Клещ проснулся в холодном поту, с бешено колотящимся сердцем и разрывающейся на части гудящей головой. После выпитого накануне это было неудивительно. Последнее время он напивался почти каждый день, но такая жуть ему приснилась впервые. В отличие от обычных снов, забывающихся практически сразу, пережитый кошмар врезался в память во всех подробностях. Он начался с воспоминаний, которые Клещ уже второй месяц безуспешно гнал от себя, стараясь забыть. С того момента, как внезапно выпрыгнувшее из темноты бледное безволосое существо, похожее одновременно и на человека, и на огромного паука, добило камнем Валькирию.

Сам Клещ не разделил участь любовницы фюрера только потому, что без промедления рванул прочь из подземного хода, где обитали такие жуткие твари. Человек-паук, размозживший башку фашистской суке, двигался с невероятной быстротой. Он мог в два счета догнать беглеца, но, видно, мутанту хватило свежей добычи. В тот раз Клещу повезло. В конце концов он выбежал в туннель метро, куда люди-пауки и прочие обитали диких подземелий не выбирались. Но во сне все происходило иначе.

Клещ долго плутал в темноте по каким-то запутанным ходам, а когда увидел пробивающийся сквозь мрак слабый свет и пошел к нему, оказался у широченного провала – бескрайней пропасти с отвесными и совершенно гладкими, словно зализанными, стенами, уходящей под землю на необозримую глубину. Свет поднимался со дна пропасти – если там вообще было дно. Сначала он казался зеленоватым, потом стал бледно-желтым и, наконец, бардовым, как пролившаяся кровь.

Клещу совсем не хотелось знать, что это за свет и откуда тот идет, но он все-таки подошел к краю обрыва – гигантская яма так и притягивала к себе – и посмотрел вниз.

Там клубился густой, подсвечиваемый изнутри туман. А может, сам туман и светился. Внезапно свечение стало ярче, туман забурлил, словно кипящая на огне жирная свиная похлебка, и из этого светящегося варева показалась разинутая пасть. Огромная, как сама разверзшаяся бездна! Ее окружали бесконечные ряды шевелящихся подвижных зубов. И все они были нацелены не внутрь, а наружу! Наверное, такими зубами пасти было удобнее прогрызать себе ход в толще земли.

Клещ почувствовал себя крохотной песчинкой перед вылезающим из пропасти подземным гигантом. «Беги! Спасайся!» – промелькнула в затуманившемся мозгу здравая мысль. Но она оказалась такой слабой, что почти сразу канула в туманной мгле. Клещ даже не сдвинулся с места. Хотя его волосы шевелились от ужаса, он продолжал смотреть вниз, в разверзшуюся живую бездну.

Из глотки чудовища что-то поднималось. Оно тоже походило на туман или на черный дым, но еще более вязкий, словно свернувшаяся кровь. Черная кровь! В какой-то момент из этой темной массы выросло щупальце с присоской на конце. Оно нацелилось на одинокую фигуру, застывшую на краю пропасти, словно это была не присоска, а глаз. И этот жуткий мускулистый «глаз» видел Клеща насквозь, все его страхи и потаенные мысли. Рассмотрев человека со всех сторон, щупальце «выстрелило», мгновенно преодолев расстояние от разинутой пасти до одинокой фигурки на краю обрыва.

Раскрывшаяся присоска всосала голову Клеща. Он почувствовал, как что-то густое и липкое заползает ему в уши, в ноздри, в глаза и в открывшийся в беззвучном крике рот. А вместе с этим в голову проникли чужие слова: «Двуногая крыса…»

Кое-как разлепив глаза, Клещ долго не мог понять, где находится. Каменные своды подземного хода превратились в нависающие над головой полотнища натянутого брезента. Значит, он был уже не на краю бездонной расщелины, а в своей палатке. Но что-то мешало в это поверить.

Клещ помнил продавленный тюфяк, на который улегся, не раздевшись и даже не сняв кирзовых сапог. Помнил, как забирался в гостевую палатку – специально потребовал одноместную, хотя она и стоила дороже, чтобы ему никто не мешал. Но вот стоящего в палатке стола он точно не помнил. Да тот там и не поместился бы! Однако сейчас Клещ видел перед собой не только стол, но и сидящего за столом человека. Вернее, темный силуэт.

– Слушай меня, крыса, – сказал незнакомец.

Клещ не видел лица таинственного гостя, но почувствовал, как его в упор разглядывают пристальные глаза. От этого взгляда его бросило в жар, но он нашел в себе силы и пробормотал:

– Я не крыса.

И тут же пожалел об этом.

На черном овале чужого лица, там, где должны располагаться глаза, вспыхнули два раскаленных угля. Исходящий от них жар оказался так силен, что Клещ вскрикнул от боли и отшатнулся, но это ничуть не помогло. Тысячи острых невидимых зубов вонзились ему в лицо и руки и принялись сдирать кожу. Он дико заорал, но возвышающееся над столом существо, больше всего похожее на слепленную из мрака объемную тень с горящими глазами, не обратило на его крик никакого внимания.

– Ты крыса, – повторил незнакомец. – Дрессированная крыса. Поэтому молчи, слушай и запоминай…

Клещ тут же замолчал, а когда боль наконец отпустила, таинственного незнакомца, черный силуэт которого только что маячил перед глазами, в палатке уже не было. Вместе с незваным гостем исчез и стол, за которым тот сидел. Клещ облегченно выдохнул: значит, все это ему лишь привиделось с бодуна.

