Глава 14

Отравленный ядом царь Федор Блаженный, последний законный «природный» государь из знаменитой династии Московских Рюриковичей, умер, не оставив после себя ни завещания, ни наследника. Через несколько лет после его кончины, уже за разгаром, на излете Смуты, в народе, в одеянии слухов, ходила такая легенда о передаче престола, чтобы обосновать на него права партии Романовых. Мол, умирая, Федор Блаженный назвал своим преемником на царском троне одного из своих двоюродных братьев Романовых, а именно, любимца народа Федора Никитича. Согласно этой сказочной легенде, «когда бояре приступили с вопросом к умирающему царю, кому царствовать после него, то он передал скипетр своему двоюродному брату Федору Никитичу, но тот отказался и вручил скипетр следующему брату Александру, тот, в свою очередь, передал его третьему брату Ивану, а от Ивана он был передан четвертому брату Михаилу, Михаил тоже отказался и передал дальше. В конце концов, скипетр вернулся в руки царя. Тогда умирающий Федор указал: „Возьми же его, кто хочет, я не в силах более держать“, в этот миг Борис Годунов протянул руку и взял его».

Но достоверно известно, что патриарх неоднократно напоминал умирающему слабому царю о государственной необходимости назвать преемника на троне: «Государь, кому приказываешь царство, нас, сирых, и свою царицу?»

Федор Блаженный еле слышно отвечал владыке: «В царстве, в вас и в моей царице волен Господь Всевышний». По словам многих очевидцев из князей и бояр, присутствовавших в те скорбные мгновения во дворце, он приказал супруге Ирине «принять иноческий образ жизни» и закончить свою несуетную жизнь в монастырской обители.

Но патриарх Иов, взошедший на патриарший престол благодаря Годунову и сыгравший ключевую роль в избрании Годунова на царский престол, писал в своей «Повести» о тех печальных для страны событиях по-другому, напыщенным слогом:

«Начиная с самого великого князя Владимира, ни один самодержец Великой России не скончался бездетным, ныне же, когда божиим пречистым провидением благочестивый царь и великий князь всея Руси Федор Иванович отошел к Господу, из-за грехов всего христианского православного народа не осталось благородных отпрысков царского корня; и царь вручил свой скипетр законной супруге своей, благоверной царице и великой княгине всея Руси Ирине Федоровне… Искусный же правитель, упомянутый Борис Федорович, вскоре повелел боярам своей царской Думы целовать животворный крест и присягнуть благочестивой царице по обычаям их царских величеств: у крестного целования был сам святейший патриарх со всем освященным Собором».

Как это произошло, что без законного престолонаследника бояре решились присягнуть царице? Да, Годунов убедил бояр, что для «спокойствия государства» лучше присягнуть его сестре-царице, чем длить пустошь престольную и ждать народных волнений в междуцарствие. Бояре согласились присягнуть царице Ирине, лишь бы не пустить на трон ее брата-лукавца. Но в итоге правитель Борис еще ближе подошел к собственному вступлению на трон. Подданных царицы преданный ее брату патриарх Иов заставил принести весьма странную клятву «на верность патриарху Иову и православной вере, царице Ирине, правителю Борису и его детям».

Поставив в начале клятвы на первое место патриарха и на второе место веру православную, Иов совершил знаковую подмену, ибо всегда до этого в русских церквях пели «многие лета царям и митрополитам» именно в таком порядке. Однако патриарх Иов решился порушить древнюю традицию петь «многие лета» не царю, а вдове царя и еще ее брату-правителю.

Трудно сказать, почему самостоятельное правление царицы не заладилось даже при сильной духовной поддержке владыки Иова. Только многие ревнители благочестия, среди которых был и 17-й по значимости дьяк Иван Тимофеев, определили поддержку патриархом царицы как «нападение на святую церковь» и «откровенное бесстыдство». В особый девятый день для православия Ирина, неожиданно даже для ее лукавого брата, отказалась от трона, не переставая рыдать по мужу блаженному и твердить: «Я несчастная царица бесчадная, я погубила царский корень». Она решила постричься и уйти в монастырь, о чем и сказала брату и патриарху Иову. Насколько все это удивило их, неизвестно, только, узнав о ее отречении, в Кремле собрались огромные толпы народа, требуя вызова царицы. Чтобы избежать излишних волнений, Ирина вышла на крыльцо и объявила о своем отречении. Народ заволновался: «А что же будет дальше с нами?»

