я так нервничала. Я пришла сюда лишь за тем, чтобы сказать этой женщине, что со мной все в порядке и что я уже нашла способ оставить в прошлом то, что сделал Тайлер, и двигаться дальше. И что даже статистика ФБР укрепила меня в моей уверенности, что обращаться в полицию не имело смысла.

— Идите за мной, — сказала Ванесса.

Когда мы оказались в ее небольшом офисе, я стала оглядываться по сторонам, обратив внимание, что одна стена комнаты была кирпичная, а три других покрашены в светлый кремовый цвет. Высокое арочное окно выходило на Беллингхэм-Бэй. Стоял бодрящий солнечный осенний день, и вода и небо были одинакового ярко-голубого цвета.

— Красивый вид, — сказала я, все еще стоя у двери, которую закрыла за собой.

— Не правда ли? — спросила она, опускаясь в большое коричневое кожаное кресло. — Пожалуйста, садитесь.

Я посмотрела на диван, который был в том же стиле, что и ее кресло, и на котором лежало несколько больших пушистых красных и кремовых подушек. Я села в угол дивана как можно дальше от нее и прижала к груди одну из подушек.

— Итак, — сказала она, — можете мне вкратце рассказать, почему вы здесь?

— Моя мама записала меня к вам. Я уверена, что она уже все вам объяснила.

— Да, — сказала Ванесса. — Но мне хотелось бы, чтобы вы рассказали мне обо всем своими словами. И можете быть уверены, все, что вы произнесете в этой комнате, будет рассматриваться как строго конфиденциальная информация.

— На самом деле я не хочу находиться здесь, — заметила я, глядя в окно.

Мне было очень тяжело смотреть на Ванессу. Это слишком сильно напоминало мне о времени, проведенном в обществе Греты, когда я лежала в больнице несколько лет назад. Я не могла поверить, что снова оказалась в таком же месте. Мне нравилось думать, что я стала более сильной, чем была. И я думала, что стала намного умнее. Но то, что случилось с Тайлером, отняло у меня эту уверенность. Он отнял у меня все.

— Я сталкиваюсь с этим довольно часто, — сказала Ванесса, кладя руки на подлокотники своего кресла и скрещивая длинные ноги. На ней было облегающее льняное платье без рукавов, подол которого доходил до колен. — Люди обычно прибегают к помощи психотерапевта в самую последнюю очередь. Мы не находимся в самом верху списка интересных дел.

Я посмотрела на нее, и она снова улыбнулась, ожидая, что я заговорю. Но когда я продолжала молчать, она решила попробовать другой подход.

— Почему бы вам не рассказать мне немного о себе? Вы выросли в Беллингхэме? — Я кивнула. — У вас есть братья или сестры?

— Нет, — ответила я, а потом начала говорить о том, что я была чудом, которое появилось на свет на девять недель раньше срока. Я не спешила, останавливаясь на подробностях, стараясь занять как можно больше времени, чтобы тот час, который я, как предполагалось, проведу в этой комнате, поскорее истек.

— У вас было много друзей в детстве? — спросила она, и от этого вопроса у меня перехватило дыхание.

«Только один настоящий друг, — подумала я. — И это он стал причиной того, что я сижу на этой кушетке».

— Несколько, — наконец сказала я, когда почувствовала, что снова могу дышать.

— И они все еще живут здесь? — настойчиво продолжала расспрашивать меня Ванесса, склонив голову набок.

— Один из них.

Правда заключалась в том, что, когда Хизер уехала из нашего города и моя болезнь начала прогрессировать, остались лишь мы двое — Тайлер и я. Он был единственным, кто поддерживал меня, кто не обвинял меня саму в том, через что мне пришлось пройти. Даже Дэниэл не понимал меня настолько хорошо, насколько понимал лучший друг. А теперь я потеряла их обоих.

Ванесса ничего не сказала, и я поняла, что мама, должно быть, рассказала ей частично мою историю. О Тайлере. Я покачала головой, и в горле у меня защипало. Я несколько раз кашлянула, чтобы избавиться от этого ощущения, и из глаз выкатилось несколько слезинок.

«Черт, — подумала я. — Я могла бы с таким же успехом обойтись без этих вступительных речей!»

Я потянулась к коробке с салфетками, стоявшей на деревянном столике между нами, и вытерла глаза.

— Я не пошла в полицию, — сказала я, поджимая ноги под себя. Я принялась рвать салфетку на маленькие кусочки, которые падали на подушку, лежавшую на моих коленях. И я не поднимала головы. — Я не поехала в больницу на экспертизу. И у меня нет никаких доказательств того, что он сделал.

