Глава 21
Кира действовала отцу на нервы уже неделю. Навестила брата и племянника, заглянула на грибной суп к тете Фае, а остальное время прочно и безвылазно торчала дома, рассылая резюме. Звонили почему-то только те, кто предлагал зарплату в конверте или продажи. С крошечным окладом и мифическими премиями по итогам работы.
Каждый вечер отец приходил с завода, тихо спрашивал у жены:
– Кирюха дома?
Та что-то шептала в ответ, накрывала ужин, и отец, едва закинув в себя домашнюю стряпню, без банального «спасибо» удалялся в гараж.
Кира не сомневалась: к капоту Геннадий Петрович даже не притрагивался. Это был показательный демарш. Наверняка припрятал там пиво с воблой, за которую дочь посмела его отчитать.
Не то чтобы она донимала отца разговорами. Но их негласное соперничество доходило до абсурда. Например, стоило Геннадию Петровичу поставить книгу на одну полку, Кира тут же молча переставляла ее в другое место. Он усаживался на диван перед телевизором, пока мама пылесосила в кухне, Кира выхватывала у Норы Альбертовны ревущее и тарахтящее чудо китайской техники и демонстративно наяривала палас на самом интересном месте «Ментовских войн-5». Отец откидывался на спинку стула после обеда, и тут же его тарелка со звоном отправлялась в раковину, пока Кира с нарочитым смирением предлагала маме хоть немного отдохнуть.
– Ну что ты к нему пристаешь? – вздыхала Нора Альбертовна по утрам, когда за ее супругом захлопывалась входная дверь.
– А почему ты позволяешь ему обращаться с собой как со служанкой?! Ты посмотри на свои руки! Когда ты последний раз красила ногти? А «спасибо»? Он хоть раз сказал тебе «спасибо» после еды?
– Он приносит деньги домой.
– И что? Ты же тоже человек!
– Послушай, он любит меня. Я это знаю. Да, может, он молчаливый… Но он без меня никуда. Когда мы только познакомились, он сказал, что хочет обеспечивать свою жену. Приходить в уютный теплый дом. Это по-мужски! И мне приятно быть нужной. Знаешь, сколько на свете математиков? Студентов и без меня кто-нибудь научит. А у Гены только одна жена.
Кира качала головой. Она отказывалась понимать это странное самопожертвование. Она не могла бы вот так отказаться от всего ради любимого человека. Поставить на себе крест… Наверное, так и выглядит настоящая любовь.
– Расскажи лучше о себе. Ты нападаешь на отца, а про себя молчишь. Я ведь знаю, что-то не так, – Нора Альбертовна накрыла кастрюлю с дрожжевым тестом и насухо вытерла стол чистым полотенцем.
Была пятница, а по пятницам отец любил выпить чаю с пирогами. К тому же тетя Надя из Твери передала целое ведро брусники. Нора Альбертовна и варенья сделала, и моченых ягод к мясу, и даже на пироги осталось. А Кира сидела на узком кухонном диванчике, подогнув колени, и помогала чистить яблоки.
– Все по-прежнему, мам. Ни мужа, ни детей. Теперь еще и с работы уволили.
– А этот твой кавказец?
– Какой кавказец? Господи, это ты откуда взяла? Опять Катя?…
– Не злись на нее. Мы все переживаем за тебя. Даже папа. Он, конечно, не в восторге, что это черн… Ну, в смысле… Ну, у них же совсем другой менталитет и вера… Но если ты его любишь…
– Мама, он армянин. Они христиане. И у нас с ним ничего нет.
– Да? Ну, слава богу. Папа говорит, взял бы тебя уже хоть кто-нибудь, но ведь ни один нормальный мужик твои закидоны терпеть не станет.
– Какие закидоны?
– Посуди сама, – Нора Альбертовна пододвинула табуретку и уселась напротив, перекинув полотенце через плечо. – У тебя ужасный характер. Ты взбалмошная, вредная. Половину всего делаешь просто назло. У тебя дома шаром покати. Не готовишь. Ты занавески стирала хоть раз?
– Я не хочу быть домработницей! – Кира упрямо задрала подбородок.
– Тебя никто и не просит! Это твой дом, а не чей-то чужой. Неужели тебе самой в нем уютно? Это нормально – заботиться о ком-то. Понимаешь? Думать о ком-то, кроме себя. А ты по-другому не умеешь. Тебе скажи слово поперек – и все. Все предатели. Рубишь с плеча, портишь отношения и вычеркиваешь человека из своей жизни. Даже не утруждаешь себя задуматься, почему человек поступил именно так.
