Часть шестая
Последний хороший день

Уснув около двух часов, Джейн вынырнула из ночного кошмара и окончательно проснулась в 6:10. Этого было недостаточно, чтобы набраться сил для предстоящих событий, но она не желала спать ни минутой дольше.

Она приняла душ, оделась и села в кресло с ручкой, блокнотом и смартфоном Уильяма Овертона. Оставив мертвого адвоката в его гардеробной пятничной ночью, она чувствовала себя эмоционально и физически выжатой – настолько, что в Тарзане так и не смогла как следует заняться аппаратом, а с утра субботы почти все время была в пути. И вот теперь, используя пароль, который назвал Овертон, она вошла в его адресную книгу и принялась просматривать ее, записывая номера и телефоны.

Там было несколько знакомых имен – высокопоставленные сотрудники правоохранительных органов и люди, пользовавшиеся большим влиянием в политике, масс-медиа, финансах, киноиндустрии, искусстве, спорте, моде. Вряд ли все они были членами «Аспасии», но некоторые – наверняка, в том числе Дэвид Джеймс Майкл, миллионер из Силиконовой долины, и, конечно, Бертольд Шеннек. Для человека, который вел такую сложную жизнь, как Овертон, имен и номеров было не много. Впрочем, возможно, сюда он заносил лишь самых важных, с его точки зрения, персон, а еще одна цифровая база данных хранилась в другом месте.

Список под названием «Песочница Шеннека» содержал, кроме веб-адреса из сорока четырех символов, который Джейн нашла раньше, четыре названия улиц с номерами домов – в Вашингтоне, Нью-Йорке, Сан-Франциско и Лос-Анджелесе. Адрес в Лос-Анджелесе она уже знала – он принадлежал той «Аспасии», где она побывала.

Закончив переписывать содержимое записной книжки, она сверилась с имевшимися у нее номерами Бертольда Шеннека. Для поместья в Пало-Альто их было два – основной и еще один, с уточнением: «Клайв Карстейрс, управляющий домом». Она позвонила по второму.

Ответивший, который говорил с английским акцентом, узнал звонящего по определителю номера.

– Доброе утро, мистер Овертон.

– Мистер Карстейрс? – спросила она.

– Слушаю вас.

– Простите, мистер Карстейрс, это Лесли Грейнджер, помощница мистера Овертона. Мы с вами раньше не говорили.

– Доброе утро, миз Грейнджер. Рад познакомиться. Надеюсь, с мисс Нолан не случилось ничего неприятного.

Имя Конни Нолан, запрограммированное на быстрый набор, стояло в адресной книге Овертона на одном из первых мест.

– Нет-нет, что вы, с Конни все в порядке. Я стою на нижней ступеньке – помощник личного помощника. Если у мистера Овертона прибавится дел, я тоже, может быть, вскоре обзаведусь помощником. Дело вот в чем: мистер Овертон поручил мне отправить пакет доктору Шеннеку. Он думает, что доктор в Пало-Альто, но попросил меня уточнить.

– Хорошо, что вы позвонили, – сказал Карстейрс. – Доктор и миссис Шеннек будут на ранчо в долине Напа до четверга.

– Ага. Тогда я отправлю его прямо туда.

Не исключено, что Овертон обманул ее. Если же местонахождение Шеннека подтверждалось, Джейн и Дугал могли встретиться с ним в этот же день.

– Предупредить доктора Шеннека, что ему отправили пакет? – спросил Карстейрс.

– Ммм… Не знаю. Босс сейчас на телефоне. Дайте подумать. Ммм… Знаете что? Это подарок для миссис Шеннек. Я знаю, мистер Овертон потратил на него небольшое состояние. Подозреваю, что ему хотелось бы сделать сюрприз.

– Тогда я буду помалкивать.

– Спасибо за помощь, мистер Карстейрс.

Джейн выключила телефон, прошла в ванную, положила на пол и ударила по нему каблуком. В 8:20 утра она вышла наружу, держа в руке разбитый телефон. Было прохладно, небо затянули тучи. В густых ветвях земляничного дерева с красной корой, приятно контрастировавшего с архитектурой мотеля, сердито верещали невидимые птахи, недовольные тем, как начинается день.

Перед столовой, где обслуживали постояльцев мотеля, она бросила телефон Овертона в мусорный бачок с куполообразной крышкой на петлях, потом зашла внутрь, купила круллер, большую чашку кофе, «Нью-Йорк таймс» и отнесла все это в номер. Там она съела печенье, выпила кофе и полистала «Таймс», желая узнать, насколько глубоко мир погрузился в хаос за неделю, пока она не читала газет.

Злость порождает жестокость и мщение. Натан Силверман не умел злиться долго. Сейчас злость быстро сменилась праведным возмущением и острым разочарованием. Одевшись, он подошел к одному из телефонов в номере и позвонил на круглосуточный сотовый Джона Хэрроу, начальника Лос-Анджелесского управления. Когда Хэрроу снял трубку, Силверман сказал:

– Джон, я подаю рапорт директору: у меня в секции есть неконтролируемый агент, явно действующий на вашей территории. Ее зовут Джейн Хок.

– Очень жаль, но я думаю, вы поступаете благоразумно. Нам нужно встретиться и обсудить, как действовать дальше.

– Но надо спешить. Я отвечаю за нее и надеюсь, что мы вдвоем сдвинем с места это дело.

– Конечно, Натан.

– Достаньте ее фотографию, сделанную для Бюро – ту, где она с длинными светлыми волосами. Совместите с изображением из Санта-Моники, где у нее короткая стрижка и темные волосы. Разошлите по всем отделениям с соответствующим текстом: разыскивается… и так далее.

– Разыскивается – за что?

– Незаконное использование удостоверения агента ФБР. Кроме того, она выдавала себя за действующего агента, занималась рэкетом, уничтожила воздушное судно, напала на федерального чиновника и совершила убийство.

– Черт побери, Натан, какую информацию вы получили за ночь?

– Мне звонил Рэндольф Кол. Он располагает сведениями, уличающими ее.

– Кол? Внутренняя безопасность? Скажите мне, что эти искатели славы не будут наступать нам на пятки на каждом шагу.

– Меня заверили, что к нам относятся со всем профессиональным уважением и позволяют самим ловить заблудшую овцу.

– А в чем вообще дело? – спросил Хэрроу. – То, что она задумала, затрагивает национальную безопасность?

– Пока эта информация засекречена. Я… Я… – Дрожь сомнения и смятения прокатилась по его телу, но быстро прошла. – Я расскажу все подробно, как только Бут мне разрешит.

– Бут? Кто такой Бут?

Силверман нахмурился:

– Я имел в виду Кола. Как только Рэндольф мне позволит, я вам все расскажу.

– Обычно мы решаем такие дела потихоньку, в своем кругу.

– Это дело чрезвычайное. И еще – передайте сведения о ней в НЦИП.

Национальный центр информации о преступности должен был сообщить имя Джейн и разослать ее фотографии борцам с преступностью во всех местах, от мегаполисов до крохотных городков с одним отделом полиции.

– Вы имеете в виду список лиц, подлежащих аресту?

– Да.

– А у нас есть ордер?

– Судья выдаст его в мгновение ока.

Дугал Трэхерн ждал до десяти часов, прежде чем позвонить в номер Джейн. Получив приглашение зайти, он отправился к ней с намерением кое-что обсудить.

– Я могу умереть прямо сегодня, – сказал он.

– Мы оба можем умереть.

– Я не хочу умирать вот так.

«Уж не хочет ли он выйти из игры, проделав такой путь?» – подумала Джейн.

– Как? – спросила она.

Он показал на человека-гору, отражавшегося в зеркале стенного шкафа.

– Вот так. – Он протянул ей список и свою кредитку. – Можете купить это для меня?

Просматривая список, она спросила:

– А почему бы вам не пойти со мной?

– Не знаю. Я просто проснулся с чувством…

– С каким?

Он нахмурился:

– С чувством неловкости. Этого достаточно?

– Неловкости – в связи с чем?

Он показал на свое отражение в зеркале:

– Так вы привезете мне это или устроите допрос?

– Успокойтесь, мистер Бигфут.

– Черт побери, это вам Шарлин нашептала.

– Хорошая женщина. Дайте мне час. Но вы уверены?

– Да, черт побери. Я с этим покончил. Буду ждать у себя в номере.

– Повесьте на ручку табличку «Не беспокоить», чтобы не напугать горничную. – Она вернула ему кредитку. – У меня есть наличные.

Трэхерн посмотрел на нее со страдальческим видом.

– Вы не должны платить за вещи, которые нужны мне.

– Вы заплатили почти полмиллиона за тачку, на которой мы приехали сюда.

Джейн съездила за покупками, вернулась, и они приступили к делу, начав с его волос. Она расстелила купленную пленку на полу его номера. Трэхерн поставил стул на пленку, сел и прикрыл одежду двумя полотенцами из ванной, превратив их в накидку. Джейн взяла в руки парикмахерские ножницы и металлическую расческу.

– Получится не очень профессионально.

– Во времена первопоселенцев женщины стригли всех в своей семье, и никто не умер. Приступайте.

Джейн определила, какие клочья невозможно расчесать, и безжалостно обрезала их.

Пользуясь сведениями о ранчо Эп-я-в, вытянутыми из Овертона, и спутниковыми снимками, которые распечатал Дугал, они составили план проникновения на ранчо и в дом с расчетом чтобы уйти живыми. Прочие важные вопросы они пока не обсуждали.

Когда Джейн отрезала очередной клок волос, Трэхерн спросил:

– Как Шеннек поможет сделать успешным наш налет? Что вы хотите из него выудить?

– Проникнуть в его лабораторию в Менло-Парке мы не можем. Но на ранчо у него есть доступ к рабочим и другим файлам, которые хранятся в Менло-Парке. Я хочу, чтобы он загрузил спецификации наноимплантатов, все разновидности построения с первого дня до того момента, когда их можно будет внедрить с гарантией самосборки.

– И этого хватит, чтобы его свалить?

– Может быть. Но я хочу еще кое-чего. Овертон говорил, что Шеннек на своем ранчо отлавливает койотов и изменяет их сознание, как я уже рассказывала. Поэтому у него дома должен быть запас раствора для инъекций. Тысячи крохотных частиц механизма управления плавают в охлажденной жидкости. Самосборка начинается только в среде с температурой от девяноста шести градусов Фаренгейта, где частицы должны выдерживаться не менее часа.

– Внутри живого млекопитающего, – сказал Дугал, с чьей головы падало все больше и больше волос.

– Наночастицы механизма управления притягиваются к мозгу, точнее, к гормонам, генерируемым в гипоталамусе. Ко времени проникновения через стенки капилляров в ткань мозга они уже достаточно долго находятся в теплой среде и могут приступать к самосборке. Я заберу все пробирки, которые смогу найти, все вещества – те, что низводят девушек в «Аспасии» на уровень животных, те, что программируют людей на самоубийство и убийство. Все, что есть. Нужно, чтобы государственные органы исследовали их… если я найду органы, которым можно доверять.

– Сколько времени уйдет на то, чтобы собрать все это?

– После того, как он начнет сотрудничать, – не так уж много.

– А если не начнет? Как вы его заставите?

– Напугаю до смерти.

– А если не сработает?

– Зависит от того, какую боль он сможет выдержать.

– Мы говорим о пытке?

Джейн поняла, что он смотрит на нее в зеркало на двери стенного шкафа.

– Мы говорим о свободном будущем? – возразила она. – Мы хотим остановить порабощение миллионов людей и смерть миллионов других? Шеннек – это Эмори Уэйн Юделл в масштабах всей страны.

Имя убийцы его сестры явно подействовало на Дугала.

– Нет, я не спорю, иногда пытка бывает допустимой. Я просто думаю… вы уверены, что способны на это?

Встретив его взгляд в зеркале, она сказала:

– Когда-то я не была способна. Но потом я посетила «Аспасию». Чтобы этот ужас прекратился… я способна на все.

С телефона в гостиной Силверман позвонил портье и сказал, что останется еще на одну ночь, на этот раз решив воспользоваться служебной кредиткой. Интуиция подсказывала ему: что бы ни находилось в тех чемоданах, по каким бы причинам Джейн ни обратилась в «Винил» и к Роберту Брэнуику, ее миссия не завершилась, когда Брэнуик упал замертво на кухне. Скорее всего, она все еще находилась в долине Сан-Фернандо или, по крайней мере, где-то в Большом Лос-Анджелесе. Силверман хотел видеть, как добыча выплывает на поверхность.

Он уже собрался позавтракать, когда зазвонил смартфон. Джон Хэрроу.

– Вы помните, что нашли вчера вечером в Шерман-Оукс, на кухне? Авторучка на полу, блокнот на столе?

– Блокнот я видел, ручку – нет.

– Криминалисты нашли вдавленные буквы – печатные – на верхней странице блокнота. Велика вероятность того, что писал Брэнуик. Он сильно нажимал ручкой – так обычно поступает человек, на которого оказывают давление.

– К виску которого приставлен пистолет.

– Да. Лист, на котором он писал, не обнаружен. Вероятно, его забрал тот, кто заставил Брэнуика сделать это.

Сотрудники лаборатории должны были использовать наклонное освещение, чтобы обнаружить вдавленные буквы, сфотографировать их и увеличить полученное изображение.

– Наверху, – сказал Хэрроу, – написано слово или имя: «Аспасия». – Он продиктовал по буквам. – А ниже имя: Уильям Стерлинг Овертон.

– Звучит знакомо.

– Крутой адвокат, вымогатель, этакий повелитель вселенной. Оказалось, он есть в списке тех, кто имел дело с Брэнуиком, когда тот был Джимми Рэдберном. Мы собирали на него материалы до этой катастрофы. Собрали достаточно, чтобы получить ордер на обыск. Этим мы и занимаемся сейчас, когда ситуация с «Винилом» стала критической. Обратите внимание, что судья подписывает ордер в церкви – а как иначе, сегодня же воскресенье. Но вы знали, что судьи ходят в церковь?

– Про некоторых судей такое рассказывают.

– Овертон живет в Беверли-Хиллз. Вы уже там, я еду в ту сторону. Подобрать вас у отеля?

– Буду ждать внизу, – сказал Силверман.

Нанеся гриве Дугала максимально возможный урон, Джейн вернулась к себе, а ее компаньон принялся расправляться со своей бородой при помощи свежекупленной электробритвы. Дожидаясь его, она разглядывала спутниковые снимки «ранчо Эп-я-в – нет ли какого-нибудь изъяна в их плане? Спустя некоторое время Дугал предупредил по телефону, что сейчас постучит в ее дверь и предпочитает не быть застреленным.

