В первый день он решил не идти на сотрудничество.

Это оказалось проще простого. Злой, усталый и страдающий от побочных эффектов седатива, он только и смог выползти из кровати, дотащиться до туалета, позволить телу вытворять какие-то неописуемые ужасы, а потом дотащиться обратно в постель. Никто и не пытался его допрашивать. С головокружением, тошнотой и буквально оглушающей мигренью он наблюдал, как к нему подходят англичане, с беспокойством интересуются, как он себя чувствует, промокают его влажными полотенцами и удаляются. Время от времени появлялся пожилой господин, говоривший на шведском языке голосом, раскаты которого доносились как будто из соседнего измерения, и светил ему фонариком в глаза, отчего Руди испытывал боль за пределами человеческого воображения, а также делал уколы, после чего мир скрывался за завывающим черно-белым калейдоскопом мешанины, а сам Руди впадал в периоды отсутствия, в которых позже распознал сон.

В плане решимости не сотрудничать первый день стал выдающимся успехом. И длился он, насколько понимал Руди, чуточку меньше миллиона лет.

Утром второго дня он открыл глаза и обнаружил, что лежит в самой удобной кровати в своей жизни. Из такой кровати человека нужно физически поднимать и уносить, чтобы он просто смог начать день. Но она бледнела в сравнении с подушками, на которых покоилась его голова, набитыми ровно до той идеальной плотности, которой можно было добиться только в результате столетий исследований. Он был накрыт хрустящими и чистыми хлопковыми простынями и старомодным стеганым одеялом. Ему было тепло, уютно и идеально удобно. Что бы с ним ни случилось, он явно попал в руки людей, которые серьезно относились ко сну, а таких людей ненавидеть очень сложно.

Он долго лежал, глядя в потолок – высокий и покрашенный в сливочный цвет. В середине потолка из вылепленной из гипса розы ниспадал провод, на котором висела люстра с четырьмя ветвями как будто бы из потускневшей латуни. Мило. Со вкусом. Несколько старомодно. Без излишков.

Неохотно – потому что, если быть до конца честным с самим собой, он бы лучше провел остаток жизни, лежа на этих чудесных подушках, – он сел в кровати и осмотрел комнату.

И она была славной. Не очень большая, украшенная в стиле возрожденного балтийского рококо, который он помнил по журнальной статье, прочитанной несколько лет назад. В двух стенах были огромные окна, а между ними стояла различная мебель строгих линий из светлого дерева: гардеробы, туалетные столики, комоды, шкафы. Обои, которые всего несколько часов назад выглядели настолько потусторонне аляповатыми, что в редкие моменты просветления казались специально подобранными, чтобы свести его с ума, на самом деле были приглушенных тонов и с благородными полосками в стиле Регентства. Дверь в уборную, которая вчера казалась дальше Проксима Центавры, стояла распахнутой всего в нескольких шагах от кровати; паркетный пол был покрыт ковриком.

Сев, он увидел, что на изножье кровати накинут халат. Это было похоже на приглашение, так что он опустил ноги с кровати – и они приземлились в тапочки, лежащие ровно в нужном месте. Тапочки были в стиле мокасин: мягкая кожа с изнанкой, кажется, из овчины, прошитая нитью яркого цвета, и в тот же миг, как ноги их коснулись, он уже не хотел их снимать никогда. Руди посидел на краю кровати, двигая пальцами в волшебных тапочках. Сам он был одет, запоздало заметил он, в хлопчатобумажную пижаму.

Он встал и на миг почувствовал головокружение, но оно прошло. Он поднял халат и осмотрел. Темно-синего цвета, с монограммой на нагрудном кармане. Поизучав монограмму несколько минут, он пришел к выводу, что это узор, состоящий из всех букв алфавита, вышитый золотой нитью и увенчанный геральдическим животным, которое было ему незнакомо. Он накинул халат, завязал пояс, сунул руки в карманы.

На вражеской территории считай, что ты всегда под наблюдением. Значит, незачем прятаться. Он подошел к ближайшему окну, отдернул занавеску и тюль и выглянул. Окно выходило во двор безликого пятиэтажного здания. Двор был просторный и припорошенный свежевыпавшим снегом. Прямо посередине кто-то слепил снеговика, с метлой и морковкой вместо носа. На снеговике был черный цилиндр.

Руди выгнул шею. Все, что он видел, – ряды окон, тянущихся в обе стороны здания, с одинаково задернутым тюлем. Входные двери на первом этаже. Антенны на крышах.

Он опустил шторы и приступил к исследованию комнаты. Одна дверь вела в маленькую кухню. Микроволновка, индукционная конфорка, чайник, холодильник с морозильной камерой. В холодильнике была вода в бутылках с финскими этикетками, пачки приготовленного и нарезанного мяса, пачка некопченого спинного бекона, брусок несоленого масла, шесть яиц, литр полуобезжиренного молока, пакет с мытым салатом. В морозилке лежали аккуратно упакованные и надписанные пачки говядины, свинины и баранины, несколько пачек говяжьего фарша, шоколад Häagen Dazs. В буфете рядом с кухней нашлась плетеная корзина, полная лука, моркови, картофеля. В другом – контейнер с четырьмя видами хлеба. Стаканы, чашки и блюдца. Бумажные пакеты с мукой, просеянной и с разрыхлителем. Пачки чая и кофе, сахар. Закрытая бутылка подсолнечного масла, закрытая бутылка оливкового масла. Маленькие пачки с такими шоколадными бисквитами, которые обычно дают в отелях. Пакеты с бульонными кубиками – с говядиной, бараниной, свининой и овощами. Полка со специями на стене с маленькими висящими баночками – все запечатаны. Морская соль и перцемолки. Кастрюли и сковородки, утварь. Он постоял, глядя на подставку для ножей размером с маленький рюкзак, из которой торчали рукоятки, казалось, всех когда-либо придуманных видов поварских ножей. Он достал один и взвесил в руке. Sabatier. Как же можно просто так вставлять этот шедевр в подставку. Он убрал его обратно в щель и заглянул в кухонное мусорное ведро, где не нашлось ничего, кроме целлофановой подложки.

Вернувшись в комнату, он постоял, сунув руки в карманы халата и надув щеки. Пошел в ванную, ожидая встретить хаос и беспорядок, но все было опрятно и чисто – ни следа тех ужасных вещей, что недавно вытворяло его тело. Милая плитка голубого цвета. Туалет, биде, раковина, душ – все белое. Запакованное мыло и закрытые бутылки с шампунем – все с финскими этикетками. Спрей для полости рта и щетка, все еще в хрустящем пластике, рядом с раковиной, вместе с точно так же запечатанными стеклянными стаканами, баллончиком с пеной для бритья и упаковкой пластиковых бритв. Шкафчик под раковиной с запасной туалетной бумагой на одной полке и чистящими средствами под ней. Он посмотрел на себя в зеркало над раковиной – и выглядел он не так уж плохо, принимая во внимание все произошедшее. Может, чуть бледноват. На щеке, там, куда выстрелил один из людей Эша – как он понял, растворимым кристаллом седатива, – осталось красное пятнышко. Он потрепал волосы и вернулся в спальню.

Шкафы. Гардероб, где не было ничего, кроме пустых вешалок и пары ароматных матерчатых мешочков, которые должны отпугивать моль. Стол с ящиками, где хранились шариковые ручки и стопки бумаги хорошего качества. Открыв дверь одного из шкафов, он обнаружил развлекательный центр – передовые технологии, интерфейс для управления жестами, загруженная база с тысячами альбомов и фильмов. Он взмахом вызвал главное меню, просмотрел варианты, снова закрыл, сунул руки в карманы и огляделся.

Все это, очевидно, должно вызвать у него чувство безопасности, покоя и удовольствия. Так оно и случилось, и не только на очевидном уровне. Комната, кроме всего прочего, была посланием. Она говорила, что люди, которые его похитили, не без ресурсов. Она говорила, что они профессионалы. Она говорила, что они провели подготовительную работу – и оставили все, чтобы он мог готовить сам. Она говорила, как ему повезло, что он не очнулся, прикованный к батарее в грязной квартире в опасном районе Варшавы. Она говорила, что если бы люди, которые его похитили, хотели, чтобы он очнулся прикованным к батарее в грязной квартире в опасном районе Варшавы, то там бы он и очнулся.

Но она, конечно, не говорила, кто же они, черт их дери, такие. Одно заявление на словах, что они представляют английское правительство, еще ничего не значит.

В дверь вкрадчиво постучали. Руди повернулся на звук, а когда ничего не ответил, постучали снова. Очевидно, они знали, что он проснулся, но решили проявить вежливость.

– Привет? – сказал он.

