Часть четвертая
Тихий уголок

Виргиния. Натан Силверман остался на работе на час дольше обычного, чтобы еще раз пересмотреть материал, полученный из Лос-Анджелеса во второй половине дня, – смонтированный из отдельных фрагментов видеоролик с записью того, что произошло в Санта-Монике – в парке «Палисейдс» и в отеле. Внутри отеля, в общественных помещениях, было не так много камер, но они снимали в высоком разрешении.

Джейн стоит у входа в фойе, спиной к камере. Открывает дверь. Амазонка на роликах вкатывается внутрь с двумя портфелями и направляется прямо к лифтам. Джейн надевает цепочку на дверь, защелкивает замок на цепочке. Потом присоединяется к женщине на роликах возле лифтов. Вот они обе в кабинке. Выходят из кабинки в гараж. Женщина несет коньки, Джейн – мешок для мусора. Наконец обе бегут вверх по пандусу.

Вероятно, у них была машина в проулке или где-нибудь поблизости. Опасаясь обвинений во вторжении в частную жизнь, хозяева отеля не установили камеру в проулке. Как и власти города. Куда девались после этого Джейн и женщина на роликах, неизвестно.

Съемку в парке и на улице вели более дешевые и более старые камеры, линзы их объективов покрылись пылью. Качество изображения было низким. Чтобы иметь хоть какой-нибудь шанс опознать действующих лиц, нужно было терпеливо обработать видео, приложив большие усилия.

Одно было бесспорно: Джейн договорилась о некоем обмене в парке, но при этом опасалась ловушки. Судя по количеству людей, связанных с человеком, несшим портфели и воздушный шарик – «СЧАСТЬЕ, СЧАСТЬЕ», – она оказалась права, предполагая двойную игру с его стороны.

Силверман пока не открыл дело в связи с этим, решив, что поначалу сам будет выполнять функции специального агента. Кроме того, он не предупредил директора о вероятности того, что агент сорвался с цепи. Ничего хуже этого не бывает. Бюро должно обрушиться всей своей мощью на человека, который, действуя от его имени, нарушает закон, после того как дал присягу соблюдать его. Если будет выдвинуто такое обвинение – пусть даже оно окажется ложным, – на репутации Джейн навсегда останется пятно, а ее жизнь, давшая трещину после смерти Ника, будет окончательно поломана.

В голове Силвермана постоянно звучал голос Глэдис Чан: «Но боялась она не за себя, а за своего маленького колибри, своего сына».

Заканчивалась пятница. Расследование преступлений шло в круглосуточном режиме и без выходных, но в тех случаях, когда никому не угрожала смерть и не затрагивались вопросы национальной безопасности, Бюро по субботам и воскресеньям сбавляло обороты. Итак, Натан мог с полным правом отложить дело Джейн Хок до понедельника.

Однако действия Силвермана в течение следующих трех суток могли определить и его дальнейшую судьбу, хотя его заботила в первую очередь судьба Джейн. Они с Ришоной заказали столик в своем любимом ресторане в Фоллз-Черч. Он поделится с ней всеми мыслями о шагах, которые собирается предпринять в связи с этим. В конце концов, он идет по канату не один, а вместе с Ришоной. Пока никто еще не выразил желания обрубить канат, но на следующей неделе наверняка выразит. Если ты действуешь на основе принципов, смягчаемых сочувствием, рано или поздно объявится человек с топором.

На пути домой машин оказалось не так много, как он предполагал.

Погода стала меняться, становясь весенней. Сумерки приобрели волшебный голубой оттенок, как в работах Максфилда Пэрриша. В темнеющем небе одна за другой появлялись звезды, – казалось, они рождаются ежесекундно. А прошлым вечером, во время грозы, отремонтированная им ливневка устояла.

Может быть, судьба в этот момент до такой степени благоприятствовала ему, что прогулка по канату стоила того.

Понятно, что за деньги счастье не купишь, но поездка за рулем «бентли» успокаивала взволнованный разум. Час пик в Большом Лос-Анджелесе продолжался часа четыре; штат, где были построены лучшие хайвеи в стране, по качеству дорог стоял на последнем месте. Но для того, кто сидел в овертоновском «бентли», почти все выбоины на запущенных дорогах амортизировались фантастической подвеской.

В этом, подумала Джейн, и состояла проблема таких людей, как Овертон. Развратило его не богатство, а то, как он решил его употребить. Сначала он отгородился от жизни, которой живут обычные люди, потом решил, что стоит выше масс, отказался от ограничений, налагаемых моралью и традицией, а впоследствии решил полностью отказаться от совести как от бесполезного артефакта, годного лишь для существ примитивных и суеверных. Он сделал себя раковой опухолью на теле человечества.

Ровная езда в «бентли» сглаживала острые углы ее возбуждения, но не уменьшала негодования, которое, казалось, переходило в холодную, непримиримую ярость.

Местная «Аспасия» находилась рядом с Сан-Марино, на межобщинной территории, – живописные и величественные старые дома и поместья по соседству с Пасаденой. Навигатор «бентли» направил туда Джейн, давая подсказки тем же бесстрастным голосом, каким указал бы на книжный магазин или церковь.

По словам Овертона, объект – как же она ненавидела это уклончивое слово! – занимал реконструированный особняк на участке в три акра. Навигатор велел свернуть с тихой пригородной улицы налево. Джейн остановилась на подъездной дорожке; лучи фар высветили две створки металлических ворот высотой в десять футов, с радиальными линиями и всевозможными завитками. С дороги увидеть дом было невозможно. По обе стороны от ворот тянулась каменная стена, огораживающая участок, тоже десятифутовая. Стена была украшена декоративным узором, сверху торчали остроконечные колья. На почтовом ящике не стояло имени – только номер дома.

Когда Джейн опустила окно, чтобы рассмотреть панель домофона, она не увидела бдительного объектива. У ворот, по всей видимости, тоже не было камеры, как и говорил Овертон. На крупной панели она набрала четыре цифры членского номера Овертона и его пароль «Видар» – имя норвежского бога, которому суждено пережить Рагнарёк, войну, что уничтожит весь мир и всех других богов. Громадные ворота начали открываться внутрь, и она подумала: неужели все эти одержимые жаждой власти дураки берут имена языческих богов?

Она достала пистолет, навернула на него глушитель и положила на пассажирское сиденье так, чтобы до него легко было дотянуться.

С учетом обстоятельств допроса Овертона и его страданий в том случае, если она не появится, Джейн полагала, что он ее не обманул. Рассказ об охранниках, запрограммированных на то, чтобы не видеть членов клуба, поначалу показался ей нелепой ложью, чистейшей фантазией, но потом она вспомнила марширующих мышей на видео Шеннека.

Ей предстояли не только разведка на местности и расследование. Ей предстояло что-то новое, ужасное и по-прежнему неизвестное, несмотря на все, что она уже выяснила.

Ее обуяли дурные предчувствия, и она слегка помедлила в нерешительности.

Но ехать было больше некуда. Любому, кто знал Джейн лишь поверхностно, ее история показалась бы бредом параноика. А влиятельные друзья, способные поверить ей и попытаться прийти на помощь, могли заплатить за это своими жизнями.

Овертон знал больше, чем сказал ей, но добровольно он больше ничего не выдал бы. У Джейн не хватало духа пытать его, вытягивать сведения из него клещами, вырезать лезвием.

Из кармана своей спортивной куртки она извлекла серебряный овал, в котором на мыльном камне был вырезан профиль женщины. Половинка сломанной камеи. В ее памяти зазвучал голос Трэвиса: «Я сразу понял, что это к удаче». Она погладила каменный оберег большим пальцем и сжала его в кулаке.

Мгновение спустя она положила камею в карман и проехала сквозь ворота, не исключая того, что дальше придется прорываться с боем.

У Борисовича есть трехкомнатные апартаменты с ванной на первом этаже особняка. Очень комфортно. Его снабдили всем, что нужно. Он счастлив. В его жизни нет волнений.

У Володина есть собственный номер на первом этаже. У Володина тоже есть все, что нужно. Он счастлив. В его жизни также нет волнений.

Оба сидят у Борисовича и играют в карты за обеденным столом. Азартные игроки, они не играют на деньги. У них нет нужды в деньгах.

Большую часть времени они проводят за игрой. Самые разные карточные игры. А еще нарды. Шашки. Маджонг. Игр много.

В общей игровой комнате они нередко играют в бильярд или дартс. Иногда в шаффлборд. Есть еще боулинг с системой автоматической установки кеглей.

Члены «Аспасии» никогда не пользуются игровой комнатой. Она предназначена для Борисовича, Володина и девушек.

Их наниматели – предусмотрительные и щедрые люди. Борисович считает, что ему повезло с работой. Он знает, что и Володин чувствует себя счастливым. И благодарным. Их наниматели – предусмотрительные люди. И щедрые.

Утром, между девятью и одиннадцатью, когда приезда членов не ожидают, и Борисович, и Володин выберут себе по девушке. Сейчас в резиденции восемь девушек. Они очень красивые. И покорные.

Борисович и Володин могут делать с девушками все, что угодно. Нельзя только причинять им боли. Борисович и Володин не принадлежат к числу членов.

Сегодня они играют в кункен.

У каждого – по стакану кока-колы.

Когда-то они были запойными пьяницами. Теперь ни один из них не прикасается к алкоголю. Спиртное им не требуется.

Печальная жизнь осталась позади. Они о ней почти не думают. И почти не помнят ее. Теперь они счастливы.

Борисович во время игры почти ничего не говорит. Володин тоже. А если они разговаривают, то главным образом об игре или девочках. Или о том, что́ будут есть на обед.

Многие люди разговаривают в основном для того, чтобы высказать свои жалобы или выразить беспокойство. Борисовичу и Володину не о чем беспокоиться, не на что жаловаться.

Они не выходят за пределы участка. Трудности жизни в мире за стеной больше их не волнуют.

Под рукой у обоих пистолеты «уиллсон-комбат» сорок пятого калибра, оснащенные глушителями. За десять месяцев существования объекта им только один раз пришлось убить – а потом избавиться от тел – посторонних, всего двух человек, которые однажды вечером вместе проникли на территорию объекта.

Они получили удовольствие, убив их. Изменение ритма жизни.

Володин раскрывает полный набор парных карт, зарабатывая бонусные очки, а Борисович слышит приятный женский голос извещателя сигнализации: «Член клуба впущен на территорию через ворота».

Извещатель не человек. Это автоматическая система мониторинга важных событий, происходящих в «Аспасии».

Володин тоже получает сообщение. Он напрягается и наклоняет голову, точно слова доходят до него через уши. Но слова поступают иным путем.

Обоим сейчас нечего делать. Они не имеют никакой власти над членами и не испытывают к ним никакого интереса.

Володин записывает счет.

Борисович тасует карты.

За воротами длинная дорожка тянется между колоннадами освещенных финиковых пальм. Массивные ниспадающие кроны образуют подобие крыши над двумя полосами, выложенными брусчаткой. При виде такого впечатляющего подъездного пути Джейн решила, что в конце дорожки стоит отель, величественнее всех прочих. А может быть, изысканный дворец.