Он уже собирался откинуться на тюфяк и снова заснуть или хотя бы попытаться, когда какой-то посторонний предмет привлек его внимание. На полу, где только что стоял воображаемый стол, что-то лежало. Клещ подумал, что ему совершенно не хочется знать, что это такое, но потом подвинулся ближе и посмотрел.

Перед завязанным пологом лежал автомат – старый «калаш» с пахнущим пороховым нагаром закопченным стволом и поцарапанным деревянным прикладом. Клещ посмотрел на стягивающие полог узлы. Он сам завязал их, когда забрался в палатку. Но как тогда внутрь попал автомат? И кому могло прийти в голову подкидывать оружие в чужое жилище? Он взял «калаш» в руки, привычно отсоединил магазин. Судя по весу, тот был полностью снаряжен. А может, он выменял автомат на свой ствол?

Клещ хлопнул себя по боку, где носил поясную кобуру, и запоздало вспомнил, что накануне продал свой «макар» вместе с кобурой – последнее время дела шли хреново. А может, это началось еще раньше, после того как дорогу ему перешла фашистская подстилка по кличке Валькирия. Значит… Что это значит, он сам не знал. Либо он вчера спер чей-то «калаш», хотя совершенно этого не помнил. Либо это был подарок незваного темного гостя.

Плата! – раздалось в тишине.

Клещ закрутился на месте, но, кроме него, в палатке никого не было. Кто же тогда с ним говорил? Или голос прогремел у него в голове?

Клещ кивнул. Он помнил. Хотя совершенно не представлял, откуда это знает.

На входе в южный зал Третьяковской выходцев с Новокузнецкой встречали или, скорее, поджидали трое обвешанных оружием боевиков. Благодаря небритым физиономиям, синякам и шрамам – следам многочисленных драк – все трое имели одинаково устрашающий вид. Формально дозорные охраняли смежную станцию, а в действительности бесцеремонно обирали следующих на Третьяковскую челноков и обычных прохожих. Ни для Гончей, ни для ее малорослого спутника их намерения не составляли секрета, однако Гулливер уверенно направился к уставившимся на него грабителям.

– За проход с каждого по шесть патронов, – вместо приветствия сказал ему один из бандитов, очевидно, старший, и первой же фразой расставил все по своим местам.

Плата не была фиксированной. Патрульные назначали ее по собственному усмотрению. Но шесть патронов с человека – наглость даже для славящейся бандитским беспределом Третьяковской! Как правило часовые брали по две пульки с обычного прохожего и по три-четыре – с нагруженного товаром челнока.

– У меня проходной! – объявил Гулливер и помахал перед носом старшего какой-то бумажкой.

Как ни странно, бумажка подействовала – видимо, на ней стояла подпись или знак бригадира, которому подчинялись боевики. Старший патруля сплюнул в сторону и недовольно проворчал:

– Проходной-проездной… ходят тут всякие, а нам отвечай. У бабы твоей тоже проходной?

Гончая в ответ загадочно улыбнулась – пусть, как хочет, так это и понимает, – но проводник благополучно справился с проблемой без ее участия.

– Ты че?! Это ж Катана! – воскликнул он. – Не узнал, что ли?

Часовые как по команде уставились на улыбающуюся молодую женщину. После заявления Гулливера ее тонкая фигура уже не казалась им тощей и хрупкой. Теперь они видели перед собой подтянутую, стройную хищницу, и небрежно висящий на ее плече многозарядный дробовик полностью подтверждал это впечатление.

– Серьезно, что ли, Катана? – на всякий случай спросил старший патруля.

– А ты проверь, – продолжая улыбаться, ответила Гончая.

– Ладно-ладно. – Бандит примирительно выставил перед собой пустую ладонь. – Проходите.

Его подручные тут же попятились в сторону, освобождая проход.

– Я ж тебе говорил, со мной не пропадешь! – хвастливо заявил Гулливер, когда они, прошествовав мимо патруля, спустились на платформу. – Здесь меня каждая собака…

Окончание фразы оборвал грохот автоматной очереди. По соседней прямоугольной колонне ударили пули, высекая каменную крошку под свист рикошетов, и некоторые из них нашли своих жертв. Прямо перед Гончей на пол опрокинулась женщина с залитым кровью лицом. Шагавший слева Гулливер внезапно охнул, а потом разразился отборной бранью. Люди вокруг шарахались в разные стороны, сталкивались между собой и сбивали друг друга с ног, при этом почти все безостановочно кричали на разные голоса.

Из-за поднявшегося гама и беспорядочной толчеи Гончая никак не могла понять, откуда и в кого стреляют. Она схватила Гулливера за шиворот – тот тут же обматерил ее и больно ударил по руке, хорошо хоть не пристрелил из своего «грача», – и бросилась с ним к ближайшей арке, надеясь, что не там засел открывший огонь стрелок.

На полу уже валялись в лужах крови застывшие в неестественных позах люди, а невидимый автомат все продолжал строчить.

Толкнув Гулливера за ближайшую колонну, Гончая выхватила из кармана пистолет. «Где же стрелок?» Она стремительно оглянулась. За спинами мечущихся по платформе людей мелькала темная фигура в мешковатой хламиде, развевающиеся полы которой напоминали хлопающие крылья. Из-за этих «крыльев» охотница за головами не сразу разглядела автомат в руках незнакомца. Но тут стрелок направил на нее свое оружие, и все сомнения отпали.