Дугал вошел в комнату. На его голове была вполне приемлемая версия беспорядка, который Джейн наблюдала у Хлои, девушки из мотеля, по ее просьбе проверившей местонахождение Овертона через программу «Локатор звезд» или «Найди меня». Никто не стал бы интересоваться у Дугала, как зовут его парикмахера, но необычные прически были в моде, и он вряд ли привлек бы к себе всеобщее внимание.

Камуфляжные брюки уступили место джинсам, которые Дугал достал из своей сумки. Вместо фланелевой рубашки в клетку – свитер с круглым вырезом. На ногах, как и прежде, – тяжелые ботинки со шнурками. Никуда не делась и блестящая нейлоновая пуховка черного цвета, скрывавшая наплечные ремни, на которых висели две кобуры. Однако Дугал больше не выглядел фриком, которого хочется снять на смартфон, чтобы потом выложить ролик на «Ютубе».

– Отлично выглядите, – сказала она. – Этакий припанкованный Джон Уэйн.

На самом деле без бороды он казался лет на десять старше, а на лице появилось страдальческое выражение. Он улыбнулся ее комплименту, но только губами, да и сама улыбка была печальной. Почти сорок лет горя и непреходящей скорби въелись в него до мозга костей, и одна улыбка – а может, даже десять тысяч улыбок – не могла стереть эту боль, пустившую глубокие корни.

– Вы мне не втирайте очки, – сказал Дугал. – Вид у меня такой, будто меня сшили из кусочков и оживили электрическим разрядом. Давайте-ка посмотрим, где тут можно поесть. А потом поговорим кое с кем насчет вертолета.

Натан Силверман, стоявший перед дверями отеля в ожидании Хэрроу, не понимал сам себя.

У него из головы не выходили слова Ансела Хока: «И вот они пришли к ней в дом и пообещали похитить и убить Трэвиса, если она не бросит это занятие». Эти слова подтверждали сказанное Глэдис Чан: Джейн хотела побыстрее продать дом, пусть даже за небольшие деньги, потому что боялась за сына. Кроме того, в том, что наговорил ему Бут Хендриксон в аэропорту Остина, звучала скрытая угроза. До недавнего времени Силверман не сомневался, что в какую бы переделку Джейн ни попала, она будет преследуемой, а не преследователем.

Почему единственный звонок от Рэндольфа Кола из Министерства внутренней безопасности убедил его в том, что Джейн виновна в ряде преступлений? Да, Кол пользовался хорошей репутацией. Но Силверман не менял своего мнения о людях на основании непроверенной информации из вторых рук.

И тем не менее он тут же позвонил Джону Хэрроу и запустил безжалостную машину Бюро, направив ее против Джейн. Почему? Его тревожил и тот факт, что он не мог вспомнить, как именно Кол подтвердил свои обвинения в адрес Джейн.

По бульвару Уилшир мчались машины, к горлу вдруг подступила тошнота. Он чувствовал себя дезориентированным, словно, выходя из отеля, ожидал увидеть другой город, находящийся в тысяче миль от Беверли-Хиллз. Чтобы не потерять равновесия, он оперся рукой о ближайший фонарный столб.

Нечто похожее он испытал в Техасе, стоя на крыльце дома Хоков и глядя на бескрайнюю, заросшую травой равнину под таким громадным небом, что казалось, мир вот-вот перевернется и он упадет с земли на небеса. В Техасе для этого имелись все основания – незнакомый вид, бескрайние просторы, порождающие в человеке ощущение собственной ничтожности. Но сейчас он находился в своей среде обитания: город, шум машин… Никакого внешнего воздействия, которое могло бы вызвать такое расстройство.

Тошнота и дезориентация быстро прошли. Он перестал держаться за столб.

Вероятно, не стоило так уж доверять Глэдис Чан. В конце концов, он в первый раз видел эту риелторшу. Да, она его очаровала, но не было никаких оснований полагать, что она разбирается в людях с первого взгляда.

Да и Ансела Хока он едва знал – тот был чужаком посреди своей равнины, мира, так непохожего на Вашингтон, Александрию, Куантико. К тому же Ансел знал только то, о чем ему сказала Джейн, и ничем не мог подтвердить ее слова. Она обманула директрису отеля в Санта-Монике, представившись агентом, ведущим расследование. Наверняка она обманула и Брэнуика с его командой, потому что ложь и выдумки были непременной частью их жизни. И если она солгала одному, то, значит, могла лгать всем, в том числе своему свекру и Силверману, с такой же легкостью, как управляющей отелем.

Он снова испытал негодование и острое разочарование в Джейн, но теперь эти чувства стали еще более резкими и едкими, портя настроение, окрашивая воспоминания о Джейн в мрачные тона.

Джон Хэрроу, сидевший за рулем служебного седана, притормозил у тротуара. Силверман сел на пассажирское сиденье и захлопнул дверь.

– Рамос и Хабберт будут ждать нас у дома. С ордером.

Силверман знал и Рамоса, и Хабберта.

– Хорошо. Если она, угрожая пистолетом, заставила Брэнуика назвать ей имя Овертона, надо готовиться к худшему.

Хэрроу, казалось, удивился:

– Вы пришли к выводу, что это она действовала в доме Брэнуика?

– Надеюсь, что я ошибаюсь, – ответил Силверман. – Но вряд ли.

Силверман не раз бывал в этом районе, но сегодня тот выглядел как-то иначе. Большие дома, обширные газоны. Громадные деревья, нависающие над улицей. В некоторых дворах только что зацвели жакаранды, каскады голубых бутонов на ветвях напоминали застывшие фейерверки. В солнечный день эффект, вероятно, был бы поразительным.

Под хмурым небом прекрасная улица становилась похожей на кладбище, словно все вокруг – включая культуру, породившую это, – увядало и на смену ему, возможно, готовилось прийти нечто новое и тревожное. В один прекрасный день засияет солнце, но улица останется серой и мрачной.

Они остановились у дома Овертона. Через несколько минут появились Рамос и Хабберт с ордером, в котором указывалось, что обыск необходим для недопущения гибели ни в чем не повинных людей в условиях неминуемой угрозы.

Никто не предполагал, что человек вроде Овертона может представлять серьезную физическую опасность для агентов, действующих согласно ордеру на обыск, – какие бы грязные и незаконные дела он ни вел с Робертом Брэнуиком. В этом доме жил адвокат-победитель, чьим оружием являлась система, которую он использовал против системы; насилие он не использовал. Поэтому в спецназе не было необходимости.

Хэрроу несколько раз нажал на кнопку звонка. Никто не ответил. Рамос и Хабберт обошли дом по периметру в поисках признаков чьего-нибудь присутствия, но ничего не обнаружили.

С помощью специального устройства они отперли замок на входной двери. Хэрроу открыл ее, но тревожная сигнализация не сработала. Это заставляло полагать, что в доме кто-то есть.

Хэрроу громко сказал, что они – агенты ФБР, которые пришли для проведения экстренного обыска. Никто не ответил.

Во всех помещениях горел свет. День стоял пасмурный, без электричества было не обойтись, но такая иллюминация подходила только для ночного времени.

Тишина казалась скорее сутью этого места, чем сопутствующим обстоятельством, – настолько уверенно она подавляла звуки, производимые агентами, которые, не прикасаясь ни к чему, осматривали первый этаж. Рамос остался внизу, трое остальных поднялись наверх.

Тишина еще больше сгустилась к тому времени, когда Силверман последовал за Хэрроу и Хаббертом на второй этаж. Опыт и интуиция (и, возможно, бессознательное восприятие слабого запаха гниения) подсказали ему, что здесь, вероятно, установилось молчание смерти, распространившееся по всему роскошному дому, и его источник – рот с отвисшей челюстью, рот того, кто кричал, но больше не может кричать.

Они вошли в хозяйскую спальню, где дурной запах уже не был слабым. Разрезанная одежда, связанные кабельные стяжки, капли и подтеки крови на плитках в спальне возле ванной не предвещали ничего хорошего для Уильяма Овертона.

В гардеробной, где было тепло из-за давно горящего верхнего света, дурной запах переходил в смрад. На ковер стоимостью не менее двухсот долларов за квадратный ярд стекали различные жидкости, сочась из лежавшего на полу тела – вероятно, оно принадлежало Овертону, но личность должен был установить судмедэксперт. Судя по степени разложения – обесцвечение и позеленение нижней части живота, менее выраженное обесцвечение головы, шеи и плеч, распухание лица, мраморный окрас, – человек, на котором из одежды были только трусы, скончался более тридцати шести часов назад.

Если Роберта Брэнуика, судя по состоянию тела, убили вечером в четверг, то Овертона – примерно через сутки после этого.

Они вышли в коридор второго этажа. Хэрроу позвонил в полицию Беверли-Хиллз и сообщил об убийстве.

– Камеры наблюдения в коридоре, – сказал Силверман.

– Да, нужно найти записывающее устройство.

– И тогда мы будем знать, что это ее рук дело, – проговорил Силверман и тут же поймал себя на том, что не сказал: «И тогда мы будем знать, ее ли это рук дело».

Его уверенность могла проистекать от интуиции, хотя ему казалось, что тут есть нечто большее – догмат новой религии, которую божественное откровение выдало ему в готовом виде. Когда-то он думал о Джейн с восхищением и любовью. Но теперь она представала перед ним в темном свете, с коварным выражением на лице, которого он не замечал прежде. Раздался голос – внутренний голос, но не его собственный – и дал ей имя: «Мать лжи».

Компания «Вэлли эйр» работала с компаниями и состоятельными людьми – продавала, сдавала в аренду и ремонтировала вертолеты, предоставляла стоянку для них. Кроме того, ее винтокрылыми машинами пользовались несколько больниц в округах Напа и Сонома, а еще фирма производила авиационно-химические работы.

Несмотря на воскресный день, совладелец «Вэлли эйр» Ронни Фуэнтес ждал их в главном здании. Ему было под тридцать, но он обладал сдержанностью и старомодными манерами, свойственными людям старшего возраста.

– Сержант! – воскликнул Фуэнтес, едва увидев Дугала. – Вас выскребли и выстригли! Собираетесь вернуться в армию, сэр?

– Черта с два, малыш, для нынешней армии я всегда буду слишком неотесанным.

Дугал представил Джейн как своего друга и партнера. Фуэнтес слегка согнул шею в поклоне и протянул ей руку:

– Для сержанта Трэхерна дружба священна, как Бог для хорошего пастыря. Считаю за честь познакомиться с вами.

На стенах не было фотографий вертолетов. Вместо них руководство компании решило повесить большие красочные плакаты на военную тему – тяжеловооруженные вертолеты, транспортные и медицинские, под огнем в опасных и непредсказуемых ситуациях.

– Так, значит, твои родители отправились в круиз по Карибам? – спросил Дугал.

– Да, сэр. На тридцать пятую годовщину свадьбы. Знаете, что по случаю этого мама уговорила его целый год брать уроки танцев?

– Квито Фуэнтес на танцевальной площадке. Судный день явно близок.

– Единственный раз в жизни он воззвал к чужому состраданию, – сказал Ронни. – Уверял, что жестоко говорить однорукому, будто он может танцевать.

– А брейк-данс?

– У них это чертовски хорошо получается, сэр. Посмотрели бы вы, как они танцуют вальс, ча-ча-ча, фокстрот. – Он улыбнулся, глядя на Джейн. – Правда, отец ни за что не позволит своему бывшему сержанту смотреть, как он «крутит попой на манер модных мальчиков». Это его собственные слова.

Несколько минут спустя, когда они перешли к делу, Дугал сказал:

– Если ты ответишь отказом, между нами все останется по-прежнему. Ты понял?

– «Вэлли эйр» не изменяет своему лозунгу. – Ронни Фуэнтес пропел слегка переиначенные слова из старой песни Джо Кокера: – «Мы поднимем вас на высоту, которую вы заслужили». Дугал притворно сморщился, словно у него заболел зуб.

Фуэнтес ни в чем не отказал Дугалу, хотя они слегка поторговались: Фуэнтес не хотел брать денег, а Дугал предлагал огромную сумму.

В доме Овертона агенты ФБР давали советы полицейским из Беверли-Хиллз и присматривали за ними, а те молча признавали их верховенство. Все проявляли друг к другу преувеличенное почтение, но никто не был доволен.

Оставалось неясным, кто должен браться за это. Дело Овертона расследовало ФБР, но обвинений против него не выдвигалось. С точки зрения полиции Беверли-Хилз, это было убийство обычного человека, не больше и не меньше. А Бюро участвовало в расследовании убийств только тогда, когда преступник действовал на территории разных штатов или убивал федерального чиновника.

Силверман понимал, что лучше всего, если этим займутся местные под ненавязчивым наблюдением Бюро, – чтобы ускорить поиск улик и, вероятно, ответа на вопрос, куда направилась Джейн. Он был убежден, что Джейн прикончила и Брэнуика, и Овертона, но желал получить в подтверждение хоть какую-нибудь улику. Кроме того, у него не было никаких догадок относительно ее мотивов и дальнейших намерений.

Силверман постоянно думал о звонке Рэндольфа Кола, после которого он официально заклеймил Джейн как самозванку и, хуже того, преступницу. Он сказал Джону Хэрроу, что ордер на ее арест будет выдан судьей по просьбе Департамента в связи с угрозой национальной безопасности. Но когда он пытался вспомнить, о чем еще говорил Кол, память, прежде представлявшая собой дворец с ярко освещенными залами, превращалась в маленькую темную квартирку.

Утраченная острота памяти и необычная, беспричинная тревога заставляли полагать, что с ним что-то произошло. Но каждый раз, когда Силверман начинал сомневаться в себе, его несла вперед волна самоуверенности, такая мощная, что он подумывал, не вызвана ли она химическими веществами. Беспокоила его и резкая смена настроений.

Рамос первым обратил внимание, что сотовый телефон Овертона пока не обнаружен. С учетом особенностей частной и профессиональной жизни Овертона, адвокат должен был быть привязан к мобильнику почти так же крепко, как будущий ребенок – к будущей матери. Следователи проявили особый интерес к гардеробной, где лежало тело, ванной, где убитый некоторое время провел в связанном состоянии, и спальне. Все ящики осторожно открывались, их содержимое осматривали, но не трогали, чтобы не портить картину до приезда криминалистов. Телефона нигде не было.

– Он вошел в дом через гаражную дверь, а значит, мог забыть телефон в кухне, – предположил Рамос.

– Или в машине, – сказал Хэрроу.

Оставив Хабберта в спальне, Силверман, Хэрроу и Рамос спустились на первый этаж, но и там поиски ни к чему не привели. Наконец все трое оказались во внутреннем дворике, где был устроен огромный бассейн с гидромассажной ванной, и осмотрели стулья и столы: Овертон мог провести здесь некоторое время, прежде чем войти в дом. Телефона не нашли и здесь.

– Она его взяла, – решил Хэрроу. – Там было что-то, нужное ей.

