Глава тридцать шестая: Осень

После визита матери Наиля я, кажется, готова к чему угодно, тем более ко встрече с сестрой, которую не видела два года.

Хабиби осталась под присмотром Любы и я всего полчаса, как вышла из дому, но все равно уже дважды позвонила, чтобы узнать, как у них дела. Наиль прав: я слишком опекаюсь дочерью, слишком дрожу над ней, но одного понимания недостаточно, чтобы искоренить в себе страх, что с ней может что-то случиться, стоит мне отвести взгляд или отойти хотя бы на пару метров.

Мы с Никой договорились встретиться в кафе «Лайм». Я предлагала у себя, но сестра наотрез отказалась, сказав, что у меня она может «потусить» в любое время, и что собирается исследовать все модные местечки, какие только сможет найти.

Я захожу в кафе на пятнадцать минут позже назначенного времени: мы застряли в пробке и проторчали кучу времени всего в паре кварталов отсюда. Охранники заходят следом и, пока я ищу взглядом сестру, осматривают зал.

Ника сидит за столом справа, возле искусственного тропического дерева и сразу машет мне рукой. Я киваю охранникам, и они занимают стол поблизости.

— Ты с эскортом, — говорит сестра вместо приветствия, даже не пытаясь скрыть, что ни капли не удивлена. И это при том, что мы никак, ни единым словом не обсуждали мою жизнь. Она даже не знает про Хабиби. — Просто кавказская пленница.

Можно было бы плюнуть и растереть. Можно было бы списать именно эти слова на случайное совпадение. Я легко могла бы придумать десяток отговорок, но я не верю в случайности. Не тогда, когда речь идет о Веронике.

— А ты встречалась с Яном раньше, чем встретилась со мной, — констатирую я, широко улыбаясь.

В голове роится множество вопросов, и мне хочется задать их все сразу, огорошить Нику напором, сделать так, чтобы она перестала улыбаться так, будто хочет взять главный приз за лучшую женскую роль.

— Он передает привет, — спокойно отвечает Ника, и блеск в ее взгляде — что угодно, но только не сестринская любовь. — И очень огорчен, что ты даже не звонишь.

Да, я не звоню. Потому что не хочу с ним разговаривать. Потому что не считаю нужным выяснять отношения по телефону. Это унижает нас обоих.

— А ты, значит, переговорщик? — спрашиваю я, подзывая официанта. Сомневаюсь, что кусок в горло полезет, но не сидеть же за пустым столом.

Ника не торопится с ответом. Мы заказываем цитрусовый фреш и еще какое-то время играем в молчанку.

— Я — твоя сестра, — говорит Ника и я подавляю внезапно острое желание дать ей пощечину.

— Рада, что твоя амнезия закончилась и ты вспомнила о моем существовании.

Вероника кривит губы, словно не заслужила и капли иронии, которой я пропитала каждое слово.

Понятия не имею, о чем мы будем говорить дальше, но точно не плакаться друг у друга на плече.

— Я исколесила всю Европу, но дома все равно лучшие в мире десерты, — говорит Ника, с видом оголодавшей кошки разглядывая принесенное ей разноцветное многослойное желе.

Понимаю, что она зачем-то тянет время, и что сестра напомнила о себе спустя два года тотального молчания вовсе не за тем, чтобы поделиться своими находками гурмана. Самый очевидный ответ — хоть он мне и противен: Ника просто пытается заставить меня нервничать. Она всегда умела манипулировать: сначала родителями, потом, когда их не стало — мной. Никогда не забуду, как по-глупому попалась на ее уловку, когда понемногу встала на ноги после ухода Андрея. Тогда Нике захотелось перестать работать «на чужого дядю» и она решила, что самое время мне стать спонсором ее личного туристического агентства. И даже наплела, что у нее есть большая часть суммы, а от меня нужны каких-нибудь пять тысяч «зелени».

Я трясу головой, выталкивая противные воспоминания. Оказалось, что нет никакого стартового вклада, а мои деньги она хотела потратить на личные нужды. Хорошо, что правда вовремя вскрылась и в итоге я заставила сестру пустить деньги по назначению. Так она хотя бы встала на ноги и перестала клянчить деньги на очередную прихоть. Правда, в итоге она научилась получать желаемое у мужчин.

Я смотрю на Веронику, которая беззаботно помешивает трубочкой фреш и продолжает разглагольствовать о далеких странах, солнечных берегах и теплом песке, и мне кажется, что я совсем ее не знаю. Кто она — блондинка, похожая на меня ровно настолько, насколько же и не похожая? Ее не интересует, что со мной было эти два года, а мне, как старшей, так хочется спросить, все ли у нее хорошо, и почему она так внезапно исчезла из моей жизни как раз тогда, когда я сильнее всего нуждалась в поддержке. Но эти вопросы — лишь дань прошлому. Очевидно, что женщина, которая удачно маскируется моей сестрой, совершенной чужая и я не знаю о ней совсем ничего. И не уверена, что хочу пытаться ее узнать.

— Ника, зачем ты хотела встретиться? — спрашиваю я, теряя терпение. Стрелки часов подтянулись к шести вечера, и я ни за что на свете не хочу опоздать к возвращению Наиля. Несмотря на неподходящую обстановку, воспоминание о его горячих поцелуях заставляют меня снова и снова непроизвольно прикасаться пальцами к губам.

— Нужно кое-что обсудить, — говорит она, кисло кривя рот. Лениво постукивает ложечкой по поверхности желе, наблюдая, как оно пружинит, словно батут.

