Часть пятая
Механизм управления

Доктор Эмили Джо Россмен, бывший судебный патологоанатом, теперь работала техником-ветеринаром в клинике для животных, принадлежавшей ее сестре.

В субботу, когда сотрудники начали приходить на работу к семи часам, Джейн уже была на месте. Она узнала доктора Россмен по фотографии в «Фейсбуке»: веснушчатое лицо, коротко подстриженные каштановые волосы, челка чуть ли не до глаз. Женщина совсем не выглядела на свои тридцать восемь и напоминала мальчишку-сорванца. Карие глаза смотрели настолько живо, а улыбка была настолько яркой, что трудно было представить, как у нее могло возникнуть желание работать в морге.

Джейн показала ей свое удостоверение, и Эмили отреагировала так, словно еще не закончились времена Нормана Роквелла, когда люди питали вполне заслуженное доверие к государству.

– Моей сестры сегодня не будет, мы можем поговорить в ее кабинете.

В кабинете на стенах Джейн увидела не портреты животных, как можно было ожидать, а репродукции модных – не сказать что изысканных – произведений Кандинского: тщательно выписанные амебообразные формы. Джейн подозревала, что она не нашла бы общего языка с сестрой.

Эмили не стала садиться за стол, а вместо этого взяла один из двух стульев для посетителей и поставила его под углом к тому, на который села Джейн.

– Думаю, я знаю, о чем пойдет речь. Да, почти наверняка знаю.

– И о чем?

– О Бенедетте Ашкрофт.

– Покончила с собой в номере отеля, в прошлом июле.

Стукнув два раза кулаком о подлокотник, Эмили сказала:

– Да. Наконец кто-то всерьез занялся этим. Это совсем не то, чем кажется.

– Но разве ваш отчет об аутопсии не подтвердил факта самоубийства?

– Сильная передозировка трициклического антидепрессанта – дезипрамина. С водкой. Убийственная комбинация. Она проглотила больше сорока капсул по сто миллиграммов. Для этого требуется немалая решимость. Еще тридцать шесть капсул остались на прикроватной тумбочке.

– Это больше, чем выдают по одному рецепту. Она их накопила?

– Нет. Ни в коем случае. – Эмили сдвинула со лба густую челку, но волосы тут же вернулись на место. – Никаких рецептов. Таблетки были не в аптечном пузырьке, а в пакетике с застежкой, который лежал на тумбочке.

– Купила на улице, – предположила Джейн.

Эмили упрямо покачала головой:

– Бенедетта не умела делать таких покупок на улице. Она была мормонкой. Не выпивала. Не употребляла наркотиков. Двадцать семь лет. Любящий муж. Двое ребят. Она была воспитателем, работала с детьми, которые страдают серьезными заболеваниями. И любила свою работу.

Джейн подумала об Эйлин из Чикаго, которая посвятила свою жизнь людям с ограниченными возможностями. В новом мире Шеннека, определяемом компьютерными моделями, явно не будет места для параплегиков, квадроплегиков, слепых, глухих, слабосильных.

– Доктор Россмен, справедливо ли говорить, что в отсутствие сильных повреждений черепа, если есть другая очевидная причина смерти, коронерская контора не исследует мозг?

Эмили подалась вперед и заговорила быстрее, словно защищала свой метод проведения аутопсии:

– У меня был случай, когда молодой человек свалился с приставной лестницы, с высоты в двадцать два фута. Погиб на месте. Ни трещин на черепе, ни контузии, ни ран на голове. Но обследование мозга выявило диффузную аксональную травму. Небольшое околососудистое кровотечение в стволе мозга. Смерть была вызвана резким ускорением и торможением, а не трещиной в результате удара.

– Понятно. Но в данном случае не было анатомических повреждений, позволяющих говорить о случайной травме вследствие удара тупым предметом. Вам пришлось исследовать мозг. Но в случае Бенедетты Ашкрофт причина смерти была очевидна. Записи с камер наблюдения в коридорах отеля показали, что никто не входил в ее номер, пока на следующий день горничная не нашла тело.

Эмили плотно сжала губы, так что вид ее сделался мрачным, потом сказала:

– Родственники не могли поверить, что она покончила с собой. Не могли, и все. Они подумали, что самоубийство могло быть вызвано опухолью мозга.

– Разве коронерская контора по настоянию родственников проводит более обширную аутопсию?

– Когда-то так делали. Теперь – нет. – Эмили помедлила, держа руки над коленями, и посмотрела на них, нахмурившись, словно они принадлежали не ей. – Официально я уволилась, потому что устала работать судебным патологоанатомом. Но на самом деле, если бы я не ушла, меня бы уволили.

– На каком основании?

– Я прихожусь теткой Бенедетте Ашкрофт и должна была бы отказаться от проведения вскрытия. Но я настойчиво добивалась, чтобы это дело поручили мне, и не стала говорить о нашем родстве.

– Правонарушение. Или по меньшей мере законное основание для увольнения.

Эмили смотрела на Джейн в упор немигающим взглядом, напоминавшим луч лазера.

– Родственники были потрясены. Им надо было узнать, в чем дело. Такая милая женщина, всегда счастливая, преданная мать. И вот она снимает номер в отеле, чтобы покончить с собой… Опухоль мозга объяснила бы все.

– Семья могла бы заплатить за аутопсию, проведенную частным порядком, по завершении коронерского обследования.

Эмили кивнула, но отворачиваться не стала.

– На это ушло бы время – несколько дней, неделя. Или больше. Муж, сестра, мать и отец были так потрясены, так страдали. Я сделала то, что сделала, и сделала бы это еще раз… но, боже мой, лучше бы я этого не делала.

Вот оно. Если и оставались какие-то сомнения относительно того, что в мир вошло нечто новое и жуткое, то зрелище, представшее перед доктором Россмен после вскрытия черепа ее племянницы, должно было уничтожить всякие остатки скептицизма.

– Я не до конца поняла эту часть вашего отчета, – сказала Джейн. – Впрочем, многие фразы и даже предложения подверглись редактированию.

Патологоанатом глубоко вздохнула:

– Когда я посмотрела на передний мозг, на два полушария большого мозга, на мгновение показалось, что передо мной глиоматоз, крайне злокачественная опухоль. Она не вырастает в одном месте, а оплетает все четыре доли мозга, как паутина.

– Но оказалось, что это не глиоматоз.

Джейн не сводила глаз с Эмили, давая понять, что та сообщит уже известные ей сведения.

– Бог мой, вы уже знаете. Вы знаете… о том, что я нашла.

– Может быть. Скажите мне.

– Неорганическое включение. Никакого беспорядка, как в случае рака. Я видела геометрическую раскладку, затейливую схему… систему, аппарат. Не знаю, как это назвать. Оно опутывало все четыре доли, исчезало среди серого вещества, в бороздах, в расщелинах, между складками, между извилинами. Легкая, почти невесомая структура, при значительной концентрации мозолистого тела. Я смотрела на это и чувствовала… Я знала, что никогда не видела ничего более зловещего. Что это такое? Что за образование?

– Это можно назвать механизмом управления, – сказала Джейн.

Эмили отвела взгляд от Джейн и посмотрела на свои руки, сжавшиеся в кулаки. Ее пробрала дрожь.

– Кто? Зачем? Бога ради, как?

Вместо ответа Джейн сказала:

– Во время аутопсии все время работает камера.

– Да. Но я не смогла изучить эту чертову штуку во всех подробностях, как мне бы хотелось. Вскоре после того вскрытия черепа… Может, реакция на контакт с воздухом, не знаю… В общем, эта штука, механизм управления, как вы говорите, начала распадаться.

– Как?

Эмили оторвала взгляд от своих рук, побледнев так, что веснушки на лице теперь казались еще ярче.

– Она словно испарилась, растворилась. Хотя нет. Скорее это напоминало… то, как некоторые соли впитывают влагу из воздуха и просто улетучиваются.

Джейн ожидала совсем другого – и вновь осознала, что она имеет дело с невероятно коварными и мощными силами – вполне возможно, сверхъестественными.

– А осадок остался?

– Да. Тонкий слой почти прозрачного вещества. Я отправила образец в лабораторию. О том, был ли сделан анализ, мне не сообщили.

– Вы составили свой отчет в тот же день.

– Да.

– При аутопсии присутствовал кто-нибудь еще?

– Мой помощник. Чарли Уимс. Он пришел в ужас. Чарли очень любит научную фантастику и решил, что это инопланетное вторжение. Черт побери, я тоже так подумала.

– Он согласился с вашим отчетом?

– Поначалу – да. Но я ему сказала, что Бенедетта – моя племянница. И очень скоро… через пару часов… он отказался.

– А потом вас вынудили уйти. Когда?

– На следующий день. Предложили уйти с выходным пособием или быть уволенной. Выбор небогатый.

– А где теперь Чарли Уимс?

– Его повысили. Он занял мое место. Причем с удовольствием. – Она с трудом разжала руки, словно крепко стиснутые пальцы онемели. – Значит, этим занимается ФБР? Правда?

– Да, только негласно. Расследуем без лишнего шума. Прошу сохранить наш разговор в тайне. Надеюсь, вы понимаете почему.

– Люди начнут паниковать, все будут думать, что ими управляют, и не важно, так это или нет.

– Именно. Вы сказали что-нибудь мужу Бенедетты? Ее отцу? Матери?

Эмили отрицательно покачала головой:

– Нет. Это выглядело слишком ненормальным, слишком… ужасным. Сначала я говорила, что проводятся анализы. Потом сказала, что обнаружили опухоль мозга.

– Они не спрашивали, почему вы ушли с работы?

– Я объяснила, что слишком много времени проводила с покойниками. Такая уж работа: никто не понимает, почему ты за нее взялась, но всем ясно, почему ты ее бросила.

– А что с вами? Вы жили с этим восемь месяцев…

– Раньше у меня не было поводов нервничать. Теперь я нервничаю постоянно. Но сны об этом снятся все реже. – Она посмотрела на репродукции работ Кандинского: яркие, полные энергии, ничего не значащие формы. – Столько всего случается, мир так быстро движется вперед, ты смиряешься с тем, что раньше разбило бы сердце или свело с ума. Словно жизнь была каруселью, а теперь превратилась в «русские горки». – Она снова посмотрела на Джейн. – Я живу с этим знанием. Что еще я могу сделать? Но в глубине души я ужасаюсь.

– Я тоже. Мы все ужасаемся, – сказала Джейн, давая понять, что десятки агентов стремятся докопаться до истины. Она не могла дать этой женщине другого утешения, кроме лжи.

Несмотря на смену часового пояса, в момент приземления Натана Силвермана в Остинском аэропорту было еще утро. Он взял напрокат машину и выехал из города по автомагистрали номер 290. Поднявшись на плато Эдвардс, он стал видеть больше неба, чем земли, и хотя техасские долины по обе стороны от дороги терялись за горизонтом, с такой высоты они казались не слишком обширными.

За время службы в Бюро ему не раз приходилось работать по выходным. Но никогда прежде он не посвящал субботний день расследованию, в связи с которым еще не открыли дело.

И еще – он впервые заплатил за билет и машину из своего кармана, почти не надеясь на возмещение. Он даже не дал себе труда узнать, не отправляется ли в Техас один из принадлежавших Бюро самолетов «Гольфстрим V». «Гольфстримы» использовались для борьбы с террористами и во время операций, связанных с оружием массового поражения. Эти самолеты могли понадобиться для расследования событий в Филадельфии. И тем не менее три последних генеральных прокурора – в чьем подчинении находилось Бюро – нередко использовали «гольфстримы» для своих личных нужд, независимо от того, было это этично или нет.

Положившись на навигатор с его мягким голосом, Силверман сворачивал то в одну, то в другую сторону и наконец добрался до нужной ему подъездной дороги. На низких каменных столбах покоилась металлическая конструкция – нечто вроде арки – с надписью «ХОК». После этого навигатор замолчал.

Дорога шла между двух оград, над которыми время от времени нависали кроны дубов. Асфальтовое покрытие было положено на голую землю, на нем виднелись заплаты, – стихия делала выбоины и проводила новые границы дороги, разрушая ее по краям. За оградами простирались зеленые луга. Слева паслись коричнево-белые коровы, справа – овцы.

Двухэтажное, обитое белой вагонкой здание стояло в тени древних дубов, поодаль от других построек – севернее огромного сарая, южнее конюшен, над которыми нависали ветви деревьев. На усыпанной гравием парковке стоял пикап «Форд-500» и фургончик. Силверман поставил свою машину рядом с ними, поднялся на крыльцо и нажал на кнопку звонка.

День стоял теплый, но не жаркий, спокойный – однако это спокойствие казалось хрупким.

