Глава 17
Абсолютная власть «Государя Избранного Царя» Бориса Годунова в круглом 1600 году? Да увольте, и это когда Москва полнится слухами, что этот избранный царь был недостоин своего избрания на царство, что он специально все войско вывел на Оку на оборону столицы, когда ей ничто не угрожало, что выборы были подтасованы и «царем-отравителем», и покрывающим «царя-убийцу» патриархом. Ведь владыка Иов тоже оказался виновным перед многими и в «проведении на престол» Годунова, и тем, что допек своим возвышением (благодаря Годунову) и наставничеством многих честолюбивых духовных лиц, делающих не столь быструю и успешную церковную карьеру. Ведь Иова свести с патриаршего престола без устранения с царского престола было невозможно, это понимали многие высокопоставленные церковники, и они не могли не вступить в сношения с интригующими против партии Годуновых другими сильными боярскими партиями Романовых, Шуйских, Мстиславских.
Мог ли амбициозный щеголь-красавец Федор Никитич Романов смотреть на обошедшего его Годунова, как на Богом данного Земле венценосного монарха, быть верным слугой «до гроба»? Да никогда в жизни – на крутом вираже истории! Кто для него худородный опричник без рода и племени – подумаешь, шурин бывшего царя Блаженного, а он этому царю через его матушку Анастасию был двоюродным братом. Кто родовитее и ближе к царскому престолу? Конечно, «Никитичи» Романовы, через своего отца Никиту Романовича, брата царицы Анастасии. Московский люд шарахается от Бориса Годунова, за которым целый шлейф слухов – от убийства 8-летнего Дмитрия-царевича до отравления царей Ивана Ивановича и Федора Ивановича. Какие там заслуги перед государством конюшего и правителя Годунова? То заслуги всей боярской Думы, где первенствуют ныне братья Романовы с новым первым боярином Федором Никитичем.
Главное в том, что, по мнению тех же Романовых, Годунов, даже избравши себя на престол с помощью сначала «карманного митрополита», а потом и «карманного патриарха» Иова, нарушил порядок передачи власти, когда власть передавалась от «природного» государя к такому же «природному» наследнику, причем только наследнику из рода удельных Рюриковичей, которые по феодальному плану имели законное право на престол. Ведь с точки зрения князей Романовых, Годунов был боярином-простолюдином. За родство с князем или царем любого худородного дворянина могли произвести в бояре, но никогда не могли «провести в князья».
Борис Годунов первым нарушил «природный порядок предков», став первым избранным царем в истории Руси, к тому же будучи из худородного дворянского рода. Но Годунов все-таки, с поддержкой освященного Собора и с опорой на «своего» патриарха, который был ему всем обязан восшествием на митрополичий и патриарший престол, воспользовался «правовой» формой своего избрания на царство. А Романовы с Бельским и другими боярами застопорили в Думе «утверждение царя», а потом и вовсе хотели аннулировать «избрание царя», временно поставив на царство Бельского или Федора Никитича, чтобы все равно впоследствии утвердить «царскую династию Романовых».
И тут отец-царь и сын-царевич Годуновы нашли хитроумный выход, чтобы спровоцировать партию Романовых и лично ее вождя на открытое выступление против царя. Сначала ключевую знаковую роль сыграл Федор-царевич, которого монашествующие кликуши из партии Романовых объявили слабоумным и даже безумным, распустив такие мерзкие слухи в народе. Мол, чего «царю-отравителю» биться за царство, если его престолонаследник слабоумен и безумен, да и в здравии ущербен. А Годунов хитро сам «заболел», в пику этим слухам о «болезни сына», и показал народу не слабоумного, а умного мальчика, горюющего о «болезни батюшки».
Когда, якобы из-за болезни, царь не смог своевременно выехать на богомолье в Сергиеву лавру, его сын написал и привез монахам «грамотное» письмо, собственноручно написанное престолонаследником. Этот факт, во-первых, по признанию летописцев, поразил духовенство, надо же, царевич в грамоте подкован, а во-вторых, изложил положение дел во дворце – «отец недомогает».
И теперь мишенью распускаемых слухов становится не слабоумный Федор-царевич, а «смертельно больной царь Борис». Дошло до того, что дипломат из польского посольства в Москве написал своему правительству, что московские власти не в силах скрыть от народа плачевное состояние царя, в связи с чем в столице распространились тревожные слухи о возможных волнениях при переходе престола от отца к сыну.
А поводом для послания польского дипломата послужило перенесение царя на носилках в присутствии царицы и сына-наследника в церковь, где он пожелал молиться за укрепление своего здоровья. Усилившиеся провокационные слухи о неизлечимой болезни царя, его скорой смерти так или иначе обостряли новый династический кризис. Польские послы, злорадно потирая руки, на основании московских слухов, циркулирующих в разных слоях общества, делали неутешительный вывод для царской власти и партии Годуновых: ряды противников царя с каждым днем ширятся, никакие строгости и меры противодействия антигодуновским силам не приведут ни к чему путному. Все закончится новыми волнениями и мятежами, свержением царя, приходом к власти новой партии и нового царя.
