Давным-давно больше всего на свете он хотел только одного – стать шефом.

Он даже помнил день, когда пустила корни эта одержимость. Это был его восьмой день рождения – когда отец наконец уступил и установил спутниковую тарелку. А значит, через два года после того, как от них ушла мать, в ужасе от решения отца снова перевезти семью, чтобы стать рейнджером в рахвуспарке Лахемаа.

Отец Руди учился на архитектора, но, насколько Руди знал, по специальности никогда не трудился. Зато сменил множество мест, которые не подходили ему ни по образованию, ни по темпераменту. Работал в таллинских доках. Охранником на железной дороге. Переучился на авиадиспетчера. Жил в сквотах и колониях анархистов. Даже, говорили родственники, недолго побыл политиком; Руди мог легко проверить семейную легенду, но так и не удосужился этого сделать. Правда или неправда – какая разница?

По семейной хронологии отец Руди познакомился с его матерью, когда водил автобус в Таллине. Иногда, когда он напивался, старик рассказывал двум сыновьям о молодой красавице, которая ждала каждое утро на остановке «Пронски» в Нарва-маантэе, возвращаясь домой после смены в Hotell Viru, как она засыпала на сиденье, как потертое пальто скрывало ее форму горничной. Когда он напивался вдрызг, что случалось все чаще по мере того, как росли Руди с братом, он пускался в лирические воспоминания о ее волосах – длинных, красивых, цвета полированного красного дерева, о ее коже – цвета молока и без единого изъяна, о ее глазах – лишь слегка скошенных по краям, выдававших лопарские гены в ее роду, привнесенные когда-то давным-давно. Ни Руди, ни его брат не припоминали никакой выдающейся красоты, хотя однажды нашли у задней стенки отцовского шкафа стопку фотографий низкорослой молодой женщины, старомодно одетой, с темными волосами; судя по выражению лица, она была чем-то недовольна. Они пришли к выводу, что это наверняка какая-то старая подружка отца.

Фотографий свадьбы не осталось – по крайней мере, Руди их никогда не видел. Ему приходилось мириться с историями отца о сотнях гостей, большом зале, снятом для торжества в Viru, о его матери, выступающей, словно королева, через этот зал, куда после медового месяца она вернется в одежде уборщицы, толкая перед собой полировальную машину для пола.

По большому счету, это было чудо, что их отец вообще женился, тем более что согласился осесть в Таллине и остаться на работе водителя дольше чем на год. Надо было платить за свадьбу – его и ее родители умерли, надо было платить за квартиру, а примерно через год родился старший брат Руди Ивари, и, когда Ивари исполнился год, терпение отца лопнуло, и он переехал с семьей в Тарту, где устроился машинистом поезда.

В Тарту, на празднике песни в эстонском университете, и начался долгий и незамысловатый роман отца Руди с балтийскими языками. Он говорил, что слушал эстонских, латвийских и литовских певцов на фестивале со слезами на глазах. Ивари, который помнил посещение этого конкретного фестиваля, хотя ему и было всего четыре года, добавлял, что старик все время был пьян до беспамятства.

Неважно. Когда родился Руди, семья жила в трехкомнатной квартире в Пярну, где старик работал на нескольких стройках, чтобы оплачивать растущую коллекцию книг о языках. Именно в этот период и появился Руди – совершенно незапланированный, любил поддразнивать его Ивари, – и старик снова обнаружил, что семья стала его якорем, который он не мог позволить себе поднять, чтобы унестись дальше.

Когда Руди об этом думал – нечасто в последние дни, – то удивлялся, почему мать ничего не сделала. Он смутно помнил стоическую женщину, терпеливо переносившую все семейные невзгоды, все спонтанные смены работы. Могла же она что-нибудь сделать, думал он. Он жалел, что плохо ее помнил; ему казалось, нужно было быть выдающейся женщиной, чтобы терпеть все это так долго.

Они теснились в квартире в Пярну шесть с половиной лет – дольше его отец с момента выпуска не задерживался нигде, – а затем в один роковой вечер отец вернулся домой после смены на стройке, съел ужин, сел перед телевизором, раскрыл газету и увидел объявление о наборе рейнджеров в парк. И это искушение, как понимал Руди, оказалось для него непреодолимым.

Сейчас добраться до национального парка легче, чем в детстве Руди. Тогда страна все еще не пришла в себя после многих лет в роли советского сателлита, денег не хватало, так что надо было ехать на машине или отправляться из Таллина на автобусе с пересадками, или добираться поездом до Раквере или Тапа и там садиться на автобус.

Теперь от Таллина до информационного центра в Палмсе вела специальная трамвайная линия. Путешествие занимало два часа; в это время года трамвай был практически пуст, не считая местных, возвращавшихся с покупками, и пары новозеландцев впереди, совершенно одинаковых в теплой одежде и с походными рюкзаками. Руди сидел в хвосте с туристической сумкой, которую засунул под сиденье, и периодически вытирал запотевшее окно, чтобы взглянуть на проплывающий мимо пейзаж.

Он не помнил, когда в последний раз видел эту сельскую местность. Четыре года назад. Может, пять. Он успел сбиться со счета. Что с ним с тех пор случилось? Он повидал континент, сопроводил немало Посылок, неплохо заработал. Приготовил много блюд в «Ресторации Макса». Нашел отрубленную голову в камере хранения в Берлине. Есть чем похвастаться при случае.

Он закрыл глаза и откинулся на спинку. Может, он переработал Курьером; Ситуации начали сливаться друг с другом. Он не помнил, чем занимался, когда уезжал отсюда в последний раз. Вернулся на кухню Макса, это точно, но дальше что? Куда? Андорра? Падания? Ульстер? Может, стоит спросить Брэдли: «Централь» наверняка где-нибудь хранит все его данные. Скажет, что хочет написать мемуары.

Боже. Ему нет и тридцати, а он уже готов выходить на пенсию.

Когда трамвай остановился на конечной, в Палмсе шел мокрый снег. Руди постоял на мостовой. Старый особняк с розоватыми стенами и красной черепицей как будто совсем не изменился. Ему пришло в голову, что прошло по меньшей мере четыре года с тех пор, как он слышал, чтобы кто-то произнес хотя бы слово на его языке.

Он обошел информационный центр, подойдя к боковому входу, и набрал код у двери. Улыбнулся и покачал головой; прошло десять лет, а они так и не сменили пароль.

Дверь в кабинет Ивари наверху была распахнута. Его брат сидел за столом, сосредоточившись на документе, который он набирал на большом и устаревшем текстовом процессоре. Он был не очень высокий, но очень крепкий, как дубовый стол. Он сидел в голубом комбинезоне с открытым воротником – форме рейнджера и щурился на экран процессора, пока печатал двумя пальцами, мучительно медленно, выискивая каждую букву. Руди прочистил горло, и Ивари поднял взгляд, и мгновение они оба молчали, только Руди неловко пожал плечами.

– Заходи, – сказал Ивари, возвращаясь к клавиатуре. – Надо закончить, – он махнул рукой в угол комнаты. – Угощайся кофе.

Руди поставил сумку у дверей, подошел к кофе-машине и налил себе чашку. Ивари снова начал печатать. Руди побродил по кабинету. На стенах были постеры в рамках с рекламой парка, распечатки статей о парке, фотографии Ивари с разными знаменитостями и шишками. Снимки показались ему любопытными, потому что на большинстве из них Ивари стоял в одинаковой позе. На одном снимке он, рядом с президентом и премьер-министром в дебрях парка, показывал на что-то в отдалении. На другом стоял очень близко к Эмме Коркоран, английской актрисе, и показывал на что-то в отдалении. На третьем – рядом с Витольдом Грабянским, польским олимпийским чемпионом по бегу на полторы тысячи метров, показывал на что-то в отдалении.

– На что ты показываешь на всех фотках? – спросил Руди.

Ивари трудился над документом, сгорбив плечи.

– На что-то. Ни на что. Фотограф просто говорил куда-то показывать и выглядеть отважным, – он фыркнул. – Отважным. Скажите, пожалуйста.

– И как тебе Грабянский?

Иван пожал плечами.

– Вроде ничего. По-моему, мы друг другу и сказали не больше пяти слов.

– А что насчет президента?

Ивари снова фыркнул и продолжал печатать, каждую букву отдельно, щурясь то на экран, то на клавиатуру.

– Вижу, покрасил, – сказал Руди, оглядывая кабинет.

Ивари кивнул, выбрал клавишу и опустил на нее палец.

– Три года назад.

Намек понят. Руди сел в одно из удобных кресел для посетителей и посмотрел на брата. У Ивари была простая приятная внешность и светлые волосы, как у отца, и форма шла ему куда больше, чем их старику.

– Как Франсес?

– Очень хорошо, спасибо.

Последний раз Руди был здесь на свадьбе Ивари. Он остался на пять дней, а потом смутное ощущение, что кому-то и где-то нужна его помощь, увело его обратно в Реальный Мир – так он о нем думал в те дни. Он заметил, что думал так вплоть до недавнего времени. А именно – ровно до момента, когда открылась дверь той камеры хранения в Берлине.

Он встал и подошел к окну. Снегопад усилился, он уже не видел улицу за завихрениями снежинок.

– Как Краков? – спросил Ивари, выбирая другую клавишу.

– По колено в английских туристах.

– Я слышал про волнения.

Руди пришлось покопаться в памяти, потом он понял, что Ивари имеет в виду футбольный матч Англия – Польша два года назад.

– Это было на другом конце города, – сказал он. – Не думаю, что за ту неделю к нам в ресторан зашел хотя бы один англичанин.

– По новостям все казалось жутко.

Это и было жутко. Погиб один полицейский и арестовали почти семьсот фанатов – как английских, так и польских. Руди в те дни участвовал в Ситуации в Эльзасе и вернулся в Балице как раз вовремя, чтобы увидеть, как несколько взводов полицейских сопровождают из страны английских болельщиков. Он уже почти забыл об этом.

– В новостях всегда всё показывают хуже, чем есть, – сказал он.

Ивари кивнул, нашел кнопку сохранения и нажал. Экран очистился, он обернулся и посмотрел на брата.

– Есть хочешь?

– Умираю с голоду, – согласился Руди.

Ивари с женой жили в одном из служебных зданий поместья Палмсе – некогда доме фон Паленов, семьи купцов, которые переехали из Эстонии в Германию после Первой мировой войны, но оставили мызу Палмсе – сам особняк в стиле балтийского барокко – и винокурню, служившую нынче отелем, а также старую конюшню, где разместился информационный центр парка. Руди помнил, как отец рассказывал ему, что один из фон Паленов – он не помнил который – был астрономом и в честь него назвали кратер на Луне. Его отцу казалось, что это чудесно – когда в честь тебя называют кратер на Луне. Руди помнил, что его это не так впечатлило, хотя, если задуматься, достижение неплохое. По крайней мере, более долговременный памятник, чем даже самый хороший обед.

Когда его увидела Франсес – он снимал парку и ботинки в прихожей и потому был занят, – она закричала на английском: «Руди, ты засранец!» Произнесла она это с акцентом – «зарсранец». Франсес была большой цветущей австралийкой и обожала восточные халаты с галлюцинаторными узорами, и когда она прижала Руди к своему внушительному бюсту, ему показалось, что его давит энергичная мигрень.

