«Я Анастасия Николаевна Романова — великая княжна, законная наследница престола Всероссийского, царства Польского, княжества Финляндского и прочего, и прочего, и прочего… И я должна править! Даже не так… Я не должна, я обязана! Ибо это мой долг», — говорила себе уставшая от страхов девятнадцатилетняя девушка, взирающая из узенького оконца броневика на окровавленную, усыпанную вперемешку трупами «белых» и «красных» брусчатку на Дворцовой площади. Говорила она себе, и сама не хотела в это верить.

Больше всего на свете Анастасия желала покинуть эту кровавую страну, так жестоко обошедшуюся с ее семьей, и уехать далеко в Данию, к ждущей ее там бабушке Марии Федоровне. Вновь ощутить любящие объятья, семейное тепло, поселиться с ней на вилле HvidØre и навсегда забыть о пережитых ужасах. Хотела она это и понимала, что этому не бывать. Уж слишком важной фигурой ее считали другие, такие как Колчак, Корнилов, Деникин и прочие сторонники. Одни были беззаветно преданы ей и старались восстановить законную власть, другие видели на престоле ее, но лишь как марионетку и желали править сами. Она являлась куклой в их руках, разменной монетой престола Всероссийского, престола разрушенной, замученной и погруженной в кровавую смуту страны, где алчные до власти личности боролись меж собой, прикрываясь высокими идеалами. А умирали за них, как всегда другие, простые люди — народ, что не щадил брата, одурманенный высокими речами и копейки ломанной не стоящими.

Сложный выбор того, кому не нужна власть, но кому преподносят ее на блюдечке. Впрочем, даже выбора никакого не было, а был лишь долг! Долг пред теми, кто не отвернулся, кто остался предан, кто не сбежал на запад, поджав хвост, кто защищал ее несмотря ни на что. А еще долг перед державой, что сковали ее предки и долг перед народом. Перед последним долгом меркли все остальные долги.

Да, страна действительно нуждалась в переменах, народу нужна была свобода и равные права. Но те, кто с высоких трибун вещали об этом, в первую очередь думали лишь о собственной власти и в последнюю — о народе. А народ, замученный, истерзанный и обманутый был лишь стадом марионеток в умелых руках хитрых пастухов-кукловодов. И она была обязана все исправить, возможно, именно поэтому судьба в лице странного, но благородного рыцаря Дениса Фадеева оставила ее в живых там, в кровавом доме Ипатьева, где расстреляли всю ее семью.

Анастасия помнила, как после спасения она долго бежала, бежала не оглядываясь, покидая город и убегая в лес. В лесу она провела несколько дней, питаясь ягодами и кореньями, пока обессилевшая не свалилась с ног. Проснулась уже в кровати под медвежьей шубой и сильно испугалась. Но судьба и в этот раз оказалась к ней благосклонна, ее нашел добрый старик Савельич — простой мужик из народа. Он выходил ее, не спрашивая, кто она и откуда — истинное благородство и желание протянуть руку ближнему, искомая черта простого российского народа. В его доме ей было спокойно, кошмары ненадолго отпустили и… Это ненадолго прошло очень быстро, поскольку большевики, что расстреляли ее семью, все же поняли, что не досчитались одного трупа. Ее стали искать, конные отряды прочесывали местность. И одним ужасным утром они пришли в деревню, где скрывалась княжна. Ее нашли, опознали, народ собрался возле старого покосившегося дома Савельича. Анастасия помнила, как было морозно тем утром, роса серебрилась на траве, и пахло свежестью, но это не радовало. Галдящие красноармейцы за волосы вытащили ее из дома. Она тряслась, рыдала и ждала смерти, но дорогу солдатам революции преградил Савельич.

— Уйди, старый! — прокричал красноармеец с напудренным усами и шашкой наголо, похоже, он был из бывших дворян, но уже успевших сменить свою масть на бубновых валетов. — Это Настька — дочь Николая Кровавого, и она приговорена к смерти!

— Она всего лишь напуганное дитя, — вступился за Анастасию старик. — Она ни в чем не повинна…

— Она повинна в том, что родилась царевной!