Он не слышал, чтобы в замке повернулся ключ. Дверь открылась, и молодая женщина вкатила в комнату тележку, накрытую серым полотенцем. У нее были каштановые волосы, забранные в узел, и уличный румянец на щеках. На ней были бежевая плисовая юбка и белая блузка с серебряной брошью под горлом в виде маленькой совы. Она лучисто улыбалась.

– Доброе утро, – сказала она беззаботно. – Как мы себя сегодня чувствуем?

Руди торопливо перебрал несколько вариантов ответов, подбавил в английский язык эстонский акцент, а в язык тела – столько возмущения и смятения, сколько мог изобразить, и сказал:

– Кто вы? Где я? Зачем я вам нужен?

Женщина только по-прежнему улыбалась и выкатила тележку на середину комнаты, где сняла полотенце. На тележке были маленькая супница, миска и ложка. На полке внизу лежали свертки ткани.

– Вы наверняка проголодались, бедняжка, – сказала она. – Мы решили, что вам захочется куриного супа.

– Кто вы? – спросил он снова. – Что это за место? Чего вы хотите?

– О, незачем об этом волноваться, – сказала она весело, наливая суп в миску и перенося на стол у одного из окон. От супа чудесно пахло, но Руди не двинулся с места.

– Я не хочу суп, – сказал он. – Я хочу знать, что происходит. Почему меня держат здесь пленником? Кто вы?

– Можете звать меня Джейн, если хотите, – сказала она. Отвернулась от стола. – Вам лучше поесть. Поддерживать силы.

– Я не голодный, – сказал он, хотя и был голоден.

– Можете, конечно, сделать себе что-нибудь сами, – сказала Джейн. – Но мы решили, что сегодня утром вы предпочтете готовый завтрак.

Руди сделал глубокий вдох.

– Кто вы? – закричал он. – Что происходит?

У Джейн был такой грустный вид, что Руди тут же стало стыдно, что он на нее накричал. Она словно готова была расплакаться.

– Послушайте, если не хотите суп… – ее нижняя губа даже задрожала. Руди вздохнул.

– Да. Да. Я хочу суп. Спасибо. Простите.

Ее лицо чуть просветлело, словно кто-то поднял невидимый реостат на пару делений.

– Другое дело, – сказала она успокоенным голосом.

– Я хочу знать, что здесь происходит, – сказал он, чуть успокоившись.

– Ну разумеется. И кто-нибудь обязательно скоро все объяснит. Я обещаю, – она отодвинулась от стола и прошла мимо него к двери, далеко его обходя и не встречаясь с ним глазами. – На тележке есть чистая одежда, – добавила она. – Я скоро приду, чтобы унести посуду, – и с этими словами вышла.

Когда она скрылась, Руди какое-то время постоял посреди комнаты, пытаясь осознать, что сейчас случилось. Похоже, его полностью обезоружила слезливая английская девчонка. Он спросил себя, неужели он еще не отошел от наркотиков.

Он подошел к двери и подергал за ручку, но та не поворачивалась, хотя он и не слышал, чтобы ее запирали. Он вздохнул и отправился к столу, взял ложку, посмотрел на миску с куриным супом. Он был прозрачный и золотистый, лишь тонкая пленка жира на поверхности и крошечные кусочки моркови, брюквы и сельдерея. Он зачерпнул суп ложкой и поднес к губам. Это был лучший куриный суп в его жизни. Возможно, лучший куриный суп в истории супов. Он сел и приступил к еде.

Предложенная одежда: идеально скроенные джинсы, боксеры, носки, простая черная футболка и светло-серая флисовая кофта, которая застегивалась спереди, – сидела на нем лучше любой одежды на его памяти, и это уже начинало раздражать. С одной стороны, его разум был вне себя от удовольствия – еще бы, такая фантастика! С другой стороны, его злила мысль, что, пока он был без сознания, кто-то в него тыкал, ощупывал и измерял, чтобы так точно подобрать одежду. А с третьей стороны, Руди был просто в ярости, как он только что осознал, из-за того, что им так откровенно манипулируют. Больше всего его приводило в ярость то, как легко он растаял из-за какой-то там удобной кровати.

Он опустошил всю супницу с несколькими толстыми ломтями ржаного хлеба. На третьей миске ему пришло в голову, что в суп могли что-то подмешать, но к этому моменту уже было поздно, и он решил, что вероятность отравления стоит того, чтобы доесть этот великолепный суп. Закончив, он оделся. Затем снова стал блуждать по номеру.

У развлекательного центра он снова вызвал интерфейс и попробовал самые распространенные способы хакнуть его, которые вспомнил. Этого от него наверняка ожидали, так что и пробовать не было смысла. Ни один из способов не сработал. Ни один не подтвердил его местоположение; ни один не помог позвонить, написать имейл, эсэмэску или твит. Ни один не позволил постить на досках объявлений или в социальных сетях.

Он сдался и заглянул в новости. Это были текущие местные новости, и да, на финском языке. Хотя были и американский, и французский, и итальянский, и немецкий, и испанский, и британский каналы, и ни один не стоял приоритетным.

Он обрисовал в воздухе перед собой кольцо меню, сунул в него палец, потянул вниз, и на экране выпал белый информационный лист со списком опций – все на английском. Он ткнул на Internet – и показалась домашняя страница «Гугла», вместе с изображением клавиатуры. Он поднял перед собой руки и набрал «Палмсе».

Были сообщения – немного и в основном на эстонских новостных сайтах – о беспорядках в заповеднике. По версии правительства, конференц-центр разгромила банда протосепаратистов, протестующих против Таллина. Несколько блогеров – гражданских новостников, если на современный лад, – постили сообщения, что «протосепаратистов» на самом деле ввезли в Палмсе автобусами по приказу правительства, чтобы сорвать собрание. Один блогер, называвший себя Ironrabbit, – Руди был уверен, что это молодой человек, – даже писал, что взял интервью у одного из бунтарей, который рассказал, что за работу в тот вечер им платили. Ironrabbit с тех пор больше ничего не постил.

Лидер протосепаратистов, его отец, предстал в самом мрачном свете, по крайней мере в местных сюжетах. Все перепутали его возраст, а в одном месте неправильно написали фамилию. Он был в больнице с серьезными, но не критическими травмами. Об Ивари ни слова. Руди проверил веб-сайт парка, но новостной раздел не обновляли больше месяца. Он загуглил имя Ивари. Ничего, кроме старых фотографий его брата с разными знаменитостями в парке, где он с отважным видом указывал в какие-то мифические дали. Он посмотрел на фотографии. Потом закрыл все и подошел к окну. На улице снова пошел снег.

На третий день ему стало скучно.

Кричать на молодых англичан, требовать ответов и капризничать было весело, но им все было как об стенку горох. Они оставались такими мучительно вежливыми, что ему самому становилось неприятно их оскорблять. Некоторые девушки грозили расплакаться. Полный сюрреализм, по итогу довольно бессмысленный.

Наконец он сказал Джейн, которая пришла в номер осведомиться, не нужно ли ему чего-нибудь:

– Ну ладно. Я Курьер. Я бы хотел поговорить с представителем моей организации. Человеком по имени Каунас, если это возможно.

Сама она не ответила, не считая ее обычных любезностей, но через час в номер Руди прибыл ответ в виде безмятежного рыхлого восьмидесятилетнего господина, который представился Гиббоном и уселся в одно из мягких кресел, расстегнул старомодную кожаную папку с документами, извлек дорогую перьевую ручку, посмотрел на него и моргнул.

– Я хочу уйти, – сказал ему Руди, когда тот закончил свою подготовку. Гиббон печально покачал головой.

– Боюсь, по нашей информации, ваша жизнь в опасности, – сказал он сокрушенно.

– Кто мне угрожает?

Гиббон заглянул в документы в папке.

– Некоторые фракции в контрразведке Великой Германии, – сказал он, проводя концом ручки по списку. – Эстонского правительства. «Курьер Централь».

– Прошу прощения? – сказал Руди, чувствуя холодок по спине, несмотря на то что знал, что это почти наверняка провокация.

Гиббон поднял брови и вернул ручку на предыдущую строку.

– Да, – он спокойно посмотрел на Руди. – Мы получили надежные данные, что вас хотят убить ваши собственные люди. Боюсь, мы не знаем, за что.

– Это невозможно, – сказал Руди, не в силах представить такую гнусность, – чтобы Централь хотел убить одного из своих.

– Данные вполне надежные, – повторил Гиббон.

– Откуда они поступили?

Гиббон вздохнул и почесал в затылке.