Она схватила его за плечи и отодвинула на расстояние вытянутых рук – то есть немалое, – чтобы наклонить голову в одну сторону, потом в другую и толком его рассмотреть.

– Сколько уже прошло? – спросила она его на хорошем эстонском.

– Немало, Фрэнки, – признался он на английском. Он попытался пожать плечами, но в тисках ее рук не мог пошевелиться. – Мне жаль.

– Я надеюсь, что тебе жаль, солнышко, – сказала она. Затем улыбнулась радужной улыбкой – которая, когда-то признался Ивари, и похитила его сердце, – и снова нежно прижала его к себе. – Рада тебя видеть, малыш.

– Рад приехать, – ответил Руди. Он подозревал, что Франсес что-то знала о его работе Курьером. Она всегда, чуть что, бросалась в объятия и давала волю рукам, но когда он начал работать на Централь, то, по его ощущениям, эти объятия как-то изменились, хотя он не мог объяснить, как именно, – словно бы она опасалась за его безопасность. А может, он это сам себе придумывал.

– Итак, – сказала она, наконец освобождая его, чтобы он мог снять второй ботинок и найти в деревянном ящике у двери тапочки, – сколько мы будем иметь удовольствие принимать тебя в этот раз?

Она так и не простила его за бегство сразу после свадьбы.

– Ближайшее будущее я проведу с вами, Фрэнки, – сказал он, наконец отыскав любимую пару тапочек и надев. Он стоял в прихожей, улыбаясь ей, чувствуя себя не в своей тарелке – слишком долго он проходил в ботинках, – но счастливый. – Я в отпуске. Можно сказать, в творческом.

Франсес улыбнулась и кивнула, словно понимала, о чем он говорит.

– Ну это же замечательно, а то мне уже надоело готовить на этих двоих.

У Руди екнуло в груди.

– Двоих?

– Кто там? – раздался сварливый голос из гостиной, и, шаркая тапочками, в прихожую вышел старик в джинсах, толстовке на два размера больше и бейсболке с рекламой-голограммой «Аэрофлота». В руках у него был стакан, наполовину наполненный янтарной жидкостью, – почти наверняка «Чивас Ригал», его излюбленный напиток. – О, – сказал он, когда увидел Руди.

Сердце Руди мягко ушло в пятки, как недавно установленный лифт.

– Привет, Тоомас, – сказал он отцу.

Франсес попросила Руди что-нибудь приготовить, и ему не хватило духу отказать, так что он десять минут копался в холодильнике и морозилке, пока не нашел свиную корейку, которую можно было нарезать толстыми кусками и отбить для эскалопов, а также пару черствых булок для панировки. Не совсем кордон блю и далеко не эстонское блюдо (да и в любом случае он не смог бы искренне заявить, будто эстонская кухня совершила кулинарный переворот в мире), но он устал, а эскалопы он мог приготовить, даже если мозг на нейтралке.

– Сколько он уже у вас? – спросил он, обрабатывая свинину мясным молотком.

Франсес, пока чистила картошку у раковины, бросила взгляд на дверь.

– Старик? Пару дней.

– Все еще живет в Муике?

Она покачала головой.

– Переехал пару лет назад в зону особого управления в Аасуметса. Купил там себе приличный домик. Нашел милую хаусфрау, чтобы она за ним присматривала, хотя сама я ее не видела.

Руди слышал, как в гостиной отец поет Ивари латвийскую народную песню.

– Вроде все хорошо, – сказал он. Франсес посмотрела на него.

– Без обид, малыш, но это ты должен спрашивать у него.

Руди пожал плечами.

– Мы о таком не разговариваем.

Франсес отложила картофелину и скрестила руки на груди.

– Может, стоит попробовать, нет?

Руди взмахнул для убедительности молотком, но не нашел слов, чтобы подкрепить жест, и продолжил отбивать кусок свинины на разделочной доске.

– Ты же должен был понимать, что есть шанс, что вы с ним здесь встретитесь, – сказала Франсес.

– Нет добра без худа, – пробормотал Руди.

– Мы все просим его уйти на пенсию, но он отказывается, – сказала Франсес. – Он любит это место. То и дело отправляется бродить по болотам и чаще. Аарво – это наш новый директор – говорит, что старику пора уходить, но не осмеливается его уволить.

– Похоже, этот Аарво – типичный бесхребетный слюнтяй, которыми Тоомас всегда вертел, как хотел, – сказал Руди.

Она снова перестала чистить картошку и показала на него через кухню ножом.

– Эй, милый мой, не забывай, сколько лет за спиной у твоего папы.

– Мои детские годы точно именно там, – ответил Руди.

– Он знает это место как свои пять пальцев, – сказала она, снова ткнув ножом. – У них нет никого с его опытом, и, когда он уйдет, они еще намучаются, пока найдут человека, который так же любит лес.

– Каждый эстонец любит рахвуспарк, Фрэнки, – ответил он. – Это часть нашего наследия. У поляков то же самое с Беловежской пущей.

– Не поняла?

– Это большой лес на границе Польши и Литвы. Последний древний лес Европы. Поляки его обожают, Фрэнки. Там и дикие кабаны, и зубры, и дикие кони, и бобры, и кто знает – может, и медведи, и волшебники, и зеленые человечки, и Элвис с Мадонной в придачу. Это символ национальной гордости. Точно так же с парком.

– Ивари говорит, так было не всегда.

Руди отмахнулся молотком.

– Это при русских. Пошли они на хрен, – он посмотрел на кусок свинины, который отбивал, и вдруг вспомнил Яна, который делал то же самое в отеле в Зоне. На нем все еще были часы Яна, хотя за прошедшие годы моменты, когда он вспоминал, чьи они на самом деле, случались все реже и реже. При мысли о Яне на ум приходили венгры, а потом и «Ресторация Макса».

– Руди?

Он поднял взгляд.

– Да?

– Ты в порядке, да? – спросила Франсес.

– Просто задумался. – Он подбросил мясной молоток, так что тот перевернулся в воздухе, и при падении поймал за рукоятку. Это сложнее, чем кажется: из-за тяжелого бойка инструмент вращается непредсказуемо, и, если не будешь осторожен, рискуешь получить в лоб. Он много упражнялся на разных кухнях в течение многих лет, но краем зрения не заметил, чтобы на Франсес это произвело особенное впечатление. – Давай уже доготовим.

Его отец не снимал кепку весь ужин. И подгонял Ивари, чтобы тот доливал в его стакан «Чивас». Он поглядывал на Руди, словно присматривал за сбежавшим каторжником, который вломился в дом и потребовал, чтобы его накормили. Отпустил немало шуток о поляках, за которые, невзирая на возраст, ему бы переломали ноги в любом баре Кракова. Чтобы подчеркнуть какую-то одному ему понятную мысль, он настаивал, чтобы частично разговор за столом шел на литовском – языке, на котором Ивари и Франсес не разговаривали вовсе, а Руди имел о нем только рудиментарное представление. Он грубил, критикуя еду. Руди не стал говорить, что Фабио давно сделал ему прививку против любой критики.

Тоомас всегда был маленьким и жилистым, но теперь он будто одеревенел. Теперь в нем чувствовалась неуловимая сухая крепость, словно он был старым деревцем, гнувшимся под ветром десятки лет, но выстоявшим. Кожа его задубела от ветра, глаза стали узкими и скрылись в гнезде морщин, и долгие годы оставили ему тонкие злые губы, вокруг которых он растил бородку. Давно, когда Руди было лет десять, Тоомас говорил ему, что кто-то назвал его вылитым «балтийским рыцарем». Тогда Руди был еще маленький, чтобы понимать, что за чертовщину он несет, но теперь он думал, что сравнение не было таким уж натянутым. Балтийский рыцарь, который переживает тяжелые времена, обреченный умирать в нужде и безумии, ганзейский Кихот.

– И когда ты возвращаешься в Польшу? – спросил Тоомас, когда Ивари собрал тарелки и ушел на кухню заварить кофе.

– Не знаю, вернусь ли, – ответил Руди. – Последние полтора года я жил в Берлине, – и он пожалел о сказанном, как только название города покинуло его губы.

– Германия, – задумался Тоомас. Земля предков властителей Эстонии. Тех, что были до русских. Тех, что среди прочего построили мызу Палмсе. Он сидел и смотрел на Руди из-под козырька кепки. Голограмма создавала иллюзию, будто авиалайнер «Аэрофлота» вылетает у него изо лба.

– Ох, папенька, – вздохнула Франсес. – Ты можешь просто порадоваться, что Руди с нами?

– После того как он жил с sakslane? – спросил Тоомас, по-стариковски заносчиво поджав губы. – Пожалуй, нет.

– Это же по работе, – сказала она, и Руди взглянул на нее и склонил голову набок, не зная, то ли она хотела разрядить обстановку, то ли действительно знала, зачем он был в Германии. Он ей точно не говорил.

Тоомас фыркнул.

– Если есть выбор, нормальный человек откажется.

– Может, у него не было выбора.

– Прошу прощения, – сказал Руди. – Давайте не будем забывать, что я тоже здесь, а?

Тоомас фыркнул.

– Все равно ты никогда не умел постоять за себя, – он взял стакан и неопределенно помахал им, глядя на Руди. – Налей мне, poiss.

– Пошел ты, vana mees. Сам себе наливай.

Франсес пронзила его взглядом, и он поднял руку, извиняясь.

– Вы и на свадьбе вели себя так же, – сказала она изумленно, переводя взгляд с одного на другого на разных концах стола. – Не успели провести в обществе друг друга и пяти минут, как уже кричали. Господи боже, что с вами не так?

– Со мной всё так, – сказал отец Руди, откидываясь и складывая руки на груди с самодовольным видом.

– Это тебе твоя подружка говорит, а? – сорвался Руди и заметил, как самодовольства на лице Тоомаса поубавилось.

– Руди! – сказала Франсес. – Довольно. Вы оба гости в нашем доме, и я никогда вам не прощу, если будете так себя вести.

Руди и Тоомас продолжали буравить друг друга взглядами. Не отрывая глаз, Руди ответил:

– Прости, Франсес. Я был груб.

Франсес посмотрела на Тоомаса.

– Папенька? Ничего не хочешь сказать?

Тоомас отодвинулся на стуле и встал из-за стола.

– Надо поссать.

Уходя из столовой, он задел Ивари, который возвращался из кухни с подносом, уставленным кофеваркой, чашками, сахарницей и бутылкой с молоком.

– Налей мне, poiss, – пробормотал Тоомас, проходя мимо.

Ивари взглянул на Руди и Франсес.

– Итак, – сказал он, когда Тоомас закрылся в туалете, оказавшись вне зоны слышимости. – Какой счет?

Франсес посмотрела на Руди:

– Серьезно. Что с вами двоими не так?

– Он мой отец. Я его сын, – он пожал плечами. – Что я могу сказать?

– Ну, для начала перестань быть таким гномическим, – сказала она на английском.

– Гномическим? – переспросил Руди, чувствуя улыбку. Франсес воззрилась на него.

– И?

– Ты неправильно использовала это слово.

– Откуда ты знаешь? Ты даже не носитель языка.

– Ты тоже.

Франсес швырнула в него салфеткой, та раскрылась и приземлилась посреди стола, но теперь все трое снова улыбались. Она покачала головой.

