Глава 16
В начале царствования Годунова внешнеполитическая ситуация была благоприятной для Русского государства из-за того, что его главные противники на западе и севере – Польша и Швеция – воевали друг с другом, а на юге союзники – крымский хан и турецкий султан – были втянуты в военные действия на территории Венгрии. Это было знаменательное время освоения новых сибирских земель, заселения их ратными и торговыми людьми, свободными земледельцами и ремесленниками, когда царь давал большие льготы переселенцам в хозяйствовании на земле и разнообразной экономической деятельности.
Сразу при восшествии на престол Годунов преуспел в утверждении новых порядков и привлечении в свое государство полезных ему иностранцев. Начал с того, что, опасаясь новых заговоров да измен боярских и дворянских, он учредил при своем дворе огромный отряд немецких телохранителей, которым дал приличное содержание. А затем стал вызывать в свои земли ремесленников, ученых, зодчих и художников, желая через какое-то время организовать школы для обучения детей иностранным языкам и даже университет для юношества, чтобы поднять уровень образования в стране. Царь впервые в истории Русского государства послал для обучения в ведущие европейские университеты 18 молодых людей (причем шестерых юношей в Сорбонну, а четверых в Лондон), которые по возвращении на родину могли бы стать костяком нового университета вместе с выбранными ими иностранными профессорами и специалистами.
Но духовенство попыталось воспрепятствовать этим образовательным нововведениям с мотивацией опыта предков: мол, дети должны получать воспитание и образование в церкви и семье. Годунов же требовал развить семейное и церковное образование школьным и университетским – но все это были мечты и надежды. Зато, предаваясь этим мечтам и надеждам и много занимаясь воспитанием своей дочери Ксении и сына Федора, он хотел также видеть воспитанными и образованными всех детей и молодых людей в своем государстве. Современники-хронисты времен его царствия отмечали его необычайную привязанность к своим и чужим детям, постоянство в семейной жизни, поднятие здоровых семейных ценностей на высоты государственных приоритетов. «Цветущий благолепием», «вельми сладкоречивый», сильный волей и характером, дипломатичный Годунов, пользуясь ослаблением напряженности на всех границах государства, попытался начать мягкие образовательные и управленческие реформы в своем государстве, одновременно строя и перестраивая каменные оборонительные цитадели.
В 1598–1600 годах в 115 километрах от столицы он заложил на высоком левом берегу Протвы сильную каменную цитадель, получившую название Царев-Борисов городок – с его главным предназначением пограничного форпоста против крымских татар и других нашествий с Запада. Еще будучи боярином, на Можайской земле на реке Протве построил уникальный Борисоглебский каменный храм высотой 74 метра (с крестом даже 80 метров – выше московской колокольни Ивана Великого, имевшей в то время высоту всего 60 метров). Этот Борисов храм в «Царев-Борисовом городке» близ Можайска долгое время был самой высокой шатровой церковью в государстве, как бы предвосхищая дальнейший взлет боярина-конюшего на небосклон государева правления. Став первым избранным царем в Москве, Годунов специальным указом увеличил высоту колокольни Ивана Великого до 81 метра. Очевидно для непредвзятого исторического наблюдателя, что Борисоглебский храм становился символом «прихода надолго» царской династии Годуновых – недаром новая высота достроенной колокольни Ивана Великого всего на один метр выше верхней точки креста на шатровой Борисоглебской церкви.
(Смута начнет разрушать Борисоглебскую церковь и Борисов городок, а З00 лет новой царской династии разрушат окончательно символ первой загубленной династии, превратив его в прах.)
Еще более мощную крепость «Царев-Борисов» Годунов в самом начале царствования решил заложить на южных рубежах, на Изюмском шляхе, при впадении реки Бахтин в реку Оскол. Царь «вспомнил» про «свояка», опального воеводу Богдана Бельского, и дал ему приказ вместе с воеводой Семеном Алферовым прибыть в Ливны и собрать там строителей и охранные войска. Из Ливен пешие войска двинулись с грузами для строительства цитадели по реке Оскол вниз на судах, а конные отряды шли по берегам реки вслед за судами. Благодаря неуемной энергии Богдана Бельского, старавшегося всеми силами оправдать доверие и расположение государя, новый Царев-Борисов был возведен в удивительно кратчайшие сроки, буквально за считаные месяцы.
