Книга все не появлялась да не появлялась, и тем временем я совершенствовала свое умение Стоять Одной во дворе. Я молча подбирала описательные выражения. Мои дорогие Джейн-свиньи. Вы отвратительные навозные кучи. Вы крапива, на которую мочатся все кому не лень. Изрыгнутая блевотина. Вы менструальные боли. Чванливые мстительные невежественные уродины с конскими хвостами. Желаю вам злосчастий и прыщей, и чтобы волосы ваши всегда были самыми ужасными, и чтобы у мужей были волосья на спинах, а изо рта вечно воняло цветной капустой.

(Позже, в Редакционной статье, боясь, что миссис Куинти могла бы подумать, что как повествователь я немного Чрезмерная Суейн, а применение Черной Магии может выйти мне боком в следующей жизни, я заменила свои заготовки на то благословение, какое, как сказал Томми Девлин, использовала Мона МакКарти после выматывающего трехдневного визита — два гуся, четыре утки, пять пирогов — ее американских четвероюродных родственников. На прощание она безмятежно помахала им от парадной двери и сказала «Да хранит вас Господь в отдалении».)

Отдаление — именно то, в чем Суейны достигают высоких результатов.

Поскольку я никогда не заводила друзей, поскольку, если подумать об этом, само слово «завести» звучит довольно фальшиво и нарочито, да и вроде как несколько эгоистично звучит «завести себе друзей», и поскольку мир до сих пор не научил меня иному, то признаю — я всегда полагала, что друзья как-нибудь найдут меня сами, обнаружат Рут Суейн-ность в стратосфере и отправятся в путь на своих верблюдах. Я привыкла быть сама по себе. Но теперь, когда я неумолимо уклоняюсь от посетителей, один за другим прибывающих в наш дом, чтобы Взглянуть в Последний раз или Опередить События по части Похорон, моя сноровка оказывается как нельзя кстати.

Первым прибыл Младенец Иисус.

Без приглашения прибыл к парадной двери. Не позвонил в звонок, но просто был обнаружен под козырьком, укрывающим от дождя, уже превратившегося в ливень. Мама нашла Младенца Иисуса, когда выпускала Гека. Иисус был в точности таким, как в тот день, когда его похитили. На нем не было никаких следов. Он не стал старше ни на один день. Мама вскрикнула.

Ну, вы бы тоже вскрикнули.

Мама оглядела двор в поисках того, кто принес Его. Никого не было. Гек посмотрел на Иисуса, затем с собачьим недоумением посмотрел на Маму, и Мама сказала «Делай свои дела, Гек», и он вспомнил, для чего вышел, и понесся по диагонали к тому кустарнику, который Маргарет Кроу называет Безымянным, чтобы сделать те единственные Дела, которые теперь там делают. Мама подняла Младенца Иисуса. Потом увидела, как поднялась река. Нижний край луга Райана исчез. Следующие пять ярдов светились тусклым серебром, рябым от дождя и пронзенным тростником. Вдоль всего края нашего поля река поднялась. Мама стояла, держа Иисуса и глядя на дождь.

Здесь, в Фахе, дожди мы знали Всех Видов: дождь, притворяющийся, что он вовсе даже и не дождь; дождь, пересекающий Атлантику, чтобы провести у нас свои выходные; дождь, смеющийся при слове «лето»; дождь, посмеивающийся над сухим днем в Эннисе в двадцати километрах отсюда; дождь, хохочущий над тем, что изливается, струится, течет ручьем, хлещет, стучит, льет как из ведра. Но этот был другим.

У этого дождя было особое предназначение. Так подумала Мама. И то предназначение было Стать Всемирным Потопом.

Гек возвратился, посмотрел на Маму, она сказала ему «Хороший Мальчик» и впустила обратно, на его место перед огнем, где он плюхнул свои мощи и начал греть Бабушкины шлепанцы. Мама внесла Младенца Иисуса.

— Кто-то оставил это, — сказала она Бабушке.

— Дай его сюда.

Бабушка взяла Иисуса и вытерла ему лицо с библейской тщательностью, использовав только одну страницу «Клэр Чемпион».