И тогда на крыльцо взошел властитель Годунов и громко произнес:

– Я беру управление государством на себя, а боярская Дума будет мне помощником…

– Это как? – донеслось из толпы.

– А как прежде, – с хмурым лицом ответил Годунов, – как было при царе Федоре и как было при царице Ирине…

И ничего еще не понимающий народ замолк, знать, разберутся наверху думские бояре и князья. Годунов еще не решил, что ему делать, как с горки властителя рядом с троном взойти на трон. Страной по-прежнему правила боярская Дума с патриархом, всем обязанным Годуновым, и они отлично понимали: лучше правителя Годунова сейчас и в ближайшей и отдаленной перспективе не найти. Большинство-то думское – прогодуновское! И это большинство не догадывалось, а реально знало, какой дождь милостей, наград и повышений родичей по службе посыплется на них с царского престола, взойди на него властитель Борис Годунов.

Но Годунову хотелось как-то соблюсти законность первого избрания царя через Земский собор, поскольку он знал, что не все в народе готовы подчиниться самозванцу и тому же худородному властителю. Знал «неприродный» властитель от своих верных людей, что его относят в какой-то части общества не к партии, а «к шайке Годуновых».

Партии Романовых, Шуйских, Мстиславских, зная, что никто из них не имеет достаточно сил и удачи, чтобы добиться победы, поддержали властителя Годунова в проведении в конце января 1598 года Земского Собора для законного избрания царя и царской династии. Именитые бояре, князья, воеводы и духовные лица со всех краев земли получили приглашение приехать на Земский Собор. Только и здесь не обошлось без хитростей и лукавства Годунова и его партии, составлявшей большинство в Думе. На многих воеводских местах сидели недоброжелатели властителя, многих не пустили в столицу, выполняя приказ Годунова и его людей перекрыть дороги и не пускать «не нужных» выборщиков. Большинство духовенства, подобранное Иовом, своим восхождением обязанным Годуновым, было опорой властителя. Но и здесь не обошлось без странных неожиданностей: на Соборе, например, отсутствовал не извещенный митрополит Гермоген, будущий патриарх, ставленник партии Шуйских. Что поделаешь, какой в фаворе властитель, таков и его фаворит митрополит или патриарх (станет царем Василий Шуйский, и будет на патриаршем престоле «его» патриарх Гермоген, а старого патриарха Иова сместят и задвинут через несколько лет).

Наконец, 17 февраля, когда закончился траур по царю Федору, патриарх собрал в своих палатах «совещание» Собора. К этому времени Годунов хитроумно укрылся в загородном Новодевичьем монастыре, препоручив судьбу избрания царя патриарху Иову. Злые языки утверждали, что никто из недоброжелателей и противников Годунова на Собор и решающее «совещание» у патриарха не попал. Наверное, это было не так, сейчас это проверить невозможно… Но факты таковы: из 474 участников Собора 99 были священники, еще 119 человек – мелкопоместные дворяне, небогатые помещики, всем или почти всем обязанные Годунову и его одноименной партии. Именно от духовенства было предложение выдвинуть Годунова «в цари». Годунов был избран «царем». Единогласно? Разные есть на то взгляды и мнения… Вряд ли единогласно – есть такое мнение летописцев и историков…

Но неожиданно боярская Дума – случайно или неслучайно, это вопрос, все-таки Дума в целом была «прогодуновской» – отказалась утверждать решение Собора. Тупиковая ситуация. Возникла даже инициатива организовать республику по примеру Новгорода – с его знаменитым демократичным вече. И тогда бразды правления «выборным процессом» взял на себя патриарх Иов. Он предложил выборщикам и вызванным из монастырей монахам идти вместе с горожанами крестным ходом к Новодевичьему монастырю с призывом к властителю Годунову – заступить на царский престол.

Но пока первый крестный ход был столь малочисленный, что властителю пришлось отклонить «народную просьбу» занять престол. Партией Годунова и его сестрой были предприняты все меры для увеличения сторонников претендента на престол – кому давали деньги, кому угрожали. Народ такого еще не видел – с ним заигрывали, чтобы потом, как повозкой, править им в какую угодно сторону. И все же это было удивительно, от него хотели невозможного – приучить к новым порядкам «выборного царя», с подачи патриарха и отцов церкви.