— А что он сделал, Эмбер?

Я снова покачала головой. Моя мама упорно называла это изнасилованием, но я все еще не могла так расценивать это. Обстоятельства, которые подвели нас к тому моменту в спальне, были чересчур запутанными. И я была во многом виновата сама в том, что случилось.

— Вы хотели заняться с ним сексом? — спросила Ванесса. У нее был низкий, тихий, успокаивающий голос профессионального психотерапевта.

— Думала, что хочу. Мы отчаянно флиртовали друг с другом с тех пор, как я вернулась домой на каникулы, но я была обручена с Дэниэлом, и даже если у меня были сомнения по поводу разумности этого брака, я ни за что не должна была так напиваться. Я не должна была целовать Тайлера или танцевать с ним так, как я танцевала.

За прошедшие несколько месяцев я так часто прокручивала в голове эти мысли, что уже не знала, как смогу поверить в какую-нибудь другую версию.

— Эмбер, в нашем обществе принято всегда обвинять жертву, а не насильника за сексуальные преступления. Принято говорить, что женщина не должна одеваться провокационно, или пить алкоголь, или флиртовать с мужчиной, потому что это означает, что она просит его сделать с ней то, что ему захочется, даже после того, как она скажет «нет». Только потому, что вы целовали его, это не означало, что вы хотели большего.

— Но я пошла за ним в спальню. Я позволила уложить меня на постель и прижаться ко мне своими бедрами. Я чувствовала, чего он хочет.

Я передернулась от омерзения, которое охватило меня при воспоминании о том моменте. И от отвращения к самой себе за то, что я была такой дурой, что позволила этому случиться.

— Ничего из того, что вы сделали, не оправдывает поступка Тайлера. Если вы сказали ему остановиться, в любой момент в этот вечер, а он не послушал и все равно занялся с вами сексом, это означает, что он вас изнасиловал. Если у вас был оральный секс, а после этого он сунул пальцы в ваше влагалище или занялся с вами сексом, в то время как вы не хотели заходить так далеко, это было изнасилованием. Если вы спали друг с другом уже много лет, и в этот единственный раз вы сказали ему «нет», а он проигнорировал, это было изнасилованием. Тайлер изнасиловал вас, Эмбер.

Я покачала головой, все еще не в силах побороть чувство вины, которое испытывала при воспоминании о том, как сама заводила его.

— Вы ни в чем не виноваты, — продолжала Ванесса, серьезно глядя мне в глаза. — Да, вы были пьяны. Вы могли поцеловать его. Все в вашем поведении и в ваших словах могло означать «да», но в тот момент, когда вы передумали, когда вы отказались от своего согласия, либо физически пытаясь бороться с ним, либо просто сказав ему «нет», он уже совершал преступление. Тот факт, что вы были пьяны, означает, что вы были не в состоянии дать согласие, так что даже если вы не пытались бороться или не говорили «нет», а он все равно занялся с вами сексом, это квалифицируется как изнасилование.

Ее слова вызвали глубокий отклик в моей душе. Я раньше никогда не задумывалась над тем, что то, что я была пьяна, означало, что я не могла дать своего согласия. Тайлер наверняка знал об этом. Он должен был сознавать, что в том состоянии, в котором я была, он не имел права делать то, что он делал. А вместо этого он воспользовался моей слабостью. Он проигнорировал просьбы остановиться, позволил мне бороться с ним и плакать, а потом все равно занялся со мной сексом. То, что Ванесса квалифицировала его поведение как изнасилование, почему-то показалось мне несколько отличным от того, что говорила моя мама. Может быть, они обе были правы.

— Решите ли вы пойти в полицию или нет, — сказала Ванесса, — вы все равно имеете полное право испытывать ярость из-за того, что с вами сделал Тайлер. Испытывать страх и боль и в некоторые моменты хотеть умереть. И я здесь, если вы захотите избавиться от всех этих запутанных чувств. Вы просто должны дать мне шанс.

Пока она говорила, мои глаза наполнялись слезами, и на этот раз я не смогла сдержать их.

— Это все не имеет значения, — хрипло сказала я. — Никто не поверит мне. Все считают его славным малым. Он парамедик, и он спасает жизни людей. Он никогда никому не причинял боли.

