7. Июль
Piacere a te stessa, или Как научиться любить себя
Продукт сезона: помидоры Сан-Марцано.
В городе пахнет: розами.
Памятный момент в Италии: посещение салона красоты.
Итальянское слово: brillare.
Маленький желтый автобус, тарахтя, вез меня в Баньо-а-Риполи, городок к югу от Флоренции. На следующий день после Calcio Storico должна была начаться моя модельная карьера, и я ехала в деревушку, где жили Бетси и Джеффри.
Накануне я тщательно выбрила ноги и придирчиво оглядела себя в зеркало, втянув живот. Затем натерла тело массажным кремом, подобрала белье. Я радовалась этой поездке – она хоть как-то отвлекла бы меня от постоянного ожидания звонка Дино. Было воскресное утро, он все еще не вернулся из Испании, не писал мне и не звонил. Бетси велела мне захватить купальник, и я, превозмогая стыд, взяла бикини – единственное, что смогла найти на рынке. Обычно я старалась по возможности скрыть собственное тело, но бюджет не позволял купить слитный купальник в одном из бутиков в центре города. Впервые за долгие годы я собиралась надеть бикини. Примерив его дома, я покраснела. И все же, поворачиваясь так и эдак и осматривая свое тело перед зеркалом, я не могла не отметить, что в целом результат меня удовлетворял. Более того, я была почти стройной, лишь на спине остался небольшой валик – а не три, как было, когда я только приехала. И все же я надеялась, что в бассейне, кроме Бетси и меня, никого не будет.
Бетси встретила меня на центральной площади городка. На ней было полосатое летнее платье, зеленые кеды и розовые носки до лодыжек. Пока мы ехали по проселочной дороге к домикам, гнездившимся у подножия крутого холма, она весело и беззаботно болтала, беспрестанно задавая мне вопросы.
Бетси рассказала, что там, где они жили, было всего шесть домов, построенных двумя семьями. Они с Джеффри купили свой сорок лет назад и теперь были полноправными членами этой маленькой общины.
– Хотя, – добавила она, подмигнув, – для того чтобы стать своими, нам понадобилось несколько лет…
Мы вошли через металлические ворота, выкрашенные в синий цвет. От улицы дом отделяла каменная стена. За ней был двор и тенистая терраса с каменным столом, скамейками и горшками работы Бетси, откуда открывался вид на долину. На заднем дворе дома был и еще один уголок, откуда была видна долина. Там стоял круглый стол, и я села за него, пока Бетси готовила кофе. Оглядывая с высоты сельскую местность, я заметила вдалеке флорентийский собор, совсем крошечный. Воздух здесь был теплый и чистый, наполненный деревенскими звуками, пением птиц, стрекотанием насекомых и жужжанием пчел. Здесь были голуби и горлицы – хлопанье их крыльев доносилось из вольера в другой части двора, и прямо у своих ног я обнаружила маленькую черепашку с изумительным панцирем.
Вернулась Бетси. Она принесла кофе и, поставив чашки на стол, открыла вольер. Птицы вырвались на волю, хлопая крыльями над нашими головами, и улетели в сторону долины. В воздухе закружилось несколько перьев. Я почувствовала покалывание в районе большого пальца и, наклонившись, увидела, что это черепашка грызет мой ноготь.
– Не обращай внимания, – рассмеялась Бетси. – Скоро она от тебя отстанет.
Впервые за долгое время все выходные я отдыхала и наслаждалась покоем, с радостью слушая рассказы Бетси о ее жизни, искусстве и в свою очередь рассказывая о своей книге. В то утро я вспомнила, что в жизни есть и другие вещи, помимо моего романа с Дино.
Бетси выпытывала у меня подробности моей книги, рассказывала о важности процесса и терпения, о творчестве, которым она занималась всю свою жизнь. И я, сама не понимая как, вдруг рассказала ей о Дино – о его ненадежности, о том, что он не выходит на связь уже несколько дней. Из-за толстых очков на меня смотрели мудрые глаза.
– Ох уж эти итальянцы! – рассмеялась Бетси. – Закон им не писан. Но, – тут она подмигнула, – в этом-то и есть их прелесть. У каждой девушки хоть раз в жизни должен быть роман с итальянцем. Напомни, чтобы я рассказала тебе историю из своей молодости. А теперь – за работу!
Бетси повела меня по тропинке в сад. К дому прилегали студии – ее и Джеффри, – расположенные на разных террасах, вырубленных в холме, а также обеденные зоны и гостиные, построенные на утесе, нависавшем над долиной. Повсюду были статуи и скамейки, сделанные Бетси, большие горшки ее работы и ангобы на стенах. Ее студия была несколькими террасами ниже. В ней стояла огромная обжигательная печь, а зеленая лужайка перед студией была вся изрыта бороздами, напоминавшими следы от маленького трактора.