Опередив на долю секунды грянувшую очередь, Гончая укрылась за колонной и ответила убийце тремя выстрелами. Короткоствольный ПМ не годился для прицельной стрельбы на дальней дистанции, к тому же девушка опасалась попасть в разбегающихся с платформы людей. Но автоматчик ничего этого не знал! Когда у него над головой засвистели пули, он со всех ног бросился в единственный неохраняемый переход, ведущий в северный зал станции, и исчез там.

– Так его! Так! – во весь голос орал рядом размахивающий руками Гулливер, тоже разглядевший темную фигуру.

– Ушел. Я в него не попала, – призналась Гончая, опустив пистолет.

Проводник в ответ на ее слова беспечно махнул рукой.

– Морлокам на поживу, вот он куда ушел! Слыхала про морлоков?

Гончая кивнула. Разумеется, она слышала про обитателей северного зала Третьяковской, этих полузверей-полулюдей, прозванных морлоками. И не только слышала. Однажды даже повстречалась с ними лицом к лицу, когда пришлось спешно уносить ноги со станции. Одичавшие создания скопом набросились на нее, как набрасывались на любого чужака, попадающего в их логово. Но два пистолета проделали брешь в их рядах, через которую она и ускользнула.

Вспомнив тот случай, Гончая решила, что на месте своего спутника не была бы столь категоричной. Если уж она спаслась от морлоков, имея при себе лишь два пистолета с неполными обоймами, то автоматчик сможет сделать это наверняка. Правда, при условии, что у него остался в запасе хотя бы один снаряженный магазин.

– Ты заметил, кто это был? – спросила она у проводника.

– Гад последний! Крыса поганая!

При слове «крыса» Гончую передернуло. Ей вдруг вспомнились недавние схватки с красноглазыми змеекрысами, едва не растерзавшими ее и отца Ярослава.

– За малым меня не прикончил! – продолжал негодовать Гулливер. – Плечо зацепил! Если бы не плечо, я бы ему, гаду, показал!

– Так он в тебя стрелял?

– А то в кого же?

Вызванное перестрелкой возбуждение быстро прошло, и коротыш принялся с озабоченным видом ощупывать раненое плечо. Судя по тому, как он это делал, кость не была задета.

– Дай посмотрю, – предложила Гончая.

– Много ты понимаешь, – зашипел на нее проводник. – Мне в больничку надо. Айда за мной.

Гончая не стала спорить. Этот человек был ей нужен, поэтому приходилось терпеть его капризы.

Рана на плече проводника оказалась пустяковой. Даже не рана – так, царапина. Пуля лишь чиркнула его по руке, содрав кожу. Тем не менее, Гулливер потребовал от местного лепилы, морщинистого старика с красными прожилками на носу, выдающими пристрастие к самогону, зашить ее и тщательно продезинфицировать. По мнению Гончей, коротышу хватило бы обычной перевязки, но тот подкрепил свое требование дюжиной патронов, и старик охотно взялся за дело. Девушка не стала дожидаться, когда закончится процедура, и вернулась на платформу – не терпелось узнать новости о сбежавшем стрелке. Кое-что она уже поняла из разговоров раненых, собравшихся у больничной палатки. Но эти обрывочные сведения только добавили вопросов.

За время ее отсутствия тела погибших с платформы успели куда-то унести. О недавней стрельбе напоминали только кровь на каменных плитах и раскатившиеся по полу автоматные гильзы. По их расположению Гончая быстро определила, откуда велась пальба – из арки, напротив перехода. Отличное место для засады, практически идеальное. Это значило, что стрелял не пропивший или прокуривший мозги дебил, обозленный на весь мир и внезапно выплеснувший свою ярость, а расчетливый убийца.

Нагнувшись, Гончая незаметно подобрала одну из гильз – та пахла порохом и еще чем-то горьким, вызвавшим ассоциацию со смертью, – и опустила себе в карман. Можно было и не таиться – никто не обращал на молодую женщину никакого внимания, все вокруг только и обсуждали случившееся.

– Дык ты че, знаешь его? – допытывался небритый мужик в растянутых трениках и засаленном ватнике на голое тело. – Этого, который пальбу устроил?

– Пришлый, с Китай-города, зуб даю! – собеседник небритого мало отличался от него самого: такая же помятая рожа, такие же заношенные спортивные штаны да свитер вместо ватника – вот и все отличия. – Он вчера еще свой «макар» всем пытался впулить.

– Клещ, что ли?

– Да мне по барабану его кликуха! Свалил, и хрен с ним.

Прозвучавшая кличка отозвалась в мозгу Гончей внезапной догадкой. Клещ, он же Сиплый, – проводник, нанятый фюрером для поисков сбежавшего с охотничьего полигона дикаря!

После разделения поискового отряда этот проводник, позарившись на оружие и снаряжение спутников, застрелил сопровождающего его штурмовика и пытался прикончить «любовницу» фюрера. Это многое объясняло. Встретив выжившую свидетельницу своего преступления и испугавшись гнева фашистского лидера, Клещ мог повторить попытку расправиться с ускользнувшей жертвой.

Оставив небритых аборигенов, Гончая прошла дальше и остановилась возле тучного торговца, оживленно спорящего с двумя вооруженными боевиками.

– Что это за порядки?! – возмущался торгаш. – Я заплатил за охрану! Меня заверили, что на станции все под контролем, а на деле едва не пристрелили!

– Ты, пузан, залепи хлебало, не то рожа треснет, – ответил один из патрульных и, словно невзначай, ткнул толстяка стволом автомата в живот. – Не пристрелили – значит, все ништяк! Все под контролем! А того гада уже морлоки доедают.

– Вы это видели? – не сдержалась Гончая.

– Че?.. Че? – боевики одновременно повернулись к ней.

– Как гада доедают.