И в самом деле, она увидела что-то вроде дворца: огромную виллу в испанском стиле. Рельефные оштукатуренные стены под черепичной крышей были светло-золотыми или имели подсветку этого цвета. Большую террасу со входной аркой в римском стиле окружали внушительные перила.

Овертон сказал, что нужно проехать мимо дома к другому, но тоже внушительному сооружению с десятью гаражными местами. Одна из дверей автоматически открывалась во время приближения «бентли».

Джейн не хотелось ставить машину в гараж: если вдруг случится опасность, то она не сможет открыть дверь и взять ее. Но если бы что-то пошло не так, ворота на въезде стали бы намного более серьезным препятствием, чем гаражные двери. Эту преграду она не смогла бы преодолеть. Если бы удача отвернулась от нее, пришлось бы, вероятно, перелезать через высокую стену.

Овертон сказал, что и в плохую, и в хорошую погоду член клуба может воспользоваться туннелем между гаражом и домом. Для Джейн туннель мог обернуться смертельной ловушкой.

Она вышла из гаража. Подъемная дверь опустилась позади нее.

Пистолет она не стала прятать, хотя и держала его наготове; ствол вместе с глушителем доходил до середины икры.

Здесь, в более тихой части долины, вечер был настолько спокойным, что городской улей вокруг поместья казался почти покинутым. Луна курилась, как чаша летучего яда.

Джейн поднялась на три ступеньки и через разрыв в перилах прошла на террасу.

В римской арке с колоннами по бокам была устроена цельная деревянная дверь. Над сводом располагался архитрав, поддерживаемый капителями, над архитравом – желобчатый фриз, а над фризом – карниз, на котором стояли два каменных конкистадора в натуральную величину, каждый со щитом и копьем. Фасадные окна в бронзовых рамах теплились светом, превращавшим скошенные кромки стекол между средниками в драгоценные камни.

В большом доме, окруженном пальмами, было что-то сказочное, но, несмотря на его красоту и волшебную ауру, Джейн вспомнила о «Заколдованном замке» Эдгара По и его жутких обитателях.

У порога не имелось ни одной камеры, но у дверей была клавиатура вроде той, что позволила ей проникнуть за ворота. И вновь она ввела членский номер Овертона и пароль «Видар».

Защелки электронного замка отошли, и за дверью показался большой холл с элегантным полом из двух видов паркетин – черных с золотыми прожилками и белых с черными.

Держа пистолет в руке, сбоку от себя, Джейн вошла внутрь.

Автоматическая дверь закрылась за ней, защелки вошли на место.

Голосом, не уловимым ни для одного уха, извещатель объявляет: «Член клуба впущен в дом».

Борисович сдает карты.

– Что, еще одна ликвидация? – недоумевает Володин.

– То ли будет, то ли не будет, – говорит Борисович.

– Дважды в день – никогда еще такого не было. По крайней мере, я не помню.

– И даже дважды в месяц. Ликвидации случаются редко.

– Это точно, – соглашается Володин.

– Очень редко.

Володин смотрит на свои карты:

– Снова хочешь в кункен?

– Меня устраивает.

– Можно принести шашки.

– Шашки тоже устраивают.

– И меня, – говорит Володин.

– Так, значит, кункен? – спрашивает Борисович.

Володин кивает:

– Еще немного. Почему бы и нет?

– Почему бы и нет? – поддерживает его Борисович.

За вестибюлем вздымаются двадцатифутовые стены главного холла с кессонным потолком и французскими известняковыми плитами на полу. П-образный в плане дом с трех сторон окружает двор, который можно видеть через окна в бронзовых рамах высотой во всю стену, помещенные между известняковых колонн. Внешнее пространство слегка подсвечено фонарями в старинном стиле, а в центре расположен бассейн размером с озеро. Он сверкает голубизной, как громадный сапфир, из него поднимаются, изгибаясь, струи пара, словно страждущие призраки.

Дом был объят сверхъестественной тишиной – такого полного беззвучия Джейн никогда прежде не наблюдала. Вдоль стен холла на постаментах стояли выразительные бронзовые изваяния, а на изящных столиках – пары больших японских ваз.

Если «Аспасия» и была тем, чем претендовала быть, то в ней не наблюдалось никаких стандартных деталей отделки, свойственных борделям. Атмосфера, дышавшая утонченным вкусом и высоким стилем, позволяла членам клуба удовлетворять самые смелые желания и считать себя выше никчемных людишек, которые живут в захудалых медвежьих углах или учились не в тех университетах, а то и вовсе не посещали университет.

От Овертона Джейн знала, что на цокольном этаже расположены квартиры охранников, комнаты общего пользования, кухня и другие помещения. Но главное находилось на втором этаже, где у каждой девушки были свои апартаменты.

За холлом располагались две шикарные лестницы: правая вела в восточное крыло, левая – в западное. Известняковые ступеньки. Замысловатые бронзовые балюстрады. В стенах вдоль каждой лестницы были отделанные мрамором ниши со статуями богинь Древней Греции и Рима, выше человеческого роста, – Венеры, Афродиты, Прозерпины, Цереры…

Джейн стояла в тишине у подножия лестниц, смотрела вверх, туда, где тоже царила тишина, и понимала, что этот изысканный бордель – мавзолей, где могут быть похоронены мечты и надежды. Дальше идти не хотелось. Она подумала о лабораторных мышах, марширующих в ногу, и задумалась: не обнаружится ли в ходе расследования, связанного с Шеннеком и его заговорщиками, что-нибудь настолько чудовищное, что за ним нельзя будет увидеть будущее?

Растление существовало с незапамятных времен во всех странах. Если растление затрагивало сердце, культура могла найти путь к выздоровлению, хотя и с немалыми усилиями. Если растление касалось разума, нащупать путь к возрождению было труднее, потому что сердце вело по ложному пути. Если же оно поражало и разум, и сердце, что тогда?..

В конце концов, выбора у нее не было. Она пошла вверх по лестнице.

Ширина холла на втором этаже не превышала двенадцати футов, а отделан он был не менее пышно, чем помещения внизу. По словам Овертона, на втором этаже насчитывалось десять апартаментов – пять в восточном крыле и пять в западном, где оказалась Джейн. На каждой двери была декоративная рамка с золотыми листьями, а в ней – портрет девушки, которая занимала эти апартаменты. Портреты, фотографии в компьютерной обработке, выглядели как картины маслом, только в рамке находился не холст, а большой плоский экран.

Если девушка в этот момент принимала другого члена клуба или не могла открыть по другой причине, экран гас, и создавалось впечатление, будто портрет вырезали из рамы. В этом крыле было две пустые рамы. Возможно, где-нибудь в этот момент удовлетворялись самые смелые желания, но звуки наслаждения или боли не проникали в холл.

Джейн остановилась перед портретом евразийки поразительной красоты. Девушка сидела в простом китайском кресле, на резной спинке которого были изображены схватившиеся друг с другом драконы. На девушке была пижама красного шелка с белыми гвозди́ками на одной стороне. Слева, на груди, – цветок, роняющий белоснежные лепестки, которые падали на блузку и на ногу в шелковой штанине.

Джейн повернула дверную ручку, и дверь, оказавшаяся автоматической, распахнулась сама по себе. Ее толщина составляла не менее восьми дюймов. Вес двери, вероятно, был таким огромным, что автоматика становилась необходимой.

Она вошла в прихожую, изящно обставленную в стиле Шанхай-деко: деревянные панели медового цвета с отделкой из черного дерева, все остальные предметы – серебристые или темно-фиолетовые. Дверь, мягко закрывшись, издала короткий пневматический звук, словно имела герметическое уплотнение.

У Джейн возникло ощущение, что она вошла не в комнату, а в инопланетный корабль и сейчас столкнется с чем-то настолько чуждым, что уже никогда не сможет стать прежней.

За прихожей находилась гостиная, где на кресле с изображенным на нем драконом сидела девушка с портрета, в красной пижаме с опадающими лепестками хризантемы.

Джейн думала, что компьютер преувеличил красоту женщины, сделав из фотографии подобие картины маслом. Но в действительности женщина оказалась такой же красивой, а возможно, выглядела еще более ошеломительно – картина не могла передать всего этого. Ей было слегка за двадцать.

Она улыбнулась, поднялась с кресла и застыла на месте, но не в откровенно соблазнительной позе проститутки и даже не с видом хорошо воспитанной, элегантной куртизанки – просто держала руки по бокам, чуть наклонив голову. Точеное лицо обрамляли черные волосы, ниспадающие на плечи, почти как у воспитанной девочки, ожидающей родительской похвалы. Темные глаза смотрели прямо, но при этом как-то застенчиво, а когда она заговорила, голос, как показалось Джейн, принадлежал девушке лет на десять моложе и был искренним, не поставленным.

– Добрый вечер. Я счастлива, что вы смогли меня посетить.

Девушка видела пистолет в руке Джейн, но не проявила ни малейшего беспокойства или хотя бы интереса, словно ей не полагалось судить и даже задумываться о том, что держит в руке посетитель.

– Принести вам коктейль? Чай? Кофе?

– Нет, – сказала Джейн. – Нет, спасибо. Как вас зовут?

Девушка наклонила голову, ее улыбка стала еще приветливее.

– А как бы вам хотелось меня называть?

– Так, как вас зовут.

Голоса звучали приглушенно не только потому, что они говорили тихо: стены, казалось, поглощали звук, словно имели звуконепроницаемую обивку, как в трансляционных кабинках радиостанции.

Девушка кивнула:

– Можете называть меня Лу Лин. – (Каким бы ни было ее настоящее имя, Джейн не сомневалась, что ее звали иначе.) – А как называть вас?

– Какое имя вам нравится?

– Можно называть вас Фиби?

– Почему Фиби? – недоуменно спросила Джейн.

– На греческом это означает «яркая и блестящая», – сказала Лу Лин и потупилась. – Хотите, я включу музыку?

Пройдя мимо нее к ближайшему окну, Джейн сказала:

– Пока не надо. Не могли бы мы сначала… немного поговорить?

– Это будет мило, – сказала Лу Лин.

Джейн постучала костяшками пальцев по стеклу. Толщина окна казалась просто невероятной. Как минимум тройные стекла.

– Не хотите сесть со мной на диван? – спросила Лу Лин и села сама, подогнув под себя ноги и изящно вытянув одну руку вдоль спинки дивана.

Джейн уселась в нескольких футах от Лу Лин, а пистолет положила на подушку, сбоку от себя, но не с той стороны, где сидела девушка.

– Визит дамы доставляет мне особое удовольствие, – сказала Лу Лин.

Джейн уже задавалась вопросом, принимают ли в клуб одних мужчин или и женщин тоже. Судя по всему, принимали не только мужчин.

– Полагаю, такое случается не часто.

– Недостаточно часто. Женщина с женщиной – это нечто особенное. Вы очень красивы, Фиби.