– Дикий кабан, – пояснила Бетси, кивнув на них. – Иногда они прибегают из леса, носятся тут и топчут траву.
– И вы не боитесь? – спросила я, про себя подумав, что Дино здесь понравилось бы. Он мог бы приезжать сюда на охоту.
Она рассмеялась.
– Нет, они никогда не приходят, когда рядом люди. Робкие и прекрасные существа. Ну вот, – добавила она, открывая дверь. – Входи.
Студия Бетси была большой и светлой. По одну сторону были раздвижные французские двери. Вдоль стен и на регулярных интервалах по всей комнате стояли столы на козлах.
В стенах были вырублены ниши, где хранились краски, пигменты, кисти. Еще здесь был гончарный круг, мешки с порошком и блокноты, а у стены стояли странные керамические предметы. Это были не горшки и не скульптуры. Больше всего они походили на керамические картины с зазубренными краями и выступами. Вдобавок к сложной форме они были выкрашены в жизнерадостные цвета и расписаны завитушками, напоминавшими цветы или вазы на полотнах Матисса. В центре комнаты были и другие ее работы – знаменитые горшки невиданных форм. Бетси рассказала мне, когда они были сделаны и что вдохновило ее на их создание. Осторожно пробираясь по этой стране чудес, я вдруг поняла, какая это честь – находиться здесь, в ее студии, в непосредственной близости от вещей, которые обычно можно видеть лишь в музеях и галереях, и слушать объяснения самой художницы. С внезапной дрожью я вдруг подумала о том, какой дурой была, когда сознательно сосредоточила свою жизнь на Дино и его капризах. Ведь я приехала сюда именно за этим – чтобы творить, – и именно студия Бетси заставила меня пересмотреть свои приоритеты.
– Итак, – обратилась она ко мне. – Как видишь, я никогда не расписываю горшки изображениями людей. Сейчас я работаю над одной вещью, над которой уже давно ломаю голову. А при встрече с тобой в «Чибрео» в голове у меня как будто что-то щелкнуло, – при этих словах она рассмеялась. – Ты напомнила мне ее. Вот почему я попросила тебя мне попозировать!
«Я напомнила тебе горшок?» – чуть было не спросила я, инстинктивно втянув живот, но Бетси тут же пояснила, увлекая меня в дальний угол студии.
– Это триптих, работа из трех элементов, которые дополняют друг друга… – И она указала на три больших горшка.
Хотя назвать их горшками было все равно что назвать «Венеру» Боттичелли эскизом. Это были самые настоящие керамические скульптуры. Два горшка были ростом с меня, а в центре стоял еще один – длинный, узкий, с формами, напоминавшими женское тело. Горшки были белыми, без узоров, но, стоя в ряд, с выступами и широкими плоскими ручками, они дополняли друг друга, и даже расстояние между ними было частью хорошо спланированной геометрической композиции. Все выпуклости и впадины взаимодействовали в едином, вибрирующем ритме. Ни один из них не был похож на обычный горшок, который я представила себе при словах Бетси, – эти сосуды были утонченными, пожалуй, даже изящными, и было в них нечто несомненно женственное. Я была польщена.
Бетси вручила мне халат, и когда я ушла за ширму, чтобы переодеться, продолжила:
– Я так волнуюсь – впервые в жизни использую человеческие формы! – Она хихикнула.
Когда я вышла, она расставляла краски и кисти. Бетси показала мне, где я должна стоять, и я медленно сняла халат, бросив его на стоявшую рядом лестницу, и встала, скрестив руки на груди. Она не обратила никакого внимания на мою стыдливость и с присущей ей деловитостью стала помогать мне в поиске правильной позы. Она сама вставала так и эдак, пробуя все новые позы, пока, наконец, мы не нашли то, что нужно. Я переминалась с ноги на ногу, пытаясь занять удобное положение, и до сих пор не могла заставить себя посмотреть Бетси в глаза.
– Не волнуйся, – сказала она в своей характерной манере, растягивая слова. – Это только эскиз, не обязательно стоять неподвижно. Мне просто необходимо увидеть картину в целом…
Бетси измерила перспективу, вытянув перед собой кисть, уделяя больше внимания горшкам и линиям, которые наносила на них, чем моему телу. Я начала успокаиваться, а она тем временем рассказывала о себе с Джеффри, о том, как они живут попеременно то в Тоскане, то в Нью-Йорке.
