Часть третья
Белый шум

Моше Стейниц пригласил Джейн остаться на ужин, сказав, что чувствует себя одиноко. Она приняла приглашение… и обнаружила, что у хозяина были и другие мотивы.

Ранее, в тот же день, он приготовил крабовую запеканку, а теперь разогрел ее. Джейн сделала салат. Моше накрыл на стол, нарезал французский хлеб, откупорил бутылку пино гриджио, положенную в лед. Джейн нашла очаровательным то, что он облачился в спортивный пиджак, прежде чем сесть за стол на кухне. Они разговаривали обо всем понемногу, но не касались самоубийств и их расследования, пока, за десертом из свежей земляники и долек киви, доктор не спросил ее о сыне.

Джейн приехала к Моше, чтобы получить анализ записок и выслушать его мнение, но не подумала о том, какие обязательства вынуждена будет взять на себя. Теперь она понимала, что обязана рассказать правду: Моше должен знать, как вести себя, не подвергаясь опасности.

– Расследование этих самоубийств ведется неофициальным образом, Бюро не имеет к нему отношения.

– Я так и думал.

– Я в отпуске. А в последние два месяца ушла в такое подполье, о каком не мечтают даже верящие в скорый конец света.

Она рассказала о мистере Друге, который отправлял к ней Трэвиса с сообщениями о надсаде и молочных барах. И об игре под названием «похищение».

Мерцающий огонек свечи отражался в очках Моше, не давая увидеть глаза, но Джейн видела, что он потрясен, судя по выражению лица, по тому, как он, будто потеряв аппетит, отложил ягоду, которую собирался съесть.

– Мой мальчик в безопасности. И я не хочу, чтобы опасность грозила вам, Моше. Никому не говорите о том, что я была у вас. Они преследуют меня, и если решат, что я рассказала вам слишком много, пойдут неизвестно на что.

Его предложение было разумным, но неприемлемым в нынешние неразумные времена.

– Самоубийства – это публичная информация. Если вы найдете нескольких журналистов, которые заинтересуются вашей историей, и они сделают ее достоянием гласности, вам ничто не будет угрожать.

– Если бы я знала нескольких журналистов, которым можно доверять…

– Хоть один наверняка найдется.

– Не уверена, что прямо сейчас. Молодые ребята упорно стараются чего-то достигнуть, но получается так, что именно они совершают самоубийства, не оставляя записок.

Моше снял очки – вероятно, понял, что собеседница пытается заглянуть ему в глаза, но ей мешает пламя свечи.

– Не пытайтесь использовать свой компьютер для разысканий в этой области. Они забросили широкую сеть, и, кажется, в нее попадается даже самая мелкая рыбешка.

– «Они». Заглавная «О». Вы имеете представление о том, кто такие «Они»?

– Они. Безымянное объединение. Я не знаю, кто входит в состав руководства. Возможно, оно связано с частными биотехническими компаниями.

– А правительство?

– Я думаю, непременно.

– ФБР?

– Целиком – нет. Отдельные сотрудники? Может быть. Я не могу рисковать и обращаться к ним за помощью.

Он пригубил вино, желая не столько насладиться вкусом, сколько дать себе время подумать над ответом. Наконец он сказал:

– Вы рисуете картину такой полной изоляции, что я не понимаю, как вы можете выйти победительницей.

– Я тоже. Но я выйду. Должна выйти.

– Вы не думали… Может быть, вы слишком сильно вовлечены в это и кто-нибудь другой быстрее докопается до истины?

– Из-за Ника, вы это хотите сказать? Да, тут есть личные обстоятельства. Но я не думаю о мести. Я думаю о справедливости. И о безопасности Трэвиса.

– Вы взялись за расследование не только из-за Ника и Трэвиса. Так ведь?

Теперь она видела глаза Моше. Взгляд доктора был откровенным и ясным, и Джейн не сомневалась, что понимает его.

– Вы имеете в виду мою мать.

– Вы упоминали о ней несколько раз за то время, что я вас знаю, но никогда не говорили, что она покончила с собой.

Джейн перечислила, без эмоций, все известные ей факты:

– Она приняла слишком много таблеток от бессонницы. А для верности залезла в горячую ванну и вскрыла себе вены. Мне тогда было девять лет. И именно я ее нашла.

– Когда я в первый раз работал с вами, меня поразили ваш ум и преданность делу. Я захотел узнать о вас побольше и кое-что выяснил.

– Что было, то было. Но нынешние события не имеют никакого отношения к моей матери.

Моше предложил налить еще вина, но она отрицательно покачала головой. Он отодвинул свечку, чтобы пламя не отражалось в стеклах, и снова надел очки, точно хотел яснее видеть Джейн, как следует уловить выражение ее лица.

– Когда умер Ник, вы не сомневались, что он не мог покончить с собой. Вами овладела навязчивая идея – доказать, что он не делал этого. В результате вы обнаружили, что число самоубийств выросло, и идея стала еще более навязчивой.

– Все это – реальность. Есть люди, которые пытаются заставить меня замолчать всеми возможными способами. Я не брежу, Моше.

– Я и не думаю, что вы бредите. Я верю каждому вашему слову. Хочу только сказать, что человеку, которым двигает навязчивая идея, может не хватить терпения, рассудительности и даже ясности мысли, чтобы успешно расследовать этот византийский заговор.

– Я это понимаю. Правда. Но, кроме меня, никого нет.

– Я бы беспокоился не так сильно, если бы вы осознавали, насколько запредельна ваша одержимость, насколько глубоко она укоренилась в вас. Тогда вы, возможно, поняли бы, что она может привести к опрометчивым поступкам и поверхностным суждениям.

– Моше, могу лишь заверить вас, что я была и остаюсь следователем. Больше мне нечего добавить.

Он чуть ли не с минуту внимательно смотрел на Джейн, которая уверенно встретила его взгляд.

– Помните, как вы, Натан и еще несколько человек пришли ко мне на обед три года назад, по случаю поимки Кратчфилда?

– Конечно помню. Счастливый был вечер.

– Вы по моей просьбе играли на рояле. Играли удивительно хорошо. – (Джейн промолчала.) – Гости спрашивали вас об отце, но вы с привычным изяществом уходили от ответа.

– Когда твой отец – знаменитость, ты рано приучаешься не говорить о своей семье с посторонними.

– Защита семейных тайн?

– Право на частную жизнь, ничего больше.

– Вы хвалили мать за то, что она поощряла ваш интерес к музыке.

– Она и сама была превосходной пианисткой.

– Вы редко говорите о ней, и всегда – с большим почтением. Еще реже вы говорите об отце, и делаете это с холодным безразличием.

– Мы никогда не были близки. Он так часто уезжал на гастроли.

– Ваша холодность выдает нечто большее, чем неприязнь.

– Скажите мне, доктор, что еще она выдает? – спросила Джейн и сама поразилась пренебрежительной нотке в своем голосе.

– Глубокое недоверие, – сказал он.

Джейн наконец прекратила игру «кто кого переглядит», но тут же снова посмотрела в глаза Моше, чтобы он не стал искать скрытого смысла в этом поступке.

– У всех детей возникают проблемы с родителями.

– Извините меня, если я наступил на больную мозоль.

– Разве вы не начали это делать какое-то время назад?

– Я не умею играть на рояле так хорошо, как вы, но неплохо разбираюсь в мозолях. Он откинулся на спинку стула и сложил ладони на столе. – Это не сексуальное.

Джейн нахмурилась:

– Вы о чем?

– Проблема с вашим отцом. Вы не были объектом домогательств, и нет никаких признаков того, что в детстве вы подвергались сексуальному насилию.

– Он урод, но предпочитает молоденьких женщин, а не детей.

– Он вновь женился через год после самоубийства вашей матери.

– И что я должен сделать?

– Вы же хотели что-то сделать.

– Он оскорбил память матери, женившись на Юджинии.

– Разве это не проблема?

– Это одна из моих проблем.

– Но не та самая.

– Он трахал Юджинию еще тогда, когда мать была жива.

– Это грубое выражение должно предотвратить дальнейшие вопросы?

Она пожала плечами:

– Продолжайте, если хотите.

– Почему вы считаете, что ваш отец убил вашу мать?

Незадолго до этого Джейн отодвинула от себя полупустой бокал. Теперь, пораженная его проницательностью, она взяла его и сделала глоток. Моше тоже пригубил вино, словно совместное выпивание связывало их.

– После самоубийства всегда проводится вскрытие, – заметил он.

– Должно проводиться, но так бывает не всегда. Коронер принимает решение в зависимости от местных правил и обстоятельств.

– Так у вас были данные в пользу этой теории?

– Он улетел тем утром и должен был находиться в отеле, в четырехстах милях от нас. Давал концерт в другом городе следующим вечером. Но когда я проснулась, то услышала, как они ругаются.

– И что вы сделали, когда услышали их?

– Засунула голову под подушку и попыталась уснуть.

– Уснули?

– На некоторое время. – Она отставила бокал в сторону. – Он был там ночью, я слышала его. Есть и еще одна причина верить, что он был там. Но никаких твердых доказательств. И потом, он мастер устрашения и манипуляций.

– Вы боялись его?

– Да.

– Вы все еще злитесь на себя из-за того страха перед ним.

Джейн ничего не ответила.

– Вы вините себя?

– В чем?

– Вы услышали, что они ругаются, и уснули. А если бы пошли к ним, как по-вашему, мать была бы сейчас жива?

– Нет. Думаю… я тоже была бы мертва. Он инсценировал бы все по-другому: сначала она убила меня, а потом покончила с собой. – (Паузы Моше были точно выверены и выдержаны, как в концерте Моцарта, который они недавно прослушали.) – Я виню себя в том, что никогда не говорила об этом впоследствии. В том, что позволила ему запугать меня.

– Вы были всего лишь ребенком.

– Это не имеет значения. В критический момент вы либо решаетесь, либо нет.

Моше вставил пробку в бутылку, полную почти наполовину.

– Одержимость начинается не со смерти Ника. Ее корни уходят в события девятнадцатилетней давности. – Он съел ягоду земляники, которую прежде отложил в сторону. – Вы жаждете отомстить за Ника и за свою мать, но главное для вас не это.

Джейн молчала. Моше снял очки, вытащил нагрудный платок из кармана, принялся протирать стекла.

– Вы хотите разоблачить заговор, – продолжил он, – посадить тех, кто за ним стоит, убить их при необходимости, восстановить справедливость, уравновесить чаши весов, чтобы ваш мальчик не мучился всю жизнь от ощущения того, будто он был должен, или до сих пор должен, сделать что-то для восстановления справедливости. Вы не можете избавить его от горя, но можете избавить от чувства вины, которое грызло вас все эти годы. Не так ли?

– Так. Но это не все. Я хочу, чтобы он жил в мире, где люди значат больше идей. Никаких свастик, никаких серпов с молотом, никакого преклонения перед бесчеловечными теориями, которые ведут к гибели десятков миллионов человек. Я вижу, каким взглядом вы смотрите на меня, Моше. Я знаю, что не смогу изменить мир. Я не страдаю синдромом Жанны д’Арк. Я хочу для сына всего этого, но если мне удастся хотя бы избавить его от чувства вины, я буду считать, что совершила нечто достойное.

Моше надел очки.

– Если вы правильно понимаете, какие сильные эмоции движут вами, то, возможно, почувствуете, когда они возьмут верх над разумом. Если вы сможете подавить безрассудство, подогреваемое эмоциями, обуздать свой кураж, тогда у вас есть шанс.

– Чтобы продолжать, мне нужен хотя бы крохотный шанс.

– Хорошо. Если вы верно оцениваете ситуацию, то, вероятно, крохотный шанс – это все, что у вас есть.

Здесь, в долине Сан-Фернандо, в номере мотеля, у Джейн не было ни сил, ни ясности в мыслях, чтобы заняться материалами, полученными от Джимми Рэдберна. Она положила мусорный мешок с документами в стенной шкаф.

Чтобы уснуть, ей не понадобилась ни водка, ни музыка. В девять она легла и вскоре погрузилась в сновидения.

Около полуночи ее разбудил пистолетный выстрел. Рев двигателя гоночного автомобиля. Даже двух. Скрежет покрышек. Мужчина, выкрикивающий что-то неразборчивое. Еще три выстрела, один за другим, – вероятно, ответный огонь.

Она вытащила пистолет из-под подушки и села в кровати, окутанная темнотой.

Судя по металлическому звуку удара, одна машина боком задела другую. Может быть, кто-то, проезжавший мимо, поцарапал припаркованный автомобиль.

Потом они умчались. Благодаря эффекту Доплера рев двигателей стал более низким и затем стих, удалившись в обоих направлениях, словно водители обменялись выстрелами и убежали друг от друга.

Джейн посидела еще некоторое время, но больше ничего не случилось. Ни рева полицейских сирен в ночи, ни сообщений о стрельбе.

Она положила пистолет обратно под подушку. Все-таки бандитская столица страны была не здесь. Эта честь принадлежала Чикаго, хотя другие города тоже боролись за первенство.

Она лежала и думала о том, что это происшествие было всего лишь белым шумом, постоянно кипящими на медленном огне насилием и хаосом, задником современной жизни. Люди настолько привыкли к этому белому шуму, что более важные признаки насилия (например, быстрый рост числа самоубийств) ускользали от их внимания.

