Стоя за спиной Гулливера с дробовиком в руках, Гончая наблюдала, как проводник безуспешно пытается отворить дверь станционного вестибюля. Коротыш натужно пыхтел и что-то бормотал себе под нос, но из-за противогаза слышно было плохо, да и видно тоже – противогазы были старого образца, с узкими окулярами вместо широкого панорамного стекла.

Со слабой слышимостью еще можно было смириться, а вот обзор на поверхности – залог выживания: не заметил притаившегося в засаде монстра или парящего в небе птерозавра, прозевал бросок быстроногой твари – пиши пропало.

– Не пойму, почему не открывается? – буркнул проводник после очередной неудачной попытки справиться с неподдающейся дверью.

«А ведь мы еще даже из метро не вышли», – подумала Гончая.

Она подошла к нему, внимательно осмотрела дверь, потом подобрала с пола какой-то железный штырь и, вставив его в щель между створками, сдвинула одну из них в противоположную сторону.

– Ешки-матрешки! Так она вовнутрь открывается?! – удивился Гулливер. – А я гляжу: ручки нет. Думал, наружу.

Наружу дверь тоже когда-то открывалась – до тех пор, пока ее не придавило поваленным деревом. Все ветви и сучья жители Октябрьской давно срубили на дрова, а корявый узловатый ствол, видимо, оставили в качестве дополнительной защиты станционного вестибюля, а может, они его сюда и притащили. Произошло это не сегодня и даже не вчера. Тот, кто пользовался выходом, не мог не знать о дереве!

– Ты же уже выходил на поверхность этим путем? – насторожилась Гончая. – Значит, должен помнить.

Проводник говорил о себе, как об опытном сталкере, да и две химзы в комплекте с противогазами подтверждали его слова, но его поведение свидетельствовало об обратном.

– Я много где выходил, – пробурчал Гулливер. – Всего не запомнишь… Ты сюда болтать пришла?!

Девушка не ответила, и он расценил ее молчание как знак покорности.

– Давай за мной. И это… короче, гляди в оба.

За стенами вестибюля простиралось открытое пространство. Гончая так и не смогла понять, откуда свалилось лежащее перед входом дерево. В воздухе кружились оттаявшие прошлогодние листья. Порыв внезапно налетевшего ветра пробрал охотницу за головами до костей. Пока она ежилась, пытаясь согреться, Гулливер покрутил головой по сторонам и уверенно махнул рукой вдоль широкой улицы, в сторону виднеющейся вдалеке площади.

Гончая понятия не имела, как называются эти улица и площадь. Весь ее опыт немногочисленных вылазок на поверхность ограничивался другими районами Москвы. Да и кому в теперешнем мире нужны были прежние названия.

«Все здесь для нас чужое. И мы сами здесь чужие», – подумала печально девушка и поспешила за проводником, который уже ушел вперед.

Двигались по краю проезжей части, во всех направлениях забитой машинами, вернее, тем, что от них осталось. За двадцать послевоенных лет сталкеры с соседних станций сняли с автомобилей все ценное, что могло пригодиться в подземном хозяйстве, а остальное уничтожили дожди, зимняя стужа и ржавчина. Между остовами и под днищами разбитых машин еще можно было разглядеть осевшие, потемневшие сугробы, но на открытых участках дневное солнце растопило уже весь снег.

Сугробы, как и скелеты уничтоженных войной и временем автомобилей, Гончую не интересовали, другое дело – шныряющие между ними хищники. К счастью, пока никто из обитателей разрушенного города на глаза не попадался. Время от времени она поглядывала на фасады высящихся вдоль улицы зданий, но и там не наблюдалось никакого движения.

На стене одного из домов Гончая заметила широкую черную полосу застывшей смолы или загустевшей слизи, протянувшейся с пятого этажа до самой земли. Предположение о том, что кому-то из жителей метро понадобилось сварить несколько бочек смолы, а затем вылить ее из окон, девушка отвергла сразу.

Догнав Гулливера, она тронула его за плечо и указала на дом с потеками застывшей жижи.

– Что это?

– А я почем знаю? – огрызнулся тот. – Я тебе не этот… Как его?.. Не справочник! Ну, прилипла какая-то хрень и висит себе. Есть не просит – и ладно.

