Глава 21
Хотя Ксения Годунова не была царевной с детства, но в 16 лет, когда ее отец восходил на царский престол, она, единственная дочь царя, на торжестве в Кремле предстала писаной красавицей и самой образованной девицей в Русском государстве. Не чаявший души в любимой дочери отец с самого рождения окружил ее добром и лаской, словно защищая ее от всех невзгод и козней внешнего опасного мира, дал ей воспитание, соответствующее воспитанию цариц, и, кроме того, блестящее образование через лучших отечественных и иноземных наставников.
По словам современников, помимо внешней красоты – статная, фигуристая, с точеными гармоничными чертами лица, румяная – кровь с молоком! – чернобровая и черноволосая юница с огромными удивительно живыми глазами, – Ксения обладала тонкой душевной организацией, была доброй, отзывчивой. И если при дворе считалось, что красоту, манеры поведения, незаурядный проницательный ум, многие творческие способности она унаследовала от отца, то о матери царевны, дочери Малюты Скуратова, подобные лестные отзывы отечественных и иностранных современников услышать было трудно, даже невозможно. Напротив, народ матери Ксении, Марии Григорьевне Скуратовой, приписывал буйный, несдержанный норов, непростой, жестокий, хотя и отходчивый, целеустремленный характер властвования и самоутверждения, и неблагоприятное «опричное» влияние на супруга-царя.
Во время торжественного «царского» шествия в Кремль 30 апреля 1598 года шестнадцатилетняя юница-красавица шла рядом с отцом и семилетним братом Федором, присутствовала на знаменательном богослужении в Успенском соборе. К неописуемому радостному удивлению Ксении, ее имя возгласили за многолетие царю Борису. Тогда же счастливая, потрясенная Ксения со слезами умиления на глазах впервые в жизни вступила в царские палаты. В этот же день взлета на Московское царство она узнала содержание крестоцеловальной грамоты, согласно которой присягавшие клялись оберегать здоровье детей царя, дочери Ксении и сына Федора. А повзрослев, поймет, что не всем вельможам в Москве были по нраву новые церковные правила при царе Борисе Годунове «петь многолетие в церквях не только самому царю, но и его жене и детям».
Ксения с самых юных лет, на радость отцу-труженику на государственном поприще, отличалась усердием и прилежанием в изучении истории и философии, математики, астрономии, грамматики, риторики, а также греческого языка и латыни. Всех летописцев восхищала музыкальность и голос юницы Ксении, причем царевна, обладающая музыкальным и поэтическим даром, не только прекрасно пела, но и сочиняла музыку, стихи и песни. Не случайно в своих чистых и пронзительных песнях царевна Ксения упоминает о своих расшитых золотом, серебром и жемчугами вещах. В те времена, на стыке веков, художественное лицевое шитье обрело невиданную доселе популярность в кругах знатных семей Русского царства. Если тетка Ивана Грозного, Ефросинья Андреевна Старицкая, считается основательницей уникальной школы лицевого шитья драгоценными нитями в русском прикладном искусстве, то царевна Ксения считается одной из самых замечательных последовательниц русских традиций лицевого шитья, по сложности и художественности не уступающего ювелирному искусству.
Если смышленого и тренированного сына Федора Годунов готовил быть просвещенным царем и полководцем, то красивую талантливую дочь Ксению он намеревался выдать замуж за юного иноземного европейского короля или принца, согласившегося на условия русского православного царя. А именно, принять православие и проводить политику тестя в своей стране: привлекать в Русское государство лучших ученых, мастеров, ремесленников, преподавателей – поделиться своими познаниями и опытом для поднятия уровня хозяйства в царстве, усиления его могущества и процветания. В то же время Годунов, мечтающий о том, чтобы в стране заработали школы и университеты с иноземными учителями и профессорами, категорически отказывался отпускать от себя дочь, объясняя: «Ее таланты у нас самих пригодятся, нечего иноземцев одних баловать». А своего будущего иноземного зятя, согласившегося на жизнь в его царстве, с принятием веры православной, Годунов готов был одарить уделом в качестве приданого дочери.