– А зачем задумываться? У меня одна жизнь, и я не хочу делить ее с тем, кто может меня подставить.
– Ты про Катю?
– Неважно.
Вот она, та самая складка между бровями. Та самая горечь во взгляде. Как после вызова к директору школы. Кира вздохнула. Как бы она ни пыталась защитить маму от отца, кажется, она сама и была главной причиной седины на висках.
– Катя тебя любит, – устало произнесла Нора Альбертовна.
На мгновение в ее серых глазах промелькнул взгляд профессора математики.
– Катя всегда восхищалась тобой, – продолжала она. – Дуреха! Говорит, что ты не замечаешь влюбленного парня, хотя он у тебя под носом вертится. И чуть ли за косички не дергает. Думала, если ты начнешь ревновать, то сообразишь, что к чему. Куда там! Сунули нос в твою неприкосновенную личную жизнь! Предатели! Всех выгнала вон!
– Но ты не знаешь…
– Да ничего мне не надо знать! Ты не первый год моя дочь. И каждый раз я смотрю на тебя и думаю: откуда это в тебе? У нас в роду не было казаков. А тебе только шашку – и всех рубить направо-налево. Гордая она, тоже мне. И с работы небось из-за гордости ушла?
– Не совсем, – Кира сосредоточенно срезала с антоновки тонкую пахучую кожицу.
– Значит, точно из-за гордости. Тридцать два года! А ведешь себя как подросток. Ладно, ты мне устраивала небо в алмазах в шестнадцать. То ночевать не придешь, отец с фонарем по всему городу ходит, тебя ищет. То вещи соберешь – и в институт. И я боялась тебе, собственной дочери, сказать хоть слово поперек. Тебе ведь ничего не стоило взять – и устроить мне бойкот, как Катюше. Откуда это…
– А я не хотела стать такой, как ты! – выпалила Кира, с трудом заставляя себя смотреть матери в глаза. – Чьей-то прислугой. Терпеть выходки пьяного отца и слушаться его, как будто он какой-нибудь царь.
– Это – моя семья. И мой муж, – отрезала Нора Альбертовна. – Это не значит, что у тебя будет так же. Вон, показывали, сейчас модно на Западе меняться ролями. Когда жена карьеру делает, а муж – дома с детьми. Каждый сам выбирает модель по нраву…
– Я поняла это. Поздно, но поняла, – Кира запястьем убрала со лба волосы. – Теперь все это уже не имеет значения. Есть вещи, которые я не готова простить.
– Например?
– Ложь.
Нора Альбертовна терпеливо втянула воздух.
– Детский сад… Это он, да? Обманул тебя? Сказал, что съел три пирожка, а съел четыре?
– Хуже.
– Что, целых пять?
– Мам, это не смешно! Я же говорю, я не готова смириться с обманом. С тем, что из меня делают дуру. Или ты будешь спорить, что врать некрасиво?
– Сказал бы тебе это кто-нибудь лет пятнадцать назад! Когда тебя отец привез с выпускного, и ты еле на ногах стояла. Зато куда там! «Мама, я ничего не пила!» Да я собственными руками убирала все, что ты пила и ела, с ковра! И уж конечно, ты даже не пробовала сигареты. И круглая прожженная дырка на новом свитере, который я тебе купила к Новому году, – главное тому доказательство.
Кира виновато опустила глаза и отложила недочищенное яблоко.
– Неужели я была такой оторвой?
– Еще хуже, – усмехнулась Нора Альбертовна. – И я раз за разом все тебе прощала. Потому что знала: в глубине души ты хорошая девочка. Не понимаю, почему ты сама не готова дать людям еще один шанс. Ты хотя бы выяснила, почему твой кавказец так поступил? Он что, изменил тебе? Катя говорит, он от тебя с ума сходит.
– Не изменил… Просто обманул, сказал, что… Ну, ты все равно не поймешь. Долгая история. И он не кавказец, он армянин.
– Был у нас в институте один армянин. Видный мужчина, примерный семьянин… Как же его звали… То ли Артур Ашотович, то ли Ашот Артурович… Помню, что все на «а»… Красивый хоть?
– Неплохой, – Кира улыбнулась против воли.
После маминой отповеди она сама себе казалась неразумным дитем.
– Ну, покажи хоть.
Кира вытащила планшет и зашла на персональный канал Эрика. Он исправно выкладывал туда все свои выступления.
– О, даже с бородой… Я вообще не люблю бородатых, как-то негигиенично. Но этому идет.
– Постой-ка… А это что? – Кира заметила самое свежее видео и замерла.
«Эрик Саакян уходит с проекта! Жюри в шоке!» – гласила надпись.