Нет, она не лежала, мучаясь бессонницей. Она стала думать о Трэвисе, которому ничто не угрожает под крылом Гэвина и Джессики, чей дом по ночам охраняют немецкие овчарки, и наконец уснула.

Джейн проснулась в 4:00, приняла душ, оделась, села за круглый обеденный столик и принялась просматривать отчеты судебно-медицинских экспертов о результатах вскрытия тел самоубийц в тридцати двух различных местах. Четыре – из больших городов, двенадцать – из средних, восемь – из пригородов, восемь – из районов с низкой плотностью населения, где окружной коронер обслуживал все маленькие городки.

К каждому отчету прилагались фотографии тел на месте их нахождения. Она старалась не смотреть на эти фото. Но строптивого дикаря, живущего в мозгу каждого человека, влечет в те места, которые передний мозг считает слишком темными для цивилизованного осмотра, и глаз иногда предает нас.

Формально закон требовал вскрытия в случае самоубийства, но в большинстве мест судмедэксперту или коронеру, как бы он ни назывался, разрешалось проявлять некоторую гибкость в тех случаях, когда он (или она) не сомневался в самоуничтожении покойного. Такая форма самоубийства, как смерть от руки полицейского, всегда влекла за собой вскрытие, а также вопли журналистов и порой – судебное расследование. И напротив, если человек был подвержен депрессии, предпринимал попытки свести счеты с жизнью, кровь обязательно исследовали на предмет наркотиков, а само тело подвергалось тщательному визуальному обследованию для выявления следов насилия, не связанных с причиной смерти. Однако при отсутствии признаков убийства вскрытие и исследование внутренних органов обычно не производилось.

Просмотрев отчеты из двух больших городов – Нью-Йорка и Лос-Анджелеса, Джейн сделала три любопытных открытия. Во-первых, самоубийц, которые казались хорошо устроенными членами общества (психически устойчивыми, физически крепкими, с полной семьей, профессионально успешными), было даже больше, чем гласила общенациональная статистика. Это было настолько поразительно, что судебно-медицинские эксперты и помощники коронеров, которые производили стандартную или расширенную аутопсию, часто отмечали этот факт в своих отчетах.

Во-вторых, в Нью-Йорке генеральный прокурор штата вместе с окружным прокурором города одобрили новые рекомендации для судмедэкспертов, которые не только позволяли, но и поощряли более частые, чем прежде, отказы от вскрытия, – только визуальный осмотр и обычный токсикологический анализ. Они ссылались на бюджетные ограничения и недостаток персонала. Эти новые рекомендации так встревожили некоторых экспертов, что они упомянули их в своих отчетах, рассчитывая избежать возможных обвинений в халатности.

В-третьих, в Калифорнии некоторые медицинские эксперты были обеспокоены тем, что год назад генеральный прокурор штата, ссылаясь на нехватку средств и персонала, выпустил инструкции – а не просто рекомендации, как в Нью-Йорке, – и включил в них предупреждение о сокращении финансирования всем городам или округам, где коронеры продолжат по своему усмотрению производить полномасштабную аутопсию в «случаях, когда отсутствуют четкие признаки убийства, убийства второй степени, непредумышленного убийства или обоснованные подозрения в их совершении». Отказ от вскрытия иногда диктовался желанием сосредоточиться на убийствах, совершаемых членами наркобанд и террористами, и своевременно реагировать на них – число таких преступлений постоянно возрастало. Некоторые коронеры в своих отчетах ссылались на эти инструкции или приводили их текст в приложении, чтобы защитить себя от обвинений.

Государственных служащих в последние годы становилось все больше, и это, казалось, опровергало жалобы на нехватку персонала.

Любой представитель власти, которому Джейн осмелилась бы высказать свои подозрения, немедленно (с такой же неизбежностью, с какой Эстер Принн в романе Готорна принудили носить алую букву) окрестил бы ее параноиком. Но она не могла отделаться от мысли, что генеральные прокуроры в двух крупнейших городах страны участвовали в сокрытии улик, свидетельствующих о росте числа самоубийств среди людей, которые не выглядели склонными к сведению счетов с жизнью.

По чьему указанию они делали это? Что им известно о причинах новой чумы?

Если частные биотехнологические компании и власти участвуют в проекте, который ведет к росту числа самоубийств, в чем может состоять их цель?

А может, самоубийства стали неожиданным побочным эффектом… или просчитанным последствием того, что они делали?

Холодок, от которого кожа покрылась пупырышками, не проходил, пробираясь все глубже и глубже. Она прошла в ванную, где имелись кружка, пакетики растворимого кофе и дешевенький кипятильник, положила два пакетика, налила воды до краев и стала ходить по комнате, прихлебывая кофе, горячий настолько, насколько она могла терпеть, – но холодок не желал отступать.

Джейн пока не нашла в распечатках сведений о препарировании мозга. Она искала информацию об обнаружении некой неестественной структуры в сером веществе кого-либо из самоубийц.

Кофе почти не согревал, и Джейн решила отложить коронерские документы и посмотреть, что есть на благотворителя Дэвида Джеймса Майкла. Он был членом совета директоров Института Гернсбека, который устраивал ежегодные конференции «Что, если», а также Фонда Сидлинга, где его компаньоном был магнат Т. Куинн Юбанкс, один из самоубийц. Отчет о Дэвиде Майкле оказался настолько полным, что Джимми вполне заслуживал лучшего места в Зале славы хакеров, если бы такой существовал.

Сорокачетырехлетний Дэвид Майкл был единственным наследником состояния, составленного его далекими предками благодаря железным дорогам и затем приумноженного путем вложений в нефть, недвижимость и все, что обеспечивало высокую прибыль в прошлом веке. Унаследовав богатство, он распорядился им крайне разумно, инвестируя в инновационные компании. Он обладал таким чутьем на перспективные варианты, что в восьмидесяти процентах случаев оказывался прав. Тремя годами ранее он перебрался из Виргинии с ее охотничьими угодьями в Пало-Альто, поближе к компаниям Кремниевой долины, вызывавшим его интерес.

В отчете были фотографии. Дэвид, вероятно, вырос в среде, где носили крахмальные рубашки и дорогие костюмы, но предпочитал свободный стиль. Его светлые волосы, казалось, были подстрижены кое-как и причесаны пальцами, хотя Джейн разглядела работу парикмахера, берущего с клиентов по пятьсот долларов. Было известно, что Дэвид приходит на важные совещания в теннисках, джинсах и рубашке навыпуск, но чуть ли не на всех фотографиях он был в разных часах. Говорили, что у него собрана целая коллекция дорогих хронометров стоимостью от пятидесяти до восьмидесяти тысяч долларов за штуку.

В многочисленных публикациях его называли щедрым филантропом, писали о его увлеченности общественно полезными делами – от поддержки Сан-Францисского симфонического оркестра до сохранения болот, – и он не делал тайны из своих прогрессивных политических убеждений.

Джейн знала людей этой разновидности. Все слова и действия, которые он выносил на публику, были тщательно продуманы. Люди восхищались молодым непредсказуемым миллиардером, который, казалось, был угнетен своим богатством и тратил столько, что рисковал стать нищим. На самом же деле пожертвования едва ли равнялись одному проценту его состояния. О том, какие части его публичного образа являлись подлинными (если среди них были подлинные), знали только он, его жена и его консультант по имиджу – а возможно, только он и консультант.

Среди компаний, процветавших благодаря его венчурному капиталу, некогда была «Шеннек текнолоджи», а затем (и в большей степени) – «Далекие горизонты». Шеннек и Дэвид Майкл оказались партнерами по «Далеким горизонтам».

Если Джейн и не нашла центр заговора, то обнаружила связь: Бертольд Шеннек, Дэвид Джеймс Майкл и «Далекие горизонты». Теперь нужно было подобраться к кому-либо из двоих, взять его за горло и вынудить к разговору. У миллиардера наверняка имеется охрана из нескольких уровней и первоклассные телохранители.

Богатство Шеннека не шло ни в какое сравнение с капиталом его главного инвестора, но если оба участвовали в заговоре и сотрудничали через «Далекие горизонты», он владел информацией, которая могла сильно повредить обоим и даже привести к их гибели. Поэтому он наверняка был защищен от всего, и подбираться к нему следовало скрытно, составив хорошо продуманный план.

В конце доклада Джимми Джейн обнаружила то, что могло привести ее к Шеннеку с черного хода. Последний пункт содержал всего одно предложение с неуместными подробностями: «Бертольд Шеннек, вероятно, имеет глубоко законспирированный интерес в бизнесе, который работает через Темную сеть и может представлять собой некий загадочный бордель».

Она знала, что делать дальше.

Это будет опасно.

Но разве это имело значение? Теперь все было опасно. Поездка на работу в Филадельфии могла оказаться билетом на тот свет.

После восьми часов в номер стали проникать тихие голоса горничных, говоривших между собой по-испански, позвякивание и постукивание рабочих тележек, и звуки эти становились все громче по мере того, как солнце поднималось все выше. Часы показывали десять, а Джейн не хотела задерживаться до одиннадцати: несмотря на предупреждение «НЕ БЕСПОКОИТЬ», в дверь могли постучать и вежливо спросить, не надо ли ей чего-нибудь. Чем меньше контактов с персоналом, тем ниже вероятность того, что кто-нибудь запомнит ее.

К тому же она оставалась в мотеле уже две ночи – установленный ею предельный срок для любого места. Объект, находящийся в движении, имеет высокие шансы и дальше оставаться в движении, тогда как объект, долго задерживающийся на одном месте, имеет высокие шансы не проснуться утром – попробуй-ка сделать это с перерезанным горлом.

Она погрузила свои вещи в «форд» и оставила ключ от номера портье, у которого спросила адрес ближайшей библиотеки. В первом попавшемся «Макдоналдсе» она купила кофе и два сэндвича, выкинула половину булки и поела в машине. На вкус еда была лучше, чем на вид. А кофе оказался хуже, чем можно было предположить по запаху. Она вытряхнула из пузырька крохотную таблетку для понижения кислотности и проглотила ее.

Сев за библиотечный компьютер, она стала искать ближайшие магазины, продающие товары для художников, лабораторное оборудование, товары для уборки дома. Ничто из этого не могло привлечь внимание людей, которые разыскивали ее. К часу дня она купила пузырьки с ацетоном, контейнер с белильным порошком, лабораторные сосуды в минимально необходимом количестве и несколько предметов из аптеки.

В Тарзане она нашла подходящий мотель и решила там остановиться, потому что никогда прежде не бывала в этом городке и вряд ли встретила бы знакомых. Она воспользовалась новым поддельным документом – не тем, что в предыдущем мотеле, – и заплатила наличными вперед.

Двуспальная кровать отражалась в зеркале откатной двери стенного шкафа. Она засунула туда мусорный мешок. Прежде чем положить туда же чемоданы, она вытащила бинокль, универсальный открыватель замков, продававшийся только сотрудникам правоохранительных органов и приобретенный незаконным образом у тех же людей, которые продали ей переделанный «форд-эскейп» и глушитель с резьбой для «хеклер-коха».

К пяти часам, поработав в ванной с хирургической маской на лице и в нитриловых перчатках, она получила некоторое количество хлороформа из ацетона, обработав его хлорной известью, то есть белильным порошком. Она наполнила хлороформом шестиунциевый пульверизатор, купленный в косметическом магазине, отставила его в сторону и прибралась в ванной.

Когда она вышла наружу, предвечернее солнце уже окрасило неприветливым цветом широко раскинувшийся пригородный район. В теплом воздухе стоял запах автомобильных выхлопов, очищенных каталитическими нейтрализаторами до безвредного состояния, но не утративших зловония. Зайдя в ресторан на противоположной от мотеля стороне улицы, она с удовольствием съела бифштекс из вырезки, несколько раз заверив себя, что это не последняя ее еда в жизни.

Ранее этим днем, незадолго до четырех часов по восточному времени, начальник секции Натан Силверман, сидевший в своем кабинете в здании Академии в Куантико, получил предупредительный звонок от специального агента, возглавлявшего Лос-Анджелесское региональное управление. Агент сообщал, что он вышлет отчет о происшествии, случившемся днем ранее в Санта-Монике, с участием то ли самозванки, выдававшей себя за специального агента Джейн Хок из Группы оперативного реагирования на чрезвычайные ситуации, то ли самого специального агента Джейн Хок.

Происшествие, по словам агента, выглядело странным, но, видимо, единственное правонарушение состояло в попытке выдать себя за агента ФБР. Местное региональное управление было одним из самых загруженных в стране, и агенту не очень хотелось тратить время на пустячное с виду происшествие. Но пять секций, занимавшихся анализом поведения, предоставили значительную помощь Лос-Анджелесскому региональному управлению во время расследования последних трудных дел, и агент с уважением относился к Силверману и его сотрудникам. Доклад, пообещал он, будет закончен и отослан в девять часов по восточному времени.

В 7:30 вечера Силверман сел обедать вместе с женой Ришоной – они были женаты уже тридцать лет – в их доме на окраине Александрии, милях в двадцати пяти от Куантико. Они сидели друг против друга, по диагонали.

