Сколько же она не была тут?

Тридцать пять, сорок лет?

Когда сгорел ее сынок Костик, Клавдия повесила на стену детской венок и его фотографию. Приезжала сюда после кладбища и, как и на могилу, возлагала цветы. Тогда она еще не знала, что дом подожгла ее сестра. Это выяснилось многим позже…

— Я думала, на этом месте давно выстроена новая дача, — сказала она, понаблюдав за тем, как экскаватор снес своим ковшом одну из стен. То ли она сделалась со временем хрупкой, то ли сейчас спецтехника стала более мощной, но обходились строители без шар-бабы, которой раньше крушили дома.

— Нет, тут все оставалось в том виде, в каком ты помнишь, — сказал на это Арсений. — Если не считать естественных изменений.

— Почему?

— Все, что было, я вложил в покупку земли. На строительство денег не осталось.

— Это твой участок? — удивилась Клавдия. Он не говорил с ней все то время, что ехали. Как вывел из кафе, посадил в машину, так сказал лишь одно: «Обсудим все, когда приедем на место!» В какое — не сообщил.

— Я купил его, когда вышел в отставку. Мне очень хорошо отсыпали тогда. А земля тут была не такой дорогой, как сейчас.

— Ты мог бы ее перепродать с огромной выгодой через пять, десять лет.

— Я это сделаю, но после того, как все тут снесу и залью бетоном место, где стоял дом. Хорошо, что моя супруга имела сбережения. Она дала мне денег на всю эту канитель.

— А у нее-то они откуда? — Клавдия помнила, что жена Арсения работала медсестрой.

— Наследство получила от тетушки. Открыла счет на образование дочери. Она у нас стоматологом стать хочет, и учеба в копеечку влетит.

— Твоя Полина не знала о том, что у тебя огромный участок на Рублевке? — Она все еще не верила в то, что Сморчка любят просто так.

— Нет. Это моя тайна.

— Я пока мало что понимаю, Сеня, — честно призналась Клавдия. — И сейчас я не про ваши отношения с женой. Мне дела нет до них. Ты объяснишь мне, почему мы приехали сюда? И что ты имел в виду, когда говорил, что Лариса не убивала всех этих людей?

— Еще когда ты спросила: «А кто тогда?», я ответил «Может быть, я?».

— Но это же не ты?

— Вопросительная интонация, Клавочка? — Сеня рассмеялся.

И в этот момент… именно в этот, черт побери… к ним подвалил бомж. Он был, как и все его собратья, грязен, вонял сивухой, но держался уверенно. По наблюдениям Клавдии, бездомные и обычные маргиналы, которые балансируют на грани, пьют, валяются под заборами, но имеют свой угол и родственников, готовых их отмывать и хотя бы изредка кормить, делились на две категории. Одни пресмыкались, всего боялись, ощущали себя червями… Другие — хозяевами жизни. Они бравировали своим положением. Да, я безработный, бездомный, вечно пьяный и, скорее всего, больной, но я свободный. А ты? Тебе кажется, что ходить в офис пять дней в неделю, а в отпуск — два раза в год, — это норма. Или ждать надбавку к пенсии и платить коммуналку, экономя воду и свет. Да, ты чистый. И питаешься регулярно. Бываешь на море. Или по мировым музеям ходишь, когда большой босс дает тебе отпуск. А я делаю что хочу и когда хочу. На то же море могу отправиться. Или в музей завалиться, если вход бесплатный, а я сходил в баню и раздобыл себе чистую одежду в благотворительной организации…

— Здравствуйте, люди добрые, — поприветствовал Клаву с Сеней бомж. Его Клава посчитала балансирующим на грани. Вроде и не червяк, но своим статусом не гордится. Принимает действительность такой, какая она есть. Живет себе и живет. — Не найдется ли у вас сигаретки?

— Не курим, — ответил Арсений.

— Клав, ты бросила?

— Я? — переспросила Петровская. Она, мягко сказать, удивилась, когда бездомный обратился к ней по имени.