– Что случилось? – испугалась Нора Альбертовна, наблюдая за реакцией дочери.
– Ушел из «Большого стендапа»… Странно… Ну-ка…
Она нажала на треугольник по центру экрана и услышала знакомые звуки музыкальной подводки. Эрик выступал на спарринге у своего наставника Гароева.
– Всем привет, мне тридцать шесть лет и я – армянин. Последнее можно было не уточнять, потому что вряд ли вы спутаете меня с белорусами. Но знаете, говорят, что армяне разбираются в женщинах. Если армянин включит свое обаяние, перед ним не устоит ни одна. Ну, по крайней мере, мы сами так считаем. И я сейчас докажу, почему это неправда. Возможно, после этого меня не пустят домой, а дедушка Гор откажется признавать меня своим внуком… Но поскольку он мне вряд ли завещал что-то кроме своих картин и винного погреба, я переживу.
Мне, как водится, сватали приличных армянских девушек. Таких тихих, молчаливых и послушных. Которые тебе никогда вслух не возразят, накроют ужин, правда, если ты ей изменил, в этом ужине будет стрихнин. Но я продвинутый. Для моих близких это звучит как просто двинутый. В общем, я влюбился в феминистку.
У всех же есть такая женщина в друзьях? Рубаха-парень? Которая удавится за свою самостоятельность? Открой перед ней дверь – останешься без руки. Скажешь, что у нее ПМС – без глаза. Если, не дай бог, еще и угадаешь – все, собирай вещи, езжай к дедушке в Ереван, в его винном погребе тепло, сухо и хорошо запирается люк.
Женщина, которая костьми ляжет, но докажет, что водит машину, стреляет из лука, охотится на кабана и шарит в компьютерах лучше тебя. Все, что угодно, кроме готовки. Такая вот амазонка.
И меня угораздило влюбиться именно в такую. И вот что я вам скажу: если вы захотите завоевать феминистку, ни за что и никогда не действуйте по стандартной схеме. Желательно отказаться от всех доводов логики и вообще ее не завоевывать. Просто сразу уйти в мужской монастырь и никогда не выходить оттуда. Но если все-таки свербит, не повторяйте моих ошибок. Не дарите цветы. Поверьте, даже самый скромный букет васильков у вас в заднице может доставить массу дискомфорта. Про розы лучше даже не думать.
Вы, наверное, скажете, что я сейчас стою здесь и говорю все эти гадости, потому что мне отказали. Задели мое мужское самолюбие, и я мстю. Мщу. В общем, отбрехиваюсь. Нет. Я до сих пор ее люблю и считаю, что прекраснее женщины нет. Я просто хочу, чтобы вы не повторяли моих ошибок.
Сначала я решил затащить ее на море. Романтика, неделька вдвоем… Нет. Она приехала и бросилась на спор хомутать моего товарища. Знаю, я сам виноват. Я сказал, что у нее не получится это сделать. И она бросилась на него, как спринтер по сигнальному выстрелу.
Честно скажу, я растерялся. Я попытался вбить между ними клин и попутно захотел ее разыграть. И тут я узнаю, что она собралась заводить ребенка. От первого встречного. Что ей нужен донор вот именно сейчас, и кто не успел – тот опоздал. Знаете, это чувство, когда ты в темноте стоишь на автобусной остановке? Мерзнешь уже часа полтора. И вот подъезжает какой-то автобус, а номера не видно. И ты не знаешь: или вскочить в него, или он увезет тебя еще дальше. И стоять-то холодно! И вроде страшно, а уже ног не чувствуешь.
Короче, я запрыгнул. Не без некоторого надувательства, но, ребят, мне было нужно время! Я пытался как-то замедлить процесс. Рестораны, знакомство с семьей… Все как положено. Нет, я всерьез собрался строгать с ней детей, только чтобы она не убежала за другим донором. Думал, усыплю бдительность, она немного раскиснет от гормонов, привыкнет ко мне… Тут я ее тепленькую в ЗАГС. И дома на всякий случай пристегивать к батарее, чтобы не сбежала. Шучу, конечно. Просто запирать.
Серьезно, я за месяц выработал литра три адреналина. Литра три адреналина! Если в зале есть логопеды, записывайте. Я как будто ловил дикую лошадь. Приманивал на морковку. Знаете, «на-на-на-на-на»… И вот она уже тянется ко мне, не лягается, не кусается, так любопытно шевелит ноздрями… И тут я чихаю, и все. Стою как дурак один со своей морковью.
Наверное, теперь все монологи буду начинать как она: «Мне тридцать шесть и у меня нет детей». У меня все, спасибо!