– Знаешь, я люблю Нью-Йорк. Но для моего творчества он слишком динамичный. Поэтому мы проводим полгода здесь. Здесь так красиво, и к тому же полезно время от времени очищать разум от хаоса. Через месяц я уже готова снова творить – вот почему я не пригласила тебя раньше.
И в самом деле, с нашей первой встречи прошло больше месяца.
– Я дитя большого города, – продолжала она. – Я не могу жить здесь постоянно. Но как художника город меня утомляет. Здесь, в Тоскане, с ее восхитительным светом, пейзажами и искусством, я будто бы вновь наполняюсь жизненной силой. Здесь можно замедлить ход. И этот неспешный ритм жизни очень способствует вдохновению. – Тут она впервые посмотрела мне прямо в глаза: – Полагаю, ты чувствуешь то же самое, когда пишешь?
К тому моменту я уже несколько отвыкла от своих спокойных прогулок, посещения музеев и работы над книгой. Но теперь понимала, что она права. В первые месяцы пребывания во Флоренции я была словно выжата после Лондона, а этот город капля за каплей вливал в меня энергию, залечивая своей красотой мои саднящие раны. Этот покой убаюкивал меня, расширяя сознание, и слова лились рекой. Дино и бешеное волнение, которое вызывало во мне его присутствие, как будто заткнули пробкой этот бурный поток. Этот постоянный страх – что он не придет или что он опасен – нарушал хрупкое равновесие между покоем и возбуждением, на котором держалась моя способность писать.
Бетси была первым человеком, который говорил со мной как художник, и мне нравилось находить в ней отражение самой себя. Я настолько ушла в свои мысли, что забыла о том, что совершенно раздета. Взгляд Бетси, стоявшей за горшками, был словно обезличен – в этот момент она была в своем мире, – и в комнате наступила умиротворенная тишина.
Процесс длился недолго. Спустя час, заставив меня трижды сменить позу, Бетси зарисовала мои формы крупными линиями на трех горшках. Потом позвала меня посмотреть. Я увидела абстрактные очертания полных грудей, пупка, ягодиц под волной крупных кудрей. Никаких деталей, и все же я знала: это я. И это было прекрасно. Я повернулась и порывисто обняла ее, и она обняла меня в ответ. Мы посмотрели друг на друга и молча улыбнулись. Она прекрасно меня поняла. А потом я смущенно рассмеялась, поняв, что все еще голая.
– Идем, – энергично позвала меня Бетси. – Поплаваем немного перед обедом. Мы с тобой славно поработали!
Я завязала купальник, больше не стесняясь его, и мы нырнули в панорамный бассейн на выступе с видом на долину. Вода с его краев словно переливалась за горизонт. Потом я помогла Бетси расставить на длинном каменном столе тарелки с холодными жареными овощами, салатом, кусками хлеба и масла, tricolore из сливочной моцареллы буффало с томатами и толстыми листьями базилика. Она нарезала сладчайший арбуз и заварила кофе. И прежде чем отвезти меня обратно на площадь и посадить в автобус, вручила мне сто евро.
– Джеффри обычно столько платит своим моделям. Надеюсь, этого достаточно?
– Нет, Бетси! – закричала я. – Я не модель, не надо мне платить!
Но она продолжала настаивать.
– Ты потратила на меня целый день и разрешила использовать свое тело в моих работах. Конечно же, я должна тебе заплатить! Твое время стоит денег, знаешь ли!
В автобусе я задремала, зажав телефон в руке. День прошел замечательно, позировать для Бетси было легко, а сама она оказалась удивительно душевным человеком. Мне редко приходилось чувствовать себя настолько комфортно в собственном теле. Это была светлая интерлюдия к грядущим черным дням.
Дино так и не позвонил. Ни в тот вечер, ни в выходные, ни вообще. Больше мы не общались. Да, именно так: Дино уехал в Испанию и бесследно исчез из моей жизни. Даже если бы он на моих глазах растворился в облаке дыма, это было бы не так загадочно и удивительно.
Первые выходные без него показались мне самыми долгими в моей жизни. Вернувшись от Бетси, я весь оставшийся день мерила квартиру шагами и грызла ногти. Я совершенно не знала, что делать, настолько меня обескуражило его молчание. Поэтому в понедельник, как только Луиго вышел на работу, я тут же отправилась к нему.
– Луиго, а если с ним что-то случилось? – в отчаянии спрашивала я. – Он ведь должен был прилететь пару часов назад, должен был вернуться во Флоренцию, но я пыталась ему позвонить – телефон все еще отключен.