— Будет потоп, — объявила Мама. Но Бабушка уже читала молитвы. Я могла слышать, как ее бормотание становилось громче, пока Мама поднималась по лестнице, чтобы рассказать мне.

Когда Иисус приходит в ваш дом, это означает только одно: вы обречены.

До того момента я не понимала, что со мной покончено, а тот, кто похитил Младенца Иисуса и держал Его столько времени в тайном заточении для каких-то Особых Целей, сейчас, как видно, решил, что я нуждаюсь в Его Присутствии больше, чем кто-либо еще. И этого было достаточно, чтобы у меня начался мандраж.

— Хелло-о-о-о-о? — раздалось внизу лестницы.

— Иисусе!

— Рут!

— Простите.

— Это всего лишь я, — сказала миссис Прендергаст, которая за всю мою жизнь ни разу не посетила наш дом, но теперь вошла в мою спальню, зарумянившись, как та миссис Пенистон в «Обители Радости» (Книга 1905, Эдит Уортон, Эвримэн Лайбрари, Лондон), которая лелеяла неопределенный страх встретить быка.

Миссис Прендергаст вошла в дверь и остановилась. Успокоившись, она сложила руки так, чтобы мы могли лучше видеть ее, правильно воспринять ее облик.

— Какой ужасный дождь, Мэри, — сказала она и протянула моей матери руку. Потом повернулась ко мне, изобразив слегка страдальческую улыбку. — А ты как поживаешь, дорогая?

Я не уверена, что она хотела услышать ответ. Похлопав по моей кровати, она сложила руки, имитируя более или менее точно то, я описала позу миссис Сиссли, — насколько я помню, — когда умер ее Оливер и она приехала навестить Авраама.

— Присаживайтесь, Майна, — предложила ей Мама.

— Я не останусь, — сказала она. — Я просто хотела увидеть бедняжку Рут и выразить ей мои наилучшие пожелания.

— Садитесь. Пожалуйста.

Мама развернула стул.

— Не буду.

— Пожалуйста.

— Ну, разве только на минутку.

Миссис Прендергаст потянула полы своего длинного твидового пальто вперед и, — как и миссис Пенистон, — села на постель, а не на стул. (Спасибо, Эдит.) Пуговицы пальто миссис Прендергаст были огромными и зелеными. Шляпа — круглая, без полей, — была изготовлена из переплетенных рядов крошечных бусинок, что делало ее похожей на шестигранную гармонику, и, казалось, на ту шляпу кто-то когда-то уселся, чтобы, думаю, придать ей Стиль Лимерика, если не Парижа. Желая дать себя получше рассмотреть, миссис Прендергаст распрямилась и посмотрела вниз, словно бы разглядывала свои крошечные ноги.

— Я сделаю чай.

— О нет, совсем не стоит. Совсем не стоит, Мэри. Нет-нет-нет.

— Меня нисколько не затруднит.

— Я даже и слышать об этом не хочу. Я просто зашла повидать бедную Рут.

— Хелло-о-о-о-о? — раздалось снизу лестницы.

— Поднимайся, — крикнула Мама.

— Мэри. Рут. Миссис Прендергаст, — поприветствовал нас Мейджор Райан, входя и стряхивая с себя довольно много дождя. Крупный квадратный мужчина с бочкообразной грудной клеткой, он немного напоминал колесника мистера Хабла в «Больших надеждах», того самого, от кого пахло опилками и кто всегда стоял, очень широко расставив ноги, чем — все из-за своих штанов — приводил других в замешательство. У Мейджора Райана был гулкий голос, который он должен был сдерживать всегда, кроме тех редких случаев во время Великого поста, когда звучит орган. Теперь же он перешел на шепот:

— Как поживает маленькая леди? Хорошо?

Я была прямо там и молча смотрела на него.

Я никогда раньше не была Маленькой Леди.

— Простите. Я просто проходил мимо. Простите, — сказал, в свою очередь, мистер Юстас, проходя в дверь, сутулясь и согнув шею, осторожно протискиваясь мимо Мейджора. — Простите меня.

— Мистер Юстас.

Его фамилия была оскорбительной для него.

— Джон Пол, пожалуйста.