Дети, закончив колледж, разлетелись кто куда. Можно было бы прекрасно поесть и на кухне, но Ришона настояла на столовой с ее более изящной обстановкой. Когда она готовила – а делала она это большей частью по вечерам, – каждый обед превращался в событие: хороший фарфор, чистое серебро, хрусталь, камчатные салфетки в колечках из ее собственной коллекции, свечи. Силверман считал себя счастливейшим из мужчин: жена была красавицей и его лучшим другом, с ней он мог делиться всем, положившись на ее благоразумие.

Поедая салат «Цезарь» со свежайшей зеленью, а потом – сочное филе меч-рыбы, он рассказывал о прошедшем дне. После филадельфийского теракта, произошедшего в понедельник, Департамент поддержки следствия и операций, а также первая и пятая секции анализа поведения – все они входили в Группу оперативного реагирования на чрезвычайные ситуации – не успевали отвечать на просьбы о помощи, и сегодня, во вторник, он в первый раз вернулся домой раньше восьми часов. Ему было о чем рассказать, но Джейн и звонок из Лос-Анджелеса, конечно, стали главной темой беседы.

Имея в своем распоряжении великолепные кадры, Натан Силверман сумел создать группу, объединенную не только прочными профессиональными отношениями, но и социальными связями, что было не очень свойственно Бюро. Ришона хорошо знала Джейн и считала ее, как и Ника, частью большой семьи. Она переживала за Ника не меньше, чем за Джейн, и регулярно справлялась о нем.

– Я не стал требовать возврата удостоверения, – сказал Натан. – Думал, что знаю ее достаточно хорошо, и не сомневался, что она вернется через два, а то и через полтора месяца.

– У нее же не каменное сердце, – возразила Ришона.

– Не каменное, но львиное. Ничто не может остановить ее надолго. Два месяца назад она удивила меня, попросив продлить отпуск. Ты, наверное, помнишь о ее звонке.

– Да, она собиралась поездить по стране вместе с Трэвисом. Говорила, что это пойдет малышу на пользу. Он обожал Ника.

– Так вот, Джейн дала мне свой новый номер, но рассчитывала, как она выразилась, что я дам ей немного свободного пространства. Я знал номера ее домашнего и сотового и поэтому предположил, что она купила новый смартфон. Тот же самый региональный префикс.

Он замолчал, смакуя рыбу, но его жена, знавшая, как тонко он умеет пользоваться паузами для придания драматизма своим историям (ему нравилось представлять в красочном виде даже самую заурядную новость), через пять секунд стала проявлять нетерпение:

– Ну ладно уже, Шекспир. Что с этим телефоном?

– Понимаешь, я дал ей пространство, о котором она просила. Но когда из Лос-Анджелеса пришло это сообщение, я собрался связаться с ней. Но звонить почему-то не стал, а вместо этого попросил одного из компьютерных гениев вычислить адрес телефона – неофициально, частным образом. В конце концов, речь ведь не идет о преступлении. И выяснилось, что это номер не смартфона, а дешевого анонимного аппарата.

– Анонимного?

– Куплен в «Уолмарте», в Александрии, и активирован в тот день, когда я говорил с ней в последний раз. Ни одной минуты на нем не израсходовано.

Без всякого предупреждения – ни грома, ни молний – сильный дождь, пробив темноту, забарабанил по крыше, и Силверман с женой удивленно посмотрели на потолок.

– Вот и проверим, работает ли отремонтированный водосток, – сказала она.

– Работает, работает, а это значит, что я сэкономил для нас четыреста долларов.

– Очень надеюсь, дорогой. Ты и представить не можешь, как я страдаю, когда ты сгораешь от стыда после очередной катастрофы из разряда «сделай сам».

– «Катастрофа» не слишком сильное слово?

– Я вспомнила о гостевом туалете.

После некоторой паузы он проговорил:

– Все равно лучше сказать «неудача».

– Ты прав, я преувеличиваю. А теперь объясни, зачем Джейн покупать анонимный телефон для звонка тебе?

– Не знаю зачем. Нет, правда. Но по пути домой я отклонился от маршрута и заехал в Спрингфилд – посмотреть на ее дом. Его там нет.

– Чего там нет?

– Спрингфилд на месте, а дома нет. Он снесен. А на ограде – сделанный архитектором рисунок нового здания, которое там построят. И надпись: «Резиденция Чень». Работы еще не начинались, строителей на участке не видно. Видимо, только получают разрешение. Поговорю с кем-нибудь завтра.

На лице Ришоны появилось скептическое выражение.

– Джейн не стала бы продавать и уезжать, не оставив тебе нового адреса. Это нарушение правил.

Дом Силверманов был основательным сооружением – хорошая кирпичная кладка, надежная столярная работа, – но от неожиданно налетевшей грозы в столовой образовался сквознячок. Ровные, устойчивые языки пламени свечей в хрустальных блюдечках удлинились и затрепыхались, как змеиные жала.

– А если она сменила свою фамилию на Чень и не сообщила нам, это тоже нарушение правил. То, что я получу из Лос-Анджелеса… ничего хорошего там не будет, Ришона.

– Послушай, Джейн – последняя из всех известных мне людей, кто пустится во все тяжкие. Не считая тебя.

– Я не о том, – сказал Натан; в этот момент сильный дождь еще больше усилился, и экономия в четыреста долларов за счет самостоятельного ремонта стала казаться не такой уж разумной. – Хотя, возможно, я ошибаюсь. Думаю, она попала, не по своей воле, в какую-то беду, такую тяжелую, что не могла сказать даже мне.

В Шерман-Оукс доля граждан в возрасте от шестидесяти пяти лет была выше, чем в большинстве населенных пунктов округа Лос-Анджелес. Средний размер семьи – два человека – бил чуть ли не все рекорды Южной Калифорнии. В целом городок был тихим, особенно дорогие кварталы на холмах.

Окна величественного кирпичного дома были украшены литыми наличниками и сандриками. Два гордых каменных льва стерегли ступени, словно здесь размещалась библиотека или суд, хотя обитатель особняка ничуть не интересовался библиотеками и считал себя слишком умным, чтобы представать перед судом. Вдоль дорожки, ведущей к дому, стояли низкие фонари. Каретный фонарь у двери заливал крыльцо приветливым теплым светом. На первом этаже окна горели тусклым светом, окна второго были темны.

Двумя годами ранее, в возрасте пятидесяти четырех и пятидесяти трех лет соответственно, Ричард и Бернис Брэнуик, которым все еще принадлежал дом, преждевременно отошли от дел и переехали в Скотсдейл, штат Аризона. Они много работали, но безмятежную старость супругам обеспечил их единственный ребенок Роберт, добившийся немалых успехов в избранной им профессии.

Джейн припарковалась на другой стороне улицы, проехав вверх по холму мимо еще двух особняков, затем взяла бинокль и стала изучать дом. Она не ожидала увидеть охранников, которые в этих местах встречались редко. Если бы соседи увидели человека, прячущегося в тени деревьев, то вызвали бы полицию. Лос-анджелесская полиция имела отделение в Шерман-Оукс, на Силмар-авеню, и к сообщению такого рода из этого района стражи порядка отнеслись бы внимательно.

Как бы то ни было, Роберт Брэнуик не видел необходимости в охранниках и ограничился стандартной системой защиты дома от грабителей. Если бы он подозревал, что Джейн знает его адрес и имя, его бы здесь не было. Ни сейчас, ни вообще. Возможно, он даже находился дома один, но скорее всего – нет. Такие, как он, обычно испытывают беспокойство, оставаясь в одиночестве. Наедине с самим собой ты рискуешь предаться самокопанию.

В третьем доме вверх по холму не было ни малейшего намека на свет. Обитатели явно отсутствовали или уехали на вечер.

Надев черные с серебром перчатки, Джейн пересекла улицу, обошла фасад и подобралась к темному дому сзади, готовая к встрече с собакой. За внутренним двориком находился длинный задний двор. Высокие стены отделяли его от соседних участков, но ограды, очерчивавшей границу земельного владения, там, где на краю оврага стояла небольшая рощица, Джейн не увидела. Чернильного цвета деревья, посеребренные луной, напоминали лес, созданный фантазией художника с помощью гравировальных игл, офортной доски, покрытой черным парафином, и глаза, привыкшего видеть сверхъестественное во всем.

Участок, расположенный ниже первого, был обнесен высокой стеной из оштукатуренных бетонных блоков. Джейн достала маленький фонарик и нашла дорожку между стеной и деревьями. Пройдя по ней мимо деревянных ворот к стене за домом Брэнуика, она выключила фонарик.

Калитки здесь не было, но перелезть через стену высотой всего семь футов было несложно. Джейн провела целую минуту на ее вершине, сидя на коньке из литого бетона и изучая погруженный в темноту двор и бассейн, где в подернутой рябью черной воде плавал обломок луны. Затем она спрыгнула на газон и обошла бассейн.

Неяркий свет из окна проливался на крытый внутренний дворик, и Джейн видела сквозь стекла кухню и столовую в западном крыле дома. Ни в одном помещении не было ни души.

В восточном крыле располагалась гостиная. За двустворчатой откатной стеклянной дверью, спиной к внутреннему дворику, на большом раздвижном диване сидели двое и смотрели гонки в большом настенном телевизоре. Рев форсированных двигателей и бьющая по ушам музыка проникали сквозь окна.

Джейн осторожно подошла к кухонной двери и попыталась открыть ее, однако та оказалась заперта. Телевизор работал громко, но в этом доме с открытой планировкой кухня располагалась рядом с гостиной, где сидела пара. Если гонки кончатся и минута тишины наступит в тот момент, когда Джейн будет работать с «Локейдом», звон пружины и щелканье штифтов может привлечь их внимание.

Она направилась в западное крыло. В длинной стене, в самой ее середине, был только один проход: застекленная дверь вела в миниатюрный садик. Там стоял выключенный фонтанчик с чашей и постаментом, рядом с ним – два кованых чугунных стула.

Светильники в комнате не горели, но через внутреннюю дверь туда проникало немного света из коридора. Видимо, помещение использовалось как кабинет, о чем косвенно свидетельствовали письменный стол, книжные стеллажи, кресло.

Джейн сунула пистолет в кобуру, на секунду включила фонарик и увидела врезной ригельный замок. Еще раньше она привязала шнурком к поясу универсальный открыватель, теперь же вставила его тонкое жало в скважину под штифтами. После нажатия на крючок открывателя плоская пружинка отодвинула отмычку вверх, а штифты – на линию сдвига, в сторону. Пришлось четыре раза нажать на крючок, чтобы замок открылся.

Вытащив пистолет и войдя внутрь, Джейн закрыла за собой дверь. Кабинет. Компьютер на столе. На стеллаже вместо книг стояли дорогостоящие коллекционные фигурки героев «Звездных войн». Из глубины дома доносились скрежет покрышек, рев двигателей, звуки выстрелов – музыка, не позволяющая расслабиться, даже если картинка и сюжет не трогают зрителя.

Джейн тихо переместилась в ярко освещенный коридор, помедлила и пошла к фасадной части дома для быстрой разведки. Прихожая разделяла столовую и гостиную, в обеих комнатах, уютных и пустых, горел свет. Пройдя по коридору в обратном направлении, Джейн оказалась у двери в кухню в тот момент, когда из гостиной появилась блондинка и открыла холодильник. Стоя спиной к Джейн, девушка не подозревала о присутствии незваной гостьи. На ней был откровенно соблазнительный наряд – шелковые штаны в обтяжку и кружевная блузка, не закрывающая живот.

Джейн сунула пистолет в кобуру, вытащила пульверизатор с хлороформом, вошла в большую кухню и миновала арку, за которой находилась гостиная, рассчитывая, что мужчина слишком увлечен телевизором и не заметит ее. Фортуна всегда на стороне храбрых, кроме тех случаев, когда она на другой стороне.

Она остановилась позади девушки, стоявшей у холодильника и размышлявшей о том, какой из пяти сортов лимонада выбрать. Прежде чем блондинка успела взять банку и уронить ее, Джейн тихонько сказала: «Пепси».

Испуганная девица повернулась в тот момент, когда из пульверизатора вылетели первые брызги. Сладковатый хлороформ смочил напомаженные розовые губы и кончик языка, забрался в ноздри. Глаза девушки широко раскрылись, но закатились прежде, чем она успела закричать. Джейн одной рукой подхватила потерявшую сознание девицу, чтобы та не упала на пол с грохотом, поставила пузырек на стол, потом опустила свою жертву на плитки пола.

Хлороформ, высоколетучая жидкость, уже испарился с губ, следы его оставались только по краям ноздрей. Дозы должно было хватить, чтобы отключить девицу на несколько минут. Может, хватит, а может, и нет.

Джейн вырвала два бумажных полотенца из диспенсера, сложила их, побрызгала одну сторону хлороформом и положила другой стороной, впитавшей немного влаги, на лицо девицы. Самодельная маска слегка колыхалась от вдохов и выдохов. Джейн смотрела на нее, желая убедиться, что у девушки нет проблем с дыханием. Наконец она сунула пульверизатор во внутренний карман куртки, вытащила пистолет и повернулась к арке, соединявшей кухню и гостиную. Парень все еще сидел на сером мягком раздвижном диване, положив ноги на кофейный столик, – передача захватила его целиком. На экране один мотоциклист гнался по автостраде за другим, обгоняя множество мчащихся машин, – сценарий такого эпизода напишет любой дурак, но поставит его как следует только гениальный безумец.