– Ну, до вас мне далеко.

– Вы скромны в той же мере, что и красивы.

– Как давно… вы здесь, Лу Лин?

Улыбка на лице девушки не то чтобы застыла, но окрасилась удивлением.

– Здесь нет времени. У нас нет часов. Мы вышли из мира, из времени. Здесь хорошо.

– Но вы должны знать, как долго это длится. Месяц? Три месяца?

– Мы не должны говорить о времени. Время – враг всего хорошего.

– А вам никогда не хотелось уйти отсюда? – спросила Джейн.

Лу Лин вскинула брови:

– Зачем мне уходить отсюда? Что есть в этом мире, кроме уродства, одиночества и ужаса?

Ее слова не казались заготовленными заранее, но в каждом жесте, в каждом ответе было что-то заученное. Несмотря на неподдельные интонации юного голоса и кажущуюся искренность выражений на лице девушки, в ней было что-то ненастоящее, почти неземное.

Когда Борисович раскрывает карты, сумма которых меньше десяти, и игра заканчивается, извещатель сообщает о неуместном вопросе, заданном членом клуба одной из девушек. Извещатель не подслушивает разговоров в комнатах наверху, но получает от девушек те вопросы и фразы, которые считаются потенциальным нарушением протокола. Сейчас прозвучало вот что: «А вам никогда не хотелось уйти отсюда?»

Услышав этот вопрос, Володин отрывает глаза от карт и встречается взглядом с Борисовичем.

Борисович пожимает плечами. Время от времени члены задают сомнительные вопросы, хотя ни один из них пока не вызвал серьезного происшествия.

Самое неприятное из всего, что случается, – это необходимость время от времени осуществлять ликвидацию. В остальном ничто не вызывает особых проблем. У него и Володина есть все, что нужно. Они счастливы. Трудности жизни остались позади. Они не думают о трудностях. И почти не помнят их. Не хотят помнить и поэтому не помнят.

Володин тасует карты.

Несмотря на исключительную красоту Лу Лин и ее явное умение владеть собой, испытываемое ею чувство беззащитности стало для Джейн почти таким же заметным, как ее красное шелковое одеяние. Девушка потеряна и одинока, но отрицает и то и другое.

А может быть, дело не только в отрицании и с ее разумом происходит нечто ужасное? Может быть, она совершенно оторвалась от действительности, не способна осознать свое положение и выразить истинные чувства?

– Лу Лин, как вы проводите время, когда нет посетителей?

– Я отвечаю за чистоту в моих апартаментах, но это не требует особого труда. У меня есть все удобства. Мои наниматели щедры.

– Значит, вам платят?

Лу Лин кивнула, улыбаясь:

– Мне платят добротой и всем необходимым, предоставляют убежище от уродливого мира.

– В «Аспасии» нет ничего уродливого.

– Нет, – согласилась Лу Лин. – Ничего такого. Это самое прекрасное место на земле.

– А когда вы не убираете, тогда что?

– Я готовлю себе еду, мне это очень нравится. Очень. У меня есть все кухонные машины, я знаю тысячу и один рецепт. – Она внезапно оживилась и хлопнула в ладоши, словно радуясь возможности приготовить что-нибудь для посетителя. – Фиби, позвольте приготовить для вас чудесный обед.

– Может быть, позже.

– Это хорошо. Хорошо. Вам понравится, как я готовлю.

– Вы убираете апартаменты, готовите. А что еще… когда нет посетителей?

– Занимаюсь физическими упражнениями. Я люблю упражнения. Внизу есть гимнастический зал со всем необходимым. У меня есть точное расписание, когда и что я должна делать. Я должна поддерживать в хорошем состоянии свое здоровье и свою внешность. Точное расписание упражнений и строгая диета. Я все выполняю. Не отлыниваю. У меня все прекрасно получается.

Джейн закрыла глаза и медленно сделала несколько глубоких вдохов. Она допрашивала серийных убийц, задавала вопросы об их самых жестоких желаниях и способах убийства, но этот разговор потребовал от нее такого нервного напряжения, какого она не испытывала раньше.

Ее преследовала навязчивая картинка – марширующие мыши на видео. Перед глазами стоял Ник, зарезавший себя своим боевым ножом, купающийся в собственной крови. Судьбу Ника, мышей и этой девушки определило пагубное применение эффективной технологии, которую Джейн представляла себе лишь в самом общем виде. И хотя люди, стоящие за этой схемой, этим заговором, этим образом нового ада, ставили перед собой хорошо понятные ей цели, у них были также намерения (для чего эти самоубийства?), которых она совсем не понимала.

– Хотите теперь коктейль? – спросила Лу Лин.

Джейн открыла глаза и отрицательно покачала головой.

– А другие девушки здесь? Вы их знаете?

– О да, они – мои друзья. Замечательные друзья. Мы вместе занимаемся в спортивном зале. Иногда вместе развлекаем какого-нибудь посетителя.

– И как их зовут?

– Девушек?

– Да. Как их зовут?

– А как бы вы хотели их звать? – спросила Лу Лин.

– Вы не знаете их имен, – сказала Джейн. – Вы не знаете, кто они и откуда. Верно?

– Конечно же, я их знаю. Они – мои друзья. Хорошие друзья. Замечательные. Мы вместе занимаемся в тренажерном зале.

– А бывает так, что вы смеетесь вместе с ними, Лу Лин?

На гладком, безукоризненном лице появились морщинки, но тут же пропали, как рябь в пруду от брошенного камня, – начали исчезать, не успев оформиться, а когда Лу Лин заговорила, пропали вовсе.

– Я не понимаю, о чем вы спрашиваете, Фиби.

– Вы плачете вместе с ними?

Девушка кинула на нее понимающий взгляд. По обивке дивана зашуршал красный шелк – она переместилась ближе к Джейн и положила руку ей на бедро.

– Фиби, вам будет приятно сделать что-нибудь такое, чтобы я заплакала? В боли есть красота, в унижении – еще более яркая красота. В «Аспасии» нет ничего, кроме красоты, ничего уродливого, и я полностью ваша. Вы владеете мной.

Здесь, в этом темном дворце красоты, вдруг возникло нечто мерзкое, и Джейн поднялась с дивана, чувствуя дрожь отвращения и тошноту.

– Я вами не владею. Никто вами не владеет.

Извещатель получает от девушки сомнительные заявления, сделанные членом клуба, и передает их Борисовичу и Володину: «Я вами не владею. Никто вами не владеет».

Они откладывают в сторону карты. Смотрят на пистолеты, лежащие на столе, но не берут их.

– Это всего лишь член, – говорит Володин.

– Проникновения на объект не зафиксировано, – говорит Борисович, так как тревоги не было.

Насилие к членам клуба не применяется ни в коем случае.

Иногда член клуба привязывается к какой-нибудь девице настолько, что хочет стать ее единственным обладателем – или обладательницей – за стенами «Аспасии». Этого допускать нельзя. Члена клуба следует разубедить, предостеречь от неосмотрительного поступка. Другие члены, если они находятся здесь, должны побеседовать с ним или с ней и побудить изменить свое решение.

Но пока этот член, похоже, не сказал и не сделал ничего такого – не перешел порога, за которым требуется их вмешательство. Извещатель примет решение в соответствии со своей программой.

Когда Джейн поднялась с дивана, Лу Лин тоже встала и положила руку ей на плечо, словно желая утешить:

– Фиби, ничто из происходящего здесь не запретно. У вас есть свои желания, у меня – свои. И больше ничего.

Глаза девушки беспокоили Джейн, но не потому, что та смотрела на нее в упор, не потому, что ее взгляд был неподвижным и неглубоким, словно у куклы со стеклянными глазами, – он вовсе не был таким. Глаза Лу Лин напоминали блестящие темные озера, а взгляд был бездонным, как бездонна любая загадка, имя которой – человек. Но у этой глубины была одна особенность: казалось, в ней нет жизни, нет бесчисленных надежд, честолюбивых устремлений и страхов, мечущихся в глазах других людей, как косяки рыбы. Несмотря на всю их глубину, ее глаза были пустыми: океанская бездна, где давление губительно, жизнь встречается редко, а молчание утонувших нарушается очень редко.

– У вас есть желания, Лу Лин? Есть? – спросила Джейн.

Детская застенчивость снова овладела девушкой. Тихий голос стал еще тише:

– Да, у меня есть желания. Мои желания – ваши желания. Быть готовой к использованию и используемой – вот желание, которое переполняет меня.

Джейн отступила, так что рука Лу Лин больше не лежала на ее плече, и взяла пистолет с дивана.

Как и прежде, девушка никак не проявила своего отношения к оружию. Может быть, она приняла бы с улыбкой даже пулю. В конце концов, в «Аспасии» не могло происходить ничего уродливого, а зло, совершенное членом клуба, автоматически превращалось в добро.

– Мне пора уходить, – сказала Джейн и направилась к двери.

– Я вас разочаровала?

Джейн остановилась, развернулась и посмотрела на Лу Лин с печалью, которой не ведала никогда прежде и которая переплеталась с гневом, страхом, неверием и уверенностью. Она видела перед собой не просто девушку с мозгами, промытыми сектой, которая лишила ее свободы, – это было нечто большее: ее мозги выскребли, оставили только порванные нити, а потом эти нити связали в новую личность. Джейн не знала, с кем – или с чем – она разговаривала: то ли с неким остатком девушки, которая раньше была полноценной личностью, то ли с телом, которым управляла враждебная программа.

– Нет, Лу Лин. Вы меня не разочаровали. У вас нет возможности разочаровать члена клуба.

Безукоризненное светящееся лицо оживилось улыбкой.

– Это хорошо. Хорошо. Я надеюсь, вы вернетесь. Я могла бы приготовить для вас идеальный обед. Я знаю тысячу и один рецепт. Я ничего так не хочу, как сделать вас счастливой.

Если бы глубоко внутри девушки оставалась хоть частичка личности, испускавшая крик, неслышный здесь, на поверхности, далеко ото дна, Джейн забрала бы ее из «Аспасии». Но к кому, к чему, куда? Чтобы ее идентифицировали по отпечаткам пальцев и вернули в семью, которой она больше не знает? И кто узнает эту новую девушку, сотканную из тонких нитей, оставшихся от ее прежней сущности? Никакие психологи не вылечат ее. Если хирург сделает ей трепанацию черепа и найдет там наносеть, оплетающую мозг, то не поймет, как эту сеть удалить, а девушка, скорее всего, не переживет операции.

– Я ничего так не хочу, как сделать вас счастливой, – повторила Лу Лин и снова села на диван. Улыбаясь, она одной рукой безостановочно разглаживала ткань обивки, на которой сидела гостья.

Джейн задумалась. Когда эта девушка не убирала свои апартаменты (что не требовало больших затрат времени), не готовила себе еду, не занималась в тренажерном зале, когда никто не обладал ею – как часто она сидела, уставившись прямо перед собой, одинокая, безмолвная, неподвижная, словно кукла, брошенная ребенком, который отказался от игрушек и перестал ее любить?