– Если мобильный оказался у нее в пятницу, – сказал Силверман, – она узнала то, что хотела, а телефон выкинула.

– Не обязательно, – возразил Рамос. – Она могла рассуждать так: «Вероятно, до понедельника Овертона никто не найдет, значит у меня есть время».

– Пожалуй, – согласился Хэрроу. – А информация, собранная нами на Брэнуика, включает имена и номера телефонов его клиентов, среди которых есть и Овертон. Министерство внутренней безопасности пытается получить ордер на арест Джейн Хок, и мы, попросив кое-кого помочь, сможем узнать нынешнее местонахождение телефона. Если телефон все еще у нее, она в наших руках.

Незадолго до этого они обнаружили, что записывающее устройство извлечено из шкафа в гараже. Джейн взяла диск с записью, и доказательств ее проникновения в дом не было. Силверман полагал, что с телефоном убитого она поступила так же осторожно, но все равно в этом деле стоило немедленно заручиться поддержкой других ведомств.

Перед тем как отправиться в «Вэлли эйр», Джейн выписалась из мотеля. У Ронни Фуэнтеса она оставила чемоданы и мешок с отчетами по вскрытиям, а также сумку с шестьюдесятью тысячами долларов. В то место, куда они направлялись, следовало брать лишь самое необходимое, а деньги там стали бы помехой.

Дугал доверил свою сумку Фуэнтесу, но сначала извлек из нее короткоствольное пневматическое ружье «моссберг» двенадцатого калибра с пистолетной рукояткой и две коробки патронов. Оружие и патроны он положил в багажник «гуркха». Когда они отъехали от «Вэлли эйр», Джейн спросила:

– Отец Ронни, Квито, служил под вашим командованием в спецназе?

– Нет, это я служил под его командованием. Он был лейтенантом в моей части.

– И вы спасли ему жизнь.

– Забудьте. Все это не имеет значения.

– Не имеет, но вы его спасли.

– Не производите меня в герои, – проворчал он. – До этого Квито дважды спас мне жизнь. Я все еще в долгу перед ним.

Обходя бассейн длиной в сто футов, Силверман позвонил в Агентство национальной безопасности. Ветер набросал алые лепестки бугенвиллеи в серую, похожую на кожу ящерицы воду бассейна, откуда на Силвермана смотрело его искаженное отражение.

Каждое из невоенных ведомств, ведущих борьбу с терроризмом и стоящих на страже национальной безопасности, – ЦРУ, Агентство национальной безопасности, Министерство внутренней безопасности и ФБР – с давних пор ревниво оберегало сферу своей деятельности и неохотно шло на контакт с остальными, если для этого требовалось уступить часть собственных полномочий. Однако ужасающие террористические акты в Европе и Южной Америке, случившиеся годом ранее, и гибель четырехсот человек в Сиэтле привели к тому, что эти организации стали активнее сотрудничать друг с другом.

Силверман, возглавлявший одну из секций группы оперативного реагирования на чрезвычайные ситуации, позвонил своему коллеге в АНБ Морису Мумо и попросил его срочно определить местонахождение телефона Уильяма Овертона, сказав, что может назвать номер.

– Нет проблем, – ответил Мумо. – В обмен на твоего лучшего агента и шестьдесят миллионов долларов, всего-навсего.

Делая вид, что бюрократический юмор ему по душе, Силверман сказал:

– Мы сокращаем штаты, а в моем бюджете на этот год осталось три доллара.

– Тогда с тебя вечная благодарность. Скоро перезвоню, Нат.

Дойдя до конца бассейна, Силверман остановился и посмотрел на дом. Хэрроу и Рамос сидели на стульях во внутреннем дворике. Хотя день стоял пасмурный, Хэрроу надел солнцезащитные очки. Рамос курил сигарету.

Что-то в этой сцене поразило Силвермана, показалось ему крайне зловещим, хотя он не мог объяснить почему. Непонятная тревога, никак не связанная с Джейн, усилилась. Шею покалывало сзади.

Морис Мумо в этот момент, наверное, разговаривал с кем-нибудь из Центра обработки данных АНБ, здание для которого, площадью более миллиона квадратных футов, построили в Юте в 2014 году. Центр обязан был, в частности, осуществлять контроль над всеми звонками и материалами, передаваемыми в электронном виде, включая текстовые сообщения, а также их хранение для анализа метаданных. АНБ не прослушивало звонков и не читало текстовых сообщений, но имело возможность находить среди эксабайтов информации ключевые слова, которые могли указывать на террористическую активность, и анализировать сигналы иностранного происхождения, чтобы разгадывать намерения врагов Америки.

Как и любая машина с навигатором, каждый смартфон был оснащен маячком, источником уникального сигнала, принимавшегося спутником с такой же легкостью, с какой телефон отправляет или принимает вызовы, независимо от того, светится его дисплей или нет. Даже если Джейн извлекла из телефона нужные ей сведения и выбросила его, информация о том, где она пребывала в этот момент, обладала определенной ценностью.

Морис Мумо перезвонил Силверману через одиннадцать минут после их разговора:

– Телефон находится на территории мотеля в Напе, Калифорния.

После этого он назвал точный адрес.

Они ехали к ранчо Шеннека. Лос-Анджелес с его безумной толкотней остался далеко, Напа с ее изящной простотой быстро исчезала из вида, и Джейн казалось, что она, ко всему прочему, покидает реальность – по крайней мере, реальность, известную ей, – и держит путь в фантастические края, в царство, где правят клевреты зла, где творится страшная магия, где живые мертвецы прислуживают своим живым хозяевам. Двухполосная дорога местного значения поднималась на холмы; слева, в долине, оставались легендарные виноградники. Справа стоял молодой лес из каменных и корковых дубов, на подложке из золотистой осоки росли сливы. Когда они подъехали к однополосной грунтовке, отходившей от асфальтовой дороги, Дугал сказал:

– Налево.

– Вы уверены?

Он зашуршал спутниковыми снимками, лежавшими у него на коленях.

– Я это наизусть выучил. Та самая дорога.

Джейн свернула на узкую однополоску. Покрышки «гуркха» с глубоким рисунком протектора подцепляли камешки и швыряли их в днище.

– Это называется сингулярностью, – сказал Дугал.

– Что такое «это»?

– Точка, в которой интеллект человека и компьютера соединятся с помощью нанотехнологий, когда человек и машина сольются воедино для следующего эволюционного шага. Об этом написано много книг.

– Сингулярность. Звучит неплохо.

– Говорят, это будет Утопия. Говорят, человеческий интеллект в соединении с машинным сделает нас в тысячу раз умнее. Говорят, в нас поселятся тысячи наномашин, которые будут очищать артерии, следить за состоянием органов и подновлять их, так что мы будем жить несколько столетий, а может, и вечно.

– И кто это говорит?

– Многие очень умные люди.

– Угу.

– Умнее меня. Они выявили около пятнадцати возражений против использования нанотехнологий и опровергли их все. Некоторые критики утверждают, что это невозможно, все закончится напрасной тратой ресурсов. Другие говорят, что это опасно: если наномашины начнут размножаться, они за несколько недель уничтожат всю биомассу на планете.

– В видеоролике Шеннека, в том, который с мышами, говорится о наномашинах, неспособных к размножению.

– У умных людей есть ответ на критику.

– Пятнадцать возражений… – задумчиво проговорила Джейн. – Есть хоть одно, где говорится о склонности человека творить зло? Они объясняют, как не допустить использования такой мощной технологии во зло?

– Такого нет.

– Угу.

– Они, кажется, считают, что чем умнее становятся люди, тем меньше они склонны творить зло.

– Угу.

На некоторое время лес стал более густым, деревья здесь теснились друг к другу. Тучи не пропускали солнечного света, и кроны, нависавшие над узкой дорогой, лишь усугубляли мрак, не давая благодатной тени.

В предгорьях водились олени, и Джейн на всякий случай сбросила скорость. Для сидевших в обычной машине столкновение с оленем на большой скорости могло стать фатальным, но бронированный «гуркх», возможно, сбил бы животное и проехал по нему, не получив значительных повреждений. Но она замедлила ход не потому, что пеклась о «гуркхе». Погибли уже двое, пусть они и были ядовитыми тварями в человеческом обличье, наверняка должны были погибнуть и другие – возможно, включая ее саму. Ей не хотелось выходить из машины и из сострадания добивать искалеченное животное. По какой-то причине она была убеждена, что это повредит ей в эмоциональном плане, как ничто другое.

– Еще примерно миля, – сказал Дугал, – и лес закончится, начнутся холмы. А еще через милю – поворот на запад.

Джейн скосила на него глаза. Дугал выглядел старше своих лет: потрепанный, загнанный, но в то же время крепкий, готовый ко всему, спокойный. Было ясно, что в нем нет страха – только приятное предвкушение, которое вызвало у хмурой половины его «я» улыбку, волчью улыбку, появившуюся и исчезнувшую.

– Вы и в самом деле предполагали что-то подобное?

Он посмотрел на нее ясными серыми глазами, в которых появилось какое-то первобытное выражение, и Джейн подумала, что в схватке он будет безжалостным, но не жестоким, будет убивать без колебаний, мгновенно, понимая коренное различие между убийством в бою и убийством предумышленным, спланированным.

– Бесплатные кухни, внеклассное обучение, борьба с порнографией в библиотеках – все это нужные дела, но это устранение последствий, а не причин. Мне хочется разобраться с причинами.

Узнав от Мориса Мумо, что телефон Овертона находится на территории мотеля в Напе, Силверман заказал частный рейс у чартерной компании, базировавшейся в аэропорту Ван-Найса; он пользовался ее услугами годом ранее, когда занимался другим делом. Возможно, ему станут задавать вопросы о расходах, особенно еще и потому, что придется платить за срочность, но если удастся схватить неконтролируемого агента, никто не станет вспоминать о деньгах.

Поставив проблесковый маячок на седан без опознавательных знаков и включив сирену в непрерывном режиме, Джон Хэрроу повез Силвермана и Рамоса из Беверли-Хиллз в Ван-Найс по бульвару Санта-Моника и Голливудской автостраде. В воскресенье днем движение было плотным, но все же он проехал около двадцати четырех миль за тридцать одну минуту, несмотря на пробку, образовавшуюся из-за столкновения трех машин.

Восьмиместный джет «Сайтешн-эксел» был готов ко времени их приезда, второй пилот уже находился на борту, но первого пилота пришлось ждать четырнадцать минут. Через час после получения информации о местонахождении телефона они уже летели в ту сторону. Четырем агентам из отделения ФБР в Сакраменто тем временем поручили установить наблюдение за мотелем.

Силверман занимался в основном проведением совещаний и утомительной бюрократической возней, на месте он работал редко. Выходя из кабинета и оказываясь в гуще событий, он обычно чувствовал приток энергии и пребывал в приподнятом настроении.

Но когда пригороды в долине Сан-Фернандо исчезли из вида, его тревога усилилась. Хотя все, что он делал до этого, входило в круг его обязанностей и диктовалось обстоятельствами, он чувствовал… чувствовал, что не полностью контролирует себя – несется, набирая скорость, по скользкому склону. За день до того техасские просторы породили ощущение, что его может унести в бескрайнее небо. Оно вернулось, когда самолет набрал высоту. С каждой минутой он словно становился легче и ждал, когда гравитация отпустит его, когда самолет вырвется из земной атмосферы и улетит в вечность, с двигателями, заглохшими в космическом вакууме.

– С вами все в порядке? – спросил Джон Хэрроу, сидевший по другую сторону прохода.

– Что? А-а… Да. В порядке. Забыл позвонить жене сегодня утром. И вчера вечером.

– Тогда лучше вам придумать извинения за время полета, – посоветовал Хэрроу. – И не возвращайтесь домой без дорогого подарка.

– Нет, Ришона не такая. Исключительно понимающая женщина.

– Вы счастливчик, Натан.

– Я напоминаю себе об этом каждый день, перед сном и после пробуждения, – сказал Силверман, но собственные слова показались ему пустыми. Он чувствовал себя игроком в рулетку, который никак не может угадать правильный цвет.

Однополосная дорога закончилась, и за лесом открылись поросшие травой холмы, как и обещал Дугал. «Гуркх» на полном приводе легко ехал по бездорожью. Через милю они увидели ручей, который был на спутниковых снимках. В течение большей части года он, вероятно, пересыхал, но сейчас вода текла по отполированным за долгое время камням. Джейн повернула на запад. Затем, на полпути к вершине одного из холмов, Дугал велел остановиться.

Они вышли из машины и направились к вершине, шествуя по ковру из разнообразных трав, украшенному там и сям красными бутонами лилий. Кролики, жевавшие траву, при виде людей побежали прочь, но некоторые поднялись на задние лапы и, замерев, наблюдали за ними. Верещали цикады, порхали оранжевые бабочки с узкой окантовкой на крыльях.

Ближе к вершине Джейн и Дугал пригнулись и шли так, а потом поползли. В сотне ярдов под ними стоял главный дом ранчо Эп-я-в – большое, приземистое, разлапистое сооружение из стекла и стали в ультрасовременном стиле, с темно-серыми несущими стенами из гранита, местами отполированного, местами шероховатого.

Джейн и Дугал, полускрытые дикой травой, должны были к тому же казаться небольшими из-за расстояния. У каждого имелся бинокль с небликующими линзами, чтобы не обнаружить себя. Джейн оглядела дом, который знала только по спутниковым снимкам, дававшим вид на крышу и длинные террасы.

Длинная асфальтированная дорога, отходившая от главного дома, вела на юго-запад, соединяясь с дорогой местного значения. В конце частного подъездного пути стоял дом охраны, который прежде, до покупки ранчо Шеннеком, был главным зданием, – двухэтажный викторианский особняк почти без всякой отделки.

По словам Овертона, там жили шестеро рейшоу, которые убирали территорию и производили все прочие работы. Но главной их обязанностью было обеспечение безопасности. Это были мужчины, чье сознание – как и у девушек в «Аспасии» – низвели на более низкий уровень, а самомнение уменьшили до минимума, сделав из них животных, безукоризненно послушных хозяевам, Бертольду Шеннеку и его жене. Запрограммированных.

Ранчо как такового не было: здесь не содержались животные, и поэтому не имелось ограждения. По территории в семьдесят акров были разбросаны датчики движения и температуры. Тревожный сигнал включался автоматически, если рост нарушителя превышал три фута, а температура тела свидетельствовала о весе более чем в сотню фунтов. Это позволяло не поднимать ложную тревогу при появлении койотов и других животных, хотя время от времени на охраняемую территорию забредал олень – тогда на разведку отправлялись тяжеловооруженные рейшоу.

Дугал, лежавший рядом с Джейн на вершине холма и рассматривавший поместье в бинокль, спросил:

– Значит, того персонажа в романе звали Реймонд Шоу?

– В «Маньчжурском кандидате». Да. В книге и фильме.