— Люди добрые! — вдруг воззвал к деревенским Савельич. — Мы что же, отдадим этим нехристям девчонку малую для душегубства? Разве правильно это, разве так нас учили предки, разве так нас учила церковь?

Народ безмолвствовал. Кто-то опустил взгляд, кто-то постарался спрятаться за товарищей, лишь бы не смотреть на Савельича.

— Бог умер! — расхохотался усатый красноармеец. — Ныне миром правит власть пролетариата!

— Да затрахала эта ваша власть пролетариата, — вдруг пробурчал здоровый бородатый детина с вилами. — При царе и то лучше жили: пахали, сеяли, урожай собирали — сами досыта ели, да и в городе продать чего оставалось, а теперь?

— Теперь весь урожай ваша власть пролетариата забирает, будь она трижды не ладна! — подхватила вдруг толстая баба с ведром. — Деток кормить нечем, про скотину я и не гогочу…

— А у меня на прошлой неделе красноармейцы хряка увели, — выкрикнул худенький паренек. — А он мне от мамки достался, а мамка померла! Один я теперь остался, совсем один. — Парнишка шмыгнул носом и принялся тереть глаза рукавом.

— А ну, цыц! — гаркнул «красноармейский валет». — Как были стадом, так и остались, даже слушать ничего не желаю! А ты старик убирайся с дороги, а то зарублю!

— А ты руби, мил человек, не бойся, — без страха заявил Савельич. — Все равно не уйду.

И красноармеец рубанул, рубанул шашкой прямо в лицо старика. Савельич даже охнуть не успел, просто свалился замертво наземь. А Анастасия зажмурилась, понимая, что следующей будет она.

— И так будет с каждым кто… — начал было толкать речь «красноармейский валет», но вдруг ойкнул и остановился на полуслове.

Анастасия разжала веки. Из груди красноармейца торчали вилы, которыми воспользовался тот самый возмущенный властью бородач.

— А ну бей их, ребяты, — закричал «борода». — За Савельича, за царевну!

«За царевну», — мысленно повторила Анастасия, запоминая навсегда лица простого люда, впервые вставшего на ее защиту.

Почти всех красноармейцев разорвала разъяренная толпа, лишь одному удалось уйти. Бунт деревенских был поистине бессмыслен, беспощаден и обречен. Деревню потом вырезали и сожгли дотла за предательство интересов пролетариата. Но юная княжна этого уже не видела, поскольку в тот же вечер в сопровождении паренька, у которого красноармейцы увели хряка, была отослана к «белым». Но Анастасия навсегда запомнила тех людей и тот долг перед ними, что она обязана выплатить, как и долг перед многими другими, что в дальнейшем приняли смерть за нее.

— Государыня Анастасия Николаевна, — в дверях броневика показался Колчак, — Зимний взят!

— Рада это слышать, Александр Васильевич, — покидая чертоги раздумий, кивнула Анастасия. — Я сейчас же хочу войти внутрь.

— Простите, государыня, но это может быть опасно. Не все помещения осмотрены. Внутри еще могут прятаться мятежники.

— И пусть. Пусть прячутся, как крысы по своим норам, я их не боюсь, со мной ведь вы — мой рыцарь, вы меня защитите.

— Я сделаю все ради вас — моя императрица! — Низкий поклон верного рыцаря, самого верного и благородного из всех приближенных.

Колчак шагнул в кабину, закрыл дверь.

— Трогай, — велел он водителю броневика, — подъезжай прямо к входу.

Водитель покорно кивнул, бронемашина тронулась по брусчатке Дворцовой площади. Где-то еще раздавались выстрелы, в воздухе пахло порохом и кровью. С неба падали одинокие снежинки, они опускались на заляпанные кровью камни и на убитых, не разбирая ни «белых», ни «красных». На мертвых Анастасия старалась не смотреть, хотя за последние годы уже привыкла к их обессмысленным взглядам.

Броневик остановился. Возле входа толпились солдаты, ее солдаты. Генералы Деникин и Корнилов отдавалиприказы, слушали донесения, но, завидев царевну, тут же бросились к ней и Колчаку.