На новом совещании Земского Собора 27 февраля патриарх Иов успешнее дирижировал разноголосым хором из 422 хористов. Спросив замолкший от оцепенения хор – «Кто должен быть царем?» – Иов не стал дожидаться ответа. Он тут же подсказал выборщикам: «Надо молить Бориса Федоровича, чтобы он был на царстве, и не хотеть иного государя». Поддержанный сторонниками властителя из увеличившейся в размерах партии Годунова, патриарх заговорил с выборщиками царя смелее: «Кто захочет искать иного государя, кроме Бориса Федоровича, того предадут проклятию и отдадут на кару градскому суду».

Чтобы «преодолеть нарастающее сопротивление Думы» (в которой у Годунова уже давно было явное преимущество в голосах), по предложению рядового духовенства решили провести второй крестный ход. Народ стали собирать «в колонны» прямо у московских церквей, «упирающимся» доверенные люди грозили штрафами аж в три рубля (как писали летописцы, по тем временам это были более чем значительные деньги).

Патриарх перед началом второго крестного хода заявил:

«Если Борис Федорович не согласится взойти на престол, то мы со всем освященным Собором отлучим его от церкви Божьей, от причастия Святых Тайн, сами снимем с себя святительские саны, и за ослушание Бориса Федоровича не будет в церкви литургии, и учинится святыня в попрании, христианство в разорении, и воздвигнется междоусобная брань, и все это взыщет Бог на Борисе Федоровиче».

Все было разыграно как по нотам – с воем и рыданием толпы, подошедшей к монастырю – тех, кто плохо или «не так» вопил, приставы подгоняли и «наказывали за слабое рвение в молитве и вое». Люди от страха перед голой силой мочили глаза слюной, имитируя слезы, и начинали выть сильнее и страшнее. Летописец с ужасом вспоминал о финале крестного хода во дворе обители: «И они, хоть не хотели, а поневоле выли по-волчьи».

На народный вой с «горючими слезами» вышел сам страдалец Годунов с обвязанным вокруг шеи платком. Потянул платок вверх, зримо и ясно указывая, что скорее удавится, чем согласится войти на престол первым избранным народом «царем не природным». И эта его хитрая уловка возымела успех: те, кто вчера ему отказывал в благородстве и чести, признавали и благородство, и честь, те, кто возлагал вчера на него вины гибели Дмитрия-царевича и Федора-зятя, снимали с него вины, те, кто вчера сплетничал по поводу его участия в московских поджогах и наведении татар на столицу, забывали и сплетни со слухами, и прощали все вольные или невольные вины преступления правителя и властителя дум народных. Как такого не возведешь своими собственными руками на престол царский… Как не изберешь на престол такого благородного и совестливого человека, пусть «не природного» правителя-властителя, так ведь такого, который в тысячи раз лучше «природных» князей-бояр-дармоедов…

Патриарх и священники, и многие князья и бояре входили к вдовствующей царице в ее келью и то сладкими, то слезными голосами умоляли «отдать ее великого брата» – заставить его сесть на престол и служить Отечеству. Не выдержала царица Ирина слез и воя народа и речей слезных духовенства и объявила то, что должна была объявить в конце великого действа престольного: «Ради Бога, ради святых чудотворных образов, ради вопля всенародного рыдательного, отдаю вам своего единокровного брата Бориса Федоровича. Да будет он вам Государем на царском престоле».

При виде такого бурного всенародного волеизъявления и слов любимой сестры-царицы Годунову ничего не оставалось, как только радостно выдохнуть из себя слова признания: «Господи, Боже мой, я твой раб, да будет воля Твоя!» – и принять царский венец и скипетр, который, по слухам, царь Федор Блаженный хотел закрепить за Романовыми, да те стушевались и отдали Годунову. Только не царь Федор доверил скипетр державный своему шурину, а народ русский, православный.

В Успенском соборе он получил благословение патриарха. В порыве сильных сердечных чувств благодарности народу, который выбрал его на царство, «не природный царь» Годунов воскликнул, как никогда до этого не восклицал любой «природный» царь:

– Отче великий патриарх! Клянусь, что никогда в моем Русском царстве не будет ни бедного, ни нищего! – И, рванув на груди красивую, вышитую серебром и золотом рубашку, прокричал прямо в душу народную: – Последнюю свою царскую рубашку разделю с последним бедняком и нищим последним…

И каждый бедняк в Успенском соборе тогда подумал про себя: «То не царь одних богатеев, то царь и бедняков. С таким царем не будет в нашей Русской земле бедняков и нищих, потому что на последнем бедняке и на последнем нищем всегда будет драгоценная царская рубаха».