Он познакомился с Клер и Анселом Хок, родителями Ника, почти семью годами ранее, когда Ник и Джейн праздновали свадьбу в Виргинии, и сомневался, что они помнят его.

Дверь открыла Клер – женщина лет пятидесяти, высокая, стройная и миловидная, с коротко стриженными седеющими волосами, в ботинках, джинсах и белой блузе.

– Мистер Силверман! Вы проделали неблизкий путь, из самого Куантико.

– Миссис Хок, я удивлен, что вы меня узнали.

– Мы думали, что вы позвоните или здесь появится кто-нибудь. Но чтобы вы собственной персоной… Я удивлена больше вас.

– Это ужасно – то, что случилось с Ником. Примите мои…

Она подняла руку, останавливая его:

– Я не люблю говорить об этом. Может быть, не буду говорить никогда. А вы, конечно, проделали такой путь не для того, чтобы выразить соболезнования. Входите.

Она провела его на кухню по комнатам тихого дома, расположившегося в тени деревьев. Большую часть обеденного стола здесь занимали гроссбухи и чеки.

– На мне бухгалтерская работа – я ее просто ненавижу. Если сегодня не закончу, буду плакать. Вам нужно поговорить с Анселом, но он в конюшне с ветеринаром. Захромала любимая лошадь.

– Вообще-то, миссис Хок, я бы хотел поговорить с вами обоими.

Она улыбнулась:

– В голове вертятся все эти громадные цифры. Сейчас из меня плохой собеседник. Не могли бы вы подождать Ансела на заднем крылечке? Он скоро придет. Хотите лимонада, воды, чаю?

Несмотря на любезное обращение, в ее манерах чувствовалась настороженность.

– Я бы выпил чаю, если это не слишком вас затруднит, – сказал Силверман.

Она достала бутылку из холодильника, проводила гостя на крыльцо и оставила в кресле-качалке вместе с чаем и подозрениями. Десять минут спустя из кухни на крыльцо вышел Ансел Хок. Силверман встал, недоуменно спрашивая себя, почему он удивляется при виде владельца ранчо в ковбойской шляпе.

Они пожали друг другу руки. Силверман спросил:

– Как лошадь?

Когда оба сели, Ансел ответил:

– Воспаление венечного сустава передней левой ноги. Успели вовремя, ничего необратимого. Доннер – хороший старый конь. Мы с ним много чего пережили вместе.

Ансел был крупным мужчиной с сильными натруженными руками и лицом, которое изваяли солнце и ветер.

– Хорошее здесь место, – сказал Силверман.

– Это правда, – согласился Ансел, – и все наше. Но вы ведь приехали не для разговоров о собственности.

– Да, но это неофициальный визит. Хотя дело может дойти и до официального. Я волнуюсь из-за Джейн. Не знаю, что она задумала.

Ансел сидел в профиль к Силверману, разглядывая двор и поля за ним. Не поворачивая головы, он сказал:

– Что бы она ни задумала, она все делает правильно. И сделает. Я же знаю, какая она.

Помолчав немного, Силверман спросил:

– А мальчика она у вас оставила?

– Нет, сэр, не оставила. Вам придется поверить мне на слово, но это правда.

– Мне сказали, что она боится за него.

– Если боится, значит не зря.

– Что может угрожать мальчику? Кто?

– Нам всем угрожает опасность в этом мире, мистер Силверман. Место, в общем-то, неспокойное.

– Я не смогу заступиться за нее, если она нарушает закон, мистер Хок.

– Она бы не стала просить вас об этом.

Силверман поставил недопитую бутылку с чаем на пол, рядом с креслом.

– Я ее друг, а не враг.

– Очень может быть. Ничего не знаю об этом.

– Я не смогу ей помочь, если не пойму, в какой помощи она нуждается.

– Уверен, если бы она считала, что вы в силах ей помочь, то связалась бы с вами.

– В Калифорнии она попала в нехорошую историю. Она во что-то влипла.

– Не знаю, что там в Калифорнии. Вам лучше судить, мистер Силверман. Это мне стоит выслушать ваши соображения, а не наоборот.

– Техасцы, – раздраженно бросил Силверман.

– Уже имели дело с нами, да?

– Несколько раз.

– Значит, вы были готовы к тому, что вас ждет разочарование.

Силверман поднялся, подошел к ограде крыльца и посмотрел поверх двора и бескрайних полей в сторону горизонта, такого далекого, что ему показалось, будто он стоит на берегу моря. Он родился и вырос в городе, и громадные бескрайние пространства вызывали у него беспокойство. Казалось, сила гравитации тут меньше и все, что не укоренилось в земле, может взлететь в громадное всеохватывающее небо. Не поворачиваясь к Анселу Хоку, он сказал:

– Ее мать умерла. С отцом она не в ладах. Кроме вас, у нее никого нет.

– Поверьте, мы с Клер волнуемся за нее. Мы любим эту девочку, как собственную дочь, – сказал Ансел.

– И что?

– Ко мне и Клер она не обратится, потому что опасается повредить нам. Может быть, по этой причине она не обратилась и к вам.

Силверман повернулся спиной к устрашающей бескрайности, лицом к хозяину:

– Вы хотите сказать, что она не доверяет Бюро?

Ансел Хок посмотрел на него ясными серыми глазами, напоминавшими капли дождя на кряжистом кедре.

– Присядьте, пожалуйста.

Силверман вновь уселся в кресло-качалку. Ни он, ни хозяин не раскачивались. В тишине стрекотали кузнечики, но других звуков почти не было слышно. Спустя несколько секунд Силверман сказал:

– Вы думаете о том, можно мне доверять или нет?

– Я думаю, мистер Силверман, так что дайте мне подумать. Джейн вас уважает. Только из-за этого вы все еще здесь.

Стайка поползней с взволнованными криками выпорхнула из ниоткуда, будто ворвалась в этот мир из какого-то другого, пролетела мимо крыльца и исчезла в гнездах и полостях огромного дуба у северо-западного угла дома, словно искала убежища, предчувствуя перемену погоды.

Наконец Ансел проговорил:

– Самоубийство Ника не было самоубийством.

– Но Джейн сама нашла его, и судмедэксперт…

– Число самоубийств начало расти в прошлом году. Уровень уже повысился на двадцать с лишним процентов, – прервал его Ансел.

– Оно колеблется, как и число убийств.

– Никаких колебаний. Падения не происходит. Ежемесячный рост. Уходят такие люди, как наш Ник, у которых нет причин делать это.

– Самоубийство есть самоубийство, – сказал Силверман, нахмурившись.

– Но не тогда, когда людей подталкивают к нему. Джейн начала расследовать это, методично, как всегда. И вот они пришли к ней в дом и пообещали похитить и убить Трэвиса, если она не бросит это занятие.

Его слова ошеломили Силвермана – он совсем не ожидал услышать такой параноидальный бред от рассудительного техасца.

– Они? Кто такие «они»? – спросил он.

– По-моему, именно это и хочет выяснить Джейн.

– Простите меня, но если я не склонен к самоубийству, никто не заставит меня…

– Джейн не лжет, разве что отвечает ложью на ложь. Но это не наш с ней случай.

– Я не сомневаюсь в вашей правдивости.

– Без обид, мистер Силверман, но мне все равно, что вы обо мне думаете. – Он поднялся. – Я сказал вам все, что мог. Либо вы займетесь этим, либо нет.

Силверман, поднявшись, сказал:

– Если вы знаете, как связаться с Джейн…

– Мы не знаем. Суть в том, что она никому не доверяет в вашем Бюро. Может, и вам не стоит никому доверять. Если хотите, приходите к нам со всеми своими агентами, юристами и ангелами ада, но больше вы здесь ничего не узнаете. А теперь я буду вам признателен, если вы уйдете, но только не через дом – обойдите его, пожалуйста.

И Ансел Хок закрыл дверь на кухню у себя за спиной.

Силверман спустился с крыльца и пошел вокруг дома, пытаясь понять, в какой момент он ошибся и потерял расположение Ансела с его техасской любезностью и естественными манерами, из-за чего он казался предельно, чуть ли не преувеличенно вежливым. Он решил, что Ансела Хока оскорбило не недоверие к сказанному им, а то, что Силверман усомнился в подлинности слов его невестки. «Вы можете сомневаться в моих словах, – словно говорил техасец, – но если вы усомнились в словах Джейн, нам больше не о чем разговаривать».

Когда он вышел к фасаду дома, под пронзительно-голубым небом неожиданно задул ветер. Резкий порыв, казалось, пронес мимо Силвермана солнечный свет и промчался яркой рябью по полям. Это произошло потому, что задрожали тени от затрепетавших дубов и – намного выше – от скопления перистых облаков, подхваченного воздушным потоком и вызвавшего стробоскопический эффект.

Глядя в сторону горизонта, Силверман пожалел о том, что находится в этом безлюдном, враждебном месте, а не в Александрии, вместе с Ришоной, в окружении тесно поставленных домов.

Джейн спешила на юг по федеральной трассе номер 405, признательная за то, что машин так немного. У нее не было ничего, кроме неотчетливой идеи, которая пришла в голову предыдущим вечером, – сумасшедшей и бесшабашной, основанной на смутной догадке. Она пыталась выставить несозревший план в наилучшем свете, убеждая себя, что вовсе не действует на основании смутной догадки, а руководствуется собственной острой интуицией и цепкой памятью, которая не упускает даже самых нелепых фактов, схватившись за них однажды. Но она не имела склонности к самообману и не могла отрицать, что мчится в Сан-Диего, потому что пребывает в отчаянии.

Из того, что она узнала от доктора Эмили Джо Россмен, ее больше всего встревожило не образование паутины – системы управления – в мозгу Бенедетты Ашкрофт, а то, что эта паутина исчезла за считаные секунды, не оставив почти никаких следов, кроме того, что зафиксировала камера морга.

Но в нынешние времена, когда цифровые фотографии легко подделать, лишь немногие полагались на старую максиму: «Слова могут обманывать, но фотографии – никогда». Любая улика – кроме, возможно, ДНК – могла стать добычей фальсификаторов. Чтобы дело привлекло к себе всеобщее внимание, целая толпа сомневающихся должна была находиться в морге на протяжении той минуты, когда теменную часть черепа уже сняли, а имплантат Шеннека еще был виден.

И все это происходило в удивительный век, в странную эпоху, когда многие люди верили любой манипулятивной псевдонаучной белиберде, опасались всевозможных концов света, но в то же время отрицали простые, доходчивые истины. Даже если показать миллионам людей механизм управления, который привел Бенедетту Ашкрофт к самоубийству, большинство их, возможно, отвернутся от истины и предпочтут опасаться чего-нибудь не настолько страшного – например, неминуемого нашествия инопланетян, которые уничтожат нашу цивилизацию.

Джейн всю жизнь была оптимисткой. Но после пережитого за последние сутки она подумала, что, возможно, мчится к небытию, что в Сан-Диего ее ждет только разочарование, глухая стена, в которую она врежется на полной скорости.

В Сан-Хуан-Капистрано, перед тем как свернуть на федеральную трассу номер 5, она зашла в магазин «Мейлбокс плюс» и купила два больших мягких конверта, клейкую ленту и черный маркер. Оказавшись на парковке, она проехала в дальний угол, где засунула тридцать тысяч овертоновских долларов в первый конверт и столько же – во второй. Конверты были самозаклеивающимися, но она закрепила их еще и лентой, после чего написала на первом «ДОРИС МАККЛЕЙН» и адрес. Дорис, замужняя сестра Клер и тетушка Ника, жила в шестнадцати милях от ранчо Хоков. Второй конверт Джейн адресовала Гэвину и Джессике Вашингтон: она доверила им своего ребенка и уж тем более могла доверить деньги.

В свое время, изъяв солидную сумму у плохих парней в Нью-Мексико, Джейн отправила деньги Дорис и супругам Вашингтон, на тот случай, если они понадобятся ей в будущем. Тогда, как и теперь, она не вложила в конверты никакой записки. Определить отправителя было нетрудно: обратный адрес совпадал с адресом получателя, а имя отправителя, Скутер, было кличкой любимой собаки Ника, с которой тот не расставался все свое детство.

Джейн вернулась в «Мейлбокс» и заплатила за отправку обоих конвертов. Шестьдесят тысяч, доставшиеся от Овертона, она оставила на текущие расходы, рассчитывая использовать их с толком.

Сначала она решила остановиться в Сан-Хуан-Капистрано, чтобы отослать конверт Дорис Макклейн и собственноручно доставить тридцать тысяч Гэвину и Джесс, чей дом находился всего в часе езды. Но она не отважилась ехать туда в своем нынешнем состоянии. Она всегда была оптимисткой, но сейчас почти прониклась убеждением, что это последняя возможность увидеть сына и сказать ему, что она любит его. Желание видеть его было невероятно сильным. Но она знала, насколько чувствителен Трэвис, насколько он склонен к интуитивным прозрениям на свой манер, не меньше, чем она – на свой. Он почувствует ее страх, поймет, зачем она приехала, и после расставания окажется еще более расстроенным, чем до ее приезда.

