Глава 15
Фредерик Абберлайн

Он знал, что проиграл, но это произошло так неожиданно, быстро и глупо, что он никак не мог поверить. Судьба не оставляла ему выбора: он лежал на холодном полу подвала, среди пыли, грязи и собственной растекающейся крови и уже не мог подняться. Сначала была боль в груди, потом – падение, и вот у него уже не осталось сил, зато полно горечи и злости.

Леон понятия не имел, смертельно ли ранение, которое он получил, но точно знал, что оно тяжелое. Похоже, повреждены ребра, пробито легкое: дышать больно и трудно, во рту и горле кровь. Падение с лестницы… Оно само по себе было не слишком опасным, оно просто загнало поглубже дротик. Леон не умер и не потерял сознание, однако он чувствовал, что это лишь вопрос времени.

А вот Анна молодец, не растерялась. Он надеялся, что она сумеет сбежать, и это было его единственной отрадой перед смертью. Хотя справится ли она? Может ли справиться? Леон хотел покоя, но перед глазами снова и снова вставали кровавые картины прошлых преступлений. Погибшая жуткой смертью молодая проститутка, изуродованное тело Дианы Жуковой, беззащитная Полина… Его угасающее сознание играло с ним, словно издеваясь, и на изображения жертв Лирина накладывались фотографии жертв Джека-потрошителя, которые показывала ему Анна.

Особенно сильное впечатление производил снимок того, что осталось от Мэри Келли. Джек не просто убил ее, он уничтожил ее, он словно старался стереть все человеческое, что в ней было. Вдруг Лирин сделает это с Анной? Вдруг он делает это прямо сейчас?

Мысли о ней отозвались неожиданной вспышкой энергии в его умирающем теле. Леон, как ни странно, мог принять свою смерть, особенно такую: заслуженную глупостью, быструю, не слишком унизительную. Но Анна… Лирин не должен коснуться ее!

Только как ей помочь? Что он вообще может в таком состоянии? Леон четко ощущал дротик, вошедший в его тело – не как источник боли, а просто как посторонний предмет, который отчаянно хотелось вытащить. Но вытаскивать нельзя, нет, потому что, по иронии судьбы, именно эта дрянь, которой предстояло убить его, сейчас поддерживала в нем остатки жизни.

И все равно он слабел, он поддавался темноте. Теперь, когда его силы были на исходе, ему было все сложнее контролировать свои мысли, и он снова слышал голос, от которого никак не мог избавиться, – голос отца.

В обычной жизни его отец был не слишком разговорчив. Но когда они отправлялись на охоту и оставались одни в лесу, он преображался – он становился таким сильным, смелым, мудрым… Леон слушал его, запоминал каждое слово и гордился им.

Позже, намного позже, когда он узнал всю правду, те слова приобрели совершенно иной смысл. Похоже, отец, сам того не желая, исповедовался перед ним, признавался ему, маленькому ребенку, в своей постоянной борьбе – которую он в итоге проиграл.

Но тогда до итога было далеко. Мир Леона был лесом, тишиной и голосом отца.

Что ж, похоже, отец не во всем был не прав. Смерть действительно очищала: от сожалений, сомнений, стыда. Было бессмысленно думать о том, какую ошибку он совершил, связав свою жизнь с Лидией, или обижаться на Диму за то, что брат постоянно подталкивал его не туда. Все уже завершилось, и так или иначе он пришел в этот день своей жизни – день, где все заканчивается.

Теперь важно только одно: спасти. Но не себя, нет, и в этом было его отличие от раненого зверя. Зверь сражается за себя. Леон хотел спасти ее. Только как? Как сделать это, если у него сломаны ребра и разворочено легкое? Ради Анны он готов был отдать все – но ему нечего было отдавать.

Леон тоже не понял его тогда – но понял сейчас. Действительно, какое значение имеют сломанные ребра и порванное легкое, если он все равно собрался умирать? Можно, конечно, валяться тут и жалеть себя. А можно сделать последний рывок и добиться самого важного: спасти Анну и отомстить ублюдку, который сделал с ним это.

Теперь, когда Леон наконец принял решение, подняться оказалось легче, чем он думал. Ярость, кипевшая в его крови, отгоняла боль в сторону, превращая ее в слабую пульсацию в груди. Он все еще был слаб, он задыхался и захлебывался, и потому не мог идти слишком быстро, но он не был беспомощен.

Он, научившийся ненавидеть своего отца, впервые не побрезговал его уроком, потому что перед смертью действительно многое обнуляется.

Каждая пройденная ступенька давалась ему с трудом, каждая была маленьким подвигом, и скоро, поднимаясь, он начал различать голоса Анны и Лирина.

– …Не ты первый, кто пошел на это, и не ты последний, – заявила Анна. Ее голос звучал твердо и уверенно, и Леон гордился ею за это. – Все, что ты делаешь, и все, что ты есть, – это даже не достижение. Это просто твоя болезнь, которой ты не можешь сопротивляться.

– Ты все-таки любопытная, – хохотнул Лирин. – Но это приятное разнообразие по сравнению с обычным «Пожалуйста, не надо!» и «Нет, мне больно!».