— Вроде так тебя звали. Клавдией.

— Мы знакомы?

— А то. Я из Матвеевки. Помню те времена, когда вы с сестрой на пляж приезжали. Ты постоянно длинные сигаретки смолила. Они еще пахли ментолом. По тем временам диковинка.

Клавдия полезла в сумку и достала из нее сто рублей.

— На, сходи купи себе сигареты, — сказала она и отвернулась.

— На Рублевке? За сотку? — Федор хрипло рассмеялся. — Накинь еще столько же, чтоб мне на самые дешевые хватило.

— Пошел отсюда вон, — рявкнул на него Сеня.

Но бомж его не испугался. Глянул мельком, поморщился и вернулся к диалогу с Петровской:

— Я, между прочим, в вашем погребе последние несколько лет прожил. Сторожил владения.

— От кого?

— От призраков. Клава, ты бы знала, сколько их тут…

— Тебя зовут Ван Хельсинг?

— Че?

— Это специалист такой по оккультизму. Из романа Брэма Стокера.

— А я Федя. Федя Костомаров. Из Матвеевки.

— Зачем ты с ним разговариваешь? — вышел из себя Арсений. — Гони! — И отвесил бомжу пинка.

Тот обиделся. Федя и Сеня были примерно в одной весовой категории. Оба как кузнечики. Но первый ниже, а второй худее. Сеня когда-то учился приемам борьбы в школе КГБ, Федю жизнь научила за себя стоять. Клавдия не знала, на кого поставить в драке. Хорошо, что ее удалось избежать. Прораб заметил донимающего хозяина участка бомжа, выбежал, схватил его за шкирку и куда-то поволок.

— Тут нам побеседовать не удастся, как я понимаю, — сказал Сеня. — Давай отойдем.

— Куда?

— В лесок, — и указал направление.

— Комары зажрут.

— Потерпишь.

Он снова взял ее за руку и повел. И почему когда-то давно он не был таким решительным. Возможно, это все бы изменило…

Мужчина, отвешивающий пинки бомжу, в котором полтора метра ростом, не вызывает уважения.

Они шли недолго. Минут десять от силы. Найдя поваленное дерево, сели.

— Казачиха — это ты, — первое, что услышала от Сени Клавдия.

— Чего-чего?

— Ты маньячка. Я понял это слишком поздно. Когда уже ничего было не поделать. Нет, поделать что-то можно было, но… Я так завяз, что не выбраться!

— Не пори ерунды, Сеня. Даже менты, подозревавшие меня долгое время, убедились, что это не я убийца.

— А почему? Когда ты была задержана, удушили одного из твоих очень близких знакомых. Если точнее, любовника. Ты называла его Брюсом, потому что он имел азиатскую внешность и занимался карате. Я терпеть его не мог.

— Тебе все мои мужчины не нравились.

— Да. Но этот Брюс… Неужели ты не понимала, что никакой он не каратист? В смысле, не мастер. То, что он школу единоборств открыл, ничего не значит. И не китайцем он был, а бурятом. Пустышка, врун. Остальные хоть чем-то выделялись. Кто внешностью, кто талантом. А этот… — Сеня смачно сплюнул. — Он еще и угрожал мне. Прыгун, умеющий растягиваться на шпагат. Не Брюс Ли. Даже не Ван Дамм, которого мы тогда и не знали. Обычный гимнаст, взявший несколько уроков карате.

— Это ты его задушил?

— Я. Но он сам виноват. Подкатил, когда мне было совсем не до него. Я просил отвалить. Всего раз, но просил… А потом подумал: почему бы не убить сразу двух зайцев? То есть если бы тебя не подозревали, Брюс до сих пор прыгал бы.

— Ты говорил, что убивал, но не думала, что из-за меня.