Дверная ручка в ладони Джейн была куском льда. Откликнувшись на прикосновение, дверь открылась сама, и Джейн вышла в коридор. Дверь закрылась.

Казалось, в холле стало холоднее; Джейн дрожала, ноги ее подгибались. Она прислонилась к стене и медленно сделала несколько глубоких вдохов. Пистолет оттягивал руку своей тяжестью.

Извещатель не сообщает о новых нарушениях со стороны члена клуба при общении с девушкой номер шесть.

Борисович и Володин ждут развития событий, на несколько секунд утратив интерес к карточной игре.

Но никакого развития событий не происходит, и Володин говорит:

– Уже стемнело. Можно заняться ликвидацией.

– Можно, – соглашается Борисович, поднимается из-за стола, берет свой пистолет, сует его в наплечную кобуру.

Володин делает то же самое.

Они не надевают пиджаков. Оружие их ничем не прикрыто. Туда, куда они направляются, гости не заходят.

Оба выходят из апартаментов Борисовича.

Джейн собралась было открыть другую дверь и поговорить еще с одной девушкой, но поняла, что не узнала бы ничего нового – только печальную правду, которую знала и так. Разговор был бы таким же тревожным и гнетущим, как беседа с Лу Лин.

Секс был частью сути «Аспасии», но не всей сутью. Более важными частями были грубая сила, доминирование, унижение и жестокость. Сексуальные контакты, происходившие здесь, не имели отношения к любви и к какой-либо привязанности и ни в коем случае – к продолжению рода. Девушки, как и дом, были необыкновенно красивыми, и погрязшие в пороках посетители могли притворяться перед собой и другими, что в их безжалостной жестокости есть красота, что абсолютная власть и их сделала красивыми, а не бесчестными и одержимыми дьяволом.

Только один раз в своей жизни Джейн испытывала такой страх и такую беспомощность, и было это давным-давно.

Разговор с другими девушками, низведенными до состояния Лу Лин, не дал бы ничего, но, вероятно, на первом этаже можно было узнать что-нибудь полезное. Задняя лестница была рядом, огороженная с обеих сторон, в отличие от шикарной главной лестницы – превосходный тир вертикального расположения. И все же она пошла туда и спустилась с такой скоростью, какую только могла себе позволить.

Лестницы были одним из препятствий, которые она училась преодолевать в Академии, тренируясь в Хоганс-Элли – городке из кирпичных и деревянных сооружений, с судом, банком, магазином, кинотеатром, баром, мотелем, площадкой по продаже подержанных машин и многими другими вещами, – прекрасно спроектированном, продуманном в деталях центре подготовки в условиях, близких к реальным. В Хоганс-Элли никто не жил. Все преступники были каскадерами, подготовленными специальным агентством.

Спускаясь по лестнице, Джейн чувствовала себя так, будто ее тренировки в Хоганс-Элли, муляже настоящего города, проводились специально для проникновения в «Аспасию», которая тоже была своего рода муляжом: здесь обитали девушки и охранники, но никто не жил по-настоящему.

За шестнадцать недель пребывания в Куантико она время от времени проходила по Хоганс-Элли, когда там не проводилось учений и на улицах не было никого. Джейн не отличалась суеверием, но иногда ей казалось, что это заколдованное место и она видит конец света: люди бросили свои обиталища и на планете бьется только ее сердце.

Когда она сошла с последней ступеньки, ощущение конца света снова охватило ее, и на сей раз для этого имелись более веские основания. В «Аспасии» в полной мере проявлялись самые темные желания человека: иметь абсолютную власть, подчинять, требовать покорности, устранять все несогласия и возражения. Технология, делавшая Лу Лин счастливой, когда ею пользовались, когда она сидела в ожидании боли и унижения, была технологией хозяев улья, которые хотели переустроить мир в соответствии со своей утопией и, таким образом, уничтожить его.

Западное крыло первого этажа пустовало. Длинный холл тянулся к главной лестнице и прихожей, расширяясь перед ней, так, словно он рос с каждым шагом Джейн. Она открыла одну из двух дверей слева, нашла выключатель, увидела гимнастический зал с велотренажерами, приспособлениями для накачки мышц, беговыми дорожками… Первая дверь справа, как ей показалось, вела на кухню, но, открыв ее, она очутилась в странной комнате без окон, где горели потолочные светильники. Пол, выложенный белой керамической плиткой. Белые стены. В середине – стол на подставке того же цвета, что и пол, со столешницей из нержавеющей стали. Все вместе – вроде каюты космического корабля из фантастического фильма.

На столе лежала обнаженная девушка.

Издали девушка казалась спящей, но это впечатление рассеялось, когда Джейн подошла ближе. Голубые, с лиловатым оттенком глаза были широко открыты, словно ее потрясло увиденное в последнюю секунду жизни. Странгуляционные борозды на изящной шее свидетельствовали о насильственном удушении, хотя ни галстука, ни шарфа, ни веревки, которые могли послужить орудиями убийства, поблизости не было. Кровь на подбородке стекла с языка, который несчастная прокусила в предсмертной агонии, – зубы так и остались вдавленными в мякоть.

При жизни блондинка не уступала по красоте Лу Лин, ее лицо было совершенным, а тело изваял сам Купидон. Как и Лу Лин, по внешности она оставляла Джейн далеко позади. И все же Джейн подумала: «Это могла быть я, это и есть я. Это я, только не сейчас, а завтра, через неделю или через месяц, потому что победить людей, имеющих такую власть, невозможно».

К этой комнате примыкала другая, дверь между ними была полуоткрыта.

Если бы Джейн принадлежала к тем людям, которые бегут от опасности, а не навстречу ей, она, вероятно, бросилась бы наутек. Но бежать значило обесчестить себя и еще раз предать мать, которую она уже предала девятнадцать лет назад. В этом мире не вознаграждают за бегство. Если вы бежите от чего-то, то неизбежно сталкиваетесь с чем-то похожим.

Она подошла к полуоткрытой двери, толкнула ее, перешагнула через порог.

Перед ней стояла чрезвычайно мощная газовая топка. «КРЕМАЦИОННАЯ СИСТЕМА ПАУЭР-ПАК III» – название, данное изготовителем. Такие штуки обычно встречались только в похоронных конторах.

В голове зазвучал голос Лу Лин. «Фиби, вам будет приятно сделать что-нибудь такое, чтобы я заплакала? В боли есть красота».

Джейн заранее знала, что такие вещи непременно должны происходить в месте, которое способствует осуществлению абсолютной власти и проявлению всех пороков, носители которых обслуживали эту власть. Да, она знала, но старалась не вспоминать о своем знании. Если ты – Давид, сражающийся с Голиафом, тебе не хочется заострять внимание на габаритах противника, его склонности к насилию или жестокости.

Убийства во время секса не могли случаться слишком часто, иначе пришлось бы все время искать новых девушек, похищать их или добывать иным способом, а потом программировать. Но даже если такое случалось редко, они предвидели, что время от времени это будет происходить, и приготовились к тому, чтобы порой избавляться от обременительного трупа – по-видимому, испытывая угрызения совести не в большей степени, чем нацисты или Сталин, отправившие на тот свет миллионы людей.

Джейн ощущала себя совсем маленькой, стоя перед кремационной системой. Маленькой, как ребенок.

В «Пауэр-пак» под высоким давлением подавался газ, внутри ревело пламя. Кремационную систему готовили к работе.

Поняв это, Джейн вышла в первую комнату и двинулась к двери. Из холла появились двое.

Это были крупные, неотесанные на вид мужчины, с наплечными портупеями для пистолетов с глушителями, позволявшими мгновенно выхватить оружие.

Свой пистолет Джейн держала в руках – доставать его не требовалось. Ей даже не пришлось делать сознательных усилий, чтобы поднять его вверх: она вдруг обнаружила, что держит его перед собой на вытянутых руках.

Вошедшие никак не отреагировали на присутствие Джейн, словно та была сделана из прозрачного стекла. Они подошли к мертвой девушке, лежавшей на металлическом столе, словно образ из ночного кошмара. Тот, что был крупнее, сказал:

– Для этого нужна темнота.

– Да уже темно, – возразил другой. – Уже два часа, как темно.

– Темнота нужна, потому что пойдет дым.

– Никто не увидит никакого дыма. Система почти не дает дыма.

Присутствие тела – сам факт случившегося, – казалось, нисколько не затрагивало их.

– Хорошая система. Мне нравится. Но дым все-таки есть.

– Очень хорошая система. И в любом случае уже почти ночь.

Несколько секунд Джейн думала, что они играют с ней в какую-то интеллектуальную игру, что они сейчас вытащат свои пистолеты и повернутся к ней. Но потом она вспомнила слова Овертона: «Они не видят членов, потому что… запрограммированы».

Поверив Овертону, она решилась приехать сюда. Но, лишь столкнувшись на практике с этой формой пассивной невидимости, она поняла, как все работает.

Глаза мужчин воспринимали ее. Вид комнаты, передаваемый через зрительные нервы в мозг, включал в себя Джейн с такой же неизбежностью, как мертвую девушку на столе. Однако фильтрующая программа стирала Джейн из картины, которая формировалась в мозгу. У ворот, а потом у входной двери она воспользовалась членским номером Овертона и его паролем, и поскольку тревожная сигнализация не сработала, не известила о том, что кто-то незаконно проник на участок, охранники верили, что в доме нет никого, кроме девушек и пришедших к ним членов клуба. Картинка перед глазами отражала реальность, но мозг считывал ее с нарушениями.

Поскольку члены клуба «Аспасия» не желали, чтобы их лица появлялись где-нибудь в связи с «объектом», в программе безопасности образовалась дыра, и эта дыра спасла жизнь Джейн.

Всего лишь технология, но действовавшая волшебным образом, – темное, дьявольское волшебство, которое вызывало у Джейн недоверие. Держа охранников на прицеле, она отступила назад, подальше от них, будучи убеждена, что, если смело пройти мимо мужчин, волшебство рассеется и они увидят ее. Она отступила в угол.

Более высокий – шесть футов и четыре дюйма, не меньше, – прошел в дверь крематория. Второй остался у стального стола и разглядывал обнаженное тело мертвой девушки. Если бы он поднял голову, то посмотрел бы прямо в тот угол, где стояла Джейн.

Потом он нахмурился. До этого лицо его было настолько пустым, что Джейн усомнилась: мелькала ли когда-нибудь в его извилинах хоть одна мысль? Нахмурившись, он поднял глаза и стал поворачивать голову, оглядывая комнату.

Может быть, это было игрой воображения, но ей почудилось, что взгляд охранника на миг остановился на том самом месте, где находилась она.

Продолжая хмуриться, он наклонил голову.

Джейн затаила дыхание. Если программа не позволяла ему увидеть ее, значит не позволяла и слышать. Но лучше было пока не дышать.

Тяжелые скулы наводили на мысль о том, что он не родился от мужчины и женщины, а был наспех слеплен из подручного материала; надбровные дуги нависали над глазами, подозрительно смотревшими на мир.