– Делать нам больше нечего, – усмехнулся тот, кто угрожал торговцу. – Кто в северный зал сбежал, считай, отбегался.

– Я однажды сбежала и, как видишь, жива.

– А это можно поправить, – молчавший до этого напарник автоматчика положил ладонь на пистолетную кобуру, потом взглянул в глаза незнакомке и убрал руку.

– Знаете этого типа? – спросила она.

– Так, – читающий по глазам боец неопределенно дернул головой, – вроде, бывший наемник. Погоняло Клещ.

– Где живет?

– Да нигде. Таскается от станции к станции.

– Бродяга! – поддержал напарника автоматчик.

– Бродяга с автоматом?

Боевики переглянулись.

– Ну, а че, может, спер у кого-нибудь?

Предположение выглядело правдоподобным, но Гончая в него не поверила. Все ее логические построения основывались на сомнительных допущениях. Даже не допущениях, а явной нелепице! Стрельба из засады сама по себе исключала возможность случайной встречи. Но если убийца поджидал именно ее, откуда он узнал, что его недобитая жертва появится на Третьяковской? А если узнал заранее, почему решил напасть? Ведь он мог просто уйти со станции или где-нибудь затаиться.

Гончая медленно шла по платформе, погрузившись в свои мысли, когда ее догнал Гулливер.

– Где ты бродишь? Пора двигать, – сердито сказал он.

Вид у проводника был злой и какой-то нездоровый, хотя его спутница никак не могла понять, почему у нее сложилось такое впечатление. Одно не вызывало сомнения – прежний веселый коротыш нравился ей гораздо больше.

Ни химзы, ни противогаза, хотя бы одного, у него при себе не оказалось. Не считая пистолета на поясе и мощного фонаря в руке, Гулливер отправился в путь с одним походным рюкзаком за плечами, в котором защитные комбинезоны для вылазок на поверхность точно не поместились бы. Это наводило Гончую на мысль, что коротыш и не собирался ее никуда вести, а хотел пристрелить где-нибудь в укромном месте и ограбить.

Аргументами «против» являлись два обстоятельства. Во-первых, навар с ее трупа был бы невелик: дешевый пистолет, неисправный дробовик, перегоревший фонарь и кое-какая одежда. Про лекарства и платежные расписки Гулливер ничего не знал. Зато он слышал о Катане, поэтому должен был понимать, что справиться с ней будет непросто. И это соображение являлось вторым обстоятельством, указывающим на сомнительность предположения о запланированном убийстве спутницы.

– Ты на поверхности сколько раз бывал? – спросила Гончая, чтобы завязать разговор.

Она шла справа и на полшага позади проводника, фиксируя ладонью в кармане толстовки пистолетную рукоятку. Выхватить оружие – одна секунда, но можно выстрелить и через карман. Если дойдет до стрельбы, у коротыша нет шансов. Абсолютно никаких.

– Сколько надо, столько и бывал, – отрезал он.

После того как они углубились в туннель, у него окончательно испортилось настроение. А может, это произошло еще раньше, на платформе Третьяковской. Гулливер больше не хвастался, не травил байки, а шагал молча.

– А в этом перегоне?

На этот раз она вообще не получила ответа. Возможно, нежелание поддерживать разговор объяснялось боязнью коротыша туннелей. Гончая неоднократно слышала о таких страхах. Но обычно подверженные им люди безвылазно сидели на своих станциях и уж точно не выбирали своей профессией охоту на скрывающихся по всему метро проходимцев.

«Может, дело в конкретном месте?» Гончая вспомнила заполненный туманом перегон между Китай-городом и Третьяковской, едва не ставший для них с дочерью роковым. Но туннель на полпути к Октябрьской выглядел не страшнее любого другого, и шмыгающие по шпалам крысы, которые периодически попадали в луч света от фонаря Гулливера, были обыкновенными крысами, а не красноглазыми гигантами со змеиными хвостами.

– Много народа здесь ходит? – задала очередной вопрос Гончая. Молчание проводника уже начало действовать ей на нервы.

– Когда как, – недовольно ответил тот и снова замолчал.

Через некоторое время на стенах замелькали отблески чужого фонаря – кто-то двигался по туннелю навстречу. В принципе, это мог быть кто угодно – мирные торговцы, контрабандисты, безобидные путники, грабители или убийцы.

– Свет, – негромко сказала Гончая и отступила в сторону, чтобы не оказаться с проводником на линии огня.

Гулливер тут же погасил фонарь и, судя по скрипу кожи, извлек из кобуры пистолет. Девушка тоже приготовила свой ствол, но, в отличие от спутника, сделала это бесшумно. Вскоре они услышали тяжелую поступь приближающихся людей и их голоса.

– Мы с ихним паханом конкретно перетерли, так что на Третьяковке нас ждут. Не очкуйте, все путем будет! Товар сдадим – и назад.

– До Третьяковки еще добраться надо, – донесся в ответ чей-то ворчливый голос. – А вдруг засада?

– Не каркай, Иваныч! Но все же глядите в оба.

Гончая поняла, что приближаются челноки, нагруженные товаром.

– Включи фонарь, – шепнула она спутнику, чтобы обозначить свое присутствие и тем самым избежать возможной стрельбы. Наткнувшись на притаившихся в темноте незнакомцев, торгаши с перепугу вполне могли открыть огонь. Но Гулливер проигнорировал разумный совет.

– Зажги фонарь, – громче повторила Гончая, и вновь на ее слова не последовало никакой реакции. – Ты там заснул, что-ли?!