— И из-за тебя тоже. Но лишь одного. И вот Лара рук не замарала. Она любила тебя не меньше, а больше меня. Но ты ее подставила. Последние убийства тобой были совершены лишь для того, чтобы навести ментов на след сестры. Ты сделала все, чтобы она… нет, не села! Умерла! Когда я спасал ее от высшей меры, не понимал, что именно этой самой высшей меры ты жаждешь для сестры. Я вообще не соображал тогда, что к чему. Был тобою ослеплен. Верил всему. А ты не только следствие убеждала в том, что Лариса маньячка, но и меня. Хотела подставить ее, чтобы остаться чистенькой, это я понимаю. Инстинкт самосохранения. Но неужели тебя совсем не мучила совесть? Лара же твоя сестра…

— Она убийца моего сына.

— Не выдумывай.

— Этим я держу ее. Если бы она не подожгла дом, он был бы жив. Но Лариса сделала это, и мой мальчик сгорел… — Голос Клавдии дрогнул. — Я хоронила обуглившиеся кости. Они в коробку поместились. А она, сестренка, стояла рядом. Плакала. И молчала о том, что дача загорелась потому, что она облила ее бензином и кинула спичку на крыльцо.

— Зачем она сделала это?

— Чтобы спасти меня, ясное дело. Нашла останки в подвале. И вместо того чтобы перезахоронить, уж если так хотела мне помочь, запалила дом. Ей казалось, что так она проведет обряд очищения. И, конечно же, Лара не знала, что внутри окажется мой сын. Но факт остается фактом, она его убийца.

— Кто бы говорил. Ты отправила на тот свет дюжину человек.

— До них мне дела нет. Я дорожила лишь двумя: мужем и сыном. И их у меня отняли.

— А как же отец?

— Он мне временами нравился. И был полезен. Но я его не любила.

— А мать?

— Тем более.

— От нее тебе психическое расстройство досталось.

— Нет у меня никакого…

— Клавочка, ты внучка женщины с диагнозом. Тебе не рассказывали об умалишенной бабке, берегли. Но твою мать родила психбольная. Ее обошло расстройство, хотя она была женщиной со странностями, но оно обычно через поколение передается. Считай, ты не виновата в том, что творила. У тебя просто летели кукушки. И если б отец вовремя посадил тебя на препараты, то можно было бы избежать многих смертей.

— Я не психопатка! — вышла из себя Клавдия.

Она вскочила, хотела убежать, но Арсений схватил ее и усадил на место.

— Я не сказал, что ты, как твоя бабка, которую, к слову, залечили в психушке электрошоком, психопатка. Но тебя и стопроцентно нормальной не назовешь. С клинической точки зрения.

— Почему же?

— Ты убивала людей. Не на войне. И не из самозащиты. Тебе это нравилось.

— Нет. Я не получала никакого удовольствия, лишая кого-то жизни.

— Тогда зачем ты это делала?

— Мне нравилось смотреть на них мертвых.

— И это ненормально, Клавочка, — Арсений взял ее руку в свою. Неприятное прикосновение. Холодное и шершавое. Петровская выдернула ладонь и сунула ее в карман. — Когда Лариса отправилась в «Черную дыру», я изучил ее дело еще раз. Оно было шито белыми нитками. Но я так хотел ее засадить. Тем более после того, как она проломила мне череп.

— Ее арестовали не менты, а ты. Она сопротивлялась.

— Да. Дралась, как тигрица. Кричала, что невиновна, и проклинала меня. Был у Лары на меня зуб. Подкатывала она ко мне, как и ко многим твоим ухажерам, да я отказал ей во внимании.

— Она ненавидела тебя. Люто. Предполагаю, что сохранила это чувство, пронеся его сквозь время. Так что готовься. Если Казачиха выйдет, она тебя отправит к праотцам.

— А тебя? Ты ее сдала. Ты на нее наговорила ментам. Сколько выдумала всего? Я читал протоколы… Ты не просто свои грехи на нее перекидывала, ты еще и выдумывала их. Ваша домоправительница, она же любовница Андрея Геннадьевича, что сменила Риту, как ты сказала, была убита Ларисой. Якобы она ненавидела ее и ревновала… Но были свидетели ее смерти. Риту засосало в воронку. И ей никто не смог помочь. Я это знаю, потому что тогда держал руку на пульсе.

