— Профессор, у меня сейчас точно мозг закипит, из ушей пар пойдет и голова взорвется! — взмолился Денис. — Можете без всех этих ваших научных понтов? Простым человеческим, русским мне языком скажите насколько это безопасно?

— Фифти-фифти, молодой человек, — развел руками профессор Лыков.

Фадееву этот ответ явно пришелся не по душе, он насупился, и, с сомнением посмотрев на «ежика», покачал головой.

Еще несколько часов назад Денис считал, что самым сложным будет убедить Максима Эдуардовича Лыкова в том, что он и вся его жизнь — это лишь продукт измененной реальности, вызванной сдвигом временного потока. Но профессор, нужно отдать ему должное, встретил эту новость, как заправский боксер встречает хук справа, то есть без страха и с ответным ударом. Ответный удар зародился на фразе: «Теперь все встает на свои места!» и продолжился длинным разъяснением о природе поведения z-частиц, их скоплении и влиянии на разрывы материи, а закончилось все это: «Его будто подменили, еще вчера я был у Его Величества в фаворе и вдруг меня уже ведут под руки в Петропавловку». Следующий удар о истинной природе императора профессор парировал столь же стойко, признавшись, что в душе он всегда симпатизировал идеям Маркса. В общем, общий язык и понимание в сией не понятной ситуации обнаружились быстро, Лыков пошел на контакт, проникся в ситуацию и согласился помочь, а что еще остается делать в его случае, когда со дня на день тебя ждет эшафот, якобы за гос. измену. Но вот дальше этого желания движение затормозилось. И причиной тому был уже не профессор, а прогресс.

Прогресс не стоит на месте, как учили нас в детстве, он развивается, нарастает, как снежный ком, движет наше общество вперед, как заправский локомотив… Все так? Вроде да. И, следовательно, сам прогресс вперед толкают человеческие единицы, именно они, одаренные природой или высшей силой гении, пассионарии от науки, как назвал бы их Гумилев, кидают в топку локомотива-прогресса уголь. И опять, похоже, все верно. «Только вот тогда какого лешего прогресс этой исторической реальности остался на уровне пятидесятых — семидесятых годов прошлого века?» — задал себе вопрос Денис. Так может все же не прогресс движет общество вперед, а, напротив, именно общество с его законами, новыми веяниями, трендами и тенденциями создает почву для прогресса? И люди в этом самом обществе уже отнюдь не цветы, поглощающие новый дивный свет, а добротный компост для развития самой мысли. Не по этой ли самой причине уничтожение старого укоренившегося в царской России режима и уравнивания общества в правах послужило началом новой, самой масштабной мировой революции, но не общественной, а научно-технической, сумевшей за век превзойти все достижения человечества за всю его историю. И не по этой ли самой причине новых общественных веяний, трендов и тенденции наш локомотив-прогресс под конец двадцатого века стал стремительно терять скорость, и запасы угля в кладовой подошли к концу, и наше общество уже не мечтает о покорении космоса, а гораздо больше жаждет нового гаджета, в который можно уткнуться и тупо залипать.

Но все эти Фадеевские рассуждения были туманны и абстрактны и не базировались ни на каких исследованиях. И рискни Денис поделиться ими с научным обществом, ученые тут же накинулись бы на него, как стая разъяренных боевых чихуахуа, и, тяфкая, принялись бы рвать эту теорию на мелкие лоскутки, как пресловутый Тузик, ту самую пресловутую грелку. Впрочем, времени ни на что это не оставалось, поскольку проблема неравенства прогресса двух исторических реальностей встала перед Денисом, Юлей, Моникой и Жаном стеной. И стену эту сейчас нужно было как-то сносить.