Стены крепости, имевшей три башни с воротами, шесть глухих башен и 127 срубов, отстроенные из соснового леса, были двойными и составляли около девяти метров в высоту. Это было мощное укрепление на краю Дикого поля, которым руководили два воеводы, – Бельский и Алферов. Уже к началу 1600 года население Царева-Борисова составляло три тысячи человек, среди них два выборных головы, 46 выборных дворян, 214 детей боярских, около 1500 конных стрельцов и казаков с пищалями и около 500 пеших стрельцов с пищалями.
Об удивительно коротких сроках возведения крепости, великолепном качестве строительства Царева-Борисова гонцы доложили Годунову. «Такого не может быть, – всплеснул руками государь, – как Бельский сумел все устроить?» Когда он услышал объяснение его верных людей, лицо его посерело. Бельский практически не израсходовал казенных средств на строительство и оснастку мощной цитадели, на содержание войска. «Что – все построил за свой счет?» Пояснили царю, что тот, израсходовав мизерное количество казенных средств, отказался поживиться за счет казны, ничего к его рукам не прилипло. Причем сам набирал строителей, потом воинов – у него теперь отборное сильное войско, а еще воинам доставлял прокорм из припасов своих имений, желая понравиться войску.
– И самое главное, по завершении строительства устроил пир с воинами и строителями, – объяснял верный человек Годунову и вдруг замялся, подбирая нужные, не обидные для царя слова: – Обидное для государя сказал…
– Что сказал, не тяни кота за хвост, – поторопил гонца Годунов, – говори, как есть… Правду говори…
– А то сказал сильно пьяный воевода, что, мол, Борис Годунов – царь в Москве, а здесь в Цареве-Борисове он, Богдан Бельский – царь…
Годунов хотел расхохотаться, но улыбка моментально сошла с его лица. «Все решают подробности, а не треп или бред пьяного человека, – подумал он, вспомнив прямой разговор с боярином Романовым-старшим на тему, что у пьяного на языке, то у трезвого на уме, и задал себе острый вопрос: а что у него на уме. Ответ пришел сам собой: „А то, что Богдан сделал первые шаги к своей феодальной независимости удельного князька. Набрал свое войско, которому объясняет, что войско кормит не московский царь, а он лично, из своих запасов. К тому же крепость построил за свой счет, без казны московской практически… А ведь Бельского из его цитадели независимой никакими клещами не вытащишь, упрется и будет там стоять насмерть до упора…“»
– А еще что по пьяни говорил Бельский? – спросил Годунов у гонца.
– А то, что государь, будучи раньше конюшим при царе Федоре, совершил преступление…
– Какое преступление? – рявкнул Годунов.
– А такое, что закрепостил людей несчастных, отменил Юрьев день, с правом ухода крестьянина от своих хозяев-помещиков…
– А еще что?…
– А то, что запрет царя Федора Ивановича по предложению конюшего оказался неожиданным для крестьян. Они рабами стали, раз им запретили переход от одного хозяина к другому – в течение недели до Юрьева дня и недели после него… А Бельский пообещал на пиру: «Отменяю Юрьев день для моих крестьян вокруг моей крепости… И крепость будет называться не Царев-Борисов, а Царев-Богданов, и русская пословица „Вот тебе, бабушка, и Юрьев день“ отменяется… Будет другая присказка Бельского Богдана: „Вот вам, люди, Богданов день“».