– Если вы будете продолжать в том же духе, я вас обоих чем-нибудь побью, – сказала она. – А если я кого-то бью, это бывает больно.

В это он поверил с легкостью.

– Ударишь больного старика?

– Он не больной старик, – с ходу ответила она, не подумав. – Он демон.

Она замолчала и посмотрела на Ивари, который ставил поднос с кофейными принадлежностями на стол, и на Руди, который ухмылялся и показывал на нее пальцем. Вздохнула.

– У меня от твоей семьи голова болит, – пожаловалась она мужу.

– У меня тоже, – согласился Ивари.

– Что он вообще здесь делает? – спросил Руди.

Франсес посмотрела на Ивари, который ответил:

– Он поругался с Марет. Это его…

– Да, – сказал Руди. Ивари пожал плечами.

– Заявился позавчера с рюкзаком. Сказал, что у него какое-то дело к Аарво, и ему нужно остаться на пару ночей. И надо отдать ему должное, у него правда было дело к Аарво.

– Это же его типичное поведение, Ивари, – устало сказал Руди. – У него назначена где-нибудь встреча, он искусственно создает ссору и хлопает дверью, а на самом деле просто едет на встречу. Он поступал так всю жизнь. Ты еще не догадался?

Франсес оскалилась на него.

– Не смей так разговаривать с моим мужем.

– Кофе? – спросил Ивари.

Руди пожал плечами.

– Так или иначе, – продолжил Ивари, наливая кофе, – Марет звонила вчера вся в слезах. Они поспорили, папенька хлопнул дверью, и она испугалась, что он сделает какую-нибудь глупость.

Руди фыркнул.

– Тоже типичное поведение.

Ивари выпрямился и мягко показал на Руди кофейником.

– Можешь умничать, сколько хочешь. Но некоторым из нас приходится проводить с ним все время.

Руди уставился на брата.

– Этим утром мне пришлось съездить в Аасуметса и лично сообщить Марет, что папенька жив и здоров и останется с нами. Она за него очень переживает. Она бы тебе понравилась.

– Только мы не встретимся, – предупредил Руди.

Франсес вздохнула и посмотрела на часы. Потом перевела взгляд на Ивари.

– Он опять за свое.

– Не знаю я, когда у него это началось, – сказал Ивари. – Он просто слишком много выпил.

– А это правда что-то новенькое, – добавил Руди.

Ивари открыл замок на двери в ванную отверткой, которую держал для этого под рукой. Они стояли на пороге и смотрели на Тоомаса, который сидел на унитазе со спущенными до лодыжек джинсами и семейниками. Голова привалилась к стене, глаза закрыты, а сам он мягко похрапывал.

Франсес, стоявшая за их спинами, произнесла:

– В первый раз это встревожило. Во второй раз это было даже забавно. Теперь? – она покачала головой. – Я на незнакомой территории. Понятия не имею.

– Что вы обычно делаете в такой ситуации? – спросил Руди, надеясь, что ответом будет: «Бросаем старого говнюка на ночь, пока из-за сидушки не перекроется циркуляция крови и у него не откажут ноги. Или пока он хотя бы не подхватит пневмонию».

– Ну, – признался Ивари, – если ты это снимешь и выложишь онлайн, уверен, у тебя будет большая аудитория.

Руди скривил лицо.

– Я боялся, что ты скажешь что-нибудь в этом роде.

Франсес добродушно опустила огромные ладони на их плечи.

– И здесь я оставляю сынов Тоомаса вершить их волшебство. С меня хватит. Спокойной ночи, мальчики.

– Как думаешь, кто-нибудь сделает это для нас, когда мы будем в его возрасте? – спросил Ивари, когда она ушла.

– Я вообще не планирую дожить до такого состояния, – ответил Руди. – А ты?

Ивари покачал головой.

– Не-а. Мы это обсуждали. Как только я до этого дойду, Франсес найдет себе модель с более качественным поведением.

– И ты ей веришь?

– А ты?

Руди задумался.

– Значит, лучше не доживать до такого состояния.

– У нас есть и гены мамы, – сказал Ивари. – С нами этого не будет.

– Нет, – согласился Руди. – Мы раньше сбежим.

– Ты, в конце концов, узнал, куда она пропала?

Руди покачал головой. Когда-то ему очень хотелось это знать, но, когда он вырос настолько, что мог что-то сделать, ему уже хватало разочарований от родителей.

– А я искал, – сказал Ивари. Руди посмотрел на него.

– И?

Брат покачал головой.

– Тебе лучше не знать.

– Ивари, – сказал Руди со всей серьезностью. – Мы стоим и смотрим на нашего отца, который заснул на толчке со спущенными трусами. Разве что-то может быть хуже?

Ивари пожал плечами.

– Ну, она уехала в Англию.

– Прошу прощения?

Ивари кивнул.

– После того как она оставила нас, она уехала в Англию. Это место называется Донкастер. Дальше я уже не знаю.

– Ты уверен, что это была она?

– О да. Политики, которые приезжали сюда и фотографировались со мной? Они всё повторяли: «Что угодно, Ивари, скажи только слово». Они это, конечно, говорили несерьезно, думали, что я буду просить денег, но время от времени я спрашивал у них о матери.

– И они не поленились поискать?

– Проверить я, конечно, не могу. Но ты только подумай, Донкастер! Либо это правда, либо кто-то мнит себя писателем.

– А у нас есть родственники в Англии? – спросил Руди, не потому, что ему было интересно, а потому, что каждая минута, пока Тоомас сидел без сознания со спущенными на лодыжки трусами, была маленькой победой над отцом.

– Я их найти не смог, – признался Ивари, сам подозрительно не торопившийся прийти Тоомасу на помощь. – Кажется, был кто-то, кто ездил в Плимут?

Руди покачал головой.

– Он вернулся. Почти сразу же.

– Я так и думал, – Ивари посмотрел на отца. – Ну что, хватит ждать?

– Камера есть?

– Есть, но разве тебе станет от этого легче?

– За последние годы бывали моменты, когда могло бы стать, – признался Руди.

– У меня тоже.

Они так и стояли бок о бок, довольно долго не двигаясь с места, и глядели на отца, пока он храпел и причмокивал на унитазе.

Наконец Ивари сказал: «Да ну все к черту», – и шагнул вперед, и Руди шагнул за ним.

Потом они удалились в кабинет Ивари, где у того была бутылка «Джонни Уокер Блю Лейбл» и вытяжка, такая мощная, что засосала бы и машину, – Франсес была против курения в доме. Ивари сходил на кухню за стаканами и графином воды, затем закрыл дверь кабинета, включил вытяжку и поставил на свой стол бутылку, стаканы, графин и маленькую керамическую пепельницу. Отодвинул свой старый стул «Аэрон» от стола, Руди досталось удобное мягкое кресло в углу рядом со шкафами.

– Ну, – сказал наконец Руди, – все прошло лучше, чем я ожидал.

– Это намного проще, когда кто-то помогает, – признался Ивари, выдвигая ящик стола и доставая «Мальборо» и зажигалку «Зиппо». Он помахал пачкой сигарет Руди, но тот покачал головой и показал брату портсигар с маленькими сигарами. – Вот Франсес мне не помогает.

– Я ее не виню, – сказал Руди, закуривая сигару. Ивари налил по пальцу виски в стаканы, протянул один Руди.

– Не забывай о воде.

– Спасибо. Откуда у тебя «Блю Лейбл»?

– О боже, – Ивари откинулся в «Аэроне» и закинул ногу на ногу, доставая сигарету из пачки. – Не поверишь, но привозит кое-кто.

– Кое-кто?

Ивари кивнул, закуривая.

– Знаменитости, – сказал он сквозь облако дыма. – Грабянский. Президент. Им неудобно посещать парк без подарков. Цветы. Фрукты. Мягкие игрушки. Флешки с их фолк-музыкой. Шоколад. – Он взял стакан и покачал. – Алкоголь, – отпил. – Самый полезный подарок.

Руди разбавил свой виски водой, отпил, добавил еще.

– Бóльшую часть мы делим между собой, – продолжал Ивари. – У Кайсы и Яана пара детишек, так что они получают все плюшевые игрушки. Михель обожает этническую музыку, так что она обычно достается ему. Цветы остаются в особняке. С ними там веселее. – Он затянулся сигаретой, выдохнул через ноздри. – Американцы подарили нам машину.

– Американцы?

– Их президент подарил нам машину. Такую маленькую, на топливных элементах. «Гуппи»? «Гумбо»?

– «Гумбольдт».

Ивари пожал плечами.

– Пользы-то здесь от нее… Поднимется хороший такой ветер – и унесет в залив. Или она навсегда исчезнет в болоте. Мы передали ее больнице в Таллине.

– Не припомню твою фотографию с президентом Соединенных Штатов, – сказал Руди.

– Нам не разрешили фотографировать, – Ивари поднял стакан в шутливом тосте. – Никому нельзя было знать, что он приезжал. Безопасность. Официально он никогда не покидает Соединенные Штаты, потому что всегда есть шанс, что какой-нибудь безумный иностранец взорвет себя вместе с ним.

– А в Соединенных Штатах, конечно же, эти шансы стремятся к нулю, – добавил Руди. Ивари покачал головой:

– Опыт был тот еще. Нас же никто не предупреждал, что он приедет, но потом я подумал и вспомнил, что в течение шести месяцев перед его прибытием у нас наблюдался резкий скачок посещаемости. Были американцы, но немало и британцев. Немцы. Поляки – поляков множество.

– Безопасность, – сказал Руди. – Оценивали вас.

– Так я подумал уже потом. А когда он уехал, три рейнджера, которые проработали у нас почти год, подали заявление об уходе. Без объяснений, без причин. Просто ушли. И ведь хорошие были люди. Непросто заменить. Нам их не хватало.

– А что у него было с охраной? – спросил Руди из профессионального интереса.

– Не было никакой охраны.

– Шутишь, что ли.

Ивари поднял руку.

– Как есть. Только он и еще три человека. Подъехали к особняку однажды утром, вышли, погуляли вокруг, зашли в центр и представились. Я не поверил. В смысле, я видел его по новостям и все такое, но, если видишь людей вне контекста, они сами на себя не похожи, понимаешь?

– Понимаю.

– И они показали мне пачку документов – и, если честно, они могли бы подделать их все на ноутбуке и распечатать принтере. Что-то от Министерства иностранных дел. Что-то с подписью президента – нашего президента, – Ивари снова покачал головой. – Ну и фарс.

– А у него что, не было своих документов?

– Президент Соединенных Штатов их с собой не носит, – Ивари увидел лицо брата и кивнул. – Да. Но если подумать, то зачем они ему? Его везде возят, так что ему не нужны права. Не нужен паспорт, потому что везде, где он находится, – американская территория, пусть и временно. Ему не нужна идентификационная карточка, потому что – будем честны – кто и где попросит его подтвердить личность?

– Ты просил.

– Одним из его сопровождающих был американский посол. У него были документы. Столько, что и горилла бы захлебнулась. На которую, кстати, был похож третий. Здоровый мужик с большим чемоданом, пристегнутым наручниками к запястью.

– Ядерный чемоданчик.

– Ну да, это я догадался. Скажи мне, Руди, в каком мире мы живем, что президенту Соединенных Штатов Америки приходится передвигаться как тать в ночи?