«Хорошо, если не просит», – подумала Гончая, не спуская глаз с покрытого «смолой» фасада. Несмотря на заверенья проводника, непонятное образование на стене не выглядело безобидным. Девушка решила, что по своей воле ни за что не приблизится к нему. Но вскоре здание с черной полосой осталось позади, и взорам путников открылась заросшая ползучим кустарником площадь со здоровенным памятником вождю одной из прошлых эпох посредине.

Вот здесь уже была жизнь. Уродливая и отвратительная, но жизнь. Прямо на макушке памятника расположилось пестрое пернатое существо размером с домашнюю курицу. В отличие от курицы у этой птички были большие выпученные глаза и необычайно широкий, загибающийся вниз зазубренный клюв. Точно такие же пернатые твари, общим числом не меньше десятка, скакали по веткам кустарника. Но тут существо на памятнике издало хриплый крик, отдаленно напоминающий кашель тяжелобольного человека, и вся стая, хлопая крыльями, унеслась в темнеющее московское небо.

– Фу, напугали, гады, – выругался Гулливер и погрозил вслед птицам кулаком.

– Кто это? – спросила Гончая, не особенно рассчитывая на ответ.

Проводник пожал плечами.

– Воробьи нынешние, а может, голуби. Тебе какая разница? Жрут все подряд, как крысы, могут и труп склевать, но на живых не нападают.

– На клестов похожи, – заметила Гончая, вспомнив загнутые клювы разлетевшихся птиц.

– На каких еще крестов? Где ты здесь кресты видала? – Обернулся к ней Гулливер. – Ты давай нормально гляди! А то кресты какие-то. Сейчас как вичухи налетят, а ты и не заметишь.

За такие слова сталкеры затоптали бы его на месте, чтобы не каркал. Гончая только презрительно усмехнулась.

– Веди уже, знаток.

Гулливер воровато оглянулся и затрусил через площадь, старательно обходя протянувшиеся повсюду колючие кустарниковые побеги. Их жидкие ветви были покрыты длинными и острыми шипами, от которых не уберег бы ни один защитный костюм, разве что армейский бронежилет. Ближе к центру площади, где кусты росли гуще, их закручивающиеся в спирали ветви напоминали ряды колючей проволоки и представляли собой такую же непроходимую преграду. К счастью, соваться в эти заросли не пришлось.

Не доходя до памятника, Гулливер свернул направо, довольно резво пересек запруженную автомобилями улицу и остановился у фонарного столба.

– Дорогу забыл? – подколола его Гончая.

– А? – встрепенулся он. – Нет… Чего-то мне опять… дышать трудно…

Девушка мысленно выругалась и принялась расстегивать комбинезон, чтобы добраться до кармана с лекарствами, но проводник поймал ее за руку.

– Фильтр, по ходу, сдох… Старый… Заменить надо…

– Так меняй.

– У меня нет запасного… Надо в метро вернуться… На Ганзе точно есть… Тут Октябрьская-кольцевая рядом… – закончил проводник, указав на высокий ромбовидный дом, стоящий на пересечении двух улиц.

В его словах Гончей послышалось что-то нарочитое, неестественное, какая-то фальшь. Но хрипел и свистел Гулливер вполне натурально.

– Кто тебя пустит на Ганзу?

– У меня жетон… сталкерский… Должны…

Гончая прокрутила в голове предложение.

– Хорошо, возвращайся. Доберусь одна. Только покажи направление.

– Один не дойду… – захрипел проводник. – Помоги… хотя бы до гермы… Снарягу… потом… можешь себе оставить…

– Ладно, пошли! – Она подскочила к Гулливеру и закинула его руку себе на плечи. – Показывай дорогу.

Вход на кольцевую станцию располагался в подвале соседнего дома, что выглядело подозрительно удачным для задыхающегося проводника. Но высказать свои соображения Гончая не успела – Гулливер уже вовсю колотил в запертые гермоворота.

Те открылись неожиданно быстро. В памяти охотницы за головами отложилось, что ждать снаружи у гермодверей обычно приходилось гораздо дольше. Но на этот раз часовые проявили редкую расторопность, будто только и ждали спустившихся с поверхности чужаков.

– Двое? Давайте на дезинфекцию, – раздался из внутреннего динамика грубый мужской голос.

Гулливер неожиданно повалился на пол, и Гончей пришлось затаскивать его в шлюз на себе. А когда она подтащила его к распылителю, откуда на них хлынули тугие струи воды, внешняя дверь уже захлопнулась.