Годунов, получив благословение Думы, стал ждать официального утверждения восшествия на престол, но Дума тянула, и он сообразил, что бояре хотели выторговать для себя особые условия гарантии безопасности и царской милости на случай каких-то оказий в быстро меняющейся политической обстановке. А вот этого-то Годунов и не хотел. Обескураженный правитель снова укрылся в спасительном для него монастыре.

Но тут, к счастью для Годунова, по улицам столицы прокатилась многолюдная демонстрация единства с избранным народом, которого не утверждает боярская Дума, требующая для думцев гарантий безопасности и еще чего многого в письменном виде. А народ русский хлебом не корми, только дай защитить обиженного, обделенного, затравленного. Увидев под окнами своей царской монастырской кельи толпы московского народа, вышедшего поддержать своего брата, вдова-инокиня приказала Годунову без промедления «облечься в царскую порфиру и ступать на царство». Этот душевный родственный указ царицы Ирины, разумеется, не имеющий никакой «законной» силы, просто обязан был переломить упрямство «закусившей удила» Думы и заменить так и не полученное думское официальное «добро» на царство. И 30 апреля 1598 года Годунов попытался вторично «венчаться на царство», когда во время праздничной службы в Успенском соборе патриарх Иов возложил на него крест святого митрополита Петра, что должно знаменовать «окончательное венчание на царство». Но и на этот раз бояре Романовы, Шуйские и Мстиславские готовы были испортить «венчание» Годунову, решив между собой, что трон между ними никак не делится, и «венчание» Годунова им не указ. И они в этой спорной и неоднозначной ситуации готовы пригласить на царский престол слепца Симеона Бекбулатовича, Тверского князя, сидевшего во времена Грозного на царском престоле и не «испортившего царство, как масло кашу». Партиям Романовых, Шуйских и Мстиславских был более выгоден жалкий слепец-татарин, а не полный сил и грандиозных планов, деятельный, но опасный для партий Годунов, не дающий боярам никаких гарантий их безопасности.

И тогда Годунов предпринял отчаянный, рискованный, но великий в своей простоте и изяществе политический ход, он во всеуслышание объявил: «Наше Отечество в опасности!»

Разведка Годунова, как всегда послушно и вовремя, доложила, что на Москву движутся несметные вооруженные орды крымского хана, желая посчитаться за неудачу 1591 года, когда татар обескуражили возведенные крепостные стены Белого города столицы и непрерывная ночная стрельба московских пушкарей. Хотя на самом деле от своей политической разведки Годунов получил абсолютно противоположные сведения, что крымчаки хана отправились воевать в южную Европу, против венгерского короля, выполняя приказ турецкого султана.

Царь-правитель Борис Годунов собрал немыслимое по тем временам войско, в преддверии Смуты став практически первым в русской истории Великим Самозванцем из худородных опричников, Первым Избранным Царем, отправился сам и прихватил всех своих бояр-противников. Войско под началом царя-главнокомандующего насчитывало полмиллиона человек, во главе Главного полка – Иван Мстиславский, под ним – полки братьев Шуйских, поодаль – Романовы-командиры. Еще бы, все думские бояре были поставлены перед выбором: либо участвовать в «непонятной» войне с крымским ханом под началом царя-главнокомандующего, либо быть обвиненным в государственной измене.

Собравшись на Оке под Серпуховом, полумиллионная армия под началом Годунова осталась там надолго, поджидая хана, но так и не дождалась его. Раз нет войны, то это время пира, возможно, «пира во время скорой чумы». На Оке возвели огромный палаточный город воинов – не для войны, а для пира. И летом при лепоте природы, без подобия зловещих знамений, последовали пиршества веселого годуновского войска, на которых, по рассказам летописцев, угощалось одновременно от пятидесяти до семидесяти тысяч человек. Никто с воинского пира не уходил без подарка от царя, и все войско пило за здравие своего царя-главнокомандующего, который роздал жалованье всем – от мала до велика, в разных чинах и званиях – за три года.