Она сидела в машине, на парковке, сжимала в руке камею из мыльного камня и гладила большим пальцем резной профиль, – вероятно, то же самое делал Трэвис, думая о ней, как она теперь думала о нем. Довести Джейн до слез было нелегко, но на некоторое время мир перед ее глазами стал размытым.

Протерев глаза, она сунула камею в карман, завела двигатель и поехала в библиотеку, следуя инструкциям продавца из магазина. Зная адрес, который назвал Овертон, она осмотрела с помощью сервиса «Гугл Эйч плэнет» ранчо Шеннека в долине Напа, уделив особое внимание будке у ворот и участку вокруг основной постройки.

Из библиотеки она поехала на юг по федеральной трассе номер 5, твердо решив до полудня попасть в Сан-Диего. Возможно, там ее ничего не ждало, но больше ехать было некуда.

Проделав немалый путь ради такого короткого разговора, Натан Силверман вернулся в аэропорт Остина задолго до рейса в Вашингтон. Заняв место близ своей регистрационной стойки, он продолжил читать книгу Эрика Ларсона «В саду чудовищ» – основанную на реальных событиях историю американской семьи, проживавшей в Берлине во времена прихода Гитлера к власти, – и вскоре с головой ушел в нее. Поначалу он даже не понял, что с ним говорят.

– Это ты? Боже мой, это же ты! – (Он решил, что обращаются к человеку, сидящему поблизости.) – Натан? Натан Силверман?

Сперва нависшее над ним лицо показалось Силверману незнакомым, но потом он узнал Бута Хендриксона. Бут работал в должности специального агента более десяти лет и за это время получил юридическую степень, а три или четыре года назад перешел из Бюро в Министерство юстиции.

– Нет-нет, не вставай, – сказал Бут, садясь рядом с Силверманом. – Остин – далеко не край света, но если двое старых псов из Куантико встречаются в столице Штата одинокой звезды, значит мир и в самом деле невелик.

Бут Хендриксон, двигавшийся с хорошо усвоенным изяществом плохого, но усердного танцора, имел аристократическую внешность обитателя Новой Англии, хотя родился и вырос во Флориде, и лицо ястреба, притом что волосы его были подстрижены на манер львиной гривы. Будучи агентом, он носил сшитые на заказ костюмы и туфли, стоимость которых равнялась ипотечному платежу. Точно так же он был одет и сейчас.

Пути их часто пересекались, но работать вместе доводилось редко. К тому же Силверман вспомнил, что не очень симпатизировал Буту.

– Неплохо выглядишь. Юстиция, вероятно, идет тебе на пользу.

– Это место – какой-то водоворот амбиций, впрочем нет, не водоворот, а скорее болото. В любом случае плаваю я там неплохо.

Совершив этот акт самоуничижения, он тихо рассмеялся.

– Что привело тебя сюда? – поинтересовался Натан.

– Я только что прилетел. Увидел тебя, когда выходил из рукава. Нужно забрать мой багаж, если он не застрял где-то на восточном побережье. Я в отпуске. Сначала здесь, потом полечу в Сан-Антонио. Как поживает Ришона? Надеюсь, все в порядке.

– Отлично, спасибо. А твоя женушка? – спросил в ответ Силверман, так и не вспомнив, как ее зовут.

– Мы развелись. Только никаких соболезнований. Я сам предложил это сделать. Слава богу, детей мы не нарожали. А как твои, Натан? Как Джареб, Лисбет, Чайя?

Силверман почти не удивился, что Бут помнит их имена. Бут усердно запоминал такие вещи, чтобы позднее польстить знакомым, которые могли представлять для него ценность – вроде Силвермана. Он подчеркивал тем самым, что считает все это интересным и памятным.

– Все закончили колледж, Лисбет – в прошлом году.

– Все в безопасности, здоровы и готовы сдвинуть горы?

– Все в безопасности, здоровы и, главное, устроены.

Бут рассмеялся громче, чем того заслуживали слова Силвермана.

– Ты счастливчик, Натан.

– Я говорю это себе каждый вечер перед сном и утром, когда просыпаюсь.

Бут постучал пальцем по книге Эрика Ларсона, которую держал Силверман.

– Отличная вещь. Прочел года два назад. Есть о чем задуматься.

– Это правда.

– Есть о чем задуматься, – повторил Бут, потом посмотрел на часы и вскочил на ноги. – Пора бежать. Впереди неделя безделья.

Он протянул правую руку и, когда Силверман пожал ее, отпустил его ладонь чуть позже, чем следовало.

– Счастливчик, – повторил он и пошел прочь.

Силверман проводил взглядом Бута, который смешался с толпой пассажиров в вестибюле, а потом исчез в терминале. К книге Ларсона он вернулся не сразу.

Неужели человек вроде Бута будет отправляться в отпуск в костюме-тройке и галстуке?

Он не видел Бута года три и не был уверен, что узнал бы его на том расстоянии, с какого Бут разглядел его.

Только человек с памятью суперкомпьютера (а Бут не отличался такой памятью) мог вспомнить имена детей, и это было примечательно. Что касается Ришоны – да. С Ришоной Бут встречался пару раз. Но детей он никогда не видел. Джареб, Лисбет и Чайя. Эти имена слетели с его языка так, словно он заучил их час назад.

Теперь Силверману показалось, что, когда Бут называл их имена, его взгляд стал резче, а голос зазвучал по-иному. С ноткой торжественности.

Может быть, долгие годы службы в Бюро сделали Силвермана слишком подозрительным. Или паранойя немногословного Ансела Хока оказалась настолько заразительной?

«Все в безопасности, здоровы и готовы сдвинуть горы?»

Обычно люди спрашивают, здоровы ли дети, счастливы ли они. Странно, когда человек задает вопрос об их безопасности.

В его памяти снова зазвучал голос Бута: «Есть о чем задуматься. Есть о чем задуматься».

Силверман посмотрел на книгу, которую держал в руках.

Он спросил Бута, что привело того в Остин, но сам Бут не стал ничего спрашивать, словно знал, что́ Силверман делает здесь.

Бесплатная столовая, та самая, которой он собирался подарить сорок долларов, полученных от Джейн, оказалась всего в квартале от библиотеки в Сан-Диего, где она впервые увидела его пятью днями ранее. Библиотекарь объяснила, как туда пройти.

Столовая размещалась в доме, который раньше принадлежал одному из клубов братства. Буквы с названием клуба были удалены с известнякового фасада, но их призраки – светлые очертания на фоне более темного камня – остались. Новая, простая вывеска гласила: «КРАСНЫЙ, БЕЛЫЙ, СИНИЙ И ОБЕД». Чтобы никто не подумал, что получит один только обед, ниже висела пояснительная надпись, обещавшая три плотные трапезы в день.

Внутри, похоже, ничто не изменилось со времен братства. Стойка бара оставалась на своем месте, хотя и не служила по назначению. Пол в столовой был бетонно-мозаичным. Перед возвышением для оркестра располагалась давно не использовавшаяся танцевальная площадка.

В прошлом здесь наверняка стояли круглые столики, а вокруг них – изящные мягкие стулья. Теперь стулья были складными, а столы – прямоугольными, и никаких скатертей.

Ланч начали подавать в 11:30. Сейчас, в 11:50, тридцать-сорок человек уже ели или стояли в очереди. В основном здесь были мужчины, многие из них – запойные пьяницы, выжженные алкоголем, серолицые, трясущиеся. Восемь женщин сидели на стульях, поодиночке и парами, некоторые прикладывались к бутылочке, но остальные просто выглядели печальными, усталыми и измученными.

Для ланча приготовили мексиканскую еду. В воздухе витали ароматы лука, перца, кориандра, лайма и теплых кукурузных лепешек. Джейн встала в конец очереди, но подноса не взяла. Дойдя до первой раздатчицы – судя по бейджу, ее звали Шарлин, – она сказала:

– К вам приходит мужчина. Я хотела бы знать, бывал ли он здесь в последнее время. – В руке она держала старую газетную фотографию, которую распечатала в пятницу утром в библиотеке Вудленд-Хиллз. – Его зовут Дугал Трэхерн. Теперь он выглядит иначе.

– Господи боже, да он теперь точно изменился, – заявила Шарлин. – Этот человек в свое время бросился с высоты на самое дно, сразу видать. – Она показала следующей раздатчице на фото в руках Джейн. – Роза, посмотри-ка.

Роза тряхнула головой, видимо огорчившись и удивившись одновременно.

– Если бы этот парень с фотографии снимался в телерекламе, он бы любой девушке продал что угодно – от духов до рыбных палочек. Сколько автобусов должны переехать человека, чтобы он так изменился?

– У вас есть дело к Дугалу? – спросила Шарлин.

– Да, и если вы скажете, как его найти, я буду вам благодарна.

– Он ждет вас?

– Мы встречались всего один раз. Нет, сейчас он меня не ждет.

– Хорошо. Если бы он вас ждал, то выскочил бы из-за задней двери при вашем появлении. – Шарлин положила поварешку. – Идемте со мной, дорогая. Я провожу вас к нему.

– Он здесь?

– Раз мы здесь, лучше бы и ему быть здесь.

Джейн последовала за Шарлин на кухню, где кипела работа, а оттуда в помещение, служившее, судя по всему, кабинетом шеф-повара, – с письменным столом, компьютером и книгами на полках. Два окна по какой-то причине были закрашены черным, отчего комната приобретала вид подземелья.

За столом сидел бородатый тип из библиотеки. Шевелюра выглядела еще более буйной, чем ей запомнилось, темную щетинистую бороду пронзала белая зигзагообразная прядь – ни дать ни взять молния в волосах невесты Франкенштейна. Когда Джейн и Шарлин вошли в комнату, Трэхерн оторвался от работы и угрожающе посмотрел на них: лицо его напоминало грозовой фронт за секунду до первого удара грома.

– У этой прекрасной молодой дамы есть дело к тебе, – сказала Шарлин.

– Выкинь ее отсюда, – прорычал Трэхерн, словно пребывал в зимней спячке, которую грубо прервали.

Шарлин обиделась или сделала вид, что обиделась:

– Я повар, а не швейцар, не приказывай мне тут. Я и еду готовлю, и на раздаче стою. Хочешь ее выкинуть – взвали на спину и неси сам.

Выходя из кабинета, Шарлин подмигнула Джейн. Все недовольство Трэхерна обратилось на единственный оставшийся объект раздражения:

– Вы пришли, чтобы забрать свои сорок долларов?

– Что? Нет. Конечно нет.

– Тогда зачем? До Дня благодарения еще далеко.

Не поняв, она переспросила:

– Благодарения?

– Каждый треклятый политик и знаменитость в День благодарения хочет постоять на раздаче, чтобы его щелкнули.

– Я не политик и не знаменитость.

– Тогда почему, черт вас возьми, у вас вид знаменитости?

– Я об этом не знала. – Разозленная его беспричинной враждебностью, Джейн положила на стол фотографию Трэхерна без бороды, с нормальной стрижкой. – Что случилось с этим парнем?

Трэхерн повернул снимок так, чтобы молодой Трэхерн смотрел не на него, а на Джейн.

– Он поумнел.

– И чем теперь он занят? Планирует меню для бесплатной столовки?

– А вы чем заняты – спасаете детей из горящих домов?

– Татуировка «ДДТ». Это ваши инициалы и ваше прозвище. Вы уничтожали плохих ребят, как ДДТ уничтожает комаров. Я читала о вас несколько лет назад. Не сразу вспомнила.

Теперь к его нетерпению примешивалась тревога. Он посмотрел на открытую дверь между кабинетом и кухней.

– Вас наградили крестом «За выдающиеся заслуги», на одну ступеньку ниже медали Почета, – добавила Джейн. – Рискуя жизнью, вы спасали…

– Тихо, – прорычал он. – Что с вами такое? Являетесь сюда и начинаете говорить о таких вещах?

Джейн подошла к двери и закрыла ее. Стула для посетителей не имелось, но к стене был прислонен складной стул. Разложив его, она сказала:

– Не возражаете? – Присев, она продолжила свои расспросы: – Вы сожалеете о тех временах? Или они вас беспокоят?

Он смотрел на нее, как грозный ветхозаветный бог, готовый обрушить на землю заслуженное наказание.