Хотел счастья дочери отец, но и о делах царства, составляя юнице Ксении роскошную партию, все время думал с момента восшествия на престол. Только поначалу все попытки с партиями дочери оборачивались форменным крахом. Сначала, в связи с улучшением отношений со шведами, царь начал переписку с принцем-герцогом Густавом, сыном низложенного короля Густава, и пригласил к себе в Москву. Летом 1598 года Густава пышно встречали в царском дворце, собирались устраивать помолвку с царевной. Но потом вдруг матримониальные планы Годунова разладились, когда выяснилось, что принц категорически отказался переходить в православие, да к тому же вызвал к себе польку-любовницу, которую возил по Москве, как царицу, в карете, запряженной четверкой белых лошадей. Узнав о любовнице жениха дочери и нежелании того принять веру православную, царь-дипломат поступил мудро: помолвку разорвал, пожаловал содержание в Угличе с ежегодными доходами. Годунов посчитал, что шведский принц может ему пригодиться в отношениях со Швецией и политических играх с Польшей.
Потом Годунов вел переговоры с королевским домом Габсбургов, там было несколько кандидатов для сватовства, но из-за вопроса веры и требований царя, чтобы муж царевны жил в Русском государстве – «у светлейшего государя одна только дочь государыня, отпускать ее как-либо нельзя», – договоров о браке не состоялось.
И вот, наконец, Иоганн-королевич, брат датского короля Христиана IV. Годунов через своих послов получил согласие короля на брак своего брата с царевной Ксенией. В августе 1602 года датский принц на нескольких кораблях в окружении многочисленной свиты под четыреста человек прибыл в Ивангород. Отсюда с северо-западного форпоста путешествие жениха-принца до столицы было настоящим праздничным шествием, несмотря на то, что во многих землях страны свирепствовал голод. Не хотел царь Борис ударить лицом в грязь перед своим будущим зятем. И было множество остановок, где свадебный поезд принца встречали пушечными выстрелами, хлебом-солью, для Иоганна со свитой в Новгороде, Старице, Торжке устраивали пышные пиры. Сопровождающие принца боярин Салтыков и дьяк посольского приказа Власьев поясняли будущему зятю Годунова вопросы устройства гражданской и церковной жизни в Московском государстве.
Только 19 сентября 1602 года принц Иоганн прибыл в столицу. Перед въездом в город принца встречал посол Михаил Татищев. Он держал под уздцы прекрасного коня со сплошной серебряной сбруей и с позолоченным, украшенным драгоценными каменьями оплечьем на шее. «Это подарок принцу Иоганну от царя Бориса», – сказал посол. На породистом скакуне принц въехал в русскую столицу, где его встречала конармия в десять тысяч всадников в парадной форме. Иоганна проводили в Китай-город и поместили в богатом огромном доме. Царь Борис с царевичем Федором внимательно наблюдали за торжественным въездом принца в центр города с кремлевской стены.
Через несколько дней, после отдыха гостей от долгого путешествия, Иоганн со свитой был приглашен на торжественный прием в Грановитую палату, где царь обнял принца как родного. Обнялись как родные царевич Федор с принцем. Во время пира в честь знатного жениха-гостя царь восседал на золотом троне, рядом с царем были Федор-царевич и Иоганн-принц, как будущий зять. Остальные гости сидели за столами вокруг, и каждый занимал место согласно своему чину в царстве-государстве. Принц был потрясен приемом в Кремле и роскошеством пира, который длился до ночи. Царь Борис трижды поднимал тост за здоровье датского принца. Где-то в глубине палаты кто-то из вельмож негромко, но ехидно икнул: «Три раза за здравие? Не многовато ли? Три раза взять на грудь, можно надорваться. Мы-то крепки на питие. А насчет принца ничего не знаем. Как бы его вперед ногами не вынесли от нашего веселого и лихого пития-зелья – сейчас или опосля, когда время придет еть…»
По окончании пира царь Борис и царевич Федор сняли с себя золотые цепи и возложили на хмельного и счастливого принца датского.