Отпустил Годунов гонца и задумался: «А ведь Бельский со своей удельной независимостью совсем не дурак. Это не бред пьяного, а трезвая угроза государству, в котором даже я то отменял, то вводил „срок сыска“ беглых крестьян – пять лет… Надо же что-то делать и с Юрьевым днем, с его полной или частичной отменой… Руки не доходят до беглых крестьян, о помощи им, а не помещикам… А ведь надо быть царем не только дворян-помещиков, но царем крестьян… Вон, Бельский им хочет стать, считай, стал в его Цареве-Борисове, то бишь в Цареве-Богданове… Осмелел Бельский, как убрал своего духовника… Нет духовника, которому Богдан покаялся в грехах отравления Ивана Васильевича, Ивана Ивановича, Федора Ивановича… С концами… Спроси патриарха, помнишь, владыка, что тебе духовник в ухо нашептал, откажется ведь вслух произнести нашептанное духовником Бельского… Тайна исповеди, тайна тайн перед Господом Богом… Видать, надо вызывать Бельского в Москву, арестовывать, менять воеводу надо в Цареве-Борисове, как можно быстрее, пока его Богдан Бельский не переименует в Царев-Богданов…»
В марте 1600 года Бельский был вызван в Москву для доклада Думе. Его там же арестовали лихие бояре и сразу признали виновным за сепаратные настроения, тайную подготовку к мятежу. Потребовали от царя казни Бельского. Только не хотел Годунов начинать свое царствование с первой казни своего родича, двоюродного брата дочерей Малюты Скуратова, Марии Григорьевны Годуновой и Екатерины Григорьевны Шуйской…
Но наказывать надо было, при видимом проявлении милосердия первого выбранного царя династии Годуновых. Бельский был лишен чина окольничего. У него отобрали имение и отправили в ссылку в Нижний Новгород, «счастливым и безбородым». Царский медик, европейский светила шотландец Габриэль всю длинную бороду – с благородной сединой – Бельского выщипал щипцами иноземными, волосок за волоском…
Такую тонкую оригинальную месть насоветовал Годунову мстительный дворянин Дмитрий Иванович, напомнив государю, что имя шотландского еврея, поклонника каббалы и магии-астрологии (как и у «еретиков жидовствующих» и поклонников Москвы – «Второго Израиля» царицы Елены Волошанки и царя Дмитрия-внука) – ветхозаветное, иудейское, означающее «вестник Бога» или «воин Бога»… Мстительный «божий воин» с духом Дмитрия Ивановича, карающий за дело или нет «последних Рюриковичей»…
Годунов, став царем, ввел у себя строгий распорядок дня для докладов бояр и дьяков, совещаний с приближенными советниками, выезда в Думу для принятия решений по государственным вопросам внутренней и внешней политики. Но всегда утренние часы отдавал занятиям с сыном Федором, который с самого появления на свет божий радовал родителя своей смышленостью, великолепным физическим и умственным развитием не по годам.
Помнил Годунов присказку своей худородной опричнины: «Будьте как дети в открытии и постижении мира». С опытом и суровыми уроками жизни черствеет сердце, не так остро и живо воспринимает красоты и чудеса мира, легко-понятно и нараспашку душой принимаемые только в детстве и юности. Зарастает, образно говоря, родничок на голове: не оттачивается, а слабеет с возрастом бездонная детская память, скудеют способности и таланты, отпущенные Господом Богом, природой жизни, ибо при талантах детства и юности можно, в принципе, сделать все, научиться всему, осуществить неосуществимое. А потом, при замедлении бурного развития ребенка, при куче ограничений воспитания, барьеров, создаваемых невесть чем и невесть кем, мысль теряет свою силу, душа теряет свой порыв, крылья врожденного таланта для взлета и лета к звездам обрезаются, – и рывок, полет к счастью и свершениям жизни завершается падением на помойку немочи, со слезами и рыданиями «не повезло».
«А везет тому, кто везет», – мысленно повторял Годунов, занимаясь с сыном, обсуждая серьезные политические и экономические проблемы, решенные и нерешенные им во время правления при прежнем государе Федоре Ивановиче.
– Вот мои политические враги и недруги, даже бояре из моего лагеря, соратники по жизни обвиняли меня в том, что я пошел на невыгодное нам перемирие со шведами, и это тогда, когда мы почти овладели Нарвой, – искоса поглядывал он на сына, внимательно следя за реакцией его живых смышленых глаз. – Как считаешь, надо было нам полностью овладевать этим вооруженным до зубов городом, войско шведское все перебить? Победить и на правах безоговорочной победы требовать мира?
