10. Октябрь
Sprezzatura, или Сила нарочитой небрежности
Продукт сезона: белые грибы.
В городе пахнет: виноградом.
Памятный момент в Италии: парковка в центре площади.
Итальянское слово месяца: Maremma maiala!
Октябрь – месяц света и тени, когда на средневековых стенах проступают силуэты кипарисовых деревьев, а послеобеденное солнце пронизывает лучами сосны вдоль улиц, ведущих к Сан-Миниато. Температура в городе стояла как в погожее английское лето, но рынок был полон осенних даров. Прилавок Антонио ломился от тыкв: рыжих, бежевых и темно-зеленых, в крапинку и ярко-желтых, приплющенных и похожих на звезды, таких причудливых форм, каких я в жизни не видела, – и даже сам Антонио не знал их всех по именам.
Еще были ящики разных грибов: белых с бурыми шляпками на широких, кряжистых ножках; маленьких сливочно-желтоватых майских грибов, похожих на шампиньоны, – по словам Антонио, они пользовались особенной популярностью в эпоху Возрождения; и еще были пестрые грибочки с гладкими, блестящими, овальными красно-оранжевыми шляпками на золотистых ножках. Это были опята, объяснил Антонио и рассказал – при помощи пантомимы, которая, как я подозревала, была его любимой, – что у них было и другое название: цезарский гриб, в знак особого почета среди древних римлян. Он насыпал мне в бумажный пакет немного сыроежек и майских грибов – белые были мне не по карману – и велел слегка обжарить их на сковороде с небольшим количеством масла, чесноком и травой под названием душевик, а потом положить все на брускетту.
И еще повсюду был виноград – значит, сбор урожая в виноградниках был в самом разгаре. В основном он был черный и красный, и очень сладкий.
Особенно он нравился мне в виноградной скьяччате, которой как-то угостил меня Изидоро – она была похожа на традиционную, но с темно-красным виноградом.
Именно ее я и поедала, сидя как-то поздним утром возле «Чибрео», когда зазвонил телефон. Номер был незнакомым.
Я взяла трубку, и в ней раздался хриплый мужской голос. Говорили по-итальянски, с сильным акцентом, и даже по телефону было слышно, как на том конце затягиваются сигаретой.
– Ciao, Камин, – сказал незнакомец. – Это Бернардо, друг Карло и Аурелии…
Тот самый непростой Бернардо! Пока я была в Лондоне, он однажды написал мне, сообщив на ужасном английском, что уехал куда-то на съемку, но ему бы очень хотелось встретиться со мной, когда мы оба вернемся во Флоренцию. Я ответила коротко, написав лишь дату – в начале октября – и мой телефонный номер, и забыла об этом.
Но Бернардо, как видно, не забыл. Он позвонил мне в тот самый день, который я указала, сообщив, что сейчас в центре Флоренции, и предложил встретиться за обедом. Я согласилась и спешно доела остатки сладкой скьяччаты – тем самым нарушив все правила приема пищи по-итальянски, съев выпечку до обеда. Мне пришлось так настойчиво уговаривать Беппе позволить съесть ее перед самым обедом, что мы чуть не поругались. Итальянцы так свято верили в рационализм собственных кулинарных правил, что не упускали возможности навязать их иностранцам – то есть мне. Для них это было чем-то вроде услуги общественности, гуманитарным актом. Но, несмотря на свое хорошее воспитание, время от времени я позволяла себе бросать вызов правилам.
Страх знакомства с итальянскими мужчинами отступил перед искушением пообедать в новом месте.
На приглашение на обед здесь всегда смотрели позитивно.
– Allora, встретимся у вепря через полчаса? – спросил он.
Завернув за угол, в сторону Нового рынка, я замешкалась: краем глаза я заметила человека, ждущего на условленном месте. Он был совсем не таким, каким я его себе представляла. Этот Бернардо был ниже и шире в плечах, с густой шевелюрой кудрявых каштановых волос, морщинистым лицом с огромным римским носом и аккуратной бородкой, в которой проглядывала седина. На нем был легкий твидовый пиджак и джинсы, на ногах – забрызганные грязью рабочие ботинки; пальцы, в которых он держал сигарету, были все в порезах и царапинах. Он задумчиво хмурился и был явно чем-то обеспокоен.
Меня он еще не видел, и в какой-то момент мне захотелось повернуться и уйти домой, но я взяла себя в руки, подошла и поздоровалась. Он спросил, потерла ли я пятачок вепрю – на наших глазах к нему как раз выстроилась очередь туристов. Я покачала головой.
– На удачу, – пояснил Бернардо. – Если ты в гостях, должна обязательно это сделать.
И мы встали в очередь. Двигалась она медленно, а разговор не клеился. Мне было ужасно неловко. Бернардо судорожно задумывался над каждым английским словом и явно чувствовал себя не в своей тарелке. Когда, наконец, подошла наша очередь, он достал из кармана пару монеток и бросил в фонтан, а я робко потрогала пятачок вепря, до блеска отполированный тысячами рук. Брезгливость Девы не позволяла мне прикоснуться к месту, настолько переполненному бактериями.
– Ну вот, – произнес Бернардо, указывая на монетки – теперь ты точно вернешься во Флоренцию. – И улыбнулся так ослепительно, что лицо его преобразилось.
Он взял меня под локоть, мы вместе завернули за угол и направились к его машине. Он заметно хромал, но при этом двигался с такой скоростью, что я едва за ним поспевала. Подойдя к машине, он сначала открыл мне пассажирскую дверцу, а затем направился к своей.
