Глава 13

Что нам осталось от современников, свидетелей последних месяцев жизни и смерти ненужной царя Федора Ивановича Блаженного в январе 1598 года?

Патриарх Иов в «Повести о честном житии…Федора Ивановича…» писал: «Когда же благочестивый царь и великий князь всея Руси Федор Иванович достиг меры зрелого мужа, сорока одного года, приключилась ему тяжкая болезнь, в которой он пребывал немалое время». Патриарх, в принципе, прав, в последние месяцы царь много болел – но! Его прогрессирующая болезнь обострилась в последние дни жизни, когда он буквально сгорел в мгновение ока.

В знаменитой книге «История государства Российского» тогдашний главный историк страны приводит летописную выписку без подобающей исследователю конкретики и аргументации: «Глаголют же неции, яко прият яд смерть государь царь от Борисова злохитства, от смертоносного зелья». В сопутствующем летописном источнике указано, что царь Федор изнемогал 12 дней.

Голландский дипломат и купец Масса в своих мемуарах, описывающих события на рубеже XVI–XVII веков и Смутного времени, писал: «Царь Федор Иванович заболел и умер 5 января 1598 года. Я твердо убежден в том, что Борис ускорил его смерть и по просьбе своей жены, желавшей скорее стать царицей, и многие москвичи разделяют мое мнение».

Дьяк и религиозно-философский мыслитель Иван Тимофеев (занимавший 17-е место среди приказных дьяков в 1598–1599 годах) в своем «Временнике по седьмой тысячи от сотворения света», не строя никаких логических предположений, прямо и непосредственно показывал на убийцу царя – правителя Бориса Годунова:

«Некоторые говорят, что лета жизни этого живущего свято в преподобии и правде царя, положенные ему Богом, не достигли еще конечного предела – смерти, когда незлобивая его душа вышла из чистого тела; и не просто это случилось, а каким-то своим злым умыслом виновен в его смерти был тот же злой властолюбец и завистник его царства (Борис Годунов), судя по всем обличающим его делам, так как он убийца и младшего брата (Дмитрия-царевича) этого царя. Это известно не только всем людям, но небу и земле. Бог по своему усмотрению попустил это и потерпел предшествующее (убийство), а он рассудил в себе (совершить второе убийство), надеясь на наше молчание, допущенное из-за страха перед ним при явном убийстве брата того, царевича Дмитрия. Так и случилось. Знал он, знал, что нет мужества ни у кого и что не было тогда, как и теперь, „крепкого во Израиле“ от головы до ног, от величайших и до простых, так как и благороднейшие тогда все онемели, одинаково допуская его сделать это, и были безгласны, как рыбы, как говорится: „если кто не остановлен в первом, безбоязненно устремляется и ко второму“, – как он и поступил».

Автор этого повествования не случайно в предыдущей главе ввел любопытный исторический персонаж: Екатерину Григорьевну Шуйскую, отличившуюся в русской истории абсолютно достоверным случаем отравления на пиру вином с ядом из чаши в собственных руках талантливого полководца, любимца войска и всего люда князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского. Яркие победы 23-летнего военачальника в битвах с польскими интервентами и Лжедмитрием II сделали его кумиром армии и народа, видевшего его главным претендентом на царский престол. И тогда его родные, угодливые и тщеславные дяди – выборный в то время царь Василий Иванович Шуйский и его бездарный в воинском деле, завистливый Дмитрий Васильевич Шуйский, – увидев в племяннике Михаиле угрозу своему существованию и положению, решили отравить того.

И главной участницей – героиней заговора против самого талантливого и храброго военачальника в роду суздальских Рюриковичей Шуйских стала Екатерина Григорьевна, свояченица Годунова (сестра его супруги Марии), отравительница Скопина-Шуйского. На знатных крестинах в доме князя Воротынского 23 апреля 1610 года злобная дочь Малюты Скуратова, по сообщению летописца, показала свое истинное лицо коварной убийцы комбинированным зельем-ядом из мышьяка и ртути:

«Сия же злая диявола советница, яко мед на языке ношаше, а в сердце меч скова, и пронзе праведного и храброго мужа, прииде нему с лестию, нося чашу меда с отравою. Он же незлобивый, не чая в ней злого совета по сродству, взев чашу и испить ю».