– Не читал, не смотрел.

– Во время корейской войны Шоу берут в плен. Коммунисты промывают ему мозги и возвращают в Штаты, чтобы он убивал политиков. Он не знает, что с ним сделали. После активирования он совершает убийство, но тут же забывает об этом.

– Значит, внедренный в мозг механизм управления стирает большинство воспоминаний, бóльшую часть личности, программирует человека на убийство, а Шеннек называет его «рейшоу». Бесстыжий сукин сын. Не просто злобный извращенец, но еще и козел.

Вспомнив, как Овертон защищал Шеннека, выбравшего название «Эп-я-в», Джейн сказала:

– Он любит такие шуточки. Овертон говорил, что это любимая книга и любимый фильм Шеннека с четырнадцати лет. Он не отождествляет себя ни с героем, ни с Реймондом Шоу. Но промыватели мозгов действительно вдохновляют его.

После часа полета «Сайтейшн-эксел» опустился ниже уровня туч и сел на посадочную полосу аэропорта округа Напа. Силверман не испытал облегчения, вернувшись на землю. После завершения своей миссии он будет чувствовать себя пустым, как бледное высокое небо, по которому они прилетели на север.

След на тропе становился все отчетливее, а добыча, казалось, уже была в пределах досягаемости, и он должен был бы испытывать радостное удовлетворение, нарастающее возбуждение – но ничего такого он не чувствовал. Ему нужно было найти Джейн Хок, и он найдет ее. Но ее арест не доставит ему удовольствия. Поскольку ее обвиняли, среди прочего, в убийстве, она может оказать сопротивление. Прежде такое не могло ему присниться даже в страшном сне, но теперь он верил: Джейн способна на все. Силверман опасался, что она может вынудить его стрелять в нее, в эту девушку, которую он при других обстоятельствах мог бы любить, как собственную дочь.

Спустившись с трапа, он вместе с Хэрроу и Рамосом зашагал по рулежной дорожке к ожидавшему их автомобилю, водитель которого был сотрудником Бюро из Сакраменто. Постепенно им овладевала холодная решимость, поначалу вызвавшая удивление и неприятие. Когда они сели в машину и поехали в мотель, где находился телефон Овертона, он смирился с необходимостью дать отпор с помощью оружия, если дойдет до этого. Ведь она предала его. Предала Бюро. Предала свою страну. Если в критический момент Джейн предпочтет погибнуть от руки полицейского, он будет ей признателен и не станет испытывать угрызений совести. Она перестала быть такой, какой он ее знал, сделавшись чужой, опасной для общества, угрозой для ни в чем не повинных людей. Если придется, он сам нажмет на спусковой крючок и убьет ее. Без колебаний. Это его работа. Работа, которая никогда не была легкой.

Если земля была живым существом, как верили некоторые люди, и матерью человечества, то у этой матери было ледяное сердце. Лежа в траве на гребне холма, Джейн чувствовала под собой холод: ледяная почва вытягивала тепло из плоти и костей. День был мягким, зима переходила в весну, но слоистые цинково-серые тучи холодили душу, и дом Шеннека в бинокле трепетал, словно мираж, когда Джейн пробирала дрожь.

– Видите что-нибудь? – спросил Дугал.

– Нет.

Прежде чем начинать атаку, следовало убедиться, что Бертольд и Инга Шеннек находятся в доме.

Ничто не двигалось на этих семидесяти акрах, кроме травы и ветвей, покачивавшихся под легким ветерком. Долгое время казалось, что все это происходит после конца цивилизации: остались сооружения, воздвигнутые людьми, но само человечество исчезло.

Потом… фигура за стеклянной стеной. Поначалу неубедительная, невесомая – словно по безжизненному дому пронеслась темная тень. Потом она пододвинулась ближе к окнам, вероятно войдя в гостиную, – женщина в белых свободных брюках и белой блузе, высокая и стройная, шагавшая, как модель на подиуме.

– Первый этаж слева, – сказала Джейн.

– Вижу ее, – сказал Дугал. – А где он?

Женщина исчезла за гранитной стеной… и появилась в кухне.

– Если она там, – сказала Джейн, – резонно предположить, что он где-то поблизости.

– Что, если мы ворвемся туда, а его там не окажется? Второго шанса у нас не будет.

– У меня есть анонимный телефон, и я знаю номер телефона в доме. Если он ответит, я отключаюсь, и мы быстро приступаем.

– А если ответит она?

– Тогда я снова превращаюсь в Лесли Грейнджер, помощницу персональной помощницы мистера Овертона Конни. У меня есть вопрос к мистеру Шеннеку.

– В любом случае, если они подозрительны, это даст им минуту, чтобы подготовиться, – обеспокоенно сказал Дугал.

Офис директора мотеля пестрел множеством рекламных брошюрок, соблазнявших гостей долины Напа многочисленными приманками – главным образом винодельнями. Мотель выглядел чистым, пахло здесь хорошо, свет горел ярко – место, лишенное изысков, но приятное.

Тио Баррера, управляющий, в эту смену сам сидел за стойкой. При виде удостоверений ФБР молодой человек нахмурился, на правом виске запульсировала хорошо заметная жилка. Он показал Силверману регистрационную книгу. За последние сутки в мотеле останавливался один новый постоялец. Имя – Рейчел Харрингтон. Расплатилась наличными. Живет предположительно в Форт-Уэйне, Индиана. Предъявила водительское удостоверение, выданное в Индиане, ночной портье проверил документ и адрес. Сняла два номера.

– Два? – спросил Джон Хэрроу. – С ней был кто-то?

– Она еще в мотеле? – спросил Силверман, хотя уплачено было только за одну ночь. Баррера проверил ящик с ключами.

– Нет, у меня здесь ключи от обоих номеров.

– С ней был кто-то? – повторил вопрос Хэрроу.

Баррера не знал. Фил Олни, портье, работавший в ту ночь, жил поблизости. Директор вызвал его по телефону. Олни, больничный санитар на пенсии, подрабатывавший в мотеле, появился меньше чем через пять минут. Его седая челка торчала надо лбом так, будто вместе с телефонным звонком он получил удар током. Силверман показал фотографию Джейн с короткими темными волосами.

– Да, это она, – подтвердил Олни. – Приятная дама.

– Почему два номера? – спросил Силверман.

– Для мужа и детей.

– Вы их видели, мужа и детей? – поинтересовался Хэрроу.

– Нет, они были в машине.

Справившись с журналом, Силверман сказал:

– «Форд-эксплорер».

Он прочел вслух записанный номер, и хотя тот был таким же липовым, как адрес в Форт-Уэйне, специальный агент Рамос записал его в карманном блокнотике на спирали.

– Вы видели «эксплорер»? – спросил Хэрроу.

– Нет, сэр. Но это приятная леди, она не стала бы врать. Вы бы слышали, как она захлебывалась, рассказывая о своем золотистом.

– О чем?

– О золотистом ретривере. Скутере. Он недавно умер.

– Те номера уже убрали? – спросил Силверман у Барреры.

– Да, конечно. Давно.

– Горничная не находила сотового, смартфона, в каком-нибудь из номеров?

Баррера посмотрел на него удивленным взглядом:

– Нет. Забавно… другая горничная нашла айфон в мусорном бачке у столовой неподалеку отсюда.

– Где он?

– Телефон? Он был сломан.

– Но где он, мистер Баррера?

– Думаю, все еще у нее. У горничной.

Сквозь широкое окно над раковиной виднелась сияющая копна светлых волос, взбитых и пришпиленных, – Инга Шеннек имела слишком ангельский вид для кухонной работы. Даже при большом увеличении, которое давал бинокль, Джейн не могла понять, чем занята эта женщина, – возможно, мыла овощи или фрукты.

– Первый этаж, слева, – сказал Дугал.

Джейн поглядела туда и увидела еще одну фигуру: человек шел вдоль стеклянной стены между задней террасой и общей комнатой. Почти наверняка мужчина. Но кто именно, сказать было нельзя – слишком далеко от стекла. Шеннек или один из рейшоу?

Человек исчез за гранитной стеной, появился в кухне, обнял Ингу, подойдя сзади, обхватил груди согнутыми ладонями, прижался лицом к шее. Та закинула голову назад, подставляя горло.

Потыкавшись в нее носом, он поднял голову. Бертольд Шеннек.

Пилар Вега, женщина лет тридцати, хорошенькая и спокойная, нисколько не чувствовала себя приниженной из-за своей работы, своей форменной одежды или интереса к ней со стороны ФБР. Она предположила, что ее приняли за незаконную мигрантку, когда она наводила уборку в номере 36 после отъезда клиентов поздним вечером.

– Я всегда жила здесь на законных основаниях, – гордо сказала она. – Уже год, как я гражданка.

– Нас не интересует ваш иммиграционный статус, – сказал Силверман.

– У меня такие же права, как у вас. И никто их не отнимет.

Если бы не Тио Баррера, ее босс, успокоивший женщину, Силверману и Хэрроу, возможно, еще долго пришлось бы развеивать ее сомнения.

– Нас интересует телефон, который вы нашли в мусорном бачке сегодня утром, – объяснил Силверман.

– Я его не крала, – заявила Пилар Вега. Решив, что ее в чем-то обвиняют, она с вызовом подняла голову и выставила вперед подбородок; в глазах засверкало негодование. – Я никогда не ворую.

Раздраженный, Силверман тем не менее понимал, что терпение скорее даст нужный результат, чем устрашение, и поэтому сказал:

– Я не сомневаюсь в вашей честности, миз Вега. Ничуть не сомневаюсь.

На этот раз управляющему потребовалось больше времени, чтобы успокоить женщину. В конце концов она, кажется, поверила, что ее рассматривают как источник важной информации, а не объект преследования.

– Я рано приехала на работу. Сидела в своей машине у столовой, пила кофе. Эта женщина бросила что-то в мусорный бачок. Что-то, похожее на телефон. А потом ушла есть.

Силверман показал фотографию.

– Да, это она. Вышла с большим стаканом кофе и каким-то пакетиком. Когда она ушла, я заглянула в бачок. Она выкинула телефон.

– Насколько я понимаю, телефон все еще у вас, – сказал Силверман.

– Он сломан.

– Да, но он у вас?

– Она выбросила его, теперь он мой.

– Но если он сломан…

– А вдруг можно починить? Я знаю человека, который ремонтирует телефоны.

– Миз Вега, – сказал Хэрроу, – этот телефон связан с преступлением.

– Каким?

– Убийством.

– А кого убили?

– Мы не имеем права говорить об этом. Мы должны получить этот телефон.

– Женщина, которая его выбросила, не похожа на убийцу.

– Не похожа, – согласился Силверман. – Но этот телефон – улика.

Пилар Вега неохотно вытащила аппарат из кармана своей форменной юбки и отдала его. Корпус был покрыт вмятинами и слегка погнут, но экран, кажется, остался целым. Силверман попытался включить телефон. По экрану пробежала бледно-серая вспышка, но дисплей не включился.

– Аккумулятору конец, – объявил Хэрроу.

– Пользоваться им нельзя, – заметил Силверман, – но маячок, видимо, еще передает сигнал.

В этот момент зазвонил его мобильный, и он протянул помятую трубку Хэрроу.

– Силверман слушает, – сказал он, нажав на кнопку приема.

– Поиграем в маньчжурского кандидата, Натан.

– Да, хорошо.

– Это Рэндольф Кол из внутренней безопасности. Ты один? Мы можем поговорить?

Это был голос Бута Хендриксона из Министерства юстиции, и хотя Силверман знал, что это голос Хендриксона, а не Кола, он услышал свой ответ, словно издалека:

– Одну минуточку.

Сообщив Хэрроу: «Это из Внутренней. Я должен поговорить приватно», он вошел в ванную, закрыл дверь, включил воду, чтобы в соседней комнате ничего не услышали, и сказал:

– Да, мистер Кол.

При этом его смущала необходимость подыгрывать Буту.

– Введи меня в курс дела, Натан. Есть новости о Джейн Хок?

– Кольцо смыкается. Она убила человека по имени Уильям Овертон в Беверли-Хиллз, в его собственном доме, – судя по всему, вечером в пятницу.

– Овертона? Стерлинга Овертона, адвоката?

– Да, его зовут Уильям Стерлинг Овертон.

– Черт побери, как эта тупая сука вышла на Овертона?

– Через Роберта Брэнуика, он же Джимми Рэдберн.

– Не знаю, кто это такой, – сказал Бут. – Почему я не знаю, кто это такой?

– Делец, работал в Темной сети. Мы взяли его на крючок, но он об этом не знал. Позволили ему поплавать – хотели посмотреть, к какой рыбе он нас приведет. Овертон нанял Брэнуика, чтобы хакнуть кое-кого, а тот заодно хакнул и Овертона. Мистер Кол, это действительно вы? Или это ты, Бут?

После паузы Бут сказал:

– Поиграем в маньчжурского кандидата, Натан.

– Да, хорошо.

– Кто я, Натан?

– Кто вы? – переспросил Натан, придя в недоумение оттого, что глава Министерства задает ему такой вопрос. – Вы – Рэндольф Кол.

– Ты сказал, что кольцо вокруг нее смыкается. Как именно?

– Мы нашли мотель, где она ночевала. Сейчас мы в этом мотеле. Она привезла сюда телефон Овертона, взяла оттуда то, что нужно, и выбросила.

– Ты думаешь, он назвал ей пароль? – спросил Кол.

– Судя по тому, каким мы его нашли, – да. Она как следует на него нажала.

– Где этот мотель?

– На окраине Напы.

– Черт возьми! Она нацелилась на Шеннека.

– На кого?

Кол дал ему почтовый адрес.

– Вот куда она направилась. Натан, немедленно туда. Убей ее. Убей! Мне нужно позвонить.

Бут отключился. Кол. Кол отключился.

Журчание. Силверман чувствовал, как что-то быстро накатывается на него. Нет. Это вода в раковине. Он выключил кран.

И все равно он чувствовал, как что-то быстро накатывается на него.

Бертольд наливает два бокала пино гриджио и несет их, чтобы поставить на кухонную доску рядом с раковиной. В этот момент звонит висящий на стене телефон. Он уже звонил за несколько минут до этого, но у Бертольда нет ни малейшего желания прерывать свое занятие. Как и в прошлый раз, включается голосовая почта.

Инга смотрит на свое вино и улыбается, продолжая чистить картошку.

Бертольд стоит с бокалом и наблюдает за ней. Есть что-то эротическое в том, как ее изящные руки нежно касаются клубней.

Когда Шеннеки на ранчо, еду для них обычно готовит один из рейшоу, в чью программу введен тысяча один рецепт. Но во время этого приезда Инга пришла к выводу, что рейшоу не соблюдают установленных правил гигиены. Тот, который готовит для них, моет руки слишком редко и, возможно, трогает себя за всякие места, когда возится с продуктами. Поэтому она твердо намерена готовить сама, пока Бертольд не изучит проблему и не найдет способа исправить ситуацию.