Наконец он опустил глаза на мертвую девушку, но взгляд его был таким же бесстрастным, как если бы он смотрел на пустой стол.

Из крематория вернулся первый охранник, катя перед собой тележку из нержавеющей стали. Посмотрев на голое тело блондинки, он сказал:

– Номер четыре.

– Номер четыре, – согласился тот, что был пониже.

– Мы должны освободить комнату.

– Подготовить ее для нового номера четыре, – подтвердил тот, что был пониже.

У компьютерных гуру есть слово для обозначения людей, которые считают, что находятся в офлайне, хотя на самом деле это не так: «дураки». На самом же деле лишь немногие из тех, кто считает, что находится в офлайне (включая верящих в скорый конец света), действительно находятся там. Если кого-то, как Джейн, было почти невозможно выследить и все же этот человек, прибегая к различным средствам, незаметно выходил в Интернет, о нем говорили, что он находится в «тихом уголке».

Вот уже два месяца Джейн пребывала в тихом уголке, который теперь стал еще надежнее: ее не воспринимали не только новейшие приспособления, но и обычные пять чувств этих охранников, что позволяло ей свободно передвигаться.

– Давай жечь, – предложил тот, что был повыше.

– Давай, – согласился тот, что был пониже.

Они переложили блондинку со стола на тележку, словно мешок с мусором, словно она превратилась в ничто и никогда не была живым человеком.

Это выглядело чрезмерным варварством, непростительным унижением, и Джейн была готова пристрелить их за такое отношение к человеческому телу. Но они тоже были в своем роде жертвами, и если даже совершали жестокости и злодейства до установки мозгового имплантата, доказать это она не могла, не имея достаточно улик, чтобы приговорить их к смерти. И в любом случае теперь они были в известном смысле сродни живым мертвецам.

Они провезли тележку через открытую дверь в крематорий. Джейн вышла из комнаты и быстро направилась к выходу.

Проходя мимо лестницы, она заглянула в ниши, где стояли Венера и Афродита – беломраморные статуи размером больше человеческого роста. То ли из-за особенностей подсветки, то ли из-за мрачного настроения Джейн, они больше не походили на языческих богинь, не были величественными и ужасными и казались только ужасными – такие фигуры могли бы стоять перед ацтекскими алтарями, где вырывали сердца у живых детей.

Чтобы выйти, она ввела членский номер Овертона, а на другой панели набрала его пароль. Время ожидания составило всего несколько секунд, но они казались невыносимыми. Луна ничем не могла угрожать ей, однако висела над ночным городом, словно яйцо дракона, из которого вылупится страшный зверь и покончит с этим миром.

У гаража снова пришлось вводить пароль и номер; против ожиданий Джейн, дверь поползла наверх, и она увидела «бентли».

Кроны финиковых пальм висели над дорожкой, и в этом туннеле из древесных стволов и листвы она увидела фары машины, приближающейся по встречной полосе. Она приготовилась увеличить скорость, чтобы пойти на таран и прорваться к выходу, если машина встанет поперек обеих полос, но «мазерати» с тонированными стеклами проплыл мимо, и ничего не случилось.

Изнутри на воротах не было клавиатуры. Две тяжелые кованые створки автоматически открылись внутрь при ее приближении, и она оказалась за пределами «объекта».

Она ехала на «бентли» по миру, который был для нее теперь неизмеримо драгоценнее, чем по пути в «Аспасию», по миру, который, возможно, приближался к своему концу под небесным сводом, полным слепых ярких звезд.

Надо было припарковать «бентли» в другом квартале и пройти мимо дома Овертона по противоположной стороне улицы, провести разведку, прежде чем входить внутрь, проверить, не освободился ли он, не получил ли помощи. Но она въехала прямо в центральный гараж, поставила машину между красным «феррари» и черной «теслой» и с помощью пульта дистанционного управления опустила дверь. На двери между гаражом и домом она набрала код снятия с охраны и вошла внутрь, держа в правой руке пистолет.

Она продрогла до костей после посещения «Аспасии», и обогреватель в машине ничуть не помог. Несмотря на дрожь, в ней кипели эмоции. Негодование, которое всегда контролируется, уступило место бешенству, грозившему выйти за рамки благоразумия и осмотрительности. Она хотела, чтобы виновные заплатили, отдали все, что у них есть, до последнего доллара и последней капли крови, хотела содрать с них самонадеянную гордыню и наглое чувство превосходства. К ее страху теперь примешивался и ужас; она боялась не только за себя и Трэвиса, но и за всех и за всё, что она любила, за друзей и за страну, за будущее свободы, за достоинство человеческого сердца.

Овертон лежал там, где она оставила его, по-прежнему пристегнутый к канализационной трубе и ножке старинной ванны. В течение какого-то времени, пока Джейн отсутствовала, он пытался освободиться. Сильно ободранные голени были покрыты кровью: он пытался отстегнуть надежную кабельную стяжку или отодрать одностороннюю пластиковую застежку, которая могла только затягиваться, но не ослабляться. Или же, ничего не понимая в строительстве и сантехнике, он пытался вырвать стальную трубу из стены, хотя в итоге лишь повредил мраморную облицовку. Вероятно, он изо всех сил пытался подсунуть правое плечо и правое колено под ванну, чтобы приподнять ее и стащить петлю с одной из ножек. Но большая чугунная ванна с эмалевым покрытием весила не менее полутонны, а скорее всего, на двести или триста фунтов больше, и в любом случае трубы канализации и водопровода прочно соединяли ее с полом и стеной. Он только ободрал колено и расцарапал плечо. Мокрые волосы потеряли лоск, тело с ног до головы блестело от пота, трусы от «Дольче и Габбана» потемнели от пота и, вероятно, от чего-то еще. Овертон показал себя никудышным магом – от пут он так и не освободился.

Когда Джейн вошла в ванную, Овертон вздрогнул и посмотрел на нее с таким жалким страхом, что та женщина, которой она была четыре месяца назад, возможно, пожалела бы его. Но она перестала быть той женщиной и, видимо, уже никогда не будет ею. К тому же его лицо исказилось не столько от страха, сколько от испепеляющей ненависти.

Он дернулся, когда она подошла к нему с ножницами. Джейн срезала ленту с его головы, ничуть не думая о том, что попутно причиняет ему боль, и велела языком вытолкнуть кляп изо рта. После нескольких попыток, давясь и задыхаясь, он сделал это.

Перед отъездом она сказала ему, что собирается освободить младшую сестру, и Овертон знал, в каком виде сестра предстанет перед ней – навсегда измененная, не имеющая ни малейшей надежды освободиться. Скорее всего, он думал, что теперь эта женщина убьет его, и смерть будет далеко не легкой.

Глядя на него, она сказала:

– Роскошное местечко.

– Что?

– Роскошное местечко эта «Аспасия».

Овертон ничего не сказал.

– Вы так не считаете? – спросила она.

Он опять промолчал, и Джейн ткнула его носком туфли.

– Да, пожалуй, – сказал он.

– «Пожалуй»? Вы о чем?

– Это роскошное место.

– Очень роскошное, Стерлинг. Просто блеск. Не пожалели денег, чтобы оно выглядело как следует.

Он опять промолчал.

– Что касается охранников, то вы были правы. Они сделали вид, что не видят меня. Как эта штука работает, Стерлинг? Как им удается так хорошо притворяться?

– Я сказал все, что мне известно.

– Вы сказали все, что осмелились сказать. Это не одно и то же.

Он отвернулся.

Джейн больше не стала пинать его и принялась ждать.

Молчание стало для него невыносимым. Не поворачивая головы, он спросил:

– Вы ее нашли?

– Кого?

– Вы знаете кого.

– Похоже, не знаю.

– Почему вы поступаете так со мной?

– Кого я нашла?

– Вы пытаетесь заставить меня сказать это, чтобы потом пристрелить?

– Странные у вас понятия.

– Вы именно это и делаете, – гнул он свое.

– Мне не нужно поводов, чтобы пристрелить вас, Стерлинг. У меня и так хватает оснований для этого.

– Я не имею никакого отношения к «Аспасии».

– Вы – член клуба, Видар, бог среди богов, оставшийся в живых после Рагнарёка.

– И не более того. Только член клуба. Не я создал это место.

– Ну конечно, старая песня: я не строил Освенцим, я только открывал и закрывал двери газовой камеры.

– Идите к черту.

– Уверена, этот маршрут вам хорошо знаком.

– Ты раззолоченная сука.

– Если вы перестанете вести себя как дурак, у вас будет шанс остаться в живых. Неужели дурость стала частью вашего характера и вы не можете отказаться от нее даже ради спасения собственной шкуры?

– Вы хотите моей смерти. Тогда кончайте побыстрее.

Он лежал в собственной крови и собственном поту, и его пробирала дрожь.

– Красивая обнаженная блондинка на столе из нержавеющей стали. Ее задушили. И вероятно, в момент ее смерти один из ваших коллег по клубу достиг высшего наслаждения.

– О черт! – воскликнул он срывающимся голосом. – Черт, черт, черт!

– Я видела, как они готовились засунуть тело несчастной в печь, чтобы и следа не осталось.

Он теперь рыдал, рыдал, жалея себя.

– Сделайте это со мной.

Джейн выдержала еще одну долгую паузу, потом сказала:

– Она не была моей сестрой. У меня нет сестры. Я солгала.

Было почти слышно, как он погружается во внутренний мрак, чтобы ухватиться за почти исчезнувшую надежду.

– Лжецы всегда легко покупаются на чужую ложь, – добавила она.

Он повернул голову и посмотрел на нее. В его глазах стояли слезы. Рот стал мягким, как у ребенка.

– Прежде чем отправиться за Шеннеком, я должна была понять, что такое «Аспасия».

Из-за слез ей труднее было читать взгляд Овертона, и он, вероятно, понял это, потому что сказал:

– Шеннек? А что Шеннек?

– Видимо, вы бесконечно глупы. Решили, что Джимми нашел у вас только адрес «Аспасии» в Темной сети? Вы – друг Бертольда Шеннека. «Друг» – подходящее слово? Такие люди, как вы и Шеннек, способны на дружбу?

– Мы… у нас общие интересы.

– Да, это ближе к правде. Что-то вроде инстинктивной лояльности, которую питают друг к другу хищники. К тому же вы инвестировали в «Далекие горизонты».

Он закрыл глаза, взвешивая, что для него опаснее: непосредственная угроза или Шеннек.

– Вы обмочились? – спросила она.

– Нет, – ответил он, не открывая глаз.

– Я чувствую запах мочи. Он исходит не от меня.

Он спросил:

– И что вы хотите сделать с ним? С Шеннеком?

– Показать людям, что он делает. Разоблачить его. Остановить. Убить.

– Вы одна? Против него? Кто еще, кроме вас?

– Пусть вас это не волнует. Допрос веду я. Не вы.

– Я знаю не так много, как вы, вероятно, думаете.

– Давайте выясним.