Пока мы ехали через Флоренцию, Бернардо рассказал о причине своей хромоты: в результате несчастного случая он получил настолько сильный перелом, что несколько лет провел в инвалидной коляске.
– Видишь? – спросил он, указывая на розовую ламинированную карточку, прикрепленную к окну машины. – Это инвалидный пропуск. С ним я могу ездить, где хочу.
И словно в подтверждение своих слов, он резко свернул на площадь Санто-Спирито и, вырулив в центр, припарковался у самого фонтана.
– А так точно можно? – спросила я, с сомнением оглядывая беспорядочно припаркованные машины, но Бернардо уже вышел и стремительно направился вперед.
Площадь Санто-Спирито была на моем берегу реки, за Понте Веккио. Она была просторной и зеленой, с церковью Санто-Спирито, построенной по проекту Брунеллески. Простой фасад был без узоров, лишь с причудливыми завитками в верхней части. На широких ступенях перед церковью собралась пестрая толпа – американские тинейджеры с напитками, итальянские подростки, передающие по кругу самокрутку, наркоманы с тощими собаками и туристы, поедающие куски пиццы. По периметру площади выстроились бары и рестораны, а над одной стороной протянулась лоджия отеля во дворце эпохи Возрождения. Обстановка была расслабленной и богемной. Я и сама любила Санто-Спирито и частенько сидела на каменной скамейке в тени деревьев акации, наблюдая, как местные выгуливают собак.
Бернардо повел меня через площадь к простому ресторану в углу. Сев за столик, я принялась изучать его поверх меню. На шее у него был туго повязан шарф, голова высоко приподнята, и сквозь очки он внимательно читал меню. С огромным, во все лицо, римским носом Бернардо напоминал мне какой-то портрет из Уффици. Я задумчиво перебирала их в памяти, и когда он повернулся к официанту, показав мне свой профиль, меня наконец осенило: урбинский герцог с «Портрета Федериго да Монтефельтро и Баттисты Сфорца» работы Пьеро делла Франческа. Эти глаза с тяжелыми веками, крючковатый нос, горделивая осанка – словно бы сам герцог сидел со мной за одним столиком.
Когда вернулся официант, мой урбинский герцог посмотрел на меня. Он заказал жареных белых грибов нам обоим, но в остальном почти не помогал мне с меню. И это было не единственное его отличие от Дино. Если Дино был суетливым, то Бернардо – серьезным. На своем псевдоанглийском (попросту переделывая итальянские слова), с длинными паузами, он рассказал о своей работе фотографа и показал только что законченный каталог для флорентийского модного бренда, с которым сотрудничал. Еще он коротко сообщил, что у него трое детей от двух разных матерей: сын-подросток живет с ним, а две маленькие дочки – с матерью в пригороде Флоренции. Рассказал он и о своих собаках – об их существовании я и сама догадалась по коротким белым шерстинкам на его пиджаке. У Бернардо и его детей было в общей сложности около двадцати собак – их разведение было страстью всей его жизни, с четырнадцати лет. Я вежливо кивала, стараясь разобрать его английский. После Дино я внезапно осознала, как мало могу понять о новом человеке по его внешнему виду.
Всякий раз, когда в Лондоне я с кем-то знакомилась, в моем мозгу начинался почти неосознанный сбор информации – с того самого момента, как мы пожимали друг другу руки. Я обращала внимание на манеру речи, на словарный запас, на разные знаки. Здесь же все эти знаки не работали, и мне было не по себе.
И все же фотографии его ничем не уступали лучшим снимкам, побывавшим когда-либо на моем столе: у него было особое чувство света, эта утонченность, напоминавшая лучезарные полотна, что я видела в Уффици. Я поняла, что Бернардо настоящий мастер своего дела, и это меня заинтриговало. Поэтому, несмотря на скучный обед, когда он пригласил меня в оперу в следующую пятницу, я согласилась.
Я люблю оперу, и в этот вечер на мне было винтажное креповое платье от Диора с изящным вырезом и классической широкой юбкой. Его вручила мне Антонелла со словами:
– У каждой девушки должно быть маленькое черное платье, tesoro, и никто не шил их лучше, чем Кристиан. – Она произнесла его имя, словно они были близкими друзьями.
Разумеется, опера тоже была изобретением флорентийцев: самое старое из дошедших до нас произведений исполнялось во Флоренции еще в 1600 году, в палаццо Питти, на свадьбе короля Франции Генриха IV и Марии Медичи. Семье Бернардо принадлежала одна из двух частных лож в Театро Комунале, и по такому случаю я достала со стеллажа свои сверкающие открытые босоножки на высоком каблуке. По улице я шла медленно и осторожно, от своей двери до двери машины, распахнутой передо мной Бернардо. Я всегда ценила хорошие манеры. Воспитанная родителями в иранских традициях, где формальные приличия и вежливость играют очень важную роль, я каждый раз испытывала шок, когда мои друзья-мужчины в знак равноправия буквально хлопали меня дверью по носу.
В этот вечер Бернардо вел себя более раскрепощенно, его неловкость исчезла. Подъезжая к театру, мы никак не могли найти место для стоянки, даже со специальным пропуском Бернардо. Наконец, выругавшись, он сказал:
– Сейчас найдем! – и втиснул машину в половину парковочного места в углу, в неподражаемой итальянской манере заехав на тротуар.