– Вella, вот увидишь, он позвонит с минуты на минуту! – спокойно заверил меня Луиго. – Ты же знаешь, какой он ненадежный товарищ, наверняка забыл телефон где-нибудь…
– Да, но раньше, когда я звонила, шли гудки, а теперь все время выключено. И я подумала: может быть, он его где-нибудь оставил, телефон звонил-звонил и разрядился. Что, если он забыл его, например, в номере в Пизе…
Я понимала, что несу околесицу, но не могла остановиться. Мне не приходило в голову ни одной весомой причины, кроме смерти или болезни, которая помешала бы Дино хоть раз за четыре дня выйти со мной на связь. С нашей первой встречи три месяца назад мы ни разу не расставались так надолго, без того чтобы перезваниваться или писать друг другу, и я не могла найти этому объяснения.
Но прошла неделя, вестей от него все не было, и я мало-помалу начала понимать, что он не вернется. Так прошел трехмесячный «юбилей» нашего первого поцелуя, нашего первого свидания и первой (и единственной) ночи вдвоем, и ни слова, ни звука, ни буковки. Вдобавок к этому с приходом июля Флоренцию охватила отупляющая духота. Стоило мне выйти из дома, как в лицо ударяла волна горячего влажного воздуха. Днем улицы пустели – люди прятались от жары. И мне пришлось прекратить свои прогулки после того, как однажды я вернулась домой с солнечным ударом и весь вечер меня выворачивало наизнанку. Я лежала на прохладном полу в ванной комнате, зажав телефон в руке. Отправила даже жалобное сообщение Дино: «Мне плохо. Помоги». Перед этим он точно не сможет устоять, думала я. Он ведь всегда был таким заботливым. Я решила: если он позвонит, я ничего не буду говорить о его исчезновении, прощу его и постараюсь сделать все, чтобы вернуть наши прежние отношения. Но он не ответил.
Дома было немногим лучше, чем на улице; жара стояла ужасная. Я обнаружила в шкафу маленький вентилятор, но и ему едва удавалось охладить воздух.
Кондиционера у меня не было. Не было его ни в «Рифрулло», ни в баре Луиго. Идти по городу на рынок или в «Чибрео» было невозможно. Я научилась закрывать ставни, как флорентийцы, и так спасалась от солнца, но влажная темнота нагоняла на меня еще большую тоску.
В следующую пятницу вечером я отправилась к Луиго. Он открыл террасу перед баром и выставил туда пару столиков под зонтиками. Там мы и сидели, обмахиваясь. Он курил, я дожевывала последний несгрызанный ноготь. Помимо ногтей, всю неделю я старательно проедала мозг Луиго и до сих пор не могла говорить ни о чем другом. Но он выслушивал меня с неизменным терпением.
– Даже если он по какой-то причине продлил поездку, все равно должен был уже вернуться из Испании, так почему он не звонит и не берет трубку? Наверное, что-то случилось. В скайп он тоже не выходит.
Я все еще не могла поверить в то, что он не появляется потому, что не хочет меня видеть. У него и раньше случались вспышки непостоянства, но никогда они не затягивались так надолго, и притом по всем каналам связи.
– Луиго, а если он умер? – серьезно спросила я.
– Bella, да не умер он, dai, – урезонил меня Луиго. – Ты бы об этом узнала, кто-нибудь тебе рассказал бы.
– Да ладно? И кто же? Я не знаю ни его друзей, ни родственников…
– Ты же встречалась с кучей его друзей, забыла?
Луиго был прав, в «Нелло» к нам вечно подходила куча народу, но я знала их лишь по именам. Их номеров телефона у меня не было. Дома у него я тоже не была, с семьей не знакомилась; да я даже не знала, где он живет. И как я раньше об этом не подумала?
Всю неделю в моем раскаленном мозгу не было других мыслей, несмотря на обещание взять себя в руки, которое я дала себе самой у Бетси. До меня вдруг дошло, что отношения со мной были для Дино всего лишь интрижкой. Он всегда приходил ко мне или вез меня куда-то по вечерам. Никогда не рассказывал ничего о себе. Реальность ударила меня обухом по голове. Наши отношения, какими бы романтическими они мне ни казались, по сути были пустышкой. Все, что я нафантазировала, растаяло как дым, и будущее, что я запланировала, обратилось пустотой. Я была потрясена.