Несколько минут потребовалось, чтобы объяснить соратникам желание государыни, они тоже не видели в этом ничего хорошего, но отказать не могли и сами вызвались сопровождать юную императрицу. С собой взяли лучшую пятерку солдат, среди них даже оказалась одна девушка: то ли киргизка, то ли татарка, маленькая, но опасная, с двумя японскими сабельками. Еще водитель броневика зачем-то увязался, боец он был никакой, про себя рассказывал, что жизнь провел бесполезно и греховно, оттого ничего не умел; но вот ведь загадочная русская душа — не убег ведь на запад, а решил грехи замаливать, присоединившись к армии, освобождавшей родину от «красного ига».

Зимний дворец встретил свою царицу не в лучшем виде, внутри он выглядел еще более удручающе, чем снаружи: богатое убранство все вывезено, на стенах копоть, будто красноармейцы жгли костры прямо внутри, в некоторых местах похабные надписи, от которых великая княжна даже залилась краской. А запах — иной раз и в клозете пахло лучше. Но все-таки это был ее дом, и каждый уголок здесь напоминал о минувшем. Они подымались на второй этаж, направляясь к Георгиевскому залу, и обшарпанные стены, загаженная лестница и потолок оживали в сознании Анастасии, вспыхивая былой красотой. Трупы в комнатах исчезали, пол вновь покрывали дорогие ковры, появлялись картины, люстры загорались миллионами огоньков, залы наполнялись, по ним вновь прохаживались близкие, они улыбались юной царевне, приветствовали ее, они… Анастасия открывала глаза, и ничего этого не было, лишь разруха, как и во всей ее империи.

И наконец, большой тронный зал. Солдаты отворили двери. Анастасия вступила внутрь. Георгиевский зал встретил ее мертвой тишиной, в нем, как и везде, царила разруха, лежали убитые, и пахло железным привкусом смерти. И лишь Большой императорский трон оказался не тронут, он, как и в былые годы, стоял на постаменте красного бархата, сиял начищенным золотом, а за его спинкой гордо взметнул крылья ввысь двуглавый орел. Великая княжна не поверила глазам: ведь от трона будто исходил сияющий ореол, будто высшие силы охраняли его, и она чуть не вприпрыжку бросилась к нему.

— Нет, Государыня, назад! Все назад, мать вашу!!! — словно увидев самого Вельзевула, взревел вдруг бывший грешник, а ныне личный водитель царевны.

БАБАХ!!!

Анастасию отбросило вперед, будто кто-то со всего маху пнул ее ногой в спину. Она упала на пыльный пол, ударилась головой, в ушах зазвенело, в голове все закружилось, или это комната начала подпрыгивать вверх-вниз, вверх-вниз. Кто-то тут же бросился к ней, это оказался Колчак, он вздернул великую княжну на ноги. Рядом очутились и водитель, который вдруг извлек из-за пазухи странного вида маузер со стеклянной рукояткой, заполненной похожей на кисель розоватой жижей, и киргизка, обнажившая японские сабельки.

Вокруг пахло порохом, пыль осыпалась с потолка и сейчас медленно оседала, витая в воздухе вперемешку с дымом. Анастасия обернулась: дверь завалена, часть потолка обрушилась, замертво погребя под собой сопровождавших ее солдат вместе с Корниловым и Деникиным. А трон вдруг мигнул, словно не настоящий, исчез, появился вновь и снова исчез, и вместо него появились четверо. Девушка в красной пролетарской юбке и черной кожаной куртке с рыжими волосами, заплетенными в два глупых хвостика по бокам, словно ушки спаниеля, спадающие на плечи. Мужчина со светлыми волосами и ясными голубыми глазами, в облегающих одеждах, будто облитых резиной. В таких же срамных одеяниях, облегающих тело и все округлости на нем, темноволосая, уже давно немолодая женщина с суровым лицом. И последний в штанах-галифе и кожаном плаще, тот, кого она меньше всего ожидала увидеть — ее спаситель Денис Фадеев. И что удивительно, он будто не изменился ни на день за эти два с лишним года.