Летописные детали пира и убийства отвратительны в своей мерзкой достоверности: отравить молодого храбреца на поле боя, но осторожного в быту князя было чрезвычайно сложно, он не притрагивался к вину, ел с общего стола шумного веселого пира. Но мог ли он отказаться от чаши хмельного меда, предлагаемой из рук кумы и близкой родственницы? В тот же час ему стало плохо. Одни летописные источники пишут, что у князя пошла носом кровь, он ослабел и был унесен с пира, чтобы скоро умереть. Другие источники добавляют, что у князя на кровавом пире «пустися руда из носа и рта». Пусть читатель отметит эти знаковые детали убийства, они пригодятся в дальнейшем нашем повествовании…

Исследование останков молодого военачальника в 1963 и 1995 годах при вскрытии княжеских захоронений в приделе Архангельского собора зафиксировало присутствие опасной «предельной» дозы мышьяка и ртути, как основополагающей причины смерти. Собственно, предельную дозу мышьяка и ртути, обнаруженных в останках Скопина-Шуйского, имеет смысл взять за базу и норму отравления в долях миллиграммов. Так вот, относительно того, как лечили занемогшего царя Федора, вина и меда он, естественно, как инок-постник, не пил, но потреблял из рук лечащих врачей «ядовитые» лекарства. Действительно, при вскрытии царской гробницы в останках Федора Ивановича было обнаружено жуткое количество мышьяка: 0.8 мг на 100 г массы. И это при том, что в останках Михаила Скопина-Шуйского, исторический факт отравления которого достоверен и не вызывает сомнения, доза мышьяка составляет 0.13 мг.

Если учесть, что мышьяковое зелье действует на организм гораздо быстрее, чем ртутное, то можно заключить: царя Федора его убийцы хотели «сплавить» на тот свет «быстро», в последние день-два его 12-дневного лечения «от недомогания». Интересно и другое, что в останках Скопина-Шуйского оказалось столько же яда, что и в останках матери Ивана Грозного, великой княгини Елены Глинской. Когда цареубийцам нечего бояться каких-то расследований, они травят жертв мышьяком в составе «комбинированного яда» – и концы в воду.

До мертвого царя Федора Блаженного, между прочим, последнего из рода московских Рюриковичей, почему-то уже не было никакого дела. Раз у того не осталось «законных царских наследников», и царевна Феодосия умерла три года назад, то никто из претендентов на стол – ни бояре из партий Шуйских и Романовых, ни правитель Борис Годунов – не горели желанием выискивать причины смерти бездетного царя в преддверии династического кризиса и надвигающейся смуты с самозванцами-мстителями.

Не проявил себя в выполнении «родственного долга» перед зятем-царем Годунов: царский саркофаг был изготовлен небрежно, мастер-резчик в слове «благочестивый» сделал грубейшую ошибку и вырезал вместо буквы «Б» букву «Г», словно отказывая юродивому царю Блаженному в благочестии; полным неуважением к царю было то, что в гробнице был установлен неприлично бедный для погребения первого лица царства убогий сосуд-кубок для святого миро.

Но есть ли основания обвинять лично Годунова в отравлении зятя-царя? Может, это дело рук Екатерины Григорьевны или Марии Григорьевны, а то и двух сестер, «злобных» дочерей Малюты Скуратова (при равнодушном бездействии правителя, «умывшего руки»)? Ведь одна из сестер «засветится» в более позднем отравлении своего ближнего родича – чего ей жалеть юродивого постника и балласта в схватке за престол партий Шуйских, Романовых и лично властителя Годунова?…

Стоит согласиться с таким заключением: смерть Федора Блаженного была выгодна Годунову в 1598 году и невыгодна была ему смерть Дмитрия-царевича в 1591 году. Невиновен был Годунов в 1591-м и формально невиновен в 1598-м. Равнодушен был в 1598-м к смерти последнего московского Рюриковича. Но если бы смерть Дмитрия-царевича в 1591-м открывала путь Годунову на престол, разве он убоялся бы кровопролития? Вряд ли – не 15 мая 1591 года, а месяцем, годом позже царевич был бы все равно обречен на жертвенное заклание… Вот эту обреченность рода последних московских Рюриковичей чувствовали многие русские люди, поэтому главным виновником смерти обреченных на смерть «последних царей» по привычке считали правителя Бориса Годунова – надо же, даже в благочестии пышных царских похорон отказал юродивому царю Блаженному…