Он только изображал веселье, Леон понимал это, даже не видя его. Анна сумела его задеть – да и не удивительно, ведь это она на него вышла. Она видела его насквозь, и Лирин понимал это.

– Тебе нужно, чтобы тебя боялись, и тебя раздражает, что я тебя не боюсь. Но чего мне бояться? Таких, как ты, я видела раньше. Вы существуете испокон веков.

– И кто же мы?

– Отбросы. Генетический мусор, неспособный на гармоничное существование в обществе. Ваши интересы примитивны и просты: убивать, причинять боль, разрушать то, что создано без вашего участия. Вас, по идее, вообще не должно быть, но природа умеет шутить – или, вернее сказать, насмехаться.

Она отступала, а Лирин шел за ней. Он уже ненавидел ее – но не как одну из своих жертв, они для него были безликими. Нет, Анна сумела спровоцировать его, направить всю злость, что у него была, на себя, и только этим объяснялось то, что он не добил Леона. Надо же… Пока Леон хотел спасти ее, она делала то же самое для него.

Но продвинуться слишком далеко Анна не могла, не в этом доме, не против такого противника. Послышались быстрые шаги, шум борьбы, крик – ее крик! И Леон понял, что медлить больше нельзя.

Он прекрасно знал, что такое состояние аффекта. Он читал об этом, изучал, видел людей, которые через него проходили. Но сам Леон не испытывал ничего подобного: вопреки опасениям брата, он прекрасно владел собой и держал злость на коротком поводке.

Сегодня все было по-другому. Когда он понял, что Анна может превратиться в новую кровавую фотографию в полицейском отчете, боль отступила. Его тело снова было сильным, он даже не помнил, куда его ранили. Он ничего не помнил, кроме того, что должен ее защитить.

Когда он выбрался из подвала, они были в прихожей. Лирин поймал ее, сшиб с ног, навалился сверху; он уже занес руку с ножом и готовился ударить. Этот удар не убил бы ее, нет, он и не должен был убить – слишком быстро. Но он ранил бы ее, а Леон не мог допустить даже этого.

Спустя мгновение он уже был рядом с ними. Он выбил нож из рук шокированного Лирина и сбросил этого психа с Анны. Однако Лирин пришел в себя быстро – он не был обычным человеком и даже обычным убийцей. Животное реагирует на самую серьезную угрозу, и Алексей Лирин реагировал.

Они сцепились, сплелись, покатились по полу. Возможно, в другом месте и в другое время Леону было бы проще. Но сейчас он держался лишь за отчаянное желание спасти Анну: повреждения, полученные его телом, давали о себе знать даже через мутную пелену аффекта. Лирин еще и пользовался этим, старался ударить по ране, расширить ее. И все же его злость была привычной и не связанной с Леоном, а для Леона он был единственным врагом, которого нужно было уничтожить до того, как все закончится.

Вот только как? Леон был лучше подготовлен – но Лирин был сильнее, тяжелее, и он был здоров. У обоих не было оружия, однако хозяин дома наверняка знал, где оно спрятано, а Леон – нет, и он не должен был давать сопернику ни секунды покоя.

Если бы он хотел выжить, он бы, пожалуй, вел себя иначе, но отчаяние давало ему нужную решимость. Все ради Анны, и она должна понять это, должна убежать – иной благодарности он и не хотел. Леон сказал бы ей об этом, попросил бы, освободил бы ее от будущих мук совести, однако он не мог – не хватало дыхания и рот заполняла кровь.

Он хотел не победить даже, а просто забрать Лирина с собой, потому что такие существа не должны жить. Но у него не получилось: одно неправильное движение, одна ошибка – и он проиграл. Лирин оттолкнулся от пола, резко встал, а Леон встать уже не мог.

– Похоже, это будет интересны… – начал было Лирин и запнулся.

Анна не дала ему договорить. Она налетела на него маленьким коршуном, быстро коснулась его шеи и отскочила. Но судя по тому, как скривился Лирин, прижимая к шее руку, это было не простое прикосновение.

– Сука! – прорычал он. – Ты никак не угомонишься?!

Он отбросил что-то в сторону, и Леон разглядел на полу медицинский шприц, теперь уже пустой.

– А какая мне разница? – зло спросила Анна. Она выдерживала его взгляд, полный безумия, так легко, как не каждый подготовленный мужчина смог бы. – Ты уже хочешь меня убить, но ты не можешь убить меня дважды, я ничего не теряю.

– Смерть смерти рознь!

– Ты и до этого не собирался делать ее быстрой. Так почему бы мне не поступить с тобой так же?

– Что? – Лирин был зол, но и растерян.

Он, как и Леон, чувствовал, что Анна не блефует, она не отвлекла его, она и правда что-то изменила.

– Такая доза убила бы человека моего веса почти мгновенно, – спокойно пояснила Анна. – Но ты больше и тяжелее – раза в два, если не в два с половиной. Тебе придется покувыркаться.

– Что ты несешь?! Я тебя…

Однако очень скоро он понял, что имела в виду Анна – безо всяких слов. Лирин, рванувшийся к ней, вдруг замер и странно изогнулся. Его тело била дрожь, с каждой секундой становившаяся все сильнее. Он повалился на пол, и конвульсии не дали ему подняться. Лирин хрипел, прижимая руки к горлу, он не мог дышать, а его глаза будто остекленели, потеряв остатки разума.