Руди пожал плечами. Это был мир GWOT, и в войне с терроризмом с обеих сторон не наблюдалось победителей. Неброская тактика американцев выглядела любопытно, но он готов был спорить, что всего в паре секунд рядом находилось подкрепление на случай, если бы возникла необходимость.

– Оказалось, он эстонец, – сказал Ивари. – Ну, его прапрадедушка. Хотел взглянуть на родину своих предков. У него такой странный акцент. Когда я спросил его об этом, он ответил, что родом из Миннеаполиса.

– А, этот… – сказал Руди.

– Этот. Оглобля. – Ивари сделал глоток. – А ладно, он вроде был ничего. Много спрашивал по делу – видно, что готовился. Большинство не заморачиваются. Мы ездили на побережье, и посол снимал нас, пока я показывал на Финляндию и выглядел отважным. Потом все обменялись рукопожатиями, и они уехали. Через четыре минуты появляется такая шикарная красотка с чемоданом документов, которые нам надо подписать. Отвечаю, ты в жизни не видел такой женщины, Руди. Помнишь, Чандлер говорил про епископа, который бы разбил свой витраж? Вот такая она была. Яан стоял с высунутым языком; если бы Кайса в тот день работала, а не навещала матушку в Ракевере, она бы развелась с ним на месте. В общем, все эти документы были договорами о неразглашении. Если мы кому-то расскажем, хоть кому-то, что президент приезжал сюда… ой, уже не помню. Убьют нас, наши семьи, наших собачек, наших друзей и сожгут дотла наши дома, и присыплют солью, чтобы ничего не выросло. Что-то в этом роде.

– А сам мне рассказываешь.

– Он проиграл на следующих выборах. Ну его на хер. – Ивари осушил стакан. – Еще по одной?

– Я пока не допил.

– В общем, – Ивари налил себе еще. – Через месяц примерно приезжает фура, и водитель со своим напарником выгружают этот самый «Гумбо». «Гумбольдт». Я за него расписался. Подарок от президента Соединенных Штатов, – он пожал плечами. – Мы на нем покатались по территории поместья, но пользы от него не было, так что Лиису – у нее брат хирург – отвезла его в Таллинн и отдала больнице. Кажется, они возят на нем стариков в дневной стационар и обратно.

– Но без фотографий.

– А, – Ивари повел стаканом. – Это тоже смешно. Когда он проиграл выборы – прошло около года, как он проиграл выборы, – я получаю имейл. Тяжелый такой имейл. От американского посольства. Со всеми фотографиями, которые наснимал посол. И с маленькой припиской – теперь, мол, это можно показывать, и президент будет этим гордитьс. – Ивари отпил скотч. – Как я уже сказал, ну его на хер. Если вернется, когда не будет облечен властью, тогда, может, и повешу.

Руди посмотрел на брата и склонил голову.

– Ты в порядке?

Ивари посмотрел на него и вздохнул. Затушил сигарету в пепельнице.

– Папенька.

– Ну да, – сказал Руди.

Ивари покачал головой.

– Он… он хочет, чтобы парк объявил о независимости.

– Прошу прощения?

– Он хочет, чтобы парк отделился. Стал независимым государством. Этой… как они там называются?

– Политией, – сказал Руди, чувствуя оцепенение. Ивари без энтузиазма щелкнул пальцами.

– Полития. Да.

– Ты же его отговорил? – спросил Руди. Но, увидев выражение его лица, поднял руки. – Прости. Сделаем вид, что я не спрашивал.

Ивари закурил новую сигарету.

– Несколько лет назад это сделал парк в Литве, забыл название.

Руди кивнул, хотя тоже не помнил названия. Но он включал участок огромного первобытного леса, о котором Руди ранее рассказывал Франсес.

– Недолго это продлилось, – сказал он.

– Да, но старик говорит, что они кучка любителей. Говорит, все просчитал.

Что ж, хотя бы это похоже на правду. Руди потер лицо.

– Это невозможно воплотить в жизнь. Перво-наперво нужно, чтобы с этим согласилось большинство населения, чтобы уже дальше куда-то идти.

– В эти дни в парке живет не больше семи сотен человек, Руди, – сказал Ивари. – И большинство злится, как и он, что правительству достается вся прибыль от туризма.

– Но оно же ее возвращает, – сказал Руди. – Поддерживает особняк и информационный центр. Трамвай. Дороги ремонтирует.

Ивари покачал головой.

– Как минимум в этом он прав. Мы видим смешные крохи. Получаем абсолютный минимум для выживания. Нам пришлось растерзать один из собственных «Хамви», чтобы починить остальные. А все прочее? – он пожал плечами.

– Не всегда же так было, – сказал Руди, вспоминая времена, когда он был маленький и они приехали сюда впервые. – Раньше правительство забрасывало нас деньгами. Помнишь президента Лаара? «Самый драгоценный природный ресурс Эстонии. Мы никогда о нем не забудем».

– Лаар был очень давно. Мы еще детьми были, Руди. Тогда папенька мог поехать в министерство и попросить все, что его сморщенной черной душонке угодно, и они давали. Теперь не так. Теперь мы большая туристическая курица, несущая золотые яйца, и большая часть денег попадает в чужие карманы.

– Тебя старик как будто убедил.

– Насчет денег он прав, – настаивал Ивари. – Когда я стал после папеньки старшим рейнджером, мы с правительством ладили. Они нас не облизывали, но хотя бы давали финансирование на множество проектов. Теперь я только и делаю, что обиваю пороги в Таллине, – он налил себе еще и посмотрел на стакан. – О, конечно, президент сюда часто наезжает. И премьер-министр. Куча министров. И что мы получаем? – он осушил стакан одним залпом. – Цветочки. Фрукты. Мягкие игрушки.

– Правительства меняются, Ивари.

– Не, – ответил Ивари, наливая еще. Поднял бутылку. – Хочешь?

– Да, – сказал Руди, забирая бутылку у брата. Он долил себе, поставил бутылку у ног, подальше от Ивари.

– Не, – повторил Ивари. – Теперь это вошло в практику. Этот урод – он всех научил, как мы можем помочь им устроить себе сладкую жизнь.

Руди покачал головой.

– Не сработает. Парк не сможет зарабатывать на туризме для самодостаточного существования.

– Папенька говорит о том, чтобы перенести сюда Лаулупиду.

– Праздник песни? Никогда такого не будет.

Ивари посмотрел на него.

– Почему? Изначально он проводился не в Таллине, он проходил в Тарту.

– Но там же Певческое поле, Лаулувальяк. Там «Поющая революция» произошла. Никто не перенесет оттуда праздник.

Ивари кисло посмотрел на него.

– С папенькиными-то связями в фолк-сообществе? Его приятелям нужно всего лишь бойкотировать фестиваль и прибыть сюда, чтобы создать конкуренцию, – он покачал головой. – Ничего сложного. Эти старики его обожают, Руди. Они в ад пойдут, если он попросит. Не, – он снова покачал головой. – Ему надо только слово сказать, и Лаулупиду будет прямо здесь. А в Таллине на Лаулувальяке пусть тяжелый металл играют.

Один из крупнейших песенных фестивалей Балтики. Десятки тысяч человек. Если суметь превратить это в ежегодное событие – да даже раз в пять лет, – он может дать прибыль, которая изменит все. Если они смогут организовать здесь подходящую площадку.

– Ему придется пойти со своим предложением в ООН, – сказал Руди. – Только ознакомление с ситуацией может затянуться на десять лет.

– Уже был прецедент.

Руди почувствовал, как у него стынет кровь.

– Это место в Берлине. С анархистами.

– Новый Потсдам, – отрешенно сказал Руди.

Ивари кивнул.

– Это произошло спонтанно. Папенька думает, что если все случится спонтанно и здесь, то ООН уступит, как в случае с Новым Потсдамом.

– Правительство может его весь остаток жизни протаскать по Особым судам ООН, – сказал Руди, хватаясь за соломинку.

– Правда. Но в промежутке ООН не имеет полномочий предотвратить создание местного временного правительства. Придется принять миротворцев – но давай признаем, это скорее нам на руку.

Руди в ужасе приложил ладонь к лицу и с силой массировал его по кругу, словно пытаясь стереть собственные черты.

– Старый ублюдок, – сказал он не без уважения. – Он хочет выдать ООН fait accompli, чтобы они сами разбирались.

– А пока они разберутся…

– …здесь уже будет функционирующая страна, а они не имеют права ее запрещать. Им придется ее признать, – Руди моргнул. – Твою мать, – это, думал он, дело рук либо безумца, либо гения. В случае его отца сказать определенно, как правило, было невозможно.

– Конечно, пока суд да дело, придется доказывать, что мы функционирующая страна, – сказал Ивари. – Но папенька рассчитал бюджет. У него тебе и таблицы, у него тебе и презентации, у него тебе и гадания по куриным потрохам. Бог знает, что у него там еще. Он так переврал все цифры, что они уже на цифры не похожи.

У него тебе и Конституция, и парламент. На крайний случай у него есть такое правительство и такой режим, который напоминает о праве помазанника божьего, – Ивари протянул горизонтально руку в метре над полом. – У него вот такая стопка мыслей, замечаний и предложений.

– И это может сработать?

– Я не знаю. Я видел все его документы. Половину как будто Алистер Кроули написал. В плане бюджета? Вначале нам придется на несколько лет затянуть пояса потуже, потом мы увидим первые доходы. Будем выдавать лицензии поселенцам, продавать визы. Сделаем визы такими красивыми, что люди будут считать их сувенирами. У нас будет символ парка. Мишка Виллем. Все любят мишек. Особенно с правильным дизайном. – Ивари приложил ладонь к виску, словно у него разболелась голова.

– У вас не хватит людей на защиту границ, – сказал Руди.

– Ты что, не слушаешь? – крикнул Ивари, отрывая ладонь от головы. – За нас это будет делать Организация Объединенных Наций!

Руди поднял руку.

– Ладно. Глупость ляпнул.

Ивари вздохнул.

– Пожалуйста, можно мне выпить?

Руди посмотрел на бутылку скотча. Потом поднял ее и передал. Затем откинулся и закурил еще одну сигару.

– Либо он станет спасителем парка, – сказал Ивари, щедро наливая виски в стакан и аккуратно отставив бутылку туда, где ее будет легко достать в следующий раз, – или он нас уничтожит. – Он взял стакан и сделал большой глоток. – И буду с тобой честным – я не знаю, что нас ждет.

Руди посмотрел на брата, попавшего между молотом и наковальней.

– Всегда можно его убить, – предложил он.

– Вот видишь? – Ивари повел стаканом, плеснув виски себе на руку. – Я знал, что ты примешь это всерьез!

Руди вздохнул.

– Я с ним поговорю.

– Какое скоропалительное обещание.

– Сам знаю.

– И все равно не поможет.

– Ты недооцениваешь мою силу убеждения.

– Ты недооцениваешь упрямство папеньки.

Руди покачал головой.

– Нет. Нет, этой ошибки я никогда не совершу.

Тогда отсутствие матери его не беспокоило. Отец сказал, что ей пришлось ненадолго уехать и что она присоединится к ним в Лахемаа, когда они обустроятся. Он был не против. Он испытывал возбуждение от переезда, упаковки вещей, торжественных прощаний с друзьями в школе, обещаний оставаться на связи. Затем настал сам день переезда. Их мебель и большинство пожитков уже отправились днем раньше, так что они спали в пустой квартире, в спальных мешках, а ужинали пиццей на вынос. Руди не мог уснуть всю ночь, взбудораженный перспективой великого приключения. Он не понимал, почему не взбудоражен его отец. Не понимал, почему у него, наоборот, грустный вид. Ивари тоже.