– Может быть, это трудно понять, леди, но на войне вы все делаете правильно, чего бы это ни стоило. А если остаетесь в живых, то понимаете, как легко вас могли прикончить. Поэтому хвастаться такими вещами недопустимо. Так поступают только последние говнюки. Я не фейсбучу, не твичу, не инстаграмлю. Я не говорю о прошлом, и меня корежит оттого, что вы вспомнили эти древние дела с ДДТ и нашли фотографию в газете.

Последовала длинная пауза. Джейн выдержала свирепый взгляд Трэхерна и с облегчением сказала:

– Может, вы не такой уж болван.

– Разве ваше мнение должно что-то значить для меня? Я даже имени вашего не знаю. У вас есть имя или вы безымянный злобный гремлин, который влезает в жизнь человека и портит ему настроение?

Она порылась в своей сумочке, вытащила схваченную резинкой связку поддельных водительских прав и разложила их на столе.

– У меня много имен, но ни одного настоящего. Настоящее мое имя Джейн Хок. Я агент ФБР в отпуске, хотя, возможно, меня уже отстранили или вообще уволили. – Она бросила на стол свое удостоверение. – Мой муж Ник был морпехом, получил много наград, в том числе высоких – например, Военно-морской крест. Полковник в тридцать два года. Его убили и попытались выдать это за самоубийство. Грозили похитить и убить моего пятилетнего сына, если я не отступлюсь. Я спрятала его. Они убьют меня, если найдут. Одного из них я убила. Я знаю, где найти типа, который все затеял, главного сукина сына. Но одной мне его не взять, а обратиться за помощью не к кому, потому что все мои знакомые у них на крючке. Мне нужен человек с вашими навыками. Если вы их не утратили.

Трэхерн смотрел, как она кладет в сумочку фальшивые права и удостоверение агента ФБР. Потом сказал:

– Почему это должно меня волновать? Я не был морпехом. Я служил в армии.

Джейн смотрела на него, не в силах выговорить ни слова.

– Успокойтесь. Это шутка, – добавил он.

– Я не знала, что вы способны шутить.

– Это первая за долгое время. – Он посмотрел на одно из закрашенных окон, словно видел за непрозрачным стеклом то, что его беспокоило. – Чтобы прийти ко мне, нужно дойти до полного отчаяния или рехнуться.

– Признаюсь, я в отчаянии.

– Ничем не могу вам помочь.

– Сможете, если захотите.

– Мои войны давно закончились.

– Есть только одна война. И она никогда не заканчивается.

– Я уже не тот, что прежде.

– Человек, награжденный крестом «За выдающиеся заслуги», в глубине души всегда останется тем, кем был.

Трэхерн выдержал ее взгляд:

– Это все громкое вранье.

– Для армейского мудозвона – может быть. Но не для вдовы морпеха.

Он помолчал, потом спросил:

– Вы всегда такая?

– А какой еще можно быть?

Самый черный и самый крепкий кофе из всех, что она пила за свою жизнь, помог Джейн прожить следующие полтора часа. Войдя в кабинет Дугала Дервента Трэхерна, она встретилась с медведем, которого жалил целый рой пчел. Теперь пчел стало чуть меньше, но ненамного. Резкий, жесткий, нередко грубый, ворчливый, даже орущий, со взглядом острым, как скальпель, он виртуозно владел техникой допроса, словно только что прибыл из Куантико. Он делал записи, возвращался к вопросам, на которые Джейн уже отвечала, чтобы поймать ее на противоречиях, и выпытывал все подробности ее истории, точно был убежден, что она – серийный убийца, а не охотник за ними. Он прочел отчет Эмили Россмен о результатах вскрытия и выслушал в пересказе Джейн то, что сообщила ей патологоанатом в клинике для животных.

Она смотрела через плечо Трэхерна: воспользовавшись овертоновским смартфоном (и веб-адресом из сорока четырех символов, найденным Джейн в закладках), тот ушел в Темную сеть и читал послания «Аспасии», предназначенные для посетителей. Сама она раньше не видела этого сайта и вздрогнула, поняв, что Джимми Рэдберн описывал все абсолютно точно. Выйдя на страницу, которая обещала прекрасных девушек, неспособных к неподчинению, и гарантировала их вечное молчание, Трэхерн выдал сочное проклятие.

– Люди зомбированы, – сказал он. – Это убожества и фрики, а не ходячие мертвецы, но их больше, чем нас.

Джейн вернулась на свой складной стул.

– Что теперь?

Трэхерн выключил смартфон.

– Выйдите на время в столовую. Мне нужно кое с кем поговорить.

– С кем?

– Вы меня убедили. Я вас не сдам.

– С кем? – повторила она. – Если вы ошибетесь и поговорите с кем-то не тем, мне конец. Я стану пылью. И мой мальчик тоже.

– Может, я похож на сумасшедшего, но я вовсе не псих. Либо вы доверяете мне, либо нет. Если нет, уходите, и мы забудем друг друга.

Джейн уставилась на Трэхерна, который не стал отводить глаз. Помолчав, она сказала:

– Упрямая тварь.

– Вам нужен тот, кто ломает дубинку, или тот, кого ломает она?

Она поднялась, но к двери не пошла.

– Есть один важный вопрос. В понедельник, в библиотеке, вы смотрели порнуху.

– Не ради удовольствия. Как гражданский активист.

– Вы бы в это поверили?

– Послушайте, я работаю с разными заинтересованными группами жителей города. Мы пытаемся исправить то, что можно. Нам не сразу удалось убедить библиотеки заблокировать эти поганые сайты, чтобы на них не заходили дети. Время от времени какой-нибудь библиотекарь решает, что это ущемление свободы слова, и снова открывает крышку помойки. Мне сказали, что в этой библиотеке запрет сняли. Я должен был проверить. Сегодня крышку закрыли, дети в безопасности.

Джейн вспомнила, как он смотрел на экран – со скукой и недоумением, а не со сладострастным интересом. А потом переключился на ролики с собаками.

– Хорошо, – сказала она. – Я рада, что спросила об этом.

– Хотите узнать, принимал ли я душ утром?

– Я знаю, что принимали. Заглянув вам через плечо, я почувствовала запах шампуня.

За те полтора часа, что она провела в кабинете Трэхерна, толпа в столовой рассеялась. За длинными столами заканчивали есть двое мужчин, пять женщин и трое детей. Ребята посмотрели на Джейн, и ей на мгновение показалось, что у каждого из них – лицо Трэвиса.

Шарлин, Роза и еще две женщины делали уборку позади стойки. Когда Джейн подошла к ним, Шарлин сказала:

– Только посмотри, Роза, у нее даже брови не опалены.

– И зубы, кажется, все на месте, – отозвалась Роза.

– Рычит, но не кусается, – заметила Джейн. – Давно он здесь?

– С тех пор, как купил это здание. Сколько времени прошло, Роза? Пять лет?

– Почти шесть.

«С тех пор, как купил это здание». После этих слов Джейн поняла, что все выглядит несколько иначе.

– Девушка вроде вас, – сказала Шарлин, – не может искать работу в этом месте. Вы хотите стать волонтером?

– Волонтеров всегда не хватает, – заметила Роза.

– Вообще-то, – сказала Джейн, – это я уговариваю его побыть волонтером в одном проекте.

– Он непременно согласится, каким бы ни был проект, – заверила ее Шарлин. – Наш мистер Бигфут не умеет говорить «нет». Ему до всего есть дело. Забота о ветеранах, приюты для бездомных животных, программа «Игрушки для малышек» и так далее.

– И занятия с детьми после уроков, и школьные стипендии, – добавила Роза.

– Он столько времени проводит, тратя деньги, что я даже не знаю, когда он успевает зарабатывать новые.

– Важно знать одну вещь, – проговорила Роза, многозначительно посмотрев на свою коллегу.

– Если он бледнеет, покрывается по́том и после этого с минуту не похож на себя, не обращайте внимания, – сказала Шарлин.

– Он болен? – спросила Джейн.

– Нет-нет. Просто дурные воспоминания. Может быть, об одной из войн, в которых он участвовал. Это быстро проходит, девочка, и ничего не значит.

Шарлин и Роза вернулись к работе – тема была закрыта.

Когда Джейн вышла из женского туалета, Шарлин поманила ее к себе:

– Босс сказал: «Пришлите ко мне эту молодую даму». Если он забыл твое имя, детка, не обижайся. У него много забот, потом он вспоминает все имена. Кстати, тебя как зовут?

– Элис Лиддел, – ответила Джейн.

– Надеюсь, мы будем часто видеться, Элис. Не забыла, где его кабинет?

– Не забыла. Спасибо.

В кабинете Трэхерна Джейн закрыла за собой дверь и посмотрела на возвышавшегося над столом человека в одежде бездомного, с бородой, пронзенной молнией. Уважение к его прошлому разъедали подозрения, понимание того, что страна охвачена порчей. Она подумала о Дэвиде Джеймсе Майкле, которого все считали щедрым благотворителем – эта маска позволяла ему поддерживать Шеннека и пользоваться девочками в «Аспасии». Одежда Трэхерна, внезапно решила она, тоже могла быть маскарадным костюмом, а его непокорные волосы и борода Моисея – частью тщательно продуманного имиджа.

– Значит, вы богаты, да? – спросила она.

Он поднял нестриженые брови, густые, как усы:

– Разве богатство меня принижает?

– Это зависит от того, как вы заработали свои деньги. Вы прослужили двенадцать лет в армии, а там платят не много.

Трэхерн посмотрел на пар над чашкой кофе, взял кружку, подул и осторожно пригубил напиток. Видимо, он пытался обуздать свой нрав, которому прежде дал волю. А может, выигрывал время, чтобы сочинить ложь поубедительнее.

– Когда я оставил службу, – сказал он, – я получил наследство. Годом раньше умер мой отец.

– А как он получил деньги?

Лицо Трэхерна сморщилось и стало похоже на кору кряжистого дуба.

– Если человек попал в такую переделку, как вы, он не закидывает камнями того, кого просит о помощи.

Лицемерное негодование не было ответом на вопрос.

– На тот случай, если вы забыли, – сказала Джейн, – напомню, что недавно мою жизнь исковеркали богачи, которые считают, что могут владеть всеми, кто им нужен, и убивать всех, кто не нужен.

– Мазать всех богачей черной краской – чистый фанатизм.

Джейн прекрасно понимала, что обвинение в фанатизме – распространенный способ заткнуть глотку противнику, в котором от фанатика ровно столько же, сколько в ней самой – от голубого жирафа, способ заставить сомневаться в себе, направить не в ту сторону, говорить с позиции морального превосходства над обвинителем. Какими бы ни были мотивы Трэхерна, благородными или наоборот, Джейн не позволит манипулировать собой.

– Вы водитесь с богачами? Мне кажется, богачи водятся только друг с другом.

Он поднялся со стула во весь рост – примерно шесть футов и четыре дюйма. Грудь выгнулась, напоминая винную бочку на пятьдесят галлонов, лицо покраснело от раздражения.

– Я вожусь с миллионерами и голодранцами, почти святыми и отпетыми грешниками. Со всеми, с кем захочу. Может быть, сядете?

– Я жду ответа.

– Какого ответа?

– Как ваш отец заработал состояние, которое оставил вам?

Трэхерн издал нечто вроде шелеста – такой звук производит собака, волоча по траве змею. Потом он сказал:

– Отец был консультантом по инвестициям. Хорошим консультантом. Наследство было не очень большим. Несколько сотен тысяч, после того как все было улажено. Двухтысячный год, конец тысячелетия, я только что демобилизовался, а вы были сопливой девчонкой с косичками. Передо мной открылись разные возможности. Я взял триста тысяч и оказался гораздо более удачливым инвестором, чем отец.

Джейн по-прежнему стояла.

– Да? И во что вы вкладывали деньги?

Он взмахнул большими руками, выпучил глаза:

– Наркотики! Оружие! Громадные страшные ножи! Фабрика по пошиву нацистской формы! – Трэхерн снова набрал полную грудь воздуха и выдохнул с тем же шелестом. Он все еще был недоволен, но пытался говорить нормальным голосом: – Одиннадцатого сентября, когда эти мрази снесли Всемирный торговый центр, все в панике стали избавляться от акций, а я принес все свои деньги на рынок. В две тысячи восьмом и две тысячи девятом году, когда экономика почти рухнула, я купил много акций и недвижимости. Понимаете, как это действует? Вкладывать в Америку всегда выгодно.

– Вы разбогатели, вкладывая в Америку?

– И эта схема до сих пор работает.

Она подошла к складному стулу и села, пока еще чувствуя себя не вполне свободно в его обществе, но уже поверив, что его негодование было искренним, а не наигранным.

– Я здорово на вас надавила, но извиняться не буду. Речь идет о моей жизни. И жизни моего мальчика. Я должна знать, что вы тот, кем кажетесь. В наше время это большая редкость.

Он снова сел за стол.