Леона это шокировало, Анну – нет, она прекрасно знала, что здесь происходит. Секундой позже она была рядом с Леоном, она помогла ему отдалиться от Лирина, которого, похоже, уже ничто не могло спасти.

Как и Леона. Теперь, когда нервное напряжение отступило, он чувствовал себя бесконечно слабым, он не мог пошевелиться, и ему повезло, что Анна осторожно поддерживала его за плечи.

Она сама позвонила всем, кому нужно: и в «Скорую», и в полицию, и Диме. Диме, пожалуй, было надежней всего, потому что он мог поторопить всех остальных. Когда она закончила, Алексей Лирин, так и не ставший новым Джеком-потрошителем, был мертв.

– Что произошло? – с трудом произнес Леон. Изо рта вырывалось что-то горячее и лилось вниз по подбородку и шее.

– Не болтай!

– Какая разница? Я уже не жилец…

– Очень даже жилец, – прервала Анна. – Я не врач, но кое-что о медицине знаю. Ты серьезно ранен, это правда, однако тебя можно спасти – и тебя спасут. Все будет хорошо!

– Что случилось… с ним? – Леон взглядом указал на окоченевшее тело Лирина.

– Стрихнин еще никого не помиловал, – криво усмехнулась Анна. – Леон, послушай, я знаю, что тебе плохо, но постарайся запомнить все, что я скажу. Ты обязательно выживешь, и, когда ты придешь в себя, тебя будут допрашивать о том, что здесь случилось. Так вот, шприц со стрихнином был у Лирина. Он хотел вколоть его тебе, я помешала. Завязалась драка, и я, чтобы спасти нас обоих, сделала укол ему. Дальше случилось то, что случилось.

Ловко она придумала… Вот только Леон сомневался, что ему доведется кому-то о чем-то говорить.

Впрочем, он не хотел расстраивать ее напоминанием об этом.

– Я все скажу… но откуда… стрихнин?

– Да какая разница?

– Откуда у тебя стрихнин, Аня? Зачем? И эта доза… Ты сказала…

Она мягко коснулась пальцем его губ, призывая его замолчать.

– Да не болтай ты, боже! Если мне обязательно говорить, чтобы ты пощадил себя, то ладно. Да, эта доза была рассчитана на то, чтобы убить меня мгновенно. Я ношу ее вот здесь. – Анна показала на потайной карман в манжете перчатки, закрывавшей ее правую руку.

– Зачем?..

– Я ведь специалист по маньякам, забыл? Я слишком хорошо знаю, что они делают с женщинами. Вступая в охоту, я рассматриваю все варианты, в том числе и самый худший. Думаешь, я позволила бы этому выродку пытать меня? Ну уж нет! Если бы другого выхода не осталось, я бы сделала себе укол.

– Но ты… не сделала… Почему?

– Даже не знаю… Наверное, потому что не прекратила ждать тебя.

Он почувствовал, как она берет его за руку, но между ними по-прежнему была черная кожа ее перчатки.

– Что… с рукой?

Он хотел спросить ее раньше, много раз хотел. Леон давно уже не верил, что это просто причуда или дань моде. Но он знал, что раньше она бы не ответила.

А теперь должна была ответить. Они оба прекрасно понимали, что, если он потеряет сознание до приезда медиков, для него все закончится. Анна была готова на все, лишь бы удержать его в мире живых. Было ли это шантажом с его стороны? Может быть. Однако Леон сейчас был не в том состоянии, чтобы сожалеть или сомневаться.

– Леон, это правда не важно… В этом нет ничего хорошего…

Он уже не мог говорить, пока не мог. Он просто приподнял ее правую руку повыше.

– Ладно, – закатила глаза Анна. – Какой же ты упрямый!

Она подтянула рукав тонкого черного свитера повыше и сняла перчатку, позволяя ему разглядеть ее правую руку.

Сама по себе рука была вполне нормальной: маленькая изящная ладонь, длинные тонкие пальцы. Но ее кожа… Леон в жизни такого не видел. Бледная, явно давно скрытая от солнца, она была исчерчена тончайшим узором из красных линий. Они напоминали Леону водоросли, или морозные узоры на стекле, или ажурные листья какого-нибудь экзотического цветка. Линии разветвлялись, тянулись друг к другу и уходили вверх, туда, где все еще была ткань рукава.

– Это шрам, – сказала Анна, не дожидаясь его вопроса. – Он на всю руку, от ладони до плеча. Я его обычно прячу, потому что он, знаешь ли, не очень-то красивый, да и болит, зараза, иногда. Помнишь, я была ведьмой, умеющей предсказывать дождь? Так вот, это он делает меня ведьмой. Перед дождем, а особенно грозой, он болит сильнее всего.

– Впервые… вижу…

– После такого обычно не выживают… Но мне, видимо, очень нужно было выжить.

Леон не представлял, что могло оставить такой шрам, однако не это было важно для него сейчас. В его сознании, утомленном болью и потерей крови, мысли текли не так, как при полной ясности, и приоритеты расставлялись сами собой.