– Да, что ж, мы всегда называем свои источники совершенно незнакомым людям, – сказал он с ноткой сарказма. Прицепил ручку к документам в кейсе и сложил руки на брюшке. – Дело в том, что для вас сейчас существует не так много безопасных мест, и одно из них – здесь, с нами.

Руди какое-то время смотрел на него.

– В наши дни бизнес такой вялый, что английская разведка решила просто так спасать людей? – спросил он. Гиббон рассмеялся, словно нашел это неподдельно смешным.

– О господи помилуй, нет же, – сказал он, качая головой. – Хотя это замечательная мысль, право.

– Итак, предположим, мы поверим в эту сказку. Значит, вы от меня, очевидно, чего-то хотите.

– Предположительно, – согласился Гиббон, все еще посмеиваясь над мыслью, что MI-6 странствует по свету, как рыцарь на белом коне.

– Предположительно?

Гиббон поерзал в кресле.

– Позвольте быть с вами откровенным?

– Хотелось бы для разнообразия, да.

– Моей резидентуре поручили способствовать внедрению команды майора Эша в Эстонию и вашей эвакуации. Нам поручили присматривать за вами, пока вы не придете в подходящее для поездки состояние.

– Поездки куда?

Гиббон казался удивленным.

– В Лондон, куда же еще.

– Где я и получу все ответы?

Гиббон пожал плечами, словно хотел сказать – кто его знает, этот Лондон? Он застегнул папку.

– Вы понимаете, что я сообщаю вам все это из профессиональной вежливости, – сказал он. – Лондон предпочитает воротить нос от вашего курьерского племени, но мы здесь ценим вас весьма высоко.

– Недостаточно высоко, чтобы запомнить, как пишется наше имя, – сказал Руди и почувствовал себя гадко, как только слова слетели с языка. Все-таки Гиббон относился к нему прилично, хотя все, что он говорил, наверняка было ложью.

Гиббон поднял бровь.

– Ну что же, – сказал он. – Так или иначе, вы отправляетесь в Лондон. И, возможно, там и получите все ответы. Мне очень жаль, что мы вынуждены познакомиться в подобных обстоятельствах. Я был бы рад возможности пообщаться с вами на профессиональные темы.

– Только потом нам пришлось бы друг друга убить, – сказал Руди. Гиббон усмехнулся.

– Да, этого не отнять.

– У нас очень скучная жизнь.

– По вам не скажешь.

– В этом я не виноват.

– Вы уверены?

– Я был в отпуске, когда меня похитили ваши дрессированные спецназовцы.

– Спасли жизнь, – мягко поправил Гиббон.

– Якобы, – хотя от одной мысли у него по рукам пробежали мурашки.

Гиббон либо отлично умел читать лица, либо был телепатом. Он кивнул.

– Там царил хаос, вас легко могли устранить, понимаете?

Руди проглотил чувство страха перед силами выше его понимания.

– Это нелепо. Что я такого сделал?

Гиббон пожал плечами.

– Боюсь, мне открыта только та информация, что я предоставил вам.

Руди очень долго буравил взглядом англичанина, не зная, что сказать. Гиббон же, в свою очередь, безмятежно сидел в кресле, словно взирал на особенно спокойный буколический пейзаж. Ни суеты, ни спешки, ни мысли в голове.

Наконец Руди открыл рот.

– Когда я выезжаю?

Скачок был совершенно невероятным.

За прошедшие годы отношения Руди с разведывательными службами разных государств ограничивались редкими контактами. По его опыту, он имел дело по большей части с профессионалами, которые действовали без обиняков.

MI-6, напротив, как будто выдумывало все на ходу, руководствуясь только сборником анекдотов.

В шесть утра, на следующий день после собеседования с Гиббоном, раздался энергичный стук в дверь, и в комнату заглянул майор Эш; вид у него был вполне домашний: коричневые чинос, синий блейзер, синяя рубашка и галстук в красно-синюю полоску.

– Готовы отправляться, сэр? – спросил он бодро.

Руди был все еще в пижаме и халате, сидел перед развлекательным центром, подняв перед собой руки, читал веб-сайт BBC News.

– Вообще-то нет, – сказал он.

Эш вошел в комнату и закрыл за собой дверь. В руках у него была черная нейлоновая дорожная сумка, которую он и протянул.

– Вылет через три часа, – сказал он. – Вам лучше одеться.

В сумке лежала обычная одежда довольно невинного вида – джинсы, толстовка, нижнее белье, кроссовки, еще одна флисовая кофта с молнией. Руди взглянул на одежду, потом на Эша, потом ушел в ванную переодеваться.

У него не было багажа, так что отъезд был обставлен довольно просто. Он даже почувствовал легкий укол сожаления, когда Эш вывел его из комнаты. Ему там очень нравилось.

Эш провел его по коридору, укрытому толстым ковром, к лифту, который доставил их в подвальный гараж. Их уже ждал замечательный черный BMW. Они сели, автомобиль ускорился по пандусу и вылетел в предрассветную тьму – в Хельсинки начинался утренний час пик.

Руди плохо знал город, чтобы сориентироваться; когда они проезжали вдоль посольства, он успел заметить большое, внушительное официальное здание, но это и все, что запомнилось из его внешнего вида, так что, если честно, это могло быть любое из больших, внушительных официальных зданий в центре города. Когда он смутно понял, где находится, они уже направлялись по дороге в аэропорт.

Где он с ужасом обнаружил, что стоит в очереди перед паспортным контролем и проверкой ручной клади вместе с семьями, стариками, подростками и большой и очень шумной группой студентов университета, которые, судя по их оглушительным разговорам, направлялись, похоже, в Мадрид.

В машине Эш подал ему конверт с фальшивым паспортом и распечаткой электронного билета. Потом только этот паспорт и напоминал Руди, пусть и отдаленно, о шпионском ремесле, но к тому времени он уже не осмеливался даже гадать о том, что творится в головах службы безопасности Великобритании.

У него был электронный билет на обычный рейс бюджетной авиакомпании. Руди так долго таращился на него, что чуть не забыл отдать за стойкой.

По другую сторону регистрации Эш отвел его в «Старбакс» в зале ожидания, где, приходя в себя, Руди просидел пятьдесят минут, пока не объявили их рейс.

В какой-то момент Эш встал и сказал: «Мне надо по-маленькому. Вернусь через секунду», – и ушел через зал в направлении туалетов, оставив Руди совсем одного.

За ним следили? Это что, испытание? Все мысли о побеге покинули его, когда он обнаружил, что проходит паспортный контроль и проверку ручной клади. Так что он остался сидеть, где сидел, и пил кофе, завороженный отвратительностью происходящего.

Сам рейс был из тех, где получаешь только место, а стюардессы продают дорогой кофе, духи и безделушки с логотипами авиалинии. Эш захватил из посольства пару бутербродов и протянул один Руди. Тот разлепил его и увидел тончайший листик мяса с желатином между двумя ломтями жирно намасленного белого хлеба. Он закрыл его со страдальческим видом.

– Это язык, – сказал Эш, поймав его взгляд.

– Я буду только кофе, спасибо, – сказал Руди, возвращая бутерброд.

– Ну, если не хотите… – сказал Эш, убирая его назад.

Два часа спустя они уже приземлились в Англии, в Стенстеде, и стояли в очереди к паспортному контролю. Когда человек за стойкой спросил его о цели визита, ему пришлось прикусить язык, чтобы не ляпнуть, что он снимается в очень, очень плохом шпионском кино.

На взгляд Руди, у суверенного государства был только один надежный способ вызволить важную Посылку из другой страны, – отправить ее в частном самолете под дипломатическим прикрытием, без охраны и таможенников с каждой стороны, с ожидающей заранее на поле машиной, чтобы увезти по шоссе к пункту назначения. Когда они сели в поезд на Лондон, а потом доехали на метро до станции «Блэкфрайарс» и прошли пешком по набережной Темзы до места, которое Эш называл Темпл, Руди был уже почти в прострации.

Никакого храма в этом месте не оказалось, а только тихие ровные квадраты высоких зданий и сады вдоль набережной. Эш провел Руди в одно из зданий – когда они входили, Руди заметил табличку, где над перечнем имен было написано от руки «Смитсоновские палаты», – а в дверях их ждал невероятно высокий и внушительный американец, который с силой пожал ему руку и сказал:

– Зовите меня Ред, окей?

Вот так Руди похитили из Эстонии SAS, кормили супом в MI-6, а потом доставили в кафкианский сон.

В выходные здесь было пусто. По Флит-стрит бродили редкие туристы, настоящее оживление начиналось только за кварталом Верховного суда, в районе Трафальгарской площади. В воскресенье можно было выйти из ворот Митр-корт на Флит-стрит и за несколько минут не встретить ни одной живой души.