Но Дино вел себя так, словно ему нечего скрывать. Проверяя почту с моего компьютера, он сохранил пароль и не вышел из аккаунта. И вот в тот вечер, отчаявшись хоть как-то выйти с ним на связь и обезумев от жары, я решила проверить его почту. Так я хотя бы увижу, отслеживает ли он ее, подумала я. Хоть какие-то признаки жизни. Я открыла его браузер и вошла в почтовый ящик, заглушив голос совести, которая твердила, что я вторгаюсь в его личное пространство. Возможность хоть что-то предпринять немного меня успокоила.
Письмо, что я ему отправила, было прочитано. Дино был онлайн. Я сразу же почувствовала облегчение. Быстро просмотрев папку исходящих, я увидела, что он писал и накануне. Все письма были короткие и написаны в спешке – должно быть, он выходил в Сеть всего минут на десять – тем не менее писем для меня не было.
Но облегчение от того, что с ним все в порядке, быстро сменилось гневом: как он мог не позвонить мне, если был жив? Всего несколько дней назад мы были вместе, рядом, влюблены друг в друга. Я была его amore. И вот теперь он не отвечал на мои звонки, не выходил на связь в «Скайпе» и игнорировал меня. Вот так просто – за одну ночь он стер меня из своей жизни. Лишь теперь я поняла, что, пусть для меня Дино и стал центром вселенной, но мне в его жизни места не было.
Я раскинулась на постели в позе морской звезды, голая. Окно было открыто, и на расшатанном столе работал вентилятор. Тело мое было покрыто соленой пленкой пота, айпод по кругу крутил «Estate». Я выучила ее наизусть и подпевала, и по лицу моему тихо струились слезы. Каждое слово как будто было написано обо мне: «То лето цветы благоуханьем одарило, любовью наше время озарило, чтоб я отныне умирал от боли…»
Лето и в самом деле убивало меня. Я возлагала на него такие надежды – и вот теперь лежала неподвижно, чувствуя себя бесполезной, неспособной ничего сделать, только лежать и плакать. Никогда не думала, что могу столько потеть.
Когда не плакала, я была в бешенстве. Прошло несколько дней после того, как я в первый раз влезла в его почту, и гнев мой раскалился, как жгучее полуденное солнце. Теперь я была одержима идеей прочесть все его письма. Я поручила Кикке перевести их, но сколько бы мы ни пытались выудить хоть какую-то информацию из сообщений и фотографий, что присылали ему друзья со свадьбы в Испании (Дино в элегантном утреннем костюме, Дино, дурачащийся на ринге для корриды, Дино вместе с высокими, хорошо одетыми мужчинами), и сколько бы я ни пыталась угадать по выражению лица его мысли, никаких зацепок мы не обнаружили.
С каждым днем становилось все жарче, и на моем последнем этаже пекло так, что к середине вечера мне приходилось выключать компьютер, чтобы он не перегревался, а самой ложиться в холодную ванну. Теперь я понимала тех, кто сбегал из города на выходные на пляж, где веял свежий ветерок. Но у меня-то выбора не было.
Мечты о речных прогулках с Дино так и не осуществились, хотя, судя по его письмам и фото, он постоянно путешествовал: выходные на Сицилии (на фото он в льняном костюме танцует на пляже в сумерках), рыбалка на Сардинии (динамичные кадры с рыбой), гламурная вечеринка в Сан-Тропе (поднимается по трапу частного самолета) и морская прогулка с видной женщиной-политиком на люксовом пляжном курорте. Его было не узнать: на фотографии он стоял с ней бок о бок на серфе, в темных очках и с усиками над верхней губой, которых раньше никогда не было.
Мои же выходные были пусты. Я была в растерянности; раньше Дино звонил по пять раз в день, и мои дни были наполнены ожиданием его – казалось, он всегда в пути. Теперь же, внезапно выпав из фантазий в суровую реальность, я обнаружила, что у меня не осталось никаких повседневных занятий – ничего, что могло бы отвлечь меня от мрачных мыслей. Я не могла даже заставить себя сесть за компьютер и продолжить работу над книгой. Я боялась выйти на улицу. Наши отношения разворачивались у всех на виду, и вот теперь я не могла показаться на глаза соседям и вынуждена была скрываться от их любопытства и доброжелательности. Я выходила из дома украдкой ранним вечером и шла гулять по холмам. Там я наблюдала, как хорошо одетые пары возвращаются домой, в свои элегантные виллы, и чувствовала себя отрезанной от этой шикарной жизни. Город, который когда-то распахнул мне свои объятия, теперь казался чужим и непроницаемым, живущим по правилам, которых я не понимала.