Он все еще поддерживал ее правую руку, а теперь осторожно поднес к лицу и коснулся губами. Когда слов не остается, но очень нужно что-то сказать, приходится искать новый язык. Леон хотел показать ей, что в этом шраме нет ничего некрасивого – скорее, наоборот. Ему было жаль, что Анна все еще чувствует боль, но стесняться этого она точно не должна.

На ее светлой коже остался алый след крови, однако руку Анна не отдернула, она только тихо попросила:

– Леон, не нужно…

Он улыбнулся ей, слабо – так получилось. Он уже слышал приближающийся вой сирен.

Они все-таки дождались.

Дмитрий сидел напротив нее за столом, смотрел прямо ей в глаза – и не мог понять. Во время их прошлого разговора ему казалось, что он хотя бы частично разобрался в том, кто такая Анна Солари. Теперь же ему казалось, что перед ним инопланетянка, и из-за этого у него не получалось даже злиться на нее. А ведь причин хватало!

– Меня не пускают к Леону, – спокойно произнесла она.

На этот раз она пришла к нему не в безупречном деловом костюме, а в свободном длинном платье и ботинках на плоской подошве. Ее волосы чуть заметно вились, они утратили насыщенно-черный цвет, став, скорее, темно-серыми, и несложно было догадаться, что это вымывается тонер. Ну и конечно, левая рука была открыта до локтя, а вот правую полностью скрывали эластичные повязки и перчатка; Дмитрий усвоил, что иначе у нее не бывает.

– Конечно, тебя к нему не пускают, он же в реанимации.

– А тебя пускают.

– Я врач, – напомнил Дмитрий. – А ты ему – никто.

Она пропустила колкость мимо ушей.

– Сделай так, чтобы пускали и меня.

– С чего это?

– Потому что иначе я сама найду путь, и он может тебе не понравиться.

Ему хотелось посмеяться над такой нелепой угрозой, а не получилось даже улыбнуться. Светлые чайные глаза смотрели на него, не моргая, гипнотизировали, как взгляд змеи.

– Ладно, я посмотрю, что можно сделать, – вздохнул Дмитрий. – Но с ним пока нужно осторожно. Жизни уже ничто не угрожает, и это хорошо, однако легкое было повреждено очень сильно. Для заживления требовались спокойствие и неподвижность, поэтому врачам пришлось ввести его в искусственную кому.

– Все это я знаю, добывать информацию я умею. Меня только раздражает, что я не могу его видеть. Исправь это.

Вот ведь наглая девица! Еще во время первого разговора Дмитрий послал бы ее подальше. Но после того, что сделали она и Леон, он уже не знал, во что верить, что думать. Они ведь действительно нашли настоящего убийцу, а значит, спасли всех его возможных жертв! Леон не смог бы сделать это без Анны Солари, но и она без него – тоже.

– Расскажи мне, что полиция выяснила об Алексее Лирине, – попросила Анна.

– Мне казалось, ты сама умеешь находить информацию! – язвительно заметил Дмитрий.

– Да. Но в последние дни моя способность находить информацию была сосредоточена на другом.

Справедливо. Да и потом, разговаривать о Лирине было не так сложно, как о Леоне, поэтому Дмитрий рассказал ей все, что узнал сам.

Семья Алексея Лирина, его настоящая семья, была самой обычной, благополучной. Там никто не пил, не отличался излишней жестокостью, мать и вовсе сдувала пылинки с единственного ребенка. А вот отец был к нему строже. Он старался занять все время сына: отдавал его в секции, отсылал в летние лагеря, записал в военную школу. Словом, он делал все, чтобы у Алексея не было возможности побыть одному.

– Он почувствовал что-то, – задумчиво произнесла Анна. – Возможно, излишнюю жестокость сына. Очень часто такие отклонения, как у Лирина, проявляются в раннем детстве, и достаточно внимательный родитель может их заметить и исправить.

У Лирина-старшего, похоже, ничего не получилось: в итоге он и его жена погибли в загадочном пожаре, так и оставшемся нераскрытым. Дмитрий подозревал, что в то время никому и в голову не пришло подозревать якобы убитого горем подростка.

Но не повезло и Алексею, из хорошей семьи он попал под опеку доморощенного тирана.

– Только не думаю, что это так уж повлияло на него, – указал Дмитрий.

– Вообще не повлияло. Во-первых, к тому моменту он был уже полностью сформировавшейся личностью. Возможно, задумавшей убийство и совершившей убийство. Во-вторых, жестокость родителей – это катализатор, а не первопричина. Многих детей, увы, бьют родители, немногие становятся маньяками. Думаю, в проигрыше все-таки остался папочка-опекун, получивший от пасынка неожиданную смерть.

Во время жизни в приемной семье Алексей сблизился со своей сводной сестрой Еленой. Ему по-прежнему были чужды любые эмоциональные связи, но он уже усвоил, в каком мире он живет. Здесь нужна хотя бы видимость семьи, чтобы тебе задавали поменьше вопросов. Неважно, что происходит внутри этой семьи, главное, что она есть и общество довольно.

Поэтому он использовал Елену, привязал ее к себе, предложил ей брак, который якобы выгоден им обоим, вместо того что помочь ей найти хорошего психотерапевта и преодолеть травму, оставленную отцом. Она почти половину жизни провела в зависимости от своего «спасителя».