В привычном для Фадеева и его товарищей мире эта стена была бы невысокой, тонкой и прозрачной, построенной нано-роботами из нано-частиц и микро-чипов на базе сверхскоростного многоядерного компьютера, питаемого от беспроводной сети, да и стена эта являлась бы вовсе не стеной, а лестницей в небо. В этой же реальности стена состояла из монолитных гранитных блоков и стали, созданной рабочим пролетариатом; по искрящимся проводам бежало электричество, питающее множество лампочек и предохранителей, чтобы подобие вычислительного процессора, более напоминающего мавзолей, не взорвалось. Иными словами, профессор Лыков той реальности при помощи подручных технологий и без посещения главного источника в отделе «Защиты истинности истории и граждан, попавших в петлю времени» сумел бы открыть межвременной разрыв и отправить группу в прошлое, в этой реальности такой возможности не имелось, и единственный компьютер, который был способен проделать что-то подобное, имелся лишь в здании Главного Штаба, то есть, в логове Громова. Юля по своему обыкновению сразу предложила радикальный способ решения: взять в руки кувалду и «просто снести эту стену на хрен», но даже Моника посчитала, что попытка проникновения в здание Главного Штаба — это чистой воды самоубийство. И тогда вдруг выяснилось, что существует и другой первый экспериментальный аппарат для повторного разрыва еще не затянувшейся временной материи. Его Лыков собирал долгие годы на чердаке старой съемной квартиры, но ни один человек так и не прошел через него в прошлое, исследованиями профессора заинтересовалось правительство, и работы были начаты с самого начала, но уже в лучшей Петроградской лаборатории и при полном императорском финансировании.

«Волшебный» чердак, который должен был открыть дверь группе агентов в иную историческую эпоху, располагался по адресу Большая Морская 11, правда в этом мире улица носила имя Д. Фадеева и у Дениса были соображения, отчего она так называлась, но он смолчал, Юля и новые товарищи тоже, хотя и они наверняка пришли к тем же выводам. В привычной реальности на этом месте стоял четырехэтажный дом архитектора П. П. Жако цвета сухой, выгоревшей на солнце осенней травы. В родном мире Фадеев часто захаживал в MacDonalds, что располагался здесь на первом этаже. В этом же мире, ни «МакДака», ни самого привычного архитектурного творения Жако не существовало, вместо него стоял семиэтажный, чернеющих тонов готический дом с высоким чердаком, из углового круглого окна которого, обнявшись с любимой, можно было наблюдать, как по утрам над рекою Мойкой восходит солнце. Но друзья находились здесь отнюдь не для романтических изысков. На первом этаже вместо заморской закусочной располагалась булочная купца Д. А. Медведева. «Видимо, проблемой импортозамещения Россия этой реальности не страдает», — облизнувшись на свежую, благоухающую тонким ароматом корицы и ванили выпечку и, пустив слюну на жирные блинчики с черной икрой, подумал Денис.

Готический лифт с элементами стимпанковского декора поднял их до последнего этажа, еще несколько нажатых в определенном порядке кнопок, и лифт поднялся прямо на чердак и раздвинул жалюзи. Денис отодвинул решетку, и группа оказалась посреди лаборатории, из центра которой вниз опускалась шахтаподъемника. Зажегся свет, лампочки накаливания на потолке тускло замерцали. Лаборатория оказалось пыльной и захламленной, складывалось впечатление, что сюда не заглядывали долгие годы, впрочем, так оно и было, поскольку профессор Лыков снял это помещение десяток лет назад (к счастью, на чужое имя) и не показывался здесь с момента начала работы на правительство. Теперь же эта его предусмотрительность могла сыграть добрую службу.

Сам же первый экспериментальный переместитель представлял собой громоздкое сооружение с кучей экранов, датчиков, лампочек и проводов, причем некоторые были оголены и могли замкнуть в любой момент и непонятно зачем тянулись к кабине лифта. Именно здесь, усомнившись в работоспособности аппарата, Фадеев и задал свой вопрос, на что и получил ответ:

— Фифти-фифти, молодой человек, — развел руками профессор Лыков, и Денис с сомнением посмотрел на «ежика».

Но вместо Юли ответила Моника, которая с самого начала появления постаралась взять борозды правления в свои руки:

— Неважно сколько у нас шансов выжить, иного выхода у нас все равно нет!

— Вообще-то… — начал было Фадеев, но Казак взглянула на него испепеляюще, да так, что парень даже поперхнулся, но все же, совладав с собой, продолжил. — Вообще-то…

— Хватит, Денис, — перебила его Юля. — Моника права…

Парень аж вздрогнул, впервые две агентессы хоть в чем-то согласились и это отнюдь не радовало.

— …иной возможности попасть в прошлое и исправить все у нас нет!