Из-за шума парень не слышал, как приближается Джейн. Наконец один из мотоциклов свалился со скалы, а другой остановился, проскрежетав тормозами на краю пропасти, и громкая музыка стихла, ушла далеко на задний план, чтобы оттенить долгое падение и смерть.

– Бобби, у тебя есть печенье «Орео»?

Ее голос явно не походил на голос девицы, лежавшей на кухонном полу, но парень лишь нетерпеливо махнул рукой и произнес: «Да, да», глядя, как летевший в пропасть мотоциклист чудом уходит от смерти: то, что выглядело как рюкзак, расцвело спасительным шелковым куполом парашюта размером чуть ли не в акр.

Джейн постучала по его голове рукояткой своего 45-го. Парень проворчал:

– Какого дьявола!

Потом он повернулся, увидел ее, отскочил от дивана и едва не упал на кофейный столик.

– Ты пытался обдурить меня в парке. И еще подсунул мне последний пункт в материалах по Шеннеку – «загадочный бордель», и больше ничего. Будешь врать или юлить – получишь пулю в голову. Ты понял, Роберт? Или Джимми? Как тебе больше нравится?

На экране в гостиной трюки сменились любовными сценами. Звуковых эффектов стало меньше, чем в эпизодах с погоней, а музыка играла тише.

В кухне повзрослевшая кукла Кьюпи, которая раньше была Джимми Рэдберном и всю жизнь была Робертом Брэнуиком, сидела на стуле; безволосые, резиново-гладкие руки андроида были сложены на столе. Детское лицо побледнело от страха, но серые глаза сверкали, как ножи для колки льда.

Джейн накрутила глушитель на пистолет. Как она и предполагала, это устрашило его не меньше, чем вид самого пистолета. Он понял, что шутить с ним не собираются.

На столе лежали блокнот и ручка, которые Джейн вытащила из ящика стола под настенным телефоном. Она стояла между парнем и блондинкой – та неслышно дышала под бумажной маской.

– У борделя Шеннека есть сайт?

– Он в Темной сети. Как и наша конторка, которую мы закрыли. Только он такой темный, что мы по сравнению с этим – «Уолмарт». Веб-адрес официально не зарегистрирован, чистая уголовка.

– И о чем это тебе говорит?

– Они пристроились к доменной системе точка org, но никто из тех, кто управляет системой, не видит их. Название сайта – длинный ряд взятых наугад букв и цифр, ни одна поисковая машина не выведет тебя туда. Сотни миллионов возможных комбинаций. Набрать такой адрес случайно нельзя. Даже при автоматизированном поиске понадобятся столетия. Короче говоря, туда просто так не попадешь, если у тебя нет адреса. Друзья сообщают друзьям, я так думаю.

– А как попал туда ты, Джимми Боб?

– Может быть, один из моих клиентов плохо защищал свою адресную книжку.

– Значит, он заплатил тебе деньги, чтобы ты хакнул кого-то, а ты заодно хакнул и его.

– Двойная польза.

Блондинка всхрапнула во сне, и бумажные полотенца вспорхнули над ее лицом.

– Ты знаешь адрес? – спросила Джейн.

– Сорок четыре случайные буквы и цифры. Гадость. Я не могу такого запомнить. И вряд ли кто-нибудь может.

– Он есть в твоих файлах из «Винила».

– Но у меня сейчас нет к ним доступа. Мы закрылись. Помнишь об этом?

– И ты был на этом темном сайте?

– Да.

– Расскажи.

– Темный экран. Потом имя Аспасия.

– Запиши. И не вынуждай меня вытягивать все это клещами.

Записав название в блокнот, он сказал:

– Я посмотрел, так звали любовницу мэра Афин или что-то в этом духе, лет за четыреста до нашей эры. Потом экран дает тебе возможность выбрать из восьми языков. Транснациональная компания. На английском ты получаешь три обещания: «Красивые девушки. Абсолютно покорные. Исполним самые смелые желания».

– Кажется, это бордель твоей мечты, Джимми Боб.

– Есть и кое-что довольно страшное. «Девушки, неспособные к непокорности. Вечное молчание гарантировано».

– Попользовался девушкой, а потом они ее убивают?

– Я же сказал, довольно страшное. Я вовсе не такой мерзавец, как ты думаешь. И еще членские взносы. Большие бабки. Берут не меньше, чем сверхэксклюзивный загородный клуб. Триста тысяч баков.

– Вранье.

– Они не полностью блокируют доступ к этому месту, чтобы можно было приколоться над тобой. Тот тип, чью книжку я хакнул, может заплатить в сто раз больше.

– Откуда ты знаешь, что Бертольд Шеннек имеет к этому отношение?

– Тип, у которого был этот адрес, – инвестор в «Шеннек текнолоджи». У него есть офис, дом, сотовый и много альтернативных номеров для Шеннека. «Аспасия» проходит у него не как «Аспасия», а как «песочница Шеннека».

– Запиши имя этого типа.

– Ты мне яйца отрываешь.

– Пока еще нет. Но буду рада сделать это. Записывай.

Нахмурившись, он вывел имя печатными буквами.

– Уильям Стерлинг Овертон. Юрист, мастер шантажа, проворачивает огромные сделки. Дважды женился на сексапильных актрисах. Встречается с супермоделями. Если ему нужна еще и «Аспасия», значит в нем столько тестостерона, что его можно выжимать, как воду из губки.

– У тебя есть миллионы, Джимми Боб. А говоришь, что не подписался. Не врешь?

– Я не плачу за секс.

– Быть не может.

– Не плачу. Больше не плачу. К тому же мы с этими ребятами в разных лигах.

– Как новый член платит вступительный взнос? Вряд ли кто-то из богатых фриков захочет, чтобы такие платежи оставляли следы.

– На экране написано: «Анонимность гарантируется». Отследить платеж невозможно. А кроме того, у людей вроде Овертона есть зарубежные счета, фиктивные корпорации.

– Ты не записал реквизиты? Говори правду.

Глядя в ствол пистолета, а не на Джейн, он сказал:

– Прежде чем сообщать реквизиты, они спрашивают, кто ты такой и кто дал тебе адрес. Я мог указать Овертона как своего спонсора, но понял, что сначала они все проверят. Если назовешь человека, а он не подтвердит рекомендацию, ты в полной заднице: эти люди не остановятся ни перед чем.

– Ты же гениальный хакер, – заметила Джейн. – Можешь просочиться анонимно.

– С этими ребятами такое вряд ли получится. Допустим, ты пройдешь все до последнего шага, но у этого дракона длинный язык, он облизывает весь твой путь от самого начала, пробует. Когда я попытался зайти на сайт на следующий день, то не нашел даже имени «Аспасия». Первый экран только сказал: «Умри», и все почернело. И осталось черным.

– Значит, у тебя нет физического адреса этого борделя.

– Чтобы узнать его, нужно стать членом.

Где-то в доме раздался звук сливаемой воды – приглушенный, но опознающийся безошибочно. Исходил он, вероятно, из туалетной комнаты, примыкающей к коридору, в который выходила открытая сейчас кухонная дверь. Кто-то одержал победу над запором после долгого, приятного сидения с журналом в руках.

Брэнуик швырнул авторучку в лицо Джейн, вскочил на ноги, схватил стул, замахнулся, рассчитывая уложить ее, и закричал:

– Кипп, у нее пистолет! Убей эту суку!

Она не могла бы убить человека, если бы не верила, что опасность более чем реальна, не сталкивалась с нею прежде, не была обучена действовать автоматически в отчаянных обстоятельствах. Но она знала об опасности и отреагировала мгновенно – выстрелила ему прямо в лоб. Его колени подогнулись, и когда Джейн обошла стол, чтобы взять под прицел коридор, тело упало на другое, живое, распростертое на полу позади него.

Джейн стояла на пороге, держа пистолет обеими руками, пристально разглядывая мушку и коридор позади нее. Посреди этого узкого прохода имелась дверь – открытая, тогда как прежде она была закрыта. Слева. Напротив кабинета, через который она проникла в дом. Дверь в туалетную комнату.

Кипп, кем бы он ни был, мог пересечь коридор и оказаться в кабинете, мог побежать вперед, в гостиную или столовую. А мог все еще оставаться в туалетной комнате, держа ее за дурочку.

Коридоры, настоящие тиры, простреливались почти так же хорошо, как лестницы. В них было множество дверей, ведущих в помещения, которые следовало зачистить. Лучше уйти через двери во внутренний дворик – это кратчайший путь. Здесь у нее больше нет дел. Ни в каких столкновениях нет нужды.

Пятясь, Джейн отошла от коридора и посмотрела налево, на серый диван и телевизор; если есть другой путь из передней части дома в гостиную, он может появиться оттуда.

Сверху донесся топот бегущих. Он поднялся на второй этаж и теперь возвращается. Возвращается, явно желая помериться силами. Внезапно топот изменился, стал глуше, раскатистее: человек бежал вниз по лестнице.

Вероятно, взял наверху оружие. Он возвращался оттуда, забыв обо всех опасностях. Он мог бы убежать из дома, но вместо этого бежал на Джейн, словно взбесившийся бык на красный плащ.

Она подошла к обеденному столу, вырвала исписанную страничку из блокнота, сунула в карман джинсов.

Топот приближался и теперь доносился из коридора первого этажа. Джейн повернулась к задней двери.

Дом сотрясся от выстрела из дробовика. В кухню ворвался град дроби; часть заряда пришлась на дверной косяк, полетели щепки. Свинцовая крупа раздробила стеклянные панели в шкафах над гранитными столешницами, срикошетировала от колпака вытяжки, сделанного из нержавеющей стали.

Ей не удалось бы добраться до задней двери. Он был здесь, Джейн слышала его ругательства, – казалось, он сошел с ума от ярости. Он войдет на кухню, стреляя.

Она упала на пол, так, чтобы стол находился между нею и дверью в коридор. Выход теперь оказался слева и сзади от нее, а труп – справа. Оставшиеся целыми части лица убитого были искажены, словно гравитация какой-то черной дыры вытянула их в сторону раны, возникшей на месте носа.

Глядя из-под стола сквозь ножки стоявших за ним стульев, Джейн понимала, что не сможет сделать прицельный выстрел. Она увидела, как через порог переступает пара черно-белых мужских дизайнерских теннисных туфель, и в тот же момент раздался грохот дробовика. Оружие было пневматическим – Джейн услышала, как человек досылает следующий патрон. Вероятно, он стрелял из короткоствольного ружья 12-го калибра с пистолетной рукояткой – такими пользуются для защиты дома от воров. Звук второго выстрела все еще отдавался эхом в комнате, звучал в ушах Джейн, когда человек нажал на спусковой крючок в третий раз, чтобы зачистить оставшуюся часть кухни и с гарантией уничтожить противника; все три выстрела раскололи воздух на высоте груди, разбив или оставив вмятины на всем, что отражало дробь.

Временно оглушенная, Джейн увидела, как нога в модной обуви развернулась в сторону гостиной. Очередного выстрела не последовало, и она поняла – или решила, что поняла, – что обойма ружья вмещает три патрона двенадцатого калибра.

Джейн вскочила на ноги. Перед ней была настоящая гора мышц. Именно этот парень гнался за Ноной на роликах по Оушен-авеню. Он стоял, повернув широкую спину к Джейн и прикидывая, за каким предметом мебели в гостиной может прятаться противник, полагая, что кухня зачищена; он явно не получил подготовки в Куантико, а учился стрелять по плохим голливудским фильмам. Сейчас он доставал патроны из карманов джинсовой куртки.

Стоя за спиной у парня, Джейн могла бы убить его выстрелом в сердце, если бы была убийцей. Но она поспешила к выходу, и хотя под ее ногами хрустели дробь и осколки, громила, как и она сама, был временно оглушен, а из телевизора снова неслась громкая музыка.

Он уронил патрон, но не стал заряжать тот, который держал в руке, а вместо этого нагнулся, чтобы поднять другой, упавший на пол… Может, у него плохо работали мозги, а может, из-за его размеров никто никогда не давал ему повода подозревать, что он так же уязвим, как любой человек, рожденный женщиной.

Джейн двигалась, понимая, что он услышит, как открывается задняя дверь. Слух быстро возвращался к ней, как и к нему. Парень распрямился, держа в руке поднятый патрон, и в этот момент она выстрелила два раза в потолок над его головой, разбив утопленный светильник.

На громилу посыпались осколки и искры от закороченной проводки, но, кроме того, он услышал выстрелы, потому что ни один глушитель не соответствовал в полной мере своему названию. Он пригнулся, сделал полуоборот в сторону Джейн и увидел ее; глаза его горели безумной яростью. В пылу схватки он не понял, почему она выстрелила в потолок, а не в него. Он еще не успел зарядить дробовик и считал мишенью себя, а потому метнулся в гостиную и встал так, чтобы низкие кухонные шкафы оказались между ним и Джейн.