Но она не была жестока и кровожадна. Елена не знала о том, что доставляет истинное удовольствие ее фиктивному мужу, да и не должна была знать. Она мирно жила своей жизнью, развивала бизнес и обожала Алексея – как брата и друга.

Он же, по предположениям полиции, начал убивать довольно рано. Он много путешествовал по стране, и в тех местах, где он бывал, нередко пропадали люди. Женщины из неблагополучных семей, пьяницы, наркоманки – словом, те, чье исчезновение и последующая печальная участь казались обществу объяснимыми и если и неправильными, то закономерными. Действовал знаменитый аргумент: «А чего ж она хотела, так жить-то?» – и жертва в глазах мира была виновата не меньше, чем преступник.

Да и потом, у Лирина тогда еще не было кровавого почерка. Он убивал нервно, быстро и больше времени тратил на избавление от тела. Он учился, он становился умнее и наглее, обретая нужную жестокость.

Анастасия Поворотова не была его первой жертвой, но она была одной из самых кровавых, ее смерть позволила ему понять, чего он хочет. Он рвался поднять ставки, получить новых жертв, доказать им, что они так же ничтожны, как придорожные проститутки, и Диана Жукова стала важнейшим шагом к этому.

– В остальном же полиция согласна с твоей версией, – признал Дмитрий. – Про шантаж, и деньги, и все остальное.

– Потому что это правильная версия.

– Судить все равно некого. Так откуда там взялся стрихнин?

Смерть Лирина до сих пор не давала ему покоя. Дмитрий не жалел его и был даже доволен, что все сложилось именно так. Но метод убийства… Он не мог избавиться от ощущения, что все это связано с Анной. А если так, ему нужно было знать наверняка, раз уж она подобралась так близко к Леону.

Но ее голос звучал все так же ровно и бесстрастно.

– Так в том шприце был стрихнин? Как удивительно!

– Ой, только не делай вид, что ты не знала!

– Откуда мне знать? – пожала плечами Анна. – Но я догадывалась, что там не витаминный раствор. Лирин пытался вколоть эту дрянь мне, потом, когда Леон отвлек его, – Леону. Что я должна была сделать? Что бы ты сделал на моем месте?

– Очень уж у тебя все это ловко и профессионально получилось!

– Не профессионально, не выдумывай. Ловко – да. Ну так что с того? Я была в отчаянии, а у отчаяния свои преимущества. Послушай, мы с Леоном пришли туда не для того, чтобы его убить, у нас не было такой цели. Мы просто хотели убедиться, что это действительно он, и вызвать полицию. Мы не ожидали, что он вот так набросится на нас. Зачем нам тащить с собой стрихнин?

– А откуда он взялся у Лирина? – парировал Дмитрий. – Он предпочитал холодное оружие, всегда, ему нравился прямой контакт с жертвой и вид крови. Смерть от стрихнина – жуткая, болезненная, но не слишком кровавая. Я, конечно, не профайлер, но и я могу сказать, что поведение преступника не может измениться так кардинально!

– Ты уверен? В его подвале хватало химии и лекарств, он провел операцию по пересадке почки, пусть и кустарную. Кто знает, чего еще от него ожидать? В любом случае все уже закончилось.

– Да уж… Расследование еще продолжается, но какая разница, если приговор приведен в исполнение?

Дмитрий знал, что стрихнин был связан не с Лириным. Анна знала, что ему это известно. Но они словно шли параллельными дорогами: он не мог ничего доказать, а она не желала помогать ему.

Он не собирался настаивать. Если бы Анна и Леон связали Лирина и хладнокровно привели приговор в исполнение – это одно. Но там творилось черт-те что, вся комната была залита кровью… кровью его брата! Поэтому Дмитрий не смог бы осуждать Анну, даже если бы очень захотел.

– Это дело можно считать закрытым, мне в нем все понятно, а вот кое-что другое меня по-прежнему интересует, – задумчиво произнесла она. – Расскажи мне про вашего отца.

– Что? – опешил Дмитрий. – При чем тут наш отец?

– Ты начал этот разговор, но, думаю, не закончил.

– Тебя это не касается!

– Даже если я скажу, что могу помочь Леону?

– Ты-то? Да ты только навредишь ему!

– Нет, – холодно усмехнулась Анна. – Это ты уже навредил ему, пытаясь помочь. Ты придавил его грузом, который теперь мешает ему жить, ты перевалил на него те самые грехи отцов, которые, вообще-то, никому не полагается трогать. Я хочу это исправить.

– Наш отец мертв.

– Да, мне известно, что он совершил самоубийство – и это тоже о многом говорит. Но при этом он остается призраком в твоей голове – и в жизни Леона. Я хочу, чтобы вы оба отпустили его. Но тебя я трогать не буду, ты слишком упрям, и мне неохота с тобой возиться. А Леон… с ним нужно поработать.

Как же ему хотелось отказать ей! Поставить ее на место, сказать, что она – чужая для их семьи… Но сквозь неприязнь к Анне он вынужден был признать, что она все равно великолепна в своем деле, да и Пыреев это подтвердил, а еще она искренне заботится о Леоне. Само по себе это не очень хорошо, особенно для сохранения нормальной, здоровой семьи брата, и все же… вдруг у нее были те ответы, которые Дмитрий не мог найти много лет?