Эрик поставил микрофон на место и слово дали членам жюри. Кира слушала, не зная, как реагировать.
– Чувак, это было сильно! – закивал Конкин, уважительно поджимая губы. – Не могу сказать, что прям вот очень смешно, но такая мощная тема! Я слушал и не мог оторваться.
– Соглашусь, – Расулова постукивала ручкой по светящемуся столику. – Перегнул палку немножко… И мне по-женски страшно любопытно, о ком идет речь. По-моему, мы все ее знаем.
– Да, – признался Эрик, снова вытащив микрофон. – Я говорю про Киру Скворцову. Она выбыла на прошлом этапе, и я считаю, это было несправедливо. Я действительно ее люблю и собираюсь на ней жениться. Думаю, лет через пять она уже сможет подпустить меня к себе на пару метров. А вот проекту «Большой стендап», как мне кажется, она нужна именно сейчас. Я бы не хотел обсуждать ваше, Ксения, решение. Но своему наставнику предлагаю такой вариант. Если вы решите, что в этом спарринге победил я, возьмите в свою команду Киру вместо меня.
– Что это он говорит? – ахнула Нора Альбертовна, вцепившись дочери в плечо. – Это же про тебя!
– Тихо, мам! Дай послушать, – и Кира еще ниже нагнулась над экраном.
– Я не уверен, что наши правила позволяют такую рокировку! – вмешался ведущий. – Но, в конце концов, решение за наставником. Что скажете? Вам ведь понравилось выступление Скворцовой на спарринге?
– Да… – Гароев переглянулся с коллегами, посмотрел на Ксению, которая просто равнодушно дернула плечом. – Такого на нашем шоу еще не было, но мне идея нравится. И это джентльменский поступок! Правда, я хотел бы предостеречь следующих участников. Я принимаю предложение только потому, что мне нравится комедия Скворцовой. А не потому, что я тронут.
– Я правильно понимаю, что в этом спарринге побеждает Эрик Саакян? – уточнил ведущий.
– Все верно, – твердо произнес Гароев. – И теперь его место в моей команде займет Кира Скворцова. Эрик, ты точно готов рискнуть участием в шоу?
– Ну, стендап-комиков и без меня полно, – Эрик улыбнулся. – Не таких крутых, как мы с Кирой, конечно… Но много. Думаю, проект обойдется без меня еще годик, а потом я приду на следующий сезон. Зато моя будущая жена теперь меня простит и поймет, что я действительно очень ее люблю.
Зал зашелся в аплодисментах умиления. Ведущий что-то еще сказал, и ролик закончился. В квартире стало тихо.
– Он тебя любит… – восторженно прошептала мама. – Вот это поступок! А ты что?
– А что я? – Кира едва ворочала языком: шок еще не отпустил.
– А ты-то его любишь? Слышала? Он прямо жениться собрался! А ты молчишь! Он уже сделал предложение?
– Нет…
– С ума сойти! Собирайся скорее! И езжай в Москву.
– Подожди… Я должна подумать… Что я ему скажу?
– И в кого ты все-таки у меня такая?! – Нора Альбертовна хлопнула себя по лбу. – Бегом вещи собирай! И кота своего ушастого не забудь!
Кира бросилась в комнату и минут за пять покидала все вещи в рюкзак. А потом вдруг опустилась на кровать. Ее трясло от восторга, страха, неожиданности… От всего сразу. Целая куча эмоций навалилась на нее, вызвав перегруз внутреннего сервера. Что делать? Что сказать Эрику? Неужели она, как всегда, погорячилась, а он все это время думал лишь о том, как ее завоевать? Неужели он правда так любит ее? Или обидеться на всю ту ерунду, что он наговорил про феминисток?… Но ведь он прав. А если он сразу сделает предложение? Что ответить-то? Она любит его или нет?
Кира прислушалась к себе. Грудь гудела под наплывом чувств. Как понять, любишь ли ты человека или нет? Если полдня тебе хочется его обнять до хруста костей, а полдня – пришибить тапкой?… И тут внутри заелозил скользкий червячок сомнения. А вдруг все это – только шоу? Вдруг он наврал, чтобы скакнули рейтинги?… Да нет же. Нет. Кира замотала головой, отгоняя эту мысль. Не мог. Если он и правда ушел из проекта ради нее… Он любит. Он действительно любит.
Выходит, он поступил как ее мама. Пожертвовал собой ради любимого человека. Ради семьи. Тогда что же это получается? Она, Кира, ведет себя как отец? Молчит, фыркает и ни за что не благодарит? Она вспомнила букет. Ресторан. Омлет, который Эрик приготовил у нее дома. Она ведь ни разу так его и не поблагодарила! Она сказала ему, что выпила постинор… А он все равно перед многомиллионной аудиторией отказался от шоу. Признался в любви. В своей слабости.