Она выстрелила еще два раза, целясь в шкафы. Пули калибра .45 вошли в дерево, словно в масло, пробарабанили по сковородам и кастрюлям. После этого она выскочила во внутренний дворик, вдохнула полной грудью прохладный воздух и побежала к западному крылу дома под прикрытие темноты, какой бы та ни была. Если он собирался вставить только один патрон и бежать следом за ней, значит он не будет испытывать угрызений совести, стреляя ей в спину. Если даже первый выстрел не убьет ее, то свалит с ног. Пока она будет истекать кровью, он успеет вставить еще один патрон и прикончит ее.

Проходя мимо двух стульев, фонтана и стеклянной двери в центре стены, через которую она несколько минут назад попала в дом, Джейн почувствовала жжение на шее. Казалось, красная точка лазерного прицела начертила траекторию пули, которая рассечет ее спинной мозг и разорвет стволовую часть головного. Но у парня, конечно же, был дробовик, которому не требовались лазерные прицелы, да и почувствовать нацеленный на тебя лазерный луч невозможно. Вся подготовка, полученная в Куантико или где-нибудь еще, не могла обуздать воображение в критический момент.

Она добежала до передней части дома. Несколько секунд, тяжело дыша, она возилась с самозапирающейся защелкой на кованой чугунной калитке, потом нажала плечом и распахнула ее. Оглянулась – никого. Посмотрела на переднюю дверь: там его тоже не было.

Выстрелы, даже внутри дома, звучали достаточно громко, чтобы насторожить соседей, оторвать их от телевизоров и компьютеров. Если кто-то стоит у окна, он не должен увидеть бегущую Джейн, когда она появится на газоне перед домом, где светильники проливают достаточно света, чтобы разглядеть и запомнить детали ее внешности. Она свинтила глушитель, сунула его в карман, убрала пистолет в кобуру, размеренным шагом пересекла газон и пошла по тротуару вверх по склону холма, прячась под шепчущимися деревьями, шагая по трепещущим теням листвы, которые падали на тротуар.

Перейдя через улицу, она села за руль «форда», закрыла дверь и взяла бинокль, в который разглядывала дом. Если громила, прибежав на кухню в первый раз, не заметил мертвого Роберта Брэнуика, лежащего за столом, то теперь наверняка обнаружил его. Если он не полный идиот, то должен понять, что атака с дробовиком была по меньшей мере необдуманной и ему нужно сматываться со скоростью, близкой к скорости света.

И верно, гаражная дверь в западном крыле дома поднялась, и оттуда выкатился черный «кадиллак-эскайлейд».

Джейн смотрела на машину в бинокль. Та подъехала к месту, откуда плавно поднималась подъездная дорожка, и уличный фонарь высветил сидевшего за рулем стрелка-ковбоя. Она предполагала, что парень свернет вниз и поедет в равнинную часть города. Но он, вероятно, опасался, что его может остановить полиция, выехавшая на сообщение о стрельбе, и поэтому направился вверх.

Она отложила бинокль и скользнула вниз, так, чтобы нижний край окна оказался прямо под ее глазами.

«Кадиллак» проехал мимо. Блондинка на пассажирском сиденье сморкалась в салфетку – вероятно, все еще не отошла от хлороформа. Скорее всего, выстрелы из дробовика никак ей не повредили: парень целился выше пола.

Джейн дождалась, когда «кадиллак» исчезнет из вида, завела двигатель, включила фары и поехала вверх. Издалека донесся звук полицейских сирен. Она посмотрела в зеркало заднего вида, но не увидела проблесковых маячков, разливающих вишневый свет внизу, в ночном мраке.

Натан Силверман сидел за компьютером в своем домашнем кабинете, когда в 9:10 пришел отчет из Лос-Анджелеса.

Служба в правоохранительных органах в полной мере позволяла понять, какую необычную жизнь ведут люди и до чего они непредсказуемы. Большинство преступников были предсказуемыми, как восход солнца, что отчасти объяснялось отсутствием воображения. Но довольно часто самые невинные и мягкие с виду люди творили дикие бесчинства, и предвидеть их было невозможно. Точно так же в трудную минуту среднестатистические мужчины и женщины, не подготовленные к ведению боя, проявляли не меньшее мужество, чем легендарные герои на полях сражений в далеком прошлом. И эта, лучшая, сторона человека не давала Натану Силверману скатиться в неизлечимый цинизм.

Он предполагал, что Джейн будет вести себя мужественно и храбро, не забывая о чести. Пока что у него не имелось никаких свидетельств противоположного. Но события в Санта-Монике вызывали у него нечто большее, чем простое беспокойство. Почему она заявила, что ведет наблюдение в рамках операции ФБР, находясь в отпуске? Кто была та женщина на роликах? И что лежало в портфелях?

К отчету прилагались фотографии и кадры с камер наблюдения отеля. Качество оставляло желать лучшего, но вполне позволяло опознать Джейн Хок, хотя она постриглась и покрасила волосы.

Недоумевающий Силверман отправил агенту в Лос-Анджелес электронное письмо с просьбой переслать ему все записи с камер наблюдения, имеющие отношение к делу. Кроме того, если камеры стояли в парке по другую сторону улицы или на проезжей части, он хотел знать, не зафиксировали ли они обстоятельств, при которых женщина на роликах перелетела через Оушен-авеню, согласно рассказу швейцара.

Ливень, начавшийся за обедом, шел без перерыва, хотя теперь звук его был не угрожающим, а скорее торжественным, словно стук множества барабанов или цокот копыт лошадей из похоронного кортежа.

Силверман взял самую четкую фотографию Джейн, обвел лицо рамочкой и увеличил до размера экрана. Четкость уменьшилась, но он воспользовался программой, которая многократно удваивала пиксели, пока лицо не предстало перед ним во всех подробностях. В очертании рта, сжатых челюстях чувствовалась решимость. Но и тревога тоже. Может быть, третье, что он подметил, было игрой воображения, на которое влияли его чувства к Джейн – любовь и восхищение, но ему показалось, что он увидел отчаяние преследуемого человека, слышащего близкий лай собак.

Приехав из Шерман-Оукс в мотель в Тарзане, Джейн стала последовательно припоминать все, что она сделала в доме Брэнуика.

Она работала в перчатках. Значит, отпечатков не оставила.

В доме имелась охранная система – у двери висела панель. Но никаких открытых камер наблюдения она не увидела. Только датчики на дверях и окнах.

Пять пуль, выпущенных из ее пистолета, будут обнаружены криминалистами. При первой возможности надо разобрать пистолет и избавиться от деталей, но сначала – найти ему замену.

В мотеле она снова купила лед и банку колы в торговом автомате.

Запершись на ночь в своей комнате, она достала из чемодана набор для обслуживания и взялась за пистолет. Стреляла она за последние три дня немного, и оружие не нуждалось в чистке, но с учетом того, что́ одна из пуль сделала с сыном Ричарда и Бернис Брэнуик, ей все же хотелось почистить его.

Занимаясь «хеклер-кохом», она позволила себе подумать о Джимми Бобе, о том, как он пришел к своему концу, о необходимости выстрела, когда он швырнул ей в лицо авторучку, замахнулся стулом и велел громиле прикончить ее.

Ей довелось участвовать в десяти расследованиях массовых и серийных убийств. В восьми случаях были вынесены приговоры. В пяти случаях, закончившихся арестом, обошлось без насилия. В шестой раз агент из ее группы застрелил урода, который убивал маленьких мальчиков. Седьмым преступником был Кратчфилд, собиратель глаз, которого Джейн ранила в ногу. В восьмом случае она попала в серьезную переделку на безлюдной ферме: другого агента убили, а ее подкараулили два насильника-социопата, приятели, повязанные кровью. Она уложила обоих. Ни сожалений, ни чувства вины. Но она не могла избавиться от воспоминаний о том, как эти люди, пусть они и были последними уродами, взывали к Господу или своим матерям и плакали, как дети, когда разрывные пули вырывали куски из их тела.

Роберт Брэнуик стал третьим, кого она убила, – негодяй, преступник, движимый жадностью и жаждой власти. Но в то же время он оставался человеком, у которого было прошлое, были любящие родители, привязанные к нему, благодарные ему за возможность пораньше отойти от дел, – о том, как сын заработал эти деньги, они даже не подозревали. Он вызывал физическое отвращение, но тут не было его вины; он компенсировал недостатки своей внешности нелепыми заявлениями о том, что он – современный Казанова, никогда не встречающий отказа, но ведь многие мужчины имеют преувеличенное представление о своем успехе у женщин. Убийство с целью самозащиты – это вынужденный поступок. Джейн не раскаивалась в том, что уложила хакера, но, чтобы не утратить человечности, она должна была признать, что и он обладал этим качеством.

Следовательская работа и армейская служба – два разных мира. На войне ты нередко убиваешь на таком расстоянии, что не видишь лиц тех, кто желал убить тебя и превратить твою страну в руины, а если в рукопашном бою перед тобой все же мелькают лица, ты ничего не знаешь об этих людях.

Чтобы расследовать обстоятельства жизни человека, изучить его, а потом суметь убить его, пусть даже ради спасения невинных жизней или самозащиты, нужно обостренное чувство долга… и обязательные проблески сомнения. Джейн не сомневалась в правильности своего поступка, но иногда сомневалась в том, что до конца понимает, почему она способна сделать это.

Роберта Брэнуика воспитали законопослушные люди. Отец Джейн убил свою жену. Что значило больше – природа или воспитание?

Размышляя на эти темы, она проникалась убеждением, что были две причины, заставившие ее бросить музыку и выбрать службу в правоохранительных органах: отторжение своего знаменитого отца и желание искупить трусость, проявленную в детстве, в те недели и месяцы, когда он выдавал убийство ее матери за самоубийство.

Но если по своей природе она была скорее Каином, чем Авелем, то все же следовало иметь в виду, что она, вероятно, выбрала эту карьеру, стремясь узаконить насилие, на которое была способна.

Она несколько раз говорила об этом с Ником, а тот отвечал: «Да, жизнь – сложная штука, но иначе она превратилась бы в «русские горки» на плоскости. Что толку от такого катания? Да, мы никогда не узнаем себя до конца, значит мы достаточно загадочны, чтобы заинтересовать друг друга. А если бы мы узнали себя до конца, к чему задерживаться в этом мире?»

Закончив чистить пистолет, она убрала набор для обслуживания, взяла пять патронов из своих запасов и затолкала в полупустой магазин.

Потом она смешала колу и водку в стакане со льдом. Села на кровати. Включила телевизор.

Главные события дня. Майами. Двое сумасшедших вошли в ресторан, достали мачете и ножи и принялись резать людей. Пятеро раненых, трое убитых. Они убили бы и больше, если бы их не прикончил один из посетителей – вооруженный полицейский, заглянувший туда в свободное время.

Джейн стала переключать каналы в поисках старых черно-белых фильмов, снятых в эпоху невинности, надеясь отыскать мюзикл со слащавой любовной историей и комедийными нотками, ни в коем случае не ироничный и не модерновый. Но ничего такого найти не удалось. Тогда она выключила телевизор, включила радиоприемник в часах на прикроватной тумбочке и нашла станцию, которая отваживалась крутить музыку пятидесятых годов, хотя не многие из ныне живущих еще помнили то время. Программа называлась «Час Пресли и The Platters». The Platters в этот момент играли первые такты «Twilight Tim», что вполне ее устраивало.

Она положила подушку себе на колени, разгладила помятый листок из блокнота, на котором Джимми Боб делал записи по ее указанию, и положила на подушку. Прихлебывая колу с водкой, она просматривала имена на листке. «Аспасия», бордель, названный именем любовницы древнеафинского государственного деятеля. Уильям Стерлинг Овертон, крутой адвокат по гражданским делам.

Она подумала о красивых девицах, абсолютно покорных, неспособных к неподчинению, готовых исполнить самые смелые желания, чье вечное молчание было гарантировано. Она вспомнила видео с лабораторными мышами, которые маршировали стройными рядами.

Мысли ее были холоднее льда в стакане.

Дэвид Джеймс Майкл, миллиардер, – дотянуться до него будет трудновато.

Бертольд Шеннек, вероятно, более уязвим, но дело тоже не из легких.

Утром она постарается узнать что-нибудь об Овертоне. Пока что он казался самой легкой целью.

Она надеялась, что убедит адвоката раскрыть местонахождение «песочницы Шеннека» – «Аспасии». Она надеялась, что тот не совершит глупостей и не вынудит ее убить его.

Ничего не зная об адвокате, Джейн считала его таким же человеком, как она сама, но подозревала, что, если его придется убить, у нее не будет оснований для жалости.

Девять часов утра, пятница. Сидя в своем офисе в торговом комплексе «Спрингфилд таун сентер», Глэдис Чан с помощью кресельной подушки пыталась принять правильное положение по отношению к столу. Натан Силверман сидел на одном из двух стульев, предназначенных для клиентов, и улыбался – улыбался слишком много для агента ФБР, наводящего серьезные справки. Он знал, что это уже слишком, но не мог сохранять серьезность: ему нравилось смотреть на хозяйку офиса и слушать ее.