В будни было иначе. Тогда Флит-стрит становилась главной артерией между Вестминстером и Сити. С восьми до десяти от станций «Сити Темзлинк», «Блэкфрайарс», «Фаррингдон», «Темпл» и «Чансери Лейн» катилась ударная волна людей. Пассажиры на верхних этажах проезжающих автобусов, одинаково уткнувшиеся в утренние новости или роман, словно так и тянулись вперед в предвкушении дневной работы. А вечером происходил обратный процесс. Станции проглатывали приезжих, в автобусах пассажиры изучали «Ивнинг стандарт» или возвращались к главе романа, которую читали этим утром. Руди наблюдал за этим почти семь недель, и ему казалось, что он более-менее уловил суть жизни в Лондоне. Она была приливно-отливной, как здешняя река: через столицу протекал великий человеческий поток. И в какой-то момент волна затянула и его.

– Здравствуй-здравствуй, – весело сказал мистер Бауэр, проходя через гостиную в свой кабинет. – Как сегодня наш мальчик?

– Очень хорошо, спасибо, мистер Бауэр, – ответил по-английски Руди.

Мистер Бауэр, уперев руки в бока, остановился посреди протертого афганского ковра и смерил Руди взглядом.

– Сколько раз я тебе говорил? – спросил он. Руди хотел было ответить, что десять или пятнадцать, но мистер Бауэр продолжил, не дожидаясь ответа: – Называй меня Ред, сынок. Никто не называет меня мистер Бауэр.

– Мистер Селф называет, – ответил Руди и наблюдал, как глаза мистера Бауэра будто отключились, пока он обрабатывал ответ.

Американец мистер Бауэр чем-то напоминал внушительный дом в плачевном состоянии. Двух с лишним метров ростом с впечатляющим размахом плеч, он вышагивал по Темпл, как Озимандия, с развевающейся на ветру гривой белых волос, рассыпая знакомым и незнакомым барристерам «приветствую-приятель-рад-видеть». Но только подойдя к мистеру Бауэру вплотную, можно было разглядеть карманы пиджака, растянутые от ношения того, что нельзя носить в карманах пиджаков, вместо здорового румянца на щеках – разглядеть паучьи сеточки лопнувших вен, и увидеть потрескавшиеся и сношенные каблуки некогда великолепных туфлей от «ДД Клеверли».

Взгляд мистера Бауэра обрел осмысленность.

– Эй! – сказал он, качая пальцем перед Руди. – Зови меня Ред, ладно?

– Ладно, – сказал Руди, откладывая книгу. Впечатляющие брови мистера Бауэра поползли вверх.

– Ну что, договорились?

Руди кивнул.

– Договорились, – сказал он покорно, сидя в кресле на другом конце комнаты. – Ред.

– Другое дело! – объявил мистер Бауэр. – Договорились. Да. Теперь, если позволишь, мне нужно, эм-м… – он развернулся и ушел обратно туда, откуда пришел.

Руди посидел на месте. Взглянул на книжку, лежавшую на столе обложкой вверх. Уильям Ширер, «Взлет и падение Третьего рейха». Комнаты мистера Бауэра были забиты старыми бумажными книжками, некоторым из них было больше ста лет. По их названиям невозможно было определить, что на самом деле интересует мистера Бауэра, если только его не интересовало сразу все. Исторические книги стояли бок о бок с руководствами для компьютерных операционных систем – давно везде забытых, кроме разве что некоторых районов Третьего мира, куда во имя Гуманитарной Помощи прибило устаревшие обломки и мусор компьютерного века. Огромные стопки биографий кинозвезд, большинство – деморализующей толщины. Романы, отличавшиеся таким разнообразием сломанных корешков и растрепанных уголков, что, кажется, прочитать их все за одну жизнь было невозможно. Две поваренные книги: одна из них оказалась первым изданием «Кулинарной книги Речного кафе», а вторая – томик на спирали с мордочкой мультяшной собаки на обложке и словами «Давайте готовить с Хари Векс!» Хари Векс – если это был он, а не она, – напоминал бернскую горную овчарку, а рецепты для нее, похоже, подбирал шеф на грани катастрофического нервного срыва.

К счастью, для решения кулинарных вопросов – и многих других – у мистера Бауэра была миссис Габриэль, стражница прачечной и кухни с каштановыми волосами и куриной грудью, хранительница ключей и единственный человек в «Смитсоновских палатах», который действительно знал, где что лежит, или как минимум мог найти, когда это было нужно или хотя бы отдаленно релевантно. Она носила толстые коричневые чулки и отвратительный синий нейлоновый халат поверх уличной одежды, а еще балетки с подошвами из какого-то вещества, издававшего треск статических разрядов, когда она шаркала по полу, так что ее приближение по затоптанным коврам напоминало небольшую электрическую бурю. Руди потратил немало времени, разгадывая, кем она приходится мистеру Бауэру. Женой? Дочерью? Любовницей? Сиделкой? А потом все стало на свои места: миссис Габриэль была экономкой мистера Бауэра, а потому занимала положение выше всех этих, лишь временных позиций. Без миссис Габриэль мистер Бауэр не только не мог бы функционировать, он вообще не мог бы существовать. Миссис Габриэль была хорошим поваром неавантюрного английского типа, тяжелая еда и сочные подливы которой подкрепляли поколения школьников еще во времена Великой Игры. Все-таки нельзя сказать, что Руди не любил ее стряпню, но когда она ставила на стол свои пироги с мясом и почками с ритуальным аккомпанементом в виде вареной картошки, вареной моркови и вареного гороха, а следом доставлял свой бархатистый груз соусник из лиможа, то он чувствовал, как его окутывает черное крыло депрессии. Он бы предложил другие английские блюда – возможно, а ля Фергюс Хендерсон, но что-то ему подсказывало, что одно только упоминание о жареных мозговых костях спровоцирует миссис Габриэль и ее товарок-экономок на полночное нападение на «Смитсоновские палаты» с вилами, серпами и горящими факелами.

Под комнатами мистера Бауэра шла своим чередом работа в «Смитсоновских палатах», где дарили надежду и утешение слабым, немощным, безнадежным и откровенно душевнобольным. Мистер Бауэр прибыл из юридической школы Гарварда почти пятьдесят лет назад, прижимая к сердцу свеженький диплом, полученный им благодаря связям с какой-то семьей из бостонских браминов, и твердо настроенный вести безнадежную благотворительную работу, защищая таких клиентов, которых не защищали и самые умалишенные адвокаты за всю историю Судебных Иннов. И долгое время – даже довольно долгое – он в этом преуспевал. Он снова и снова вынуждал капитулировать самых выдающихся судей Англии, оставляя их в крови и слезах умолять о пощаде, пока его клиенты уходили с гордо поднятой головой как свободные люди. Он защищал пэров и мелких воров, шантажистов и клятвопреступников, убийц и – однажды – изменника родины, клерка из Форин-Офис, которого поймали на передаче конфиденциальных министерских докладов контакту в русском посольстве. В тот раз он проиграл – некоторые говорили, что намеренно, потому что верность стране имела для мистера Бауэра первостепенное значение. Но он выиграл достаточно дел, чтобы оставить яркий след в британской судебной системе. О нем даже когда-то давно сняли байопик – в один из тех непродолжительных периодов, когда Голливуд интересовался судебными драмами.

Теперь все понимали, что он павший колосс. Но все же, что ни говори, колосс. И именно поэтому, когда он бросал направо и налево свои «приветствую-приятель-рад-видеть» в Иннах, люди ему отвечали: пусть он и не знал, кто они, зато они знали, кем он когда-то был.

Руди казалось, что его похитили и вверили сумасшедшим.

Словно бы услышав его мысли, через комнату прошел мистер Селф – наверняка в поисках мистера Бауэра. Мистер Селф был мертвенно-бледным молодым человеком в стильном костюме и с еще более стильными бачками, а также с одной из самых неискренних улыбок, что доводилось видеть Руди. Стоило тому заметить в кресле Руди, как он тут же ее продемонстрировал.

– Привет, Руди, – сказал он, весь из себя такой дружелюбный. – Ты всем доволен? Хорошо. Так держать, а? Я ищу мистера Бауэра. Наш гений тут не проходил?

– Вообще-то он предпочитает, чтобы его называли Ред, – сказал Руди, не шелохнувшись в кресле.

– Знаю, – сказал мистер Селф. – Глупости какие. Разве так можно. – Его брови поползли наверх. – Ты же видел, куда он направился?

Руди показал, мистер Селф благодарно кивнул и покинул комнату.