– Но дальше ведь после переговоров со шведами и подписания мира шведский король все равно захотел бы вернуть потерянный город с утраченными землями… – Девятилетний Федор говорил громким, звонким мальчишеским голосом. – Я сообразил, батюшка, ты специально приказал оставить нашим войскам почти взятый шведский город, чтобы король знал, что в следующий раз нам ничего не стоит повторить взятие града, только наши войска уже не уйдут оттуда… – Федор улыбнулся сияющей улыбкой. – …И другие могучие русские полки пойдут по землям шведским за этой крепостью, не встречая сопротивления, до новых рубежей обороны…
– Молодец, Федор, – нежно погладил сына по головке Годунов. – Правильно рассудил. А меня бояре Романовы, Шуйские, Мстиславские до сих пор упущенной победой попрекают, мол, сидели бы в Нарве, в ус не дули, заперлись бы там, новые вылазки на земли короля обдумывая… Вот так-то, сынок, а я паузу себе для спокойного времени отвоевал не силой, а дипломатической хитростью…
– Зачем? – спросил Федор, восторженно глядя на отца. – Впрочем, я догадываюсь, зачем…
Царь хотел ответить сразу, но вдруг уловил в умных глазенках сынишки, что и юный Федор-царевич без подсказки отца сам скажет правду-истину государственной внешней политики, связанной тесными узами с политикой внутренней, с вопросами рачительного хозяйствования. Да с тем же крепостничеством, с теми же беглыми крестьянами. Попробуй, набери войско, если полцарства крестьян в бегах. Создай армию «из беглых», так та армия своих воевод перебьет раньше, чем дойдет до тех же шведов, поляков, крымчаков. В конце концов, он и замирение на северо-западных границах со шведами устроил, помог стравить поляков и шведов в военных конфликтах, чтобы самому как-то мягко с Юрьевым днем разобраться, местами ослабляя крепостничество, в плодородных землях давая «вольную» крестьянам с работящими руками, наделяя землей не только дворян-помещиков, но и работящих мужиков, привязывая их с семьями не крепостничеством, а хозяйственной деятельностью.
– Сообразил?… Говори, только не торопись, обоснованно и веско, так, как будто не я, а ты государь на моем царском месте, русский царь, которому ошибаться нельзя, не велено Господом ни перед бедными, ни перед богатыми.
Борис Федорович обрадованно заметил, что его последнее замечание заставило умного царевича собраться, сосредоточиться, еще бы, он собирался бурно и непосредственно, со всем пылом и энтузиазмом детства поделиться с отцом о пользе хозяйственной деятельности государства, улучшении законной хозяйственности, тех же законов государственных, что работают на благо, а не на вред страны, но задумался: он ведь в этой игре с отцом уже сидит на царском столе: он уже не царевич, а царь…
«А царю не надо спешить и шататься, ибо любое шатание всегда чревато, – кольнуло в сердце у Годунова от мысли, чреватой поражением и от узаконенного рабства, и от беспредельной вольности. – Вот за глаза меня называют „рабоцарь“ даже те, кто при той же великой вольности крестьянам, как казакам и бежавшим от хозяев вчерашним холопам, – ведь взвоют и царя обвинят в излишней вольности в государстве… Только я всегда чуял и чую великую угрозу со стороны беспредельной вольности и свободы для мятежей и разбоев. Потому при царе Блаженном и запретил нищие метания безземельных пахарей: уходить от владельцев земель в пресловутый Юрьев день. И не стало последней отдушины у безземельных сразу после установления патриаршества на Руси, с патриархом Иовом на престоле, сразу после долгожданного рождения сына Федора-царевича… Не только о династии Годуновых думал, сильной царской власти, поддержанной духовно церковью, но и своей поддержке дворянами-помещиками… Нет надежды на бояр родовитых, те волками на меня глядят, как те же Романовы, лишь бы при удобном случае мне в горло вцепиться, до власти, до престола докарабкаться… А крестьяне?… Их ведь большинство… Чего-нибудь придумаю и для них в замирение с противниками на всех наших границах. Пусть пока – временно – крестьяне побудут собственниками земли… Пока… Не все ведь побегут в степь, пополняя ряды вольных людей…»
– Говори, Федор, – сказал Годунов сыну, отвлекаясь от тягостных мыслей.