Миссис Чан, женщина тридцати с чем-то лет, американка во втором поколении, с китайскими корнями, была большой модницей и небольшой динамо-машиной. Рост – футов пять, если снять туфли на высоких каблуках, изящные черты лица, черные как смоль волосы и музыкальный голос. Она настаивала, чтобы ее называли Глэд. Силверман был очарован ею, и хотя в его восхищении не было эротической подоплеки – разве что совсем немного, – он испытывал смутное чувство вины, потому что был счастлив в браке.

– А, – сказала миссис Чан, – дом миссис Хок! Срочная продажа, шурум-бурум, выставлено и продано в один день девелоперу, который строит на свой страх и риск. Печальная история. Мне понадобилось больше времени, чтобы решить, какую кормушку для колибри купить во внутренний дворик. Вам нравятся колибри, Натан?

– Да, – ответил он. – Прелестные существа.

– Замечательные! Такие светящиеся перышки! И все время хлопочут. В Виргинии встречаются по большей части особи с рубиновой шейкой. Знаете, что колибри с рубиновой шейкой мигрируют из Южной Америки и пролетают пятьсот миль через Мексиканский залив?

– Пятьсот миль без остановки! Удивительно.

– Строят гнездышки из пушинок и паутины. Паутины! – Она приложила руку к груди, словно при мысли о строительстве гнезд из такого хрупкого материала у нее перехватило дыхание. – Свои гнезда они украшают лишайником. Украшают! Как мило, да?

– Прекрасно. Миссис Чан…

Она подняла руку, поправляя его.

– Извините, Глэд. Минуту назад, Глэд, вы сказали, что это «печальная история». Разве плохо, что дом Джейн ушел так быстро?

– Учитывая цену – не плохо. Безумно низкая. Мне было больно. Ее волновала не столько цена, сколько то, когда я смогу с ней расплатиться. Бедняжка не хотела слышать никаких доводов.

– Может быть, она не могла там жить… после того, что случилось с ее мужем.

Миссис Чан сложила руку в кулачок и три раза ударила себя по груди:

– Просто ужас! Я немного знала его. Я продала им этот дом. Такой приятный человек. Я, конечно, знала о самоубийстве. Я знаю все, что происходит там, где я продаю дома. Но она жила в доме два месяца после всего этого и только потом пришла ко мне. Позвольте кое-что сказать вам, Натан, вы ведь не подумаете, что я хвастаюсь? Я неплохо понимаю людей. Талантов у меня немного, но этот есть. И я совершенно уверена, что ее выгнала из дома не печаль. Не печаль, а страх.

– Джейн не из пугливых, – возразил Силверман. – Во всяком случае, ее нелегко запугать.

– Трусов в ФБР не берут. Конечно. Но боялась она не за себя, а за своего маленького колибри, своего сына. До чего милый мальчик! Она не давала ему отойти ни на шаг, не выпускала из вида.

– Она вам говорила, что опасается за него?

– Нет. В этом не было нужды. Это было ясно как божий день. Если к мальчику приближался кто-то посторонний, миссис Хок напрягалась. Пару раз я думала, что она вытащит пистолет.

Натан подался вперед на стуле:

– Думаете, у нее было оружие?

– Она же из ФБР. Почему бы ей не носить оружие? Один раз я даже увидела его мельком. Она наклонилась над столом. Расстегнутая куртка распахнулась, я заметила кобуру и рукоятку пистолета с левой стороны.

Силверман проговорил, обращаясь не столько к миссис Чан, сколько к самому себе:

– Но зачем кому-то причинять вред Трэвису?

Риелторша наклонилась над столом и показала на него пальцем:

– Это вопрос к вашему ФБР, Натан. Ваше ФБР должно все разузнать. Нужно быть просто ужасным человеком, чтобы обидеть прекрасного маленького колибри! Ищите. Найдите этого ужасного человека и упрячьте в тюрьму.

В пятницу утром Джейн провела два часа в своем номере, читая отчеты коронеров. В трех случаях патологоанатомы провели трепанацию черепа и исследовали мозг самоубийцы.

Один из троих жил в Чикаго. Ту часть, в которой описывалось состояние серого вещества, сильно отредактировали. Не меньше половины слов удалили электронным способом.

Результаты вскрытия находились в открытом доступе. Электронные файлы являлись оригинальными документами. Если файлы передавались заявителю по судебному ордеру, власти могли попытаться отредактировать копии в пределах, разрешенных законом. Но редактировать оригиналы запрещалось.

В отчете об аутопсии женщины из Далласа раздел, посвященный обследованию мозга, присутствовал в оглавлении, но не в тексте.

Третий отчет касался Бенедетты Джейн Ашкрофт, покончившей с собой в отеле в Сенчури-Сити. Эмили Джо Россмен, лос-анджелесский патологоанатом, обследовала мозг и сделала обширные наблюдения, часть которых была изложена на профессиональном жаргоне, так что Джейн поняла немногое.

В отчете имелись ссылки на фотографии. Но никаких фотографий не обнаружилось.

Выходя из мотеля в начале десятого, Джейн заплатила за еще одну ночевку.

Администратором была девушка лет девятнадцати-двадцати. Торчащие в разные стороны черные волосы. Позвякивающие сережки в виде серебряных паучков. Приколотый к рубашке бедж с именем Хлоя. Погруженная в свой смартфон Хлоя неохотно отложила его в сторону. Джейн увидела на экране фотографию актера Трэя Байерса. Заплатив, она спросила:

– У вас есть программа поиска знаменитостей? «Локатор звезд» или «Найди меня», в этом роде?

– Есть кое-что покруче. Каждые полгода появляется что-нибудь новое, круче старого.

– Не могли бы вы оказать мне услугу? Есть один известный человек, который меня интересует. Он сейчас здесь, в Лос-Анджелесе, или где-то еще?

– Конечно. Назовите имя.

Джейн назвала его по буквам: «Уильям Стерлинг Овертон».

– А чем он прославился?

– Адвокат. Был женат на актрисах и встречается с супермоделями. Думаю, его считают знаменитостью.

Секунд через десять Хлоя сказала:

– Да, клевый. Но если честно, для вас он староват.

Хлоя показала ей изображение, и Джейн увидела человека, похожего на актера Роба Лоу, только с чуть более грубыми чертами лица. Повернув экран к себе, Хлоя добавила:

– Ему сорок четыре.

– Древний старик, – заметила Джейн. – Но крутой. И богатый.

– Богатый – это лучше всего, – сказала Хлоя. – Богатый всегда молод. Да, он в городе. У него зарезервирован столик в «Алла мода» на час дня. Это супердорогая забегаловка. – Она смерила Джейн взглядом. – Вам лучше бы одеться по-другому, если хотите проскользнуть туда.

– Непременно, – заверила Джейн. – Вы совершенно правы.

– Чем стильнее, тем аппетитнее, – сказала на прощание Хлоя.

Направляясь в библиотеку на Вудленд-Хиллз, Джейн увидела шесть, а может, восемь полицейских машин напротив какой-то школы. На тротуаре стояли полицейские в форме, большинство из них – попарно, словно они ожидали происшествия похуже того, которое уже случилось. На ступеньках у входа толклись ученики, поглядывая на полицейских.

Двое мальчишек в наручниках сидели на нижней ступеньке и разговаривали, а в тот момент, когда мимо проезжала Джейн, оба смеялись.

В сорока футах от них на тротуаре лежал мертвец. Смерть наступила так недавно, что тело еще не успели накрыть, хотя полицейский уже доставал одеяло из багажника патрульной машины.

У мертвеца были седые волосы. Может быть, учитель. Или кто-то, проходивший мимо школы в неудачное время.

Не так давно девяносто процентов убийств совершалось людьми, знакомыми с жертвой. Теперь тридцать процентов жертв не были знакомы с убийцей. Раньше убийство считалось преступлением, совершаемым в кругу близких, теперь же перешло в разряд случайных событий, наподобие гибели от удара молнии.

Больше никаких неприятностей по пути не случилось, и Джейн вышла из машины, испытывая благодарность за эти минуты спокойствия.

Сев за компьютер, она набрала в поисковой строке «Уильям Стерлинг Овертон». Она не спешила. Люди, которые искали ее, не должны были включить юриста в сигнальный список имен, слов, фраз и сайтов, которые могли указать на пользование библиотечными компьютерами для выхода в Интернет. Она узнала о сомнительных связях Овертона с «песочницей Шеннека» (а значит, и с самим Шеннеком), поскольку Джимми Боб применял свой криминальный опыт не только в интересах клиентов, но и против них, однако те, кто состоял в заговоре вместе с Шеннеком, об этом не знали.

Через полчаса она нашла все, что хотела. Еще через пятнадцать минут у нее имелись основные сведения о докторе Эмили Россмен, судебном патологоанатоме Лос-Анджелеса, чей отчет по результатам вскрытия показался ей наиболее интересным. В завершение она поискала информацию о Дугале Трэхерне, – имя, которое она вспомнила сегодня утром, вертелось в голове с понедельника, сопровождая ее от самого Сан-Диего. Занятно.

Пока она сидела в библиотеке, погода изменилась. На юге, над океаном, далеким и невидимым, поднялся туман, и теперь ветер гнал его в сторону материка. Небо за горами Санта-Моника отливало белым. Далекие вершины с выходами скальных пород, покрытые колючим кустарником, скрылись из вида, словно туман был универсальным растворителем. Туман, вероятно, никогда не добрался бы сюда через горные перевалы, но он толкал перед собой прохладный ветерок со слабым металлическим привкусом, происхождение которого Джейн не смогла определить.

Вдыхая едкий запах и глядя в матово-белое небо на юге, она почему-то вдруг подумала о Гэвине и Джессике (все ли у них в порядке?), о немецких овчарках (несут ли они службу все так же ревностно?) и о Трэвисе (по-прежнему ли он в безопасности?).

Судя по хвалебным отзывам в журналах «Вэнити фейр» и «ДжиКью», дом в Беверли-Хиллз был одной из пяти резиденций, принадлежавших Уильяму Овертону. У адвоката имелись также апартаменты на Манхэттене и в Далласе, дом с площадкой для гольфа в Ранчо-Мираж, пентхаус в сверкающей высотке в Сан-Франциско.

Но главным его местопребыванием был особняк в Беверли-Хиллз. Джейн могла бы воспользоваться городским справочником, чтобы узнать адрес, но на фотографии в газете она увидела номер дома. Сервис «Гугл Эйч плэнет» позволял увидеть космический снимок участка, а программа «Гугл стрит вью» давала полную панораму квартала.

Джейн приехала в 2:30 с планом в голове. Получив от Хлои сведения об Овертоне, она прочла журнал, в котором говорилось, что пятничный ланч в «Алла мода» («модный» по-итальянски) являлся для него священным. Это был его любимый сеанс принятия пищи, в котором участвовал и шеф-повар – они совместно владели рестораном. Двухчасовой ланч знаменовал для него начало уик-энда. Джейн не сомневалась, что Овертон не изменит своим привычкам.

Фотографию двухэтажного дома в стиле двадцатых – тридцатых годов, со ступенчатыми деталями в оформлении крыльца и крыши, поместила на своих страницах «Лос-Анджелес таймс». Этот холостяцкий приют имел площадь «всего» семь тысяч квадратных футов – в районе, где нередко встречались особняки в пятнадцать тысяч футов и даже более обширные. С учетом размеров дома и донжуанской репутации Овертона, ему вряд ли требовалась помощница с проживанием. Горничная на полной ставке могла содержать дом в чистоте. Видимо, предполагалось, что ее не будет в доме после возвращения хозяина со священного ланча, где-то между половиной четвертого и пятью.

Припарковавшись за углом, Джейн вернулась к дому с большой сумкой, прошла по дорожке, выложенной известняковой плиткой, и нажала кнопку звонка. Никто не ответил. Она позвонила еще раз, потом еще.

В близлежащую клумбу была воткнута табличка размером в квадратный фут. Красно-черные буквы гласили:

Большинство охранных фирм использовали один и тот же центральный пост, куда первоначально поступали все сигналы о проникновении на объекты. Если сигнал не был похож на ложный, с поста уходил вызов в полицию. Услуги компании, отправлявшей на вызов собственных охранников, которые имели лицензию на ношение оружия и нередко оказывались на месте раньше копов, стоили дорого, и такое предупреждение отпугивало грабителей.

Судя по изображениям из гугл-сервисов, дом Овертона был отделен от соседних владений высоким забором, рядом с которым рос фикус нитида – растение с густой листвой, образовывавшие высокую живую изгородь. Соседи не могли увидеть Джейн, стоявшую у входной двери. Не могли они увидеть ее и тогда, когда она обошла дом и оказалась на большом заднем дворе, со всех трех сторон скрытом от чужих глаз.

Отделанный голубой стеклянной плиткой бассейн, сверкавший на солнце, протянулся на сотню футов. Тот край, который был ближе к дому, имел форму гидромассажной ванны на восьмерых. Огромный внутренний двор был вымощен известняком. В одном конце располагалась открытая кухня. Тут же стояло множество стульев из тика и шезлонгов с голубыми подушками – не меньше двадцати. Терраса второго этажа, тоже заставленная мебелью из тика, нависала над половиной двора.