— Именно сейчас? Спустя два года? — переспрашиваю я, даже не пытаясь скрыть насмешку. Господи, мы же родные сестры. У меня есть Хабиби, но для Ники я — единственный родной человек, единственная опора. И что же она делает? Старается подвести меня к тому, чтобы я в сердцах сказала, что рву с ней все связи? Или это говорит моя обида?

— Ева, не ты одна переживала смерть Марины, — говорит сестра, продолжаю «пружинить» ложкой желе. Ритмично стучит по нему, словно заводной заяц-барабанщик.

— Если ты пришла меня упрекать… — предостерегающей понижаю голос я.

— Ты завела шарманку про два года, — пожимает плечами Ника. — Не я. Я думала, что мы закрыли тему и больше к ней не возвращаемся, но тебе обязательно нужно упиваться страданием. Святая Ева.

«Она — твоя сестра», — уговариваю себя, хоть рука сама тянется выплеснуть сок ей в лицо. Может быть хоть тогда Ника перестанет паясничать и вспомнит, наконец, кто был ей вместо матери.

— Я тоже переживала, между прочим! — выпаливает сестра, резко отодвигая от себя десерт. — Я тоже винила себя в том, что произошло. Что это я привела Марину и… — Ника прикусывает верхнюю губу, какое-то время смотрит в пустоту между моим ухом и плечом, но все-таки продолжает. — Можешь думать, что угодно, но я любила ее. И я до сих пор слышу крик. И как тормоза визжали. И вас там… на дороге.

Я хочу ей верить. Правда хочу. Буквально хватаю за шиворот все плохое, что противится ее рассказу, и заталкиваю подальше. Я — старшая сестра, мне быть умнее и мудрее. Мне прощать, в конце концов. Конечно, можно до бесконечности пытать Нику вопросами о том, почему она не осталась со мной до конца, почему не пришла даже на похороны, а растворилась прямо в больнице, где я валялась в ногах Наиля и просила его воскресить Мышку. Но какие ответы я услышу? И хочу ли услышать правду?

— Я знала, что ты встречаешься с Наилем, — неожиданно выдает сестра.

Смотрю на нее так, будто она вдруг начала шипеть по-змеиному. Что она такое говорит? Причем тут Ветер и наши отношения?

— Ева, перестань делать такое трагическое лицо, — огрызается Ника. — Думаешь, никто не знал, что у вас с нелюдимым доктором интрижка?

— Думаю, что это в принципе никого не касалось. — отвечаю максимально сдержано, хотя теперь готова идти до конца, лишь бы услышать и остальные откровения. Уверена, их предостаточно.

— Забавно, что ты за ним приударила после того, как я сказала, что он Садиров.

Я открываю рот, чтобы сказать, что знала этого мужчину задолго до того, как Ника «открыла мне глаза» на финансовое положение его семьи, но тут же раздумываю. Ничего это не даст кроме порции сухих дров в костер ее раздражения.

— Ты жила с этим два года? — спрашиваю с сочувствующей улыбкой. — Что изменилось?

Даже не хочу знать, откуда она в курсе наших отношений. Не хочу рыться в грязном белье. Поэтому бросаю взгляд на часы и уже собираюсь сказать, что у меня куда более важных дел, чем разговор загадками с блудной сестрой, когда Ника хватает меня за запястье, удерживая.

— Ты не знаешь, что он за человек, Ева, — говорит приглушенным голосом, выразительно поглядывая в сторону охранников. Обе пары глаз прикованы к нам и неотрывно следят за каждым движением.

— Даже если так, то узнать правду от тебя мне не хочется, — говорю я, брезгливо стряхивая ее пальцы. Поднимаюсь, но уйти не успеваю.

— Думаешь, Андрей сам вышел в окно погулять? — останавливает ее голос.

Я сглатываю, прикрываю глаза.

В виски ударяются медленные тяжелые удары сердца. Действительность превращается в серо-бурую мешанину, которая медленно, словно песок между двумя стеклами, перетекает из стороны в сторону, оставляя маслянистые потеки. Это настолько реально, что я невольно тру глаза, шиплю, поздно вспоминая, что пришла в линзах.

— Ева Дмитриевна, — слышу голос охранника, и быстро машу рукой, мол, все хорошо.

Но они уж насторожились: вышколенные бойцовские псы Садирова. Приходиться выудить фальшивую улыбку и кое-как сказать, что после двух лет разлуки с сестрой мы по-женски немного цапаемся. Замечаю, что Ника заметно побледнела, и даже дышать боится. Только когда охранники возвращаются на свои места за соседним столом, судорожно хватает ртом воздух, а следом — жадно, залпом выпивает сок.

— Что ты знаешь об Андрее? — спрашиваю ледяным тоном.

Я только-только собрала себя по кусочкам, только вспомнила что значит быть защищенной — и жизнь снова догнала меня, пнула коленом в спину, чтобы опрокинуть на колени.

— Ян сказал, что не может поговорить с тобой из-за Наиля, что Садиров держит тебя под замком и обрубает все его попытки хотя бы просто встретиться.

Ян, значит.

— Что. Ты. Знаешь. Об Андрее, — по словам повторяю свой вопрос. Не хочу мусолить ерунду о том, что в наше время меня, современную женщину, можно держать под замком. Я никуда не пряталась, в конце концов. Я не пленница Наиля, а гостья, причем совершенно добровольная.

— Это Садиров… У Яна есть доказательства.

Сглатываю и вдруг понимаю: я ведь всегда это знала. Догадывалась, что Андрей никогда бы не смог… вот так… потому что совесть замучила.

Но правда все равно оглушает, застает врасплох, словно убийца в темном переулке.

И я пока не имею ни малейшего представления, что мне с ней делать.