— Маша?! Ты? — увидев Казак, искренне удивился Громов.

— Константин, кто эти люди? — с заполненными тревогой глазами пролепетала Анастасия.

Колчак закрывал спиною царевну, вид после взрыва у него был потрепанный, с виска стекала кровь, но и он постарался вступиться:

— Вы их знаете? Я требую…

— Замолкните оба! — вдруг рявкнул Громов.

Анастасия даже вздрогнула, мгновенная перемена в поведении собственного водителя добила ее окончательно — нить происходящего совсем выскользнула из ее рук. Будто старый добрый придворный скоморох сорвал с себя маску и под ней оказался тот самый пресловутый Вельзевул.

— Ты же погибла, Маша? — не обращая никакого внимания ни на Колчака, ни на царевну, произнес Громов. — Я лично схоронил тебя!

— Не в настоящем мире, дорогой, а лишь в твоей извращенной реальности, — усмехнулась Моника.

— Не в настоящем? — повторил Громов, метнув слегка растерянный взгляд на Фадеева, будто сопоставляя его рассказ со словами былой возлюбленной. Денису даже показалось, что шеф сейчас все поймет и примет верное решение, но брови Громова сдвинулись, холодные глаза обдали агентов вьюгой, лед в его сердце не оттаял и шеф, «нет, не шеф», а действительный тайный советник произнес:

— Хорошая попытка.

В следующую секунду пистолет Громова взметнулся вверх, и он нажал на курок.

Бах!

Плазматическая шаровая молния рванулась к цели и взорвалась миллионами сияющих белых искр прямо перед лицом Казак. Слегка голубоватая сфера вокруг агентессы тут же исчезла — уклонитель на ее теле работал без нареканий.

Громов выругался, понимая, что огнестрельное оружие против противников бесполезно, а Моника покачала головой, будто с досады.

— Жан, Юля — на вас Колчак и японка! — отдала команду Казак.

Те лишь кивнули. Даже «ежик» не стала оспаривать приказа, а взялась за плазменный маузер и шагнула вперед. У Жана же в руках появились два армейских ножа, с их помощью он явно готовился противостоять клинкам Кики.

— А у нас с Костей старый неразрешенный вопрос, — процедила сквозь зубы Моника. — Не так ли, дорогой?

— Ты как всегда права, дорогая, — бросив на Кики взгляд и получив утвердительный кивок, согласился Громов.

— А я? — опешил Денис.

— А ты исправь свою ошибку, мальчик. Чего бы тебе это не стоило! — прокаркала «железная леди» и в следующую секунду бросилась вперед.

«Неужели это должен сделать я? — метнув растерянный взор на и без того перепуганную Анастасию, подумал Денис. — Почему именно я? — Ответ пришел сам собой. — Потому что ты виноват во всем произошедшем! И Моника права, за меня мое дерьмо разгребать никто не обязан! Это мой долг! Долг перед собственным миром и перед миллиардами живущих в нем людей, чью жизнь я подверг опасности и поставил на грань истребления!»

Не прекращая бежать, Казак подпрыгнула, выставив ногу вперед и целя ею в Громова. Но действительного тайного советника таким наскоком было не взять. Громов отбил удар левым блоком, ударил правым прямым, Казак слегка ушла в сторону, покинув линию атаки, и уже затем пустила вперед локоть, целя бывшему возлюбленному в кадык. Действительный тайный советник парировал и этот удар, отошел на шаг. Их взгляды перекрестились, словно шпаги опытнейших фехтовальщиков, и они заскользили по кругу.

Жан, довольно самоуверенно поигрывая ножичками, надвигался на Кики. Японка медленно пятилась, закрывая спиной Анастасию, катана нацелена вперед, вакидзаси в строну, туда, откуда могла ударить Юля. Хотя на «ежика» сейчас, вытащив саблю из ножен, упорно смотрел Колчак.