— Не знаю, что Лариса сделает со мной. Но точно не убьет. Попробует заставить меня ответить за все грехи, да только срок давно истек… А за последние тридцать лет я и мухи не обидела.

— Тебя могут разорвать.

— Кто?

— Люди.

— Какие еще люди…

— Едва история Казачихи станет достоянием общественности, так на тебя начнется охота. Про суд Линча слышала? Конечно, да. Мы же проходили это в школе. Казнь без суда и следствия человека, подозреваемого в преступлении.

— Не те времена, — отмахнулась Клавдия.

— Увы и ах. Потому что сейчас умами обывателей заправляют средства массовой информации. А история Казачихи тянет на сенсацию. Думаешь, почему я обнулил счет своей жены и вбухал все деньги в строительные работы? Нам нужно замести следы. Больше тебе, но и мне тоже. Это тебе нечего терять, ты одна, а у меня дочка… Я должен остаться чистым после всего дерьма, в которое сам себя макнул, пусть и с твоей подачи.

— Я ни к чему тебя не склоняла.

— Ты манипулировала мной. И я бы сказал, что не понимаю, как тебе это удавалось, если бы до сих пор не находился под твоим гипнозом. Не понимаю, что в тебе такого… Честно! Да, интересная, фигуристая, до сих пор привлекательная, но не волшебная. Нет у тебя магической пыли, которую можно сдуть на лицо того, кого хочешь околдовать, и он твой с потрохами. Баба, как баба. Но я до сих пор твой раб. Честно скажу, когда ты позвонила после стольких лет, я побежал на свидание с мыслью о том, что пришел мой час. Ты поняла, как была не права, когда меня не замечала…

— Сеня, обернись, — прервала его Клава.

— Чего?

— Бомж, которому я сотку дала, сюда направляется.

— И хрен с ним. Будет бузить, получит по тыкве.

— Я подойду к нему. Мелочи у меня нет больше. Порадую его тысячей.

— Не купишь ты его молчание и десяткой тысяч. Как только нагрянут журналисты или просто любопытствующие, сольет любую информацию за минимальное вознаграждение.

— Это я понимаю. — Клава поднялась с бревна. — Но на кладбище я даю смотрителю деньги. А этот Федя, считай, его коллега.

— Он не ухаживал за могилой. Просто обитал там, где погиб твой сын.

— Мне этого достаточно.

Клавдия направилась к бомжу. Тысячную купюру держала в руке, чтоб он видел. А то бросится еще. Физических увечий она не боялась. Клава справилась бы и с мужчиной, превосходящим Федю в размерах. Но боялась запачкаться.

— Это тебе, — сказала Клава, протянув ему деньги. — Спасибо, что ты присматривал за местом.

— Я был домовым, — сказал Федя.

— Жаль, что тебе пришлось покинуть убежище.

— Это все твой заморыш виноват. Кто он тебе?

— Давний друг… Моего отца. — Клава обернулась и посмотрела на Сеню. Он сидел в напряженной позе. Как пес, охраняющий дом. — Ты вот про призраков говорил. Что в виду имел?

— Неупокоенные души убиенных Казачихой людей блуждали по развалинам. Не только я, многие чувствовали призраков.

— Если ты из Матвеевки, то знаешь, что в доме погиб мой сын.

— Да. Я даже его помню. Шустрый был пацан, хоть и пухленький. Его душа упокоилась. Не переживай…

— Хорошо, — выдохнула Клавдия. И как-то ей спокойнее стало. Хотя ни в каких призраков она не верила. Если бы они существовали, то донимали бы ее, а не блуждали по руинам сгоревшего дома. — Я вернусь к спутнику своему. Не против?

— Клав, а как Лариска? Жива ли?