Хочу к маме, как-то в отчаянии подумала я, свернувшись калачиком на угловом диване. Я позвонила ей в слезах, и неожиданно – настолько, что мне пришлось заставить себя встать и прибраться, – мама объявила, что едет ко мне. Разумеется, она имела в виду, что едет, чтобы забрать меня с собой. И я начала действовать.
Хотя родители всегда меня поддерживали, они так до конца и не смирились с моим отказом жить вместе с ними – как и положено приличной иранской девушке до замужества. Сразу после университета я переехала к друзьям, и, приняв мое британское стремление к независимости, они редко приезжали ко мне домой – чаще я сама навещала их.
И вот теперь моя мать собиралась приехать заботиться обо мне, и я была так удивлена, что скрепя сердце отправилась на рынок, наполнила холодильник летними продуктами – ярко-красными помидорами «сан-марцано», маленькими цукини с цветочками, похожими на воронки, сладкими сливами и бордовой шелковицей, которой я перепачкала все пальцы.
Спустя несколько дней она была у меня и доставала из чемодана пачки риса басмати, сушеный барбарис, банки иранских солений, аккуратно обернутые двойным слоем пленки, баночки с персидским шафраном и куркумой. Невзирая на мои протесты и заверения, что в Италии есть еда, она приехала спасать меня, привезя с собой самое действенное лекарство: свою стряпню.
Мамина кухня всегда была моим раем, иранским оазисом в пустыне скучной английской еды. Это место, наполненное запахами трав и специй, казалось средоточием непрерывных кулинарных ритуалов: нашинковать петрушку, вымыть кинзу, растолочь темно-рыжие нити шафрана в яркий порошок, сварить рис на плите. И все же, несмотря на ее страсть к кулинарии и на изысканную подачу – рис, посыпанный фисташками и апельсиновой цедрой, домашний йогурт с сушеными розовыми лепестками, – она так и не смогла передать свое мастерство мне.
Будучи перфекционисткой по натуре и хозяйкой по призванию, моя мать не выносила даже вида неаккуратно порезанных помидоров или салата, и из-за моей неуклюжести и нетерпеливости мы постоянно ссорились. Я давно оставила все попытки научиться сносно готовить, но по-прежнему любила мамину стряпню. Ее вкус был для меня вкусом детства и воспоминаний об Иране.
Первым делом мы зашли на рынок. К тому времени я уже придумала, как передвигаться по городу в жару: нужно было проходить в тени зданий, останавливаясь под открытыми окнами первых этажей – чтобы свежий ветерок от них овевал лодыжки. Теперь я вела свою мать на рынок, объясняя ей, как держаться поближе к домам, проходя под тенью их крыш. Так, словно пара робких мышек, мы быстро пробежали по городу.
Мама влюбилась в рынок с первого взгляда и решительным шагом принялась обходить прилавки – здесь она была в своей стихии. Когда мы только приехали в Лондон, в самом конце тусклых семидесятых, сам поход по супермаркетам с их скудным выбором фруктов ужасно ее расстраивал. Сначала она нашла отдушину в «Харродсе» – в то время это было излюбленное место иранской диаспоры («В любой непонятной ситуации иди в “Харродс”»), – но в конце концов открыла для себя рынки на Портобелло-роуд и Черч-стрит. Там она закупала огромные пучки трав и горы фруктов и овощей, к которым привыкла в Иране. Теперь я подвела ее к прилавку Антонио. Тот взял ее за руку и склонился так низко, что я испугалась, как бы он не упал. Потом они принялись общаться как старые добрые друзья: мама показывала пальцем на нужный продукт, при этом отказываясь брать тот, что выбирал Антонио, если его вид ей не нравился.
И если со мной Антонио вел себя как командир, то с мамой был сама исполнительность и почтение, как перед старшим по званию. Они отлично поладили, при том что ни один из них не знал языка другого, и я была уверена, что где-то в середине своей загадочной беседы они даже высмеивали мои странные привычки.
Дома мама немедленно принялась за дело, и вскоре на плите уже вовсю кипела еда, томаты превратились в пасту, а от риса исходил непередаваемый запах шафрана. Лишь когда мы сели за стол, чтобы отведать восхитительных и таких умиротворяющих персидских блюд, я наконец набралась смелости и рассказала ей о Дино и его исчезновении.
Не будь я в таком отчаянии, я бы так ничего ей и не сказала. Хоть мы и были по-своему близки, я все же была типичным ребенком иммигрантов, и английская часть моей жизни – включая секс и множество современных проблем – была запретной темой для обсуждения. Родители видели лишь идеализированную версию меня. Долгие годы я скрывала от них большую часть своей жизни, даже когда ее физические проявления были заметны окружающим. Но теперь я чувствовала себя совершенно раздавленной из-за предательства Дино и не могла – да и не хотела – скрывать это от матери. Слезы текли по щекам и падали прямо в рис и жаркое из баклажанов. Когда я наконец все рассказала, мама взяла меня за руку.