Вода была нестерпимо холодной. Девушка и так продрогла до костей на ветру, а этот ледяной душ вместе с пылью городских руин вымыл из ее тела последние остатки тепла. Зато Гулливер под холодным потоком быстро пришел в себя, стянул противогаз и заорал в застекленное смотровое окошко:

– Открывайте, вашу мать! Я вам гостью привел!

Дверь немедленно открылась, и Гончая увидела перед собой четверых встречающих в сером камуфляже – униформе всех ганзейских военных.

– Оружие на пол! – скомандовал один из них – смуглый широкоплечий тип с резиновой палкой в руках, и трое его подручных тут же направили на гостью свои автоматы.

Пришлось подчиниться. Гулливер еще и подтолкнул ногой дробовик в сторону смуглого, хотя его об этом никто не просил. Широкоплечий не оценил такой демонстративной покорности, лишь сурово спросил у проводника:

– Дуремар где?

– Она его кончила, – коротыш кивнул на свою спутницу и на всякий случай отодвинулся от нее. Теперь уже все пятеро смотрели на пришлую девицу.

– Ты кто такая? – обратился к ней смуглый крепыш, поигрывая своей резиновой дубинкой. Гончая тут же обозвала его Дуболомом.

– Это Катана с Китай-города, – поспешил ответить Гулливер.

Ответ, очевидно, не понравился Дуболому. Он сморщился, словно отхлебнул прокисшей браги, и сказал:

– Посмотрим, что ты за крыса. Раздевайся.

– Вот так сразу? – съязвила Гончая, хотя дело принимало совсем не шуточный оборот, в чем она убедилась уже через секунду.

Один из автоматчиков ткнул ее раструбом пламегасителя в солнечное сплетение, а когда она согнулась от боли, схватил сзади за локти. Другой принялся грубо срывать защитный комбинезон. Третий продолжал держать на прицеле. Дуболом с ухмылкой наблюдал за этим.

– Аккуратней, – подал голос Гулливер. – Это все-таки моя химза.

Прямиком из шлюза Катану увели в комнату для допросов. Она не сопротивлялась, шла спокойно, хотя наверняка догадывалась, что ее там ждет. Гулливер наблюдал за ней – а куда было деваться?! – и каждую секунду ожидал, что она сейчас обернется и посмотрит на него. Но Катана не обернулась. Она молча вошла с вертухаями в допросную (один остался караулить у гермоворот) и даже слова не произнесла.

Он закусил губу и прислушался к себе. На душе было хреново. А еще что-то сосало и тянуло в груди. Может, и не в груди, а ниже – в животе. Может, не сосало, а грызло. Хрен поймешь! Только он подозревал, что таблетки Катаны тут совсем ни при чем.

«Ну, а что было делать?! Как иначе оправдаться перед заказчиком за то, что Дуремара упустил? Если бы Катану не сдал, кто бы поверил, что я Дуремара не шлепнул и всю его «дурь», весь Молочай, себе не прибрал?»

Гулливер любил жизнь, любил вкусно пожрать и выпить – а кто не любит?! – и весело провести время с какой-нибудь кралей тоже любил. Но сохранить жизнь и здоровье в этой ситуации можно было только одним способом – перевести стрелки на убийцу Дуремара. То есть сдать заказчику Катану, что он и сделал. «Тем более что она и вправду грохнула эту «крысу», вот пусть и не обижается – сама виновата!» Как можно не обижаться, когда тебя заживо режут или рубят на куски, Гулливер не представлял, а в том, что его спутницу ждала именно такая участь, практически не сомневался.

Катана, кстати, пока молчала, но в любую секунду из-за двери мог раздаться ее крик, и проводнику совершенно не улыбалось стать свидетелем этого момента. Он бы давно убрался от гермоворот на станцию – в бар, к шлюхам, да куда угодно! – но пока заказчик не определился с виновным, смыться без его разрешения было себе дороже.

Гулливер покосился на гермоворота, хотел отвернуться, но то, что он там увидел, заставило его задержать взгляд. Между створками бронированных дверей тонкой струйкой просачивался дымок. Точнее, дым! Черный! Но этот дым почему-то не разлетался по воздуху и не поднимался кверху, а скапливался и густел, словно наливающаяся капля.

Проводник обернулся к часовому, которого оставили следить за порядком возле гермы, но тот, похоже, ничего подозрительного не замечал. «Что он, ослеп, что ли?»