Дом задумывался как миниатюрный курорт. Ухоженные кустарники и цветы. Сверхсовременные скульптуры, изображающие непонятно что. Просто и со вкусом. Сливки общества чувствовали бы себя здесь как дома.

Судя по сайтам, где размещались сплетни, Овертон какое-то время назад расстался с очередной подругой и еще не обзавелся новой. Если верить сплетникам, с ним сейчас не жили ни наследницы, ни модели, ни супермодели, ни актрисы. Джейн не могла проникнуть в дом до появления Овертона (по приезде он должен был снять его с охраны), а потому села на стул возле угла дома, рядом с гаражом.

В библиотеке, воспользовавшись полицейским паролем, она зашла на сайт автотранспортного управления и узнала, что на Овертона, по его адресу в Беверли-Хиллз, зарегистрированы две машины – белый «бентли» и красный «феррари», плюс черная «тесла», оформленная на его юридическую фирму. Если он сидел за рулем электроавтомобиля, о его прибытии возвестит только ползущая вверх дверь гаража.

Береговой туман так и не добрался до Беверли-Хиллз. День оставался теплым. Легкий, освежающий ветерок пах жасмином.

Джейн ждала. Ожидание порой бывает труднее действия, даже если действие – это схватка с безжалостным накачанным громилой, вооруженным дробовиком. В 3:30 она извлекла из большой сумки универсальное устройство для вскрытия замков и положила себе на колени, потом надела черные шелковые перчатки с декоративными серебристыми швами. Двадцать минут спустя тихое, скромное богатство уступило место реву денег, громко заявляющих о себе рокотом двенадцатицилиндрового двигателя легендарного итальянского болида. Машина подъехала к дому, и покрышки заскрежетали по асфальту, когда «феррари» совершил слишком крутой и быстрый поворот на подъездную дорожку.

Держа в одной руке открыватель замков, а в другой – сумку, Джейн спрыгнула со стула на известняковые плиты, подошла к кухонной двери, опустила сумку и вставила «Локейд» в скважину. Она хотела, чтобы звуки, издаваемые автоматической отмычкой, прекратились до того, как Овертон войдет в дом.

Дверь гаража поползла вверх, и по участку пронесся пронзительный непрерывный звук предупреждающего сигнала. В зависимости от того, как запрограммировали охранную систему, у Овертона была минута – максимум две, – чтобы ввести код на панели, помещенной на стене рядом с внутренней дверью, соединявшей гараж с домом. Если бы он не ввел или ввел другой, означавший, что он действует под давлением, «Бдительный орел» послал бы вооруженных охранников, может быть даже с собакой, а за ними появилась бы местная полиция.

Когда «феррари» заехал в гараж и гортанный звук двигателя смолк, все штифты в замке были убраны, и ручка свободно повернулась. Джейн подняла сумку, сунула в нее «Локейд» и вошла внутрь. Сигнал все еще разносился по дому. Она закрыла и заперла за собой дверь.

Из гаража донесся приглушенный шелест направляющих колесиков, катящихся по канавкам, – это опустилась подъемная дверь. Джейн быстро прошла по просторной кухне и выбралась через распашную дверь в холл первого этажа. Двери справа и слева.

Слева – столовая. Не годится.

Справа – домашний спортзал с кучей тренажеров. На трех стенах – зеркала от пола до потолка. Негде спрятаться так, чтобы не было видно ее отражения в тот момент, когда он откроет дверь. Не годится.

На фоне сигнала раздалось щелканье клавиш в гараже – Овертон снимал дом с охраны.

Туалет с раковиной. Не годится. Возможно, сюда он заглянет в первую очередь.

Тихий щелчок. Закрылась дверь между гаражом и домом.

Кладовка. Чистящие средства для уборки дома, пылесос. Годится. Она тихонько закрыла дверь, поставила сумку, вытащила пистолет и стала ждать в темноте.

В суде он – мистер Овертон, в других местах – обычно Билл или Уильям, а для ближайших друзей (и для себя самого) – Стерлинг.

Эта неделя принесла ему профессиональный успех: он выиграл коллективный иск, что сделает его еще богаче, а юридической фирмы, носящей его имя, станут бояться еще больше, что в принесет определенную пользу ее клиентам. Неторопливый ланч, разделенный с Андре, был, как всегда, превосходен и в смысле кухни, и в смысле компании. Для мастера кулинарии, настаивающего на чистоте всех ингредиентов, Андре обладает восхитительно грязным чувством юмора.

В кухне Стерлинг подходит к задней двери – здесь висит панель «Крестрон», с которой осуществляется управление всеми системами в доме. Он вызывает экран безопасности. Стерлинг не собирается весь день сидеть дома и поэтому нажимает на клавишу «Н», которая активизирует датчики по периметру здания, у дверей и окон, но не датчики внутреннего движения.

Механический голос сообщает: «Дом на наружной охране».

У Стерлинга праздничное настроение. Он вызывает музыкальную систему с динамиками по всему дому и выбирает название «Сальса». Неотразимый ритм разносится по всему дому; двигаясь под музыку, Стерлинг добирается до холодильника и достает бутылку «Перье».

Инструментальную музыку он предпочитает любой другой: независимо от мастерства автора слов, стихотворение как минимум наполовину будет слащавым бредом, что выводит его из себя. Но все же он включает песни на языках, которых не знает, – непонятные слова не раздражают его.

С бутылкой в руке он толкает распашную дверь и, подпевая испаноязычному вокалисту, проходит по холлу первого этажа. Он заучил слова и повторяет их, не зная, что они значат.

Поднимаясь по лестнице и изображая нечто вроде самбы, Стерлинг с удовольствием думает, что судьи, перед которыми он выступал, удивились бы, узнав, каким игривым он бывает. И адвокаты ответчиков, которых он выпотрошил, употребив острую, как скальпель, стратегию. В зале судебных заседаний он безжалостен, как тигр, как и с женщинами, которые покорны ему; единственное отличие в том, что женщинам нравится его крутизна, а адвокатам ответчиков – нет.

Его спальня площадью тысяча четыреста квадратных футов – настоящий шедевр стиля двадцатых годов, вдохновленный интерьерами дома, некогда принадлежавшего мексиканской актрисе Долорес дель Рио. Это классическое сооружение, построенное в 1929 году, все еще стоит в конце тупика в Санта-Моника-Каньоне. Стерлинг с детства был очарован Голливудом. Если бы не тяга к юриспруденции, он стал бы актером, киногероем. Законы покоряют его своей мощью и бесконечным количеством способов, с помощью которых можно манипулировать системой для достижения желаемого результата.

В большой гардеробной он переодевается в голубую тенниску с красным кантом от «Гуччи» и голубые штаны от «Офисин женераль», после чего босиком входит в свой личный мир. Позднее он примет душ и проведет долгий насыщенный вечер в «Аспасии», делая то, что умеет делать лучше всего.

Когда он выходит из гардеробной, тихонько мурлыча мелодию сальсы, ему кажется, что Аспасия пришла к нему. Он стоит лицом к лицу с самой необыкновенной девушкой на свете: анилиново-черные волосы, глаза такой пронзительной голубизны, словно они могут вскипятить воду лучше любой газовой горелки. У нее в руках пульверизатор, словно она хочет донести до него новый аромат для мужчин от «Армани» или «Живанши».

Он замирает от удивления, потом отходит на шаг назад и снова удивляется, когда жидкость из пульверизатора летит в нижнюю часть его лица. Что-то сладковатое, с легким запахом хлора, внезапно погружает его во мрак.

Стерлингу снилось, что он тонет, и поначалу он испытывает облегчение оттого, что проснулся.

Сальса придает живость этому мгновению, но ведь он никогда не ложится в постель под такую праздничную музыку. Перед глазами – туман, он морщится от какого-то химического привкуса и несколько секунд не может понять, стоит он, сидит или лежит.

Он моргает, снова моргает, туман рассеивается, в голове тоже проясняется, но только отчасти. Он лежит на спине, на полу в туалете (надо же, в туалете!), рядом с дорогой его сердцу подлинной ванной в стиле ар-деко.

Он пробует пошевелиться, но понимает, что ограничен в движениях. Запястья связаны прочной кабельной стяжкой. Вторая стяжка соединяет первую с третьей, а третья закреплена на ножке ванны, которая стоит на шарах, стиснутых свирепыми когтями стилизованных львиных лап. Голени тоже прикручены одна к другой и, кроме того – при помощи еще нескольких стяжек, – к канализационной трубе из нержавеющей стали, подведенной к раковине.

Раковина вырезана из редкого кварца янтарного цвета. Кажется, будто она плывет, хотя в действительности опирается на хитро спрятанные дюймовые стальные штанги, прикрепленные к стальной балке внутри стены. Канализационная труба и две водопроводные трубы, тоже из нержавеющей стали, образуют изящные параллельные арки, начинаясь от днища кварцевой раковины и исчезая в облицованной гранитом стене. Он всегда гордился элегантным и необычным видом этой раковины.

Мысли проясняются еще немного, и он понимает, что лежит на своей одежде, а на нем самом одежды нет. Рубашку от «Гуччи» с него сняли, изумительно удобные штаны «Офисин женераль» на каждой ноге разрезаны до пояса, материал развернут по обе стороны от его тела, а паховая часть вообще вырезана.

Эти первоклассные штаны обошлись ему в тысячу двести пятьдесят долларов. Он должен был возмутиться, но в нынешнем полусонном состоянии удовлетворяется сознанием того, что хорошо выглядит в серых с черным поясом трусах от «Дольче и Габбана», плотно и безупречно облегающих его хозяйство.

Кто-то выключает музыку.

Чувства понемногу возвращаются к Стерлингу, когда девица заходит в туалет из его спальни. Ее лицо бесстрастно – настолько же, насколько красиво. Она возвышается над ним, как богиня. Потом встает на колени, кладет левую руку в необычной черной перчатке на его мускулистую грудь и медленно опускает ее на живот. Стерлинг связан, но угрозы он не чувствует. Но потом в левой руке девицы появляются ножницы, она пощелкивает ими – лицо по-прежнему бесстрастное, как у манекена, глаза ярко-голубые, словно подсвеченные изнутри. Голосом таким же невозмутимым, как выражение ее лица, она говорит:

– Что бы еще такого отрезать?

Теперь Стерлинг окончательно приходит в себя.

Глаза у Овертона были зелеными, цвета болиголова, с крохотными фиолетовыми полосками. Джейн никогда не видела более ядовитого взгляда.

Но злость в них была приправлена страхом, и это ее порадовало. Большинство нарциссов – бесхребетные трусы, но некоторые заходят так далеко в упоении собой, что считают себя неприкосновенными. Даже в такой отчаянной ситуации самые безумные из них, возможно, не способны представить себя мертвыми.

А ей требовалось, чтобы этот адвокат представил себя мертвым.

Каким он вполне мог стать.

Овертон напустил на себя самый свой отчаянный адвокатский кураж:

– Вы совершили большую ошибку, и у вас чертовски мало времени, чтобы все исправить.

– Разве я ошиблась и пришла не к тому человеку? – спросила она.

– Тысячу раз ошиблась, детка.

– Разве вас зовут не Уильям Овертон?

– Вы знаете, как меня зовут, и прекрасно знаете, что я имею в виду.

– Тот самый Уильям Овертон, которого друзья называют Стерлингом?

Его глаза широко распахнулись.

– Кого из моих знакомых вы знаете?

Об этом факте она прочла в журнале. Как странно: люди, любящие находиться в центре внимания, порой делятся подробностями своей личной жизни, чтобы снискать расположение интервьюера, а потом забывают, что́ они сказали.

– Вы воспользовались услугами хакера, работающего в Темной сети. Может быть, собирались украсть секреты какой-нибудь корпорации и потом угрожали им разорением, принуждая к досудебному урегулированию. Вроде этого, да?

Он ничего не ответил.

– Вы никогда не встречались с этим хакером, никогда не видели мерзавца, которого наняли. Он пользовался именем Джимми.

– Вы несете чушь. Отталкиваетесь от непроверенной информации.

– Джимми не только работал на вас, но и собирал о вас сведения. И узнал один из ваших главных секретов.

В зале суда, одетый, а не связанный, он удостоил бы ее убийственным взглядом. Но в нынешних обстоятельствах было трудно сохранять хладнокровный вид. Все его секреты пронеслись в голове, словно стая акул, и, разумеется, их набралось столько, что не было надежды угадать, какой именно заставил эту девицу нарушить его покой.

– Вы хотите получить деньги за молчание? В этом дело?

– «Деньги за молчание» – звучит уродливо. Пахнет вымогательством.

– Если у вас что-то есть на меня – хотя, конечно, нет ничего, – так вот, если вы и в самом деле что-то накопали, то глупо раскалывать меня таким способом.

Она не собиралась называть имя его близкого дружка Бертольда Шеннека или говорить о наноимплантатах в мозгу. Этот секрет был таким большим и темным, что после его раскрытия Стерлинга пришлось бы убрать. Он должен верить, что у него есть надежда, пусть и крохотная.

– Джимми говорит, что вы состоите членом одного крутого клуба.