На следующее утро он, конечно, был без сил. Годы спустя он обнаружил, что даже не помнит, как в последний раз выходил из квартиры. Как они ехали на машине в Лахемаа. Наверное, он проспал всю дорогу, потому что первое, что он точно помнил о Палмсе, был не сам особняк, или лес, или залив. А отец, опасно балансирующий на крыше маленького домика в поместье, в котором они поселились, пытающийся пристроить спутниковую тарелку к дымоходу.

В прошлых домах и квартирах, где они жили, Тоомас всегда был против телевидения на том основании, что все, что там показывают, либо не подходит для детей, либо просто дерьмо. Оглядываясь назад, Руди спрашивал себя, не было ли внезапное появление телевидения ответом на неловкие вопросы, когда же наконец мать планирует присоединиться к ним в Палмсе. Типичный отвод глаз в стиле Тоомаса. Так или иначе, и Руди, и Ивари были рады наконец взглянуть на запретный плод. Ивари радовался даже больше Руди – хотя, опять же оглядываясь назад, Руди казалось, что Ивари в основном радовался перспективе увидеть, как Тоомас потеряет равновесие и полетит с крыши головой вниз.

Но этого не случилось, и в итоге Ивари и Руди разрешили сесть в гостиной перед чужеродным вторженцем в их жизнь и смотреть на экран, наполненный…

Первая телепередача, которую увидел Руди, была о кулинарии. Огромный мужчина, говоривший на непонятном языке, делал что-то необъяснимое с куском мяса.

– Ну, это мы смотреть не будем, – сказал Ивари, щелкая пультом, пока не нашел канал, где показывали гонку IndyCar.

Руди запомнил тот первый канал.

Он вернулся к нему позже, когда дома никого не было, чтобы узнать, что же огромный человек делал с куском мяса. Ждать пришлось долго – повторяли старые передачи. Он смотрел, как огромный человек готовил салаты и десерты, обрабатывал овощи и самыми невообразимыми способами увязывал куски мяса. У него были короткие ручки и толстые пальцы, но он казался очень ловким, особенно когда нарубал овощи. Звали его Мацей Куронь. Руди загуглил его и обнаружил, что он поляк, сын знаменитого профсоюзного лидера 1980-х и 1990-х. Руди казалось, это любопытно – что сын знаменитого профсоюзного лидера (хотя Руди и не понимал, чем он так знаменит) начал готовить на телевидении. Когда канал стал повторять ту первую передачу, оказалось, что Куронь готовил что-то самое обыденное из свиной рульки с огромным количеством сметаны, но Руди уже подсел. Он записал фонетически монолог Куроня и скачал польские словари, чтобы понять, что тот говорил. Когда это не помогло, он скачал курс польского языка и сидел над ним каждую свободную минуту. Он скачал аудиофайлы с носителями польского языка, загрузил на планшет, постоянно слушал, и постепенно из бесконечного потока абракадабры стали проявляться отдельные слова. А потом в словах появился смысл. И однажды он смог посмотреть программу Куроня и понять все от первого до последнего слова. Ему было десять лет.

К этому времени он обнаружил канал, на котором не показывали ничего, кроме старых кулинарных передач. Почти все были на английском, так что он начинал так же, как с польским, хотя теперь имел представление о названиях овощей, мяса и техник готовки. Он запоминал имена шефов и гуглил их. Рамси, Оливер, Бурден, Блюменталь, Келлер – список все разрастался. Он выучил их биографии. Он читал их истории о жизни на кухне, понял, что его покорил Бурден. Он читал романы Бурдена. Он снова и снова смотрел телешоу Рамси, все время поражаясь такому гневу у человека, который начинал карьеру кондитером, но в некоторых отрывках вне контекста он замечал и определенную театральность. Он скачивал кулинарные книги, расшифровывал их, как сообщения «Энигмы».

К двенадцати он бегло говорил по-английски, по-польски и по-французски. Он мог войти на любую кухню в Германии и Италии и разобраться во всем. Он и сам начал экспериментировать на кухне и, наконец, однажды вечером (испытав немалые трудности с поиском ингредиентов) угостил отца и Ивари паэльей.

– Итак, – сказал он походя, поставив тарелку перед весьма удивленным отцом, – когда приедет мама?

На следующее утро Руди проснулся с головной болью и слабым подозрением, что не уверен, где конкретно он находится. Он нехотя открыл глаза, осмотрел спальню и попытался сложить головоломку в памяти. Полежал, пока детальки вставали на место. Наконец он застонал, выкарабкался из кровати и отправился в уборную в своей комнате. Затем нашел свою сумку, одел все чистое и спустился вниз.

На кухне Ивари и Франсес сидели в разных концах в тяжелом молчании. Франсес обжигала взглядом. Ивари корчил гримасы. Руди прошел сквозь все это и взял чашку с сушильной доски, подставил ее под кофемашину, а потом сыпал в нее сахар, пока ему не полегчало. На разделочной доске еще лежали остатки ржаного хлеба. Руди отрезал себе кусок.

– Итак, – сказал он, – как у нас дела?

Франсес издала фыркающий звук и, бросив последний взгляд на Ивари, встала и вышла.

– Улавливаю негативные волны, – сказал Руди. Откусил хлеб. Ивари посмотрел на него и потер глаза.

– Во сколько мы легли? – спросил Руди.

Ивари пожал плечами.

– Я не виноват, – сказал Руди. – Это ты достал виски, – он откусил хлеб, запил глотком кофе. – Старик уже встал?

– Встал давным-давно, – пробормотал Ивари. – Отправился на побережье.

– Да ты шутишь.

Ивари покачал головой.

– Старый ублюдок – не человек.

Руди оперся на стол и пожевал свой кусок хлеба.

– Ты знаешь, куда он направился?

– Он взял «Хаммер» и сказал, что хочет посмотреть на залив, вот и все, – ответил Ивари. Руди кивнул. Хотя бы это звучало знакомо. Он отпил еще кофе.

– Есть еще лишние «Хаммеры»?

Ивари обернулся к нему.

– Все выехали, – сказал он. – Но пара квадроциклов на сегодня не расписана. Милости просим.

Руди допил.

– Ну, что ж, – сказал он. – Мог бы и поактивнее поддержать меня, братец.

Ивари похмельно пожал плечами.

Квадроцикл был, по сути, совершенно неудобной для человека машиной. Или мотоциклом, но без вечного страха потерять равновесие. Руди ездил на них с пятнадцати лет. Он вывел один из гаража информационного центра и помчался по тропам через лес к побережью.

И там, в конце тропы, на мысе, выходящем на Финский залив, словно статуя, стоял его отец.

– Итак, мальчик, – сказал Тоомас на английском.

– Итак, отец, – ответил в том же духе Руди.

Тоомас глубоко вдохнул, затем после паузы выдохнул.

– Чувствуешь? – спросил он. Его английский звучал практически без акцента. – Нет другого такого запаха, как запах балтийского ветра. Каждый раз гарантированно лечит похмелье.

– Значит, ты сюда частенько наведываешься, – сказал Руди.

Тоомас посмотрел на него и улыбнулся.

– Очень хорошо, – сказал он. – Умеешь быть циничным на английском. На чужом языке очень трудно быть циничным, знаешь ли, – он перешел на французский. – А как насчет французского?

– На французском я скорее лаконичный, чем циничный, – ответил на том же языке Руди.

– Ну конечно, ты же у нас повар, – сказал Тоомас. – Как же повар и без французского.

– Ну, я никогда не работал с шефами-французами, но в чем-то ты прав.

Тоомас задал почти нечленораздельный вопрос по-литовски.

– Папенька, – сказал Руди, – ты же знаешь, что по-литовски я не говорю.

Тоомас казался застигнутым врасплох.

– Откуда я должен это знать?

– Потому что я сказал это тебе вчера вечером, когда ты завел разговор по-литовски.

– А. Ясно, – Тоомас перешел на английский. – Но ты хорош. Правда. Мы с тобой – у нас есть талант к языкам. Спорю, ты неплохо говоришь и на немецком.

– В последнее время много практиковался. Кое-кто утверждает, что я говорю как берлинец, но я не уверен.

– Вот видишь? У Ивари этого нет. Я люблю его как сына, но в том, что касается языков, он безнадежен.

– Ивари и есть твой сын, отец. Или все эти годы ты нам что-то недоговаривал?

Тоомас отмахнулся.

– Фигура речи.

– Остается надеяться.

Отец посмотрел на него.

– Зачем ты вернулся?

– По тебе соскучился.

Тоомас раздраженно кивнул.

– Ладно-ладно, ты умеешь цинично выражаться по-английски. Я понял. Зачем ты вернулся?

– Нужно было передохнуть, – сказал Руди, без труда прибегая к легенде. – Я открывал новый ресторан в Берлине, и началась какая-то чехарда. Я начал кричать на поваров, – он пожал плечами. – Самое время взять пару дней отпуска.

– У тебя есть ресторан?

Руди покачал головой.

– У моего работодателя. В Польше.

– Поляк открывает ресторан в Берлине?

– Макс решил, пора отплатить за 1939 год. Но сам он вообще силезец. Практически немец.

Тоомас потер лицо.

– Понимаешь, не могу взять в толк, как тебя занесло туда, ведь и в Эстонии есть нормальные рестораны.

– Ну, ты сам все и объяснил, нет? «Нормальные». Не «великолепные».

– Пригласишь меня на торжественное открытие?

– А ты приедешь?

– В Германию? – Тоомас сделал вид, что сплюнул.

– О чем тогда говорить.

Тоомас посмотрел на Финский залив и снова глубоко вдохнул.

– Думаю, Ивари тебе рассказал.

– Что рассказал, отец?

Тоомас посмотрел на него.

– Только не надо этого «что рассказал, отец». Ты не умеешь врать.

– Это я точно унаследовал не от тебя.

Отец ухмыльнулся.

– Думал, я обижусь, а?

– Думаю, и обиделся. Просто ты умеешь врать лучше меня.

Ухмылка исчезла.

– Мы здесь сражаемся за свое существование.

– Да брось.

– Правда. Все совсем не так, как было, когда мы только приехали. Правительства всегда любили парк, давали нам все, что мы просили. Понимали, что это сердце каждого эстонца.

Руди фыркнул.

– Это очень большая и живописная, но не очень полезная земля, отец.

Тоомас стукнул себя в грудь.

– Сердце! – воскликнул он.

Руди посмотрел на море.

– Но теперь в Таллине обосновалась эта банда разбойников, – продолжал Тоомас. – Они видят только возможность выжать из нас все соки ради собственного блага.

– Ты просто злишься, что они не дают тебе все, что ты попросишь, старик, – сказал Руди. – Я же тебя знаю.

Отец покачал головой.

– Мы получаем культурный грант ООН. Должны получать. Я знаю сумму этого гранта до пенни. Прошло уже два года с тех пор, когда мы его видели. И не потому, что не просили.

Руди бросил на него взгляд.

– Уверен?

– Сделай милость. Я все-таки учился на бухгалтера.

– Ты учился на архитектора.