«Капля» на воротах тем временем достигла размеров человеческой головы, а затем из нее полезли во все стороны дымные хвосты, вроде отростков. Гулливер снова оглянулся на часового, но тот как стоял истукан истуканом, так и продолжал стоять, ничего не замечая перед собой. А с «каплей» вообще происходило что-то невообразимое. Отросшие хвосты подозрительно уплотнились и теперь напоминали уже не струйки дыма – какой там дым?! – а самые настоящие щупальца. Да и дымный сгусток из черной «кляксы» или «капли», висящей между створок запертых дверей, превратился в отвратительного паука с растопыренными лапами или какую-то мерзкую каракатицу со множеством мохнатых щупалец.

Эта тварь зашлепала своими отростками по броне и шустро вскарабкалась по воротам до самого верха. Следя за ее перемещением, Гулливер вытаращил глаза и даже рот разинул от изумления, а потом внезапно понял – это все таблетки, которые подсунула ему Катана! Видно, из-за них у него поехала крыша, вот и мерещилась теперь всякая хренотень.

Сообразив, что все дело в проглоченных «колесах», он сразу успокоился. Хотел успокоиться, потому что гадина со щупальцами, что засела на воротах, выглядела как живая! И она тоже смотрела на него! У твари не было глаз – во всяком случае, Гулливер их не видел, но даже не сомневался, что она изучает его. «А может, если пальнуть в нее, она исчезнет?» Он даже удивился, отчего такая разумная мысль не пришла ему в голову раньше.

Монстр на воротах шевельнулся, сжался в комок и проворно засеменил в сторону – видно, понял, что его сейчас ждет. Гулливер ухмыльнулся и потянулся за пистолетом.

– Эй ты, спрячь оружие! – раздался слева окрик часового. – Спрячь, я сказал!

Гулливер даже не обернулся. Дымная тварь уже сидела у него на мушке.

Бах! Бах! – выпалил пистолет, никогда не подводивший своего хозяина. Не подвел он и на этот раз – обе пули врезались в герму, где сидела тварь. Но не попали в нее, потому что за мгновение до этого гадина прыгнула!

Гулливер увидел промелькнувшую перед глазами распластанную кляксу. А в следующий миг она упала ему на лицо. Какой же она оказалась мерзкой: скользкой, вонючей и нестерпимо горячей! Лицо, шея и почему-то оцарапанное пулей плечо полыхнули огнем. Гулливер хотел заорать и заорал бы – так бы заголосил, что вся станция услышала! – но мерзкая гадина намертво сдавила щупальцами его горло, и наружу не просочилось ни звука. Он выбросил пистолет и принялся отрывать тварь от своего лица, но она намертво присосалась к коже. «К черту! Лишь бы содрать ее. Лишь бы снова дышать полной грудью. Да хоть как-нибудь…»

Кровь текла по расцарапанному лицу, но Гулливер не замечал этого. Ему нужно было сделать вдох, хотя бы один глоток. А силы стремительно уходили. Монстр на лице буквально высасывал их.

«Воздуха… воз…дух…»

Обыск продолжился в тесной каморке, куда часовые затолкали Гончую. Всю обстановку там составляли самодельный стол и заляпанный чем-то деревянный чурбак, который очень напоминал окровавленную плаху. Охотница за головами даже не сомневалась, что он уже не раз использовался именно в таком качестве.

Вместе с ней в пыточную вошли Дуболом и двое часовых, третий автоматчик и беспокоившийся за свою химзу проводник остались снаружи. Солдаты сноровисто сорвали с задержанной одежду, оставив лишь трико и майку, сковали за спиной руки и усадили на чурбак-плаху, лицом к Дуболому. Гончая подумала, что если бы не запах ее немытого тела, она лишилась бы и нижнего белья.

– Значит, тайник с дурью нашла, Дуремара грохнула, товар себе забрала, – не спросил, а скорее, констатировал Дуболом, пока его подручные перетряхивали одежду пленницы. – А ты знаешь, что это был мой товар? Кто ты такая, чтобы на мое добро покушаться? – резиновая палка уперлась Гончей под подбородок и запрокинула ей голову. – Ты никто! А станешь ничем. Говори, куда товар дела, если жить охота!

Она не успела ответить. Рядом раздалось деликатное покашливание, и один из солдат, что обыскивали ее одежду, выложил на стол перед Дуболомом найденный ПМ, ворох лекарств и обе полученные от Стратега платежные расписки.