— А как же переместитель в Главном штабе? — напомнил Денис. — Ты же сама говорила…

— Говорила, — кивнула Юля. — Но это была первая безрассудная мысль, поскольку попасть в Главный штаб мы сможем только при поддержке нашей собственной армии. Денис, у тебя есть собственная армия?

— Ну-у… — постарался хоть что-то придумать парень, но «ежик» не дала ему этой возможности.

— Я так и думала, что нет. Поэтому нам остается только один вариант: рискнуть и отправиться в прошлое отсюда. — Юля бросила взгляд на запущенный Лыковом переместитель, который зажужжал при включение и слегка заискрился.

— Не стоит бояться, — придвинув к себе огнетушитель, заверил профессор. — Просто машину давно не прогревали.

— Не прогревали?! — изумился Денис. — О Боже!

Но Юля не обратила на это никакого внимания, поскольку Казак уже принялась распоряжаться:

— Так, профессор, теперь ищите подходящий нам временной разрыв. Минимальная глубина июнь 1918 г, максимальная… скажем, рубеж двадцатого века.

— Не, ну ждать двадцать лет в прошлом до расстрела это слишком, — постарался возмутиться Денис, но его все проигнорировали.

Профессор Лыков перещелкивал какой-то переключатель, как на старом советском телевизоре, графики начерно-белом экране менялись, что они означали, Фадеев даже в привычной реальности не удосужился постичь.

— Эх-кех, — кряхтел Максим Эдуардович. — Вы требуете от меня невозможного. Глубина разрыва, необходимая вам, встречается крайне редко с периодичностью раз в несколько месяцев. Поэтому… Постойте… Что это?!.. — Профессор всплеснул руками и, подскочив на табурете, уставился в экран. — Похоже, господа и дамы, вы все рождены под счастливой звездой! Если судить по показателям, то этот временной разрыв, — Лыков тыкнул пальцем в экран, указывая на график, — соответствует глубине мая 1918!

— Совпаденьице так совпаденьице, — даже присвистнул Денис, стараясь хоть что-то понять на графике.

— А может быть и не совпадение, — неожиданно произнес Лыков. Он снял с себя пенсне и, начав протирать стекла, продолжил. — Знаете ли, чем дольше я изучаю Время, тем все чаще мне кажется, что оно обладает чем-то сродни разума. И все эти разрывы тоже неспроста, возможно, само Время намекает нам, что однажды мы — человечество, свернули не на тот путь, возможно…

— Да бросьте вы, профессор, — отмахнулась «ежик». — Какое сознание может быть у Времени? Просто на ваших мыслях сказывается отпечаток вашего мира, заяви я вам подобное в нашей реальности, и вы выставили бы меня на смех!.. Как впрочем, когда-то уже и было. Поэтому не надо преувеличивать, и это всего лишь совпадение.

Максим Эдуардович взглянул на Юлю с изрядной долей сомнения, но спорить не стал, наверное, уже осознав, что с «ежиком» спорить себе дороже.

— Ну что ж, тогда отправляемся, — проверяя заряд электро-плазмы в своем револьвере-бластере, скомандовала Моника.

Юля с Денисом кивнули, отступать было некуда.

— Тогда милости прошу в лифт, — указуя рукою на открытую кабинку, произнес Лыков.

— В лифт? — удивились и Денис и Юля.

— Ну да, — слегка растерялся Максим Эдуардович. — Кабина лифта и есть камера погружения во временной разрыв, разгоняющая ваши частицы до необходимой скорости. А разве в вашей реальности перемещаются иным способом?

— Нет, нет, профессор, что вы, точно так же, — отмахнулась Юля. — Денис, давай в лифт и поживее.

Парень с сомнением посмотрел на лифт, где уже ждали Моника и Жан. Ничего другого не оставалось, и он шагнул к ним, Юля проделала то же самое. Профессор Лыков подошел к кабине и прикрыл решетку.

— Искренне желаю вам удачи, — напутствовал Максим Эдуардович.

— Спасибо, — кивнула Юля. — Надеюсь в следующий раз, когда мы встретимся, профессор, мы с вами здорово посмеемся над этой временной ошибкой, породившей этот мир и этого вас.