И девятилетний мальчик выдал мощную тираду по хозяйственным вопросам страны в период сотворенного правителем замирения с врагами государства, как надо внутренние насущные задачи решать, как соотносить и дозировать «рабство крепостничества» и «вольность крестьянства» на русских землях… Отец его не останавливал… Они уж давно вместе – на равных – обсуждают острейшие государственные и политические вопросы страны… А призыв «будьте как дети» Борис Федорович сам на своей шкуре воплотил в жизнь: запирался надолго с иностранцами и постигал языки иноземные, играя в «ролевые игры», как дитя малое, не прикасаясь к перу и бумаге… Да, он неграмотный, с точки зрения многих бояр и дворян, потому что не может грамотно писать и плохо читает, зато свободно или бегло говорит на многих языках. Вот и сына его «бумажной грамоте» и счету учат другие люди, а он, играя с ним во многие «ролевые царские игры», легко и непринужденно обучил его азам многих языков… И потом уже передал царевича в умелые руки своих толмачей и иностранных придворных, чтобы те помогли сыну в языковой практике, научили царевича «бумажной грамоте» на разных языках и наречиях…
– …Грамотно рассуждаешь, сынок… А вот тебе еще один сложный вопросец, прямо скажем, на засыпку… Не возражаешь?…
– А чего возражать, – весело отозвался Федор, – ведь если засыплюсь, ты же меня не выпорешь, как раба, безземельного крестьянина.
– Не выпорю, – с улыбкой ответил Борис Федорович, – царевичей нельзя пороть, плохими царями будут. Между прочим, как у тебя успехи в битве на саблях, на кулаках, конник?
Конником отец назвал сына недаром. Любил и сам смотреть на сына-конника, и специально приглашал царицу Марию, царевну Ксению, чтобы они всей счастливой дружной семьей радовались успехам царевича в пешем и конном воинском деле. А конником Федор был «от Бога», с трех лет на коне с малой сабелькой, а к девяти годам такого воина хоть в конном полку пускай на врага-неприятеля, – догонит и пленит, если не зарубит… Любил царь Борис сына-престолонаследника, готового уже сейчас к бою…
– Так в чем вопрос на засыпку?…
– Вот в чем: почему большинство священнослужителей, а среди них все митрополиты, епископы, даже патриарх Иов, выступили против моего предложения организовать в Москве первый русский университет? Почему они против даже устройства школ на государственной основе? Ну-ка, сообразишь, или помощь нужна?
– А им выгодно то, что они самые образованные люди в стране, потому что у них много свободного времени для своего образования, для чтения церковных книг… А у простых людей времени нет, работать, пахать надо… Таких ведь большинство, и детей своих тоже вынуждены привлекать к работе на дому, в поле на земле… Нет у крестьян свободного времени… А заставь святых отцов, помимо молитв в церкви, еще в поле работать…
– Послушали бы тебя патриарх Иов или святой Иосиф Волоцкий, недовольны были бы критикой церковных порядков, – неодобрительно пробурчал отец, – впрочем, догадываюсь, откуда таких знаний набрался, от иноземных учителей…
– Не без этого… Но я до всего стараюсь, батюшка, доходить своим умом… Я тоже хотел бы учиться в иноземных школах и университетах, как твои юноши, сильные умом, которых ты в Европу послал… Только они еще безъязыкие, без знания иностранных языков немые, а я уже говорю на многих языках…
– Нельзя тебе, сын, не только у меня есть опасные враги… И тебе по наследству достанутся… Не успеешь отбиваться, что там, что здесь, впрочем… Да и рано по Европам шляться…
– В Европе тоже раньше самые образованные люди в церквях были, получая там отменное образование… Но ведь священнослужители с королями додумались о необходимости развития образования не только для знати, но и простолюдинов…
– Вот это в точку: додумались все, и папы, и кардиналы, и епископы, и короли святым отцам подыграли… Впрочем, мне иногда кажется, что впереди даже там были короли, а не священнослужители… Темный народ нужен больше последним, а не королям.
– Вот что я еще скажу по этому поводу…
– Подожди, Федор, сейчас выслушаем дьяка про все утренние новости в государстве…
С некоторых пор Годунов слушал утренние донесения советников и дьяков сразу же после занятия с сыном. А уж потом за столом они весело и легко, как в любимых играх, переговаривались на разных иноземных языках, обсуждая новости, вводя в некоторое замешательство безъязыкую царицу Марию, но с улыбками приглашая к разговорам царевну Ксению, уже обученную нескольким иностранным языкам.