— Не знаю, — соврала она.

И зашагала прочь. Бомж Федор, в руках которого оказалась довольно крупная купюра, тоже медлить не стал. Развернулся и припустил в сторону дороги. Там имелся магазинчик, где он как минимум мог купить сигарет.

Клава вновь уселась на дерево. Было жестко. Если бы не комары, она бы сняла кардиган и подложила под зад.

— Давай уедем уже отсюда? — предложила она Сене. — Или хотя бы уйдем.

— Сразу, как только договорим.

— Что тебе еще узнать хочется? Я же во всем тебе созналась.

— Как ты смогла остановиться?

— Сила воли. И гормональный спад. Тянуло первое время к насилию. Но я тебе говорила, что не это мне нравилось. А последствия. Вглядываться в лица, которые еще недавно были живыми, — это непередаваемо. Тем более зная, что это ты их сделал совершенными. Ты убивал и должен понимать, о чем я.

— Никогда не смотрел в лица тех, кого лишал жизни.

— А я видела сожранное крысами. Зрелище неприятное. И такое мне больше не хотелось лицезреть, хотя до этого я представляла плоть, по которой ползают червяки… — Она передернулась. — Нет, это все отвратительно. Чистый лик мертвого человека прекрасен.

— Ответить на мой вопрос, прошу. Что значит сила воли? То есть ты раньше могла воздерживаться от убийств, но особо не напрягалась? Зачем себе отказывать в удовольствии, так? И при чем тут гормоны?

— Я жила страстью. Она обуревала меня. Я хотела мужчин, ненавидела тех, кто мне изменял, и женщин, с кем они это делали. Как-то я задушила проститутку с трассы, которая как две капли воды походила на ту, что увела у меня моего циркача. Но ее я не могла достать, как и его, они вместе уехали за рубеж.

— Речь про карлика-силача? Неужели ты любила его?

— О да. Он был прекрасен… — Клавдия вспомнила его тело. Непропорциональное, да. Для кого-то уродливое. Но ей оно казалось невероятно сексуальным. — Я делала аборты и до замужества, и после. Мне все твердили: если ведешь беспорядочную половую жизнь, предохраняйся. Но от таблеток меня разносило, спираль доставляла дискомфорт, а о презервативах я просто забывала. Поэтому то и дело отправлялась на чистку. Последний аборт мне сделали неудачно. Или это просто мой организм обиделся на то, что я с ним так… В общем, меня посадили на препараты. Они вызвали сбой системы, я затухла, зачахла… Начался упадок сил. Возможно, не из-за пилюль. Просто я слишком далеко ушла от источника, из которого черпала живительную влагу. Елизавета Батори, венгерская графиня, принимала ванны, наполненные кровью девственниц, и сохраняла молодость и бодрость. Это исторический факт. Но она жила в темные времена. Была подвержена влиянию колдуньи. Так что не стоит удивляться тому, что она проводила глупый ритуал. На самом деле ей просто нравилось убивать. Если не своими руками, то при помощи слуг. В этом она черпала энергию.

— А ты перестала — и?

— Затухла. Во мне давным-давно пропала страсть. Ко всему. Я просто существую. По возможности комфортно. И не хочу вновь запылать. Боюсь, не справлюсь с пожаром…

— Но кто-то убивает людей, подобно тебе.

— Это не я. Остальное не важно.

Она помнила своего первого…

Имя — нет. Внешность тоже. Запах.

Он пах бензином. И немного травой.

Клавдия ехала с дачи в город, увидела мужчину, голосующего на обочине. Притормозила. Он попросил подбросить его. Сказал, что его машина сломалась, когда ее не удалось завести, он бросил ее и пошел на трассу, потому что нужно срочно попасть в Москву. Но его никто не хотел брать, и он сидел на обочине около часа. Запахи доказывали правдивость его слов…

Бензин и трава.