— Это будет весьма забавно, — улыбнулся Лыков и закрыл жалюзи. — Готовьтесь, сейчас начнется проникновение. Три, два, один…

По стенкам лифта будто пробежал электрический разряд, и кабина двинулась вниз. В этот же момент в сознании Дениса взорвалась яркая вспышка и распалась сияющими звездочками, искры осыпались на стены, и рисунки на них зашевелились — то было предвестником начала межвременного трипа. Но трип в этот раз оказался не такой, как всегда. Шевелящиеся рисунки расползлись в стороны, и стены сделались абсолютно прозрачными, будто из стекла, но то было не стекло. Кабина лифта продолжала опускаться, но уже отнюдь не сквозь этажи, а сквозь само время. Через прозрачные стены Денис, словно находясь в центре панорамного кинотеатра, увидел незнакомые ему вехи истории, истории двадцатого века этой новой реальности. Книга времени стала перелистывать свои листы назад. Вот Штерн, то есть император Николай Третий в парадном кителе, он жмет руку высокому худощавому блондину в черном пиджаке с вышитыми золотыми свастиками на эполетах, рядом еще какие-то люди — политики, фотографы, журналисты. «Саммит», — понимает Денис, видя поверх голов государственные флаги: красный с огромной черной свастикой; белый, где алое солнце распускает лучи; зелено-бело-красный, на фоне которого черный римский орел сжимает фасции*; флаг США, только вместо звезд на синем фоне белая свастика; здесь же и флаг российской империи, только вот крылья орла не гордо подняты ввысь, а, напротив, виновато опущены вниз, как на современных монетах, на которых лишь с недавних пор догадались перечеканивать птицу. Вспышка, видение меняется, лифт опускается ниже в один из кабинетов Зимнего Дворца, где император, отец нынешнего Штерна подписывает какой-то документ, рядом с ним посол Рейха, который одобрительно кивает; Денис бросает взгляд на заголовок текста, тот гласит: «Указ о возрождении дворянства». Вспышка: петроградские кабаки и рестораны забиты до отказа, люди в дорогих лощеных костюмах тройках и служебных сюртуках, с шиком выстреливая в воздух, открывают бутылки с шампанским, они празднуют, празднуют возвращение своих привилегий. А простой народ в это время скапливается на Дворцовой площади, народ в негодовании, он требует равенства, но воля народа не слышна теми, кто не хочет ощущать себя его частью. К площади подтягиваются жандармы, они вооружены, у них приказ, толпа негодует, звучат выстрелы, крики, ор, кто-то пытается бежать, кого-то топчут, кого-то безжалостно рвут. Демонстрация подавлена жестко, Дворцовая площадь вновь окрашена в алый. Кабина лифта опускается ниже. По Невскому проспекту, словно по руслу, течет река народу, которого тьма тьмущая, и все в черном, все в трауре. Многие плачут, не стесняясь слез, другие с обессмысленным взором бредут вперед за траурной процессией, будто на похоронах самого Леонида Ильича Брежнева. Но хоронят отнюдь не его. Начерно-белых снимках лицо женщины лет пятидесяти, с трудом, но все же Денис признает в ней Анастасию, спасенную им в доме Ипатьева. Страна искренне скорбит по ее кончине, и это удивляет Фадеева. Лифт опускается еще ниже. Что-то подобное Денис уже видел: это еще живая императрица и Адольф Гитлер подписывают мирный договор. Еще один этаж истории пройден и следующий встречает группу агентов взрывом снарядов и свистом пуль. Танки, ракеты, огонь, артиллерия — все смешивается в одну большую бойню Второй Мировой Войны. «Значит, мы все же воевали, значит и в этой реальности фашисты топтали наши земли, но… — понимает Денис, — но что-то пошло не так и вместо победы все окончилось бесполезным миром». В следующий момент картинка опять меняется на внутренние убранства Зимнего, но вместо изысканной мебели в комнатах простые железные кровати, на которых лежат раненные, окровавленные и перевязанные солдаты. Атмосфера удручающая: слышны крики, стоны, хрипы, даже запах крови и гноя будто нисходит со страниц воспоминаний Времени и проникает в сознание Дениса, так все ужасно. А по комнатам ходят врачи и много-много сестер милосердия. Одна из таких сестер склоняется над тяжело раненым солдатом, большая часть его тела обгорела, бинты кровоточат, солдат готовится отдать Богу душу. Он хватает сестру милосердия за руку и что-то шепчет, Фадеев замирает прислушиваясь. «Прекратите войну, государыня», — вот его последние слова. «Если так будет угодно моему народу», — произносит сестра милосердия, и Денис успевает увидеть ее глаза: васильковые, наполненные слезами. Кабина лифта опускается еще ниже, листы истории перелистываются назад. Идет глобальная стройка, старая Россия преображается — это как индустриализация времен СССР, только без сталинских лагерей и притеснения прав человека. Еще один этаж. Юная Анастасия стоит перед народом, позади Зимний Дворец. Императрица что-то вещает, Денис прислушивается: «…сиим законом я упраздняю дворянство и купечество и уравниваю все классы в правах. Народ должен быть един, у всех должны быть единые права и единые привилегии, не по праву рождения, а заслуженные. И как я и обещала, я буду править по совести, во благо России и по воле своего народа, ибо он есть главная власть в государстве!..» Яркая вспышка и лифт останавливается.