Бертольд не уверен, что рейшоу «превращаются в маленьких грязных животных», как утверждает Инга. Два-три небольших отклонения в их поведении заставили ее сделать вывод, что катастрофа не за горами. Ее убежденность в правильности собственных умозаключений, а также приставание к нему с этой ерундой раздражают Бертольда.

Настенный телефон звонит снова. Номер не включен в справочник, но в последнее время на него насели роботы, предлагающие все, что угодно, от таймшеринга до органических стейков. И опять включается голосовая почта.

Бертольд, изучавший историю, издавна верил, что тот, кто хочет достичь высшей власти, с большей вероятностью удовлетворит свое честолюбие, если рядом будет не менее честолюбивая и безжалостная женщина. Каким бы выдающимся человеком он ни был, спутница жизни, соединенная с ним стремлением к общей цели, привносит в их совместное предприятие женскую интуицию и коварство, недооценивать которые не стоит.

А кроме того, Инга, снедаемая неутолимой жаждой богатства и власти, восхитительно и бесконечно сладострастна.

Обладание такой женой, конечно, имеет и обратную сторону: она хочет наслаждаться и получать удовлетворение по-своему, а это требует от него затрат времени и энергии. Немаловажно и то, что ему приходится делиться с ней приобретенной им властью. Иногда он подумывает, не запрограммировать ли девушку из «Аспасии», чтобы та была неутомимой и безжалостной, помогая мужу достичь Олимпа, но в то же время полностью покорной ему, чтобы мужу не приходилось отшучиваться в ответ на надуманные жалобы, вроде той, что рейшоу редко моют руки.

Он смотрит, как она чистит картошку – это выглядит не так эротично, как мытье, – и слышит резкий звук за окном. Поначалу тот напоминает жужжание низко летящего служебного вертолета, доставляющего новых эмигрантов из Силиконовой долины в их убежища посреди этой страны вина и роз.

Телефон на стене все звонит и звонит. Бертольд нетерпеливо хватает трубку.

– Не дай бог, телефонная распродажа.

– Она едет к тебе, – говорит Бут Хендриксон, их добрый друг из Министерства юстиции.

Поначалу его слова кажутся загадочными, но начинают обретать смысл, когда Бертольд понимает, что шум снаружи не похож на ритмичное тарахтение вертолетного винта.

– Эта сука Хок, – уточняет Бут. – Она уже близко.

– Что за чертовщина? – спрашивает Инга.

Бертольд теперь смотрит не на небо, а на землю: что-то движется по вытянутому лугу на склоне холма за домом. По дикой горчице и траве, распугивая стаи бабочек, к ним мчится чертова машина – наполовину внедорожник, наполовину танк.

Бертольд роняет трубку, а Инга – нож и картошку: кажется, будто машина сейчас пробьет окно и стену, так что раковина и шкафы обрушатся на них. Шеннеки никогда не бывали в честном бою, и в решающий момент когти паники вцепляются в них, лишая способности мыслить разумно. Муж отступает вправо, жена – влево, они стукаются друг о друга, разум окончательно покидает их – кажется, что со всех сторон их ждет гибель, убежать от нее невозможно. Таинственная и внезапная атака парализует их: несущаяся на них громадина – это не машина, а скорее орудие Божественного гнева, спущенное с небес; для них настал судный час.

Мгновение спустя машина уже не несется к кухне, а поворачивает в сторону, запрыгивает на низкие ступени террасы, пробивает панорамную стену, отчего сотрясается весь дом, и вламывается в общую комнату, разбрасывая осколки стекла, – ни дать ни взять Левиафан, покрытый сверкающей пеной, явившийся из самых глубин, но только этот монстр не застывает, становясь беспомощным. Если бы в доме был подвал, бронированное чудовище упало бы туда, но дом стоит на каменной плите, и оно устремляется вперед, разнося мебель в щепки своими прочными покрышками и раскидывая то, что осталось целым, потом поворачивается к пространству для завтраков и кухне. В здании с открытой планировкой оно чувствует себя почти так же свободно, как на полосе для автомобилей с пассажирами.

В доме есть надежно защищенная комната с потайными дверями и стальными стенами, с системой подачи воздуха и энергии, где Бертольд и Инга могли бы безопасно переждать вторжение, но входов только два – в гостиной и в главной спальне. Им не добраться ни до того, ни до другого: чудовище с ревом врывается в кухню, разнося в хлам плетеные стулья «Пейлесек», и останавливается. Двигатель продолжает работать со звуком, напоминающим дыхание богини-пантеры из конголезского мифа.

Правая передняя дверь распахивается, из машины выходит высокий человек, держа в руках дробовик с пистолетной рукоятью. Лицо персонажа фильмов нуар, закаленное недобрыми приключениями, серые глаза смотрят на Шеннеков так, что они прижимаются друг к другу, как не прижимались никогда прежде. Но не этот мужчина, а женщина, покинувшая водительское сиденье, впервые, насколько припоминает Бертольд, всерьез заставляет его задуматься о собственной бренности. Несколько мгновений ему кажется, что это девушка из «Аспасии», которая вновь обрела интеллект и свою личность из-за отказа в механизме управления, потому что она обращает на него взгляд своих голубых глаз, где светятся воспоминания о страданиях – ярко, как огонь возмездия. Но потом в голове всплывают слова Бута, которые поначалу, в пылу паники, не дошли до него, – «Эта сука Хок, она уже близко», – и он понимает, что перед ним та безжалостная сила, та женщина, которая на протяжении двух месяцев уходила из-под носа растущей армии агентов, та, чей муж по окончании военной службы имел все шансы сделать карьеру в политике, если бы компьютерная модель не идентифицировала его как проблемную личность, та, которая успешно спрятала своего мальчишку от тех же агентов. Она держит пистолет в вытянутых руках и приближается к ним; похоже, он умрет, прежде чем рейшоу выскочат из своей будки.

Она говорит:

– Если вы не включили меня в ваш «список Гамлета», то зря. Я-то включила вас в свой, можете не сомневаться.

Под набухшим серым небом два седана мчались на восток по дороге местного значения, в те края, где дома и жители встречались редко. Закладывая крутые виражи, автомобили пронеслись по частной подъездной дороге и резко затормозили перед воротами в стиле ранчо, изготовленными из трехдюймовых труб. Из первой машины вышли Силверман, Хэрроу и Рамос, оставив за рулем водителя, агента из Сакраменто. Во втором седане ехали еще три агента, тоже из отделения в Сакраменто.

Вдали, на территории ранчо, выше по склону, стоял большой дом в сверхсовременном стиле, с обзорными террасами, парившими над долиной, – фантастический стеклянный корабль, занесенный сюда наводнением. На корабль, казалось, стремительно надвигался грозовой фронт. У ворот стоял скромный викторианский особняк.

Силверман не успел нажать кнопку вызова, как дверь особняка за воротами распахнулась и на крыльцо вышли два человека. Они выглядели почти как близнецы: высокие, крепкие, чисто выбритые, бесстрастный, внимательный взгляд добермана, обученного защищать и обороняться, – вроде тех плохих парней, наемников, что окружают некоторых звезд шоу-бизнеса, слетевших с катушек от внезапного потока денег и славы. Один подошел к воротам, второй остался на крыльце.

Силверман помахал удостоверением ФБР:

– Нам нужно немедленно увидеть доктора Шеннека.

– Вас нет в пропускном списке.

– Вы кто? – спросил Хэрроу.

– Охрана, – ответил мужчина, не называя своего имени.

Он смотрел прямо, даже вызывающе, но ни во взгляде, ни на лице не отражалось ни малейших эмоций, никаких подозрений, которых требовала его профессия, никакой врожденной враждебности, порой заставляющей людей браться за работу, связанную с насилием.

– Позвоните вашему боссу, – сказал Хэрроу. – Нам нужно немедленно его увидеть. Это вопрос жизни и смерти. Его жизни и смерти.

Откуда-то изнутри дома донесся звук работающего двигателя. Оба охранника – тот, что разговаривал с Силверманом, и тот, что стоял на крыльце, – повернули голову. Удар грома и прокатившееся по равнине эхо перекрыли звук, но, когда они смолкли, снова послышалось урчание невидимого двигателя.

Внимание Силвермана привлекли не только габариты и манеры охранников, но и еще одно их свойство, не поддающееся определению. Устрашающая внешность и откровенные манеры казались маской, эти люди словно играли в охранников, но на самом деле не были ими.

Далекое рычание двигателя перешло в рокот, и из открытой двери на крыльцо вышел третий человек, похожий на двух первых. Он посмотрел наверх, в сторону главного дома, потом на Хэрроу, потом на Силвермана; в его манерах было что-то механическое.

И вдруг Силверман догадался, что маска каждого из охранников была не столько прикрытием, сколько обманкой, что за ней прятался не человек, а пустота. Он знал это, потому что видел в них себя, таким, каким он был несколько раз в этот странный день: когда проснулся в отеле, не понимая, кто он такой; когда нашел второй пистолет – «Кимбер-Раптор II» – в прикроватной тумбочке; когда в ожидании приезда Джона Хэрроу страдал от тошноты и смятения у дверей отеля; когда внутренний голос назвал Джейн матерью лжи, когда самолет взлетел в аэропорту Ван-Найса и гравитация словно перестала действовать на него. В этот день он временами чувствовал себя потерянным, и эти охранники выглядели так, как он себя чувствовал, – потерянными, притом что выражение лица говорило о добросовестной озабоченности и профессионализме. Он вспомнил о пятнышке от укола на сгибе руки, который он принял за укус насекомого, о Рэндольфе Коле, говорившем голосом Бута Хендриксона, о том, что он дважды забывал позвонить Ришоне, чье сердце билось в унисон с его собственным. Прозрение открыло ему невозможную, но не подлежащую сомнению истину: все три охранника – полые люди, пустышки, форма без содержания, тень без цвета, и он сам теперь чем-то похож на них. Если его можно опустошить, если он может стать тем, кем не был прежде, значит может случиться все, что угодно. Да что там говорить, невозможное происходит здесь, прямо сейчас, и будет происходить дальше. Поняв, какой ужас надвигается на них, он отступил от ограды и от охранников.

– Что-то случилось? – спросил Рамос.

– Натан? – позвал Джон Хэрроу.

Силверман попятился прочь, к седану, и в этот момент рев двигателя близ дома прекратился из-за сильнейшего удара – раздался не похожий ни на что другое звон осколков огромных стекол.

Когда за тучами сверкнула молния, словно там проплыло, сияя огнями, огромное судно, Джон Хэрроу подошел к невысокой калитке, перепрыгнул через нее и крикнул ближайшему охраннику, чтобы тот пропустил машины. Но когда вслед за молнией загрохотал гром, а Хэрроу помчался к главному дому, двое охранников на крыльце достали из-под курток пистолеты и выстрелили ему в спину.

Джейн услышала стук собственного сердца и проигнорировала его, почувствовала кисловатый вкус страха и проглотила его; вероятно, они с Дугалом пытались бежать от прошлого, а может быть, искупить его.

Хрустели осколки стеклянной стены, трещали деревянные щепки под ногами. Испуганный Шеннек под дулом пистолета еле плелся сначала к лестнице, потом на второй этаж, дрожа, как жук-навозник без экзоскелета. Собравшись изменить мир и править в нем путем массовых убийств и порабощения людей, он, казалось, вел себя смело, когда, рискуя собственной шкурой, преступал закон, попирал сложившееся за две тысячи лет всеобщее убеждение в ценности каждой человеческой жизни. Но то, что прежде можно было принять за храбрость, на поверку оказалось отсутствием здравого смысла и избыточным самомнением, слишком сильной верой в свой гений и свое превосходство над другими – не храбрость, а безрассудство заурядного нарцисса, неспособного даже вообразить, что его может ждать поражение. Вторжение в его дом и близость пистолетного ствола – этого оказалось достаточно, чтобы превратить его из царя зверей в заурядную дрожащую мышь.

А вот Инга Шеннек, ступая по стеклу и поднимаясь по лестнице, ничуть не думала о выстреле в спину, – похоже, такой поворот событий ничуть не испугал ее, а неудача лишь укрепила веру в себя.

– Вы не знаете, с кем имеете дело, какой ад обрушится на вас. Еще шаг, и вы кончите жизнь в подвале, крича от боли, когда от вас будут отрезать по кусочку. Это глупость, это идиотизм, вы за это заплатите, вы будете умолять о смерти. История сомнет вас в лепешку, вы, куски дерьма. Мы – это будущее, мы перепишем историю, а вы… от вас ничего не останется, вы оба – бесполезный человеческий шлак.

На втором этаже Дугал оттащил от стены шкаф, закрыв путь к лестнице, и расположился за ним. Рейшоу, по идее, должны были уже появиться.

Не сводя пистолета с Шеннеков, Джейн поднялась вместе с ними на второй этаж, в кабинет, где велела Бертольду сесть за стол и включить компьютер. Затем, указав на стул, она обратилась к Инге:

– Возьми его, иди в угол и сядь лицом к стене, спиной к комнате.

Рот женщины искривился в презрительной усмешке, полной неистовой ненависти, что входило в противоречие с ее ангельской внешностью, подчеркиваемой белыми одеяниями. Она ухватила стул за спинку – ее намерения были так же очевидны, как если бы она сообщила о них.

– Чтобы бросить стул, сначала нужно замахнуться, – предупредила ее Джейн, – и ты окажешься в аду, прежде чем он вылетит из твоей руки.

– Когда ты сдохнешь, я буду долго ссать на твой труп, – пообещала Инга.

Джейн посмотрела на нее с презрительным удивлением:

– Какой грязный ротик. Иди в угол, злая Барби.

Инга села на стул спиной к комнате, и в этот момент снова раздался удар грома, а издалека, сквозь накатывающийся грохот грозы, донесся треск выстрелов. Стреляли рейншоу – но в кого?

Хэрроу рухнул ничком в лужу крови, хлынувшей из выходного отверстия раны в его груди. С ближайших деревьев взлетели вороны, пронзительными криками заявляя о своем недовольстве тем, кто нарушил их покой, и замахали черными крыльями на фоне серого неба. Рамос и ближайший охранник одновременно выхватили оружие, но Рамос действовал чуть быстрее и точнее и всадил пулю в бесстрастное лицо манекена-убийцы. Охранник рефлекторно, в предсмертной агонии, нажал на крючок, и ответная пуля прошла в считаных дюймах от лица Рамоса.

Силверман, теперь отделенный от дома седаном, увидел, как убийцы Хэрроу спрыгнули с крыльца и побежали вверх, к главному строению, а из-за викторианского особняка тем временем появились два других охранника: один – с дробовиком, другой – с автоматом «узи».