Я уже бывала в Театро Комунале на одном из наших первых свиданий с Дино, когда мы уже были парой. Он повел меня туда на концерт, мы сидели в партере рядом с хорошо одетыми людьми, моя рука лежала на его колене, и я гладила его бедро, – больше я почти ничего не помню. Теперь же мы с Бернардо устроились в частной ложе, в конце длинного коридора. Он открыл дверь маленьким ключом и пригласил меня войти. Это было небольшое помещение с диванчиком, обитым бордовым бархатом, двумя креслами перед балконом и беспорядочно расставленными стульями. Здесь же была вешалка для одежды. Я вручила свой жакет Бернардо и села, глядя на сцену внизу. Балкон нависал над оркестровой ямой, с одной стороны сцены. С этой высоты открывался совершенно другой вид: отсюда был виден и оркестр, и весь зрительный зал. В партере, занимая свои места и то и дело поглядывая на меня, суетились люди, и мне казалось, что я парю над сценой.
Бернардо сел рядом, в другое кресло, заиграла, окутывая нас, музыка, но как только начался первый акт, он пересел на диван. Первый акт завершился великолепным дуэтом Родольфо и Мими «O Soave Fanciulla». Я была так взволнована их чистыми голосами, нежной романтической мелодией и близостью певцов, что повернулась к Бернардо.
Он сидел в углу дивана, укрывшись пледом, и крепко спал.
В начале антракта Бернардо проснулся.
– В детстве нас водили сюда раз в неделю, – объяснил он, – и я каждый раз засыпал, потому что это было ужасно скучно! – При этих словах он соединил ладони и провел вверх к бедрам, как будто поднимая что-то тяжелое. – Так что теперь у меня выработался рефлекс: прихожу сюда – и тут же засыпаю. Каждый раз!
И в самом деле, как только мы вернулись в ложу и заиграла музыка, Бернардо, как собака Павлова, уселся на диван и через несколько минут опять крепко уснул.
– Никакого давления, – рассказывала я Луиго на следующий вечер. – На самом деле я здорово отдохнула. Опера была потрясающей, а места наверху – это что-то… К тому же мне не нужно было беспокоиться о том, чтобы произвести впечатление… Так что я получила настоящее удовольствие! То есть этот парень… Не знаю, нравится ли он мне, так что все прошло как по маслу!
– Ага, la sprezzatura! – кивнул Луиго со знанием дела.
– А? – Я непонимающе заморгала.
– Allora, bella. – Он налил себе пива и придвинул ко мне тарелку с закусками. – La sprezzatura – это когда делаешь вид, что тебе все равно… Как это сказать?
– Небрежность? – предположила я.
– Esatto, brava! – Луиго одобрительно кивнул. – Ну вот, это слово впервые появилось в книге тысяча пятьсот какого-то там года, что-то там про придворный этикет…
Я хмыкнула.
– В общем, я не помню, – признался он. – Поищи в этих своих интернетах. Фишка в том, что настоящий джентльмен должен быть э-э-э…
– Небрежным? – снова подсказала я.
– Brava! – кивнул Луиго и добавил: – Видишь? – как будто теперь все было совершенно ясно.
– А поподробнее? – спросила я, и он вздохнул.
– Ну, вот смотри. Ты знаешь, какой грубой была тосканская знать в эпоху Возрождения? – Я кивнула. – Вот, этот придворный написал книгу, в которой говорится, что при знакомстве нужно демонстрировать сдержанность. – Заметив мое замешательство, Луиго пояснил: – Вот, например, рукопожатие – таким образом люди показывали, что они не вооружены. Так потихоньку завязывалась дружба.
– Так ты намекаешь, что он использует эту штуку… sprezzatura? – спросила я.
– Скорее, я хочу сказать, что la sprezzatura – правильный подход к началу новой дружбы, – загадочно ответил он. – Тебе и самой не мешало бы немного воспользоваться этим приемом.
И с этими словами Луиго вернулся к барной стойке, чтобы обслужить только что вошедших посетителей, а я отправилась изучать вопрос.
Оказалось, что писатель, о котором говорил Луиго, был Бальдассаре Кастильоне. Он и в самом деле написал в 1528 году книгу под названием «Придворный». La sprezzatura была своего рода кодексом, предписывавшим сдержанное и учтивое поведение при дворе и закладывавшим основы того, что позднее стало считаться хорошими манерами и было призвано урегулировать дикие нравы флорентийских аристократов, готовых в любую минуту кинуться друг на друга с мечом.
Этот Бернардо, несомненно, являл собой воплощение la sprezzatura, не показывая ни малейшего интереса ко мне – кроме того факта, что продолжал приглашать меня на свидания. Поскольку его сын Алессандро жил вместе с ним, мы встречались в основном днем, когда мальчик был в школе. За пару недель регулярных утренних встреч за кофе я успела как следует натренироваться в la sprezzatura и держалась сдержанно и даже отстраненно. Это было несложно – я не была одержима им так сильно, как Дино. И все же мало-помалу, не спеша, раз за разом я стала получать все большее удовольствие от наших встреч, и сам он теперь вел себя гораздо более расслабленно, начал шутить, и я невольно заметила, что из-под грубой маски проглядывает джентльмен.
Однажды вечером, после очередного концерта в Театро Комунале, когда Бернардо каким-то чудом не заснул, мы сидели в его машине рядом с моим домом, и между нами неожиданно завязался один из тех разговоров, что начинаются с какой-нибудь пустячной темы и потом длятся ночь напролет. У него был дар превращать все неурядицы и перипетии собственной жизни в шутку. Он рассказывал о детстве, проведенном в замке в Кьянти, о том, какие неприятности доставляла ему сломанная нога, о своих неудачных браках – приправляя все изрядной долей юмора, а я ловила себя на мысли, что уже давно так не смеялась. Он развлекал меня до самой поздней ночи, а потом уехал, потому что через несколько часов ему нужно было вставать, чтобы везти Алессандро в школу.