Я видела его в нашем доме только однажды. Но вы видели его в тот раз, когда впервые проезжали на машине через наш округ, а Джон Пол Юстас стоял в дверном проеме, продавая Страхование Жизни, но заметил, что на вашем автомобиле номер был не графства Клэр. В тот раз вы, вероятно, не осознали, насколько белым было лицо мистера Юстаса или что он отлично подходил на роль мистера Сауербери.

— Как печально, — произнес он, — печально. Ну, что ж. — Он смотрел на меня так, будто я уже умерла. Это был взгляд Светлой Вечной Памяти, будто я была Усопшей, а он одним из тех, кто Глубоко Скорбел о Моей Кончине, переведя свои длинные черные ресницы в режимы «Вниз» и «Трепетание» и отдавая дань уважения, сложив рот в виде дверной щели для писем и потирая ладони одну о другую. — Я так сожалею.

— Я могу подойти? — спросила Моника Мак. У Моники спокойное выражение лица, зато помада кричащего цвета.

В мой Судный День дождь посетителей не прекращался. Это входит в секретную тактику «Как не давать пациенту задумываться о том, что его ждет впереди», однако сейчас доказывало сельскую правду: взрастить повествователя — такое под силу лишь целому округу.

И да благословит их Бог, они пришли. Не В Определенном Порядке, как говорят в шоу «The X Factor». Томми и Бреда, Святые Мерфи, от которых пахло свечами — они уехали сразу же после того, как Бреда поцеловала меня в лоб и тайком сунула нить перламутровых бусинок Розария мне под подушку. Финбэр Гриффин, с кем я ни разу не поговорила, — у него всегда был страдальческий вид человека, который провел целый день, кастрируя молодых бычков, хотя, возможно, такой вид у него был не поэтому, а просто потому, что именно так и должен выглядеть мужчина, женатый на миссис Гриффин. Кэтлин Куинн, развившая у себя дар во всем видеть личное оскорбление и тайно думавшая, что ей должны предложить сесть. Маргарет Кроу, которая сказала Кэтлин, что ей идет большой вес. Большой Джек Мэннион, который просто поднялся на верхнюю площадку лестницы, показал мне два поднятых вверх больших пальца и тут же спустился, потому что есть вещи, которые невозможно выразить словами. Шеймас О’Ши, который Обслуживал Клиентов В Банке, а когда экономика сжалась, открыл парикмахерскую в своей гостиной. Луи Марр, носивший ярко-красные брюки с штанинами в обтяжку и единственную в Фахе рубашку с цветочным рисунком, хотя никаким геем он не был, просто был чуть-чуть сказочным. Шарлотта, одна из сестер Трой, — она принесла невозможно красивые цветы. Ноэлин Фрай, Да Возлюбит Ее Господь, женщина постоянно хмурая, которая не могла определить источник неприятного запаха в ее кухне. Имон Данн, у кого был свой собственный Bluetooth, то есть Синий Зуб, который, когда Имон Данн улыбался, передавал людям только одно потрясающее сообщение — Имону Данну было в высшей степени плевать на мнение других людей. Два тощих Даффи, у которых теперь не было ни гроша за душой, а жили они в основном тем, что смотрели послеобеденные кулинарные шоу. Морис Керинс с глазами-бусинками, который был невиновен во всем, за исключением убийства аккордеоном. Нора Куни, чей муж Джим, как и мистер Скимпол в «Холодном Доме», считал, что мысли и есть дела, и что если подумать об оплате счета, то уже не нужно предпринимать никаких дальнейших действий; Джим на самом деле считал себя владельцем огромной деловой собственности в Болгарии, Румынии и Венгрии, никак не влияющей на простое зеленое пальто Норы и ее изношенные грязные полусапожки.

Они все приходили и приходили.

Должно быть, к нашей парадной двери был приколочен некий график посещений.

Черно-белый Фрэнк Морган, который играл Профессора Марвела, Привратника, Кучера, Стража и, наконец, Волшебника страны Оз, заглянул в открытое окно и сказал:

— Я просто заскочил, поскольку услышал, что тут маленькая девочка попала в большую…

Извините, увлеклась.