Проведенные здесь семь недель стали для Руди периодом настоящих открытий в области права. Он узнал, что Темпл – часть юридического сердца Лондона, названная в честь рыцарей-тамплиеров, у которых здесь когда-то был штаб. На площади находилось два Судебных Инна Лондона – профессиональные юридические организации, заслужившие это название тем, что давным-давно действительно были «Иннами» – то есть тавернами, местом обитания барристеров. Сегодня в Иннах в основном размещались офисы барристеров, известные как «палаты», одной из которых была группа из дюжины барристеров под предводительством мистера Бауэра – «Смитсоновские палаты».

Всей этой информацией лаконично делился манерный мистер Селф – номинально клерк мистера Бауэра, хотя он вроде бы вел собственную насыщенную деловую жизнь, если судить по времени, что он проводил в палатах.

Руди в основном был предоставлен самому себе, благодаря чему он располагал массой свободного времени, чтобы обдумать события последних двух месяцев.

Во-первых, все это был бред собачий. От начала до конца. Скачок из Палмсе, насколько он помнил, прошел сравнительно профессионально. И прошел более-менее так, как Руди сам бы его организовал – с беспорядками для прикрытия. Это напоминало ему неудавшийся скачок в Зоне. Более того, это так сильно напоминало неудавшийся скачок в Зоне, что даже казалось подозрительным. Гиббон, похоже, знал о недавних проблемах с немецкой контрразведкой, следовательно, Руди мог заключить, что Гиббон знал и его историю операций, а если бы Руди хотел вытащить другого Курьера и заслужить его доверие, он бы наверняка прибег к тому методу, которым пользовался Курьер ранее, апеллируя к его профессиональному тщеславию. Это было слишком очевидно.

Это один момент. Затем небольшая речь Гиббона в посольстве. Руди не представлял, каких шпионских романов они начитались, но явно не лучших. Ни один офицер разведки с чувством собственного достоинства не стал бы ему рассказывать такие вещи, даже если это ложь. Жизнь не похожа на вымысел. В жизни пожилые британские разведчики не оказываются роялем в кустах, который объясняет все сюжетные линии.

И у него даже не было доказательств, что он действительно находился тогда в британском посольстве. Прибыл он без сознания и ни разу не покидал свой номер до последнего утра. Дорога в аэропорт была достаточно дезориентирующей, чтобы запутать его. Уверен он мог быть только в одном – он действительно был в Хельсинки. Если только тот, кто за всем этим стоял, не потрудился воссоздать для него целый аэропорт.

Во-вторых, когда он наконец прибыл по назначению, никто не проявил к нему никакого профессионального интереса. Ни разу за семь недель никто не пытался что-нибудь объяснить, допросить или хотя бы задать разумный вопрос. Казалось, его связь с начальством осуществлял мистер Селф, но все, что интересовало мистера Селфа, – доволен ли Руди качеством проживания. Никого как будто не заботило, что Руди уходит на прогулки по Темпл и часами сидит в садах, глядя на Темзу и ряды зданий на Южном берегу. Всем было все равно.

По-прежнему непонятно, ни почему его хозяева считают, что Централь желает ему смерти, ни как они получили эту информацию. Эта тема не поднималась ни разу. Тема его жизни как курьера не поднималась ни разу. Как будто он был любимым племянником, который приехал из Европы к дяде Реду погостить пару месяцев. Мистер Бауэр выглядел воплощением дружелюбного, рассеянного и потакающего дядюшки. Миссис Габриэль была воплощением – настоящим архетипом – английской домохозяйки. Настолько, что будто сошла со страниц романа Конана Дойла.

В конце концов, Руди так и решил. Все эти люди – актеры, набранные Централем, ведь, по его опыту, живых архетипов не существует.

Пронаблюдав около месяца за делами «Смитсоновских палат» и других палат на Кингс-Бенч-уок, Руди начал замечать противоречия. Нужно было присматриваться, и даже тогда можно было убедить себя, что все это ему мерещится, но у Руди был наметанный глаз Курьера, так что он знал наверняка. «Смитсоновские палаты» служили ширмой. В их двери входило меньше клиентов, чем в другие палаты, внутри работало меньше барристеров. Вкупе с остальными наблюдениями это приводило к логическому выводу, что мистер Бауэр – марионетка. А отсюда следовал вывод, что мистер Селф – это тролль, действовавший от лица людей, которые и организовали ширму, хотя он и упорно отнекивался.

Совсем другой вопрос, для чего нужна эта ширма. Просто конспиративная квартира для охраны людей с… необычным происхождением? Или что-то большее? С уверенностью сказать было нельзя.

Все это было очень странно. Указаний не проявлять инициативы не было, что удивляло Руди, и однажды он решил выйти за рамки и сообщил за завтраком миссис Габриэль, что хочет осмотреть достопримечательности.

– Я поищу для вас карту города, – ответила она, стоя у стола с подносом собранной посуды в руках. – Мистер Бауэр коллекционирует карты, как другие коллекционируют марки или номера поездов.

Сидя перед недоеденным завтраком, Руди чуть было не дал слабину и хотел уже попросить ее не утруждаться, но все-таки ответил:

– Спасибо, миссис Габриэль, буду очень признателен, – сам факт, что он говорил по-английски в Лондоне, казалось, привносил оттенок преувеличенной вежливости в их беседы.

Лондонцы еще выпускали бумажные карты для туристов, и уже через минуту миссис Габриэль принесла для Руди целую пачку – довольно быстро, чтобы успеть проконсультироваться с начальством и получить одобрение, но слишком быстро, чтобы организовать хвост. Впрочем, Лондон намного опережал все другие города на планете Земля по количеству средств наблюдения, и у любого знающего свое дело профессионала хвост был готов всегда, двадцать четыре часа в сутки, на любой экстренный случай.

Карты были потрепанными и мятыми от постоянного складывания и бесполезными в профессиональном смысле. На них имелись маленькие мультяшные картинки с примечательными зданиями и большая реклама от корпоративных спонсоров. Карта метро вообще не обещала ничего хорошего – разноцветная схема, бросающая путешественникам вызов.

Выйдя на Кингс-Бенч-уок, он поборол желание остановиться и разглядывать каждого проходившего мимо клерка, барристера и туриста. Нужно было двигаться.

Через арку на Флит-стрит – и там он задержался, пытаясь разобраться в обстановке.

Он понял сразу, что это не европейский город. Можно посетить Париж, Брюссель или Мадрид, или даже Санкт-Петербург, и сразу понять, что ты в Европе. Лондон был другим. Лондон был… он даже не мог объяснить каким. Он просто стоял и наблюдал за обычными работниками и туристами, слышал обрывки разговоров на дюжине языков. Лондон точно был город-космополит. Более того, это был город иммигрантов. Сперва – волны завоевателей. Римляне. Норманны. Затем волны иммигрантов из… ну, отовсюду. Евреи, гугеноты, сомалийцы, бангладешцы, индусы… Список можно было продолжать бесконечно. Руди даже наткнулся в одной из книг мистера Бауэра на безумную историю о беженцах из Трои, которые в некоем туманном прошлом якобы поднялись по реке и обнаружили этот город.

Телефон ему, разумеется, никто не вернул, как не предоставили и замену. Где-то в пути пропали и часы Яна, что его несколько беспокоило. Но сейчас он решил, что простоял достаточно, чтобы за ним организовала хвост даже самая неуклюжая служба безопасности, так что повернул направо и начал спускаться по склону Флит-стрит к собору Святого Павла.

Через пятнадцать или двадцать минут он пришел к выводу, что если за ним кто-то и следит, то делает это фантастически хорошо. Руди гордился тем, что умел замечать наружку, а сейчас он не видел ничего хоть сколько-нибудь подозрительного. Он попробовал четыре-пять довольно ленивых способов сбросить хвост, чтобы люди из «Смитсоновских палат» начали его недооценивать – это всегда туз в рукаве, но по завершении он не заметил, чтобы кто-то восстановил слежку. Ладно. К черту.

Тогда он просто забыл о наружке и часами гулял с картой в руках. Он долго и вальяжно обходил Сити – квадратную милю, заключавшую самую старую часть Лондона и принявшую некоторые финансовые институты города. Вышел из Сити в Вест-Энд навстречу театрам. Прогулялся вдоль изумительно первобытного китча на лотках в Ковент-Гарден. Постоял на Трафальгарской площади и поглазел на колонну Нельсона.

Карта, которой он пользовался, была выпущена еще шесть лет назад, до большого теракта с заминированным грузовиком, после которого в Уайтхолле остался шестиметровый кратер, а всю улицу перекрыли. Он постоял у ворот, глядя в сторону Вестминстера, затем отвернулся и пошел к набережной, пересек дорогу и почти час сидел на скамейке, наблюдая за Темзой и разными рабочими и туристическими судами, идущими вверх и вниз по реке. Лондон, решил он, безумное место, совершенно самобытное, абсолютно уникальное. Он решил, что ему здесь нравится. Задался вопросом, сможет ли сбежать в эстонское посольство и примут ли его там в случае удачи.