— Сударыня, не знаю, чем вы руководствуетесь, что помогаете красной пролетарской заразе, — заговорил белый генерал, обращаясь к Юле, — но я настоятельно прошу отступить, иначе я буду вынужден зарубить вас. В том клянусь Господом Богом!

— Мило, — слегка растроганно улыбнулась «ежик». — Но против лома, как говорится, нет приема.

Юля вздернула пистолет и выстрелила. Бах! Белая вспышка — пучок электроплазмы ударил в грудь Колчака и отбросил его в стену. Ствол Юлиного маузера тут же развернулся к Кики и выстрелил повторно. Бах и ничего, лишь искры осыпались о голубоватую сферу — на японке тоже был уклонитель, и Анастасия в очередной раз вздрогнула за ее спиной, как испуганный заяц перед стаей голодных волков.

— Стоило попытаться, — хмыкнула «ежик» и подобрала с пола саблю Колчака. — Ну что ж, тогда будем действовать дедовским способом. Денис, — крикнула она, — будь готов!

«Я готов, — мысленно сказал себе Фадеев и нацелил в сторону Анастасии обычный револьвер. — Пусть пока Кики и закрывает девчонку спиной, но это ведь не навсегда. Во время атаки она по любому допустит оплошность, вот тогда я и выстрелю!»

Жан и Юля атаковали почти одновременно. «Ежик», заложив одну руку за спину, как заправская фехтовальщица, сделала выпад вперед. Катана отбила саблю, но тут подскочил Жан. Левый нож полетел в горло, взмах вакидзаси и сталь ударилась о сталь, катана приближалась, но правый клинок бельгийца ударил снизу, и Жан отскочил назад и вовремя, а то не сносить бы ему головы. Кики лишь поморщилась, и Денис увидел, как с ножа бельгийца капает кровь, все-таки он задел ее, но преданная телохранительница не сдвинулась ни на шаг и молча перенесла боль.

Жан самодовольно улыбнулся и закрутил ножи перед собой, стараясь таким манером запутать японку. Но тут атаковала Юля: сабля рассекла воздух, Кики лишь убрала плечо, и вдруг ее вакидзаси скользнул снизу, «ежик» вскрикнула, сабля выпала из рук…

— Сама сучка, — ухмыльнулась японка, возвращая старый должок.

«Нет, Юленька…» — Сердце Дениса екнуло.

Но «ежик» отпрыгнула назад, держась за порезанное запястье, саблю она потеряла, но зато осталась цела. И ее место тут же занял Жан. Армейские ножи заблестели и запорхали на манер крыльев бабочки. Кики рубанула катаной, Жан сразу двумя ножами отвел удар в сторону, сделал несколько обманных выпадов, на которые японка даже не отреагировала, лишь ее зрачки запрыгали, словно шарики для пинг-понга, будто сканируя противника, поскольку уже на следующий настоящий она ответила. Нож скользнул прямо перед ее грудью, распорол куртку, заставив Кики развернуться в пол оборота и… Жан вдруг взвыл, как попавший в капкан волк и рванулся назад, забрызгивая все вокруг фонтаном крови. Отрубленная кисть, сжимающая нож, упала на пыльный пол. Бельгиец стиснул зубы и целой правой рукой принялся затягивать ремешок на обрубке запястья.

А Кики позволила себе легкую ухмылку, скрестив клинки перед собой. Она бы наверняка уже могла добить обоих противников, но это означало открыть царевну для прямого выстрела Дениса.

Жан продолжал рычать, стараясь унять боль. Наконец он совладал с собой, стиснул зубы и, взглянув на Юлю, произнес:

— Я поступать так, как поступил Игорь в профессора тюрьме!

— Ты не обязан! — воскликнула Юля. Она все поняла, да и Денис тоже, поразившись такому самопожертвованию.

— Мой долг, это мой долг, — спокойно произнес Жан и в следующую секунду бросился в свою последнюю атаку.