– А через некоторое время – на бухгалтера. Не смотри на меня так. Я умею читать отчеты. Я запрашивал у Организации сохранения культурного наследия ООН отчеты об их расходах, и мне прислали имейл в тот же день. Я спрашивал наше министерство – и не получил ответа до сих пор. – Тоомас ударил кулаком в ладонь. – Это грант колоссального размера. Национальный позор.

– Тогда иди в суд.

– В этой сраной стране? – воскликнул Тоомас. Он отмахнулся от предложения. – Прошу, даже не говори об этом.

– Эта сраная страна – страна, которую ты так любишь, и все такое.

Тоомас подобрался и поправил козырек бейсболки. Логотип «Аэрофлота» торчал изо лба, как рог мифического зверя.

– Я знаю, о чем ты думаешь, – сказал он.

– Если бы ты правда знал, о чем я думаю, то уже убегал бы в панике, – ответил Руди. Тоомас не обратил внимания.

– Думаешь, это последняя речь одинокого озлобленного старика, последняя попытка войти в вечность после потраченной впустую жизни.

Руди пожал плечами.

– Приходило в голову, – признался он.

– И в этом есть доля правды, – признался Тоомас в ответ. Развел руками. – А сколько мне осталось, если взглянуть реалистично?

– Хватит, – сорвался Руди, – просто хватит. Я слушал эту брехню с восьми лет и больше слушать не намерен.

Тоомас вздохнул. Потом еще раз вздохнул и долгое время ничего не говорил, и они стояли бок о бок, глядя, как Балтийское море неторопливо накатывает на край их родины.

– Я люблю эти места, – сказал наконец Тоомас, и в его голосе уже как будто не слышалось ни нотки лжи. – Я всю жизнь искал свое место и нашел его здесь. Мы прожили тут немало хороших лет. А потом появились пираты. Уже два года они отъедают окраины нашего парка. Новые кварталы, застройки, спортивные арены. Что бы я ни говорил, ничего не помогает, землю просто пожирают – год за годом, гектар за гектаром. Однажды тут, где мы сейчас стоим, не останется ничего, кроме череды отелей. Все пропадет. Потому что в Таллине к власти пришли алчные люди. Им плевать на культурно-историческое наследие. Их волнуют только их зарубежные партнеры, которые приезжают сюда строить спортивные арены и отели. А мы им не нужны. Нас сметают в сторону во имя прогресса.

Руди посмотрел на него.

– Нужно быть психом, чтобы строить здесь отель, – сказал он.

Тоомас покачал головой.

– Это говоришь не ты, – сказал он. – Это говорят твои чувства ко мне.

Руди задумался.

– Справедливо, – сказал он наконец. – Значит, поэтому ты хочешь отделиться.

Тоомас скуксился.

– Никто меня не слушает, мальчик.

– Знаешь, очень хочется, чтобы ты перестал звать меня мальчиком.

– Никто меня не слушает, Руди, – громко сказал Тоомас. – Значит, я сам возьму то, что мне нужно.

Руди почесал затылок.

– Если ты говоришь правду и на кону столько денег, тебя попытаются остановить.

– О, уже пытаются.

– Правда?

– О да. В последние недели в парке начались акты вандализма. Ничего страшного, и точно ничего такого, чего мы уже не видели – мало ли тут бывало пьяных, которые хотели покрасоваться. Но в этот раз всё по-другому. Слишком аккуратно, слишком хорошо исполнено. Это меня не остановит, они сами это знают. Это делается не для того, чтобы меня остановить; только чтобы начать диалог, чтобы показать, что они готовы и ждут моего хода.

Руди посмотрел на него.

– Пострадают люди.

– И это должно меня удержать?

– Ну, на твоем месте большинство нормальных людей хотя бы задумалось о том, что они делают, – но нет, я просто констатирую факт. Люди пострадают, если это зайдет слишком далеко.

Тоомас с такой силой запихнул кулаки в карманы парки, что Руди услышал, как рвется шов. Он отошел на пару шагов.

– Это правительство, пап, – сказал Руди. – Они не могут заставить министерство уволить тебя, потому что это будет слишком очевидно, но у них много и других возможностей. Ты даже не представляешь.

– Марет нашла на нашем компьютере детскую порнографию, – сказал Тоомас.

Руди внимательно посмотрел на отца.

– А, – Тоомас раздраженно отмахнулся, – не мою. Подбросили. Очередная реплика в нашем диалоге.

– Что ты сделал?

Тоомас пожал плечами.

– Отформатировал диски, потом вынес и уничтожил их физически.

– Надеюсь, ты постарался.

– Забросил в древорубку.

– Сойдет, – согласился Руди. Тоомас вперил в него взгляд.

– Тебе это будто нравится.

– В этом есть что-то забавное, но нет, на самом деле мне это не нравится. И это еще не всё, ты же понимаешь. Где-нибудь в секретном онлайн-хранилище найдется еще и порно, следы которого выведут на тебя и пароль к которому будешь знать только ты.

– Знаю. Они просто дают мне понять, что все готово, и им останется только приказать, чтобы дискредитировать меня, если понадобится, – Тоомас вздохнул. – Марет… Марет сказала, что поверила мне, когда я объяснил, что ничего об этом не знаю. Сказала, что поверила, когда я объяснил, что мне это подбросили. Но я видел ее взгляд – она сомневалась.

– О, – Руди нахмурился и потер лицо.

– Эти ублюдки встали между мной и моей подругой, – сказал Тоомас. – Если они придут за мной – я могу смириться. Я уже взрослый мальчик и знаю правила игры. Но втягивать Марет… – он покачал головой. – Нет. Этого я не потерплю.

– Это мог быть ход, чтобы спровоцировать тебя на какую-нибудь глупость, – предупредил Руди. – Чтобы ты сделал всю работу за них.

– Чего им переживать? У них достаточно ресурсов.

– Это снижает степень их участия. Чем меньше им приходится делать самим, тем меньше останется материала для любопытных журналистов, когда все кончится.

Плечи Тоомаса обмякли.

– И что мне теперь делать?

– С порнографией? Ничего уже не поделать. Ее не найти, потому что мы не знаем, где она. Мы не можем загуглить твое имя, добавить «детская порнография» – и вот она, лежит на сервере в чулане в Душанбе или Буэнос-Айресе. Тебе придется играть на опережение. Писать на новостные каналы. Рассказать, что ты нашел на своем компьютере. Рассказать о подозрениях, что существует еще тайник, который только и ждет, когда его «обнаружат», чтобы очернить твое имя.

– Они будут все отрицать.

– Конечно. Но им все-таки будет уже труднее вдруг «найти» порно так, чтобы это выглядело правдоподобно. И ты вступишь в диалог. – Руди провел рукой по волосам. – Нет, вы только послушайте меня! Пришел тебя отговаривать, а сам даю советы.

– А ты со своими друзьями можешь мне помочь?

Руди почувствовал холодок.

– Пап, я шеф. И друзья у меня шефы. Можем тебе что-нибудь приготовить.

– Франсес говорит, ты служишь в разведке.

О, так вот в чем дело. Он незаметно выдохнул с облегчением, а потом разразился искренним смехом.

– Нет, пап, я не из разведки. Я просто готовлю еду.

Тоомас переменился в лице.

– Я думал…

– Нет, – сказал Руди, впервые за много лет почувствовав нечто, отдаленно напоминающее симпатию к отцу. – Просто повар.

Тоомас поморщился:

– А, ты бы иначе и не сказал.

Руди обреченно развел руками.

– Просто повар, – повторил он. – А будь я в разведке, я бы работал на правительство, и тогда я был бы самым последним человеком, которого стоит просить о помощи.

– Значит, это правда? Выходит, ты кукушонок в моем гнезде?

Руди шлепнул себя по лбу.

– Пап, нет! Я никакой не разведчик. Я шеф, – он потер глаза. – И для тебя единственный способ выпутаться – это остановиться.

Тоомас покачал головой.

– Не вариант.

– Пошли им весточку. Скажи им, что готов на компромисс.

– Никаких компромиссов.

– Скажи им… – он поискал слова. – Скажи, что ты пойдешь на попятную, если они гарантируют сохранение части парка. Скажи, что ты согласишься на это, а остальное пусть забирают под свои отели и арены, – он широко развел руками. – Парк большой, пап.

Тоомас не прекращал качать головой.

– Нет. Нет. Нет. Никаких компромиссов. Никакой капитуляции. Они больше не наложат свои грязные лапы ни на один квадратный миллиметр этого места. Они вогнали клин между мной и Марет, и я не буду просто сидеть, пока им все сходит с рук. Кто-то из нас получит парк, а кто-то – ничего. Только так все и кончится.

– Кончится все твоей смертью, – сказал Руди.

Тоомас резко прекратил качать головой. Он посмотрел на сына, потом подошел к нему, и они оказались почти вплотную друг к другу.

– Думаешь, мне на это не наплевать, мальчик? – рявкнул он.

– Если ты продолжишь в том же духе, это будет катастрофа, – рявкнул в ответ Руди. – Серьезно. И не только с тобой. И с Ивари, и с Франсес, и с Марет, и со всеми, о ком ты заботишься.

Тоомас склонил голову набок и взглянул на Руди.

– Тебе кажется, что у нас есть шанс.

Руди вперил в него взгляд.

– Судя по тому, что говорил Ивари, – да, есть. И они думают, что есть, иначе бы не стали начинать диалог.

Тоомас ткнул Руди в грудь костлявым указательным пальцем.

– Им страшно, – ликующе воскликнул он. – А когда людям страшно, они совершают ошибки. Мы можем победить, мальчик.

– Если им и страшно, то они очень могущественные перепуганные люди, а это самое худшее, – ответил Руди. – Будешь их провоцировать – они тебя просто раздавят и заживут себе дальше, будто тебя и не было.

– Думаешь, я испугаюсь?

– Думаю, что должен.

Тоомас долго молча смотрел на сына. Наконец покачал головой.

– Я не остановлюсь. В среду вечером у нас встреча в конференц-центре. Приходи.

– В среду я еду в Таллин, – сказал Руди. – И не знаю, когда вернусь.

Тоомас пожал плечами.

– Как знаешь, – развернулся и направился к «хамви».

Руди слушал, как заводится мотор, слушал, как старик мучительно разворачивал машину чуть ли не на три четверти, а потом уехал по дороге. Ждал, когда заглохнет звук мотора. Затем подождал еще пару минут, просто глядя на море. Потом достал телефон и набрал номер.

Когда ему ответили, он сказал: «Боюсь, Лоуренс слег с пищевым отравлением и не сможет прийти сегодня вечером», – повесил трубку и еще долго стоял и смотрел на море.

Прошло немало времени с тех пор, как он был в Таллине. Если не считать вчерашний прилет в Юлемисте и такси прямиком до трамвая в Палмсе. Он не знал, радует его или раздражает то, что ничего как будто не изменилось. Город выглядел более-менее таким же, каким он его запомнил. Может, чуть больше офисных зданий. Порт не изменился совсем, как и старый город. Сюда все еще заносило даже полупьяные английские мальчишники. Проходя мимо Hotell Viru, он заметил полдюжины молодых людей в теплой одежде и разноцветных вязаных шапках, вываливающихся с песнями из дверей здания советской эпохи. Он остановился через улицу и смотрел, как они гуляют. Потом поднял взгляд на фасад старого отеля «Интурист». Легенда гласила, что КГБ установил жучки в каждом номере – давно, когда еще люди думали, что это имеет какое-то значение. Он спросил себя, правда это или нет: кто-нибудь наверняка проверял, когда русские ушли.