– Думаю, это обоюдно. Я позвонил человеку, который мог знать вашего мужа. Все-все, успокойтесь. Ну, вы успокоитесь? Дадите мне шанс? Хорошо. Так вот, этот парень… если бы он голодал на необитаемом острове с собакой, то скорее съел бы свою руку, чем тронул пса. Он знал вашего Ника и говорил о нем так, как римский папа мог бы говорить об Иисусе. С вами он не встречался, но был в деле вместе с Ником. Говорит, что Ник никогда бы не женился на психованной или идиотке, какой бы раскрасавицей она ни была.

Дугал Трэхерн нашел спутниковые снимки принадлежащего Шеннеку поместья площадью семьдесят акров в долине Напа, а потом распечатал их с различным увеличением. Стопка листов, схваченная скрепкой, имела толщину более полудюйма.

Джейн сидела за столом Трэхерна и разглядывала фотографии. В это время он вернулся с большой тяжелой сумкой, которую поставил на пол рядом с дверью.

– Вы правы, – сказала она. – Так, как я задумала, не получится.

– А так, как задумал я, получится.

– А как именно?

– Чтобы сэкономить время, я расскажу вам по дороге.

– Куда мы едем?

– В Лос-Анджелес. Встретимся с одним парнем.

– Каким парнем?

– Вы мне доверяете или нет?

– И доверяю, и не доверяю. В этом мире есть только восемь человек, которым я доверяю полностью. Поэтому я до сих пор жива.

– Ладно, доверяйте и не доверяйте. Может быть, на сегодня это лучшая стратегия. Но вскоре придется сделать выбор. У вас есть оружие?

Отогнув полу спортивной куртки, она показала ремни и пистолет в кобуре.

– Во время отпуска это запрещено. Но если я отправлюсь в ад, то не из-за того, что нарушила закон о скрытом ношении оружия.

Трэхерн пришел в объемистой черной пуховке, в которой его впервые увидела Джейн. Он распахнул куртку, не застегнутую на молнию, и Джейн увидела две кобуры с пистолетами, справа и слева.

– С хорошими связями и репутацией филантропа можно получить разрешение на два ствола.

– Без этого вы не наладите раздачу игрушек?

– По большей части я ношу только один. Я знаю священников, учителей, старушек, которые без оружия не выйдут из дома.

Пока Трэхерн говорил, Джейн разглядывала закрашенные окна.

– Зачем вы их закрасили? – спросила она.

– Не хочу сидеть спиной к окну, через которое любой может меня видеть.

– А жалюзи вас не устраивают? Или шторы?

– Этого недостаточно. Закрасить черным. Единственный надежный способ. – Он поднял сумку. – Нам пора.

Глядя на Трэхерна, который открыл дверь и вышел из кабинета, Джейн думала о том, что будет теперь, когда она заручилась его помощью. Увеличились ли шансы обезвредить Шеннека, или, наоборот, ей гарантирован провал?

Джейн завела двигатель. Трэхерн поставил сумку на заднее сиденье, сел справа от Джейн, захлопнул дверь, положил на колени распечатки спутниковых снимков. В тесном салоне он казался крупнее, чем прежде, и выглядел еще более странно в своих ботинках со шнурками, камуфляжных брюках, черной футболке и блестящей черной куртке из нейлона. Ему исполнилось сорок восемь, но, несмотря на габариты и возраст, временами в нем проявлялось что-то детское. Иногда Джейн поворачивала к нему голову, и когда Трэхерн не видел, что на него смотрят, он выглядел каким-то потерянным.

– Что вы смотрите? – проворчал он.

– Вы хорошо понимаете, во что ввязались?

– Нарушение прав собственности, взлом и проникновение в дом, незаконное задержание, нападение, похищение, убийство.

– А ведь вы познакомились со мной всего несколько часов назад.

– Вы убедили меня. Я видел сайт «Аспасии». Я вам доверяю.

Джейн все еще не перевела рукоятку в положение «передний ход».

– Чтобы нырнуть в это с головой, надо было только поверить мне, и все?

– Не только. Я словно ждал этого всю жизнь. У меня свои резоны. Только не спрашивайте какие. Мои собственные. Одна вы этого не сделаете, идти вам некуда, и вам чертовски повезло, что я согласился. Поехали.

Поздним утром с севера начали надвигаться облака – армада серых галеонов; паруса кораблей заслонили высокий голубой свод, с которого начался день. На часах было 2:30, низкое свинцовое небо указывало на возможность дождя, но не обещало его. Ветер, нагнавший тучи, дул на большой высоте, а здесь, на уровне земли, все было спокойно: многочисленные деревья не размахивали ветками, флаги, вымпелы, знамена и маркизы оставались неподвижными. Казалось, город ждал чего-то, причем чего-то плохого, и замер в напряженном предчувствии.

Они ехали на север, к федеральной трассе номер 5. В какой-то момент Трэхерн сказал:

– Вы меня заболтали. Давайте помолчим немного.

– Хорошо.

– Мне нужна тишина, чтобы подумать.

Джейн ничего не ответила.

Он закрыл глаза – большой, странно одетый, щетинистый и, возможно, непознаваемый. Сидя за рулем, Джейн время от времени поглядывала на него и не могла понять, успокаивает ее присутствие этого человека или тревожит.

Так, не произнося ни слова, под рев двигателя и покрышек, они проехали миль тридцать по пятой трассе. В Оушенсайде Трэхерн, не открывая глаз, с медвежьей грубостью сказал:

– Я совсем не испытываю к вам романтического интереса.

– Взаимно, – ответила Джейн, удивленная тем, что он счел нужным заговорить об этом.

Трэхерн, однако, решил все ей растолковать:

– Я вам в отцы гожусь. И, кроме того, сейчас вообще не занимаюсь ничем таким.

– Я совсем недавно овдовела, – напомнила она. – И в обозримом будущем тоже не буду заниматься ничем таким.

– Нет, не думайте, вы очень привлекательны.

– Я вас понимаю.

– Хорошо. Я рад, что мы это выяснили. А теперь можно и поболтать.

Несмотря на серое небо и серое море на западе, мрачные, поросшие кустарником холмы на востоке и ближайшее будущее, которое представлялось мрачным, на лице Джейн появилась улыбка. Вскоре она ее убрала. Улыбка в этот момент почему-то казалась опасной: вызов судьбе, который не останется незамеченным.

Отказавшись от полета в Вашингтон, Силверман заказал билет на прямой рейс до Сан-Франциско и на шаттл, который за час долетал до Лос-Анджелеса. Если Бут Хендриксон, от имени генерального прокурора или кого-то другого из Министерства юстиции, и в самом деле предостерегал его, предлагая закончить с этим и отойти в сторону, он добился прямо противоположного.

Было 2:50 субботы, когда Силверман, сидя в международном аэропорту Сан-Франциско и ожидая начала регистрации, получил электронное письмо из Лос-Анджелесского регионального управления. Просмотр видеоролика из парка в режиме повышенной четкости и применение программы распознавания лиц позволили установить, что человек с двумя портфелями и воздушным шариком – это Роберт Фрэнсис Брэнуик, он же Джимми Рэдберн, владевший магазином коллекционных пластинок «Винил». Эта лавка служила прикрытием для операций преступной группы, орудовавшей в киберпространстве. ФБР вело электронную слежку за бизнесом Рэдберна, собирало сведения о его клиентах и готовилось проводить веерные аресты.

Накачанного парня, который не смог попасть в отель из-за цепочки на двери, звали Норман «Кипп» Гарнер. Им интересовались разные правоохранительные органы, подозревавшие, что он получает грязные деньги от тоталитарных режимов и вкладывает их в различные криминальные проекты в США, хотя улик для предъявления обвинений пока еще не хватало.

Объявили о начале посадки. Силверман поднялся. С учетом происхождения портфелей, их содержимое давало основания заподозрить Джейн в преступной деятельности. Все зависело от развития событий в Лос-Анджелесе. Не исключено, что он не сможет больше тянуть время, так что придется сделать доклад директору и начать официальное расследование.

Он воздерживался от этого не только потому, что верил в Джейн, и не только потому, что, по словам ее свекра, неизвестные типы грозили убить ее ребенка. Слова Ансела Хока об опасности, нависшей над маленьким Трэвисом, после встречи с Бутом Хендриксоном стали звучать более правдоподобно.

Ближе к Лонг-Бич на федеральной трасе номер 405 начали появляться пробки. Даже на полосе для машин с пассажирами движение то останавливалось, то возобновлялось. Джейн перешла на манеру вождения, которая так раздражала ее у других: часто меняла полосы, чтобы быстро миновать скопление машин, втискивалась в первый же просвет на соседней полосе, позволявший выиграть хотя бы сотню ярдов.

Ее подгоняла мысль о том, что тело Овертона с прошлой ночи лежит в его гардеробной. Сначала она убеждала себя, что его не найдут до понедельника. Теперь воображение рисовало десятки сценариев, при которых пропущенная встреча, назначенная на выходные, может привести к приезду озабоченного приятеля. Возможно, известие о смерти адвоката не сразу дойдет до других членов преступного объединения, но если дойдет, Шеннек усилит меры безопасности.

Дугал Трэхерн уже с час изучал спутниковые снимки ранчо Эп-я-в. Иногда он бормотал что-то себе под нос, но с Джейн не заговаривал, пока они не въехали в Инглвуд.

– Сворачивайте на десятую трассу и поезжайте на запад до Тихоокеанской, потом поверните на север.

Немного погодя Джейн свернула на Тихоокеанскую автостраду и поехала мимо парка «Палисейдс», где в среду Нона, мчась на роликах, ударом в пах опрокинула Джимми Рэдберна и укатила с двумя его портфелями. Правда, на этот раз с одной стороны простирался океан, а «Палисейдс» был справа, нависая над шоссе.

– Куда теперь? – спросила она.

Трэхерн назвал адрес в Малибу и наконец вкратце изложил свой план проникновения через контуры безопасности ранчо Эп-я-в. Он не предлагал попасть туда по воздуху, хотя Джейн ожидала, что вертолет все-таки будет задействован. Трэхерн был вертолетчиком сил специального назначения, поэтому она и обратилась к нему.

Но вторая часть плана, казалось, не лезла ни в какие ворота. Джейн пока не сказала об этом. Она уже понимала, что его предложения заслуживают внимательного рассмотрения. Но в ней росло беспокойство: несмотря на проявленный героизм, прекрасное чутье инвестора и управленческие таланты, о которых говорила основанная им бесплатная кухня, психологические проблемы делали Трэхерна далеко не идеальным стратегом.

Натан Силверман припарковал машину, взятую напрокат в аэропорту, в квартале от «Винила», сунул монетку в паркомат и пошел в магазин. До заката оставался почти час, но стальное небо надежно отделяло долину Сан-Фернандо от солнца, и та преждевременно погрузилась в сумерки. Агент у входной двери проверил удостоверение Силвермана, прежде чем пустить его внутрь.

– Все на втором этаже, сэр.

Старинные плакаты в рамочках, висевшие на стенах, и коробки с коллекционными пластинками остались на своих местах. В заднем помещении этого добра оказалось еще больше.

Со второго этажа доносились голоса. Поднявшись, Силверман обнаружил множество предметов мебели и стол, заваленный закусками. Но не было ни компьютеров, ни сканеров, ни других устройств, которые использовались для работы в Темной сети, не было ничего – ни одного удлинителя, ни одной кабельной стяжки.

Здесь работали три агента – знакомый ему Джон Хэрроу из Лос-Анджелесского управления и еще двое, которых он видел впервые. Хэрроу, с седыми, коротко подстриженным волосами, прямой осанкой, в безукоризненно отглаженном костюме и с настороженными манерами, был типичным отставным военным. В качестве начальника группы оперативного реагирования на чрезвычайные ситуации Силверман надзирал, среди прочего, за пятью отделами поведенческого анализа. Второй отдел, занимавшийся киберпреступностью и смежными проблемами, уже около года консультировал Хэрроу по делу Роберта Брэнуика – Джимми Рэдберна.

– За входной дверью следит камера, якобы установленная дорожной службой, – сказал Хэрроу. – Ведется запись телефонных и внутренних разговоров для последующей прослушки. В последние дни навалилось столько дел, что людей для непрерывного наблюдения не хватает, но наши сотрудники регулярно проезжают мимо. Не было оснований полагать, что они смотаются отсюда без обсуждения. Мы бы успели прослушать их до того, как они свернут дело.

Силверман помрачнел:

– Значит, они сбежали спешно, но тайно.

– Да. Словно узнали, что они у нас на крючке. – Он сделал короткую паузу и спросил: – Натан, у вас появился неконтролируемый агент?