Всякий раз, проходя мимо Данте и глядя на книгу в его руках, я вспоминала, что своими великими произведениями он много поспособствовал становлению тосканского диалекта официальным языком Италии. До этого итальянский представлял собой мешанину из диалектов, а официальным языком была латынь.
Несомненно, флорентийский диалект был очень выразительным, а Бернардо говорил весьма цветисто, то и дело вставляя в свою речь тосканские ругательства, многие из которых были полнейшей бессмыслицей. Впервые услышав от него Maremma maiala, я задумалась.
– Маремманская свинья? – спросила я, и он со смехом кивнул.
Если Дино учил меня любовным фразам, то Бернардо просвещал по части ругательств. За Maremma maiala последовала porca troia (Бернардо перевел это как «свинья-шлюха»), porca puttana (насколько я поняла, это одно и то же), porca miseria («поросячье несчастье»). Когда я спросила, есть ли у них ругательства без свиней («Я же все-таки мусульманка», – пошутила я), он ответил: che palle. Дословно это замечательно емкое ругательство означает «какие яйца» и может использоваться практически в любой ситуации, – например, когда очень скучно (при этом надо закатить глаза, как подросток) или в качестве оскорбления.
Когда Бернардо пришел ко мне в гости, холодильник мой был пуст. До этого мы вместе ездили на выставку фотографии, и пока я, цокая каблуками, бродила по залу, между нами пробежала искра. По дороге домой Бернардо сказал, что Алессандро вечером будет с матерью, так что он свободен. Я пригласила его к себе. Когда он пришел, я болтала с Киккой по «Скайпу» и не стала выключать, чтобы она с ним познакомилась – мне хотелось услышать ее мнение.
Бернардо, как и «артистичный слесарь» Гвидо, сначала поразился, а затем обрадовался, войдя и увидев виртуальную голову Кикки во весь экран на кухонном столе.
А затем, точно так же как Гвидо, сел и начал быстро-быстро с ней болтать – похоже, у итальянцев по умолчанию настроена функция любопытства по отношению к людям, а также общительности, если не сказать, болтливости. Вскоре они уже вовсю смеялись, а я принялась искать что-нибудь к ужину.
Заметив, что я занята поисками, Бернардо встал и подошел к холодильнику:
– Posso?
Когда я кивнула, он открыл его – и обнаружил, что холодильник совершенно пуст. Я не была на рынке, и извинилась.
– Non ti preoccupare, – сказал он, наполняя кастрюлю водой для пасты.
Через пятнадцать минут мы сидели за столом – Кикка все еще была в компьютере – перед дымящимися тарелками с пастой con aglio, olio e peperoncino – с чесноком, маслом и острым перцем.
– Классика римской кухни, – объяснила мне Кикка, – самое вкусное быстрое блюдо!
И в самом деле, блюдо было быстрым, но при этом удивительно нежным и очень вкусным.
«И как это я до сих пор не знала о таком полезном блюде?» – подумала я. Надо будет обязательно добавить его в свой репертуар. К тому же состав его был совершенно несложен и включал самые простые ингредиенты, которые есть на любой кухне, даже на моей.
Когда пришло время кофе, Кикка отключилась, и мы с Бернардо остались одни.
Внезапно я поняла, что он вот-вот меня поцелует. И хотя в последние несколько недель я решила, что мы будем просто друзьями, в этот вечер внезапно почувствовала, что передо мной чистокровный итальянский самец.
И все же я не была уверена в том, что поступаю мудро, связываясь с человеком с подобным багажом, – поэтому совсем ему не помогала. Всякий раз вместо того, чтобы подойти ближе, я уворачивалась. Пока я суетилась по дому, он ходил за мной хвостиком, как растерянный щенок. Наконец я решила хотя бы попробовать его поцелуи и присела рядом с ним на диван.
Что это были за поцелуи! Долгие, ленивые, глубокие, просто сказочные. Мне понравилось, и мы процеловались весь вечер, пока ему не стало пора домой. Всякий раз, как он принимался шарить руками по моему телу, я переключала его на мои губы, и он не настаивал. Через несколько часов таких поцелуев – я не целовалась столько со школы! – губы у меня горели. Сколько поцелуев! И я понимала, что целуется он хорошо. Единственное, чего я пока так и не поняла: как к нему относиться.
И я снова позвонила Кикке.
– Я уж и не ждала, что ты мне сегодня позвонишь, – ответила она.
– Что, было так заметно? – спросила я.
Она рассмеялась:
– Ну да, между вами такая химия…
– Правда?
Она снова рассмеялась:
– Так что случилось? Я думала, он останется на ночь…
– Ну, нет, у него сын. Мы целовались. Вот и все.
– А почему? – удивилась Кикка.
– Я не позволила ему пойти дальше, – пожала плечами я. – Не знаю.
– Милая, – протянула Кикка. – Ты отрицаешь очевидное. Сама говорила, что он непривлекателен и тебе не нравится. А оказывается, он замечательный, и даже очень симпатичный, как на портретах Ренессанса! Между вами так и искрит. Мне он очень понравился. Производит впечатление зрелого мужчины. Знаешь, что он сказал о своих браках? – Я покачала головой. – Он сказал: наступает такой момент, когда нужно положить яйца на стол…
– И что это значит? – вскрикнула я.
Непостижимо: итальянцы были совершенно одержимы яйцами. Казалось, не было ситуации, в которой итальянец посчитал бы неуместным упоминание яиц – а иногда и прикосновение к ним.