Он проехал на нескольких автобусах. Выпил в баре у порта. Постоял и посмотрел, как из залива к берегу грохочет один из больших суперкатов – сорок пять минут из Хельсинки в Таллин, в любую погоду. «Нордик Джет Лайн» хвалились, что их катамараны могут пройти даже через око урагана, хотя пока от них этого не требовалось.

Он воспользовался еще несколькими автобусами. Вышел у зоопарка – безумно огромного, учитывая, что город был относительно небольшой, – но решил не заходить. Сел в другой автобус до Кадриорга и провел около часа, гуляя по территории дворца. Сделал пару фотографий. Затем сел на автобус обратно в центр города.

В старом городе он побродил, разглядывая витрины. Купил себе пару свитеров и портсигар с сигарами. Подумывая заморить червячка, переходил от ресторана к ресторану, читал меню, наконец решил остановиться в «Тройке».

«Тройка» тоже не изменилась. От подвальных сводчатых потолков и персонала в ярких костюмах до меню – все было ровно так, как когда он был здесь в последний раз, за два дня до отбытия из Эстонии и начала долгой одиссеи по побережью навстречу «Ресторации Макса».

Он заказал пельмени и спросил девушку, записывавшую заказ, кто сейчас здесь шеф, а когда она ответила, улыбнулся и добавил:

– И передай ему, что я хочу настоящие пельмени. Не пресную хрень, которой он потчует туристов.

Она посмотрела на него и неуверенно улыбнулась.

– Извините?

– Давай я запишу, – сказал Руди, мягко забирая блокнот для заказов и набрасывая записку. – И убедись, что он прочитает. Я пойму, если нет, и не дам чаевых.

Она ушла, а Руди налил себе стакан воды, зажег сигару и подождал.

Спустя пять минут через ресторан пронесся маленький краснолицый мужчина в белой поварской форме, вопя по-русски во весь голос. Когда он приближался к столику Руди, официанты в панике отступали. Руди поднялся, шеф налетел на него и заключил в объятия.

– Сергей Федорович, – сказал Руди, отвечая на них.

Сергей отпустил его и отступил на шаг, окидывая взглядом с ног до головы.

– Похудел, – критически отметил он. – Плохо питаешься, где бы там тебя ни носило.

– Я из Польши, – сказал Руди.

– Пф-ф. Ну тогда все ясно, – Сергей щелкнул пальцами одной из официанток, которая как раз выглянула из укрытия. – Ты. «Столичную» и две рюмки, – он снова взглянул на Руди и покачал головой. – Плохо питаешься, – повторил он.

Затем они сели, Сергей буквально налетел на сигары Руди и закурил одну.

– Итак, – сказал он, – ты вернулся.

– Я в отпуске, – ответил Руди.

– Уже открыл свой ресторан?

Руди покачал головой.

– Работаю на дяденьку. В Кракове. Место хорошее, заезжай как-нибудь.

Сергей шмыгнул носом.

– В Польшу-то? У этих ребят долгая память.

– А у нас нет?

Сергей затянулся сигарой и выпустил струю дыма. Пригладил редеющие волосы.

– Здесь теперь все не так уж плохо, ты в курсе? – антирусские чувства в глубине эстонской души остались, даже когда Советы ушли. С тех пор маленькое, но шумное этническое русское сообщество Эстонии чувствовало себя в осаде. – Я не говорю, что все идеально, но лучше, понимаешь?

Руди кивнул и откинулся на стуле. «Тройка» была первой профессиональной кухней, где он работал, а Сергей – первым профессиональным шефом, у которого он работал. Ему казалось, что этот коротышка – какая-то смесь волшебника и огра, в неравных пропорциях. Сергей стал первым шефом, который его ударил. Противнем.

– А теперь чувствуй себя неловко и отвечай, почему не оставался на связи, – сказал русский.

Руди не чувствовал себя неловко: он уже отрепетировал этот момент прошлой ночью. Он пожал плечами.

– Я путешествовал. Делал каждый день что бог пошлет. Когда выпал шанс написать… ну, уже было совестно.

Сергей наклонил голову.

– Ты изменился.

Руди рассмеялся.

– Я стал хорошим шефом.

– Уж я надеюсь, черт возьми, за столько-то лет, – Сергей сузил глаза. – Нет, ты сам изменился. С тобой случилось что-то плохое.

– Я шеф, Сергей Федорович. Со мной постоянно случается что-то плохое.

– Это правда, – признал Сергей. Вернулась официантка с ледяной бутылкой водки и двумя рюмками, затем снова ушла. Сергей налил им обоим, поднял свою рюмку.

– Вздрогнем, – сказал он и залпом выпил.

– Вздрогнем, – сказал Руди и опрокинул водку.

– Ладно, – Сергей налил еще по одной, затем щелкнул пальцами другой официантке. – Ты. Черный хлеб, масло, соленые огурчики, пару сосисок из оленины.

Руди поднял руку, чтобы остановить ее.

– Я еще кое с кем встречаюсь, Сергей. Но когда они уйдут, я с тобой выпью как полагается. Просто не хотелось сидеть здесь и даже не поздороваться.

– Конечно. Без проблем. – Сергей встал и поднял свою рюмку. – Вздрогнем.

– Вздрогнем, – сказал Руди. Они выпили.

– Ладно, – сказал Сергей. – Пойду и проверю, чтобы тебе подали самые отвратные пельмени, что ты ел.

– А я ел просто ужасные пельмени, – сказал Руди. – И часто именно здесь.

– Пф-ф, – ответил Сергей. – Увидимся позже.

Примерно через минуту после того, как ушел Сергей, кто-то подошел и сел в освободившееся кресло.

– Что ж, – сказал Брэдли на английском, – это было трогательно.

Он опустил свой бокал с бренди на стол и улыбнулся Руди.

– Наслаждаемся нашим отпуском?

– Навещаю старых друзей.

– Что может быть лучше, – сказал Брэдли.

– Мне нужна помощь, – сказал Руди.

Брэдли развел руками:

– Я весь внимание, старина.

Руди отрепетировал прошлой ночью и этот разговор, но теперь ему казалось, что отрепетировал плохо.

– Мой отец – рейнджер в национальном парке в Лахемаа, – сказал он. Брэдли кивнул.

– Знаю.

Руди посмотрел на Курьера. Ну, конечно, он знает.

– Он хочет превратить парк в политию.

– Знаю, – повторил Брэдли. Увидев выражение лица Руди, он пояснил: – Мы не следим за твоей семьей, но, когда у тебя приключились неприятности в Берлине, мы кое-что проверили, – он поднял руку, чтобы остановить протест Руди. – Мы просто хотели понять, кто ты, какого ты происхождения. Вот и всё.

Слова англичанина заставили Руди нахмуриться.

– Мы можем чем-нибудь помочь?

Брэдли казался ошеломленным.

– «Мы», старина?

– Централь. Централь может чем-нибудь помочь?

Брэдли оглядел ресторан, который только начал наполняться обеденной толпой туристов.

– Например?

– Не знаю. Советом?

Брэдли вздохнул и поднял снифтер с бренди. Посмотрел на него и отставил.

– В силу секретности наших операций мне запрещено разглашать тебе, где я был, когда мы получили твой сигнал бедствия, – сказал он вдумчиво. – Но это было довольно далеко, поездка прошла неудачно, а потом я весь день ходил за тобой, ожидая, когда ты где-нибудь осядешь, чтобы провести эту встречу. Так что я был бы рад, если бы ты сейчас сказал, что я здесь не потому, что твой дорогой папочка решил создать собственную страну.

Руди сидел и смотрел на него.

Брэдли покачал головой и снова взялся за бокал. В этот раз он его опорожнил.

– Этот номер и пароль тебе дали на случай чрезвычайной ситуации, – сказал он, поставив бокал и вращая его за ножку туда-сюда. – А не для того, чтобы просить Централь помочь твоему отцу стать местным императором.

– Я…

Брэдли снова покачал головой.

– Централь этим не занимается, – сказал он спокойно. – Централь ни в какой форме, ни в каком виде и ни в коей мере не способствует созданию квазинациональных государств любого типа. Как это возможно? Мы должны оставаться непричастными, а если мы начнем помогать людям создавать собственные политии, об этом можно забыть.

Руди открыл рот, чтобы что-то сказать. И снова закрыл.

– Всего наилучшего твоему отцу, – сказал Брэдли, – и если он добьется успеха, то мы будем рады вступить в деловые отношения с ним или с любым гражданином новой политии. Но до тех пор мы не можем вмешиваться. И тебе я тоже не советую.

– Он же доведет до того, что его убьют, – сказал Руди.

– Разумеется, это очень печально, – Брэдли встал. – Я не буду извиняться за позицию Централя, потому что эта позиция не требует извинений. Но мы не поможем твоему отцу – и ты не должен был просить. И когда ты применишь код бедствия в следующий раз, все будут очень признательны, если поводом послужит настоящая опасность.

– Пошел ты, Брэдли, – сказал Руди.

Брэдли обогнул столик, приблизился к Руди и наклонился, чтобы сказать ему на ухо:

– И я серьезно сказал насчет того, чтобы ты не вмешивался, – произнес он тихо. – Я не могу тебя заставить, но убедительно рекомендую не иметь никакого отношения к государственническим амбициям твоего отца. Если однажды выяснится, что в этом участвовал Курьер, под вопросом окажется деятельность всех Курьеров. Больше никто не будет нам доверять. Задумайся, что это за собой повлечет.

Руди повернулся и взглянул на Брэдли.

– Приятной поездки, – сказал он.

Брэдли выпрямился.

– Ты хорош в своем деле, – сказал он. – Ты так не думаешь, это очевидно из наших разговоров. Но ты хорош. Ты мог бы помочь многим людям, которым действительно требуется твоя помощь. У тебя не получится это сделать, если тебе не будут доверять. – Он положил руку на плечо Руди и мягко сжал. – Не ввязывайся в это дело, – и на этом ушел.

Руди налил себе еще водки и выпил. Наконец из кухни появился сам Сергей с полной тарелкой пельменей и направился к столику Руди.

– Твой друг не пришел? – спросил он, поставив тарелку перед Руди.

– Кое-что случилось, – ответил Руди. – Он не смог задержаться.

– Очень жаль.

Руди улыбнулся.

– Да, – он взял нож и вилку и окинул взглядом тарелку пельменей, как обычно, сваренных в мясном бульоне, – сказывалась сибирская родословная Сергея. – Ну что, посмотрим, научился ты их готовить или нет?

Не совсем трезвый, но и не настолько пьяный, как хотелось бы, Руди успел на последний трамвай в Палмсе. Летом они ходили почти до полуночи, но в несезон последний трамвай отходил в восемь, так что ему пришлось пошевелиться, чтобы успеть на остановку вовремя. Трамвай был абсолютно пуст. Он забрался в последний вагон, махнул телефоном перед ридером, чтобы заплатить за билет, свернулся на одном из сидений и заснул.

Проснулся он, когда его кто-то мягко тряс за плечо и повторял: «Эй, друг».