– Я не хочу говорить об этом подонке, – признал он, устало откидываясь на спинку кресла. – Но у меня есть его письма.

– Даже так?

– Батя был красноречив, – хмыкнул Дмитрий. – Он за всю жизнь столько не говорил, сколько в этих письмах! По крайней мере, мне, с Леоном он общался больше. Когда его закрыли далеко и надолго, он принялся писать маме, изливая душу. И что в итоге? У нас еще и мать-алкоголичка! А потом он просто избавил мир от себя.

Дмитрий и сам не брался сказать, зачем хранит те письма. Он ведь даже не перечитывал их: просмотрел один раз и убрал подальше. Пожалуй, следовало вообще сжечь эту дрянь, но у него почему-то не получалось.

– Я заеду за этими письмами завтра, сюда, – предупредила Анна. – Подготовь все, что считаешь нужным.

И снова она говорила с ним так, словно это дело решенное, а он ей чем-то обязан! Однако и на сей раз Дмитрий не смог отказать ей. Он уже знал, что привезет сюда коробку с этими письмами – может, оно и к лучшему? Он хоть так избавится от них!

Анна поднялась с кресла, собираясь уйти, и он был даже рад этому, но сам окликнул ее, когда она была у двери.

– Подожди! Так что же, твоя теория с Джеком-потрошителем не оправдалась?

– Боюсь, ты неправильно понимаешь эту теорию: я никогда не верила, что мы тут ловим Джека-потрошителя из девятнадцатого века, – тихо рассмеялась Анна.

– Да знаю я, что ты думала – что он похож. Но он ведь не похож!

– Отчего же? Общих черт хватает.

– Но его поймали, а Джека – нет.

На сей раз она задумалась, а потом спросила:

– Фредерик Абберлайн – тебе известно это имя?

– Я читал о нем, когда Леон сказал мне, что ты сравниваешь нынешнего убийцу с Джеком, – кивнул Дмитрий. – Абберлайн был полицейским, охотившимся на Джека.

– Причем очень хорошим полицейским, пришедшим в эту профессию по призванию, а не по семейной традиции или потому, что это выгодно. За свою карьеру Абберлайн поймал многих преступников, он распутывал сложнейшие дела и работал до самой смерти – которая нашла его на девятом десятке. Но в деле Джека история была к нему не слишком милостива: его либо вообще не помнят и не знают, либо считают неудачником. Глупым псом, которого обманул хитрый лис. А уж Джека помнят все! И феномен Абберлайна – не исключительный случай, скорее, это хрестоматийный пример. Серийных убийц помнят, знают по именам, изучают. А те, кто их поймал, вызывают куда меньше интереса и, если угодно, благоговейного ужаса.

– Потому что очень часто серийных убийц ловят по чистой случайности.

– Не так уж часто. Да, иногда помогает случай, иногда – преступник хватает жертву не по зубам. Но все же очень многие истории закончились потому, что пес оказался умнее лиса. Только кого это волнует? В легенду превращается только один из них.

– Разве для тебя это важно? – удивился Дмитрий.

– Для меня – нет, я просто обозначаю факт. Но вернемся к Абберлайну. Все знают, что он не поймал Джека. Но Джек все равно остановился. Тот, кто убивал жестоко, кроваво, безжалостно, взял и остановился. Мог ли он сделать это сам, по своей воле? Теоретически да, но причин нет. Такие, как он, да и как Лирин, зависят от жажды крови, как наркоман – от дозы. Поддавшись ей, они уже не могут остановиться. А Джек исчез, все, тишина, пустота… И это, знаешь ли, наталкивает на одну любопытную мысль.

– Какую же? – поинтересовался Дмитрий.

– Возможно, Фредерик Абберлайн или кто-то еще все же остановил его? Просто не тем способом, о котором стал бы говорить уважаемый полицейский.

Сергей Аркадьевич Пыреев сделал глубокий вдох, выждал три секунды и медленно выдохнул. Он старался успокоиться, настроиться на то, что ему предстояло сделать. Он проходил через такое уже десятки раз, но легче не становилось, да и вряд ли когда-нибудь станет. Каждый случай был слишком уникален, каждая боль – неизмерима, каждая сломанная жизнь – бесценна.

Он был одним из немногих в стране детских психотерапевтов, специализировавшихся на случаях криминального насилия над ребенком. Чаще всего дети страдали от жестокости собственных родителей, реже – от нападений сексуальных извращенцев, от которых их не уберегли самые дорогие люди. Но были и уникальные случаи, когда дети сталкивались с монстрами. Кто-то должен был помочь им, поддержать, спасти от безумия, которое их коснулось, и, возможно, не дать им вырасти новыми монстрами.

Случай этой девочки был одним из самых сложных в его практике. Полиция понятия не имела, как к ней подступиться, больничный психолог, кажется, побаивался ее. Они получили от нее нужные показания и оставили в покое, им так было легче. Всю ответственность за ее будущее они переложили на психотерапевта, вызванного из Москвы.