Кикка снова расхохоталась.
– Ну, – протянула она, почесав голову. – Думаю, это означает, что он не боится признать собственные ошибки. О своих браках он сказал, что прежде всего ему нужно было принять свою ошибку, переварить ее – и снова положить яйца на стол, то есть найти в себе смелость идти дальше…
– Ну вот! Видишь! – воскликнула я. – Бернардо рисковый, а я рисковать не люблю. Мы такие разные. У него полнейший бардак в личной жизни, ну а меня ты знаешь…
– Ты аккуратистка, – со смехом признала она. – Истинная Дева.
Кикке было отлично известно о моем перфекционизме. Она знала, что перед каждой поездкой я аккуратно переливаю минеральную воду из большой бутылки в маленькую и что не могу спокойно спать, если у меня есть неоплаченные счета, что я ни разу не просрочила арендную плату и всегда отвечаю на электронные письма в тот же день. Знала она, что я обожаю мыть посуду и всегда делаю это в резиновых перчатках.
Знала все это обо мне – и все равно любила. Поэтому ей я могла рассказать обо всем.
– Кикка, я просто не уверена, что хочу именно этого. Ну ты же знаешь, я кошка…
– Персидская, – вставила она.
– А он – собака! Я не представляю, как мы поладим. Поэтому мы только целовались. О боже, у меня губы до сих пор горят… Я уже лет двадцать столько не целовалась…
– Хорошо целуется? – поинтересовалась она.
– Отлично, – кивнула я. – Иначе я выставила бы его раньше…
– Дорогая, я знаю, ты боишься, – заметила она. – После Дино. Я и сама боюсь. Не у тебя одной был такой Дино. Но не наказывай этого парня за него. Я не думаю, что он такой же – мне кажется, он искренен. И вообще, тебе нужно рискнуть и попробовать новые отношения…
Два дня спустя, в одно особенно замечательное субботнее утро я, отбросив всякую осторожность, сидела в машине Бернардо. Я приняла приглашение пообедать в его деревенском доме, и он заехал за мной во Флоренцию. По дороге он не промолвил почти ни слова, лишь сообщил, что Алессандро собирается провести выходные у матери, и я не стала спрашивать, как вернусь обратно.
Мы ехали вдоль реки, протекавшей через широкую долину. С нашей стороны весь берег был расчерчен на участки и сады, урожай которых продавался на рынках Флоренции. Яркие лучи солнца озаряли поросшие оливковыми деревьями холмы. Мы проехали городок Понтассьеве, названный в честь моста, построенного в шестнадцатом веке в том самом месте, где река Сиеве впадает в Арно. Отсюда, объяснил мне Бернардо, начинается долина Сиеве, относительно неизвестная часть Тосканы.
Все так же двигаясь вдоль реки, мы доехали до цветущего местечка Руфина. Широко улыбаясь, Бернардо признался, что любит его за отсутствие средневековых стен, крепостей эпохи Возрождения, башен и исторических церквей.
– Здесь у нас фабрики, а не замки, – смеялся он.
Как человек, выросший в долине Пеза, чуть южнее Флоренции, с ее великолепными виллами, замками с башенками и изысканными, ухоженными огородиками – тем самым идеализированным, как с открытки, пейзажем Тосканы, который показывал мне Дино, – Бернардо был влюблен в эту часть провинции за ее естественную, дикую красоту, поросшие деревьями холмы, простиравшиеся до самых Апеннин, и всякое отсутствие притворства.
Выехав из Руфины, мы миновали еще одну деревушку. Когда мы свернули на проселочную дорогу с указателем на Монте Джови («гору Юпитера»), воздух заметно изменился. Дорога пролегала под железнодорожным мостом – таким маленьким, что я сделала глубокий вдох, когда мы проезжали под ним, – и через Сиеве по короткому низкому мосту. Над водной гладью – такой прозрачной, что видны были даже камешки на дне, – кружили стрекозы; берега поросли буком, а на ветвях дубов пели птицы. Когда мы проехали мост, дорога сузилась, стала круче и извилистей. Казалось, мы оставляем позади обычный мир и въезжаем в заколдованную страну лесов, крутых холмов и туманных долин. Дорога уходила то вверх, то вниз – ничего общего с Кьянти. Словно большую землю – теряющиеся за облаками горы, где наверняка было полно волков, – силой запихнули в маленькое пространство, скомкали до размера холмов, озаренных лучами солнца. Чем выше мы поднимались, тем нереальнее становился пейзаж вокруг. Вдоль дороги выстроились каштаны, сосны, средиземноморские дубы и буки, в их ветвях запутались яркие солнечные лучи.
Спустя минут пять мы поднялись так высоко, что сверкающая река, петляющая по изумрудно-зеленой долине, осталась далеко внизу. Отсюда мы свернули в просторные виноградники, росшие на склонах гор. Асфальтированная дорога перешла в грунтовую, проходившую через виноградники и густые леса.
Проехав часть пути до горы Юпитера, мы въехали в одну из ее долин. Слева и справа от нас холмы были оплетены виноградниками, то взбирающимися вверх, то струящимися вниз. У входа стояло несколько красных почтовых ящиков.
– Добро пожаловать в Колоньоле, – объявил Бернардо, в его глазах плясали веселые искорки. – Это охотничий заказник имения. – Он указал на холм слева от нас, где виднелись желтые стены большой виллы с каменной башней, возвышающейся над виноградником. – Это большой дом, а вон там – лес, где полно животных, здесь – виноградники и оливковые деревья.