Несколько мгновений Руди не хотелось открывать глаза – он вдруг испугался, что окажется в хвосте берлинского трамвая той ночью, когда все пошло не так. С другой стороны, думал он, пока его трясла рука и голос повторял «Эй, друг» все настойчивей и настойчивей, когда вообще что-то шло так? У него бывали кое-какие успехи, он сопроводил пару Посылок в не самых тяжелых условиях. Но в памяти оставались провалы. Потсдам. Берлин. Зона. Линия. Он не мог не удивляться, что организация держит у себя работника с такой историей. Централь просто проявлял прагматичность, чтобы не потерять даже самого никчемного своего Курьера, или значительная часть Ситуаций всегда кончалась катастрофой?

Он открыл глаза и увидел склонившегося над ним водителя трамвая.

– Привет, – сказал он. Водитель выпрямился.

– Конечная, сынок, – раздраженно сказал он. – Если хочешь вернуться сегодня в Таллин, придется прогуляться пешком.

Руди выглянул в окно и увидел особняк и другие здания Палмсе с освещенными окнами. Вздохнул.

– Нет, спасибо, я дома, – ответил он.

Хотя туристическая индустрия здесь всегда была важна, многие десятилетия Палмсе неплохо зарабатывал в качестве конференц-центра. В отель собирались на свои конвенции и компьютерные технари, и промышленные магнаты, и фанаты научной фантастики, и дизайнеры нижнего белья. Со всего Балтийского побережья на уик-энды тимбилдинга и пейнтбола съезжались офисные работники. В детстве Руди нравилось наблюдать за этими группами. Однажды в выходной день в особняке проходила международная конференция поваров, и пятнадцатилетний Руди пробирался на каждую дискуссию, панель и демонстрацию, на какую только мог. Он приставал – на раздражающий манер некоторых подростков – к русскому шефу по имени Сергей, который отличался горячим темпераментом, что делало его только интереснее. Стоило Руди увидеть Сергея, как он плелся за ним или садился рядом в столовой и бомбардировал вопросами. К счастью, Сергей хорошо говорил по-эстонски.

Наконец, потеряв терпение, он сказал:

– Слушай, пацан. Хочешь ответов? А? Приезжай в Таллин, в мой ресторан, и получишь столько ответов, сколько выдержишь, а то и больше. Вот, – он протянул Руди визитку с названием ресторана. – А теперь можешь просто отвалить и оставить меня в покое? Ладно?

В следующий выходной состоялась конференция производителей станков с севера Англии. Руди должен был помогать, но вместо этого сел на автобус до Ракевере, оттуда доехал до Таллина и там, спрашивая дорогу почти у всех встречных, добрался до адреса на визитке на Ратушной площади в Старом городе и толкнул двери «Тройки» в первый раз.

– Да ты что, прикалываешься? – сказал Сергей, когда вышел из кухни по вызову развеселившейся официантки, которой Руди показал визитку.

Руди выпятил подбородок.

– Ты сказал, я найду здесь ответы, – произнес он.

Сергей – тогда у него была зачесанная назад великолепная львиная грива волос – оглядел его с ног до головы.

– Да ты из ума выжил, пацан, – сказал он и отвернулся, чтобы уйти.

– Ты сказал, я найду здесь ответы, – повторил Руди громко, чтобы слышал весь ресторан. – Ты соврал, чтобы просто избавиться от меня?

Сергей остановился, его плечи приподнялись – в ближайшие годы Руди успеет привыкнуть к этому движению.

– Потому что, если здесь ответов нет, – продолжал Руди, – может, я пойду в другой ресторан и поищу их там?

Сергей обернулся и взглянул на него.

– Тебе сколько лет, пацан? – спросил он тихо.

Руди принял тихий тон шефа за спокойствие. Эту ошибку он совершил только раз.

– Восемнадцать.

Сергей наклонил голову набок.

– Шестнадцать, – сказал Руди.

Сергей поджал губы.

– В ноябре, – сказал Руди.

Сергей кивнул. Щелкнул пальцами официантке, которой Руди показал визитку.

– Ты. Запиши его имя и телефонный номер, – он посмотрел на Руди. – Ты. Я позвоню твоим родителям, проверю, разрешат ли они тебе бывать здесь, ладно?

Сердце Руди переполнилось радостью.

– Ладно, – ответил он.

– Ладно. А теперь сгинь, – и Сергей отвернулся и ушел на кухню.

Руди так и не узнал, как прошел разговор Тоомаса и Сергея, хотя годы спустя жалел, что его никто не записал. В воображении он восстанавливал его так: Тоомаса злило, что Руди забросил свои дела, и раздражало, что сын тратит больше времени на всякую ерунду на кухне, чем на работу настоящих мужчин в парке. Сергея раздражало, что к нему как банный лист пристал эстонский подросток. Каждый по своей причине хотел, чтобы все это закончилось. Так что Сергей согласился сломать Руди, а Тоомас ему разрешил.

В первые же выходные Руди пришел спозаранку, счастливый и улыбчивый, и Сергей вручил ему швабру и гонял почти непрерывно сорок часов. Ему поручали каждую грязную кухонную работу, часто сразу несколько. Он прикорнул в чулане и вернулся в Палмсе, мышцы и суставы так сильно ныли, что он едва мог ходить. И, проходя мимо информационного центра, увидел отца и радость на его лице, но на следующие выходные вернулся в «Тройку», чтобы все повторилось. А потом на следующие выходные. И на следующие. И на послеследующие. И однажды он вернулся домой – тело уже не так ныло, потому что работа его закалила, – и увидел, как радостный вид отца поблек, и понял, что победит.

Сергей оказался крепче, чем Тоомас. В то время как Тоомас начал канючить, что ему не хватает Руди по выходным, Сергей орал, травил, а однажды даже ударил его по лицу противнем, который не вычистили по его суровым микробиологическим стандартам.

А потом, по прошествии почти двух лет, Руди начал готовить.

Руди уже не помнил, что к этому привело, но помнил, что удивились этому и он, и Сергей. Сергей, может, даже больше. И вот тогда, конечно, начался настоящий кошмар.

Около пятнадцати лет назад министерство выделило Палмсе финансирование на новый конференц-центр. Они даже объявили международный конкурс, чтобы придумать дизайн для нового здания, который привлек участников из таких далей, как Нью-Джерси. Непонятно, что победило в итоге – взятки, непотизм, патриотизм или действительно качественный проект, – но контракт получила архитектурная фирма из Таллина. Руди так и не понял почему, но он был шеф-поваром, а не архитектором. Его отец, который был именно архитектором, по крайней мере по образованию, хвалил конференц-центр за «инновационный подход к балтийским традициям», но Руди он казался просто большим ящиком из стекла и дерева, украшенным завитушными барочными финтифлюшками, скопированными со зданий от Санкт-Петербурга до Вильнюса. С другой стороны, отец однажды назвал его говядину веллингтон – блюдо, которым он тогда очень гордился, – «преступлением против хорошей говядины», так что, как говорится, каждому свое.

Этим вечером большая пряничная коробка центра была подсвечена галогеновыми прожекторами, установленными на лужайках. Она напоминала один из последних горячечных снов кронпринца Рудольфа или то, до чего бы дошла Руритания, если бы дожила до двадцать первого века. Парковка была забита машинами. Большей частью – «хаммеры», предпочитаемые для преодоления дорог Лахемаа, но можно было увидеть и стильные BMW, и «мерседесы», и побитые старенькие «лэнд-роверы», и автомобили на топливных элементах, и пять польских микроавтобусов «фиат». Руди взглянул на микроавтобусы, проходя мимо. Все одинаковые. Он обошел один и поразился, какой он чистый. На номерном знаке был штрих-код для автоматических компьютеров платных дорог, но имелась и последовательность символов, обозначавшая, что он зарегистрирован в Таллине. Как и второй микроавтобус. И третий. Руди посмотрел на них. Посмотрел на конференц-центр. Сорвался на бег.

Центр был построен вокруг лектория, который выглядел как открытый карьер: сцена, окруженная пятьюдесятью концентрическими рядами стульев, круто поднимающимися к потолку. У внешнего края каждого кольца располагались кабинеты, небольшие переговорные, столовые и серверные. Всюду пахло лакированным деревом, новыми коврами, кондиционером и жарким светом.

Лобби – несколько гектаров износостойкого ковра, скрытого освещения, мебели в современном стиле и кофейных уголков, отделенных от ночи стенными панелями из матового стекла, – оказалось пустым. Руди слышал волны криков, поднимавшиеся и опадавшие в аудитории. Он подергал двери, но они были заперты. Попробовал вызвать лифт, но он был выключен. Поскакал по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, и наконец на полпути выбрался в амфитеатр на свободный ряд мест.

Шум, который встретил его, когда он ворвался в дверь, чем-то напомнил гул футбольных фанатов, которые потратили огромные суммы денег, чтобы посмотреть, как играет их команда в финале Кубка европейских чемпионов. Им не достались билеты на сам матч, но они все равно приехали в город-хозяин, чтобы поддержать свою команду и ради «атмосферы». Город-хозяин отвел для болельщиков-гостей пару публичных мест с большими экранами, где можно смотреть матч. Фанаты в добродушном настроении пили весь день. Матч начинается. И тут экран ломается. Вот такой стоял шум.

Там, откуда он доносился, – между стульями и рядом дверей в кабинеты, – Руди видел аудиторию и крошечную фигурку отца на сцене. В аудитории эксперты создали прекрасную акустику, и благодаря ей и микрофону Руди слышал, как его отец сказал «…бьющееся сердце Эстонии…», прежде чем его голос накрыла мощная волна криков, сорвавшаяся с забитых рядов вокруг и над ним. Руди видел, как несколькими рядами ниже завязываются драки, слышал, как отец призывает: «Нет, не дарите им такого удовольствия…» – прежде чем его голос снова затерялся в шуме.

Руди повернулся обратно к лестнице, чтобы найти проход на нижний этаж, и в этот момент дверь за его спиной открылась, кто-то схватил его за плечи и втащил внутрь.

Он оказался в кабинете, где находилось трое людей. Все были одеты в одинаковые черные боевые костюмы, бронежилеты, ботинки и шлемы. У всех были пистолеты-пулеметы на лямках на груди, автоматические пистолеты на бедрах, боевые ножи в ножнах и прочая разнообразная экипировка в петлях и на ремнях. Они закрыли дверь и встали между ней и Руди.

– Вы что, прикалываетесь, – сказал он.

Средняя фигура подняла щиток, открыв волевое лицо средних лет.

– Майор Эш, сэр, – сказал он по-английски. – SAS. От имени правительства Ее Величества я уполномочен предложить вам политическое убежище.

– Прошу прощения? – спросил Руди.

– Также я уполномочен усыпить вас и эвакуировать в том случае, если вы откажетесь от предложения, – продолжал Эш. – Лично я не рекомендую вам этот вариант. После седативов остается ужасная головная боль и некоторые другие побочные эффекты. Поступите умнее и идите с нами добровольно.

– Мне не нужно политическое убежище, – сказал Руди. Шум из аудитории становился все ужаснее. Руди двинулся к двери. – Пожалуйста, поблагодарите от меня Ее Величество, но я нужен здесь.

И он почувствовал, как что-то ужалило его в щеку, а следующее, что он осознал, – что очнулся в Финляндии, причем, как ему и обещали, с самым жутким похмельем в истории человечества.