Силверман отметил, что Хэрроу сказал не «у нас», а «у вас». Между сотрудниками Бюро всегда существовали тесные, братские отношения, но порой о них предпочитали забывать. Вместо ответа он сказал:

– Самомнение Брэнуика не уступает его уму. Он убежден, что умело скрывает свою личность и один Кипп Гарнер знает, что его настоящее имя не Рэдберн.

– Да. Если только… кто-то его не предупредил.

– Вы его арестовали?

– Нет еще. Час назад мы установили наблюдение за домом в Шерман-Оукс. Хотим повязать всех крыс, прежде чем они разбегутся. И сделать это одновременно, чтобы они не предупредили друг друга.

– Послали спецназ к дому Брэнуика?

– Да. Там нас ждут важные находки и, скорее всего, отчаянное сопротивление. Все хакеры, которые работали здесь, – умницы, но жуткие трусы. Увидят значок и тут же начинают сдавать друг друга. – Он посмотрел на часы. – Начнем с наступлением темноты. Мы собираемся как раз туда.

– Я с вами, – сказал Силверман.

– Если Брэнуик знает, что нам известно его настоящее имя, если он бежал, значит у вас появился неконтролируемый агент.

– Все не так просто, Джон, – сказал Силверман, надеясь, что ему не придется брать свои слова назад. По крайней мере, в ближайшие несколько часов.

Джейн не знала, какую площадь – один акр или три – занимает особняк в Малибу, ясно было лишь одно: это не типовой дом. Стоя снаружи, за стеной, выложенной из камня, Джейн не могла оценить его размеры.

На охраннике, сидевшем в сторожевой будке, были серые свободные брюки, белая рубашка и темно-красный блейзер, покрой которого позволял скрытно носить оружие. Мистера Трэхерна и другого гостя уже ждали. Медные ворота с зеленой патиной закрылись, и они поехали по дорожке, выложенной кварцитовой плиткой.

Участок покрывала роскошная тропическая растительность: финиковые пальмы, королевские пальмы, незнакомые Джейн пальмы, папоротники всевозможных видов. Повсюду росли цветы. Газоны были ровными, как лужайки вокруг лунок на площадке для гольфа.

Дом оказался настоящим чудом из белой штукатурки, стекла и тика, с плавно скругленными углами и террасами, которые, казалось, парят в воздухе. Джейн остановилась на кольце для автомобилей и сказала:

– Ну вот, опять.

– Вы уже бывали здесь? – спросил Трэхерн.

– Нет. Я говорю – опять богачи. Неужели им нет числа?

– Этот вам понравится. Он из Сан-Диего. Уделяет массу времени добрым делам, с которыми я прихожу…

– Половина всех благотворителей – это замаскированные злодеи.

– Уделяет массу времени добрым делам, с которыми я прихожу, – повторил Трэхерн. – И никогда не хвастается этим.

Входную дверь открыл человек в белых туфлях, белых свободных брюках и со вкусом подобранной белой гавайской рубашке: ее украшал только контур пальмы, вышитый голубой нитью невероятно бледного оттенка. Джейн приняла его за хозяина, но оказалось, что это неформально одетый дворецкий.

– Хозяин ждет в гараже. Я вас провожу.

– Не надо, Генри, – сказал Трэхерн. – Я знаю дорогу.

В просторных комнатах с модной мебелью, азиатским антиквариатом и предметами искусства неуклюжий Дугал Трэхерн выглядел еще более неуместно, чем скромный «форд», припаркованный на великолепной дорожке. Но похоже, он чувствовал себя в своей тарелке.

Они прошли мимо стеклянной стены, через которую открывался захватывающий вид на серое море под пепельным небом, с рядами белых бурунов, бегущих к берегу. Лифт доставил их в подземный гараж с известняковым полом, где стояло больше двух десятков машин. Здесь же находился и хозяин. Джейн вновь удивилась: это был один из самых знаменитых киноактеров своего времени. Высокий, красивый, чернокожий. Его обольстительная улыбка очаровала немало женщин во всем мире. Он обнял Трэхерна, а когда их с Джейн представили друг другу, взял обе ее руки в свои:

– Все друзья Дугала… в высшей степени подозрительны! Но к вам это не относится. Какое агентство представляет вас?

Трэхерн поспешил перевести:

– Он хочет сказать, агентство по поиску талантов. – Затем обратился к актеру: – Джейн не связана с кино. Сейчас она – частный детектив или что-то вроде этого.

– Я не раз играл частных детективов, – сказал актер, – и даже нанимал их, но ни один не произвел на меня такого впечатления, как вы, мисс Хок.

В центре гаража стоял скоростной патрульный внедорожник «гуркх» в гражданском исполнении. Выглядел он так же грозно, как тактические бронеавтомобили, бронированные джипы и машины специального назначения, продаваемые канадской фирмой «Террадайн» во всем мире: высота – около восьми футов, длина – более двадцати футов, колесная база – не меньше ста сорока дюймов. Колеса с безопасными шинами. Единственным отличием от военного варианта было отсутствие амбразур. Внедорожник напоминал трансформер, который только что начал превращаться из обычной машины в гигантского робота. Актер заговорил с улыбкой страстного коллекционера:

– Восьмицилиндровый дизельный двигатель с турбонаддувом, объем – шесть литров семьсот. Триста лошадей. Полный вес этой крошки со всеми опциями и топливом в двух баках, на сорок галлонов каждый, – около семнадцати тысяч фунтов. Но она легка в управлении и разгоняется до нужной скорости. Внутри вы будете в безопасности, если только не соберетесь атаковать танк.

Трэхерн протянул ему конверт:

– Чек на четыреста пятьдесят тысяч. Мне нужны подписанные документы на машину.

Актер в недоумении проговорил:

– Дугал, я ничего не понимаю.

– А что тут понимать? – прорычал Трэхерн. – Я не могу ждать несколько месяцев, пока «Террадайн» доставит мне новую. А ты уезжаешь на несколько месяцев, чтобы сниматься в двух фильмах… кстати, «Оскара» ты за них не получишь, даже не надейся. Можешь заказать новый «гуркх» – его доставят как раз к твоему возвращению.

– Но ты можешь взять его просто так.

– Нет, это неправильно, – сказал Трэхерн, сердито нахмурившись и тряхнув головой. – Я могу попасть в переделку. Лучше тебе продать его, а не дать на время.

Актер, прирожденный любитель приключений, спросил – не озабоченно, а заинтересованно:

– В переделку? В какую переделку?

– Да в какую угодно, – ответил Трэхерн с мрачным видом, насупив брови, словно одаренный предсказатель, который видит будущее только в темном свете. – И больше я ничего не скажу. Ты должен иметь правдоподобную отмазку. Если ты не передумал и согласен ввязаться в это, предоставь старому другу одному сверкать голой задницей.

Актер изобразил на лице выражение «упаси бог»:

– Пусть лучше меня поразит проказа. Храните это в тайне, капитан.

– Если мы сделаем то, что задумали, и вернем тебе «гуркх», ты при желании сможешь купить его у меня за вычетом расходов на ремонт. Или я оставлю его себе. Как скажешь. А теперь нам предстоит долгий путь в ночи. Я был бы рад послушать твои бесконечные голливудские истории, но мне нужны эти чертовы документы на машину.

– Что-то с чем-то? – улыбнулся актер, повернувшись к Джейн.

– Пожалуй, – согласилась она.

– Думаю, вы понимаете, во что ввязываетесь вместе с ним?

– Думаю, да.

Длинную наклонную улицу очистили от перекрестка до перекрестка, и машины ФБР перегородили въезд на нее с обоих концов квартала, в котором находился дом Брэнуика. Этажом ниже никто не жил. Тех, кто жил в доме напротив, тихонько отвели под покровом тьмы на безопасное расстояние, подальше от места потенциальной схватки.

На другой стороне улицы, выше по склону, стояли Силверман и специальный агент Хэрроу, наблюдая за происходящим. Прикрытием им служили кроны деревьев и фургон водоканализационной компании, который на самом деле был позаимствован у другой спецслужбы – Управления по борьбе с наркотиками. В фургоне сидели, ожидая команды, шестеро спецназовцев в бронезащитной одежде повышенной прочности.

Стояла тихая ночь. Но вот с запада прилетел легкий ветерок, и деревья заговорщицки зашептались.

В доме, за которым велось наблюдение, свет горел почти во всех комнатах первого этажа, а на втором – лишь в нескольких. Шторы были раздвинуты, нигде не просматривалось никакого движения.

Сначала к зданию подошли два агента в обычной одежде и легких кевларовых жилетах под рубашками, без головной защиты, совершенно непохожие на полицейских. Один из них поднялся на четыре ступеньки между каменными львами и встал у стены, между входной дверью и окном. Второй отправился к восточному концу дома, прошел через металлическую калитку, обогнул постройку и исчез из вида.

Агент, стоявший у фасадного окна, прижал к стеклу присоску, в центре которой находился высокочувствительный емкостный микрофон с широким диапазоном частот. К ремню агента был пристегнут аудиопроцессор размером с пачку сигарет, запрограммированный на идентификацию и отсеивание ритмических посторонних шумов, исходивших от туалетного вентилятора, холодильника и других бытовых приборов, – так проще было различать голоса и звуки, связанные с человеческой активностью. В наушник поступали те звуки, которые процессор определял как релевантные. Прослушивающее устройство передавало звуки и на отдаленный приемник, в данном случае – на смартфон Силвермана. Они с Хэрроу слушали уже минуты две. Тишина в доме ничем не нарушалась; если там и были люди, все они пребывали в криогенном сне.

Агент, исчезнувший за восточной стеной дома, снова появился, пройдя через калитку, и присел рядом с живой изгородью, почти невидимый в темной одежде. Секунду спустя завибрировал телефон Хэрроу. Тот послушал, дал команду отходить и отключился.

– Он видел через окно мертвое тело на полу кухни, – сообщил Хэрроу Силверману. Потом он подошел к фургону и приказал спецназовцам проникнуть в дом Брэнуика и зачистить его.

Этот день стал днем откровений, каждое последующее событие было важнее предыдущего, а их совокупность, казалось, складывалась в пророчество, которому Натан Силверман никак не хотел верить. Даже если Джейн оказалась в тисках не по своей вине, если жизнь ее сына находилась под угрозой, если ее мотивы были безупречными, она ввязалась в очень нехорошую историю. В отчаянной ситуации люди совершают такие поступки, которые закон не может простить ни при каких обстоятельствах. Джейн была симпатична Силверману, он понимал ее, доверял ей… но ее образ в глазах начальника секции начал понемногу тускнеть.

Джейн сидела за рулем «гуркха», который мчался на север по федеральной трассе номер 5. Шестиступенчатая автоматическая трансмиссия работала ровно, а благодаря звукоизоляционным свойствам брони дорожный шум проникал в салон меньше, чем она ожидала. Машина ехала по горам Техечапи, с обеих сторон простирались национальные лесные заказники: слева – Лас-Падрес, справа – Анхелес. На пути встречались мелкие городки с населением от нескольких сотен до пары тысяч человек, в остальном – бескрайняя темнота под небом, затянутым тучами, закрывшими луну и звезды.

Ее «форд» остался в Малибу, в гараже актера. Она заберет его оттуда, если останется в живых.

Здесь, на пассажирском сиденье джипа, Трэхерн казался менее объемным, чем в «форде», а поскольку машина была армейского типа, он выглядел к тому же не таким комичным, более угрожающим, напоминая опасного революционера, готового взрывать банки и биржи. Время от времени он бормотал что-то себе под нос, но беседы не начинал. Когда до перевала Техон оставалось несколько миль, Джейн сказала:

– Значит, он берет ваш чек, дает вам документы и даже не хочет знать, что у вас на уме, не втянете ли вы его в нехорошую историю, которая подпортит ему репутацию?

– Да, я помню.

– Это был вопрос.

– Что за вопрос?

– Почему он пошел на это?

– Мы давно знакомы.

– Это все объясняет.

– Хорошо.

– Это была ирония.

Он достал из кармана платок, отхаркался, сплюнул и убрал его.

– Я пытаюсь расшевелить вас, – сказала она.

– Все так делают.

– Так почему он согласился, не задавая вопросов?

– Вы не отстанете от меня, да?

– Я должна вас понять.

– Ни один человек не может понять другого, – проворчал он. – В двух словах: он решил пойти в армию в шестнадцать лет и соврал насчет своего возраста. Прослужил четыре года, три из них – в войсках специального назначения. Мы вместе хлебнули всякого.

– Война?

– Выглядело как война, хотя называли ее иначе.

– И что же вы хлебали вместе? Если конкретнее?

– Значит, так: я не говорил вам того, что скажу сейчас.

– Чего не говорили?

– Он считает, что я спас ему жизнь.

– Почему?

– Я убил нескольких человек, которые пытались убить его и других ребят-спецназовцев.