*Фасции — (лат. Fasces) — пучки вязовых или березовых прутьев, перетянутых красным шнурком или связанные ремнями. Атрибут власти древнеримских царей.

Стены кабинки вновь сделались непроницаемы. Денис раздвинул жалюзи в стороны и вышел из лифта в какую-то пустую, тускло освещенную харчевню, остальные двинулись следом. Еще потряхивало от перемещения, парень повернул голову назад: двери лифта закрылись, а затем стали растворяться, пока не превратились в глухую стену.

Бац-ц! — послышался звук, будто кружка или тарелка разбились об пол.

Фадеев обернулся на звук. Мужик в залатанном тулупе с бородой-лопатой нещадно крестился и что-то бормотал, похоже, «Отче наш». Наконец, его нервы окончательно сдали и с криком:

— Демоны!!!

Он рванул к двери и был таков.

— Что ж, его можно понять, — усмехнулся Денис, оглядывая на удивление пустое помещение харчевни. Видимо, дела у хозяина шли не лучшим образом.

В углу что-то зашуршало. Если это была мышь или крыса, то уж слишком огромная, килограмм под сто и в холщевом, некогда белом фартуке. «Мышка» поняла, что ее заметили, вжалась в угол и постаралась зажмуриться, как ребенок в детстве, который думает, что если закрыть глаза или накрыться с головой одеялом, то и страхи, обитающие во тьме, его не заметят.

— Ладно, айда отсюда, — сказала Моника. — Не будем доводить этого борова до инфаркта.

Агенты кивнули и поспешили покинуть харчевню. Нужно было раздобыть подходящую одежду и разведать обстановку.

Они вышли на улицу, на Большую Морскую, покинув привычный дом архитектора П. П. Жако. Вечерело. С серого питерского неба, грациозно кружась, падали одинокие снежинки. В воздухе пахло… порохом? Да, да именно порохом! Где-то вдалеке раздавались залпы, но фейерверков на небе видно не было. Да и улица была безжизненной, на ней не было ни души. Хотя «свято место пусто не бывает»! Из-за угла выбежал молодой парень в потертой кожанке и с красной лентой на плече. Выглядел он не лучшим образом: весь всклокоченный, красный, запыхавшийся. На бегу парнишка сорвал красную ленту, скинул кожаный плащ и побежал дальше, не замечая агентов. А зря!

Моника перехватила его за шиворот, завернула руку и развернула к себе.

— Что происходит? — схватив бедолагу за грудки, проскрежетала Казак. — Что за кипишь, а драки нет?

— Как что? — выпучился парнишка, зрачки по пять советских копеек, напуганные как у беззащитного, пойманного в лесу зайца. — Белые в городе!!!

Агенты удивленно переглянулись.

— Подробнее! — рявкнула Моника. — Какие белые?

— Войска Анастасии, — покорно залепетал парнишка. — Царевна Настька идет отвоевывать трон! Она прорывается к Зимнему! Там сейчас все наши…

— А ты?

Парень виновато опустил голову.

— Понятно, — брезгливо хмыкнула Казак и отпустила парня. Тот сразу попятился, с подозрением косясь на незнакомцев и явно считая, что его сейчас будут казнить по закону «Красного террора» за бегство от сражения, а, следовательно, предательство интересов пролетариата.

— Последний вопрос и свободен, — к облегчению парня произнесла Юля. — Какая сейчас дата?

— Дата? — недо красноармеец совсем растерялся.