После первого общего вопроса о моем здоровье разговоры пошли над моей головой туда-сюда, безо всяких ограничений. Универсальная правда заключается в том, что в компании больного человека люди говорят о болезнях. Рядом с больным мастера играют в теннис болезней. Кто-нибудь подает мяч разрыва желчного пузыря — его отбивает Тони Лайонс из Верхнего Фиарда, кузен Эйлин, которая была одной из МакДермоттов и как-то раз подхватила Внутрибольничную Инфекцию — сразу же следует удар слева по мячу рака поджелудочной железы, удар с верхней подкруткой — теперь Шон О’Грэйди из тех О’Грэйди, что живут за городом Беалаха, но не тот, который был женат на одной из Спиллэйнов из графства Керри, у кого рыжие волосы и кто сбежал с латышкой, а другой, у кого рука пострадала в аварии — так вот он подает заявку на вступление в игру, потому как прожил десять лет с той замечательной Мари из семейства О’Лири, пережил всю семью, столь многочисленную, что двоих звали Майкл, и отца, который пошел в паб Кротти в Килраше, а проснулся в Паддингтоне.

— Верно?

— Верно.

Настоящими мастерицами были женщины. Из того, что я могла понять, слова Благослови-нас-и-спаси-нас, бедных обычно означали конец сета.

Мужчины из-за своей высшей природы, как говорит Винсент Каннингем, были в общем более привередливы и говорили о делах Национальных, Метеорологических и Сельскохозяйственных, и я узнала, как на радио «Clare FM» Саддам сказал, что были замечены Признаки Оживления Экономики После Спада, к этому Джимми Мак, вернувшись с заднего двора, добавил, что дождь на дворе библейский и мгновение назад официально Стал Уже Не Шуточным. А еще я услышала, что Отец Типп собирается служить Мессу ради Сухой Погоды и что у быка Нолана болят задние ноги, а следовательно, как бы Нолан ни хотел, он не может принудить себя заниматься другими делами.

Но прежде чем они ушли, все они так или иначе сказали мне, что у меня все будет прекрасно, просто прекрасно, погоди и сама увидишь. Но некоторые подрывали веру в правдивость собственных слов — по крайней мере, давали мне все основания для этого, — добавляя, что зажгут свечи и будут молиться обо мне.

Они приходили и уходили так, как это делают ирландцы, как те, кто совершает обход больных в Ирландии, которая, как они надеются, есть Остров Святых под непостижимыми наказаниями, принесенными дождем.

Когда они спустились вниз, то, думаю, увидели, что Бабушка держит Младенца Иисуса, и подумали «Вот те раз!». Лишь миссис Прендергаст не сдержала удивления, и оно вырвалось словами «O силы небесные!».

К тому времени Мама была слишком обеспокоена, чтобы вести беседу. Река двигалась через поле.

Джимми Мак остановился в кухне.

— О Боже, — сказал он, глядя в окно. А когда повернулся, то сообщил Маме: — Мы раздобудем мешки с песком.

Он вышел через заднюю дверь и зашлепал резиновыми сапогами через язык воды, прибывающей на подъездную дорожку, а Мама даже не успела сказать спасибо.

Через пятнадцать минут он возвратился на своем тракторе, который тащил прицеп для песка. Кабина была битком набита пустыми мешками из-под минеральных удобрений и оравой МакИнерни, большинство из которых не были сторонниками плащей. По дождевому телеграфу Микки Каллигэн и Финбэр Гриффин, мои Посетители-Джентльмены узнали, что происходит. Они тоже приехали, на своих фыркающих и ревущих тракторах устремились на затопленное рекой поле и использовали все, чем обычно открывают сток, по которому никогда вода не стекала, и сделали коричневые шрамы-борозды через поле, чтобы отсрочить наводнение. Каждый раз, когда трактор шел через болото, маленький Микки Мак одобрительно восклицал с ликованием десятилетнего, его глаза сияли, а из носа свободно капало, но Микки оставил это без внимания, когда пришел сказать, что теперь надо заложить мешками с песком нашу парадную дверь. Минуту спустя с глухим стуком упал первый мешок, потом следующий, а мужчины и мальчики проходили мимо окна, раскачивая и укладывая мешки, работая упорно и решительно, со своего рода безропотным терпеливым вызовом и душевной щедростью, какие есть в графстве Клэр, и поставили реку на паузу, спасая либо меня, либо Иисуса, теперь бесплотного.