– И много было этих нескольких?

– Двенадцать, а может, четырнадцать.

– И вы получили крест «За выдающиеся заслуги».

– Нет, крест дали за другое. А теперь нельзя ли заткнуться, хоть ненадолго?

– Затыкаюсь, – сказала она.

Они миновали перевал Техон на высоте в тысячу сто футов и начали спуск в долину Сан-Хоакин, площадью в несколько тысяч квадратных миль, – долину, где некогда была самая плодородная земля на свете.

По обе стороны от шоссе тянулась бескрайняя равнина – вплоть до далеких гор, в свете луны казавшихся невполне реальными: слегка подсвеченные изображения таинственных вершин. Среди этой бескрайности там и сям виднелись одинокие огоньки фермерских домов, а кое-где мерцали созвездия маленьких городков с такими названиями, как Пампкин-Сентер, Дастин-Эйкрс, Баттонуиллоу.

Джейн подумала, что в этом буколическом царстве могут обитать люди, твердо знающие свое место в этом мире, живущие спокойно, без стрессов и тревог, которые возникают в других местах. И если такие люди есть… не сочтены ли их дни?

Несмотря на ужасающую рану на лице и первые признаки разложения, мертвец на полу явно был Робертом Брэнуиком, известным также как Джимми Рэдберн. Водительские права в бумажнике, извлеченном из кармана брюк без нарушения положения тела, подтвердили результаты визуального опознания.

Кухонные шкафы были сильно повреждены дробинками, многие из которых валялись на полу, отскочив от твердых поверхностей.

– У Брэнуика оружия нет, – сказал Джон Хэрроу.

– Может, его взял убийца? – предположил Силверман.

– Непохоже.

Силверману пришлось согласиться.

– Если бы у Брэнуика был дробовик, а у его противника – пистолет, он был бы жив, а на полу лежал бы другой жмурик, – добавил Хэрроу.

В памяти Силвермана промелькнули три отрывка из видеозаписи: умерший, тогда еще живой, с двумя портфелями идет по парку… женщина на роликах отбирает у него портфели… женщина на роликах и Джейн выбегают из гаража отеля, перебросив содержимое портфелей в мешок для мусора. Видимо, Хэрроу вспомнил то же самое, потому что он сказал:

– Убит выстрелом в лицо с короткого расстояния, хотя у него не было оружия. Если на его руках обнаружатся следы пороха, я соглашусь, что оружие у него было. Если не обнаружатся, получается, что его просто расстреляли.

– Не обязательно. Но давайте подождем результатов экспертизы.

Спецназовцы уехали. Из коридора появился еще один агент:

– Лос-анджелесская полиция и фургон с криминалистами в пяти минутах отсюда.

Когда агент ушел, Хэрроу сказал Силверману:

– Муж Хок покончил с собой?

– Да.

– Она в отпуске.

– Была.

– А сейчас уже не в отпуске? Если она работала над чем-то в моей юрисдикции, почему меня не поставили в известность?

– Не давите на меня, Джон. Завтра я сделаю все необходимое. Кое-чего вы не знаете, да я и сам еще не сложил пазл.

– Я знаю точно, что операция «Винил» развалилась у меня на глазах и что парень, который всем заправлял, стал трупом.

– Я вас понимаю. Но у вас есть список клиентов «Винила», который составляли несколько месяцев. Теперь мы можем начать действия против главных мерзавцев.

– Без Брэнуика, который дал бы на них показания.

– У вас будут другие крысы для дачи показаний.

– Я только хочу сказать, что есть основания для того, чтобы отложить операцию.

– Основания есть, – согласился Силверман. – Но есть и основания для того, чтобы ускорить операцию. Всегда есть основания.

Он посмотрел на часы, которые показывали 11:05 – время восточного побережья. В глаза ему словно насыпали песок. Он устал. Больше делать здесь было нечего. Нужно было поехать в отель, поесть и обдумать сегодняшние события, чтобы понять, выглядят ли они настолько же зловеще по прошествии нескольких часов.

Джейн хотела бы ехать быстрее, но опасалась, что ее может остановить дорожный патруль. Бронированный автомобиль привлекает внимание полиции. Трэхерн – большевистский бомбометатель, попавший не в свое время, – ничуть не был похож на человека, который может заплатить почти полмиллиона за тачку. Если патрульный попросит их выйти из машины, то, скорее всего, увидит, что они вооружены. Если Джейн задержат, ей останется только ждать, когда враги найдут ее.

На этом «гуркхе» имелись все удобства люксового автомобиля, включая первоклассную музыкальную систему, но приходилось считаться с Трэхерном, любившим подумать в тишине.

Проехав более двухсот миль – если верить навигатору, оставалось еще почти триста, – они съехали с федеральной трассы на заправку, залили почти опустевший главный бак, и Трэхерн расплатился своей кредиткой. Джейн купила четыре сэндвича с беконом и индейкой и две бутылки колы.

Трэхерн сел за руль и стал есть на ходу. Когда с едой было покончено, он съехал на обочину и остановился, чтобы Джейн перебралась на водительское место. Она решила, что ее спутник хочет подремать, но тот не спал и смотрел на дорогу, правда таким неподвижным взглядом, словно пребывал в трансе.

Джейн устала. У нее болела спина, онемели ягодицы. За один бесконечный день она проехала от Лос-Анджелеса до Сан-Диего, потом проделала весь этот путь из Сан-Диего, находясь за рулем с самого утра, почти десять часов. Спать пока не хотелось, но физической усталости сопутствовала умственная. Оживленный разговор помог бы не утратить бдительности, но Трэхерн не был завзятым рассказчиком с запасом блестящих анекдотов.

Через семьдесят миль после заезда на заправку полил сильный дождь. Потоки воды омывали дорогу, цеплялись за покрышки. Джейн не знала, помогает ли полный привод при аквапланировании, но механически включила его.

Путешествие в обществе Трэхерна не переставало казаться странным, а теперь это ощущение усилилось. Порывы ветра, налетавшие с разных сторон, создавали бледнокрылых водяных призраков, перебегающих дорогу. Мир вне мчащейся бронированной махины, казалось, распался, осталась только темнота и в ней – короткий отрезок дороги, которая, возможно, через несколько сотен футов заканчивалась пропастью.

Наконец Трэхерн нарушил долгое молчание:

– Вы, верно, думаете, что это война сделала меня таким. Но все было иначе.

Если он хочет сказать что-то, решила Джейн, лучше промолчать и дать ему высказаться. Трэхерн говорил не столько с ней, сколько с самим собой, глядя на ветровое стекло: дворники возвращали нормальный вид на дорогу, но не могли возвратить смытый напрочь мир за ее обочинами.

– На самом деле, – продолжил Трэхерн, – армия – это лучшее, что случилось со мной. Я ощутил себя нужным, понял, что могу приносить пользу. До этого я долгое время чувствовал себя бесполезным.

Габаритные огни восемнадцатиколесной фуры, ехавшей перед ними, стали ближе, и Джейн пришлось плестись за ней, сбросив скорость с семидесяти миль в час до пятидесяти.

– Когда мне было десять, – сказал Трэхерн, – мне довелось услышать, как убивают мою сестру.

Натан Силверман попробовал забронировать номер в последнюю минуту перед отлетом из Остина. Выбор оказался небогатым. Большинство отелей близ аэропорта и в западной части Лос-Анджелеса были переполнены, оставались только дорогие. Он раскошелился на маленький номер люкс в Беверли-Хиллз – гостиная, спальня, ванная с богатой отделкой. После регистрации, в девять часов – в двенадцать по его времени, – Силвермана провели в номер. Тишина, уют и нежные, как мякоть свежего фрукта, цвета, казалось, оправдывали затраты.

Хотя он собирался вернуться на ночь в Виргинию, годы работы в Бюро приучили его отправляться в путь с набором предметов первой необходимости и переменой одежды. Он принял душ, завернулся в гостиничный халат и открыл бутылку пива из мини-бара, и в этот момент принесли обед.

Молодой официант, явно новичок, неумело накрыл круглый игральный столик белой скатертью, поставил вазочку с цветами, разместил столовые приборы и салфетки и все так же неловко переложил еду с тележки на столик. Он был вежлив и исполнен лучших намерений, извинился за ошибки, и Силверман дал ему слишком щедрые чаевые, сказав: «Не беспокойтесь, в вашем возрасте все начинающие».

Филе миньон и гарниры были великолепны. Клубника и черника со сливками. Отличный горячий кофе в термосе.

Он встал сегодня в четыре утра, день оказался долгим и тяжелым. Но несмотря на усталость, он сомневался, что хорошо выспится. Слишком много волнений. Слишком много вопросов, оставшихся без ответа.

Он налил вторую чашку кофе из термоса, но прежде чем сделать глоток, очнулся и понял, что уснул на стуле.

Усталость была безмерной, пронимала до костей. Чтобы встать на ноги, ему потребовалось сделать усилие. Пол наклонился, словно отель плыл по морю. Спальня была непонятно где. Но наконец он нашел ее. И кровать. Выяснилось, что он был не прав насчет бессонницы.

Ему снилась бескрайняя техасская равнина, плоская до самого горизонта, с травой по колено и кладбищенски спокойная, кроме тех мест, где бежал он. Обжигающее солнце неподвижно висело прямо над головой, он проделывал милю за милей, но не отбрасывал ни малейшей тени. Хотя в поле зрения не было никаких преследователей, он знал, что его преследуют. Он боялся бесконечного безоблачного неба и понимал: нечто неведомое людям спустится на землю, чтобы схватить, кастрировать и расчленить его. Закрылась дверь – этот звук ни с чем нельзя было спутать. Силверман сделал полный оборот на месте, но на этой вековечной равнине не возвышалось ни одной постройки, ни одного сооружения с дверями. Мужской голос позвал его: «Натан? Ты слышишь меня, Натан?» Но он оставался один, совершенно один. Солнце. Небо. Трава. Он бежал.

Струи дождя стучали по пуленепробиваемому лобовому стеклу, словно залпы дроби.

– Ее звали Джастин Картер, – сказал Дугал Трэхерн, – потому что ее отец был первым мужем моей матери. Моя единоутробная сестра. На четыре года старше меня. Она всегда была рядом со мной, до тех пор пока…

Он на минуту погрузился в молчание, словно решил вообще не делиться тем, что его мучило.

Джейн подозревала, что он не говорил об этом много лет. Может быть, даже ни разу после случившегося. Об убитой сестре невозможно было узнать в Интернете: фамилия сестры не позволяла сразу же связать ее с Трэхерном, а кроме того, ему было тогда всего десять. В те годы закон надежно защищал детей от любопытства журналистов.

– Джастин была очень умной, – продолжил Трэхерн, – и доброй, и веселой. Несмотря на разницу в четыре года, мы были близки, всегда близки с тех пор, как я себя помню. Даже между близнецами такого не бывает.

В его голосе послышалась какая-то новая нотка. Резкость уступила место нежности, но такой нежности, которую окрашивала скорбь. Джейн скосила глаза на Трэхерна и увидела, что его лицо побледнело, приобрело цвет белой пряди в бороде. На лбу собрались маленькие капельки пота. Он не сводил глаз с дороги, которая в этот миг вела его не в будущее, а далеко в прошлое.

– Мне было десять, ей – четырнадцать. Суббота. Наш отец… мой отец, ее отчим… уехал по делам. Мать отправилась к больной подружке. Дома были только я и Джастин. Раздался звонок в дверь. Обычный с виду парень. Я увидел его через боковое окно. Доставщик цветов. Роз. Обычный с виду парень с розами. Мы знали, что открывать дверь незнакомым людям нельзя. Мы знали. Я знал. Я открыл дверь. Он сказал: «Привет, малыш, это для девочки, которую зовут Джастин». Он протягивает мне розы. Я беру их, а он ударяет меня другой рукой в лицо. И вот он внутри. Захлопывает дверь. Я лежу на полу. Вокруг разбросаны розы. Он наклоняется и снова ударяет меня в лицо. Я не могу предупредить Джастин. Я отключаюсь. На… на какое-то время меня нет.

После заезда к актеру в Малибу Джейн сказала Трэхерну, что должна его понять. Он ответил, что ни один человек не может понять другого. Наверное, порой лучше не понимать.

– Когда я прихожу в себя, – продолжил Трэхерн, чей голос стал звучать тише, – рот у меня залеплен лентой. Я совсем не могу двигаться. Мне больно. Лицо распухло. Несколько зубов выбито. Во рту кровь. Я слышу голоса. Поначалу ничего нельзя разобрать. Перед глазами туман. Я моргаю, чтобы видеть четко.