Джейн вышла в спальню, и он нервным голосом спросил, куда она идет. Она вернулась, неся стул с прямой спинкой, села на него, смерила Овертона взглядом и покачала головой:

– Да, вы обмочились. Скажите, эти мозговые наноимплантаты, которые управляют девушками… как их устанавливают? Явно не хирургическим способом.

Он колебался несколько секунд, но потом решил сдаться:

– Инъекция. Механизм управления состоит из тысяч частиц, в каждой – всего несколько молекул. Они проникают в мозг и выстраиваются там в сложную структуру.

– И гематоэнцефалический барьер пропускает их?

– Пропускает. Не знаю почему. Я не ученый. Пропускает благодаря… гению Шеннека.

Гематоэнцефалический барьер – сложный биологический механизм, позволяющий жизненно важным веществам в крови проникать в стенки мозговых капилляров и в мозговые ткани, но в то же время не пропускающий вредные вещества.

– Как эти крохотные частицы, все эти наномашины из нескольких молекул, знают, как им выстраиваться при попадании в мозг?

– Они вроде как запрограммированы на это. Но не то чтобы Шеннеком. Все дело в правильной форме. Если форма каждой частицы рассчитана на соединение с другими, наподобие кусочков пазла или ключа и замка, и если у каждой частички есть свое уникальное место в более крупной структуре, то в результате броуновского движения они выстроятся единственно возможным образом.

– Прогресс благодаря хаотическому движению, – заметила Джейн. – Пьяная походочка.

– Да. Шеннек говорит, что в природе это случается постоянно.

– Рибосомы, – сказала она, вспомнив пример с мышами из видео Шеннека.

Рибосомы – это органеллы в виде варежки, имеющиеся в больших количествах в цитоплазме каждой человеческой клетки. На их базе вырабатываются протеины. Каждая рибосома состоит более чем из пятидесяти разных компонентов. Если разложить массу рибосом на отдельные части, а потом хорошо перемешать их в суспензии, в результате броуновского движения (вызванного столкновением молекул с твердыми частицами суспензии) они будут ударяться друг о друга, пока пятьдесят с лишним частиц не образуют единую рибосому.

Если тысячи частиц в механизме управления, придуманном Шеннеком, идеально подогнаны друг под друга и могут найти для себя одно-единственное место в более обширной структуре, то силы природы обеспечат их соединение в мозгу. На всех уровнях – от субатомного до галактического – природа планомерно создает сложные структуры, потому что идеальная форма их компонентов неизбежно ведет к созданию различных конструкций.

– После того как в мозгу одной из этих несчастных девушек создается механизм управления, можно ли убрать его оттуда, вернуть девушку в прежнее состояние? – спросила Джейн.

Вопрос явно пришелся не по вкусу Овертону, он увидел в нем приговор себе и занервничал еще больше.

– Таким его создал Шеннек. Я не имею отношения к этому.

– Рада за вас.

– Надо было… не знаю, подходит ли это слово… надо было приготовить что-то вроде антидота.

Словно чудовище Франкенштейна превратилось бы в героя, если придать ему немного лоска.

– Значит, повернуть процесс вспять невозможно? – спросила Джейн.

– Нет. Механизм разрушает существующую личность и уничтожает воспоминания, которые способствовали ее формированию. В результате возникает новый уровень… назовите это сознанием. Шеннек категорически возражал против…

Он непроизвольно прикусил нижнюю губу, разрушив хрупкую корочку на ранке. Оттуда стала сочиться свежая кровь.

– Продолжайте, Стерлинг. Настал день «покажи и расскажи». Вы ведь помните эти уроки в начальной школе? Заработайте золотую звездочку, плюсик в графе «Хорошо работает с другими». Скажите мне, против чего категорически возражал Шеннек.

– Он возражал против того, чтобы система позволяла возвратиться в исходное состояние.

– Значит, если порабощение произошло, это навечно.

Овертону явно не понравилось слово «порабощение», словно можно было сказать по-другому, но, поколебавшись, он ответил:

– Да, но они смотрят на свое состояние другими глазами – не так, как вы. Они довольны. Более того, они счастливы.

Джейн провела языком по нёбу и энергично кивнула, словно взвешивая его довод. На самом же деле она едва сдерживалась, чтобы не ударить его рукоятью пистолета.

– Я нашла ваш смартфон в стенном шкафу. Вероятно, номера Шеннека есть в быстром наборе. Назовите свой пароль, расскажите, как получить все, что есть у вас.

Овертон возразил встревоженным голосом:

– Вы не можете ему позвонить.

– Очень даже могу. Я умею пользоваться телефоном.

– Он поймет, что это я дал вам номер.

– Думаете, это ваша главная проблема?

– Ты настоящий кусок дерьма.

– Тебе нравится иметь два глаза, Билли?

– Ты не можешь пытать всех, кого захочешь.

– Я тоже так думала, пока не увидела «Аспасию». И теперь по-новому смотрю на крайние меры. Какой глаз у тебя лишний?

Он назвал пароль.

Джейн вышла в спальню, поколдовала с его телефоном, вызвала адресную книгу, просмотрела ее. Хорошо. Наконец выключила телефон.

Вернувшись в ванную, она сказала:

– Ладно. Я понимаю, что такое «Аспасия». Есть больные извращенцы, которые всю жизнь остаются эгоцентричными юнцами. Другие люди для них не существуют. Ты меня понимаешь? Конечно понимаешь. Но зачем ты ввязался в еще один проект Шеннека?

Овертон притворился непонимающим:

– Еще один проект? Какой?

– В чем смысл роста числа самоубийств на тысячу случаев ежегодно? Для чего программировать людей на самоубийство, а иногда на убийство других с последующим самоубийством? Зачем доктор Шеннек ввел свой самонастраивающийся механизм в моего мужа и велел ему покончить с собой?

Возможно, естественный загар повел бы себя лучше, но искусственный загар Уильяма Овертона, казалось, вступил в химическую реакцию с по́том и феромонами ужаса, обильно выделявшимися телом. Спортивно-пляжный блеск покрылся серой патиной – так на меди со временем образуется зеленоватый налет.

Овертон думал, что его убьют из-за сестры, а когда выяснилось, что никакой сестры нет, решил, что ему дали отсрочку. Но теперь оказалось, что у его похитительницы был муж. И этот муж умер.

– Билли? – сказала она.

Его страх прорывался наружу. Он снова закрыл глаза, словно ему было невыносимо видеть себя в таком положении.

– Откуда вам это известно?

– О спровоцированных самоубийствах? Не важно. Важно только то, что я знаю об этом и что мне нужны ответы.

– Господи, да кто вы?

Она обдумала вопрос и решила дать ответ:

– Поговорим о кино. Ты любишь говорить о кино?

– С вами что-то не так. Что именно?

– Сделай мне приятно, Билли. Это всегда стоит того. Ты, наверное, видел старый фильм «Бутч Кэссиди и Сандэнс Кид».

– Ньюман и Редфорд.

– Именно. Их преследуют вооруженные люди, никак не отстают. В какой-то момент эти двое поворачиваются назад, видят, что преследователи не отстают, и не могут поверить в такое упорство. Бутч говорит Сандэнсу – или Сандэнс Бутчу, не помню, кто кому… так вот, он говорит: «Кто эти ребята?» Говорит так, будто преследователи наделены сверхъестественным даром или воплощают судьбу. Понимаешь, Билли, тебе нужно знать только одно: я – те самые преследователи.

Когда Овертон открыл глаза и неловко пошевелился, стянутый пластмассовыми узами, он, казалось, был полностью готов к сотрудничеству.

– Ни я, ни Шеннек, ни кто-либо еще не собирается запрограммировать девяносто процентов населения, как тех девушек в «Аспасии». Или даже пятьдесят процентов. В таком мире никто не захотел бы жить.

– Так, значит, даже у Шеннека есть нравственные ограничители? Или тут действуют чисто практические соображения? Наверное, нельзя сделать несколько миллиардов инъекций, чтобы поработить всех, кроме элиты?

Он не спасовал:

– Во всех профессиях есть люди, которые влияют на общество больше, чем они того заслуживают.

– И что же это за люди?

– Те, кто продвигает культуру в неправильном направлении.

– Что это за направление?

– Все, кто знает историю, понимают, какие направления неправильны. Это очевидно. – В Овертоне заговорил обитавший в нем фанатик; он нашел в себе силы вещать вызывающим тоном, хотя при этом и лежал на полу в полном убожестве. – Выявить тех, кто может привести человечество на край пропасти, уменьшить их влияние…

– Убив их, – вставила Джейн.

Он проигнорировал ее слова.

– …и тогда отпадет нужда применять к массам технологию Бертольда. Будет меньше – а не больше – смертей, меньше бедности, меньше тревог, если мы ограничим тех, кто, скорее всего, погубит страну своей плохой политикой.

Он не мог полностью скрыть свой энтузиазм. Может быть, он вложился в «Далекие горизонты» ради прибыли, но тем не менее проникся слепой верой.

– Ник, – сказала она, – так звали моего мужа. Тебе все равно, как его звали, а мне – нет. Ник был морпехом. Полковник в тридцать два года. Кавалер Военно-морского креста. Ты не знаешь, что это такое, но это немало. Он был хорошим человеком, заботливым мужем, прекрасным отцом.

– Постойте, постойте, постойте, – запротестовал Овертон: оказалось, он не терпел несправедливости в отношении себя, что поразило Джейн. – Не возлагайте вину на меня. Вы не имеете права винить в этом меня. Не я решаю, кого включать в список.

– Какой список?

– «Список Гамлета». Как в пьесе. Если бы кто-нибудь убил Гамлета в первом акте, то в конце гораздо больше людей осталось бы в живых.

– Серьезно? Это ты так прочел «Гамлета»? Ты теперь видный шекспировед?

Овертон в ярости задергал стяжки, пристегивавшие его к ванне.

– Я не читал эту чертову книгу. Шеннек называет это «списком Гамлета». Я не имею к нему никакого отношения. Я же сказал: не я решаю, кого включать в список.

– А кто решает?

– Никто. Компьютер. Компьютерная модель.

Джейн чувствовала, как стучит у нее в висках.

– Кто создал эту модель? Человек создает модель, чтобы получить желаемое. В модель нужно заложить имена кандидатов, чтобы был выбор. Какой сукин сын вводит эти имена?

– Не знаю.

– Ты – один из инвесторов.

– Но я не работаю в этой проклятой лаборатории, черт бы ее подрал.

Она затаила дыхание. Указательный палец соскользнул на спусковой крючок, но она снова перенесла его на спусковую скобу.

– В твоем «списке Гамлета» была Эйлин Рут из Чикаго. Она работала в некоммерческой организации, помогала людям с серьезными физическими ограничениями. Чем, по-твоему, она могла угрожать цивилизации?

– Не знаю. Откуда мне знать? Я не включаю людей в список.

– Один из них был поэтом. Он бросился под поезд метро. Другая была юным гением, двадцатилетней аспиранткой, работала над докторской по космологии. Космологии! Чем они все могли угрожать цивилизации?