До времени физического появления самозванцев, первого претендента на царский престол Гришки Отрепьева, выдававшего себя за «спасшегося», «воскресшего в Смутном времени» царевича Дмитрия Ивановича, было еще далеко – если смотреть с колокольни кончины царя Федора Блаженного в начале 1598 года… Но феномен «самозванства» на царский престол – причем впервые в русской истории в полном объеме трагедии и фарса он явился на стыке XVI и XVII веков! – это был «политический спрос» на самозванство, поскольку возникло «предложение» в обиженном, возбужденном обществе, которое не созрело для выборных, «не природных» царей и готово было предпочесть им представителей «законной», «природной» династии московских Рюриковичей…

Чтобы ввести в действующие герои романа новую историческую фигуру «Дмитрия Ивановича» (проявившего себя в Угличе 15 мая 1591 года, заставившего задремавшего сторожа церкви Спаса бить в набат «по трем погибшим Дмитриям Ивановичам»), автору этих строк придется сослаться на воспоминания польского посланника Сапеги. Тот после похорон царя Федора в феврале 1598 года сообщил, что правитель Годунов имел при себе в своей свите «двойника-приятеля», похожего на Дмитрия, сына Марии Темрюковны, второй жены Ивана Грозного, и царя Ивана IV, которого Годунов хотел выдать за покойного Дмитрия Ивановича, если самого правителя не изберут на царский престол.

Ознакомившись с этими парадоксальными мемуарами Сапеги о появлении в свите Годунова «двойника-приятеля», ярый поклонник государственных деяний Бориса Федоровича историк С. Ф. Платонов решительно подчеркнул в этом сообщении-парадоксе ряд исторических нелепостей, в частности, этот «Дмитрий Иванович» назван сыном Марии, но не Нагой, а Марии Темрюковны Пятигорки. С. Ф. Платонов жестко оппонирует польскому посланнику: «Если судить по рассказу Сапеги, московские люди плохо помнили, чей сын и какого возраста был Димитрий, кем ему приходилась Нагая…»

Современный писатель-историк М. И. Зарезин в книге «Последние Рюриковичи и закат Московской Руси» иронизирует по поводу слов Сапеги о появлении «Дмитрия Ивановича», сына Марии Темрюковны и царя Грозного, мол, не стоит обвинять москвичей в забывчивости. Все-таки со дня гибели восьмилетнего Дмитрия-царевича в Угличе прошло уже семь лет, значит, царевичу в 1598 году должно быть под 16 лет. Трудно представить приятельские отношения между юношей и 45-летним Годуновым. Сапега пишет о Димитрии, «которого давно нет на свете».

Разумеется, эти нестыковки можно объяснить нелепостью самого слуха, пересказанного польским посланником. Но, по нашему мнению, прототипом годуновскому самозванцу послужил другой Дмитрий Иванович – первый сын Грозного, утонувший в Шексне в июне 1553 года. Правда, он был рожден от брака с Анастасией Романовой. Но Мария Темрюковна тоже родила мальчика, умершего в младенчестве в мае 1563 года. С тех пор минули десятилетия, неудивительно, что об умерших царевичах остались смутные, обрывочные воспоминания. Скорее всего, в годуновском самозванце (или слухах о нем) причудливо соединяются черты первенца Марии Пятигорки… В остальном мы присоединяемся к важному выводу С. Ф. Платонова: «Рассказ Сапеги не заслуживает малейшего доверия своей фабулой. Но важно появление такого рассказа в 1598 году. Значит, Борис Федорович еще не стал царем, а идея самозванства уже бродила в умах».

А мы материализуем не слух, а мстительный дух царевича Дмитрия Ивановича, или Дмитриявнука, сына Ивана Ивановича Молодого и Елены Волошанки (дочки молдавского господаря Стефана Великого), внука Ивана Великого и Марии Тверской-Можайской (первой жены Ивана III). Материализованному духу царя Дмитрия-внука можно было отмстить всем Московским Рюриковичам, в ком текла кровь Софьи Палеолог, и особенно самым последним Рюриковичам, сгинувшим в 1591 г. и 1598 г., чтобы извести кровь Палеолог под корень. Мстительному духу Дмитрия Ивановича-внука ничто не указ против погибельных средств – ядами или ножами острыми… И месть эта праведная, потому что бояре извели и бабку Марию Борисовну (содержание мышьяка 0.3 мг, ртути 1.05 мг, рекордное среди всех отравленных ядами, значит, травили нещадно страшно и долго), и также отравленных мать, великую княгиню Елену Стефановну, и отца-героя, великого Ивана Молодого…