Силверман упал на землю, укрываясь за машиной, а водитель, осознав свою полную уязвимость, стал сдавать назад, либо забыв о стоящем там автомобиле, либо решив, что другой водитель тоже двинется назад, чтобы не попасть в безвыходное положение. Бамперы ударились друг о друга, брызнули осколки фар и задних габаритных огней. Силверман лежал, прижавшись к земле, за первым седаном, когда охранник с «узи» открыл огонь. Окна машины разлетелись. Раздался скрежет листового металла, пробиваемого пулями. Треск стеклопластика. Хлопки покрышек. Недолгий крик боли.

Он понял, что лежит под седаном, лицом к дому, хотя и не помнил, как попал сюда. Он увидел Рамоса – лишившись половины головы, тот заглядывал в убежище Силвермана одними белкáми закатившихся впалых глаз, выглядевших призрачными внутри глазниц, точно духи первобытных предков, витающие в пещерах, где те жили давным-давно.

Где-то глубоко в нем еще оставалось кое-что от прежнего Силвермана, но он не стал ввязываться в перестрелку. Некогда обостренное чувство чести больше не требовало, чтобы он поступал согласно велению долга, а предельно четкое понимание того, кому и чему надо быть преданным, размылось. Он узнавал себя в полых людях, охранявших ранчо. Поначалу их пустота ужасала, но потом стала казаться мрачно-привлекательной: с одной стороны – духовная пропасть, с другой – отсутствие необходимости делать выбор, стараться поступать по справедливости. Выстрелы затрещали с безумной частотой, потом смолкли; все это время он оставался под машиной. Спокойный, тихий голос внутри его прошептал, что на самом деле нужно сделать только одно – покончить с той, которая предала свою страну, Бюро, предала его, Силвермана. Никакой двусмысленности. Никаких сложных рассуждений, необходимых для оценки ситуации. Выполнить одну, только одну задачу и навсегда избавиться от сомнений, избавиться от этого страха длиной в жизнь, который называется дурным предчувствием, избавиться от сожаления. Одна задача. «Убей ее. Убей ее. Убей ее».

Тихое «кап-кап-кап» и запах бензина заставили его выбраться из-под машины, прежде чем начался пожар. После кровавой бойни стояла полная тишина, такая, что ранчо казалось диорамой за стеклом. Дувший до этого легкий ветерок унесли на своих крыльях вороны.

И тут оглушительный удар грома сотряс все вокруг и вышиб из туч дождь.

Водитель первой машины замертво привалился к баранке, как и водитель второй. Два других агента из Сакраменто во втором седане успели выскочить из машины живыми, достаточно быстро, чтобы нанести ответный удар по охранникам Шеннека, но потом их тоже сразили пули. Полые люди, охранники с дробовиком и «узи», стали падалью и дожидались возвращения птиц, как и тот, которого застрелил Рамос. Из шести агентов, прибывших на ранчо Эп-я-в, в живых остался один Силверман.

Бойня не возмутила и не взволновала его, как было бы раньше. Просто случилось то, что случилось. Предаваться размышлениям не имело смысла.

Он стоял под дождем, желая понять, что делать дальше.

В пятидесяти или шестидесяти ярдах от ворот ранчо еще один охранник спешил по длинной подъездной дороге к главному дому, не зная, что позади один человек остался в живых. В руках он держал, кажется, «узи» – не тот самый, а другой.

Силверман проводил взглядом охранника, исчезнувшего за серебристой завесой дождя, когда зазвонил его телефон. Он вытащил трубку, выслушал говорившего и сказал:

– Да, хорошо.

Часть коридора второго этажа представляла собой галерею с выходом вниз, в гостиную и прихожую. Два уровня соединялись лестницей с перилами по обеим сторонам, что позволяло Дугалу Трэхерну держать под прицелом все подходы к ней.

Дугал стоял за шкафом, закрывавшим вход на лестницу, имея при себе два пистолета с одним с трехпатронным магазином. Он полагал, что занимает хорошую позицию и неплохо вооружен, но выстрелы, доносившиеся от въезда, встревожили его. Шум дождя перешел в неистовое шипение, словно многотысячная толпа принялась говорить сценическим шепотом, и это не позволяло ему слышать шаги приближающихся рейшоу.

Даже в пасмурный день в дом с таким количеством окон проникало достаточно света, и на первом этаже не горела ни одна лампа, не считая кухонных. Гроза окутала мир несколькими слоями бисерных занавесей, зловещий полусвет просачивался в открытые комнаты, не только скрадывая очертания предметов, но и искажая их. Колоколообразная напольная лампа, стоявшая за стулом в гостиной на первом этаже, на миг показалась Дугалу человеком в шлеме. В углах становилось все темнее, и легко было представить, что внизу, среди мебели, прячутся люди, выжидая момента, чтобы взять лестницу штурмом.

На самом деле рейшоу не нуждались в численном превосходстве, чтобы предпринять эффективную атаку, поскольку не знали страха, – полк бессмертных машин, не чувствующих боли. Дугал еще не понял, что они готовы жертвовать собой на манер самураев.

Это началось, когда по складкам туч, похожим на мозговые извилины, прошел сполох, осветивший комнаты на первом этаже, проливший свет через фонарь в потолке. В этом мерцании стал виден рейшоу, высокий, с оружием в руке, появившийся в прихожей так, будто он материализовался посредством пентаграммы. Он посмотрел на Дугала, высунувшегося из-за шкафа ровно настолько, чтобы видеть происходящее внизу. Затем, не пытаясь пригнуться или спрятаться, он подошел к основанию лестницы, словно напрашиваясь на пулю. Такая решимость заставила Дугала помедлить: возможно, от него хотят, чтобы он высунулся еще больше и сделался мишенью для второго рейшоу?

Бертольд Шеннек свернул с дороги, ведущей к власти, на боковой путь, и его мечта умчалась прочь, следуя прежним курсом. Сейчас его гений не имеет значения, ни деньги, ни связи не помогают, наука его не спасет, ему больше нечем гордиться. Пистолет в двух футах от его головы. Ее палец на спусковом крючке. Она сказала, что если не сможет уничтожить его, подвергнуть публичному унижению и отправить за решетку, то убьет самым мучительным из всех известных ей способов. Шеннек не сомневается, что именно так она и сделает. Его опыт здесь бессилен, эта женщина непознаваема для него, как существо из другой галактики, но одно ясно как дважды два: она владеет устрашающим могуществом смерти и готова пользоваться им без колебаний.

Он еще никогда в жизни не испытывал такого ужаса, испуга, который низводит его до состояния животного, движимого только инстинктом выживания. Она указывает, какие файлы, связанные с его проектом, следует извлечь и скачать на принесенные ею носители, а он в это время с ужасом думает, сколько на это уйдет времени – времени, в течение которого ствол пистолета будет нацелен на его голову. Он не осмеливается скрывать от нее, что нужные ей сведения уже имеются в резервных копиях на съемных носителях, лежащих в домашнем сейфе. В любой момент могут появиться рейшоу, и когда эта женщина поймет, что они не позволят ей получить желаемое, то наверняка убьет его.

– Это труд всей моей жизни, – объясняет он необычайно тонким и дрожащим голосом (неужели это его голос?). – Поэтому я сделал резервные копии, которые хранятся не только здесь, но и в других надежных местах.

Услышав это признание, сидящая в углу Инга пытается заставить мужа замолчать, называет его дураком и другими словами, похуже. Когда Инга распаляется по какому-нибудь поводу, она произносит столько слов и с такой страстью, что в этом ей нет равных. Но ее речевые изыски только раздражают вдову Хок, которая говорит:

– Заткнись, сука! Ты мне не нужна так, как он. Вышибу тебе мозги, если издашь хоть один звук.

Порой Бертольду тоже хотелось сказать супруге что-нибудь в этом роде, но мысль о возможных последствиях неизменно заставляла его сдерживаться. Даже сейчас, дрожа от ужаса, он получает некоторое удовольствие оттого, что Инга, извиваясь, как гремучая змея, попавшая в петлю, тем не менее замолкает и больше не издает ни одного звука.

Вдова Хок спрашивает об ампулах, содержащих различные типы механизмов управления. У нее уже есть проектные файлы, так почему бы ей не получить образцы готового продукта?

– Они в одной из морозилок на кухне. Верхняя полка.

За стеллажом шириной в шесть футов и высотой во всю стену находится сейф с системой распознавания голоса, реагирующей на две команды. Снаружи сверкают сполохи, разбрасывая по комнате тут же исчезающие тени. Бертольд говорит: «Все так, как и быть должно» – и стеллаж разворачивается, открывая панель из нержавеющей стали. Он добавляет: «И так пребудет вечно оно», и панель уходит в потолок.

Прямые струи дождя выстукивали роковую, похоронную дробь по крыше и фонарям, между тем как рейшоу быстро поднимался, одновременно двигаясь то справа налево, то слева направо, ускользая почти со змеиной ловкостью. Он не смог бы произвести прицельный выстрел при таком движении вверх, но странно было то, что он вообще не стрелял, словно пришел не победить, а умереть.

Дугал приподнялся из-за шкафа и выстрелил из дробовика; отдача болью отозвалась в плече. Взбиравшийся по лестнице получил заряд в грудь и живот, уронил пистолет и беззвучно упал на колени, не как раненый, а как раскаявшийся грешник, испытавший вдруг насущную потребность преклонить колени и помолиться. Но тут же каким-то невозможным образом поднялся на ноги и продолжил движение вверх, хотя без прежней прыти. Он старался держаться внутренней стороны лестницы, поближе к перилам. Может быть, легкий кевларовый жилет под одеждой отразил большую часть заряда. А может быть, он не чувствовал ни боли, ни страха.

Поднявшись повыше, Дугал выстрелил снова. Атакующего отбросило назад, и он, лишившись головы, покатился вниз, пересчитывая ступеньки, словно набитое соломой пугало, сорванное ветром со своего кола и летящее навстречу уничтожению. Под прикрытием первого рейшоу наверх мгновенно бросился второй, который уже не пытался ускользнуть. Держась наружной стороны лестницы, он пробежал мимо падающего тела и мог бы выстрелить несколько раз, прикрывая себя, с более высокими шансами на попадание – но он не стрелял.

Когда потенциальный убийца приблизился, Дугал поднялся еще выше и выпалил в третий раз, опустошив трехзарядный магазин. Выстрел произвел такое губительное воздействие, что не было ни опускания на колени, ни последующего вставания – только резкое и бесповоротное падение.

Вслед за грохотом дробовика послышалась автоматная очередь. Третий нападающий, от которого двое первых должны были отвлечь Дугала, материализовался в полумраке гостиной. Он не отрывал пальца от спускового крючка «узи», пули откалывали щепки от балясин лестницы и шкафа, служившего укрытием для Дугала, который упал на пол в белой вспышке боли, заслонившей все происходящее и затем сузившейся до булавочного острия света в кромешной тьме; он услышал собственный голос, назвавший имя его умершей сестры: «Джастин?»

Подчиняясь приказу Джейн, Шеннеки остались на своих местах. Подойдя к открытому сейфу, она увидела прозрачную пластмассовую коробку с шестью флешками в шести прорезях, снабженных бирками. Она поняла, что ей нужно именно это, – вряд ли ученый стал бы маркировать пустые флешки, чтобы сбить ее с толку, ожидая вторжения в дом. К тому же этот несостоявшийся создатель нового мира, который был человеком из камня и стали, планируя гибель тысяч людей, в схватке лицом к лицу оказался тряпкой.

В сейфе были также пачки денег, как в сейфе Овертона на Беверли-Хилз, пластмассовые нумизматические коробки с золотыми монетами весом в одну унцию – сотни коробок – и записывающее устройство, к которому были подключены камеры наблюдения. Банкноты и монеты не заинтересовали Джейн, но диск из записывающего устройства она вытащила.

Она подумала, что слова, с помощью которых Шеннек открыл сейф, вероятно, взяты из какого-то стихотворения, но не собиралась доставлять мерзавцу ни малейшего удовлетворения, даже в виде вопроса. Этот убийца, уничтожавший людей через систему дистанционного управления, одновременно оставался вечным юнцом, любителем шуток и всяких забавных штук, и было нетрудно представить себе, как он расцветает, объясняя, почему выбрал именно этого поэта и это стихотворение.

Она засунула внешние носители и диск в карман куртки, когда выстрел из дробовика на мгновение заглушил шум дождя. Потом еще один. И еще. За этим последовала автоматная очередь. Шеннек в испуге вскрикнул, а его жена соскользнула на пол и сжалась в углу, за стулом.

Джейн поспешила к открытой двери в коридор. Когда огонь прекратился, она пригнулась, поглядела направо и увидела Дугала, лежавшего у лестницы, совершенно неподвижного, как человек, который нуждается только в гробе.

Она не позволила себе ни малейшего проявления скорби или ярости. Пройдя в кабинет, она встала спиной к стене рядом с открытой дверью, вытащила анонимный телефон из внутреннего кармана куртки, ввела заученный номер и нажала кнопку вызова. Ронни Фуэнтес, всегда готовый выйти на связь из «Вэлли эйр», ответил:

– Это я.

– Плохая погода, – тихо сказала Джейн.

Раздался новый выстрел – одиночный.

– Ветра нет. Могу вылетать, – сказал Ронни.

– Его снесли.

– Безвозвратно?

– Не знаю.

– Шесть минут максимум.

После этого оба отключились. Сунув телефон в карман, Джейн подумала о последнем выстреле: что, если один из рейшоу добил Дугала? Стоя спиной к стене, она держала пистолет двумя руками, направив ствол в потолок. Бертольд Шеннек смотрел на нее остекленевшими глазами.

Поняв смысл того, что сказала Джейн во время телефонного разговора, Инга Шеннек поднялась на ноги в углу:

– Значит, ты теперь совсем одна.

– Опусти задницу на стул, – свирепо прошептала Джейн.

Инга подчинилась, но села спиной к стене. На ее губах появилась улыбка, тонкая, как изогнутое лезвие меццалуны.

Мокрый с ног до головы, Силверман перешел из разгромленной гостиной в переднюю часть дома. Его глаза смотрели пустым и непреклонным взглядом, словно он был утоплен и теперь поднялся из воды, решив жестоко отомстить. Служебный пистолет он оставил в кобуре, а в руках держал «кимбер», который нельзя было отследить. Он остановился за человеком, за полым человеком с «узи», и в этот момент автоматический механизм выплюнул последний патрон из магазина.

Полый человек опустил оружие, извлек отстрелянный магазин и замер, глядя на верхние ступеньки лестницы и доставая новый магазин из кармана куртки. Вставив его в «узи», он завел первый патрон в патронник.

Силверман выстрелил ему в затылок, потом обошел убитого, не став поднимать «узи» с пола. У него оставалось семь пуль, чтобы выполнить задание Бута Кола – Рэндольфа Хендриксона, Рэндольфа Кола, – полученное несколькими минутами ранее, когда он ответил на телефонный звонок, стоя у ворот среди мертвых тел.