Наконец над ним взял верх голод, и он вернулся по набережной к станции «Темпл», вышел через боковые ворота на Темпл и вошел в «Смитсоновские палаты», где миссис Габриэль уже приготовила дорстеп-сэндвичи – и почему местные в таком восторге от больших ломтей белого хлеба? – с вареной курицей и большой чайник йоркширского чая.

И так продолжалось день за днем, неделя за неделей. Он покорно ел угощения миссис Габриэль, упорно осиливал библиотеку мистера Бауэра, выходил на прогулки. У него не было денег на общественный транспорт; он заглядывал в интернет-кафе, надеясь застать оставленный терминал с остатками кредита, но безуспешно. Он думал, что наткнулся на какие-то границы, когда попросил денег на проездной, чтобы исследовать метро, и получил отказ, но по этому поводу никто не раздувал из мухи слона. Строго говоря, это даже сложно было назвать отказом. Однажды утром он мимоходом поднял эту тему в разговоре с мистером Селфом, и мистер Селф ответил, что подумает, и больше никогда к этому не возвращался. Он собирался повторить просьбу, но намек понял и так.

В любом случае, центр Лондона оказался на удивление маленьким, когда он в нем освоился. Все самое важное находилось в шаговой доступности – главное, чтобы нравились пешие прогулки. От восточной окраины Сити до западного конца Оксфорд-стрит – полтора часа неспешного променада, а от Юстон через весь мост Ватерлоо к высоким стеклянным и стальным кварталам Южного берега – и того меньше. Ничего сложного. А когда все привыкли к его новому времяпрепровождению, миссис Габриэль даже стала делать бутерброды и давать с собой на прогулку маленький пакетик фруктового сока. Эта привычка, эта обыденность – именно то, чего он и добивался, разумеется. Знали это и обитатели «Смитсоновских палат» и поощряли его. А он этим пользовался. А они позволяли. И так далее. Ему становилось искренне интересно, когда им надоест играть в эту игру. Он подозревал, что очень нескоро. Самое устойчивоое впечатление, которое создалось у него о тех, кто его удерживал, не считая необычного подхода к работе, – что они люди безграничного терпения.

С другой стороны, он не мог оставаться здесь вечно. Помимо всего прочего, несмотря на занятия ходьбой, он начал толстеть от еды миссис Габриэль.

Словно почувствовав новый припадок беспокойства, мистер Селф стал куда чаще появляться в палатах. Руди то и дело заставал его на месте, он беседовал с мистером Бауэром в его кабинете о бесконечных документах, болтал о всяких пошлостях – он был довольно пошлым человеком – с миссис Габриэль, которая в ответ хихикала, как подросток, и легонько толкала его в плечо, – а главное, он постоянно проверял, где находится Руди. Это изменение поведения показалось ему очень любопытным, но от ежедневных прогулок он не отказался. Впервые за долгие недели он снова начал искать за собой хвост.

Однажды, в первую неделю марта, мистер Селф проходил через гостиную, где у окна сидел Руди с зачитанной биографией Брэда Питта.

– О, – сказал мистер Селф, словно мысль посетила его только что. – Чуть не забыл тебе сказать. Послезавтра у нас прием.

– Да? – спросил Руди.

– Большие юридические шишки, – сказал мистер Селф. – Судьи. Люди из Высокого суда. Думаю, и пара членов парламента.

– Наверное, это будет интересно, – сказал Руди, воображая полную комнату английских парламентариев и юристов, торжественно жующих ужин из трех блюд от миссис Габриэль. Он был готов спорить, что не обойдется без хлебного пудинга или таинственной субстанции, известной как «Пятнистый Дик». Традиционная еда для правителей Империи.

– Можно тебя попросить не путаться под ногами? – произнес мистер Селф на тот английский манер, когда просьба звучит как приказ.

– Если дадите денег, я бы сходил в театр, – предложил Руди. – В «Савое» идет «Скрипач на крыше».

Мистер Селф задумался.

– Неплохая мысль. Посмотрим, смогу ли достать билеты.

Руди покачал головой.

– Да ладно. Я просто пошутил.

Мистер Селф склонил голову набок и окинул Руди с таким выражением лица, словно столкнулся с доселе неизвестной разновидностью шуток.

– Как вариант, – сказал он наконец, – ты можешь лечь пораньше. Все это ужасно скучно. Абсолютно официальное мероприятие.

– Может быть, я буду для вас готовить? – спросил Руди. Мистер Селф уделил этой мысли не более фемтосекунды и передернулся.

– И огорчить нашу миссис Габриэль? О нет, благодарю покорно, – он рассмеялся, но язык его тела никакого веселья не выражал. – Нет, лучше предоставим готовить праздничный стол ей, старина.

Руди пожал плечами.

– Как знаете. – Он вернулся к книге – Брэд и Анджелина как раз усыновляли очередного ребенка. – Но мистер Селф не сдвинулся с места. Руди поднял взгляд. Мистер Селф следил за ним. – Что-нибудь еще?

Мистер Селф не сводил с него глаз. Руди так и слышал, как он составляет в уме рапорт: «Объект предложил приготовить ужин». Наконец он покачал головой.

– Нет, – сказал мистер Селф. – Нет, – и ушел.

Руди отложил книгу и выглянул в окно на проходящих внизу барристеров, стряпчих, клерков, туристов и местных работников. Ему казалось, что теперь они с мистером Селфом отлично друг друга понимают и выражают это понимание атмосферой вежливого взаимного недоверия. И все же мысль о приеме казалось любопытной. И тот, кто стоит за «Смитсоновскими палатами», знал об этом. Он спросил себя, что, если это испытание.

День приема начался мокро и ветрено. Завтрак от миссис Габриэль – яичница, бекон, жареные помидоры и довольно жуткая камберлендская сосиска – готовился впопыхах и не соответствовал даже ее менее чем требовательным стандартам. Низенькая женщина хлопотала в комнатах с пылесосом и потрепанной картонной коробкой, полной тряпок и моющих средств, в отважной и достойной похвалы попытке привести захламленные и пыльные помещения в порядок, который не оскорбит чувства юридических шишек и членов парламента; и, куда бы она ни шла, отовсюду ей приходилось прогонять Руди, потому что он сидел или стоял ровно там, где нужно было мыть, чистить или пылесосить; и наконец это привело ее в такое бешенство, что она процедила, что будет чрезвычайно благодарна, если он уйдет и оставит ее в покое на время уборки, пожалуйста. На что Руди возразил, что на улице дождь. Это окончательно сломило сдержанность миссис Габриэль и вынудило ее сказать очень громким голосом: «Сэр, мне все равно, даже если на улице гром и молния и хлещет как из ведра. Мне нужно навести порядок!»

Нехотя, с недовольным видом Руди надел ботинки и влез в куртку, забрал зонтик из держателя в виде слоновьей ноги и вышел в мокрый ветреный мир.

Это никого не обмануло, но и суть была не в том. Суть была только в том, чтобы доставить неудобство. Так что он раскрыл зонтик над головой и торопливо зашагал к арке и на Флит-стрит, воображая, как спешно сбивают команду наблюдения, пока он сворачивает налево и идет к Трафальгарской площади.

День был жуткий, но ему стало легче на душе, чем было все последние недели. Он и так отличался физподготовкой выше среднего, а долгие блуждания по Лондону закалили его дополнительно, и он прибавил скорости настолько, насколько позволяли другие пешеходы с зонтами, добрался до Трафальгарской площади и продвигался через разные перекрестки к Арке Адмиралтейства.

Транспортные ворота Арки были закрыты, но пешеходные, оснащенные сканерами под наблюдением промокших полицейских, работали. Он проскользнул через них и мимо задушенной плющом Цитадели вошел в Сент-Джеймсский парк.

Оказавшись в парке, он замедлил шаг, как будто бесцельно блуждая. Он действовал как во время одного из тренировочных упражнений Фабио, когда они искали подходящие места для закладок, но не так осторожно, как обычно. Он представлял, как команда наблюдения – а он знал, что они здесь, иначе и быть не могло, его уход из палат был слишком постановочным, чтобы его проигнорировать, – прибывает запыхавшись, сбиваясь с ног, видит, как он ищет, где бы что-то спрятать – или найти. Что же он планирует? Что у него на уме? Что он собирается делать дальше? Он представлял, как мистер Селф фыркает, но не может проигнорировать ситуацию, просто на всякий случай. Руди открыто, совершенно прозрачно издевался, но как можно знать наверняка? Вдруг это двойной блеф?..