– Вот и породнились, – сказал царь.
– Почти породнились, – заметил царевич.
– Почти? – непонимающе посмотрел на сына Годунов. – Понял, не совсем, но почти… Предлагаю справить свадьбу после Рождества…
На том и порешили: в январе справить свадьбу царевны Ксении и принца Иоганна.
Самой же царевны-красавицы не было на знатном пиру, поскольку, по старинному русскому обычаю, невесте нельзя было видеть своего суженого аж до самой свадьбы. Но Ксения «из любопытства» не утерпела и «взглянула на суженого» из тайной «смотровой палаты», специально устроенной в Грановитой палате для царских особ женского пола. Царю и царевне заранее, до свадебного поезда в Москву, был выслан портрет принца в миниатюре. Но любопытны юницы-царевны, и живой хмельной датский принц Ксении понравился. Да и все современники в Русском царстве и в датском королевстве в один голос утверждали, что Иоганн был красивым, высоким, статным юношей, к тому же был умен, образован, обходителен. Чем не пара для продолжения великой династии Годуновых на десятилетия и столетия?
Перед отъездом всей семьей в Троице-Сергиеву лавру – молиться о счастье Ксении – отец пригласил дочь к себе в царскую палату для беседы с глазу на глаз.
– Ты не обратила внимания, дочка, на то, что я тебе женихов из заморских королей да принцев выбирал?
– Конечно, батюшка, обратила… – Ксения сидела рядом с отцом, склонив голову и обнимая его за плечи. – Ты же мне еще раньше объяснял, что интересы государства этого требуют и что мечтаешь об открытии первого московского университета с приездом сюда лучших иноземных профессоров…
– Правильно, дочка, породниться с каким-либо боярским, княжеским родом тоже было бы неплохо. Только передрались все видные рода князей и бояр после смертей последних Рюриковичей. А тут еще самозванцы объявляются, грозят царству… Много врагов у меня, родная касатка моя…
– Раньше ты не жаловался, – певучим красивым голосом сказала Ксения, – хотя я догадывалась… И матушка иногда туманно намекала на врагов рода Бельских и рода Годуновых…
– То, что я тебе сейчас скажу, очень важно для тебя, меня и для всей нашей семьи. Об этом я даже Федору никогда не скажу, потому что воспитывал с самого раннего возраста как будущего воина на стезе бесстрашного полководца… А тебе скажу, милая, только не хочу узреть твое смущение и непонимание… Договорились?…
– Договорились, батюшка…
– Давным-давно я выполнял особое, тайное поручение царя Ивана Васильевича о сношениях с королевским домом Лондона… Напуган был чем-то царь Иван, подозревал многих – близких и дальних… Так вот через свою женитьбу с принцессами-королевнами он хотел обеспечить себе запасной вариант отхода за границу…
– Бегства из Москвы?
– Считай так, если тебе так удобно, Ксения, – нетвердо пояснил Борис Федорович. – Это на дипломатическом языке называется гарантией политического убежища через матримониальный брак царских и королевских особ…
Ксения густо покраснела и, немного заикаясь от волнения, произнесла с интонацией жалости к этому жестокому опасному миру за кремлевскими стенами:
– Ты допускаешь, что мы вынуждены будем бежать?
– Во-первых, не бежать, во-вторых, не все мы отъедем, а только ты с Федором, если случится война с самозванцем, если случится нашествие… Но это на всякий «пожарный случай».