Вот и сейчас ученый дьяк заговорил о слухах, которые бродят в государстве, смущая народ богобоязненный.
– Государь, кто-то усиленно распускает слухи, что окольничий Бельский был наказан московским царем только за то, что он на исповеди своему духовнику покаялся, как на духу, в страшных злодейских преступлениях. Якобы когда-то он, по наущению боярина Бориса Годунова, отравил царя Ивана Ивановича, а два года назад, по тому же наущению, отравил царя Федора Ивановича…
– А о том, что я убил Дмитрия-царевича, а еще раньше отравил царевича Ивана Ивановича – такого в этой порции слухов не было?
– Нет, государь, не было. Как что-то будет, сообщу. Наши люди все слухи слушают в «людных местах», записывают, в наш тайный приказ сообщают вовремя, как только слухи эти начинают распространяться в народе. Об убийстве Дмитрия-царевича, отравлении Ивана-царевича слухов не было…
– И на этом спасибо… Как народ – откликается?… Есть повод и причина для волнений?…
– Не волнуется народ, государь, ибо не было и нет любви и уважения народа к Бельскому Богдану…
– Еще какие слухи зафиксированы в твоем приказе, дьяк?
– О царевиче Федоре, государь, – неуверенно промямлил дьяк, всем своим видом показывая свое неудобство говорить что-то в присутствии юного царевича.
– Не бойся, ему надо все знать, как и мне, – твердо и напористо произнес Годунов. – Пусть слушает и не удивляется…
Дьяк набрал побольше воздуха в легкие, чтобы не сбиться и не поперхнуться невзначай, начал осторожно, почему-то понизив голос, да еще с нотками презрения к тому, что вынужден говорить, словно подбирая грязь с московских улиц:
– Кто-то специально распускает слух о слабом умственном здоровье царевича, якобы он слаб умом, неполноценен, слабее убитого или отравленного царя Федора Ивановича, юродивого… Есть слухи, что у царя Бориса Федоровича безумный юродивый сын и такая же дочь… Вот такие злые слухи, государь, распускают…
– Слышишь, сынок, какие слухи про тебя распускают, – обратился царь к побледневшему сыну, у которого дрожали губы, на глаза наворачивались слезы, – готовься, что тебя всегда готовы оклеветать не только чужаки в иноземном государстве, но и свои же в своем родном отечестве…
– Не готов я еще к таким клеветам! Какой же я юродивый и безумный, отец? Есть у меня ум!
– И талант у тебя есть, сын, и сила, и сноровка воина есть! Но что поделаешь, ты – царевич, а отец твой – царь. Смирись со слухами, всегда будут распускать их враги государства и престола. Поверь на слово, сынок. Про царя Ивана Васильевича враги Отечества и престола тоже злой слушок пустили, что отец царя посохом прибил. А я тому свидетель, не прибил! Хотел прибить, замахнулся, но я встал между царем Иваном и царевичем Иваном, повезло мне между двумя Иванами – на счастье! – оказаться вовремя, мне досталось от царского посоха, но царевича не дал в обиду. Почему-то обо мне, боярине Годунове, добрый слух никто не пустил, как спас царевича Ивана, как царь Иван меня потом благодарил, что я вмешался в спор отца и сына, что государю было не по душе… Но ведь извинился передо мной царь Грозный, знай об этом, сын, и ты, дьяк, тоже знай, не держите лиха на царя Ивана, грозного для изменников и предателей его царства, но доброго к воинам за свое Отечество против врагов его…
– Но безумный царевич – это уж слишком, отец, – буквально простонал маленький Федор, сжавшись в слезах в комочек. – Нельзя же так лгать и обижать…
– Я знаю, откуда идут такие лжи и клеветы, – грозно пророкотал Годунов, – скоро укоротим руки клеветникам… – И, уже немного отходя и успокаиваясь, добавил: – Может, не сами такие слухи бояре Романовы распускают, но их служки сволочные в кафтанах и рясах… Жестко спросим и допросим, кого надо, даже лукавых монахов Чудова монастыря с духовным начальством обители…