Оказалось, Клава как владелица дорогой машины стала потенциальной жертвой угонщика. Но поскольку она была еще и привлекательной женщиной, он решил не только завладеть авто, но и отыметь рассекающую на нем богатую сучку. Не на ту напал. Клавдия была сильной. Иногда, будучи под хмельком, она ввязывалась в стихийные соревнования по армрестлингу и побеждала многих мужчин. Тот, кто на нее напал, оказался слабаком. Она легко его скрутила. Пока думала, в милицию везти или просто выбросить из машины, он освободился и вытащил из кармана нож. Хорошо, что Клава вовремя заметила и смогла увернуться. Лезвие только поцарапало ее да платье разрезало. Но к своей бархатной коже и одежде Петровская относилась трепетно. Поэтому вышла из себя, накинула на шею мужичка ремень безопасности, затянула и держала его в своих сильных руках до тех пор, пока жертва не испустила дух.

Выпихнув труп из машины, Клавдия продолжила путь. Никаких угрызений совести она не испытывала. Страха тоже. Убила и забыла…

До поры.

Вторым стал ее любовник Эрнест. Он был писателем, фанател от Хемингуэя, поэтому всем назывался его именем. А также носил бороду и свитер грубой вязки. Курил трубку и проповедовал идеи коммунизма. Во всем подражал своему кумиру, кроме творчества. Писал Эрнест тонко и как-то по-девичьи. Его повести были похожи на дневники девственниц. Из-за этого печатался только в журналах. Клава полюбила его именно за тонкую душу. Брутальная внешность шла дополнением к ней. Она строила планы на будущее с ним. И оно виделось радужным. То, что Эрнест женат, оказалось для нее сюрпризом. Он сообщил ей об этом, когда спонтанно нагрянул в гости. Клава находилась на даче. Одна. Они выпили, позанимались сексом, он размяк и… Проболтался. Не думал, что Клава примет это настолько близко к сердцу. Впрочем, он так об этом и не узнал. Уснул через несколько минут. Клавдия смотрела на его лицо, еще час назад казавшееся ей красивым, и представляла, как по нему будут ползать черви. Не до конца понимая, что делает, она сходила за веревкой. Вернувшись, связала руки Эрнеста, примотала их к спинке кровати. Он что-то пробормотал сквозь сон. Хотел повернуться на живот, но Клава удержала ласками. Она целовала Эрнеста, когда затягивала на его шее петлю. Когда веревка впилась ему в шею, мужчина проснулся. Попытался вырваться. Хорошо, что Клавдия предусмотрительно связала ему руки…

Эрнест умер еще скорее, чем угонщик. И это немного расстроило. Клава не прочувствовала момента. Зато намучилась после, когда стаскивала девяностокилограммовое тело в подвал и спихивала в яму, которую вырыли для отдельного погреба — винного, но так и не благоустроили. Закапывать не стала. Хотелось посмотреть, как черви ползают по лицу. Но его обглодали крысы, пока Клавдия спала. Зрелище изъеденного ими лица ее удовлетворило, и она засыпала труп землей.

Вскоре у Эрнеста появился сосед. Затем еще пара. Чтобы никто не почувствовал запаха разлагающейся плоти, яму закрыла листом железа. Сверху накладывала только нарубленных бревен. Еще и сушеную лаванду по подвалу развешивала. Но первое время все равно подванивало. Поэтому Петровская перестала хоронить покойников в подвальной яме.

Клавдия не вела счет своим жертвам. И не запоминала всех, только избранных. Например, виолончелиста Залесского. Он был некрасив, но невероятно талантлив. А как сексуален во время игры на инструменте! Казалось, он извлекает стоны наслаждения не из куска дерева, снабженного струнами, а из женщины. Клавдия боготворила Залесского. И прощала ему многое: нечистоплотность (он мог не менять носки неделями), половую слабость, страсть к чесноку и как следствие дурной запах изо рта, пьянство. Но с изменами мириться была не готова. Клава закрыла глаза на то, что Залесский ублажил орально председательницу профкома, от нее зависел выезд виолончелиста за рубеж, но шашни с Ларисой Казаковой простить не могла. Убила она Залесского красиво. Задушила не чем-нибудь, а струной. А это непросто! Она неподатливая, жесткая, без перчаток ее не удержишь. Еще струна режет кожу до крови, а Клава ее не то чтобы боялась, кровь вызывала у нее омерзение. Поэтому собственные месячные она едва переносила. Подумывала о том, чтобы удалить матку, но опасалась, что не сможет без нее получать удовольствие от секса. Поэтому просто ждала климакса.