По грунтовой дороге мы медленно въехали в смешанный лес. Густые низкорослые кустарники, перемежавшиеся с дикими цветами, и заросли подсолнухов, подставивших солнцу свои большие желтые головы, – все было озарено ярким солнечным светом.
Бернардо открыл свое окно.
– Чувствуешь, – спросил он, громко втянув ноздрями воздух, – как чисто? Никакой грязи, только горный воздух, capito?
Наверное, поэтому все вокруг так ослепительно сверкает, подумала я, щурясь. На горизонте за рекой видна была горная цепь Апеннин, чьи пики, налезая друг на друга, терялись в голубом небе.
Наконец мы выехали на прямой участок дороги. Слева от нас внезапно вырос холм, а справа резко уходили вниз виноградники. Бернардо убавил ход.
– Вон там, – сказал он, указывая на холм, – мой дом.
Перед нами был большой каменный дом, взгромоздившийся на вершине холма над речной долиной. За домом, по другую сторону долины, уходили вверх крутые террасированные склоны холмов, поросшие густыми лесами, на одном из которых стояло еще какое-то странное жилище. Дом Бернардо, длинный, с серыми каменными стенами и крышей, крытой терракотовой черепицей, словно венец, стоял в окружении холмов. Вдоль фасада виднелась изгородь, за которой я разглядела чьи-то ножки – это подскакивали нетерпеливо маленькие собачки. Казалось, будто бы они парят в воздухе вместе с домом, нависшим над долиной. Со всех сторон дом окружили кряжистые акации, их ярко-желтые листья трепетали на ветру. Зрелище было невероятной красоты.
– Ух ты! – выдохнула я, повернувшись к Бернардо. – Какой он огромный!
– Не-е-ет! – рассмеялся он. – Вовсе не огромный. Видела бы ты замок, где я вырос. Это просто деревенский дом. Мы с моей первой женой купили его много лет назад, тогда он был просто хижиной. Мы сами все построили – псарню, дорожки, все, что ты видишь.
Профиль Бернардо четко вырисовывался на фоне этого пейзажа – шарф плотно обмотан вокруг шеи, голова приподнята, густые кудри блестят на солнце. Никогда еще я не видела его таким расслабленным и настолько в своей стихии.
Он двинулся дальше, свернув за последний резкий поворот. Опавшие листья шелестели под колесами, а дорога, окруженная высокими тенистыми деревьями, стала еще уже. По одну сторону был густой лес; Бернардо указал на полянку, где выстроились в ряд пчелиные ульи. Обогнув виноградник, мы подъехали к высоким деревянным воротам. Бернардо, выскочив из машины, открыл их, заехал внутрь, потом снова вышел и закрыл ворота.
Под колесами захрустел гравий. От въезда в обе стороны отходили широкие огороженные тропинки, по которым с радостным лаем бегали собаки. В дверях дома появилась белая собака, которая подбежала к нам, едва мы вышли из машины. Она напомнила мне поросенка, передвигавшегося вприпрыжку и похрюкивавшего. Увидев Бернардо, она подскочила к нему, как будто вместо лап у нее были пружинки, и закрутилась на месте, вскидывая задние ноги, как пони. Задрав свою длинную морду, она издала звук, похожий на пение – мелодичный вой, как приветственная песня для долгожданного хозяина. Потом она бросилась на Бернардо, который обнял ее и чмокнул в длинный нос.
– Это Кокка, – познакомил он нас, и белая собака, виляя хвостом, подбежала ко мне.
Я похлопала ее по загривку и погладила длинную морду. Она напоминала английского бультерьера в миниатюре и явно была любимицей Бернардо.
– Это все мои собаки, я их развожу, – пояснил он, указывая на дорожки. – Но Кокка – моя любимица. Она живет с нами в доме как член семьи.
– Что ж, – ответила я. – Надеюсь, я ей понравлюсь.
– О, Кокка – просто ангел, – заверил меня Бернардо, пока собака меня обнюхивала. – Она ласкова со всеми. Потому я и назвал ее Кокка – она самая настоящая coccolona.
– А что это значит? – спросила я.
– Скоро увидишь!
Я смотрела, как белая собака и Бернардо вместе идут по двору, и хихикнула: из-за гигантских носов и неровной походки они были удивительно похожи.
Просторный двор Колоньоле был уставлен цветами в больших терракотовых горшках. Участок за домом был исчерчен узкими тропинками, а передний двор на крутом холме, к вершине которого вели каменные ступеньки, – засеян газоном и засажен деревьями. Внизу были дорожки для собак с ограждениями, огибавшие виноградник перед домом. За домом и участком для собак росли каштаны, а за ними раскинулась долина, простиравшаяся вниз до реки и дороги, по которой мы приехали из Руфины.
Место было очень живописным. Акации давали тень, и легкий ветерок шелестел меж деревьев. Во дворе, слева от входной двери, стоял длинный стол со скамейками; у стены выстроились ярко-красные герани.
– Идем, покажу тебе верхний этаж.
Мы вошли в просторный холл с двухъярусным потолком с традиционными тосканскими балками. Слева была большая закрытая деревянная дверь, а справа – еще одна, указав на которую, Бернардо сказал:
– Там – псарня, я тебе потом покажу.
Мы стояли перед красной дверью, за которой наверх вела каменная лестница. Обогнав нас, Кокка встала подле двери, вытянув перед собой правую лапу и отчаянно виляя хвостом. Едва Бернардо открыл дверь, как она пулей влетела туда. Но прежде чем подняться вместе со мной, Бернардо остановился в дверном проеме.