Неизвестно, как проводник, но челноки ее услышали.

– Кто здесь?! – донеслось из темноты. Вслед за окриком защелкали затворы.

«Как минимум два «калаша», – на слух определила Гончая, теснее вжимаясь в стену, чтобы иметь хоть какую-то защиту на случай, если купцы перечеркнут туннель автоматными очередями.

– Эй! А ну выйдите на свет, а не то свинцом нашпигуем!

«Разбежалась», – подумала Гончая, а вслух сказала жалобно:

– Не стреляйте, нас только двое.

Кто-то из челноков направил в ее сторону свой фонарь. По стенам туннеля зашарил световой луч и через несколько секунд высветил неподвижную фигуру Гулливера. Как ни странно, проводник даже не попытался защититься руками от режущего глаза света. Но Гончую поразило не это. Очерченный лучом черный силуэт оказался неожиданно высоким, будто ее напарник внезапно вырос на целую голову!

В следующее мгновение темная фигура пошевелилась – не вся, только ее верхняя часть! Со стороны это выглядело так, будто на плечах у проводника кто-то сидит. Гончая даже разглядела уродливое морщинистое существо с множеством щупалец, присосавшееся к полученной в перестрелке ране. Девушка непроизвольно ахнула и зажмурилась, а когда открыла глаза, никакого монстра на плечах у Гулливера уже не было, да и сам он вышел из оцепенения.

– Чего слепите?! Фонарь убрал! Живо, я кому сказал?!

Челноки растерялись перед таким напором, направленный на Гулливера луч опустился. Коротыш тоже зажег свой фонарь и зашагал торговцам навстречу. Гончая не сводила глаз с его спины, но, как ни старалась, не смогла разглядеть там ничего необычного. «Неужели сосущий кровь отвратительный монстр мне просто померещился?!» – озадаченно подумала она.

Сделав над собой усилие, Гончая вслед за проводником подошла к челнокам. Их было трое. Двое держали в руках автоматы, третий – сигнальную ракетницу. За спинами у всех троих маячили набитые под завязку кожаные баулы.

– На Третьяковскую? – хмуро оглядев троицу, спросил Гулливер. – Ну так и валите дальше! Чего к людям цепляетесь?!

Ему не следовало разговаривать таким тоном с вооруженными мужиками. Коротышу повезло, что челноки привыкли к грубому обращению.

– Вы сами оттуда? Как впереди, спокойно? – спросил один из них.

– Топай, не ошибешься, – невпопад ответил Гулливер и зашагал в сторону Октябрьской.

Но Гончая решила задержаться.

– Вы, когда с нами встретились, больше ничего подозрительного не заметили?

– А что мы должны были заметить? – насторожился один из автоматчиков.

– Может, показалось что-то? – не унималась девушка.

Челноки переглянулись, и тот, кто держал в руках фонарь и ракетницу – видимо, старший, – сказал:

– Да, вроде, все нормально было. Только твой приятель поначалу как истукан стоял, а потом ничего – ожил.

Гончая оглянулась на Гулливера. Тот ушел довольно далеко вперед, его приземистая фигура с трудом различалась в темноте.

– Удачи на Третьяковской, – пожелала челнокам девушка и со всех ног бросилась догонять проводника.

Она все еще находилась под впечатлением увиденного. Будто слепленный из темноты уродливый головоногий (головорукий?) монстр так и маячил перед глазами. Но раз никто из челноков не видел мерзкой твари, значит, она была всего лишь плодом воображения Гончей – проще говоря, глюком, вызванным приемом стимуляторов, недосыпанием, болезнью и общей усталостью. После такого разумного и логичного объяснения следовало бы забыть о монстре. Вот только сделать это никак не удавалось.

Гулливер сдал под конец пути. Больше не вырывался вперед, шагал медленно и при этом тяжело дышал. Когда показалась станционная платформа Октябрьской, откуда на приближающихся путников равнодушно взирали двое часовых, вообще остановился и схватил спутницу за плечо.

– Чего-то мне паршиво, – признался он. – Слабость какая-то. Ты, это, поддержи меня.

Гончая заглянула проводнику в лицо. На бледном лбу коротыша блестели мелкие капли пота.

«Заболел он, что ли? Как некстати! Все метро боится эпидемий. Если стражники заподозрят неладное, нас немедленно вышвырнут со станции. А для пущей надежности могут и пристрелить».

Она оглянулась на часовых. Те уже переключились на что-то происходящее на платформе – видимо, оно представляло для них больший интерес. Но это ровным счетом ничего не значило! Гончая по себе знала, как опасны могут быть напуганные люди.

– Самогон есть? – спросила она у Гулливера.

– Зачем тебе? – нахмурился он.

– Есть или нет?! Отвечай, если на станцию попасть хочешь!

– Фляга в рюкзаке.

Железная армейская фляжка лежала сверху, что избавило Гончую от необходимости копаться в вещах проводника. Она сноровисто отвинтила пробку, понюхала содержимое, чтобы убедиться, что внутри действительно самогон, и протянула фляжку Гулливеру.

– Прополощи рот, можешь немного глотнуть, и прысни на одежду.

– Это еще зачем?

Он так ничего и не понял, а Гончая уже начала закипать.

– Делай что велю! Да живее, пока часовые на нас не смотрят!

Проводник, видимо, почувствовал непреклонность в ее голосе, а может, просто устал спорить, и отхлебнул из фляжки…

Он кое-как вскарабкался на платформу по крутой железной лесенке и, если бы напарница не поддерживала его за локоть, непременно загремел бы по ступенькам. Местные стражи, встречающие всех новоприбывших, пока не вмешивались. Гончая посчитала это хорошим знаком, но когда она со своим спутником приблизилась к сторожевому посту, один из часовых спросил:

– Че это с ним?