Она и не знала тогда, что с ним придет спокойствие. Хотя, возможно, не только в гормонах было дело. Еще и в сестре…

Ох уж эта Лариса Казакова!

Никто так не бесил Клавдию, как она. Эта девочка-девушка-женщина была сущим наказанием. Лара так откровенно завидовала, что ее эмоции становились осязаемыми. Клава затылком чувствовала взгляд сестры. И передергивалась, как будто по ее шее водили перышком, а она не могла терпеть щекотку. Но не зря говорят, что человек ко всему привыкает. Со временем Клавдия свыклась с Ларисой. Живут же люди с диабетом. Или псориазом. Переносят стужу в минус пятьдесят или удушающую жару. Терпят нашествие мошки и саранчи. Переживают наводнения, ставя дома на сваи. Лара была как псориаз, стужа, саранча. До той поры, пока не стала наводнением… Она омыла сестру своей любовью. Это казалось странным и даже страшным, но лишь поначалу. Пришел момент, когда Клава поняла, что никто к ней так не относился. Ни отец, ни муж, ни сын. Да, они тоже ее любили, но не так безоглядно, как Лара.

Потом не стало мужа, сына, отца…

Только сестра. И Клавдия готова была позволить наводнению унести себя, но… Оказалось, что именно Лариса подожгла дом, в котором погиб ее мальчик. Она проболталась, когда женщины лежали в постели. Они целовались. Впервые в жизни не как родственники, а как любовницы. Лариса долго мечтала об этом. Так долго, что забыла счет годам. И когда наступил момент, она, вместо того чтобы воспользоваться им, покаялась. Потому что не могла начинать отношения, не облегчив душу. Не о сексе… точнее, не только о нем Лара грезила. Ей хотелось быть с Клавдией. До самого конца. Теперь им ничего не мешало. Ни мужей, ни любовников… Бывших Клавдия поубивала, а новых не стремилась искать. После очередного аборта у нее во влагалище начался воспалительный процесс. Проникновение вызывало у нее как минимум дискомфорт. Поэтому хотелось только ласки. А кто даст ее, если не женщина? Тем более любящая.

Поэтому-то Лариса и оказалась в ее кровати. Но перед тем как унести Клавдию в бурные воды страсти, решила открыться.

Клавдия, еще минуту назад целовавшая Ларины губы, плюнула ей в лицо. Выскочив из кровати, тут же вернулась, чтобы еще и ударить. Раз, другой, третий. Лара терпела. По ее лицу градом катились слезы. Изо рта сочилась кровь. Клавдия схватила сестру за шею. Сжала. Но тут же отдернула руку. Женщина, задушившая полтора десятка человек, не смогла перекрыть кислород своей сестре. И не потому, что жалела ее. Глядя ей в глаза, Клава видела, что Лариса с радостью примет смерть от ее рук. А ей хотелось не этого…

— Нет, ты так легко не отделаешься, — яростно прошептала Клава. — Я заставлю тебя страдать… Причем молча.

— О чем ты, я не понимаю, — ответила на это Лара.

— Придет время, поймешь.

И ушла, на ходу одеваясь.

Через пару месяцев Ларису арестовали за убийства. Клава ни разу ее не навестила. Но прислала телеграмму «Люблю. Скучаю. Приседаю». Чтоб Лара помнила о том, что натворила…

И молчала.

А ведь могла бы сдать Клавдию.