Так он провел в парке, праздно шатаясь, целый час, затем снова набрал скорость и спустился к Виктории, а там вернулся по набережной прогулочным шагом к Темпл и «Смитсоновским палатам», где его ждал, кольнув взглядом, мистер Селф, а раскрасневшаяся и занятая миссис Габриэль подала холодную закуску (пара холодных куриных ножек, толсто нарезанная ветчина, объемный белый хлеб, соленое масло и чай), сопроводив просьбой, пожалуйста, не путаться под ногами остаток дня, пожалуйста, сэр. Руди улыбнулся. Плохо себя вел. Отправили в постель без ужина.

По дороге в комнату с подносом, приготовленным миссис Габриэль, он снова увидел мистера Селфа, и обменялся с ним такими многозначительными и многослойными взглядами, что они могли бы выиграть Нобелевскую премию по литературу или хотя бы «Оскар». Это был взгляд признания, уважения – наконец-то. Они улыбнулись друг другу. Улыбка мистера Селфа наводила ужас. Сердце Руди при виде ее воспарило как дирижабль.

Этот день обернулся обычной шалостью, внесшей некоторое разнообразие в сгущавшуюся скуку. Веселье, анархия – но вот все кончилось, и он созерцал холодную закуску, чувствуя упадок духа, почти посткоитальный. Раздражать хозяев – это приносило ему невероятное удовлетворение, но он так ничего и не добился.

Он снова взялся за Брэда Питта и читал, пока не загорелись старинные фонари снаружи, а суета миссис Габриэль, убиравшей нижний этаж, не сменилась тишиной и запахом жареного мяса с вареными овощами, который ядерным грибом поднимался по этажам, а затем – довольно нескоро – растущим гулом набирающего обороты приема под его ногами.

Руди лежал на кровати, читал в свете прикроватной лампы с зеленым абажуром, слушал приглушенные разговоры внизу, узнавая подачу каждого нового блюда по нарастающему волнению голосов. Видно, на предложение мистера Бауэра ответило немало шишек, парламентариев и всяких аристократов.

В одной из пауз между главным блюдом и десертом Руди встал с кровати и подошел к двери комнаты. Тихо открыл и шагнул на площадку.

«Смитсоновские палаты», как и другие конторы на Кингс-Бенч-уок, занимали шестиэтажное здание. На первом этаже велись основные дела – встречи с клиентами, администрирование и так далее. На втором, третьем и четвертом этажах находились жилые помещения. Спальни, столовые, гостиные, кухня. На шестом – неупорядоченное пространство под скатами крыши, хаотично забитое старой мебелью, пыльными рулонами ковров и картонными коробками с древними юридическими документами, перевязанными ленточкой.

Предпоследний этаж предсталял собой небольшой лабиринт из тихих коридоров с запертыми дверьми. Руди осмотрел его, от случая к случаю, еще в первые недели пребывания. В коридорах не было заметно явных средств наблюдения, как и менее очевидных, и когда он однажды вечером открыто отправился на прогулку по пятому этажу, это не вызвало никакой реакции у обитателей палат. Что, конечно, само по себе еще ничего не доказывало.

Руди спокойно обошел пятый этаж, осматривая запертые двери. Некоторые покрывала пыль, несмотря на все старания миссис Габриэль, но две были чистые и блестящие, а их большие латунные замки испещрили царапины – явно не одно поколение тыкало, не попадая, ключом. Он вскрыл одну дверь с помощью карандаша и крючка, отломанного от вешалки, и медленно повернул ручку. На косяке ничего не заметил. Ни проводов. Ни контактов, блестящих или тусклых. Он раскрыл дверь, вошел и закрыл ее за собой – одним движением.

В окна лился свет фонарей пятью этажами ниже, слабо проступала комната, заставленная от пола до потолка картотеками. В середине были стол и стул. В углу – подставка, чтобы добираться до верхних ящиков. В уголке каждого ящика горели крошечные цифры – тайники внутри хранили электронные замки с комбинациями цифр. Угадывать не было смысла. Руди открыл дверь, попятился в коридор, снова закрыл, перешел к следующей.

Внутри – новые стул и стол, а на столе – компьютерный монитор, на экранной заставке – двое котят, играющих с картонной втулкой от рулона кухонной бумаги. Руди долго стоял спиной к двери, глядя на играющих котят.

Ему пришло в голову, что лишь на первый взгляд он уже неделями просто просиживал штаны, а на самом деле вел сложный диалог с мистером Селфом. А через мистера Селфа – с людьми, которые на самом деле управляли «Смитсоновскими палатами». Он спросил себя, сколько уже здесь стоит этот компьютерный монитор с умилительной заставкой в ожидании, когда он взломает дверь. Это была такая прозрачная и очевидная приманка, что, казалось, ничего особенного не случится, если он подойдет к столу, сядет и смахнет жестом котят.

Компьютерное меню было до смешного коротким. Только операционная система и три файла-таблички. В первом – список названий и длинных чисел. Банки и коды доступа к счетам. Второй заполняли случайные на вид пятизначные группы цифр, очевидно, зашифрованные. Третий – смесь зашифрованных групп и наборов символов в клере. Список платежей?

Руди посмотрел на экран. «Смитсоновские палаты» были черным банком, источником средств для тайных операций, от которого можно отречься в критическом случае. Хочешь внедриться в профсоюз, а для операции нужны наличные? Зайди в «Смитсоновские палаты» и больше не беспокойся ни о чем. Нужно уладить вопрос с кончиной (политической, религиозной или физической) проблемного имама? «Смитсоновские палаты» выделят нужные деньги.

В этом, конечно, не было ничего из ряда вон выходящего. Разведка – настоящий мир разведки, а не то, о чем отчитываются политикам, – работает с черными деньгами, подозрительными фондами, финансами, безостановочно перетекающими с континента на континент на случай, если кто-нибудь на них наткнется. По-настоящему интригующим аспектом было то, что ему позволили открыть этот факт, после чего не уволокли обратно в комнату. Вот он вполне удобно устроился, может распоряжаться четырнадцатью с половиной миллионами швейцарских франков – как всегда, самая надежная валюта Европы – буквально по мановению руки. Он обнаружил, что с грустью осознает: это не похоже на деятельность национальной разведывательной службы.

С другой стороны, подумал он, возможно – только возможно, – это деятельность национальной разведывательной службы, столкнувшейся с такой причудливой и из ряда вон выходящей ситуацией, что на нее возможен только причудливый и из ряда вон выходящий ответ.

Он долго сидел и смотрел на страницы с цифрами. Куда дольше, чем, строго говоря, стоило бы. Это был такой очевидный прием, что казался почти комичным, но он открывал бездну возможностей. Руди терзала не столько нерешительность, сколько попытки продумать все возможные последствия.

Наконец он покопался в карманах и нашел брошюру, которую вчера сунул ему в руку кришнаит на Лейстерской площади. Посидел еще мгновение с ручкой в одной руке и брошюрой в другой, потом начал копировать список банковских кодов.

Следующие несколько дней прошли довольно приятно. Руди казалось, он ощущал в Палатах какое-то облегчение. Мистера Селфа было почти не видно. Миссис Габриэль даже несколько раз улыбнулась ему. Он чувствовал, что они знают, что он сделал, и что они знали, что он знает, что они знают. Он еще не понял, какой оборот приняла игра, но он словно заключил с этими людьми и теми, кто их контролирует, какое-то негласное соглашение, и они остались довольны.

Он продолжал прогулки, засунув в носок сложенную брошюру кришнаитов. Не тратил времени, но набирал обороты.

Одним бодрым весенним утром он вышел из Палат без единой мысли в голове и прошелся по Стрэнду в Ковент-Гарден.

Как обычно, там было множество туристов и служащих во время обеденного перерыва. Руди побродил среди них, сунув руки в карманы, небрежно оценивая местность, наслаждаясь шумом и гамом обычных людей.

Когда он пересек Пьяццу у Королевской оперы, то оказался позади двух молодых женщин – офисных работниц, судя по одежде, – что шли бок о бок, погруженные в беседу. У одной женщины была кожаная наплечная сумка, опрометчиво оставленная открытой, и из нее торчало что-то, очень напоминающее верхнюю половину кошелька.

Руди сделал шаг шире и, проходя мимо женщины, наблюдал, как его правая рука вытянула кошелек из сумки. Он подумал о мистере Бауэре, миссис Габриэль, мистере Селфе и их невидимых начальниках и так же естественно отстранился от женщин, неторопливо зашагав под углом.