– Вот здесь, – сказал он, указывая на каменные ступеньки у двери, – я упал и сломал ногу. – Он на мгновение замолчал, предавшись воспоминаниям, затем пробормотал: – Не представляешь, сколько было крови!
Я посмотрела на дверь, выкрашенную в красный цвет.
– Eh si, – пожал он плечами, проследив за моим взглядом. – Может, я неслучайно покрасил ее в красный?
Второй этаж дома, который снаружи казался таким большим, походил скорее на квартиру. Из просторного коридора вело несколько дверей, но во всех комнатах, кроме ванной, царил беспорядок – где поменьше, где побольше, – и все они были забиты забытыми вещами из его прошлых жизней.
В левой части площадки, за аркой, закрытой очень плотными полосатыми шторами, был коридор. Мы вошли туда. Из коридора, пронизывавшего дом насквозь, вели широкие обрамленные кирпичами арки, за которыми располагались гостиная и кухня. В гостиной был высокий кирпичный потолок с толстыми деревянными балками. Кухню от коридора отделяла низкая перегородка. Там стояли деревянные шкафы и барная стойка с мраморными столешницами – все согласно старинной тосканской традиции. На крючках висели полотенца, чашки и разная утварь, а целый угол занимала большая дровяная печь.
Центром гостиной был огромный камин, а по периметру стояли два бордовых дивана и низкий столик, телевизор на угловой подставке, письменный стол с компьютером Бернардо и синее офисное кресло. Кокка уже устроилась на самом большом диване, зарывшись носом в оранжевые полосатые подушки. Бернардо развел в камине огонь, и я села на диван рядом с Коккой, которая тут же обнюхала меня и принялась взбираться мне на колени, да так настойчиво, что я и сама не заметила, как она уже улеглась на меня, придавив своим немаленьким весом.
– Ага! – рассмеялся Бернардо. – Теперь ты поняла, что такое coccolona!
– Ласковый монстр! – воскликнула я.
Сидя на диване и придавленная Коккой, я наблюдала за тем, как Бернардо готовит кофе. Здесь, на своей территории, он вел себя гораздо увереннее и был намного сексуальнее. И я с большей готовностью отдалась его поцелуям. И когда он присел рядом и начал покрывать меня долгими, ленивыми и такими приятными поцелуями, а руки принялись ласкать мое тело, я не стала его останавливать.
Когда наутро я проснулась, Бернардо еще спал, и, проникнувшись сочувствием к его жесткому графику – каждое утро он вставал в половине шестого, чтобы отвезти Алессандро на поезд до школы, – я не стала его будить. Осторожно выскользнув из постели, я надела его халат и, пройдя на кухню, нашла кофе и кофеварку. Кокка крепко спала где-то на диване, полностью зарывшись в подушки, – только громкий храп свидетельствовал о ее присутствии.
Пока готовился кофе, я смотрела на виноградники и размышляла о прошедшем дне, который принес мне множество приятных неожиданностей. Одной из них стали потрясающе вкусные блюда, приготовленные Бернардо: tagliatelle ai funghi porcini, сделанные вручную, на обед, а на ужин – bistecca Fiorentina на открытом огне, с гарниром из перца под названием peperonata – изысканным коктейлем сладких и соленых вкусов. Завершал ужин салат из свежей дикой зелени. Еще одним сюрпризом был туалет с видом на долину: из маленького окошка в санузле открывался головокружительный вид на Апеннины, речную долину и террасированные склоны холмов. И еще были игры с ласковой и смешной Коккой. И самое главное – сам Бернардо, который унес меня в постель и не выпускал целый день.
«Непростой Бернардо» оказался чудесным любовником, нежным и неторопливым. Ему нравились долгие и неспешные ласки, и мы наслаждались ими в постели. Для меня это стало самым настоящим открытием. Бернардо, очевидно, был из тех, кто долго запрягает, но быстро ездит, и все время в перерывах между ласками мы смеялись, обмениваясь пошлыми шуточками, общими для наших языков.
Кофеварка заворчала, я подогрела немного молока и ушла пить кофе на веранду. Когда я вышла, с гравия вспорхнула стайка воробьев. Воздух наполнился их щебетом, воркованием диких голубей, клекотом фазанов и пением петуха вдалеке. Во дворе порхали бабочки. Здесь было на несколько градусов прохладнее, чем во Флоренции, и казалось, даже дышится свободнее.
Я сидела на скамейке у длинного стола и пила кофе, наслаждаясь атмосферой: лаем собак, шелестом ветерка в деревьях, шорохом слетающих листьев, птичьими переливами, яркими солнечными лучами, играющими на листве разных оттенков зеленого. Встав и широко раскинув руки, я сделала глубокий вдох. И глядя на виноградники, внезапно на вершине холма заметила человека, направившего на меня ружье.
Споткнувшись и расплескав кофе, я пулей вбежала в дом. Взлетев вверх по лестнице на кухню, где Бернардо наливал в чашку кофе, я подбежала к окну и выглянула – человек все еще был там. Я подозвала Бернардо и ткнула в него пальцем – но тот лишь пожал плечами:
– Охотники.
– Да ты посмотри, он же целится в нас! – закричала я.
– Сейчас охотничий сезон, но не волнуйся, пока нас не подстрелили.
В этот момент раздался выстрел, и собаки отчаянно залаяли. Спокойствие было нарушено. Бернардо открыл кухонное окно и, высунувшись, крикнул – так громко, как я еще никогда не слышала:
– O-o-o-o-o-o-o-o-o-o-o!