Нет, так нельзя! Она скажет ему все. И как любит его… Стоп! Так неужели все-таки любит? Ну и дура! Почему поняла это так поздно?!
Кира одним движением подхватила кота, и пока он не разобрался, что к чему, пихнула в переноску. Схватила рюкзак, ломанулась в коридор.
– Мам, пока!
– Стой, а билет на поезд? Ты заказала?
– Куплю какой-нибудь. На вокзале… Наплевать. Пока, мам!
– Эй, погоди! – спохватилась Нора Альбертовна. – Может, хоть пирожков дождешься?
– Некогда!
– И на свадьбу не забудь меня пригласить! – крикнула женщина, выглядывая на лестничную клетку, но торопливые шаги ее дочери уже стихали внизу. – Ну и бедовая она у нас…
Последняя фраза была адресована Муське. Та дождалась, чтобы мерзкого столичного кота увезли восвояси, и теперь, мурча, терлась о ноги любимой хозяйки.
Кира тем временем торопилась на вокзал. Поймала попутку и не выпускала из рук телефон, изучая расписание поездов. Ближайший только через два часа… Ничего. Поест, купит что-нибудь почитать… Или все же позвонить ему? Страшно… Может, лично? Хотя все равно, не мчаться же сразу в его квартиру…
Вздохнула и удалила номер Эрика из черного списка. И тут же ткнула в его фотографию, ожидая гудков.
– Нет, Катя не умеет держать язык за зубами! – довольным голосом произнес Саакян вместо приветствия.
– Она тут ни при чем. Я просто смотрела видео… Ну то, где ты…
– Ах, это. Я думал, ты не будешь меня искать.
– А что у тебя шумит? И почему ты сразу спросил про Катю? Ты что, говорил с ней?
– Ревнуешь? – усмехнулся Эрик. – Шумит поезд. Я еду в Нижний. Хотел сделать тебе сюрприз.
– И где ты сейчас?
– Подъезжаю.
– Тогда иди в здание вокзала, стой там в самом центре, где всякие сувениры… И никуда не уходи.
Когда она в два прыжка взлетела по гранитной лестнице, Эрик уже стоял на месте. Такой близкий, такой родной… И вместе с тем как будто незнакомый. Кира еще не знала того Эрика Саакяна, который собирался провести с ней всю жизнь.
– Ты… хорошо доехал? – спросила она, внезапно растерявшись.
Всю дорогу собиралась броситься ему на шею, а теперь и двух слов связать не могла. Стояла перед ним и переминалась с ноги на ногу, как девчонка.
– Это все, что ты хочешь мне сказать? – Он улыбался, но явно не планировал облегчать ей задачу.
– Ты правда любишь меня? – спросила она.
– Люблю.
– Тогда это… Ну… В общем, я тоже тебя люблю.
– Поцеловать-то тебя можно? Или опять сбежишь?
– Погоди. Дай, я сначала… Я боюсь, потом опять все забуду, – она поставила переноску с котом на пол и взяла Саакяна за руку. – Эрик, ты прости меня. Я, наверное, ужасная заноза в заднице. Я должна сказать тебе спасибо. За рестораны, за прогулки, за омлет. За цветы. И даже за те ирисы, что ты выбросил. И за то, что ушел ради меня из шоу. И за то, что привел в свою семью. Знаешь, ты столько сделал для меня! И записал меня в этот проект, и на фестиваль… И я даже ни разу тебе не сказала «спасибо». Я… Ну, ждала подвоха. Боялась… В общем, дура я, Саакян. Не знаю, как тебя и угораздило…
– Ну, это уж мне решать, – он поправил ее волосы и склонился к губам.
– Постой! Я… Хочу, чтобы ты знал. Я не пила тогда постинор.
– Я знаю.
– Откуда?
– Ну, ты так хотела ребенка… И пачка была у тебя в пакете.
– Тогда почему ты не пошел за мной?
– Потому что ты бы выпила мне назло. Но я хочу, чтобы ты была со мной не из-за ребенка. А просто потому, что есть ты и я. Ты ведь выйдешь за меня?
Она лукаво улыбнулась.
– Попробуй убеди, – и потянулась к нему навстречу.
И уж он убедил. Да так, что Кира на несколько минут забыла о том, что они стоят посреди Московского вокзала, а кругом снуют люди и у ног в переноске возмущенно мяукает Линукс.