— Да! Какое число, месяц, год! — Юля шагнула вперед, легкий петроградский ветерок шевелил ее красную юбку, на которую парень взирал как на неизбежный и всекарающий символ пролетариата.

— Число не знаю, — опустил голову бедолага. — Месяц ноябрь.

— А год?

— Одна тысяча девятьсот двадцатый…

«Как же так? Двадцатый?! — опешил Денис. — Мы же должны были оказаться в восемнадцатом. Или это чертова техника измененной реальности дала сбой или Время действительно обладает подобием разума и вдобавок к этому уникальным чувством юмора!»

— Возвращаемся! — скомандовала Казак и уже потянулась к переместителю, как Юля вдруг покачала головой и решительно произнесла:

— Нет!

— Нет? — удивилась Моника. — Как это нет? Девочка, мы опоздали, то, что мы должны были предотвратить — уже случилось, войска Анастасии в Петербурге! Поэтому возвращаемся!

— Нет! — не менее решительно заявила упрямый «ежик».

«Что это на нее нашло? — Денис даже открыл рот. — Почему нет? „Железная леди“ ведь права».

Пользуясь неразберихой бедолага-красноармеец тихонько пополз прочь, но он уже был никому не интересен.

Рука Моники скользнула под пальто, Юля же даже не шевельнулась, а так и осталась гордо стоять со скрещенными на груди руками.

— Девочка, дам тебе один единственный шанс, — глаза Казак недобро блеснули. — Объясни, почему нет?

Денис тоже потянулся к плазменному маузеру, но, поймав на себе пристальный взгляд молчаливого Жана, понял, что не стоит даже пытаться.

— Объясняю, — кивнула Юля. — Как только мы вернемся назад в будущее, мы тут же попадем в руки Громова. Наши с Денисом переместители настроены на Главный штаб, поэтому пользоваться ими смысла нет. Знаю, ваши перестроены, и мы окажемся где-то в пределах Петербурга, но и это нам не поможет. Во-первых, потому что после запуска аппарата профессора Громов уже точно выявил местоположение Лыкова и, наверняка, уничтожил его машину, а во-вторых… Во-вторых, пора уже взять историю в свои руки!

— Что? — выпучилась Казак. — Да ты с ума сошла!

«Взять историю в свои руки?! — Денис искренне офигел. — И это говорит „ежик“?! Нет, нет, тот самый „ежик“, которая с пеной у рта еще совсем недавно доказывала мне, что малейшее изменение истории это катастрофа?!»

— Моника, послушай меня, — спокойным, доверительным тоном вдруг произнесла Юля, — что если я скажу тебе и всем вам, что весь тот мир, который вы знали и в котором вы выросли, так же является миром с измененной реальностью, как и тот, из которого мы только что вернулись?

— Что? — простонал Денис.

— То я скажу, что ты спятила, девочка! — рявкнула Казак и достала револьвер. — Кончай нести пургу! Возвращаемся!

— Мон, — вдруг произнес молчаливый Жан. — Давай послушать, что ворить Юла.

Казак фыркнула, но все же согласилась:

— Ладно. И какую же байку ты хочешь нам втюхать?

«Ежик» ничуть не оскорбилась, а лишь улыбнулась.

— Начну с того, что мое настоящее имя не Юлия Гончарова…

— Как? — выпучился Фадеев.

— Да, — кивнула «ежик». — Денис, помнишь, как в той реальности Громов показывал нам досье на Джулию Крюгер?

Фадеев кивнул.

— Так вот, это действительно была я, только я — той реальности.

— Но как? Той женщине на фотографии было лет под пятьдесят!

— Пятьдесят восемь, если быть точной, — усмехнулась «ежик».

— Так тебе что, пятьдесят восемь лет? — Привычная почва начала уходить из под ног. В сознании всплыла сцена их близости: гладкие изгибы, упругое тело. «Нет, ей никак не могло быть столько лет!»

— Упаси Боже! — «Ежик» даже взвизгнула. — Нет, мне двадцать восемь, просто родилась я в тысяча девятьсот пятьдесят девятом.

— Так ты из прошлого? — Моника взглянула на Юлю, будто увидела ее впервые.

— Да, — кивнула девушка. — Из прошлого, прошлого, которого вы никогда не знали. Прошлого, в котором Вторую Мировую Войну выиграл не Советский Союз, а Фашистская Германия.