– А ты, отец?…
– Кому царь нужен за границей, если на родной земле никому не пригодился, – вздохнул Борис Федорович и крепко обнял дочь. – Не пригодился, несмотря на все царевы старания, несмотря на все добро, содеянное и замысленное ради процветания царства династии Годуновых…
– Не надо об этом, батюшка…
– Вот и я говорю, не надо… Но мы еще, дочка, поборемся, нас, Годуновых, не так просто сковырнуть из Кремля… И еще, чтобы тебя напоследок перед сном порадовать: не видя тебя живой и красивой, принц влюбился в тебя только по твоему портрету, который мы ему с послами выслали… – Он загадочно улыбнулся: – Мне он тоже понравился, красавец и большой умница… Пока к тебе ехал в свадебном поезде, нашему языку обучился… Я показал будущему зятю, что русские цари тоже не лыком шиты: он мне по-русски лопочет, а я ему, этак запросто, по-датски шпарю в ответ… Он аж глаза вытаращил, мол, у государя огромные языковые таланты. А я ему в ответ на могучем русском языке – что там таланты царя, знал бы ты, какие таланты у моей обожаемой царевны: не только языкам обучена, это само собой, но еще поет ангельским голосом, музыку и стихи сочиняет, рисует и вышивает золотом лучше всех в моем царстве…
– Я тебя очень люблю, батюшка…
– Если бы ты только знала, как я тебя люблю, любушка моя, Ксения – царевна, лебедь нежная…
На следующий день они все поехали на многодневное богомолье в Сергиеву лавру. Оттуда невеста послала жениху, по русскому обычаю, свой дар: богато убранное постельное белье, расшитое серебром и золотом…
Когда в Лавре зазвонил колокол «Лебедь», у Годунова неожиданно почернело в глазах от зловещего предчувствия: он ничего толком не знал об отравлении или другой напрасной смерти Феодосии, в честь которой был отлит колокол, но почему-то был уверен, принцу, да и ему лично, царю Борису, грозит угроза отравления…
Царь ничего не сказал Ксении о своих черных предчувствиях отравления ее жениха, но стал черен лицом, когда на обратном пути в Москву они все узнали о внезапной болезни принца, случившейся сразу после плотного обеда с какими-то диковинными напитками. Прибыв в Москву, Борис Федорович увидел у постели сонм иноземных лекарей, возглавляемых главным кремлевским врачом Габриэлем.
– Разбудить? – спросил Габриэль.
– Не надо, – ответил грустный Годунов, – пусть спит.
– Сон сил прибавляет, а бодрствование убавляет, – попытался пошутить Габриэль.
Годунову не понравилась веселая интонация главного врача, и он густым басом осадил шотландского еврея:
– Не знаю такой поговорки…
– Так это не русская пословица, а наша. – Габриэль уловил настроение царя и быстро перешел на деловой стиль общения подчиненного с работодателем: – Как принц проснется, я позову…
– Лечите его так, как будто царя лечите…
– Все в руках Божьих, – пропел лукаво Габриэль.
– А вот этого не надо, про руки Бога упоминать. – Царь вспомнил, как его духовник посоветовал отдать его сынка Ивана в Божьи руки, напоив святой водой и оставив в нетопленой церкви под иконами. – Если что с принцем случится, я с тебя семь шкур спущу…
– Знаем… Вся Европа знает, как царь Иван Великий за плохое лечение его сына Ивана Младого от царицы Елены Волошанки казнил лекаря Леона Жидовина… Авось обойдется…
«Авось» Габриэля тоже не понравилось Годунову, он хотел сказать что-то резкое, обидное для врача, но раздумал, только выдохнул свистящим тяжелым шепотом:
– Средств на лечение зятя не жалейте… Вылечишь, Габриэль, озолочу…
«Как же, озолотишь… – подумал Леон, глядя в спину уходящего к себе тяжелой шаркающей походкой раздавленного человека. – Держи карман шире, Габриэль. Моего родича Леона Жидовина, как его здесь в Москве называли, казнили по указу царя Ивана Великого. А не узнали самого главного, что не лечил, а травил и сживал со света государя, соправителя Московии Ивана Младого, мой дальний родич. И я не лечу, а сживаю со свету принца датского, чтобы загнать в угол царя Бориса и также отравить, всем на радость, на смех и грех… И безопасность царя зависит от успехов названного Дмитрия Ивановича, претендента на трон… Некуда теперь царю и семейству отъехать, спасая жизнь себе и династии… Смешной и наивный царь-чудак, о других беспокоится больше, чем о себе, сам висит на нитке, а думает о дочерней пытке…»