– У нее деньги, много, – прошептал он на ухо командиру, но Гончая все равно расслышала каждое слово.

– Не так уж и много, – сказала она. – Всего две тысячи.

– Сколько?! – опешил Дуболом и впился изумленным взглядом в расписки. Вряд ли он когда-либо видел или держал в руках подобные бумаги.

– Это мои командировочные, – продолжала Гончая. – Я – Валькирия.

Она не строила иллюзий по поводу того, что все ганзейские солдаты знают имя любовницы фюрера, такого просто не могло быть. Но сейчас ей повезло – Дуболом и, по крайней мере, один из его подручных слышали о легендарной Валькирии.

– Кто?.. Валькирия?.. – одновременно выдали часовой и его начальник. – Ты Валькирия?! В таком виде? Не гони!

Не вставая с чурбака, Гончая вытянула над столом босую ногу и уперлась ступней Дуболому в грудь. Если бы он стоял ближе, то дотянулась и до его подбородка.

– А ты на пистолетик внимательно посмотри. Гравировочку видишь?

Смуглолицый впился взглядом в выгравированный на затворной раме текст: «т. Зоркому за самоотверженность в борьбе с врагами Интерстанционала». Наградной пистолет мог находиться либо у самого товарища Зоркого, либо у того, кто завладел именным оружием, прикончив прежнего хозяина. Судя по изменившемуся лицу ганзейского вояки, он сразу это понял. А Гончая продолжала добивать его.

– Хочешь знать, куда и зачем послал меня фюрер?

Дуболом захлопнул рот, его подручные соображали не так быстро.

– И куда? – спросил один из них.

– За Дуремаром. Вернуть вот эти таблетки, которые тот украл.

Солдаты поспешно отодвинулись от стола с лекарствами, один из них даже спрятал руки за спину. Но алчность Дуболома оказалась сильнее чувства самосохранения.

– Мы тебя сейчас в туннеле закопаем, и твой фюрер ничего не узнает, – озвучил он крутящуюся в голове мысль.

Его словам не хватало решимости. Он еще сомневался: стоит так поступить или нет. Зато в голосе Гончей сомнения отсутствовали напрочь.

– Тот, кто сообщит обо мне фюреру, получит в награду тысячу патронов и защиту Рейха! А если доставит головы моих убийц – еще тысячу! – она сделала паузу. – За каждую голову!

После этой фразы обстановка в каморке разительно переменилась. Часовые больше не топтались в растерянности. Один из них встал у двери, контролируя взглядом помещение. Другой будто невзначай положил руку на ствольную коробку своего автомата и погладил указательным пальцем спусковой крючок. Дуболом, заметивший это, переменился в лице, но, сообразив что к чему, быстро взял себя в руки.

– Отставить! – скомандовал он, потом одернул мятый китель и объявил: – Госпожа Валькирия, от имени погранслужбы Содружества станций Кольцевой линии приношу вам свои извинения за… эту ошибку и допущенную грубость. У нас с Рейхом давние деловые отношения. И господин фюрер, и лично вы всегда желанные гости… Да снимите наконец с нее наручники, идиоты!!!

Ринувшиеся выполнять приказ часовые так спешили, что едва не опрокинули пленницу на пол, и вскоре о наручниках напоминала лишь покрасневшая кожа на ее запястьях.

– Если вам требуется какая-нибудь помощь, то я, мы…

– Требуется! – перебила лепечущего начкара Гончая. – Горячая вода, мыло, чистое белье, одежда и обувь… Еще – нормальная еда, – добавила она, прислушавшись к своим ощущениям. – Мясо не жареное, а тушеное. Вот вам на все, – и подвинула одну из платежных расписок к Дуболому.

Тот расплылся в довольной улыбке.

– Так точно, госпожа Валькирия, все сделаем! Только вашего размера, боюсь…

– Просто принесите мне чистые трусы и майку, – сказала Гончая, пока пялящимся на ее грудь троим мужланам не пришло в голову уточнить размеры на ощупь.

До рук дело не дошло, но пока девушка натягивала опостылевшую одежду, часовые не сводили с нее глаз. Скорее всего, причина была в легендарном имени – никому неизвестная китайгородская воровка вряд ли удостоилась бы столь пристального мужского внимания.