К тому же повод-то был напиться на радостях: ждали ханского войска крымских татар, а вместо мстительного опасного войска хан Бора-Газы-Гирей послал послов правителю Борису с предложением договора о мире и покое на много-много лет. Разве это не повод напиться главнокомандующему, всем полководцам и воеводам, всем воинам полумиллионного московского войска?…

Татарские послы ехали в Москву с тонким дипломатичным посланием к «правителю Борису», а попали на прием к «царю Борису», несказанно удивившись пышности города из белостенных шатров с невиданными башнями и воротами… И все это не в Москве, а в полях и лесах на берегу Оки, в самом широком и красивом месте ее течения.

А еще поразило послов, о чем поведал в своих записках московский летописец, что на протяжении семи верст от стана нового царя Московского Бориса Федоровича по обе стороны проезжей дороги стояли хорошо вооруженные пешие ратники с пищалями. И повсюду, всем чужакам на страх, разъезжали статные конные с саблями на могучих откормленных конях. Невысокие татарские послы на своих убогих низкорослых лошадках выглядели просто карликами на фоне воинского могущества нового царя-полководца Годунова. Они были настолько напуганы, слыша беспрерывную устрашающую стрельбу, рыки и хохот грозных пеших и конных, что, представ перед глазами Годунова в окружении воевод и думских бояр с воеводскими полномочиями, поначалу просто забыли, зачем приехали, выполняя ханское поручение. Но затем, успокоившись, вспомнили и заговорили о предложении хана замириться и «сотворить добрый мир между царствами на много-много лет». Вот и великая причина закатить последний великий «примирительный» пир с чужаками-татарами, да и со своими.

И был пир на весь мир, вряд ли только в честь ханских послов, запросивших мира с Москвой, скорее для всего победного русского воинства, умеющего побеждать врагов и недругов не только в чистом поле открытого встречного боя, но и на пиру, с открытыми друг другу пьяными сердцами и душами.

Годунов с кубком меда в руках обнял захмелевшего боярина Федора Никитича и громко, чтобы слышали его братья, да и все бояре за столом пиршества, нарочито веселым голосом сказал:

– Думаешь, я не знаю, Федор, что ты вызвал в Москву моего друга-родича Богдана Бельского с войском, хотя я его не вызывал, решивши попридержать на всякий случай?

Захмелевший Федор Никитич и не думал скрывать ничего в свободном, пьяном разговоре, когда все вроде успокоилось и замирилось. Не удивившись вопросу, он дернул щекой и ответил смело и независимо:

– Да, вызвал, чтобы тот был готов со своими вооруженными людьми из его вотчин дать отпор набегу татар…

– …Или помочь тебе с братьями, Шуйскими и Мстиславскими посадить на престол слепого Симеона Бекбулатовича… – перебил второго думского боярина Годунов. – Не только у тебя есть верные люди, которые моего друга-родича вызывают для попытки… – Он не договорил – «захвата власти, переворота, организации волнений», но твердо посмотрел прямо в глаза старшему Романову, требуя объяснения.

– …Да, вызвал Бельского, чтобы попридержать тебя, широко шагающего к царству… и позабывшего содержание духовной несчастного Федора… Ведь ты знаешь, что была такая духовная царя, писанная перед самой его смертью, и я знаю об этом… Так-то, Борис Федорович…

Моментально помрачневший Годунов последним усилием воли взял себя в руки и равнодушным голосом потребовал:

– Вот и скажи, как на духу, Федор, что было писано в духовной. Воспользуйся присказкой: что у пьяного на языке, то у трезвого на уме… Сам о духовной сказал так, что она у тебя в мозгах врезалась…

– А в духовной царя Федора Борисовича было написано, чтобы меня, Федора Никитича Романова, на царство поставить и дать мне в помощь, считай, что в соправители, тебя, Борис Федорович, и твою сестру, царицу Ирину Федоровну…

– Спасибо и на этом, – хмыкнул пьяным голосом Годунов, – значит, я снова правитель-соправитель, как раньше, при покойном Федоре Блаженном, а главным правителем на троне тебе быть по духовной… Не ты ли помогал Блаженному духовную писать? – грозно повысил он голос. – Отвечай честно, ты или не ты? Блаженному, страдающему хворями, трудно такое написать было, даже додуматься до такого – снова определить меня в соправителя при правителе Романове. Так это ты писал духовную для Блаженного?