— Ты брешешь! — Казак сдвинула брови.

— Хочешь, верь, хочешь, нет, — развела руками Юля, — но выслушай мою историю.

Моника ничего не ответила, и тогда Юля продолжила:

— Как я уже сказала, я родилась и выросла в мире, где правит Рейх и его вассалы. Это был ужасный мир, мир, разделенный по крови на высшие и низшие расы, мир, заполненный тысячами концентрационных лагерей, мир, где печи, сжигающие людей, никогда не затухают.

— Ужас! — Дениса аж передернуло.

— Да, — кивнула Юля, — это ужасно. Большая часть населения планеты уничтожена: семитские, негроидные, монголоидные, индо-средиземноморские и многие другие расы почти стерты с лица земли, лишь отдельные их представители помещены в зоопарки на потеху высшим расам. Другие народы, такие как славяне, поляки и прибалтийцы согнаны в лагеря и выполняют функции рабов. Больные, старые, переставшие приносить пользу рабы сжигаются в печах или уничтожаются в газовых камерах, чтобы не кормить лишние рты. Не удивительно, что такой мир наполнен страхом и не удивительно, что в нем то и дело возникают очаги сопротивления, впрочем, безрезультатные. Рейх строго карает восставших!

— И кем ты была в этом мире? — спросил Денис.

— Хороший вопрос, — скрестила на груди руки Казак и с подозрением посмотрела на Юлю. Впрочем, слушалаона внимательно.

«Ежик» опустила взгляд. Сердце Дениса екнуло, дальше слушать почему-то уже не хотелось.

— Я просто не знала другого мира… — Рыжая челка закрыла глаза. — Я в нем выросла… меня в нем воспитали… поймите меня… — Голос дрогнул. — Историю ведь всю исказили, всю переписали, а эту пропаганду намвсверливали в мозг с раннего детства…

— Я повторяю вопрос, кем ты там была, девочка? — повысила голос Казак.

— Я была оберштурмбаннфюрером в составе карательных войск Ваффен-СС! — Юля подняла глаза, никаких слез не было, взгляд гордый, пронзительный уперся в Монику. — Мы занимались подавлением очагов сопротивления в Сибири. Да, я отдавала приказы казнить, и казнила сама и считала, что поступаю правильно!

— Ты? — выпучилась Казак. — Подполковник? — Казалось, «железную леди» задело лишь это.

— Я вундеркинд, и у меня был очень влиятельный отец, — пожала плечами «ежик». — Но так было до тех пор, пока однажды я не встретила его!

Денис, уши которого до этого момента отказывались слушать Юлину историю, встрепенулся и произнес:

— Кого его?

— Лешу, — Юля опять опустила взгляд. Фадееву даже показалось, что в этот раз по ее щеке действительно пробежала слеза, или это был след от растаявшей снежинки, что одиноко падали с неба. — Да, он был тоже из моего мира и моего прошлого. И он был в сопротивлении. «Сибирская освободительная бригада», как они сами себя называли. Не буду вдаваться в подробности нашего с ним знакомства и последующих амурных отношений. Упомяну лишь то, что я бастард. Я дочь своего отца от русской рабыни, но воспитанная и наделенная привилегиями высшей расы. Мой отец, всю мою жизнь старался, как он сам выражался, выжечь из меня задатки низшей расы. Именно поэтому он и отправил меня подавлять восстание на территории Сибири. Но, видимо, славянская кровь во мне оказалась сильнее арийской. Так я сделалась двойным агентом и стала помогать сопротивлению, хотя заведомо считала, что наша битва проиграна. Но любовь заставляет меняться, заставляет закрывать глаза на одни вещи и верить в другие. И вот однажды моя вера оправдала себя. Отец посвятил меня в тайну; тайну, благодаря которой Рейх когда-то одержал победу.

Все затаили дыхание, Моника же шагнула чуть ближе к Юле.

— Помните об одержимости Гитлера артефактами древних цивилизаций? Так вот, в моем мире его одержимость оправдала себя, и Рейх во время Второй Мировой Войны заполучил некий артефакт, способный разрывать межвремнное пространство. С помощью него Фюреру и удалось выиграть войну, просто бесчисленное количество раз переигрывая ключевые сражения Второй Мировой до победного конца.