И вот Сергей Пыреев стоял перед дверью ее палаты. Ее держали отдельно от других маленьких пациентов: врачи не знали, что может ей навредить, как отнесутся к ней другие дети. Они подходили к ней только по необходимости, а она больше не задавала им вопросов. Сергей понятия не имел, что его ждет.

Он постучал, вошел – и сразу увидел ее, кровать располагалась прямо напротив двери. Он старался подготовиться ко всему, обещал себе ничему не удивляться, однако сердце все равно болезненно сжалось.

Комната была залита солнечным светом, и на большой кровати среди белоснежных простыней маленькая худенькая девочка просто терялась. Она была бледной и изможденной, ее правая рука полностью скрывалась под свободно наложенными повязками. Но больше всего Пыреева поразило лицо: кукольное, совсем детское, оно застыло, как восковая маска, и на нем лишними и чужеродными казалась взрослые глаза.

Глаза человека, пережившего смерть, на лице маленького ребенка. Неправильно, противоестественно… Но какой толк возмущаться и грозить кулаком небу? Все уже случилось, и обратной дороги нет.

За много лет работы Сергей Пыреев усвоил, что процесс не всегда необратим. Детская душа гибкая, полная жизни, ее можно исцелить – и ребенок останется ребенком. Но, глядя на эту девочку, он понимал, что для нее все не так. У нее детство украли, вырвали, и сложно сказать, что с ней будет дальше.

Миловидное личико обрамляли седые волосы – серебристые с легким пепельным отливом. Среди них еще сохранились отдельные пряди чудесного темно-каштанового цвета, однако Сергей с грустью признавал, что и они, скорее всего, скоро исчезнут.

Он сел на стул возле кровати. Взгляд светлых глаз устремился на него, и Сергею вдруг показалось, что в комнате холодно.

– Здравствуй, – улыбнулся он. – Как ты себя чувствуешь? Хочешь поговорить со мной?

– Если вы действительно будете говорить, а не отводить взгляд и бормотать какую-то ерунду.

Речь тоже взрослая, без детской наивности. Хотя какая может быть наивность? Нет, только не теперь – после того, что она видела и пережила.

Невинность ребенка таится не только в неприкосновенности тела, но и в сохранности души. Ребенок закрыт от худшего, что есть в мире, от грязи, страха, унижения и ужаса умирания. Десятилетнюю девочку нельзя было погружать во все это с головой, однако это сделали, и Сергею оставалось лишь каким-то чудом склеивать осколки, если такое вообще возможно.

– Я готов ответить на любые твои вопросы.

– Моя мама умерла, не так ли? Он убил ее?

Вот как она спросила. Сергей знал, что врачи давно и упорно врали ей, что ее мать пережила ту страшную ночь. Они просто боялись, что она не выдержит еще и этого удара, и не понимали, что наносят ей худший – обманутое ожидание может уничтожить.

Но она оказалась умнее. Взгляды и выражения лиц означали для нее больше, чем слова. Скорее всего, она еще до трагедии была развитым ребенком, а теперь ее ум изменился так же, как ее душа. Это было тревожным знаком.

– Мне очень жаль, но это так. Все было быстро, она не страдала.

Он не отводил от нее глаз. Во время этого разговора ему важно было понять, в каком она состоянии. Да, она травмирована – но сломана ли? Станет ли сумасшедший дом единственной дорогой ее будущего, как считают некоторые врачи?

Она не плакала, янтарные глаза оставались мудрыми и спокойными.

– Расскажите мне все, что со мной случилось. Я должна была умереть. Почему я не умерла?

И еще один ответ, который от нее скрывали, потому что во всех методичках значилось, что такое ребенку знать не полагается. Но каждый случай неповторим, а еще… Она уже не была ребенком, не так, как раньше. Перед ним была маленькая взрослая душа, и Сергей, оказавшись на ее месте, хотел бы знать правду, неизвестность мучила бы его куда больше.

Поэтому он все рассказал ей.

Человек, убивший ее мать и едва не убивший ее, был серийным убийцей, охотившимся уже много лет. Он, получивший прозвище Приморский Мясник, нападал только летом и только в курортных городах. Он находил жертву, ухаживал за ней, входил в доверие, а потом заманивал туда, где ему удобно было последний раз развлечься с ней. Но не слишком далеко от города, нет – его жертва должна была знать, что спасение близко, и надеяться до последнего, потому что смерть ее веры в спасение была для него таким же наслаждением, как смерть ее тела.

Так он убил семь наивных женщин – и эта жертва стала восьмой. Он впервые выбрал женщину с ребенком, его жестокость лишь увеличивалась. Ведь ребенком была маленькая красивая девочка, и неизвестно, кто больше привлекал его: мать или она.

Правда, он не учел, что его будет выслеживать брат предыдущей жертвы. Однако это ничего не изменило, лишь добавив жертв убийце. Когда со случайным свидетелем было покончено, он отвел девочку и ее мать в здание заброшенного санатория, откуда, по его фирменной традиции, открывался великолепный вид на город.

Он оглушил малышку, чтобы она не кричала и не вырывалась, пока он привязывал ее. Когда она очнулась, он уже сосредоточил все внимание на ее матери. Девочке удалось освободиться и бежать, убийца бросился за ней. Она заблудилась в коридорах старого здания, попала на заблокированную лестницу, и оставался только один путь – на крышу.