Гончая заканчивала одеваться, когда снаружи друг за другом прогремели два одиночных пистолетных выстрела. Она почему-то сразу подумала о Гулливере.

– Все под контролем, госпожа Валькирия, – поспешил заверить высокопоставленную «гостью» Дуболом, но по его лицу она поняла, что начкар теряется в догадках.

Он осторожно приоткрыл дверь каморки и через щелку выглянул наружу. Увиденное не вызвало у него опасений, потому что через секунду дверь распахнулась настежь, и перед Гончей открылась неожиданная картина. Подлый проводник, сдавший ее своим ганзейским подельникам и, очевидно, рассчитывающий получить за это плату от Дуболома, лежал на полу в двух шагах от допросной каморки и не двигался, рядом с ним валялся его пистолет, а остававшийся снаружи часовой тормошил наемника, пытаясь привести в чувство.

Гончая молча отодвинула бойца в сторону и заглянула Гулливеру в лицо. Солдат понятия не имел о ее изменившемся статусе, но инстинктивно почувствовал произошедшую перемену и беспрекословно подчинился. А вот недавний спутник «любовницы» фюрера ничего не почувствовал. Гулливер был мертв, и если бы Гончая не рассталась с ним менее получаса назад, то решила бы, что мертв он уже достаточно давно.

Все его лицо, ото лба до подбородка, было изуродовано безобразными царапинами, заполненными густой, свернувшейся кровью. Неестественно выпученные застывшие глаза бедолаги уставились в потолок, на шее и правой половине лица вздулись черные вены, а из приоткрытого рта высунулся сморщенный лиловый язык. Но, судя по обезображенному, расцарапанному лицу, Гулливер все же умер не от удушья.

– Вообще не понял, что произошло, – тем временем рассказывал остававшийся у гермы часовой своему командиру. – На секунду отвлекся, а он уже ствол в руках держит. Я ему – как положено: спрячь оружие! А он дважды по герме выпалил, захрипел, пистолет выронил и давай себе ногтями лицо царапать, будто кожу содрать хотел. Как вспомню, прям жуть берет.

Рассказчика передернуло. Следом за ним Гончая тоже поежилась. После знакомства с Палачом в подвале на Лубянке любые упоминания о содранной коже вызывали у нее стойкое отвращение.

– Дальше что? – поторопил часового не отличающийся впечатлительностью Дуболом.

– А все, – закончил тот. – Постоял еще немного, потом брык с копыт, подергался-подергался, да и затих.

– Значит, закончилась у Гулливера его удача, – усмехнулся смуглолицый. Он явно не испытывал сожаления из-за внезапной смерти своего компаньона, досаду – может быть, но не сожаление.

С удивлением для себя Гончая обнаружила, что вместо удовлетворения от гибели предателя, заманившего ее в ловушку, чувствует печаль. Вместо финала их короткой вылазки на поверхность охотнице за головами отчего-то вспомнилась хвастливая болтовня Гулливера за столиком в новокузнецком баре и рассказ о якобы соблазнявшей его Валькирии. Коротыш тогда изрядно насмешил ее, даже не догадываясь об этом, и вот теперь он лежал на полу с обезображенным смертью лицом.

Чтобы развеять все сомнения, Гончая расстегнула на покойнике верхнюю одежду и оголила его раненое плечо. Оно вздулось и потемнело, а от забинтованной раны по мертвому телу вновь расползлась напоминающая паучьи тенета густая чернота. Видимо, в последнюю минуту несчастный коротыш совсем обезумел от боли, раз стал палить в воздух и сдирать кожу с лица.

«Как же так? – с обидой подумала Гончая. – Ведь он принял антидот!»

Столпившиеся вокруг солдаты тоже заметили черную паутину на мертвеце и отпрянули прочь.

– Это не заразно, – успокоила их гостья. – У него не болезнь, а отравление. Так сказала врачиха с радиальной станции, которая его осматривала.

– Рыжая и кривоногая? – уточнил начкар.

Хотя та женщина выглядела совсем не так, Гончая, встретившись с выразительным взглядом Дуболома, утвердительно кивнула. Тот приободрился и объявил:

– Тогда точно не зараза! Рыжая в инфекциях разбирается. Но чтобы не было разговоров, вы двое, вынесите труп подальше в туннель и сожгите там.

– Шмотки тоже сжечь? – спросил один из солдат, назначенных в похоронную команду.