— Ага! — воскликнул Денис и возвел палец к серому питерскому небу, видимо, призывая его в свидетели. — Выходит некая машина времени все же существовала, пусть и древняя!

Юля покачала головой:

— Нет.

— Черт! — выругался Денис.

— Принцип артефакта был тот же, что и возможности аппарата профессора Лыкова, — в очередной раз разрушила Фадеевскую идею фикс «ежик». -Просто у Рейха имелся неисчерпаемый запас человеческих ресурсов. Агенты СС засылались в прошлое в различные временные периоды с важными сведениями о ходе Второй Мировой и с одной единственной целью, чтобы эти депеши когда-нибудь пусть через десять, двадцать, пятьдесят лет, но все же попали к Фюреру в нужный момент.

— Но у вас, как я понимаю, все же получилось разорвать эту цепь и изменить ход истории? — сдвинула брови Казак. — Как это удалось? Хотя учти, я еще не сказала, что верю тебе!

Юля усмехнулась и, задрав носик, явно гордая собой, заявила:

— Я просто поступила хитрее. Не буду вдаваться в подробности, чего нам стоило отыскать секретный бункер, но цена, заплаченная за проникновение в него оказалась высока, погибли сотни людей. Поэтому я понимаю, что проникнуть в Главный штаб нам не удастся, мы просто не обладаем подобными человеческими ресурсами. Но тогда мы заплатили эту цену и воспользовались артефактом. И мы с Лешей просто сиганули гораздо глубже всех агентов СС в прошлое, и уже там нашли и уничтожили артефакт. Тогда мы думали, что нам придется остаться в прошлом навсегда, но что-то случилось, что-то подобное тому, когда ты, Денис, изменил историю, и нас тоже вытолкнуло, но не в мир юрского периода, а, наоборот, в будущее — в двадцать первый век. Ну, а дальше, все уже гораздо скучнее.

— Невероятно, — пролепетал Денис. — Не могу поверить, что я… мы… и весь наш мир это всего лишь парадокс измененной реальности.

— Парень, — вдруг обратилась к Фадееву Казак, и Денис с удивлением на нее посмотрел. До сего момента Моника старалась вообще его не замечать. — Теперь послушай меня, парень! Неважно, говорит правду твоя подруга или нет! И неважно, является ли наша реальность искаженным временным парадоксом или нет! Важно лишь то, что это наша реальность, и мы стоим на ее страже, поэтому мы должны исправить все, так как было, чего бы это нам не стоило.

Денис взглянул на Юлю, она качала головой, он перевел взгляд на Монику, та тоже смотрела на него почти с надеждой и ждала поддержки. Словно два мира, каждый из которых тянул его в свою реальность. И тут он неожиданно кое-что понял.

— Это наша реальность, и мы стоим на ее страже, — повторил за Моникой ее же слова Денис.

Казак победно усмехнулась, а «ежик» прикусила губку, взгляд у нее был расстроенный.

— Но я еще не закончил, — вдруг продолжил Фадеев. — Да, это наша реальность, и мы стоим на ее страже, поэтому мы должны исправить все, так как было, чего бы это нам не стоило! Чего бы это нам не стоило!!! — С нажимом на последнее слово повторил Денис. — Именно так и сказал бы Громов! И наш Громов и тот, что сейчас преследует нас. Он тоже уверен в подлинности своей реальности и не пожалеет никого и не остановится ни перед чем, чтобы убить нас. Нас, тех, кто некогда были его друзьями, товарищами и возлюбленной!

Моника слегка покраснела и опустила взгляд.

— И нельзя упрекнуть его в том, что он не несет своей правды, — продолжил Фадеев. — Громов патриот, он истинно преданный солдат своей страны! Как и ты, Моника, истинно предана своему миру! Оба вы несете свою правду, и оба ошибаетесь в самом главном! В том, что Юля однажды поняла в своем мире и в том, что наверняка понял Игорек, когда пошел на смерть ради нас всех.

— Самое главное, — Казак подняла глаза, и в них не было прежней решимости, а лишь сомнение. — Ну и что вы предлагаете? — вдруг спросила она.

— Самое разумное решение, иного просто не дано, ибо оно не в наших силах, — вместо Дениса ответила Юля. — Мы убьем Анастасию!