– Я, – без страха пьяно икнул Романов. – А ты через свою свояченицу Екатерину Шуйскую помог отправить на тот свет царя, как ты называешь его, Блаженного…

– Хорошо еще, что не меня обвинил в отравлении царя Федора, – равнодушно произнес Годунов. – Спасибо и на этом, второй боярин… – И, подначивая на доверительный пьяный разговор старшего Романова, продолжил: – Думаешь, я не знаю, кто по Москве распускал и распускает слухи, что Годунов убил Дмитрия-царевича и вот теперь добрался шурин до своего зятя-царя?…

– За все слухи я не отвечаю, но знаю, кто пытался отравить Дмитрия-царевича и его мать Марию… – дерзко и пьяно изрек Федор Романов. – Кто на ножички его подтолкнул. Конечно, не ты, но ты же сам знаешь, кто мстил всем последним Рюриковичам, кто мою матушку Анастасию отравил, кто отравил ее сына, несчастного Федора… У нас с тобой один источник – мститель Дмитрий Иванович, что из небытия пришел и в небытие уйдет… Он-то, надеюсь, не только меня, но и тебя просветил, что мстит за гибель Дмитрия-внука, а если глубже копнуть, за грех предательства клятвы целования креста моего прапрадеда Василия Темного, за отравление его соперника за трон Дмитрия Шемяки…

– Воистину, что у пьяного на языке, то у трезвого на уме, – сказал нарочито весело Годунов и почему-то задумался на секунду о том, что не видел в этом войске своего «мстительного Дмитрия Ивановича из небытия». – Слава богу, что мы с тобой высказались по поводу духовной царя и по князю Симеону… Сейчас-то признаешь мои права на царство, я же не собираюсь тебе мстить, что ты меня хотел обойти и сам взойти на престол…

– Отравленный вашей Екатериной царь хотел меня поставить на престол, говорил, что лучше соправителя, чем шурин Борис, не найти… – пьяно улыбнулся Федор Романов. – Твоя взяла… Забываем про князя-слепца Симеона, забываем про то, что тебя, Борис Федорович, помурыжили с возведением на престол, палки в колеса твоему царскому поезду… Скажу как на духу, при братьях моих и соратниках: «Ступай на царство без промедления! Твоя взяла!» За тобой удача, раз такой пир с ханскими послами учинили, идя сюда воевать с татарами. Но и ты слово дай, дай нам «царский обет» никого не притеснять, не ссылать, не казнить в течение хотя бы трех-пяти лет. И Романовы признают твое великое самозванство на престол, твое избрание на царство, а…

– Слово! – не дав ему договорить, кивнул головой Годунов. Потом подумал и продолжил, так же пьяно и весело: – Ты же хотел сказать «а не то», Федор, говори, не порть веселья пьяного пира… Я ведь должен знать, чего мне ожидать и чего мне бояться…

– При выполнении твоего «тайного царского обета» ничего не бойся в своем великом самозванстве на трон… А нарушишь обет, будет тебе другой самозванец… Я его начал изготавливать из праха и пепла, но пока приторможу процесс изготовления, раз такое чудо, раз такой пир с татарами вышел, раз «мстительный Дмитрий Иванович», истребив последних Рюриковичей, сам на этом пиру вусмерть упился…

И зверски напились тогда на пиру не только счастливые братья Романовы, перепились все бояре и воеводы, и сам Годунов крепко «принял на грудь» перед тем, как возвращаться в столицу «победителем татар».

Это была чудесная метаморфоза, когда не война, а многодневное пиршество на Оке сплотило русское войско, дворянство, а главнокомандующий Годунов завоевал великую поддержку и симпатию мелкопоместного дворянства и одержал бескровную победу над соперничающими с годуновской партией боярскими партиями Романовых, Шуйских и Мстиславских.

Когда Годунов распустил свое огромное войско и вернулся «бескровным победителем» над чужими и своими в Москву, то столица радостно и беспрекословно присягнула своему царю, а присягнувшие бояре Думы даже пикнуть не смели насчет предъявляемых Борису Федоровичу претензий и требований серьезных «гарантий личной безопасности». Образней всего о венчании Бориса Годунова на царство «по всенародной просьбе» написал дьяк Иван Тимофеев. Мол, тогда согнанные на церемонию москвичи, то ли от страха, то ли от радости, так громко кричали слова присяги царю Годунову, что приходилось затыкать уши – всем и каждому…