– Да, – начкар кивнул, – зачем нам его барахло?

Гончая отметила, что, несмотря на внешнюю беспечность, Дуболом больше не подходил к трупу, и сжечь вещи покойника он приказал неспроста. Что ж, это была разумная предусмотрительность.

– Позвольте проводить вас в нашу баню, госпожа Валькирия?

К недавней спутнице покойника он тоже не рискнул приблизиться. Гончая решила, что это к лучшему: в окружении желающих всадить тебе пулю или нож в спину, полезно было иметь пространство для маневра.

Баня располагалась в одном из служебных помещений за пассажирской платформой. По пути Дуболом ненавязчиво сообщил высокопоставленной гостье, что абы кого туда не пускают. Прочие обитатели Октябрьской, не обладающие властью, положением или финансами, позволяющими приобрести дополнительные привилегии, довольствовались неотапливаемой душевой. Впрочем, все относительно. На большинстве станций жители не имели даже элементарных удобств, не говоря уже про общественные душевые.

Дуболом ничуть не приукрасил. Даже в предбаннике, где Гончая оставила свою одежду, царила редкая для метро чистота. Только в парилке чувствовался запах солярки – видимо, истопники использовали ее для розжига огня в печи. Зато здесь имелись мыло, мочалка и два бака с горячей и холодной водой, теплые каменные плиты на полу приятно согревали босые ноги, а на мелкие неудобства, вроде каких-то запахов, жизнь давно уже приучила Гончую не обращать внимания. Она не стала противиться предстоящему удовольствию – хотя пистолет с заряженным в ствол патроном взяла с собой в парилку – и поплыла по волнам блаженства.

Результат от посещения парной оказался сопоставим с действием биостимулятора из набора спецпрепаратов, даже сильнее. Гончая снова почувствовала себя женщиной. Она блаженно потянулась, любуясь гибкостью своего исхудавшего, но все еще привлекательного молодого тела, потом провела ладонью по обритой голове, усмехнулась и внесла коррективы – человеком. О потере волос Гончая не жалела – отрастут, если она останется жива. Не о них была печаль. Главное – найти Майку! Где она?! Что с ней?! Жива ли?! Ответы на эти вопросы следовало искать на Киевской, где пропала девочка, – где Стратег потерял ее! – а туда бывшей наемнице еще предстояло добраться.

Насухо вытершись настоящим банным полотенцем, Гончая взглянула на ворох сброшенной одежды. Снова надевать на чистое, распаренное тело эти грязные, провонявшие потом обноски категорически не хотелось.

– Эй! Что с моей одеждой?! – крикнула она в запертую входную дверь, нисколько не сомневаясь, что сам командир или кто-то из его подручных караулит у входа.

Так и оказалось.

– Ждет вас, госпожа Валькирия, – раздался снаружи голос Дуболома.

Чтобы скрыть застарелые шрамы и свежие раны, не сочетающиеся с образом соблазнительной любовницы фюрера, Гончая завернулась в полотенце и выглянула за дверь. Смуглолицый, наверное, решил, что она прикрылась из чувства стыда. Гончая не стала его разубеждать.

– Где одежда? – требовательно спросила она.

– Прошу. Надеюсь, вам подойдет…

Не дожидаясь окончания фразы, Гончая забрала у Дуболома стопку одежды и снова скрылась за дверью предбанника. Среди обновок оказалась новая кожаная куртка от динамовских скорняков, приятный на ощупь тонкий шерстяной свитер с непонятным орнаментом, не сочетающаяся с ним по цвету, но тоже мягкая и удобная вязаная шапочка, пара женских маек (Гончая натянула обе), серые камуфляжные штаны со множеством карманов и высокие шнурованные ботинки, не уступающие по прочности армейским и, что самое главное, пришедшиеся практически впору! Только вместо нижнего белья Дуболом, очевидно, рассчитывая угодить требовательной гостье, подложил кружевное боди.

Гончая невольно прыснула, разглядывая сетчатые кружева, которые ровным счетом ничего не скрывали. Наверное, настоящая любовница фюрера пришла бы в восторг от одного вида такого сексапильного наряда, но Валькирию с фашистским лидером связывали иные отношения, и она вообще не собиралась возвращаться к своему бывшему нанимателю. Впрочем, она знала одного человека, кому кружевное белье точно должно было понравиться – ее «лучшая подруга» Лола.