— Это вы так считаете, — сказала Ванесса. — И, Эмбер, он же причинил боль вам. В мире полно кажущихся славными парней, которые нападают на женщин. Парней, у которых нет правильного отношения к женщинам и сексу в целом. Они считают, что имеют право на секс, и они причиняют боль женщинам и даже не подозревают, что делают это. И все это из-за того, что мы не учим наших мальчишек, как не стать насильниками.

Я подумала о родителях Тайлера. О целой веренице женщин, с которыми путался Джейсон в течение многих лет. И о грубых и сексистских замечаниях, которые он всегда делал в присутствии сына, и о том, как постоянно давал ему почувствовать, что сын никогда не оправдает его ожиданий. Я подумала о Лиз, и какой бы милой она ни была, ее всегда больше волновали ее собственные нужды, а не нужды Тайлера и не разговоры с ним о том, какими должны быть здоровые отношения между мужчинами и женщинами. Я была уверена, что ни один из его родителей ни разу не поговорил с Тайлером о том, как не изнасиловать женщину. Я это знала точно, потому что, если бы такой разговор состоялся, он, несомненно, рассказал бы мне об этом. Я сомневалась, что многие родители проводили такие беседы со своими сыновьями. Наподобие бесед, которые проводились с девочками о том, чтобы они не шли по ночам к своей машине в одиночестве, не одевались «провокационно», когда шли на свидание с парнем, чтобы у того не возникло «неправильной идеи».

— Мужчина не обязательно должен быть злодеем, чтобы совершить сексуальное насилие над женщиной, — сказала Ванесса. — Большинство насильников выглядят совсем не так, как это нам представляется, — это не монстры с грязными лохмами, которые выпрыгивают из кустов и держат своих жертв связанными в подвалах. В большинстве случаев это чьи-то вполне благополучные отцы, мужья, братья или сыновья, но то, что они делают с женщинами, — это чудовищно. И только то, что Тайлер «славный», не означает, что он не способен на насилие. Он явно способен на него, в противном случае вы не сидели бы здесь и не разговаривали бы со мной.

— Но какой резон идти в полицию, если его все равно не посадят? — спросила я. У меня в голове все перепуталось.

— Я не говорю, что вам следует это делать, — ответила Ванесса. — Я буду счастлива просто помочь вам здесь, в этой комнате. Но могу сказать вам, что работала со многими женщинами, которые проходили в точности через то же, что и вы. И некоторые из них приняли решение подать жалобу властям, несмотря на то, что знали — надежды посадить насильника очень малы.

— Мне это кажется бессмыслицей, — сказала я. — Разве большинство женщин в конечном счете не получают еще большую травму из-за нашей судебной системы, когда им приходится снова и снова переживать случившееся? Им приходится отвечать на вопросы об их сексуальной жизни, и их репутации втаптываются в грязь? Какой смысл проходить через все это, если насильник в любом случае остается ненаказанным?

Все мое тело болело, в точности так же, как в тот момент, когда Тайлер скатился с меня. Я чувствовала режущую боль между ног так же, как люди испытывали фантомные боли после ампутации. Всякий раз, когда я позволяла себе думать о том вечере, все возвращалось — я была в этом незнакомом доме, спотыкаясь, спускалась по лестнице, в отчаянии пытаясь придумать, как мне добраться до дома. Я не хотела больше вспоминать об этом. Я думала, что со мной теперь все уже в порядке. Но сейчас я с надеждой ждала, что Ванесса скажет, что существует другой путь. Что у нее есть волшебная формула, с помощью которой она соберет меня по частям: я хотела, чтобы она помогла мне снова почувствовать себя цельной.

— Дело в том, что для некоторых женщин это своего рода катарсис, когда они рассказывают свою историю властям. Это дает им шанс снять с себя часть вины и переложить ее на человека, который на самом деле заслуживает этого. И, что гораздо важнее, это влечет за собой составление протокола, так что если их обидчик хотя бы еще раз поступит так с другой женщиной, у той будет больше шансов быть воспринятой серьезно, а ему будет грозить реальный срок.

Я никогда не задумывалась над тем, что Тайлер мог уже проделывать что-либо подобное с другими девушками. Я не рассматривала тот момент, что он может сделать то же самое снова, в будущем, с другой девушкой. Полное осознание этого накрыло меня, и я поняла, что должна что-то предпринять. Я знала, что поход в полицию принесет больше боли мне, чем ему. Должен был существовать другой вариант. Другой способ заставить его заплатить за все. И если я и была уверена в чем-то, так это в том, что бесконечные обсуждения его поступка и моих чувств в офисе психотерапевта не помогут в осуществлении этого замысла.