Глава тридцать седьмая: Ветер

У меня хорошие новости для Новиковой: как бы ни пыжился Ян, но мое твердое слово и денежные аргументы раскачают любого судью. Всего-то стоило назначить встречу и четко изложить свою позицию. Ну и припугнуть немного, чего уж там. Можно прикидываться хорошим и добрым Наилем, но правда в том, что хромоногий Наиль никогда бы не выжил в том болоте с аллигаторами, куда меня засунула жизнь. А Садиров выжил, приумножил доходы и держит многих вот таких «кристально чистых и неподкупных» за яйца.

И это — именно та, самая главная причина, почему меня так пугают отношения с Осенью. Да и не отношения даже, а чувства, которые она во мне пробуждает. Она заставляет Садирова вспоминать о существовании таких вещей, как совесть, жалость, честность. Все эти атавизмы, которыми под завязку напичкан прошлый-я, и которые могут конкретно усложнить жизнь мне-теперешнему.

Все утро и весь день я хожу, словно крепко стукнутый. И все время тянусь к телефону, где у меня фото Евы: не удержался, сделал кадр, когда она спала, опьяненная моими ласками, с вызывающе припухшими от поцелуев губами. Я трижды ловил себя на мысли, что хочу разбудить ее, чтобы целовать снова и снова. Хочу снова ощутить влагу на своих пальцах, хочу сделать то, чего с другими женщинами в жизни не делал: хочу попробовать мою Осень на вкус.

С частью, просыпается Хабиби и у меня появляется повод сбежать. Какая-то совершенно нелогичная трусость, но чем больше я рядом с Евой, тем сильнее она меня разрушает. Тем ярче я могу представить наше совместное будущее, в котором я запросто отведу рукой все невзгоды и трудности. Садиров отведет, не хромоногий Наиль.

Вздыхаю, поглядывая на часы. Почти шесть, и я жду прошлое для последнего в жизни свидания. Пора расставить все точки над «i», перевернуть страницу и двигаться дальше.

Лейла заходит в кафе при полном параде: алые губы, роскошная прическа. Но я сразу вижу перемену в одежде: сдержанные строгое платье в пол, закрытое и скромное. Прищуриваюсь, пытаясь понять, что кроется за этим притворством. И уже ругаю себя за то, что не послушал голоса разума, который нашептывал просто послать ей цветы, украшение и записку с сообщением о нашем расставании. Показалось, что это было бы совсем не по-мужски.

Лейла, воодушевленная чем-то, что сама себе придумала, усаживается за стол. И даже когда отворачиваюсь от ее поцелуя, продолжает улыбаться так, будто пришла на первое в своей жизни свидание. И до меня поздно доходит, что за все время наших отношений — год с небольшим — я впервые предложил вместе выйти на люди. Догадываюсь, что Лейла успела себе нафантазировать и мысленно проклинаю хромоногого совестливого слабака. У Садирова разговоры куда короче: «Отвалила нафиг, чтобы я тебе больше не видел».

— Я голодная, — щебечет Лейла, как бы невзначай поправляя то манжеты, то ряд частых пуговиц на вороте.

Знаю, что она ждет одобрения, но мне уже плевать. Мне уже давным-давно плевать.

Это была любовь всей моей жизни: безумная, голодная, выевшая мен все внутренности. Потом она превратилась в фантомную боль, а потом не стало и этого. Просто здравый рационализм: зачем заводить постельно-денежные отношения с новой женщиной и переживать, как бы в один прекрасный день ей не приспичило стать моей женой, когда есть на все и всегда согласная Лейла?

— Лейла, — я достаю из кармана пиджака футляр, кладу его на стол и пальцем подталкиваю в ее сторону. — Это прощальный подарок.

Лейла, на чьих губах минуту назад засветилась довольная улыбка, мгновенно гаснет от моих слов. Смотрит то на меня, то на футляр, но трогать его не спешит. Даже ладони под стол прячет, укладывает их на колени, изображая прилежную школьницу. Впервые вижу ее такой покладистой и, естественно, ни на секунду не верю в искренность. Я знаю настоящую Лейлу слишком хорошо, чтобы клюнуть на дешевый спектакль.