При виде посвежевшей и переодевшейся в чистую одежду гостьи Дуболом восхищенно покачал головой:

– Вам очень идет, госпожа Валькирия! Очень! Я в восхищении!

– Прибереги свое восхищение для местных дамочек, – отрезала Гончая. – Я возвращаюсь в Рейх. Когда ближайший транспорт до Краснопресненской?

– А как же обед? – растерялся тот. – Все готово.

– В другой раз. Я спешу.

После бани есть захотелось еще сильнее, но задерживаться на станции, где ее собирались убить и ограбить, определенно не стоило. Пока напуганный Дуболом смотрел ей в рот и готов был выполнить любую просьбу, но его планы в любой момент могли измениться. Та тысяча патронов, которую он получил, отнюдь не гарантировала гостье спокойствие и безопасность, потому что это была только половина ее богатства. К тому же, кроме платежной расписки, у Валькирии имелись при себе редкие лекарства, одежда и оружие, которые тоже можно было бы выгодно продать.

– Но фюрер узнает о вашем гостеприимстве.

Дуболом не настаивал. Скорее всего, он и не собирался за обедом расправиться с незваной гостьей, но Гончая не хотела это проверять.

Шагая вместе с ним по платформе к огороженному перрону, откуда отправлялись все дрезины западного направления, она внимательно смотрела по сторонам. Лепнина на потолке и мозаичные рисунки на полу ее не интересовали, равно как и прочее убранство станции. Гончая сканировала взглядом прохожих в поиске знакомых лиц. Именно здесь жили цирковые артисты Баян и Маэстро, которых она безуспешно искала на радиальной станции. Эти двое знали ее под настоящим именем, не подозревая о множестве ее кличек, и понятия не имели о двойной, даже тройной жизни Гончей-Валькирии-Катаны. Поэтому сейчас встреча со старыми знакомыми была крайне нежелательна.

Платформу пересекли благополучно, но на перроне возникла неожиданная сумятица. Бесцеремонно расталкивая людей, через толпу рвался какой-то человек. Гончая похолодела, но, разглядев его лицо, успокоилась. Нарушителем спокойствия оказался один из часовых, охранявших вместе с Дуболомом станционные гермоворота. В руках солдат держал отнятый у гостьи при обыске дробовик.

– Вот… – переведя дух и отдышавшись, сказал он. – Оружейники все смазали, механизм перебрали, главную пружину и подаватель заменили. – Теперь работает. Можно стрелять.

Гончая взяла дробовик в руки. Внешне он никак не изменился.

– А до этого?

Солдат уставился на нее удивленным взглядом и отрицательно помотал головой.

Похоже, техник с радиальной, взявший с нее тридцать патронов за починку дробовика, так ничего и не сделал.

Гончая передернула затвор, вгоняя в ствол патрон, направила ружье в черное жерло западного туннеля и нажала на спуск. Над платформой прокатился грохот, стоящие рядом люди испуганно присели, даже Дуболом втянул голову в плечи. Двое охранников с резиновыми палками, до этого мирно прогуливающиеся вдоль перрона, резко развернулись к нарушительнице спокойствия, но, увидев в ее руках многозарядный дробовик, застыли на месте. Кроме дубинок, она разглядела у них пистолеты в поясных кобурах, но прибегать к огнестрельному оружию охранники не спешили.

– Все нормально, парни! Учебная тревога! – через головы пассажиров с улыбкой крикнула им Гончая. Улыбка далась ей тяжелее всего. В действительности хотелось визжать от боли – ружье своей отдачей едва не раздробило ей ключицу.

Патрульные кивнули, тем самым демонстрируя, что инцидент исчерпан, а вскоре к перрону подкатила пассажирская дрезина. Это была не латаная-перелатаная таратайка, а настоящий поезд, состоящий из локомотива и прицепленной к нему колесной платформы с несколькими рядами пассажирских сидений.

Состав сопровождали два автоматчика, расположившиеся на дрезине-локомотиве за спиной машиниста. Они же собирали плату за проезд, но после того как смуглолицый прошептал что-то на ухо одному из них, Гончая была беспрепятственно пропущена на пассажирскую платформу. Свободные сиденья быстро заполнились.

– Следующая станция Парк Культуры, – объявил машинист.

Гончая оглянулась на наблюдающего за ней Дуболома. Они так и смотрели друг на друга, пока набирающий скорость состав не скрылся в темноте туннеля.