Собаки тут же замолчали, только кое-где еще было слышно тихое потявкивание.
– O-o-o, allora? – вопросительно крикнул он – и снова воцарилась тишина.
Я хмыкнула. Бернардо, несомненно, был Королем Псов и полновластным правителем этого собачьего царства.
Мы взяли кофе и вернулись в постель, откуда вылезли, только когда пора было возвращаться домой. Я поцеловала Кокку на прощание, и она уткнулась в меня носом, прижав уши. Потом подняла правую лапу и положила в мою протянутую ладонь, как великосветская дама.
– Кажется, мы подружились, – обрадовалась я.
Мы ехали через леса и холмы, когда на землю уже стали опускаться сумерки. Я открыла окно, любуясь сказочными зелеными холмами. Нам было приятно даже молчать вместе, и вся атмосфера была пронизана волшебством и нежностью.
По дороге к реке я не могла налюбоваться этой сочной зеленью с пока еще редкими вкраплениями красок осени и спелого винограда. Свежий ветер мягко ласкал лицо. Мы переехали реку, проехали под железнодорожным мостом и свернули на главную дорогу, в сторону Флоренции. Я очнулась, медленно возвращаясь в реальность из заколдованного мира Бернардо.
Паста с чесноком, маслом и острым перцем
2 порции
4–5 зубчиков чеснока;
2–3 целых сушеных чилийских перца (или молотый красный перец);
150–200 г спагетти;
оливковое масло экстра вирджин высшего сорта;
небольшой пучок петрушки, мелко порезать;
морская соль, черный перец, по вкусу.
Чеснок почистить, порезать; у красных перцев отрезать хвостики, затем разрезать вдоль пополам и на ломтики (можно также использовать молотый красный перец).
Налить воду в большую кастрюлю для пасты, довести до кипения и только тогда посолить. Засыпать спагетти и готовить. Одновременно положить чеснок и красный перец в глубокую сковороду с оливковым маслом и жарить на среднем огне, пока чеснок не подрумянится – 2–3 минуты. Добавить петрушку и выключить огонь.
Когда спагетти будут почти готовы, слить воду, оставив примерно две чашки, и положить их в сковороду с перцем и чесноком, залив одной чашкой оставшейся воды. Снова поставить на огонь, постоянно помешивая. Постепенно влить вторую чашку.
Когда паста, заправленная чесноком и перцем, будет готова (3–4 минуты), посолить и поперчить. Подать на стол.
Тальятелле с белыми грибами
2 порции
250 г свежих белых грибов;
50 г сливочного масла;
1 зубчик чеснока;
оливковое масло экстра вирджин высшего сорта;
150–200 г свежих тальятелле;
пучок петрушки или душевика, соль.
Аккуратно почистить грибы. Протереть шляпки тряпочкой и соскрести всю грязь изнутри и снаружи, срезать твердые участки и нижнюю часть ножки. Старайтесь не мыть грибы, так как они впитывают влагу. Если вам все же придется это сделать, подержите их немного под холодной водой, затем немедленно вытрите.
Порезать грибы продольно. Положить масло в глубокую сковородку и растопить на малом огне. Затем туда же положить грибы и чеснок, очищенный и раздавленный лезвием ножа. Перемешать, чтобы хорошенько промазать грибы маслом. Затем добавить оливкового масла и оставить готовиться на малом огне.
Тем временем налить воду в большую кастрюлю для пасты, довести до кипения, посолить. Положить тальятелле и перед самой готовностью (свежая паста готовится быстрее сухой, поэтому важно не переварить) переложить их в сковороду с грибами и перемешать, добавив чашку воды из-под пасты. Посыпать сверху измельченной петрушкой (а еще лучше – душевиком, если он у вас есть). Вынуть чеснок и сразу же подать на стол (можно поставить на стол еще одну чашку воды из-под пасты, чтобы сбрызнуть тальятелле, если они начнут подсыхать).
Бифштекс по-флорентийски
1 порция
1 бифштекс на косточке;
оливковое масло экстра вирджин высшего сорта;
1/2 лимона;
морская соль и черный перец, по вкусу.
Секрет успеха в том, чтобы выбрать лучшее мясо на косточке. В идеале бифштекс готовится на открытом воздухе, но можно использовать и сковороду.
Разогреть сковороду на плите, пока не пойдет пар, затем положить бифштекс и поджарить с обеих сторон. Идеальный бифштекс по-флорентийски – с кровью. Переложить мясо со сковороды на тарелку и подать на стол, слегка сбрызнув оливковым маслом, лимонным соком, посолив и поперчив.
Пепероната от Бернардо
2–4 порции
1 кг зеленых, желтых и красных перцев (около 8–10 шт., крупных);
500 мл уксуса (любого, обычного);
3–4 столовые ложки сахара, можно больше, по вкусу.
Разрезать перцы и аккуратно удалить семена и белые края. Затем разрезать каждый перец на четыре части. Положить в большую сковороду, добавить уксуса, чтобы перцы были покрыты целиком. Посыпать сахаром. Важно не переусердствовать, поэтому для начала положите 3–4 столовые ложки, затем скорректируйте вкус. Можно готовить перцы в духовке, при средней температуре, но Бернардо делает их на плите, обычно на втором режиме, при среднем огне, чтобы жидкость выкипала постепенно, периодически помешивая, чтобы перцы не подгорели. Запаситесь терпением: это блюдо готовится больше часа, пока перцы не закарамелизуются. После этого можно подавать на стол. Блюдо хорошо хранится и за ночь становится еще вкуснее. Также можно есть его холодным.