Но и там ее ждал тупик. Не зная, куда идти, она оказалась на краю, от падения ее удерживала только старая антенна, за которую девочка отчаянно удерживалась правой рукой. Само по себе это ничего не изменило бы: она бы не решилась прыгнуть, и убийца затащил бы ее обратно. Однако и ему, и ей судьба не оставила выбора.

Над санаторием бушевала сильная гроза, и одна из молний ударила прямиком в антенну. Убийцу она не задела, а девочку поразил ток, ее откинуло в сторону – в темноту ночи. Ее преследователь, убежденный, что она мертва, лишь разозлился, что не смог убить ее сам, а потом вернулся обратно в зал.

В чем-то он был прав, девочка действительно умерла. Она не разбилась: ветви пышных кустов без труда удержали ее худенькое тело, не дав ей коснуться земли. Но еще до падения молния остановила ее сердце, все закончилось… закончилось бы, если бы ее падение никто не увидел.

На ее удачу, если хоть какой-то удаче было место в этой истории, незадолго до ее падения по побережью прогуливалась молодая пара. Им показалось, что это будет очень романтично: целоваться под дождем на морском берегу. Вот только они явно недооценили масштаб шторма и теперь вынуждены были спасаться в первом попавшемся здании, которым и оказался санаторий.

Они как раз приближались к нему, когда с крыши упала маленькая девочка. Мужчина из этой пары был студентом-медиком, он сумел запустить ее сердце, а потом он и его возлюбленная доставили девочку в больницу. Это, возможно, спасло их самих от гибели – убийца не заметил их, не столкнулся с ними. Полиция прибыла туда лишь наутро и обнаружила в одном из залов мертвую женщину.

Приморский Мясник снова сумел уйти, но на сей раз не слишком далеко. Очнувшаяся девочка дала такое точное и детальное описание, что скоро он был перехвачен в одном из поездов. Теперь его ожидал суд – и наказание.

Только это ничего не могло обратить вспять – вернуть ей мать… или ее потерянное детство. Пыреев это знал, знала и его маленькая собеседница.

– Значит, меня убила молния? – еле слышно произнесла она.

– Не убила.

Но она продолжила так, словно и не услышала его.

– А я все думала: что же у меня с рукой? Она выглядит так странно!

– Ты снимала повязки?

– Я заглянула под них, они свободные. Думаю, на самом деле повязки не нужны, ведь у меня нет открытых ран. Меня просто не хотят пугать. Тут все делают, чтобы меня не пугать, а этим пугают еще больше. Они намотали на меня эти бинты, потому что у меня теперь страшная рука.

Она приподняла руку, заметно поморщившись – движения причиняли ей боль. Но она все равно не остановилась, убрала в сторону часть повязок, и Сергей увидел, что рука и правда выглядит удручающе. Здоровой кожи там почти не осталось, все покрывали странные багрово-черные линии, синие и желтые синяки.

– Это пройдет, – пообещал он. – По крайней мере, частично. Синяки полностью заживут, и рука уже не будет так болеть, я говорил об этом с докторами.

– Но что-то останется?

– Останется шрам, тут ты права. Но он будет очень необычный, как… как цветочек!

Янтарные глаза посмотрели на него со взрослой строгостью.

– Не сюсюкайте, вам это не идет. Вы не такой глупый, как они.

– Ты права, прости, – смутился Сергей. Впервые в жизни его отчитывал ребенок – и этот ребенок был прав. – Но шрам и правда будет необычный. Это называется фигура Лихтенберга, их оставляют молнии, могут оставить везде – на дереве, на земле…

– И на людях?

– На людях – большая редкость, и я бы на твоем месте гордился ею.

– Почему это выглядит вот так? – спросила она, рассматривая свою руку.

– На этот вопрос тебе даже медики не ответят, но есть предположение, что мощнейший заряд тока от молнии вредит в первую очередь кровеносным сосудам, травмирует их, и они проявляются на коже – вот как у тебя. Это твоя личная молния, Каштанчик, она будет беречь тебя.

Он впервые назвал ее ласковым прозвищем, о котором рассказывала ее бабушка. Сергей знал, что это вызовет сильную реакцию, и не ошибся.

Если бы в ней осталось хоть что-то наивное, детское и беззащитное, она бы расплакалась. Если бы убийца сломал ее разум, она впала бы в ступор. Но она смотрела на него зло, как маленький хищный зверек, загнанный в угол.

– Не называйте меня так!

– Прости, пожалуйста, но мне сказали, что тебя так зовут все.

– Меня так звала мама, а мамы больше нет. Да и какой я теперь Каштанчик? – Она провела левой рукой по волосам, она вряд ли успела привыкнуть к их серебристой белизне. – Без мамы это все не то. Если вам так проще понять, Каштанчика он убил. Поздравьте его.

– Мы теперь с тобой будем видеться часто, – сообщил Пыреев. – Будем говорить, я буду помогать тебе… я постараюсь помочь. Но мне нужно как-то обращаться к тебе, правда? Так как ты позволишь мне тебя звать?

– Это глупый вопрос. У меня есть имя – его и используйте. Думаю, вы его уже знаете, но если хотите, я скажу. Меня зовут Анна.