– Клуба? Нескольких загородных клубов. Удобные места, чтобы завязывать деловые знакомства. Слово «крутой» ни к одному из них не подходит. Если только вы не считаете, что все дело в гольфе, разговорах за гольфом и официантках в белых пиджаках.

– Этот клуб – поганый бордель для богатых негодяев.

– Бордель? Думаете, мне нужно платить шлюхам? Идите в задницу. Вместе с вашим Джимми. Не знаю я никакого Джимми.

– Но Джимми знает, что вы туда заглядываете. Вступительный взнос – триста тысяч. Вы вращаетесь среди людей высокого полета.

– Дурацкая фантазия вашего Джимми. Насколько мне известно, такого места нет в природе.

– Триста тысяч баков плюс регулярные платежи. Вы знаете цену деньгам. Что вы получаете в этом клубе? Красивых покорных девиц? «Исполняем самые смелые желания»? Насколько смелые у вас желания, Стерлинг?

Она заметила характерную для Стерлинга черту: когда он слышал о себе правду – правду, которую, с его точки зрения, ей лучше бы не знать, – у него моргал правый глаз. Только правый.

– Это место называют «Аспасия», – сказала она. – Такие, как вы, видимо, считают, что назвать клуб именем любовницы древнегреческого политика, вроде Перикла, придает заведению шик. – Она подняла ножницы и пощелкала ими. – Чик-чик. Если будете мне лгать, Стерлинг, я укорочу вас, черт побери.

Он проигнорировал ножницы и встретился с ней взглядом, но не увидел подросткового вызова в холодных, умных глазах. Он оценивал ее, как оценивал присяжных заседателей в зале суда.

Когда он заговорил, стало ясно, что он четко понял: продолжать разыгрывать из себя невинную овечку – самый опасный способ защиты. Но он все еще скрывал, что борется со страхом, и не давал ей повода почувствовать удовлетворение. Он покачал головой, улыбнулся и прикинулся, что уважает ее, как хищник хищника.

– Вы – это что-то особенное.

– Правда? И кто же я такая, Стерлинг?

– Черт меня побери, если я знаю. Ладно, теперь без вранья. Да, «Аспасия» существует. Это не бордель, как вы его назвали. Кое-что новое.

– В каком смысле – новое?

– Вам это знать ни к чему. Я сейчас не продаю информацию. Я спасаю свою задницу. Вы можете выставить меня в неприглядном виде. Повредить моему бизнесу. Шантажировать. Вы пришли сюда за деньгами.

– Думаете, дело в этом? – спросила Джейн.

– Все дела сводятся к этому. Вы пришли сюда за деньгами, они у меня есть, давайте заключим сделку.

– Я же не могу прийти в банк с чеком, полученным путем шантажа. А счета на Каймановых островах у меня нет.

– Я говорю о наличных. Я же сказал: теперь без вранья. Никто из нас не врет, договорились? Вы знаете, что я имею в виду наличные.

– И сколько?

– А сколько вы хотите?

– Вы говорите о сейфе, который стоит прямо здесь?

– Да.

– Там есть хотя бы сто тысяч?

– Есть.

– Тогда я заберу все. Назовите комбинацию.

– Нет никаких комбинаций. Ключ открывается посредством биологического идентификатора.

– Отпечаток вашего большого пальца?

– Ага, чтобы вы отрезали мой палец и поднесли к сканеру? Нет, все не так просто. Я нужен вам целиком. Живой. Если я умру, сейф нельзя будет открыть.

– Хорошо. В любом случае я не собираюсь вас убивать. Разве что вы не оставите мне выбора.

Он подергал стяжку, с помощью которой был привязан к ванне.

– Тогда давайте перейдем к делу. И покончим с этим.

– Не сейчас, – сказала Джейн. – После того, как я побываю там и вернусь.

Овертон недоуменно посмотрел на нее:

– Побываете – где?

– В «Аспасии».

Теперь он не скрывал тревоги:

– Вы не можете там побывать. Вам туда не войти. Только члены клуба имеют доступ в эти заведения.

– В эти заведения? Сколько же клубов входит в «Аспасию»?

Он пришел в замешательство, так как выдал ей важные сведения. Но было уже слишком поздно.

– Четыре. В Лос-Анджелесе, Сан-Франциско, Нью-Йорке, Вашингтоне.

Похоже, Джейн открыла ящик Пандоры, оказавшийся банкой с червяками.

– Джимми говорит, что если зайти на сайт Темной сети, он предлагает выбрать один из восьми языков. Значит, члены клуба есть во всем мире? Олигархи со смелыми желаниями.

В ответ на это предположение он лишь повторил:

– Попасть туда могут только члены.

– Вы являетесь членом. Скажите мне, как это действует. Какая там система охраны?

– Дело не в этом. Охраны нет. Той, которую вы имеете в виду. Но вы – это не я.

– В «Аспасии» применяется система распознавания лиц?

– Да.

– Вы сказали, что вранья больше не будет.

– Я говорю правду.

– Знаменитые ребята, сверхбогатые ребята оставляют изображения своих лиц в таком месте? Не морочьте мне голову, Стерлинг. Мне это начинает надоедать. Я сказала, что убью вас, только если вы не оставите мне выбора. И что вы делаете? Не оставляете мне выбора – вот что. «Аспасия» должна работать без камер, без имен, никто ничего не спрашивает и не называет. Никто не сможет доказать, что вы там были.

Овертон покачал головой, придумывая новую ложь, но потом решил не облекать ее в слова.

– Такие места, – продолжила Джейн, – придумали люди вроде вас. Вы, видимо, верите, что можете приходить туда и уходить оттуда безымянными, как призраки.

Он хотел возразить, переубедить ее, оспорить ее слова, но тут не сидели присяжные, не было судьи, который вынес бы решение в его пользу. Только Джейн, которая не участвовала в судебном заседании. Вероятно, она была его палачом, и только.

Его негодование достигло такой силы, что кулаки связанных рук сжались, мышцы на шее напряглись, виски быстро запульсировали, лицо покраснело – не столько от страха, сколько от ярости.

– Иди к черту, тупая упрямая сука, ты не можешь прийти туда, тебе не войти. Деньги, которые тебе нужны, все здесь. Еще больше денег там, откуда я их взял. В «Аспасии» для тебя ничего нет!

Она наклонилась над ним и солгала, прошептав:

– Там есть моя сестра.

Он сразу же понял, что имеется в виду, и это оглушило его. Ярость улетучилась.

– Я не имею к этому никакого отношения.

– К чему?

– К поставке девочек.

– Красивых покорных девочек? – спросила она.

– Я не имею к этому никакого отношения.

– Но может быть, вы использовали ее. Может, вы были с ней жестоки?

– Нет. Только не я. Меня такие вещи не интересуют. И что бы я ни сделал… я тогда еще не знал вас.

Эта нелепая попытка защититься исторгла из Джейн горький смешок. Она ущипнула его за щеку, как бабушка щиплет любимого внучка.

– Вы просто чудо, Стерлинг. Тогда вы меня не знали. А теперь, когда мы друзья, вы бы, конечно, обращались с моей сестренкой как с принцессой.

Он уже не скрывал страха, который быстро разросся до размеров почти явного ужаса. Загорелое гладкое тело покрылось пупырышками – и вовсе не от холода.

– Возможно, ее даже нет на лос-анджелесском объекте.

– Объекте? Такое приличное слово для такого отвратительного притона. Я отправлюсь туда, Стерлинг. Вы скажете мне, как туда попасть, и сообщите все, что мне нужно знать. Потом я вернусь сюда с моей сестрой, мы откроем сейф и оставим вас целым и невредимым, чтобы вы поразмыслили над тем, насколько хрупка жизнь.

– Вы не понимаете.

– Чего я не понимаю?

Он бешено задрожал и произнес только:

– Бог мой…

– И что это за бог, Стерлинг?

Она просунула одно лезвие ножниц между его обнаженным бедром и тканью трусов, затем стала взрезать ткань.

– Хорошо, подождите, перестаньте. Вы можете войти и выйти оттуда.

Она остановилась:

– Как?

– Никаких камер, никакой тревожной сигнализации. Только двое охранников, и все.

– Вооруженных?

– Да. Но вы введете мой пароль у ворот и у входной двери, а поскольку это пароль члена клуба, они вас не увидят.

– Не увидят? Получается, я невидима?

– В общем-то, да. – Он глубоко вздохнул, выпустил воздух и встретился с ней взглядом, чтобы сделать искреннее признание: – Они не видят членов.

– И я должна поверить, что эти вооруженные головорезы слепы?

– Нет. Не слепы. – Он побледнел, дрожа от холода и потея одновременно: великовозрастный ребенок в мягких дизайнерских подгузниках, с поясом «ДОЛЬЧЕ И ГАББАНА» на плоском животе. – Но они не видят членов, потому что… потому что они… Если я объясню, если я скажу больше одного слова… можно сказать, вы убьете меня прямо сейчас. Или это сделают другие.

Она задумалась над тем, что он сказал.

– «Больше одного слова», – процитировала она. – Значит, одно слово вы можете сказать и ваши дружки, возможно, не убьют вас за это?

Он закрыл глаза, помолчал немного, кивнул.

Джейн процитировала его еще раз:

– «Они не видят членов, потому что…» А дальше?

– Запрограммированы, – сказал он, не открывая глаз.

«Запрограммированы», говорит Стерлинг и не осмеливается смотреть на Джейн, которая нависает над ним, потому что она назовет это враньем или пожелает узнать больше. Да и кто не захотел бы узнать больше? Но это и в самом деле означает для него верную смерть. Если он предаст Бертольда Шеннека, Дэвида Джеймса Майкла и других, его убьют. И не просто убьют – сначала уничтожат, а потом убьют. Нет ни малейшей надежды сдать подельников и тем самым купить себе право на продолжение красивой жизни. Не получится – после того, что они сделали. С самого начала это предприятие работало по принципу «все или ничего». Он подписался, зная, насколько высоки ставки.

Джейн погрузилась в молчание. Стерлинг поднимает веки и обнаруживает, что она ждет, когда можно будет заглянуть ему в глаза. Он не может понять, как человеческое лицо может быть искажено таким презрением и в то же время оставаться красивым, как эти ослепительно-голубые глаза могут смотреть настолько безжалостно.

Закрывая ножницы, она говорит:

– Я больше не буду вырезать из вас никаких откровений. Думаю, это можно сделать только с помощью пытки, а мне противно к вам прикасаться. Поэтому дальше случится вот что. Вы дадите мне адрес «Аспасии» и назовете свой пароль. Я поеду на вашем «бентли». Когда я вернусь, мы откроем сейф и я возьму то, что мне надо.

– А я?

– Это будет зависеть от вас.

– А если что-то случится? Если вы не вернетесь?

– Если вы не появитесь в понедельник, вас начнут искать. Возможно, вы не успеете умереть от жажды.

Она поднимается на ноги, берет махровую мочалку с сушилки для полотенец, отрезает от нее одну треть, отбрасывает обрезки, сворачивает большой кусок в тугой шар.

Для Стерлинга она превратилась в нечто большее, чем просто женщина, в таинственное создание, имеющее право распоряжаться его жизнью и смертью, которого не имел никто раньше, – существом из крови и плоти, однако мистическое, устрашающее и непознаваемое. Он со страхом наблюдает за ней, ее действия стали непонятными, – может быть, это подготовка к смертельному удару.

Держа перед собой свернутую мочалку, она говорит:

– Я засуну это вам в рот. Если попытаетесь меня укусить, я выломаю ваши зубы и все равно засуну это вам в рот. Вы мне верите?

– Да.

– Сначала скажите, где лежат ключи от «бентли» и от дома. И адрес «Аспасии», и как мне вести себя, приехав туда.

Он без колебаний дает ответ.

– Теперь код, чтобы снять дом с охраны.

– Девять, шесть, девять, четыре, звездочка.

– Если это код тревоги, который снимает охрану, но дает понять, что вы действуете не по собственной воле и зовете на помощь, дальше случится вот что. Как только я сниму дом с внешней охраны, которую вы установили при входе сюда, я не уеду, не позволю им примчаться и освободить вас. Я останусь здесь на пять минут, на десять, посмотрю, не явятся ли вооруженные люди из «Бдительного орла» или копы. И если явятся, я выстрелю вам в лоб.

Он говорит, почти не узнавая собственного голоса:

– Девять, шесть, девять, пять, звездочка.

– Одна цифра изменилась. Девять, шесть, девять, пять. Пять, а не четыре. Это правильный код?

– Да.

Она становится перед ним на колени, он открывает рот, она заталкивает туда свернутую мочалку и достает из своей большой сумки рулон широкого скотча. Это не сумка, а настоящий ведьмин мешок. Ножницами она отрезает кусок ленты, кляп. Более длинный кусок ленты наматывает ему на голову, чтобы закрепить короткий.

Она подходит к панели «Крестрон» в спальне, вводит код, слышит тоновые сигналы и записанный голос: «Дом снят с охраны».

Она возвращается, достает пистолет из-под своей спортивной куртки и встает над ним, держа пистолет в вытянутой руке: дуло отстоит от его лица не более чем на фут.

Он назвал правильный код. Он знает, что никто не приедет. Тем не менее эти пять или десять минут – самое долгое ожидание в его жизни.