По смертельно бледному лицу Трэхерна стекали ручейки пота – возможно, смешанного со слезами. Пальцы рук, лежавших на коленях, сжались в кулаки, распрямились, снова сжались и распрямились, словно он хотел крепко схватиться за что-то.

– Я на полу в ее… в спальне Джастин. Он перенес меня туда. В ее спальню. И теперь он… что-то делает с нею. – Ужас, исказивший его лицо, никак не соответствовал спокойному, ровному голосу. – Она умоляет его прекратить это. Но он не прекращает. Она плачет. Умоляет его. Но он продолжает. Потом видит, что я пришел в себя. Приказывает мне смотреть. Нет. Не буду. Мои глаза плотно закрыты. Я не могу пошевелиться, чтобы помочь ей. Липкая лента. Руки онемели. Ноги онемели. Липкая лента. Я не могу пошевелиться и вынужден все слышать. Не могу оглохнуть по своей воле. Это продолжается… час. Дольше. Меня переполняют ярость, страх… и ненависть к себе. – Он перешел на шепот: – Я хочу умереть.

Джейн теперь была не в состоянии даже искоса взглянуть на него, увидеть, насколько глубоко его страдание, не смягченное ни годами, ни успехами. Она сосредоточилась на дороге, на водопадах дождя и скользком асфальте. Мокрое шоссе и дождь – с этим она могла иметь дело.

– Я хочу умереть. Но вместо меня он убивает ее. Она ему больше не нужна. И он… просто выбрасывает ее. Он делает это… делает это… ножом. – Голос этого большого человека стал маленьким, шепот превратился в бормотание, но каждое слово звучало четко. – Проходит какое-то время. Потом он говорит: «Эй, парень, посмотри сюда». Нет, я не буду смотреть. Он говорит: «Ты следующий. Смотри и запоминай».

Джейн больше не могла справляться с дождем и дорогой. Пришлось съехать на обочину и остановиться. Она откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Немыслимый рассказ смешивался в ушах с шумом дождя. Трэхерн продолжил говорить чуть более громким голосом:

– Я не слышу, как возвращается мама. Он тоже не слышит. В кабинете отца, внизу, лежал пистолет. Моя мать поднимается в комнату. Стреляет в убийцу. Один раз. Стреляет в него один раз. Потом берет пресс-папье с письменного стола Джастин. Швыряет в окно. Кричит. Моя мать кричит. Не сводит с него пистолета и кричит. Она не зовет на помощь. Она кричит, потому что не может иначе. Кричит, пока у нее не садится голос, пока не приходит полиция, но и тогда она продолжает кричать. Она не стреляет в него второй раз. Не убивает его. Не знаю почему. Не знаю, почему она не смогла.

Трэхерн открыл пассажирскую дверь и вышел в ночь. Стоя под дождем, он смотрел на темную равнину.

Джейн ждала. Ей оставалось только ждать.

Наконец он вернулся и захлопнул дверь, весь промокший, сочащийся водой. Ей хотелось выразить свое сочувствие, но все слова, которые приходили в голову, были не просто несоразмерными – оскорбительными в своей несоразмерности. Трэхерн сказал:

– У матери был мягкий характер, ни грана жесткости. После этого она стала другой. Надломленной. Опустошенной. Пять лет спустя она умерла. В сорок один год. Оторвался какой-то тромб и попал в мозг. Наверное, она хотела смерти. Думаю, такое возможно. Убийцу звали Эмори Уэйн Юделл. Однажды он увидел Джастин, которая возвращалась домой из школы. Он выслеживал ее неделю, наблюдал за домом, выжидал. Он до сих пор жив. Получил пожизненное, но жив. Это несправедливо. И я тоже. Я тоже все еще жив.

– Я рада, что вы живы, – сказала Джейн.

Трэхерн не напрашивался на утешение – сидел молча, пока Джейн не перевела рычаг в режим движения и не вернулась на шоссе. Потом он заговорил:

– Почему есть люди… почему есть столько людей, которым нужно контролировать других, приказывать им, использовать их, если получится, уничтожать тех, кого нельзя использовать?

Джейн поняла, что вопрос не риторический, что Трэхерн хочет получить ответ.

– Почему на свет появились Гитлер, Сталин, Эмори Уэйн Юделл? Не знаю. Демоническое воздействие или непорядок в мозгу? Но разве это важно? Может быть, важно то, что не все ломаются, что мы можем дать отпор Эмори Юделлам, Уильямам Овертонам, Бертольдам Шеннекам, дать отпор и остановить их, прежде чем они воплотят в жизнь свои мечты.

К северу от Стоктона дождь уменьшился, а еще через две мили совсем прекратился. Целый час никто не нарушал молчания. Потом Дугал заговорил:

– Будь у меня пистолет, я бы выстрелил в него дважды. Опустошил бы весь магазин. Я бы его убил.

– И я тоже, – сказала Джейн.

В Сакраменто они съехали с Пятого шоссе на Восьмидесятое. Час спустя, в 1:40 ночи – было уже воскресенье, – они оказались на окраине Напы. Неоновый щит над длинным зданием мотеля гласил: «ЕСТЬ СВОБОДНЫЕ НОМЕРА».

Чтобы «гуркх» не попал в камеры, Джейн припарковалась в квартале от мотеля. Вид Дугала, скорее всего, испугал бы ночного портье, поэтому внутрь вошла одна Джейн. Она заплатила наличными за два номера для себя, воображаемого мужа и воображаемых детей, предъявив фальшивые права на имя Рейчел Харрингтон, в регистрационном бланке обозначила модель машины – «форд-эксплорер» – и указала поддельный номер. У ночного портье с седыми волосами была челка, какую носят монахи.

– Животные есть?

– Нет.

– С животными можно расположиться в северном крыле.

– У нас была собака, но недавно она умерла.

– Сочувствую. Детям очень тяжело в таких случаях.

– Всем нам тяжело. И мужу, и мне.

– А что за собака?

– Золотистый ретривер. Мы звали его Скутером.

– Замечательные собаки – золотистые ретриверы.

– Это правда, – согласилась Джейн. – Лучше всех.

Оставив «гуркх» в квартале от мотеля, они взяли с собой свои вещи. Дугал поставил сумку у своей двери, а чемодан – у номера Джейн. Она несла второй чемодан и кожаную сумку, где лежали шесть тысяч долларов.

– Все, о чем я говорил там, по дороге…

– Останется там, – заверила Джейн.

– Хорошо. – Он двинулся было к своему номеру и вдруг повернулся к ней:

– Я скажу одну вещь. Только не говорите ничего.

– Ладно.

– Такая дочь, как вы, – благословение для родителей.

После этого они разошлись по номерами. Позднее, лежа в темноте в кровати с пистолетом под соседней подушкой, Джейн думала о своем отце, о том, как благодаря ему она стала такой, какая есть, хотя и не следовала его примеру.

На несколько часов она погрузилась в глубокий сон, но это не был сон ангела, безупречного в своей невинности.

Натан Силверман проснулся с головной болью и горьким вкусом уксуса и пепла во рту. Несколько секунд он не мог понять, где находится. Потом вспомнил: Остин, Сан-Франциско, Лос-Анджелес, Роберт Брэнуик, убитый выстрелом в голову, отель.

Когда он сел, скинув ноги с кровати, появилось легкое головокружение, но оно быстро прошло. На нем были футболка и трусы. На полу лежал роскошный халат. Силверман недоуменно смотрел на него, будучи не в силах вспомнить, как разделся.

«Натан? Ты слышишь меня, Натан?»

Он испуганно оглядел комнату, но голос звучал внутри его. Этот голос он слышал раньше… где-то слышал.

Ночная горничная застелила постель еще до того, как Силверман зарегистрировался в отеле, но он так и не забрался под одеяло с простыней – уснул, лежа сверху.

Прикроватные часы показывали 8:16. В окна проникал утренний свет. Он лег в половине одиннадцатого, после того как поел. Девять с половиной часов? Обычно он спал шесть часов, никогда семь.

Свет в номере был включен, значит он горел всю ночь.

Силверман чувствовал себя разбитым и каким-то нечистым, словно выпил слишком много, что случалось редко, или провел ночь с проституткой, чего не случалось никогда.

В гостиной стояла пустая бутылка из-под пива: больше никакого спиртного он не пил. Рядом – пустая тарелка и чашка, полная холодного кофе. На полу валялась салфетка.

Дверь в коридор была закрыта на засов, как и положено. Отчего ему пришло в голову, что дверь может быть не заперта? Цепочка висела, но Силверман никогда не закрывался на цепочку: сорвать ее ничего не стоило. Эти приспособления имели в основном психологическое значение: клиенты чувствовали себя в полной безопасности.

Он взял маленькую бутылку пепси из мини-бара, открутил крышку и прополоскал рот, чтобы прогнать горький вкус.

В туалете он с удивлением обнаружил, что его моча стала необычно темной, и не мог понять почему. Вымыв руки под краном, он увидел маленький красный синяк на сгибе правой руки и темную точку в его центре, напоминавшую след от укола булавкой. Прямо над веной. Все выглядело так, будто у него недавно брали кровь, хотя ничего такого не было. Наверное, чей-то укус, который случайно пришелся в это место. Силверман осмотрел себя, но больше не нашел ни одного следа от укуса.

Он всегда возил с собой аспирин. Взяв две таблетки, он запил их пепси-колой, надеясь, что это не синусовая боль, – тогда от аспирина не будет проку. После долгого стояния под горячим душем ему стало лучше, он более или менее пришел в себя. Вытершись, он достал свежие трусы и начал думать о том, что надо заказать билет на рейс в Виргинию.

Зазвонил телефон. В каждой комнате номера имелся свой аппарат, а тот, что был установлен в ванной, висел на стене.

– Да?

– Доброе утро, Натан, – сказал Бут Хендриксон. – Жаль, что ты именно так отреагировал на то, что я сказал в Остине.

– Бут? Откуда ты знаешь, где я остановился?

Бут Хендриксон сделал ему необычное предложение.

– Да, хорошо, – ответил Силверман и еще несколько минут слушал его, после чего повесил трубку.

Он ощущал слабость. Услышанное потрясло его, и он сел на пол, спиной к стене. Потрясение скоро уступило место печали, усугубленной смятением: как Джейн могла так поступить, разрушить его доверие к ней? Он был подавлен оттого, что полностью ошибся в ней как в агенте и человеке.

Наконец он поднялся. Расчесывая влажные волосы перед зеркалом в ванной, он увидел отражение телефона на противоположной стене, рядом с вешалкой для полотенец. Он повернулся и удивленно посмотрел на аппарат, испытывая странное чувство: телефон сейчас зазвонит и он снова услышит голос Рэндольфа Кола, министра внутренней безопасности.

Он ждал, но звонка, конечно, не последовало. Его предчувствия никогда не сбывались. Не сбылось и это.

Кол звонил несколькими минутами ранее, когда Силверман натягивал на себя трусы и думал о рейсе в Виргинию. Новости о Джейн, полученные от Кола, были просто обескураживающими, к списку ее преступлений вряд ли можно было добавить что-нибудь еще.

Он закончил причесываться, включил электробритву и начал бриться, глядя в глаза своему отражению. Постепенно печаль уступала место злости, негодованию на Джейн, которая семь лет водила его за нос.

Несмотря на воскресенье, Силверману предстояла работа, которую он не мог отложить. Надо было что-то делать с Джейн Хок. Она перешла на темную сторону. Черт побери, да она просто без оглядки ринулась туда. Пятно на Бюро. Он должен ее остановить.

Он оделся, прежде чем облачиться в куртку, достал из прикроватной тумбочки наплечные ремни, надел их, отрегулировал и сунул в кобуру короткоствольный «смит-вессон».

В тумбочке лежал второй пистолет. Он его туда не клал и никогда прежде не видел. Кобура для ношения оружия рукояткой вперед имела регулируемые ременные зажимы. Озадаченный Силверман достал кобуру и вытащил пистолет: «Кимбер-Раптор II» под патроны калибра .45 АСР. Ствол длиной в три дюйма. Магазин на восемь патронов. Вес не больше полутора фунтов – для незаметного ношения.

Каким бы странным ни казалось присутствие пистолета, еще более странным было то, что Силверман тут же счел его нужной для себя вещью. Закрепив кобуру на поясе, он вставил в нее пистолет.

В голове вертелась мысль: «Рэндольф Кол хочет, чтобы у меня было еще одно оружие». Кол не работал в Бюро, Силверман ему не подчинялся, а ношение не оформленного надлежащим образом оружия нарушало правила ФБР, но по какой-то причине это не имело значения. Через минуту после обнаружения пистолета Силверман привык к нему и больше не выказывал ни озабоченности, ни любопытства.

Он надел спортивную куртку, посмотрел в большое зеркало на задней стенке двери стенного шкафа и решил, что пистолета никто не заметит.