– Вы меня не слушаете.

– Я слушаю, Билли. Я вся превратилась в слух. Чем они могли угрожать?

– Не знаю. Компьютерная модель знает.

Она поднялась со стула, отнесла его назад в спальню, вернулась, склонилась над Овертоном.

– Этот «список Гамлета» – сколько в нем человек?

– Если я скажу, вам не понравится.

– А ты попробуй. Сколько еще человек должно быть убито?

– Вы себя не контролируете. Вы переутомились.

– Попробуй!

– Хорошо-хорошо. Ладно-ладно. Вообще-то, Шеннек говорит, что это не убийство. Это отбраковка. Стадо остается здоровым только тогда, когда слабейших особей отбраковывают.

– Я не хочу тебя убивать, – сказала Джейн, имея в виду, что не хочет его убивать прямо сейчас. – Сколько человек в списке?

Он закрыл глаза, чтобы не видеть направленного на него ствола.

– Согласно компьютерной модели, в стране размером с нашу отбраковка двухсот десяти тысяч человек в каждом поколении обеспечит стабильность.

Ей пришлось проглотить кислотную отрыжку, прежде чем она смогла произнести:

– Как ты определяешь срок жизни поколения?

– Я ничего не определяю. Компьютерная модель определяет его в двадцать пять лет.

– Значит, восемь тысяч четыреста человек ежегодно.

– Что-то в этом роде.

Она пнула его в бедро. Потом в ребра. Она могла бы избивать его до полного изнеможения, но заставила себя отвернуться, ушла в спальню и ударила ногой стул с прямой спинкой. Тот отлетел к туалетному столику.

Джейн достала ножницы из сумочки и вернулась в ванную с ними и пистолетом. Овертон, как мог, повернулся на бок, чтобы защитить свои жалкие принадлежности.

– Что теперь? Что вы хотите сделать?

Джейн убедила его в том, что способна совершать самые жестокие и отвратительные вещи. Может быть, она убедила в этом и себя.

– Мне нужно знать еще кое-что.

– Что?

– Только без этих ваших глупостей. Времени мало, мне нужны четкие ответы.

– Тогда спрашивайте.

– Насколько трудно добраться до Шеннека?

– Что означает «добраться»?

– Поставить его в такое же положение, как тебя, чтобы он заговорил.

– Практически невозможно.

– Нет ничего невозможного. Посмотри, что случилось с тобой.

– Я стою на несколько ступенек ниже в пищевой цепочке. Со мной было легко. С ним так не получится. Если я останусь в живых, то и со мной больше так не получится.

Она пощелкала ножницами. Тревога Овертона усилилась.

– «Шеннек текнолоджи» находится в Менло-Парке?

– Его лаборатории имеют несколько электронных колец безопасности. Считыватели отпечатков пальцев. Считыватели сетчатки. Вооруженная охрана. Повсюду камеры.

– А его дом в Пало-Альто?

– Вы его видели?

– Может, и видела. Но ты мне расскажешь.

Он ответил на все вопросы о доме. Если он не лгал, дом был настоящей электронной крепостью.

– Я читала, что у него есть убежище в долине Напа.

– Да. Он называет его ранчо Эп-я-в. Эп-я-в – это эпицентр ядерного взрыва.

– Вот ведь надутый индюк.

– Он любит пошутить, только и всего, – сказал Овертон, почти не озабоченный оскорблением в адрес Шеннека. – Проводит там две недели в месяц. Сейчас он там. Он может работать там точно так же, как в лаборатории. Оттуда есть доступ к компьютерам лаборатории.

– В этом месте он более уязвим?

Овертон рассмеялся – горьким, мрачным смехом.

– Если вам удастся прорваться через кольца койотов и рейшоу, то он уязвим. Но вам через них не прорваться. Если бы вы сначала отправились туда, то были бы уже мертвы, а я не лежал бы здесь.

– Расскажи о койотах и этих… кто там еще?

– Рейшоу.

Он с мрачным удовольствием принялся рассказывать о трудностях, ждущих любого, кто попытается проникнуть на ранчо Эп-я-в, словно смирился с неизбежностью собственной смерти и теперь мог утешаться только мыслью о том, что вскоре и эта женщина встретит свою.

Разобравшись с обстановкой на ранчо и решив, что Овертон ничего от нее не утаил, Джейн сказала:

– Я разрежу кабель у тебя на икрах. Попытаешься меня лягнуть – отстрелю яйца. Понял?

Напустив на себя безразличный вид, он сказал:

– Вы все равно сделаете то, что сделаете.

– Это верно. – Она разрезала ножницами пластиковые стяжки. – Действуют прежние правила, – пояснила она, перерезая стяжку, зацепленную за ножку ванны. Путы на запястьях она не тронула. Затем, пятясь, вышла из ванной и остановилась сразу за дверью, глядя, как Овертон пытается встать на руки и колени, потом выпрямиться.

Его мышцы были к тому же истерзаны попытками освободиться. Лишь через минуту он смог доползти до шикарной янтарно-кварцевой раковины, ухватиться за нее и подняться на ноги. Джейн видела, что судороги, сжавшие мышцы на его икрах и бедрах, – самые что ни на есть настоящие, не поддельные. Он не преувеличивал боль, издавая крики, а вместо этого сжимал челюсти и подавлял стоны, тяжело дыша, как загнанная лошадь, словно выдыхал боль; все еще видя себя в образе мачо, он пытался скрыть от Джейн, насколько ослабило его это испытание.

Он обошел ванную по стенке, вместо того чтобы избрать прямой путь – опирался о раковину, о ручку душевой кабины, о полотенцесушитель, а потом ухватился за ручку двери.

Джейн отступила в комнату. Она не держала пистолет в двух руках, потому что не видела в нем угрозы и хотела, чтобы он знал об этом. Его разум представлял собой поле, покрытое пеплом, надежда почти совсем оставила его. Но под пеплом еще тлели горячие угли, и любой признак того, что она все еще уважает его как противника, мог бы раздуть из этих углей пламя.

– Я должен посидеть с минуту, – сообщил он, отойдя от двери, и поплелся к кровати.

– Если хочешь посидеть рядом с тумбочкой, где лежит «смит-вессон», то его там больше нет. – Она показала на стул с прямой спинкой, тот, который отшвырнула ногой на туалетный столик, только теперь он стоял посреди комнаты. – Можешь посидеть на нем, пока не станет лучше.

– Да пошла ты, сука.

– Фу, как некрасиво.

– Пошла вон.

– Ну что за подростковый гонор. Послушал бы ты себя.

– Я себя прекрасно слышу.

– Ничего ты не слышишь. И наверное, никогда не слышал.

– Ты просто давалка с пистолетом.

– А ты кто?

– Мне не нужно нигде сидеть.

– Так покажи, где у тебя сейф, крутой парень.

– В гардеробной.

– Скорее всего, за зеркалом, – сказала она.

– Тебе все известно, да?

– Не все.

Просторная гардеробная имела футов пятнадцать в ширину и двадцать – в глубину. Одежда висела на вешалках, за дверями, все остальное лежало в ящиках разных размеров. В центре стояла обитая тканью скамейка для надевания носков и туфель. Между двумя шкафами располагалось зеркало, вделанное в заднюю стену.

Джейн дала ему подойти к зеркалу, а затем вошла в гардеробную. Наблюдая за ее отражением, он увидел, что она взяла пистолет обеими руками.

– Собираешься стрелять мне в спину?

– Не исключено.

– Настоящая женщина.

– Хочешь меня взбесить?

– Если я покойник, то и ты тоже.

– Хочешь сказать, что у тебя есть друзья, которые не успокоятся, пока не найдут меня и не отрежут мне голову?

– Поживем – увидим.

– Ни один из твоих друзей, Билли, тебе не друг.

– Зеркало, зеркало на стене.

Зеркало скользнуло вбок и исчезло за соседним шкафом, явно реагируя на команду из четырех слов и, возможно, на определенный тембр голоса.

Теперь Овертон стоял перед сверкающей панелью из нержавеющей стали. Подавшись вперед, он приложил правый глаз к круглой стеклянной линзе, вставленной в металл. Рисунок сетчатки глаза у каждого человека, как и его отпечатки пальцев, неповторим.

Джейн услышала звук отпирающихся замков, и металлическая панель с пневматическим звуком отъехала к потолку.

– Вот твои деньги. Ты столько в жизни не видела.

Туловище Овертона не позволяло ей увидеть содержимое сейфа.

– Пятьсот тысяч баков.

Он потянулся в сейф – может быть, собирался взять пачку денег.

– Не смей, – сказала она.

Овертон начал поворачиваться налево, прижимая к телу связанные руки. Он думал, что делает это быстро, – предполагал, что она думает о полумиллионе долларов.

Джейн сказала «не смей», но он не послушался, и при этом двигался настолько медленнее, чем рассчитывал, что когда первая пуля вошла в его тело слева, пониже руки, он рефлекторно выстрелил в дверь шкафа, повернувшись лишь на девяносто градусов, а не на сто восемьдесят, как ему казалось. Во время учебных стрельб в Академии, после нескольких недель упорной накачки мышц, Джейн могла правой рукой нажимать на спусковой крючок учебного пистолета девяносто шесть раз в минуту – больше нормы, которую требовал инструктор. В схватке не на жизнь, а на смерть слабая рука может быстро стать рукой мертвеца. Контрольный выстрел, прозвучавший менее чем через секунду после первого, изменил форму головы Овертона, мгновенно пресек его бесконечные козни и уложил на пол.

Овертон стрелял из «Зиг Зауэра P226 X-6» с магазином на девятнадцать патронов, изготовленного по специальному заказу. Выстрел, раздавшийся в тесном помещении гардеробной, был оглушающим. Даже пистолет Джейн, снабженный глушителем, звучал здесь куда громче, чем в более просторных помещениях или под открытым небом. Но она не сомневалась: ни один из трех выстрелов не был слышен за стенами крепкого дома.

С учетом числа нажитых им врагов, а также отличительных черт его друзей, адвокат, скорее всего, припрятал оружие по всему дому – в укромных, но легкодоступных местах. Сейф представлял собой миниатюрный арсенал: дробовик двенадцатого калибра с пистолетной рукоятью, два револьвера, еще один пистолет, в дополнение к тому, из которого Овертон надеялся убить Джейн.

Автоматическим кольтом калибра .45 Овертон предпочел не пользоваться. Это оружие, с выгравированным на рукоятке названием одного из лучших магазинов в стране, сразу же привлекло внимание Джейн. Пистолет явно подвергся полной переделке, получив в числе прочего ночной прицел. К револьверу прилагался глушитель.

Если бы револьвер использовался в деле, Овертон избавился бы от него. Пожалуй, он мог послужить заменой для «хеклер-коха», из которого было совершено уже два убийства. Убийства в целях самообороны, оба неумышленные, – но даже если все обернется удачнее, чем рассчитывала Джейн, она вовсе не хотела проводить десять процентов оставшегося времени своей жизни в суде, выкладывая доводы в свою защиту.