Это такой же парадоксальный факт: к ослеплению-отравлению испанским вином «потешного царя» Симеона Бекбулатовича совсем не причастен Борис Годунов, которого слухи, кем-то злорадно сочиняемые, признавали «отравителем». Мстительный временной дух Дмитриявнука, возведенного на трон Иваном Великим и погубленного через византийские интриги Софьи Палеолог, мстил всем потомкам, в коих текла кровь Софьи Палеолог. Ведь многие летописи сообщили, что ослепший в 1595 году Симеон Бекбулатович пережил всех своих детей и супругу. А перед этим, в июне 1573 года, потомок Чингисхана Саин-Булат, по настоянию Ивана Грозного, крестился с именем Симеона и в том же году взял в жены овдовевшую княгиню, дочь князя Ивана Федоровича Мстиславского (а матерью князя была Анастасия Петровна, внучка Ивана Великого и Софьи Палеолог). Так что в крови супруги Симеона Бекбулатовича и его детей Федора, Дмитрия, Ивана, Евдокии, Марии, Анастасии текла кровь Софьи Палеолог и Рюриковича Ивана Великого. А мстительный дух Дмитрия-внука при ослепшем Симеоне не свел в могилу всех родичей царской фамилии. Все же это худо, когда дети переживают родителей по воле мстительного рока… Между прочим, не к столу будет сказано и напомнено, что ядами от мстительного рокового духа и коварными руками губителей была «мгновенным зельем с мышьяком» отравлена и сама Софья Палеолог (в ее останках было обнаружено 0.3 мг мышьяка, в 2.3 раза больше, чем в останках Михаила Скопина-Шуйского). Какая разница для потомков, что последних Рюриковичей, Дмитрия Углицкого, Федора Блаженного и детей Симеона Бекбулатовича травили-убивали поклонники-соратники Елены Волошанки, поддерживающие нестяжателей и идею построения в Москве «Второго Израиля», или поклонники-соратники стяжателей-иосифлян и Софьи Палеолог с идеей Москвы как «Третьего Рима»…

Жестокий век, жестокие сердца…Вот и в останках Ивана Грозного, которого травили на протяжении многих лет руками заморского лекаря Иоганна Эйлофа под наблюдением Богдана Бельского и Бориса Годунова, обнаружено большое количество мышьяка и ртути. Исаак Масса называет соратниками отравления Грозного Бельского и Эйлофа: «Богдан Бельский, бывший в милости у царя, подал прописанное доктором Иоганном Эйлофом питье, бросив в него яд в то время, когда подносил царю, отчего он вскоре умер». Задачей при вскрытии гробницы Грозного археологов в 1963 году и в конце XX века было выяснить по останкам царя причины его смерти. «Предположение об удушении царя отпадает, – пишет главный археолог Кремля Т. Панова, – так как щитовидный хрящ гортани сохранился хорошо. Но ведь есть другие способы удушения (подушкой, например), которые не должны затрагивать этот хрящ».

Любопытно отметить, что антрополог М. М. Герасимов, руководивший работой археологов в Кремле в 1963 г., и Т. Панова решительно отвергли лихие мнения злорадных авторов-дилетантов, что царь Иван IV около двадцати лет, начиная с 1565 года, болел сифилисом, как и его сын-наследник Иван Иванович, «потомственный сифилитик». Злорадных авторов идеи «царского сифилиса» не останавливало логическое противоречие. По данным М. Герасимова и Т. Пановой, на костях и черепе царя Грозного и его сына царевича Ивана археологами не обнаружено костных следов венерического заболевания, а они должны были бы быть, если бы сын и отец болели сифилисом и якобы использовали для лечения «неприличной болезни» ртутные препараты.

У Ивана Грозного действительно в останках зафиксировано большое количество ртути и мышьяка: 1.3 мг и 0.15 мг, соответственно. Примерно такое же количество ртути было обнаружено у сына-царевича – 1.3 мг, а мышьяка даже в 1.8 раза больше, чем у отца – 0.25 мг. Эти данные по обнаружению ртути в останках «предпоследних Рюриковичей» породили массу нелепых идей и слухов об их сифилисе, хотя следов «неприличной болезни» у них не найдено. Есть только смутные догадки, что «предпоследние Рюриковичи», боясь отравления, приучали свой организм к ядам, принимая их малыми дозами…

Но царская династия «предпоследних и последних Рюриковичей» была изведена руками их политических врагов как материализованного духа мщения из глубины времен… Наступало время становления новых царских династий выборных «не природных» и «природных» царей и сопутствующие этому спрос и предложение на злокозненных самозванцев губительного для Русского государства Смутного времени…