Нож он метнул вперед, японка с легкостью отбила его, но освободившейся рукой Жан схватил ее за ворот. В его грудь и живот тут же вонзились японские клинки, прошли насквозь, окровавленные вышли из спины. Жан хрипел, умирал, но не разжимал хватки, а катана и вакидзаси поползли в разные стороны, словно ножи, разрезающие теплое масло. Кровь полилась рекой, кишки и еще что-то склизкое и отталкивающее упали на пол. Анастасия за спиной Кики завизжала, закрыла ладошками глаза, а Денису показалось, что его сейчас стошнит от омерзительного зрелища, но он все же сдержался. Сдержался даже в тот момент, когда японская сталь наконец-то разрубила тело бельгийца на две части, и обе половинки упали в лужу собственной крови. Сама Кики раздвинула клинки в стороны, вся ее одежда была окровавлена, да и она сама в эту секунду очень напоминала сказочную кицунэ — лисичку-оборотня в своей человеческой ипостаси молоденькой девчушки, будто сошедшей со страниц манги-комикса, такая милая и смертоносная одновременно.

Но за мгновение до этого Юля метнулась вперед, кувыркнулась через голову, подобрала саблю, и не подымаясь с колен, ударила снизу вверх. Легендарная золотая сабля адмирала Колчака — награда за русско-японскую войну по злой иронии судьбы пронзила грудь японки в области сердца. Она растерянно ахнула, клинки выпали из ее тонких пальчиков. С предсмертной улыбкой Кики взглянула на свою убийцу и тихо спросила:

— Красивая смерть?

Ожидавшая всего, что угодно, но только не этого вопроса, Юля одними губами прошептала:

— Да.

И Кики улыбнулась вновь, добавив:

— И мгновение для последнего хокку*.

*Хокку (хайку) — жанр традиционной японской лирической поэзии. Обычно состоит из двух-трех строк.

Ее губы что-то беззвучно зашептали на родном языке, а закончив шептать, она закрыла глаза и мертвая тихо упала на пол, словно последний лист сакуры, сорвавшийся с ветки и унесенный в вечность восточным ветром, пришедшим с запада.

Анастасию больше никто не охранял. Испуганная девушка упала на колени и взглянула на Фадеева. Она не плакала, романовские васильковые глаза смотрели на Дениса без ненависти, без страха, а лишь с печалью.

— Стреляй, — спокойно произнесла Юля, будто ожидала от него чего-то обыденного.

Фадеев вновь поднял пистолет.

«Это мой долг! Я обязан ее убить! Я обязан восстановить баланс!»

Почти в это же самое мгновение Громов отбросил от себя вцепившуюся в него Казак и развернулся, чтобы рвануть на перехват Фадеевской пули. Моника упала на пол, зачем-то вскинула сжатую в кулак левую руку вверх, подняла пистолет и окликнула былого возлюбленного:

— Костя!

Действительный тайный советник машинально повернулся.

— Прости меня, Костя, — прошептала она. — Но так надо.

Казак разжала кулак, в нем оказалась цепочка с болтающимся на ней в виде кулона половинки сердечка уклонителем.

— Маша, — одними губами вымолвил Громов.

И грянули выстрелы.

Бах! Бах! Бах!

Первый прострелил действительному тайному советнику руку — пистолет выпал, второй пришелся в колено — он подкосился, а третий в грудь. Громов упал, захрипел. Он все еще оставался жив, но не пригоден к бою. Видимо, Моника все же не смогла поставить точку в их странных взаимоотношениях. В следующую секунду ее рука скользнула к собственной шее, дернулась вниз, срывая золотую цепочку с кулоном в виде зеркальной половинки кулона Громова.

— Как же молоды и наивны мы были, — вздохнула Моника и разжала руку. Два кулона — две половинки сердца со звоном упали на мраморный пол, и не глядя на них Казак развернулась к Фадееву. — Стреляй! — приказала она.

Но Денис и сам понимал, что уже пора, пора стрелять, стрелять промеж этих спокойных, слегка влажных васильковых глаз. Он сделал несколько шагов вперед, чтобы выстрел оказался как можно точнее, взвел курок, затаил дыхание… Время словно становилось, будто при замедленной съемке, когда камера тихой сапой движется по кругу, Денис увидел все со стороны: увидел кучу трупов в разрушенном тронном зале, увидел истекающего кровью шефа, решительную Монику, Юлю, глаза которой будто просили его принять правильное решение и беззащитную девушку, которой суждено было стать жертвой для неведомых богов Времени во благо «светлого».