В доме воцарилась тишина, нарушаемая только неугомонным стуком дождя. Казалось, здание утонуло и теперь на него давил огромный столб воды, как на субмарину, превысившую максимально разрешенную глубину погружения. Сквозь окна проникал водянистый, серый свет, тени колыхались, точно листья ламинарии под воздействием вялого течения. Воздух сгущался и сгущался с каждым вздохом, по мере того как Силверман поднимался по лестнице.

Джейн стояла в кабинете Шеннека спиной к стене, справа от нее была открытая дверь. Гений за столом закрыл лицо руками, словно ребенок, который верит, что выходящее из кладовки чудовище не тронет его, если он не будет на него смотреть. Инга с жестоким интересом наблюдала за происходящим из своего угла, грива бледно-золотистых волос делала ее похожей на некую богиню из каменного храма – полуженщину-полульвицу. Гроза, кажется, прекратилась: ни грома, ни молний – один лишь топот многоногого дождя на крыше.

Из коридора донесся голос:

– ФБР. ФБР. Все кончилось. Джейн? Джейн Хок? Вы здесь? Вы живы?

В трех тысячах миль от Куантико, в четырех месяцах от той жизни, которой ее лишили, она услышала голос Натана Силвермана, почувствовала облегчение и отошла от стены. И тут же одернула себя: в пылу схватки разум должен главенствовать над эмоциями. Поэтому она сделала шаг назад и снова прижалась к стене.

Натан появился в дверях и посмотрел на нее. Она никогда не видела его таким мрачным: серое лицо, сжатые губы.

– Они все мертвы, – сказал он. – Полые люди и все агенты, что были со мной. Все. Вы целы?

В руке Силверман держал не обычное служебное оружие, а пистолет с трехдюймовым стволом, – сбоку от себя, дулом в сторону пола. Он прошел мимо Джейн в комнату.

– Бертольд Шеннек? Инга Шеннек?

Повернувшись в своем офисном кресле, ученый совершил ошибку – отнял руки от лица, и Натан убил его одним выстрелом. Инга вскочила на ноги и отшвырнула стул, служивший ей защитой. Натану понадобилось два патрона, чтобы убить ее. Какой бы отчаянной ни выглядела ситуация, ни одна инструкция Бюро не позволяла убивать невооруженных подозреваемых.

Джейн подняла свой «хеклер-кох». Натан повернулся к ней, держа пистолет двумя руками. Теперь они стояли лицом друг к другу, и их разделяли всего шесть футов.

Семь лет уважения и восхищения, годы дружбы не позволяли ей нажать на спусковой крючок, хотя шанс выжить имел только один – тот, кто выстрелит первым.

Дождь добивал день, стук капель разносился по всему дому. Прошло несколько секунд, потом полминуты, и наконец Джейн поняла, что больше не может, что все это слишком неестественно – и то, что делается вокруг, и тот, кто стоит перед ней.

– Эти двое больше не нужны, – сказал Силверман. Джейн молча ожидала объяснений. После короткой паузы он произнес: – Дело Шеннека продолжат другие. Не такие напыщенные, более надежные.

Сомнений не было: перед ней стоял Натан Силверман, глава ее секции, подлинный Силверман, не двойник. Он был мужем Ришоны, отцом сына и двух дочерей, Джейн знала его, как никого другого. Но теперь она пришла к выводу, что он продался, перешел на темную сторону… если только с ним не случилось нечто худшее.

– Как поживает Джареб? – спросила она, имея в виду его сына. Лицо Силвермана оставалось бесстрастным, он ничего не ответил. – Как Чайя? По-прежнему интересуется ландшафтной архитектурой? Это ведь ее конек.

Глаза его были темны, как дуло пистолета. Взгляды их скрестились, и это не было игрой в гляделки.

– А Лисбет? У них с Полом уже назначен день свадьбы?

Его губы шевельнулись, чтобы облечь мысли в слова, но ни единого звука не последовало; наверное, он мог бы заговорить, если бы не знал, что в этом месте слова больше не могут искупить прошлое или определить будущее. И все же он смотрел в глаза Джейн, будто потерял что-то и теперь искал в ней.

– Мой мальчик… Наш с Ником сын, ему пять лет, – сказала она, пытаясь говорить ровным голосом, но безуспешно. – Вы помните Трэвиса. Он хочет пони. Мой маленький ковбой.

Ствол его пистолета отклонился в сторону. Джейн услышала не только звук выстрела, но и свист пули в нескольких дюймах от своего левого уха, удар ее о сухую штукатурку, и чуть не выстрелила сама, лишь потому, что Силверман, видимо, промахнулся с умыслом. Он выстрелил еще раз, пуля снова прошла в считаных дюймах от цели, чуть выше ее, но потом ствол опустился и уставился на Джейн единственным глазом, готовым к смертельному подмигиванию.

Кем бы он ни стал, его механизм управления отличался от того, который дал команду Нику покончить с собой. В таком выходе Натану Силверману отказали. Наконец его неподвижное лицо обрело выражение, сморщилось от мучений, глаза наполнились отчаянием, и он нашел слово, которое смог произнести, – имя жены, Ришона.

Что-то разорвалось в Джейн, когда она сделала то, что следовало сделать, о чем он просил ее, потому что не мог сделать это сам. Если такая жестокость могла быть проявлением любви, то это стало проявлением любви с ее стороны: она обязана была освободить его от жуткого рабства, от необходимости делать грязную работу для людей, недостойных назвать его имя. В кратком промежутке между принятием решения и действием Джейн увидела на его лице понимание и облегчение оттого, что ему дадут желаемое. Зная, что она платит за это страшную цену, Джейн дважды выстрелила в него, а когда он упал на пол, сделала третий выстрел, чтобы не осталось ни малейших сомнений в том, что паутина, опутавшая его мозг, и ткач, который ее сплел, не могли повелевать им ни секундой дольше.

За собственными горестными всхлипами она услышала звук приближающегося вертолета.

У лестницы, за пробитым пулями шкафом, лежал без сознания истекающий кровью Дугал Трэхерн. Его слишком частый пульс едва прощупывался. Джейн отодвинула шкаф и припустила вниз по лестнице, мчась между растерзанными рейшоу, не позволяя себе думать о том, куда опускаются ее ноги во время этого исступленного бега. Она отперла входную дверь, распахнула ее, вышла наружу и увидела вертолет, летевший на малой высоте с юго-запада. Несущий винт перемалывал струи дождя, стеклоочистители сбрасывали воду с выступающего фонаря кабины. Такая двухмоторная машина принимала на борт девятерых, но салон этого вертолета переоборудовали для оказания скорой медицинской помощи – у «Вэлли эйр» был контракт на обслуживание нескольких больниц в этом районе.

Если бы дождь сопровождался сильным ветром, полеты могли приостановить, хотя Ронни Фуэнтес сам вел машину и был твердо намерен сделать все для любимого сержанта своего отца. Если бы ни Джейн, ни Дугал не получили серьезных ранений в ходе рейда, они не стали бы вызывать вертолет на ранчо. Но вот он приземлился, высадив не только Ронни, но и его старшую сестру Нору, совладелицу компании, которая и сама была пилотом, а в прошлом – армейским фельдшером.

Чтобы уложить такого здоровяка, как Дугал, на носилки и перенести в вертолет, Норе и Ронни потребовалась помощь Джейн. Если сцена бойни и потрясла брата с сестрой, то они никак этого не показали, обойдя убитых, словно сдвинутую со своего места мебель.

Когда Дугала погрузили на борт, Нора, уже начавшая оказывать первую помощь, подняла голову, посмотрела на Джейн, стоящую под дождем, и спросила:

– Что, все коту под хвост?

– Нет, мы сделали то, зачем приехали.

– Мне, пожалуй, ни к чему знать об этом.

– Пожалуй, ни к чему.

– Ты цела, девочка?

– Со мной все будет в порядке. Надеюсь, что и с Дугалом.

Один за другим заработали двигатели, винт завертелся, и Нора закрыла дверь. Джейн отошла от вертолета, который поднялся в воздух.

Они не могли отвезти Дугала в больницу – там рано или поздно прознали бы о его участии в бойне на ранчо Эп-я-в, что было чревато обвинением в убийстве. Хуже того, на него обратил бы внимание Дэвид Джеймс Майкл, миллиардер, который финансировал Шеннека, а теперь, вероятно, стал бы финансировать продолжателей его дела.

Предполагалось, что из «Вэлли эйр» Дугала тайком перенесут в дом Норы, где она станет поддерживать его в стабильном состоянии, пока из Санта-Розы, почти за пятьдесят миль, не приедет доктор Портер Уолкинс: из врачей, умевших хранить молчание и заслуживавших доверия, он жил ближе всего. Армейский врач, Уолкинс после отставки занялся частной практикой; заранее получив сведения о группе крови Джейн и Дугала, он за короткое время мог незаметно раздобыть столько крови, что ее хватило бы для серьезного переливания.

Джейн стояла под дождем, глядя на вертолет, взлетевший с лужайки, и не могла понять, почему мир настолько погрузился во мрак. Погрузился так глубоко, что появились люди вроде Фуэнтеса и Портера Уолкинса (когда-то верившие в закон и все еще надеявшиеся на полное восстановление законности), которые ужаснулись новой, зловещей реальности и были готовы поучаствовать в каком-нибудь подпольном сопротивлении.

Вертолет, набирая скорость, устремился на юго-запад, а Джейн поспешила обратно в дом.

В гостиной она подобрала «узи», проверила магазин – полный. Это было оружие для экстремальных случаев, но и времена наступили экстремальные.

Она взяла декоративную подушку с одного из диванов, расстегнула молнию, извлекла пенную начинку, потом поднялась в кабинет мертвого гения, хотя больше всего ей хотелось бы вернуться к «гуркху» и проехать тем же маршрутом в обратную сторону. Но в этом новом мире человек редко мог позволить себе делать то, что хочет, а не то, что должен.

Не глядя на три тела, она прошла прямо к открытому сейфу, набила чехол подушки пачками стодолларовых купюр, потом побросала в импровизированную сумку золотые монеты. Она вела войну, а война – чертовски дорогое удовольствие.

Спустившись, она обнаружила, что на кухню пробрались койоты.

Родственники волков, они были прекрасны в дикой природе, в достаточной мере напоминая собак, чтобы радовать глаз. Но сейчас, бродя по кухне и опасливо наступая на осколки стекла, койоты выглядели тощими и ободранными в своих промокших шкурах; глаза их горели в полумраке, они принюхивались, раздувая ноздри, высунув набок язык, словно призраки, выпущенные из ада накануне Армагеддона. Увидев Джейн, они растянули черные губы и обнажили клыки, которые легко перемалывают кости и затем вонзаются в мозг. Издаваемые ими звуки были чем-то средним между угрожающим рычанием и повизгиванием в предвкушении кормежки.

Джейн уронила чехол, взяла «узи» обеими руками и послала веерную очередь так, чтобы не задеть «гуркх», рассчитывая убить хотя бы одного койота в надежде, что остальные поумнеют, признают ее превосходящую силу и предпочтут убежать, испугавшись громкого звука. И в самом деле, животные бросились наутек, отталкивая друг друга – пять, шесть, семь особей, – и выбежали из здания через гостиную, в том месте, где прежде была стеклянная стена. Когда Джейн и Дугал выскочили из бронированного автомобиля, чтобы встретиться с Шеннеками лицом к лицу, они оставили двери открытыми. Джейн подняла чехол от подушки, подошла к автомобилю справа, положила чехол на пассажирское сиденье и закрыла дверь.

Со двора доносились такие звуки, будто койоты яростно схватились с кем-то, и Джейн подозрительно поглядела в сторону гостиной, направляясь к машине. Открыв левую заднюю дверь, чтобы положить «узи», она увидела койота, который возился внутри машины. Она подняла автомат, собираясь воспользоваться им как дубинкой, и койот прыгнул на нее, но не для нападения: объятый страхом, он собирался проскользнуть мимо человека и убежать прочь. Столкнувшись в прыжке с Джейн, зверь отбросил ее назад; она услышала, как стукнули его зубы о ствол автомата, как его когти процарапали ее куртку, ощутила запах его грязной шкуры, острое и кислое от крови дыхание. Потрясенная, она тяжело дышала, думая о том, не происходит ли здесь нечто сверхъестественное и не станет ли «ранчо Эп-я-в ее могилой. Ей хотелось побыстрее выбраться отсюда.

Но предстояло еще найти ампулы с механизмами управления. Шеннек сказал, что они лежат во втором холодильнике, на верхней полке. Открыв дверцу, Джейн увидела шестнадцать больших ампул в коробке с пенопластовой выстилкой, на каждой имелась бирка с подробным описанием. Препарат нужно было хранить при низкой температуре.

Яростная схватка на заднем дворе продолжалась. Воображение нарисовало сцену драки койотов и гризли, хотя в Калифорнии гризли больше не водились.

Как охлаждать ампулы?

Когда Шеннек вез их сюда из Менло-Парка, он держал их в холодном месте – в пенопластовом холодильнике или кулере для пикника. Что-то в этом роде.

Внимательно прислушиваясь и приглядываясь – не вернулись ли койоты, не выяснится ли, за что они дрались, – Джейн порылась в кладовке, нашла кулер, наполнила его льдом и уложила ампулы.

Сунув кулер и «узи» в багажник «гуркха», она закрыла дверь багажника, села за руль, захлопнула водительскую дверь, завела двигатель и задним ходом выехала из кухни. Доламывая разбитую мебель, танкоподобный внедорожник выполз из дома на террасу и дальше во двор. Никаких медведей гризли. Койоты грызлись под дождем. Два зверя пожирали третьего, убитого ими же.

Может, весь мир еще не сошел с ума, но этот его кусок, этот дом в безлюдье, предназначенный для отдыха, явно стал царством безумия: хищники пожирали друг друга, природу испортили люди, жившие здесь раньше и тоже испорченные.

Джейн свернула с лужайки и поехала по траве к вершине длинного склона, откуда они с Дугалом разглядывали дом в бинокли. На вершине она притормозила и оглянулась. Койоты не побежали за ней – они сражались друг с другом, участвуя в войне всех против всех.

Она увидела кровь на правой руке. До этого она не чувствовала боли, но теперь почувствовала. Двухдюймовая царапина была неглубокой – видимо, след от когтя койота: других предположений не было.

Не двигаясь, Джейн долго смотрела на царапину. Пока что ничего сделать было нельзя.

Неглубокая. Почти не кровоточит. Несерьезно.

Она еще раз позвонила Ронни Фуэнтесу по анонимному телефону. Оказалось, вертолет уже приземлился в «Вэлли эйр». «Рейнджровер» Норы, в котором они ехали втроем, вместе с Дугалом, как раз заезжал в ее гараж.