Среди дорогих сумок и чемоданов Овертона нашлась кожаная сумка на молнии, в которую Джейн положила кольт, глушитель и две коробки патронов. И смартфон адвоката.

Насчет полумиллиона Овертон соврал. В сейфе оказалось сто двадцать тысяч долларов. Двенадцать пакетов в банковской упаковке, в каждом – десять тысяч. Деньги она тоже положила в сумку.

Еще раньше она подметила, что камеры наблюдения имелись только на первом этаже и в коридорах второго. Каждая крепилась к потолку за пластмассовым колпаком и была оснащена функцией ночного видения.

Джейн подумала, что записывающее устройство, вероятно, находится в сейфе. Но его там не оказалось, как и в гардеробной. После пятнадцатиминутных поисков в местах, казавшихся подходящими, она открыла запертую дверь в гараже, используя один из ключей со связки Овертона. За дверью оказалась кладовка, где стоял шкаф с записывающим устройством. Джейн извлекла из него диск, рассчитанный на тридцать дней записи; по истечении этого срока начиналась новая запись, поверх старой. Диск она тоже положила в сумку, где лежали деньги и пистолет.

Перед тем как войти в дом в первый раз, она надела черные перчатки с серебряными швами. Перчатки она не снимала, значит и отпечатков нигде не оставила.

Она не пила ни из одного стакана, не пролила ни капельки крови, не оставила ничего, что позволило бы легко вычислить ее по ДНК. Конечно, она потеряла в доме несколько волосинок, но криминалистам еще нужно их найти, а это совсем не так просто, как в кино.

Она хотела вернуться в дом, чтобы выключить свет, чтобы лампы не горели весь уик-энд и не привлекли ничьего внимания, но не смогла – и сама удивилась этому. Мертвецы не способны встать и ходить. Она не верила в призраков. Но все равно не смогла. Пусть свет горит.

Она вышла через заднюю дверь, заперла ее ключами Овертона, потом бросила их в сумку и застегнула молнию.

Человека, идущего ночью по улице в одном из жилых кварталов Беверли-Хиллз, полицейские почти наверняка сочли бы преступником, особенно того, кто нес сумку размером больше кошелька. Ей предстояло пройти до конца квартала и завернуть за угол, чтобы добраться до «форда». Если бы она привлекла внимание полиции, на этом все закончилось бы – она не стала бы стрелять в копа.

Джейн вышла с подъездной дорожки на тротуар под немигающим, обвиняющим взглядом луны, без всяких происшествий дошла до машины и поехала назад, в долину Сан-Фернандо, где собиралась провести еще одну ночь в том же мотеле, чтобы уехать утром.

Завтрашний день она начнет с разговора с доктором Эмили Джо Россмен, лос-анджелесским судмедэкспертом, обследовавшим мозг Бенедетты Ашкрофт – женщины, покончившей с собой в одном из отелей в Сенчури-Сити. В отчете о результатах вскрытия, полученном от Роберта Брэнуика, он же Джимми Рэдберн, содержались ссылки на фотографии, но самих фотографий не обнаружилось.

Джейн не знала, что будет делать после визита к доктору Россмен. Ей предстояло заняться Бертольдом Шеннеком – чем скорее, тем лучше. Но заявиться в его семидесятиакровое имение в долине Напа могла бы разве что команда «морских котиков», а не женщина, действующая в одиночку.

Ей пришла в голову одна идея, безумная и бесшабашная, основанная на смутной догадке. Так или иначе, расследование подошло к критической точке. Назад пути не было, она стояла у самого края. Если тело Овертона обнаружат в понедельник, его коллеги по «Далеким горизонтам», вероятно, предположат, что смерть адвоката связана с каким-то темным делом, не имеющим к ним отношения, но при этом, скорее всего, усилят меры безопасности. Когда перед тобой пропасть, а назад пути нет, безумные и бесшабашные идеи могут показаться привлекательными – в отсутствие других идей.

Теперь – долина Сан-Фернандо. Одноглазая луна в черном капюшоне небес. Вечерний пятничный трафик. Водители лезут в любой просвет. Атаку на Филадельфию, после которой не прошло и пяти дней, убрали в черную дыру памяти – каждый спешил получить в выходные свою порцию развлечений, ведь скоро, возможно, о развлечениях пришлось бы забыть.

Джейн остановилась у «Пицца энд мор», чтобы взять еду навынос. Два сэндвича «Субмарина» и салат из перца.

У двери своего номера она поставила на пол сумку с разоблачительными материалами, бесценными сокровищами, и пакет с купленной едой, вытащила ключ из кармана спортивной куртки и вдруг подумала: «Он там – ждет меня».

В этой картине, внезапно нарисованной воображением, «он» был громилой из парка «Палисейдс», тем самым, который стрелял из дробовика на кухне дома Брэнуиков предыдущим вечером.

Он никак не мог проследить ее путь до мотеля. Тревога порождалась не интуицией и даже не первобытными инстинктами. События прошлого вечера натянули ее нервы, как тетиву.

Джейн подумала, не вытащить ли пистолет, но не смогла, просто не смогла. Если она начнет проделывать танцы с оружием из-за явно надуманной угрозы, воображение станет все время подкидывать призраков. Необходимая ей острота восприятия опасности будет притупляться, пока она не примет реальную опасность за очередной фантом.

Она отперла дверь. Протянула руку через порог. Щелкнула выключателем.

Никто ее не подстерегал.

Она взяла сумку и пакет с едой, шагнула внутрь, закрыла дверь бедром, поставила сумку и заперла дверь на задвижку. Положив пакет с едой на маленький столик, она прошла к ванной, толкнула дверь, включила свет. Никого.

Вернувшись в комнату со стаканом, она поставила его на стол и открыла дверь стенного шкафа. Чемоданы и мешок для мусора с отчетами об аутопсии.

«Уж тогда и под кровать загляни», – кисло подумала она, снимая перчатки, но сделать этого себе не позволила.

Она вышла к автомату в коридоре, взяла две бутылки колы и набрала льда в ведерко. Затем вернулась в комнату, но больше не стала проверять стенной шкаф и ванную.

Кола и водка на льду. Она отпила. Добавила еще колы. Потом отправилась в ванную, вымыла руки, вытерла их, посмотрела в зеркало. Ей показалось, что она коренным образом изменилась, хотя не могла сказать, в чем заключалось отличие.

Она села за стол и подержала в руке обломок медальона – серебряный овал с камеей из мыльного камня. Затем положила его на стол рядом со стаканом.

Она разорвала пакет с едой, чтобы использовать его как салфетку, вытащила мясо, сыр и другую начинку из «Субмарины» и затолкала их во второй сэндвич, а булку выкинула. В контейнере с салатом лежала пластмассовая вилка.

Музыку включать она не стала – решила, что музыка может заглушить другие звуки, которые ей нужно слышать.

Позднее, лежа в кровати с «хеклер-кохом», засунутым под соседнюю подушку, Джейн подумала о том, что почти за семь лет службы в качестве специального агента ФБР она убила двух преступников, а за два последних дня – еще двух. Кем же она станет через год, а может, даже завтра?

Она подумала о Лу Лин, об этих темных глазах, напоминавших океанские глубины, в которых не обитал почти никто.

Потом ей приснилось, будто она раздета и лежит на столе из нержавеющей стали – живая, но неспособная пошевелиться. Два человека, которых она убила недавно, подошли к ней такими, какими были при жизни, и с великой торжественностью покатили стол к пышущей пламенем пасти крематория. Хотя и парализованная, она могла говорить и голосом Лу Лин произнесла: «Я хочу только одного – сделать вас счастливыми». Двое живых мертвецов посмотрели на нее, открыли рты, собираясь что-то сказать, но вместо слов из их ртов стали вылетать, словно пчелы, белые мыши.

Пятница, десять вечера. Бертольд Шеннек выкатывает кухонную тележку на террасу своего дома в долине Напа.

Прохладный воздух так прозрачен, что небо набито звездами – в городе столько никогда не увидишь. Луна стоит высоко. В ее отраженном свете можно видеть долину, погруженную в темноту, и контуры горных хребтов на западе.

На двух полках кухонной тележки стоят лоханки с сырыми курами, которых один из рейшоу днем купил в супермаркете. Шеннек несет одну из лоханок во двор и кладет птиц на траву, на равном расстоянии друг от друга. Бледная куриная кожа сияет в лунном свете.

Сейчас койотов нет. Для них настало время охоты. Они бродят по лугам и лесам, поодиночке и небольшими стаями, гоняются за мышами, зайцами и другой дичью.

Шеннек достает общипанных птиц из второй лоханки и раскладывает их так же, как первых.

Есть некоторые признаки того, что койоты, которыми он управляет, после установки мозговых имплантатов стали хуже охотиться. Надо изучить проблему, собрать больше данных, но пока он считает желательным улучшить их питание таким вот образом.

За прошедшую неделю произошло два инцидента, и Шеннек не хочет их повторения. Койот – Canis latrans – свирепый хищник, но он не принадлежит к тем видам, представители которых поедают друг друга. И тем не менее в этом самом дворе, вечером, когда Инга и Бертольд спали, дважды случалось так, что один койот нападал на другого, убивал и частично съедал. Если бы не камера наблюдения, раскрывшая тревожную правду, он решил бы, что здесь побывала пума.

Шеннек предполагает, что частичная утрата охотничьих навыков привела к недоеданию, которое вынудило одного из них напасть на собрата. Но Шеннек принимает во внимание и другие любопытные стороны этих инцидентов, которые могут стать основой еще для одной теории.

Он может отслеживать при помощи электронных устройств передвижение каждой особи с самособирающимся наноимплантатом и знает, что остальные двенадцать хищников по-прежнему подвижны и полны энергии. Два койота, которые пали жертвой своих сородичей, были убиты на этой самой лужайке.

Почему здесь, а не на свободе?

Доктор почти убежден, что оба убийства имеют ритуальный характер: это что-то вроде заявления. Конечно, такое невозможно, ведь звери с настолько примитивным интеллектом не способны создавать ритуалы, не имеют желания о чем-либо заявлять. И все же…

Шеннек катит тележку на кухню и выключает освещение во дворе. Он оставляет лоханки, чтобы один из рейшоу вымыл их утром, а сам идет наверх спать. Сон у него хороший, глубокий, но без сновидений.

Он убежден, что люди видят сновидения главным образом по двум причинам. Во-первых, в реальной жизни они постоянно сталкиваются с разочарованиями и переживаниями, и поэтому, пока сознание не действует, злость и тревога обретают форму ночных кошмаров. Во-вторых, если их посещают приятные сновидения, значит им хочется совершенствоваться в том, чего нельзя сполна испытать в реальной жизни.

К Шеннеку сновидения приходят редко: он сам управляет своим миром и не ведает ни разочарований, ни мучений. Что же касается совершенствования, то он собирается воплотить в жизнь утопию – человечество давно к ней стремилось, но так и не смогло реализовать, – а потом жить в совершенном мире, созданном его руками.