— Можешь посмотреть, он не кусается, — предлагаю еще раз. Официант приносит меню, но я заказываю только кофе и жестом предлагаю Лейле выбрать что-то себе по вкусу. Что бы там ни было, кем бы мы не стали друг для друга — расставаться раз и навсегда нужно красиво. С жирной точкой в конце.

— Мне это не нужно, Наиль, — говорит она растеряно, а во взгляде плещется надежда, что если футляр не трогать, я заберу назад свои слова.

— Значит, будет кому-то вместо чаевых, — пожимаю плечами я.

Судьба украшения мне безразлична, равно как и судьба Лейлы. Это жестоко и цинично, но именно так я устроен. Много лет назад я любил не Лейлу, а образ, который сшил для нее, словно дорогое платье. Нарядил, словно куклу, и любовался, боясь даже дышать, чтобы не нарушить линию складок. Лейла всегда была сама собой: дерзкой, избалованной, не привыкшей к отказам папиной дочкой. И такая она — настоящая, а не то жалкое подобие женщины, что сидит сейчас напротив и пытается выглядеть еще более добропорядочной, чем есть. Хотя, куда уж дальше. Наверное, захоти я навеки вечные засунуть ее в абайю и хиджаб, она бы безропотно согласилась, лишь бы заполучить кольцо на палец.

— Я что-то сделала не так? — послушно спрашивает Лейла.

— Нет, просто «мы» уже себя исчерпали.

— Мне так не показалось, — говорит она, явно намекая на нашу последнюю встречу. Так ослеплена собственными фантазиями, что неспособна отличить страсть от похоти.

Во мне уже давно нет к ней ни страсти, ни нежности, и даже призрак вымышленной любви умер. Есть только похоть: потребность прийти, расслабиться — и уйти. Не разговаривать, не соскальзывать даже в видимость попыток общаться за пределами постели. Единственные темы, на которые я соглашался поговорить — ее контрацептивы. Ни одному из нас не были нужны дети. Никто из нас не хотел афишировать эти отношения с самой неприглядной стороны. Единственной стороны, которая у них была.

— Это все из-за той женщины, да? — вдруг загорается Лейла.

Испытываю радость облегчения из-за того, что все-таки вынудил ее сбросить маску.

— Я знаю, что она живет у тебя. Чужая женщина. Чужая жена.

Удивительно, как быстро расползаются слухи, хоть я не особо старался скрыть этот факт. Ева в моем доме и это, кажется, самая нормальная, правильная и естественная вещь в мире. Может быть, меня до сих пор гложут угрызения совести, ведь может показаться, что я не дал ей права выбора, но ведь и на цепи она не сидит.

— Наиль, она никогда тебя не поймет, — снова меняет интонацию Лейла. И теперь это все понимающая, мудрая восточная женщина. — Она ничего не может о тебе знать. Она чужой веры, она не умеет быть послушной и никогда не признает тебя главным.

— Очень похоже, что мне нужна покорная мусульманка? — задаю встречный вопрос, выразительно оценивая Лейлу взглядом.

Я должен быть беспощадным и жестоким, если хочу закончить все здесь и сейчас. Хирург не должен испытывать жалости, иначе даже штатная операция может закончиться летальным исходом. Воображаемый скальпель в моей руке не дрогнет, и я готов сделать последний разрез, готов отсечь пуповину между мной и прошлым. Только так мы с Лейлой, наконец, сможем очиститься друг от друга.

Приносят кофе, и я выпиваю его жадными глотками. Немного горчит и обжигает губы, напоминая о поцелуях с Евой. Хочется лелеять эти мысли, но есть что-то кощунственно в том, чтобы позволить призраку Осени сидеть третьей за нашим столом.

— Ты не можешь вот так снова меня бросить, — обозляется Лейла.

Поднимаюсь, оставляю на столе несколько купюр.

— Я уже тебя бросил, — говорю спокойно и холодно.

В воображении слышен свист скальпеля, режущего связь плоть воспоминаний. Прислушиваюсь, как дурак до последнего надеясь, что во мне осталось хоть что-то светлое, пусть лишь как данность своей одержимости, но… ничего. Ни болит, ни ноет.

На улице я окунаюсь во влажную дымку вечернего тумана. Даю знак водителю, чтобы держался поблизости, а сам бреду по мостовой, наслаждаясь свободой и крепкой сигаретой.

Всему в этой жизни предначертано исполниться в свое время.