– Бухой. Не видишь, что ли?

Дозорный втянул носом окружающий Гулливера спиртной «аромат» и брезгливо поморщился:

– Вот люди! По туннелям и трезвому-то опасно ходить, а они нажираются!

– И не говори, – поддержала стражника Гончая и, дернув коротыша за руку, сердито добавила: – Иди уже! Горе ты мое.

Он послушно засеменил следом, часовые остались на месте. Девушка облегченно выдохнула: прошли!

Как и на любой радиальной станции, граничащей с Кольцом, на Октябрьской было полно народу. Шум, гам, суета, кто местный, кто пришлый – не разберешь. Заметив свободный пятачок возле одной из поддерживающих свод колонн, Гончая протолкалась туда и усадила своего спутника на пол. Вид Гулливер имел неважный – осунувшееся, будто исхудавшее лицо, запавшие глаза.

– Устал я чего-то, – прошептал он. – И плечо еще разболелось. Глянь, чего там. И дай еще хлебнуть.

Девушка протянула ему фляжку с самогоном и, пока он пил, расстегнула куртку и обнажила его раненое плечо. Сквозь наложенную повязку сочилась кровь.

– Вот зараза, – выругался Гулливер, покосившись на пропитавшиеся кровью бинты, – рана открылась. Говорил же лепиле: аккуратней зашивай.

– Тебя надо перевязать. Я найду врача, – предложила Гончая.

Голос ее прозвучал ровно, хотя сдержать его оказалось непросто, потому что, в отличие от своего спутника, она разглядела то, чего он не заметил, – просвечивающую сквозь кожу темную сетку кровеносных сосудов вокруг раны, похожую на кружева паутины или клубок черных щупалец!

– Я с тобой, – ответил Гулливер. Но ему было не до поисков и, поднявшись на ноги, он снова опустился на пол.

Когда Гончая вернулась к нему с молодой врачихой, которую чуть ли не силой вытащила из лазарета, проводник сидел в прежней позе с закрытыми глазами. В первый миг она даже подумала, что он умер. Но тот был жив. Стоило врачихе коснуться его раненого плеча, он открыл глаза и скривился от боли.

– Болит? – спросила женщина.

– Жжет.

Размотав бинты, врачиха сняла повязку – под ней открылась гноящаяся рана. Она больше не походила на царапину, скорее – на укус! Женщина внимательно осмотрела ее и озабоченно нахмурилась.

– Заражение, да? – шепотом, чтобы не услышал Гулливер, спросила Гончая.

Но та не торопилась отвечать.

– Давно его подстрелили?

– Часа три назад.

Врачиха нахмурилась еще больше.

– Тогда это не заражение. При обычном заражении симптомы так быстро не проявляются.

– А что же?

– Отравление.

– Отравление от пули? – не поверила Гончая.

Женщина пожала плечами.

– Может, и от пули. Мало ли сейчас всяких ядов? Хотя я не слышала, чтобы кто-нибудь пули ядом обрабатывал… А его точно никто не кусал?

– Точно, – Гончая кивнула. «Не считая присосавшейся к ране призрачной твари со множеством щупалец!» – Что надо делать? Как ему помочь?

Врачиха выразительно посмотрела на нее и понесла обычный бред, какой, наверное, говорила всем своим пациентам без исключения:

– Покой, хорошее питание, побольше жидкости…

– Антидот подойдет? – перебила ее Гончая.

Женщина взглянула на упаковку незнакомого лекарства, которое, похоже, увидела первый раз в жизни, и снова пожала плечами.

– Ну, хуже точно не будет. Можно еще антибиотики добавить, если есть.

– Спасибо, – Гончая протянула ей несколько патронов, которые нашла в рюкзаке проводника.

Та не ожидала такой щедрости, но охотно приняла этот дар.

– Ты, это, если еще помощь будет нужна, обращайся.

Гончая никак не могла понять, зачем она возится со своим заболевшим спутником, превратившимся из проводника и помощника в обременительную обузу. Она была всего в двух перегонах от своей цели, и у нее при себе имелись платежные расписки на две тысячи патронов! Не может быть, чтобы за эти деньги не нашлось иного способа попасть на Киевскую, кроме рискованного перехода по оккупированной мутантами поверхности!

Напичкав Гулливера таблетками, Гончая за два десятка патронов сняла одноместную гостевую палатку. Два места в общей стоили вдвое дешевле, но соседи наотрез отказались пускать внутрь больного человека, да еще подняли такой крик, что девушка поспешила ретироваться.

В отдельной палатке коротыш в изнеможении вытянулся на тощем тюфяке, прикрыл глаза и вскоре забылся тяжелым сном. Гончая чувствовала, что и сама нуждается в отдыхе. Ей тоже надо было поспать, хотя бы немного. Вместо этого она только вздохнула и отправилась по своим делам.

Пожилой оружейник в ремонтной мастерской долго крутил в руках отказавший в бою дробовик, передергивал цевье и беспрерывно пыхтел самокруткой, от дыма которой у Гончей вскоре начали слезиться глаза. Наконец мужик сказал:

– Надо весь возвратный механизм перебирать, ну и пружину затвора менять. Только деталей нет.

– Починить можешь? – прямо спросила его посетительница.

– А то! – оружейник даже обиделся. – За полсотни пулек сделаю.

– Тридцать, – объявила Гончая. Она и так изрядно растратила платежные запасы Гулливера, приходилось экономить.