«…я вижу несколько вариантов грядущего, поэтому запомни мои слова. — В сознании Дениса вдруг всплыли речи Распутина-Сатановского. — В худшем случае, когда все подойдет к своему логическому завершению, дай девочке шанс, она должна выжить, не дай ее крови пролиться проклятьем на наш народ. Ведь знаешь как говорят в Китае: мы в ответе за тех, кого однажды спасли…»

— Он все это предвидел, — понял Фадеев. — Он действительно был пророком.

— Кто? — удивилась Юля.

Но Денис не ответил ей, а лишь произнес:

— Светлое будущее не построить на крови невинных!

И опустил пистолет.

— Что ты делаешь? — опешила «ежик». — Мы ведь должны…

— Нет! — решительно заявил Денис и подошел к Анастасии. — Как раз, напротив, мы не должны ее убивать! Она должна жить! Ей нужно дать второй шанс! Она ни в чем не виновата! Пусть живет, заберем ее с собой, в наш мир.

— Щенок! — взревела Казак. — Мы сегодня угробили уйму народу! Виновных, невиновных всех в куче! А ты чистеньким хочешь остаться?! С совестью своей примириться? Думаешь, грехи этим искупить? Так вот не получится! Грехи не искупаются, я знаю, и кровь с рук не отмывается, она впитывается в кожу и… Хотя черт с тобой! Ты все равно не поймешь! — Моника подняла пистолет. — Лучше уйди с дороги, трус! Я сама выполню твою работу!

Но Денис не отступил, а лишь заслонил собой Анастасию.

— Дурак! — фыркнула Казак. — Я тебя жалеть не буду!

Фадеев взглотнул и приготовился встретить смерть. Выбор он сделал, и отступить значило придать всех и все.

— Зачем? — произнесла Юля. Впервые на памяти Дениса голос у нее задрожал. — Зачем ты это делаешь? — Взгляд почти просящий, умоляющий. — Ты что хочешь, чтобы я потеряла еще и тебя? Я не хочу!

— Я тоже, но если другого выхода нет, то так надо.

— Любовь-морковь! — расхохоталась Казак. — Как же она меня достала. Из-за нее только все усложняется. Вы двое, как дети, и не понимаете, что есть вещи куда более важные!.. Ну что ж, прощай, Денис Фадеев!

Моника взвела курок.

— Нет, Маша! — вдруг прохрипел Громов. Весь окровавленный он оперся на одну руку и слегка приподнялся с пола. — Только не его! Делай что хочешь, но его не убивай!

— И почему? — удивилась Казак.

— Потому что он наш сын! — вымолвил Громов.

Вселенная лопнула, будто мыльный пузырь на морозе. Вернее, лопнула она только для Дениса, поскольку все, что он знал о себе, словно зеркало сорвалось со стены и разбилось об пол, и теперь Денис, вглядываясь в эти осколки, не мог понять ничего.

— Вот это поворот, — пискнула «ежик».

— Сын? — опешила Казак. — Сын!.. Но ты же сказал, что он погиб при родах?! — Глаза ее вдруг сверкнули огнем, и она уставилась на Громова. — Ты, ублюдок, зачем ты это сделал? За что ты лишил меня жизни?

— Я лишь хотел, чтобы он не вырос таким же предателем родины, как и ты, — произнес Громов и закашлялся. Мокрота вперемешку с кровью закапали на пол.

— Но ты ведь тогда еще не знал, что я… — Моника запнулась, — что я двойной агент.

— Знал, — подавив кашель, признался Громов. — Но я любил тебя и не хотел предавать наши чувства. Кхе-кхе, — кровавая мокрота вновь на пыльном полу. — Я думал, что ты изменишься, что потеря сына нас только сблизит. А потом я расскажу тебе правду. Но я ошибался… Кхе-кхе. Это была самая большая ошибка в моей жизни, лишившая жизни нас обоих. Кхе-кхе. Прости меня, Маша, прости, если сможешь!