Только на Кембридж-серкус он решил взглянуть одним глазком на кошелек и тут же осознал свою ошибку. Кошелек был покрыт тысячью крошечных пластиковых волосков, напоминавших твердую липучку, и, как только Руди взял его в руку, волоски распробовали его ДНК, не узнали его, и кошелек зарядился.

В плане охранных мер это было дешевое решение, из тех, что покупают на рынке. Оно бы сработало только на рискового воришку – волоски легко можно было обмануть, надев перчатки. Но Руди не подумал надеть перчатки, и если теперь он попробует заглянуть в кошелек, то сдетонирует капсула с краской, и он будет гулять по центру Лондона с лицом флуоресцентно-зеленого цвета. Не сбавляя шаг, он опустил кошелек в урну и пошел дальше.

Теперь останавливаться было нельзя. Он в городе с самым большим количеством способов слежения в стране, обладающей самым большим количеством способов слежения во всей Европе, так что, несомненно, кража кошелька где-то уже записана.

Но у него имелось небольшое преимущество. Он знал правду о слежении. С рассветом GWOT народы Запада – не считая Соединенных Штатов Америки, где либертарианцы носили ружья и применяли их при встрече с камерами для выражения своей свободы, – решили создать параноическое государство, где каждый шаг каждого гражданина записывается, классифицируется и снимается – если тебе нечего скрывать, то не о чем и беспокоиться, так что иди на хрен.

Повлияло ли это как-то на GWOT или нет, было вопросом спорным, но один момент в параноическом государстве обычно недооценивают. Слежение – очень трудоемкое предприятие.

Попросту не хватало людей, чтобы следить за всеми камерами. Они висели на каждом магазине, на каждом автобусе, в поезде, театре и общественном туалете, на каждой улице, переулке и закоулке. Компьютеры с распознаванием лиц, походок и языка тел могли решить часть проблем, но их было относительно легко обмануть и дорого закупать, а времена уже несколько десятилетий назад настали тяжелые. Дешевле посадить за мониторы людей. Но ни в одной стране на Земле не было настолько мощной службы безопасности, настолько мощных полицейских сил, чтобы следить за всеми трансляциями в прямом эфире. И их отдавали на аутсорсинг. Частные охранные фирмы вовсю демпинговали. В больших магазинах были собственные службы безопасности, но их интересовали только те люди, что входят и выходят из магазина, а не прохожие на улицах. Так что вместо единого всевидящего ока якобы всеохватная карта наблюдения Лондона на самом деле была лоскутным одеялом из районов и юрисдикций, и, хотя по закону записи должны быть доступны для сил закона и порядка, во многих диспетчерских на самом деле сидели скучающие иммигранты с плохой зарплатой, плохой подготовкой и отсутствием мотивации.

Женщина, чей кошелек он украл – и которая была теперь больше чем в полумиле от него, – скоро заметит пропажу, если уже не заметила. А потом… что ж, остается только гадать. Либо пожмет плечами и забудет, ведь с этим приходится мириться, если живешь в Лондоне, – ее карточки заблокируют, а наличных у нее с собой было немного, если вообще были, – либо обратится в полицию. Здесь это означает – если она не подойдет к патрульному бобби и не сообщит о краже на улице – посещение «Вест-энд-Централ» на Чаринг-Кросс. Кому-то придется принять заявление, заявление обработают, назначат следователей. Руди думал, что даже если кто-то в «Вест-энд-Централ» отнесется к краже кошелька хоть сколько-нибудь серьезно – а теоретически он должен был это предполагать, – то у него оставался час от момента кражи до того момента, когда проверят камеры в том месте, где она произошла. После этого его лицо будет размещено на досках объявлений, его параметры попадут в сеть, и было слишком рискованно считать, что те, кто похитил его из Палмсе, не следят за этим.

Итак. Час. Вообще-то уже не больше сорока пяти минут. Руди неторопливо плыл с толпой до Оксфорд-стрит, паникуя внутри.

Когда оставалось тридцать минут, Руди нырнул в паб. Внутри было темно, единственное освещение – от игровых столов и впечатляющей стойки. Еще паб был под завязку забит обедающими. Очевидно, здесь не хватало персонала, чтобы вовремя убирать столы, и он ради маскировки подхватил брошенные полкружки пива и просочился через толпу.

Еще через десять минут он целиком обошел паб. За столом в дальнем углу сидела небольшая компания молодых бизнесменов, слегка пьяная и слегка шумная, с пиджаками на спинках стульев, ослабленными галстуками и закатанными рукавами. Руди задержался за соседним столом ровно настолько, чтобы сунуть руку в карман пиджака и достать телефон, затем пробрался через толпу, пока не оказался у двери.

Здесь была загвоздка: телефон оказался новенькой «Нокией», а в число ее мер безопасности входил маячок, который владелец носил на одежде. Если телефон удалится от маячка больше чем на двадцать метров, то магнитоэлектронная память SIM-карты расплавится и устройство станет бесполезным. Руди вызвал браузер телефона, как можно незаметнее извлек брошюру из носка и начал вводить последовательности цифр.

Пять минут спустя, оставив телефон под стулом, он уже был на улице, снова на ходу, окончательно миновав точку невозврата. Одна из последовательностей связала его с защищенным анонимайзером. Другая – с банком на Каймановых островах. Третья привела к счету, где он в последние месяцы хранил собственные сбережения, подчиняясь зудящей паранойе. Еще одна создала в банке новый счет. А остальные перевели на этот новый счет все содержимое черного банка «Смитсоновских палат». По всему Кингс-Бенч-уок и где-то еще сейчас вовсю звенит тревога.

Перед тем как покинуть паб, он погуглил ближайший магазин телефонов. Это оказался магазин, торговавший прессой, через пять дверей дальше по улице. Он вошел, назвал продавцу код покупки, которую сделал с украденного телефона в пабе, и тот выдал пачку из десяти одноразовых телефонов, за каждый из которых уже была внесена предоплата пятьсот фунтов.

Первым телефоном он воспользовался в дешевом магазине одежды по соседству. Джинсы, футболка, новые кроссовки, флисовая кофта с молнией, невзрачная темно-синяя куртка из парусины. Некоторое время колебался купить или не купить шляпу, уже вступая в игры разума с теми, кто будет его искать. Одно из первых правил Фабио, как уходить от наблюдения, – изменить внешность, но для того, чтобы скрыть лицо, чаще всего покупают шляпу. Зная об этом, ищейки будут обращать особое внимание на людей в шляпах. Сейчас ему нужна была новая внешность, только чтобы незаметно покинуть магазин, а не чтобы привлекать внимание. С другой стороны, те, кто будет его искать, знают, что он обучен этим приемам, а следовательно, шляпу ожидать они не будут. С третьей стороны, они знают и об этом и будут искать того, кто выходит из магазина в шляпе… А, к черту. На фиг шляпу. Он докинул к покупке нижнее белье и носки, купил брезентовую наплечную сумку, провел телефоном у кассы, чтобы расплатиться, и в примерочной кабинке магазина переоделся в новую одежду.

Вернувшись на Оксфорд-стрит, он прошел несколько сотен метров и свернул на боковую улицу, потом на другую и еще на одну. На углу следующей улицы попался туристический магазин. Он зашел, купил крепкие ботинки для походов, еще одну кофту и тяжелую водонепроницаемую куртку. Переоделся в них прямо в магазине, предыдущие покупки сунул в наплечную сумку и спустя десять минут снова был на улице.

Никаких такси – их слишком легко остановить: двери блокируются центральным замком. То же самое с автобусами.

И тут ему в голову пришла одна мысль, и он замер на улице как вкопанный. Думал он долго. Так долго, что пришлось повернуться и уставиться в витрину ближайшего магазина, чтобы не привлекать внимания. На самом деле это был не магазин, а витрина фирмы графического дизайна, и он обнаружил, что играет в гляделки с весьма озадаченной секретаршей. На задворках разума возникло желание постоять и посмотреть, когда секретарша наконец испугается незнакомца, который пялится на нее с улицы, и вызовет полицию.

Он огляделся. Никто не казался особенно подозрительным. По крайней мере, не больше среднестатистического лондонца. Никаких признаков, что кто-то рядом не такой безобидный, каким пытается казаться. Никаких намеков, что вроде бы незнакомые между собой прохожие на самом деле действуют сообща. Он почувствовал, как с плеч потихоньку сползает гора. Сказать по правде, думая о том, что сейчас произошло, он чувствовал легкое возбуждение. Ему предстоял последний, необратимый шаг в неизвестное, акт веры в собственную правоту.

Он сделал глубокий вдох и остановился на краю тротуара.

Поймал такси и скрылся.