– Можно и за тридцать, – легко согласился мастер. – К вечеру заходи.

– А сейчас у вас что?

– Утро, ёпрст! Видишь, я ни в одном глазу?! – дал исчерпывающий ответ мужик.

Оставив у него дробовик и задаток в размере пятнадцати патронов – за меньшую сумму старый пьяница работать отказался, – Гончая вернулась на платформу. В глубине души теплилась надежда встретить здесь Маэстро и Баяна – цирковых артистов, которые выручили их с Майкой на Белорусской, избавив от смертельной опасности. Правда, оба артиста проживали на Октябрьской-кольцевой, принадлежащей Ганзе. Но почему бы им, или хотя бы одному из них, в такой замечательный день не прогуляться было на смежную станцию?

Увы, надежда растаяла, как дым погасшего костра. Ни в торговых рядах, ни в баре Гончая не встретила своих старых знакомых, а те, кого она пыталась расспросить о них, не могли или не захотели ей помочь. Ничего не добившись своими вопросами, девушка вернулась в палатку к своему спутнику.

Гулливер спал, разметавшись по всему матрасу, что само по себе было удивительно для человека с маленьким ростом, и смешно, по-детски причмокивал во сне. После приема антидота и других лекарств его бледное, как воск, лицо приобрело нормальный человеческий вид, а на щеках даже появился румянец – похоже, коротыш шел на поправку.

Гончая не стала его будить. Она переложила отброшенную в сторону руку напарника, сдвинула упирающееся ей в бок колено и улеглась рядом. «Все равно дробовик будет готов только к вечеру, а до этого…» Мысли ускользали, теряясь в обволакивающем сознание тумане, и прежде чем голова Гончей опустилась на измятый матрас, она уже крепко спала.

Было дерьмово. Это Гулливер помнил отлично. Еще бы не помнить, если руки-ноги не поднимались, а для самого обычного вдоха требовались такие усилия, что семь потов сойдет!

Еще он помнил, как Катана заставила его выпить самогон, а вот зачем ей это понадобилось, совершенно вылетело из головы. «Видно, новая бабья придурь, – подумал он. – Да и не о самогоне речь. Вот зачем она рылась в моих вещах? Зачем приводила какую-то тетку, которая пялилась на мое раненое плечо? Потом эти двое между собой о чем-то перетерли, а затем…» В памяти сохранилось лишь то, как Катана притащила его в тесную палатку, где он, видимо, и отрубился.

Гулливер пошевелил раненой рукой. Боли он не почувствовал, плечо словно онемело, но рука двигалась плохо. По ощущениям, сустав как-будто заржавел. Повозившись на матрасе, проводник кое-как сел и осмотрелся. Кроме пристроившейся рядом Катаны, смотреть было, в общем-то, не на что. Та лежала на боку, вонзив пальцы в тюфяк, и… Гулливер поначалу даже не поверил своим глазам, но щеки спящей девушки были мокрыми от слез. «Рыдающая Катана – это вообще умат! Рассказать кому – не поверят. Что такого ей снится? – Гулливер при всем желании не мог представить сон, способный довести до слез расчетливую и безжалостную убийцу. – Стальная Катана, а вот надо же!»

Он тронул спутницу за плечо, и та мгновенно открыла глаза.

– Че приснилось-то?

Она долго смотрела на него – видно, никак не могла врубиться, кто перед ней.

– Спрашиваю: че приснилось? – повторил Гулливер.

– Ничего. Сколько времени?

Тот даже сплюнул от досады.

– Я те че, будильник?! Или этот, как его, хронометр?! Нафига тебе вообще время, ты че, на свиданку опаздываешь? Так я рядом, если че. Можем прямо тут.

Катана промокнула ладонью мокрые глаза, взглянула на него презрительно.

– Ты, вижу, очухался?

– А чего? – надулся Гулливер. – Это я завсегда могу, если баба нормальная. А ты ниче так, зачетная. – Он подмигнул спутнице, но та никак не отреагировала на его подначку.

– Химза где? Вечером выходим.

– Химза в надежном месте! А когда выходить – это мне решать!

Гулливер приготовился к спору, очень уж ему хотелось поставить строптивую бабу на место, но Катана спорить не стала. Потянулась, как пробудившаяся кошка, и сказала:

– Выйдем, как только мой дробовик будет готов.

И выскользнула из палатки. Только Гулливер ее и видел.

Пришлось переться за снарягой в местную камеру хранения. Там его ждал сюрприз, даже сюрпризище! И не из тех, что «Вау!», а из серии «Твою же мать!». Нет, со снарягой все оказалось в порядке – оба защитных костюма, фильтры, противогазы и запасной ствол были на месте, но из рюкзака пропала почти вся наличность. Гулливер еле-еле наскреб патронов, чтобы расплатиться за хранение химзы. «Катана-сука обчистила почти подчистую и в насмешку, что ли, оставила лишь десяток пулек!»

Когда он отыскал ее на платформе – девушка как раз направлялась к палатке со своим ружьищем – и потребовал объяснений, воровка даже не пыталась отпираться.

– Двадцать патронов – палатка, тридцать – починка дробовика, и пять – врачихе, которая тебя осматривала, – спокойно перечислила она.

Гулливер и так-то еле сдерживался, а от ее спокойствия его буквально прорвало.

– На кой сдался мне твой дробовик?! Чего ради я должен за него платить?!

– Чтобы на поверхности не сожрали.

– А врачиха?! – он так орал, что прохожие начали на них оборачиваться, но Гулливеру было на это плевать. – Что-то я не помню никакой врачихи!