– Позвоните доктору Уолкинсу, – сказала Джейн. – Узнайте, выехал ли он из Санта-Розы, достал ли кровь для Дугала. И попросите его привезти полный курс постконтактной вакцины от бешенства.

– Сержанта укусили? Кто?

– Не Дугала, а меня. Простая царапина.

Проехав по холмам и редколесью и выбравшись на асфальтированную дорогу, она вышла из машины и привинтила номера, которые они с Дугалом сняли, свернув на грунтовку. Дождь истощил свои запасы воды как раз тогда, когда она закрутила последний винт, и в небе под выжатыми тучами начало смеркаться – день угасал.

Джейн выехала на асфальт, включила фары, и тут ей показалось, что она слышит пронзительный вой. Она опустила окно. Душераздирающий вой сирен в отмытом воздухе. Пожалуй, ей было известно, куда они мчались, но ее это не волновало: она ехала в другую сторону.

По воскресеньям в «Вэлли эйр», в ангарах и на посадочных площадках, было меньше народу, чем в другие дни, а если воскресенье выдавалось дождливым – еще меньше. В такие влажные, темные ночи, как эта, здесь воцарялась кладбищенская тишина.

Доктор Портер смотрел, как Джейн осторожно, но тщательно обрабатывает ранку у себя на руке в туалете рядом с кабинетом Ронни Фуэнтеса. Хотя она уже промыла ее, Уолкинс настоял на том, чтобы сделать это еще раз, под его присмотром: сначала мылом с водой, потом раствором повидон-йода.

В твидовой спортивной куртке с заплатами на локтях, рубашке в тонкую полоску с галстуком-бабочкой ручной работы, брюках на подтяжках, полукруглых очках для чтения, сдвинутых на кончик носа, так чтобы можно было смотреть поверх них, Уолкинс выглядел не столько доктором, сколько университетским преподавателем литературы шестидесятых годов прошлого века.

– Вам нужно быть с Дугалом, – сказала она.

– У него стабильное состояние. Он в сознании. Сдюжит. Кровопотеря – да, но никаких видимых повреждений органов. До моего возвращения с ним побудет Нора. Хорошо. Теперь чисто. Вытрите насухо.

Взяв шприц, он набрал в него антирабический иммуноглобулин и выдавил изрядную часть на ранку, а остальное ввел внутримышечно в верхнюю часть руки.

– И еще один препарат. Из диплоидных клеток. Это в другую руку.

Когда он ввел вакцину, дельтовидную мышцу Джейн обожгло, словно кипятком.

– Необходимо ввести вакцину еще три раза. Во вторник. Потом в воскресенье. И в следующее воскресенье. Я бы хотел сделать инъекции сам.

– Это невозможно, доктор. У меня слишком много дел и слишком мало времени. Придется обойтись своими силами.

– Я бы не советовал.

– Я умею.

– Я уже выехал из Санта-Розы, когда Ронни позвонил по этому поводу. Я взял ампулы у местного врача. Срок годности вакцины истекает.

– Но мой срок годности истечет еще не скоро, – сказала она.

– У каждого из нас – свой срок годности, миссис Хок. Приезжайте ко мне во вторник. За свежей вакциной.

– Не стоит меня убеждать. Вы рискуете из-за нас, и я вам благодарна. Но я – упрямая стерва. Я сама вколю себе то, что у вас есть.

Он дал ей пакетик с застежкой, в котором лежали три ампулы и три шприца в стерильной упаковке. Забинтовывая ранку на руке, он спросил:

– Вы знаете симптомы бешенства?

– Вы наверняка записали их для меня.

– К вакцинам приложен список.

– Возможно, я даже не заражена.

– Не важно. Не забудьте об инъекциях. – Он взял свой докторский саквояж. – Мне сказали, что друзья мистера Трэхерна – люди надежные.

– Надеюсь, в моем случае это так. И позвольте спросить…

– Да?

– Почему вы взялись за такую конфиденциальную работу?

– Я смотрю новости, миссис Хок.

– Мне этого достаточно.

Когда доктор Уолкинс уехал, Джейн надела свою спортивную куртку и отправилась к Ронни, в соседний кабинет, где армейские вертолеты на стенах вели свою бесконечную войну. Он протянул бутылку, и Джейн сделала большой глоток прохладного пива.

– Когда Дугал пришел в себя, он первым делом спросил о вас.

– Однажды он сказал про меня, что кому-то повезло с дочерью. Передайте ему, что я была бы чертовски горда быть его дочерью.

Ронни помог ей отнести в машину чемоданы, мешок с отчетами по аутопсии и кожаную сумку с шестьюдесятью тысячами долларов. Все это они погрузили в «гуркх».

Джейн тронулась с места, поглядывая в зеркало заднего вида. Доктор смотрел ей вслед, пока машина не доехала до конца подъездной дороги и не скрылась из вида.

Доехав до первой бензоколонки на федеральной трассе номер 5, Джейн заправилась, купила сэндвич с индейкой и сыром и бутылку колы с отвинчивающейся крышкой. Сев в машину, она разобрала «хеклер-кох», из которого убила Роберта Брэнуика, Уильяма Овертона и несчастного, который раньше был Натаном Силверманом. Потом зарядила кольт из сейфа Овертона – теперь он станет ее служебным оружием. Нужно будет пострелять в безопасном месте, выпустить пару сотен патронов, чтобы разобраться, как ведет себя этот револьвер.

Она поехала на юг по бескрайней и безлюдной долине Сан-Хоакин, вспоминая, как Дугал мрачно молчал накануне своей исповеди, меньше суток назад, когда машина ехала на север и она еще не знала имени его сестры – Джастин.

Через каждые пятьдесят миль она останавливалась у обочины и, если поблизости не было других автомобилей, выкидывала в поле очередную деталь пистолета. Одну она бросила в пруд. Сделав последнюю такую остановку, она поняла, что тучи остались позади. Широкая долина была накрыта звездным куполом, а идущая на запад луна сияла, обещая солнечный день. В кристальном ночном воздухе там и сям мерцали далекие огоньки фермерских домов и крохотных селений, где люди вели уединенную жизнь, которую энергичные горожане считали скучной и даже жалкой. Ее словарь был слишком беден, чтобы описать увиденное: мир, полный чудес и возможностей, драгоценный мир, за который стоило умирать.

Неподалеку от Баттонуиллоу, уже после полуночи, она съехала с федеральной трассы на очередную стоянку для грузовиков, припарковалась, купила свежего льда для кулера и улеглась спать на заднем сиденье, надежно защищенная пуленепробиваемыми окнами. Она задремала с камеей из мыльного камня в руке, а когда несколько часов спустя проснулась на рассвете, ее рука по-прежнему сжимала камею. Трудно было сказать, защищала ее камея или нет, но, хотя прошедший день грозил тысячей ночных кошмаров, ни один из них не потревожил ее сон.

Доехав до Малибу, она поставила «гуркх» в громадном гараже актера, который помог ей перенести вещи в «форд-эскейп».

– Мы думали, будет море огня, но ни одна пуля в машину не попала, – сказала она. – Все равно за пуленепробиваемыми стеклами спится спокойнее.

Возможно, «узи» вызвал у него больше любопытства или интереса, чем чемоданы, но он никак не показал этого. Он был рад узнать, что его сержант жив и, скорее всего, продаст ему назад бронированный внедорожник, но не спросил, какую опасную для жизни травму получил Дугал. Когда Джейн собралась уходить, актер сказал:

– Подождите. Здесь есть то, что вы должны увидеть, и человек, с которым вы должны познакомиться.

– У меня много дел, – сказала она.

– Сделайте милость, миссис Хок. Вы у меня в долгу.

Джейн не могла не согласиться с этим и пошла вслед за хозяином в домашний театр на двадцать четыре места – искусное подражание кинотеатрам в стиле ар-деко. Она так и осталась стоять в темноте, среди всей этой роскоши, а актер поставил для нее на большом экране запись новостного репортажа из утренней программы. Показав Джейн с длинными светлыми волосами, ее назвали неконтролируемым агентом ФБР, безжалостной преступницей, обвиняемой в страшных злодеяниях и подозреваемой в двух убийствах.

Когда Натан Силверман вошел в кабинет Шеннека в долине Напа, она поняла, что следует ждать чего-то подобного. К этому моменту она уже составила план, который позволил бы ей оставаться в живых достаточно долго, чтобы добраться до Дэвида Джеймса Майкла.

Ничто в этой истории не удивило ее, кроме отсутствия всяких упоминаний о жестокой бойне на ранчо в долине Напа. Вероятно, они опасались, что, связав ее имя со смертью Бертольда Шеннека, они нарушат дремоту журналистов, которые обнаружат связь между Шеннеком и «Далекими горизонтами», между «Далекими горизонтами» и Дэвидом Джеймсом Майклом с его миллиардами, а потом кто-нибудь вспомнит безобидный случай с марширующими мышами и поймет, что мозговые имплантаты таят в себе зловещие возможности, а не только представляют ценность для животноводства. Когда закончился репортаж и зажегся свет, она сказала актеру:

– Да, я должна была увидеть это. А теперь, пожалуйста, скажите мне, что тот, кого мне надо встретить, не собирается меня арестовать.

Он поглядел на нее торжественно и серьезно, словно играл роль прокурора или мудрого советника супергероя.

– Вы еще не сделали все, что должны сделать.

– Верно.

– И вы не уезжаете в Мексику.

– Не уезжаю.

– Похоже, вас преследует много хороших парней, вот только это не хорошие парни.

– Да, пожалуй.

– Вы хорошо понимаете, каковы ваши шансы?

– Близки к нулю.

Он уставился на нее долгим взглядом, который Джейн выдержала, не отводя глаз. Наконец он сказал:

– Вам нужно познакомиться с моей сестрой.

Сестра кинозвезды, Крессида, владела сетью шикарных салонов красоты и выпускала популярную линейку косметических средств. Смеясь, она сообщила, что не имеет никаких связей с правоохранительными органами, если не считать нарушений закона в молодые годы. В ванной для гостей, используя набор реагентов и то, что она назвала «почти промышленным оборудованием», Крессида удалила темную краску с волос Джейн, перекрасила светлые пряди в каштановый цвет и добавила кудрей – ровно столько, чтобы Джейн теперь принимали за другую женщину.

Когда Джейн с актером стояли в гараже около «форда», он дал ей очки в роговой оправе.

– У меня стопроцентное зрение, – сказала она.

– Оно останется таким, когда вы их наденете. Это киношный реквизит, обычные стекла. Купите разные шляпки и надевайте их. Пусть на вас будут не только джинсы и спортивные куртки, разнообразьте свой гардероб. Придумывайте персонажей, роли, которые вы могли бы сыграть, и подбирайте соответствующие костюмы. Для этого потребуется совсем немногое – например, очки, в которых вы будете непохожи на Бонни из новостей. – Он дал ей визитку с номером своего сотового. – Я могу дать только несерьезные советы. Я играл неконтролируемого агента ФБР, но никогда им не был. У вас есть деньги?

– Да.

– Достаточно?

– Более чем.

– Вы понимаете, что в любое время можете приехать сюда?

Она слишком хорошо понимала, что люди не всегда знают, почему поступают так, а не иначе, и, даже зная свои истинные мотивы, часто обманываются на этот счет. И все же она задала вопрос, который не могла не задать:

– Почему вы это делаете? Вы можете многое потерять. Зачем идти на риск?

– Ради моего бывшего сержанта.

– И это все?

– Нет. Не все.

– А что еще?

– Если ты много раз играл хорошего человека, который появляется в нужное время, в один прекрасный момент тебе необходимо привести собственную жизнь в соответствие с выдуманной. Или признать, что ты – один из величайших лицемеров в истории.

Наконец-то он одарил ее своей знаменитой неотразимой улыбкой. Но на этот раз Джейн уловила в ней легчайший привкус печали и поняла, почему эта улыбка не только сражала миллионы женщин, но и разбивала миллионы сердец.

Она остановилась на парковке перед супермаркетом в Санта-Монике и позвонила по анонимному телефону на номер отца, отсутствовавший в справочниках. Вызов перенаправили в голосовую почту, как она и предполагала. Она уже давно не говорила с отцом, а теперь оставила послание, не сомневаясь, что он тут же сообщит обо всем властям.

«Извини, если я сделала тебе плохую рекламу во время гастролей и продажи билетов упали. Но это должно волновать тебя в последнюю очередь. Мы оба знаем, что произошло много лет назад, и знаем, что за то недолгое время, которое мне осталось, я должна сделать кое-что поважнее, чем воздать тебе по заслугам за тот вечер».

Иногда лучший способ заверить свою будущую жертву, что ей ничто не угрожает, – ввести ее в заблуждение.

Телефон она бросила в ливневку сквозь решетку крышки.

На автостраде она воспользовалась другим анонимным телефоном, чтобы предупредить Гэвина и Джесс о своем приезде и сказать, что времени у нее совсем не будет. Ее жизнь превратилась в бесконечное движение, скольжение вниз по санной трассе, такой крутой и коварной, что даже олимпийский чемпион сошел бы с дистанции. Она не хотела разочаровывать Трэвиса, приехав всего на час, – это лишь обострило бы его тоску по матери.

Было уже темно, когда Джейн остановилась у длинной подъездной дорожки. Увидеть машину из дома было невозможно из-за рядов калифорнийских каменных дубов. В 9:40 появился Гэвин и сказал, что мальчик спит. Они зашагали к дому. Джесс сидела в кресле-качалке на крыльце, собаки лежали у ее ног.

Джейн вошла внутрь одна.

Как и в прошлый раз, Трэвис спал при свете. Столько невинности в это порочное время. Такой маленький, такой уязвимый в жестоком мире, где правит агрессивная сила.

Вынашивая его, она и не подозревала, что, когда ему исполнится пять, мир, в который она принесла его, погрузится в такой мрак. Дети были миром, каким он должен был стать, дети были светом внутри мира. Но похоже, всякий раз, когда загорался свет, кто-нибудь непременно хотел его погасить.

Говорят, что если кто-то причинит вред ребенку, ему лучше повеситься с жерновом на шее или утопиться в глубоком море. Ожесточенная задачей, которую она поставила перед собой, Джейн по-прежнему была способна на нежность, сохраняла запасы нерастраченной любви, испытывала жгучую потребность по-матерински заботиться об этом ребенке и, если уж на то пошло, обо всех детях – ради него. Разлука с ним глубоко ранила ее. Сколько бы людей ни погибло, день был хорошим, если в конце его она получала шанс увидеть своего мальчика. Она надеялась, что это не последний хороший день. Но что бы ни ждало ее впереди, будущее таило угрозы, ибо ей выпало, против ее желания, вытесывать жернова и вешать их на шеи прóклятых.