И в резонанс ожиданиям польских дипломатов, партия Романовых решила открыто и нагло, по всем меркам политического приличия, выступить против царя Годунова, смести его с престола каленой метлой «народных волнений и мятежей». Братья Романовы и их окружение, не довольствуясь распространением злодейских, убийственных слухов против царя и царевича, тайно начали готовить и собирать боеспособные отряды из своих дворян и холопов. Несколько холопских отрядов были размещены в окрестностях столицы. Несколько сотен отборных ратников из дворян-помещиков и воевод-воинов было сосредоточено на огромном подворье первого боярина Думы Федора Никитича, что на Варварке, рядом с Кремлем.
Только опасный заговор Романовых, спровоцированный «болезнью царя», с выносом «изнемогающего» Годунова в церковь на носилках, не остался не замеченным верными людьми царя из партии Годуновых. И случилось то, что случилось, что не вошло в историю государства Российского, составленную и правленую приверженцами новой 300-летней династии.
По стечению случайных обстоятельств, польское посольство также находилось на Варварке, но поляки были далеки от мыслей сообщать властям о готовящемся преступном захвате власти мятежниками Романовыми, что говорит о долгом и тесном сношении поляков с этой изменнической партией…
Зато они стали свидетелями нападения хорошо вооруженного царского войска Годунова на подворье Федора Никитича, отряды которого оказались явно не готовыми к неожиданному штурму укреплений на Варварке для подавления боярского мятежа, локализованного в одной точке столицы.
Польский дипломат живо описал ночные события 26 октября 1600 года: «Этой ночью его сиятельство канцлер сам слышал, а мы из нашего двора видели, как несколько сот стрельцов вышли ночью из замка Кремля с горящими факелами, и слышали, как они открыли пальбу, что нас испугало… Дом, в котором жили Романовы, был подожжен… некоторых царь Борис убил, а некоторых арестовал и забрал с собой».
Утром Борис Федорович, согласно заведенному порядку, спокойно и деловито занимался с сыном-царевичем, не проронив словечка о вчерашнем подавлении мятежа. Только Федор, не спавший всю ночь вместе с матерью и сестрой и все уже знавший о случившемся глухой октябрьской ночью, спросил отца:
– Скажи, батюшка, теперь-то не будут распускать слухи, что царь больной и немощный, а его сын то ли слабоумный, то ли вообще безумный?
– Не будут, сынок, какое-то время – это точно… А дальше – не знаю… И Юрьев день восстановлю, и все сделаю для крестьян безземельных, чтобы им была достойная вольная жизнь в моем государстве…
– Знаешь, батюшка, мне совестно и неловко, что призвал тебя больным и немощным прикинуться, на люди якобы умирающим показаться на носилках…
– Иногда, чтобы победить сильного коварного соперника, считай, противника кованого, не грешно и слукавить…
– И все равно как-то неловко… Совестно… Через обман и лукавство победы достигать – это не по-божески…
– Многое ли ты знаешь, сынок, что по-божески и что не по-божески… Зато никто слухи не будет распускать, что у царя сын слабоумный или совсем без ума отрок безумный… Все равно ведь когда-нибудь прознают про нашу с тобой хитрость на грани с лукавством политическим и государственным…
– Дай Бог, чтоб подольше не признали о нашей с тобой хитрости, но все равно мне, батюшка, как-то совестно… Неуютно на душе, неловко как-то…
Борис Федорович привлек сына к своей груди и почувствовал: дрожит, как тонкое деревце на ветру, его хрупкий, неопытный совестливый царевич. Хотел сказать нечто ободряющее, духоподъемное, но передумал, решив про себя: «Потом разъясню как-нибудь Федору на утренних занятиях, что царю-дипломату надо не только правду в глаза рубить, но и лукавить, хитрить с противниками, с чужаками, да и со своими тоже… Лукавство с носилками для больного царя умирающего?… Будя об этом лукавстве… Пронесли в историю эти носилки и забыли поскорей… Не объяснять же мне каждому встречному и поперечному, что мне „слабоумный и безумный“ сын-царевич посоветовал притвориться больным и умирающим, чтобы главного противника подвигнуть на мятежные выступления, войска свои готовить против царя… Спасибо, Федор, при крепком своем здоровье – тьфу, тьфу, чтоб не сглазить! – я бы до такой хитрой провокации сам никогда бы не додумался… Вот что значит иметь умного, образованного и подкованного теоретически в политических интригах сына…»
– Спасибо, сынок, за совет вовремя… И не мучайся совестью, не стоит… Спасибо, родной…
– Не за что, отец, главное – мы победили!