Казак замотала головой, будто стараясь прогнать от себя мысли.

— Нет! Нет! Нет! — взревела она. — Я ни за что тебя не прощу! — Она подняла пистолет и наставила его на Громова. — Ты лишил меня жизни! Ты лишил меня сына!

— Не-ет! — закричал Денис. — Мон… мама, нет!

Моника не выстрелила. Она взглянула на Дениса, в глазах ее были слезы.

— Сынок, — прошептала она.

Бах!

Грянул выстрел. Посреди лба агентессы появилась маленькая дырочка, из которой, словно одинокая слеза, скатилась алая капля крови. И Моника упала.

— Маша! — прошептал действительный тайный советник.

— Ма-ма, нет!!! — будто подраненный зверь взревел Денис и развернулся к месту, откуда грянул выстрел.

Со взведенным револьвером у завала стоял Колчак.

— Ты, — крикнул он Денису, — медленно отошел от великой княжны! — Беглый взгляд на Громова, который сейчас из последних сил полз к валяющемуся на полу револьверу. Он прополз метр, оставляя за собой кровавый след, и схватился за пистолет. — Константин, вы молодец, родина вас не забудет! Держите эту рыжую девку намушке. Жаль, что вам уже не помочь, но…

— Себе лучше помоги! — взревел Громов и спустил курок.

Бах!

Оборванный на полуслове Колчак упал замертво.

Бум-бум-бум, бац-бац-бац! Из-за завала устроенного взрывом раздались глухие звуки и крики — кто-то с упорством принялся его разбирать.

— Отец! — Денис кинулся к Громову.

— Не стоит! — поднял руку чиновник особых поручений, нет, не чиновник и даже уже не шеф, а отец! — Времени мало, сейчас сюда ворвутся белые или же красные, черт их разберет! Уходите! Возвращайтесь в свое время! И заберите девочку с собой, поскольку так будет правильно.

— Я не брошу тебя! И маму!!! — самый мучительный в жизни взгляд в сторону мертвого тела.

— Нет! — прохрипел Громов. — На это нет времени! Уходите!

— Не могу, — покачал головой Денис и почувствовал, как глаза становятся влажными.

— Крюгер! — Громов окликнул Юлю. — У тебя одной еще остался здравый смысл. Хватай их обоих, и убирайтесь отсюда!

— Слушаюсь, шеф, — по привычке кивнула «ежик».

Она подскочила к Анастасии. Царевна по-прежнему сидела на коленях и с безразличием взирала на происходящее. Свой долг она не исполнила и смысла в дальнейшем существовании не видела. Юля протянула ей руку.

— Пойдем со мной.

— Нет, — покачала головой великая княжна. — Я останусь здесь и умру в своем доме.

— А это не просьба! — рявкнула Юля и влепила Анастасии пощечину. — После всего, что здесь сегодня случилось, иного выбора у тебя нет! Ты должна пойти с нами, ради будущего и ради своей страны!

— Ради страны? — царевна подняла на «ежика» голубые глаза — что-то в глубине их вспыхнуло. — Нет, не ради страны, а ради людей, что живут на этой земле!

— Пусть так, — кивнула Юля, и Анастасия протянула ей руку.

Денис склонился над отцом, тот то и дело, продолжал кашлять, но все же пытался говорить:

— …Ты молодец! Ты все правильно сделал, ты лучше меня. Кхе-кхе.

— Отец…

— Не надо, Денис. Не кори себя. Все как должно… Кхе-кхе… Вы изменили историю. И кто знает, может быть в ином будущем, мы вновь будем вместе, все вместе… — Он прикрыл веки и больше уже не открывал их.

На плече Дениса опустилась Юлина ладонь.

— Нам пора, — сказала «ежик».

Парень кивнул и в следующую секунду почувствовал, как все вокруг зашевелилось, будто от приема ЛСД, и завертелось, превращаясь в сплошной вихрь, открывающий врата неизвестному будущему.