– Знаешь, почему ты плачешь, azizam? – мягко спросила она. – Даже не столько по мужчине, сколько по разрушенной мечте. Мечту гораздо тяжелее отпустить. Реальность, – вздохнула она, – да и настоящая любовь беспорядочны, неудобны и создают кучу проблем. Но они намного лучше, вот увидишь.
Я отправилась к Антонелле сразу после того, как посадила маму на поезд в аэропорт. Прощаясь, я разрыдалась, и мы крепко обнялись. Мамино пребывание здесь было недолгим, но очень насыщенным, даровавшим мне утешение и близость. Каждый день мы ходили на рынок, где, к своему огромному удовольствию, нашли вишню и купили целый ящик – так что домой пришлось возвращаться на такси. Целый час мы кропотливо промывали каждую ягодку и вынимали косточки, а потом мама научила меня готовить любимое с детства вишневое варенье. Из оставшегося темного, густого сиропа она сделала шербет, традиционный иранский фруктовый напиток, добавив в него воды и много льда, – настоящее спасение в жару. Остатки она поставила в холодильник, впрок. Еще мама научила меня делать домашний йогурт, вдохновленная жирным маремманским молоком. Нужно было пропустить его через марлю, чтобы оно стало густым и вязким. Потом она приготовила полную кастрюлю вкуснейшего персидского жаркого с томатами, набила шкафчик пакетами с рисом басмати и – уехала, оставив мне в утешение родные вкусы и ароматы.
Антонелла должна была идти в парикмахерскую, и я пошла вместе с ней, окунувшись в мир шумной и веселой женской болтовни. Она представила меня Марии, хозяйке салона, пожилой женщине с всклокоченной шевелюрой, которая заварила кофе и подсела к нам. И пока другая женщина красила волосы Антонеллы, мы беседовали о том о сем, и как это обычно бывает в подобных ситуациях, разговор постепенно зашел о мужчинах и о любви. Через Антонеллу я рассказала о своей недавней истории с Дино. К моему удивлению, рассказ совершенно не шокировал ни Марию, ни ее помощницу, напротив, обе понимающе кивнули.
– Э! – включилась в разговор солидная женщина из-под сушильного колпака. – Со мной такое тоже бывало…
– И со мной, – вставила молодая девушка из соседнего кресла, с фольгой в волосах. – Sono stronzi!
– Вот видишь, bella, ты не одинока, – заметила Антонелла.
Мария погладила ладонью мою щеку.
– Все мы сталкиваемся со stronzi, – тепло сказала она. – Такая красавица, как ты, не должна принимать это на свой счет.
Но как я могла не принимать? Конечно же, я связывала странное поведение Дино исключительно с собственной внешностью.
– Я чувствую себя уродиной, – зарыдала я.
Мария и Антонелла переглянулись.
– Guarda, bella, – сказала Мария. – Есть идея. У тебя такие шикарные волосы. – Она ласково погладила меня по голове. – А ты никогда не думала подстричься покороче?
– Отрежь его вместе с волосами, tesoro, – кивнула Антонелла.
Я задумалась. Сколько я себя помнила, у меня всегда были длинные волосы. Но в такую жару все эти кудри были лишь мертвым грузом и мешали мне спать по ночам. Я посмотрела на Марию и согласно кивнула. Почему бы и не вырезать этого козла из головы?
Мария приготовила ножницы, мне вымыли голову, и все посетители принялись наперебой предлагать варианты стрижек. Но у Марии уже был план. И пока я сидела рядом с Антонеллой, ее ножницы так и порхали вокруг моей головы, устилая пол ковром из тяжелых черных кудрей.
– Как будто черную овцу стрижешь, cara, – рассмеялась Антонелла.
Я обеспокоенно посмотрела на Марию, но та лишь ободряюще похлопала меня по плечу.
– Не волнуйся, – сказала она. – Все будет отлично. Я тут подумала, ты знаешь Джину Лоллобриджиду?
Я улыбнулась – и улыбка моя стала еще шире, когда Мария закончила, отложила фен и развернула меня лицом к салону. По залу пронеслись восторженные возгласы ma dai, che bella! Когда она вновь повернула меня лицом к зеркалу, я онемела. Из зеркала на меня смотрела старлетка из пятидесятых годов. В этих кудряшках я была гламурной, как Ава Гарднер.