– Не удивительно, – покачала головой Катана, потом вытряхнула на ладонь пару разноцветных таблеток и протянула их ему. – На вот, проглоти.

– Чего это? – насторожился Гулливер.

– Оживин! Антидот и стимулятор.

– Какой еще стимулятор?

Он знал два вида стимуляторов – самогон и разные бодяги из дури наподобие стыренного и припрятанного Дуремаром Молочая. Только эти две таблетки, которые подсунула ему Катана, не походили ни на то, ни на другое. Не требовалось быть знатоком всех самодельных снадобий, чтобы понять: эти пилюли были изготовлены еще до атомной войны и не какими-нибудь кустарями-самоучками, а опытными аптекарями, а может, даже профессорами.

– Который тебя на ноги поставил, – тем же ровным тоном ответила охотница за головами. – Глотай!

Было что-то такое в ее голосе… уверенность, что ли? Он не решился ослушаться. Проглотил обе таблетки – одна оказалась горькой, другая, вроде, ничего, и уже хотел было запить самогоном из фляжки, но спутница остановила его.

– Только водой.

Гулливер снова подчинился.

Потом они оба облачились в химзу. Ему комбез оказался длинноват – пришлось подворачивать штаны и закатывать рукава, а на тощей Катане вообще висел, как на вешалке. Но после того как она подпоясалась ремнем, снятым со своего дробовика, стало вроде нормально.

Часовые, охраняющие чугунную калитку, через которую местные сталкеры выбирались на поверхность, с усмешкой покосились на их снаряжение, но дверь все-таки открыли. За гермой открылся уходящий вверх ряд ребристых эскалаторных ступеней. Гулливер невольно остановился, не решаясь ступить на них, но сзади тут же сердито зашипела Катана:

– Двигай наверх! Чего застыл?

«Одно слово – стерва, хоть и красивая. Ну никакого уважения к чувствам другого человека!»

Ей снова снилась дочь. Майка опять блуждала в очень широком, темном и сыром туннеле одна-одинешенька. Нет, не в туннеле – в огромной каменной пещере. Или норе?! В этот раз на девочке вообще не было одежды – только какие-то ветхие тряпки, обмотанные вокруг бедер! Под бледной кожей малышки проступали хрупкие косточки.

Путь ей преграждали огромные валуны, вздымающиеся со дна пещеры, и Майке приходилось перебираться через них. Всякий раз, когда она дотрагивалась до очередного камня, он начинал угрожающе дрожать и шевелиться, словно живой. Ей было холодно и страшно. Хотелось убежать из этого жуткого места. Но бежать было некуда. Потому что впереди и сзади – со всех сторон – пещера наполнялась ядовитым, разъедающим плоть туманом.

Гончая отчетливо видела, как туман просачивается из всех щелей и трещин, заполняя пространство между валунами, и поднимается вверх к пещерному своду. Наверное, так заполняет кишечник пищеварительный сок. Но если пещера – это гигантская кишка, то ее дочь – безвинная жертва, обреченная на мучительную гибель!

Внезапно она услышала подозрительный шорох, который уже через мгновение превратился в скрежет бесчисленного множества когтей. Так скрежетала катящаяся по пещере волна ядовитого тумана, когда его невидимые когти скребли по дну и каменным сводам подземелья. Майка тоже услышала этот звук, испуганно оглянулась, потом бросилась к теряющейся в темноте стене и принялась колотить по мокрым и склизким камням своими худенькими кулачками.

– Мама! – прорвался сквозь надвигающийся скрежет ее отчаянный вопль.

Тебе не спасти ее! Никого не спасти! – донеслось в ответ из глубины пещеры. Это объявил туман, вернее, то чудовище, которым он являлся!

Хлынувшая из пещеры бурлящая мгла со всех сторон окружила Майку. Из клубов тумана выросли широкие дымные хвосты или языки, и один из них хлестнул девочку по спине. Кожа в месте удара мгновенно почернела (обуглилась!), растрескалась и отвалилась, а под ней обнажилось сочащееся кровью, дымящееся мясо. Майка затряслась от боли. Ее пронзительный крик резанул Гончую по ушам. Она и не представляла, что ребенок может так кричать.

Еще несколько дымных языков протянулись к девочке. Подобно щупальцам, они обвились вокруг ее худеньких ручек и ножек, сорвали ее с камня, на котором она стояла…

На миг Гончей показалось, что дочь смотрит ей прямо в глаза. В то же мгновение опутавшие Майку дымные языки-щупальца рванули ее изувеченное тельце в разные стороны, и она исчезла, превратившись в облако кровавого тумана.

Ты следующая! – раздалось из клубящей вокруг черноты.

Но когда мгла рассеялась, Гончая увидела перед собой не разорванное на куски тело дочери, не распахнутую пасть подземного чудовища и не его сотканные из дыма щупальца, а растерянное и испуганное лицо проводника.

Она так и не призналась Гулливеру, что ей приснилось, сколько он ни приставал к ней с расспросами. Не сказала, потому что он все равно не понял бы.

Впрочем, Гулливер быстро отстал от нее. Он мало что помнил из произошедшего накануне, но больше всего озаботился потерей патронов. Даже собственная болезнь отошла у него на второй план. Если бы он знал про призрачного монстра, пившего кровь из раны на его плече, то наверняка переменил бы свое мнение. Но Гончая так и не решилась сообщить спутнику о привидевшейся ей твари, хотя после своего кошмара она больше не верила, что монстр-призрак – всего лишь плод ее воспаленного воображения.