– Guarda! Ни дать ни взять иранская Софи Лорен! – с гордостью провозгласила Антонелла. – Bellissima!
– Ogni donna puo figurare al meglio se sta bene dentro la propria pelle, – произнесла женщина под сушильным колпаком. – Non c’entrano i vestiti ed il trucco, ma come si brilla. Ha detto la grande Sophia…
Антонелла перевела: «Каждая женщина может быть красивой, если ей комфортно в собственной коже. Одежда и макияж не имеют значения, главное – сиять…»
– Sante parole, – кивнула другая женщина со знанием дела.
Я обняла Марию.
– Забудь ты этого stronzo, – сказала она, – и послушай меня: Impara a piacere a te stessa.
Я непонимающе уставилась на нее.
– Это по-латыни, – сказала Антонелла. – Сенека. Что-то вроде «полюби себя такой, какая ты есть». По сути, то же самое, что сказала Лорен.
– Полюбить себя? – спросила я, и они горячо закивали.
Я обняла всех посетителей салона по очереди и по дороге домой пару раз останавливалась перед витринами магазинов, любуясь собственным отражением.
В тот же вечер я отправилась в сады Боболи на встречу с Бетси. У меня были билеты на оперу под открытым небом, которые я забронировала для себя и Дино. Вместо него я пригласила Бетси – и вот она уже ждала меня, с покрывалами и кремом от комаров. Увидев мою новую прическу, она рассыпалась в комплиментах, совсем как итальянка.
– Знаешь, кого ты мне напоминаешь? Ты знаешь Джину Лоллобриджиду?
И я расхохоталась.
Когда мы сели и принялись втирать крем в свои голые лодыжки, я рассказала Бетси об исчезновении Дино. Она отвлеклась от процедуры, посмотрела на меня с хитрой улыбкой и произнесла:
– О да, я не удивлена. Итальянцы не меняются. Со мной случилась точно такая же история пятьдесят лет назад, и тоже во Флоренции.
– Может, это был его отец? – спросила я, и мы звонко рассмеялись.
Потом мы стали обмениваться любовными историями, громко отмечая сходства, несмотря на то что их разделяли пятьдесят лет.
– Видишь ли, – заметила Бетси в перерыве между взрывами смеха. – Разбить сердце об итальянского мачо – часть обязательной программы образования, дорогая. Но не позволяй этому досадному недоразумению отвратить тебя от Италии. Посмотри на меня: прошло уже пятьдесят лет, а я все еще здесь. Во Флоренции есть еще много прекрасного, даже без этого проходимца Дино.
Вишневое варенье
1 банка
3 чашки кислой вишни;
1 чашка белого сахара.
Вишню промыть и вынуть косточки, разрезать на половинки. Засыпать сахаром и оставить, на сколько возможно: по крайней мере на пару часов, но если получится, то на ночь.
Варить в глубокой кастрюле на среднем огне, постоянно помешивая. Спустя 10 минут слить излишки сиропа, который можно поставить в холодильник, развести с водой и потом пить со льдом – получится освежающий шербет. Продолжайте варить вишню еще около 5 минут, но не переваривайте. Понять степень готовности можно по цвету: он не должен быть слишком темным.
Залить в стерилизованную банку. Когда варенье остынет, поставить в холодильник. Поскольку варенье не содержит консервантов, в холодильнике оно будет храниться 2–3 недели, поэтому нужно успеть съесть его за это время.
Натуральный йогурт
2 литра необезжиренного молока;
4 чайные ложки живого натурального йогурта.
Налить молоко в большую кастрюлю и довести до кипения, постоянно помешивая – так оно прокипит дольше и будет более нежным. Затем немедленно снять с огня, чтобы не пригорело.
Вылить в большую керамическую чашу и дать остыть – пока края чаши не станут теплыми, но не до комнатной температуры. Придется подождать, поэтому запаситесь терпением.
Аккуратно смешать йогурт с молоком, при этом йогурт не должен быть слишком холодным. Накрыть чашу полотенцем, обернув со всех сторон (я сначала накрываю ее марлей, так, чтобы она слегка касалась поверхности молока). Оставить в теплом месте на 6–8 часов (чем дольше, тем кислее будет йогурт; я оставляю на ночь, чтобы достичь среднего уровня кислоты). Снять полотенце – к этому времени йогурт должен приобрести правильную консистенцию; марля впитает воду, но если она останется, можно вычерпать ложкой (выпейте ее, она очень полезна!). Поставить в холодильник по крайней мере на пару часов. Йогурт готов. Он хранится примерно неделю.
