Глава 12
Монтегю Джон Друитт

Дмитрий сожалел о том, что сделал, понимал, что это было неправильно. Вместе с тем он с холодной обреченностью реалиста признавал, что ничего не изменил бы, если бы у него был шанс вернуться в прошлое. Он бы все равно выбрал Лидию, предпочел муки совести потере тех воспоминаний, которые она подарила ему. Потому что в самом главном Лидия была права: именно из чувств и воспоминаний соткана настоящая жизнь.

При этом ни он, ни она не собирались ничего менять. Какое там! Мысль о том, что его идеальная, правильная, отлаженная жизнь рухнет, приводила Дмитрия в ужас. Мила подарила ему образцовую семью и двух замечательных детей, они и были для него тем, что зовется зоной комфорта. Он и Лидия никогда не сошлись бы так, как он и Мила, это немыслимо. Лидия была идеальна для Леона – и вместе с тем Дмитрий хотел оставить за собой право видеть ее, быть частью ее жизни, а значит, ему нужно было во что бы то ни стало сохранить семью младшего брата.

Первый шаг к этому сделал сам Леон, когда поверил, что расследование завершено, что даже самый жестокий убийца способен попасться на глупой ошибке. Он вернулся к работе и, кажется, совсем перестал общаться со своей полубезумной подружкой, но Дмитрий не хотел рисковать. Ему нужно было убедиться, что Анна Солари больше никогда не появится в его жизни.

Он не знал ее телефона и не рисковал спрашивать у брата, чтобы не потревожить память о ней. Зато Лидии был известен ее адрес, и Дмитрий воспользовался этим. Он солгал Миле, что его срочно вызвали на работу, и в свой выходной отправился за город.

Дом Анны выглядел именно так, как описывала Лидия: какая-то невнятная развалюха, едва ли пригодная для нормальной жизни. Что ж, это было лишь одним из штрихов к портрету сумасшедшей, которой представлялась ему Анна. Направляясь к ее дому, он ожидал увидеть психопатку с синими волосами.

Дверь открылась до того, как он дошел до крыльца. На пороге стояла молодая женщина, стройная, не вызывающе красивая, как Лидия, но с запоминающимся лицом. Она была одета в строгий черный костюм, несмотря на теплую погоду, носила перчатки из тонкого шелка, а волосы у нее были не синими, а черными. Но больше всего Дмитрия впечатлили ее глаза: чайные, будто сделанные из янтаря, и слишком мудрые для такой молодой женщины.

– Прогуляемся? – предложила она.

– Я…

– Я знаю, кто вы. Вам не понравится мой дом – он вам уже не нравится. Во дворе вам будет проще.

На заднем дворе и правда было уютно. Здесь была установлена кованая мебель: небольшой столик и ажурные стулья с брошенными на них подушками. Вокруг шелестели деревья, пахло полевыми цветами, а нестриженая трава не создавала чувство заброшенности – напротив, она добавляла деревенского уюта.

Анна первой опустилась на стул, закинула ногу за ногу, словно пришла в дорогое кафе на деловую встречу. Она была собранна, улыбалась ему – вежливо, но холодно, и он понятия не имел, о чем она думает.

– Вы знаете, кто я? – на всякий случай уточнил Дмитрий.

– Дмитрий Аграновский, старший брат Леона, – ответила она. – Поверьте, если бы я не знала, кто вы, вы бы меня здесь не встретили.

– В вашем собственном доме?

– Бывает и так. Что привело вас сюда? Да еще втайне от Леона.

– Откуда вы знаете, что втайне? – вконец растерялся Дмитрий.

– Он позвонил бы мне – или вы бы позвонили. Он знает, что я терпеть не могу такие сюрпризы. Но раз звонка не было, он не в курсе. Откуда у вас адрес? От Лидии, полагаю. Мне не слишком нравится, что мой дом превратили в проходной двор, но этого, пожалуй, следовало ожидать после ее крайне эмоционального визита.

Вот теперь Дмитрий понимал, почему она так не нравилась Лидии. Ему она тоже не понравилась, но он никак не мог определить из-за чего: из-за надменности, умения заглянуть в его мысли, несвойственной женщинам уверенности или всего сразу.

– Да, Леон не знает, что я здесь, потому что я приехал поговорить о нем.

– Это понятно.

Понятно ей! Стерва, наверняка стерва…

Но, как бы он ни злился, внешне Дмитрий был так же спокоен, как и она. Он просто не мог позволить какой-то девице вывести его из себя.

– Мне нужно убедиться, что вы прервете с ним всякий контакт.

– Пока поводов для беспокойства нет: мы не общаемся с тех пор, как задержали Михаила Жакова, – указала Анна.

– Вы не спросите, как продвигается расследование?

– Рискну предположить, что по его делу уже найдены доказательства, связывающие его со всеми известными нам преступлениями и еще парочкой неизвестных. Вы ведь не ради Жакова сюда приехали, а ради Леона, давайте сосредоточимся на нем. Почему для вас так важно, чтобы мы больше не общались?

– Потому что ваш мир – это мир серийных убийц, – ответил Дмитрий. – Вы – хороший специалист, признаю и преклоняюсь. Но нельзя стать хорошим специалистом, не погружаясь в это с головой.

– Голову я стараюсь все же держать на поверхности – я брезглива.

– И тем не менее это ваша жизнь, в которой всегда будет место… вот этому. Им – этим существам. Это последнее, что нужно Леону, самая большая угроза для него.

– Так уж и самая большая? – удивленно приподняла брови Анна. – А не вы ли втянули его в это расследование, где с самого начала прослеживалось присутствие маньяка?

– Это другое – Леон должен был остановить его.

– Я, знаете ли, с серийными убийцами тоже на чашку кофе не хожу.

– В вашей жизни их все равно слишком много, – настаивал Дмитрий. – Я привлек Леона к расследованию, потому что это был разовый случай, с которым никто, кроме него, не справился бы.

– Но в итоге Жакова нашли эксперты полиции.

– Это детали, главное, Леон проявил себя, и для него все закончилось. Все, перед ним больше не должно быть напоминаний о таких людях, а вы – это вечное напоминание.

Он наблюдал за ней, следил за жестами, за взглядом и по-прежнему ничего не понимал. Он был старше Анны, это наверняка, и все равно чувствовал себя ребенком, отчитывающимся перед учительницей. Дмитрий подозревал, что она намеренно обставила все именно так.

Когда он закончил, она некоторое время молчала, размышляя о чем-то. Наконец Анна сказала:

– Вы боитесь.

– Что, простите?

– Вы боитесь, это точно, но я не могу понять: Леона или за Леона?

В этой догадке она тоже была права. Это не прибавило Дмитрию симпатии к ней, но показало: с ней можно говорить откровенно. Она поймет то, что другие не поняли бы.

– И то и другое. Я боюсь, что, приблизившись к этим чудовищам, Леон все-таки станет одним из них.

Она не засмеялась, и уже это было неплохим началом.

– «Все-таки»? – только и спросила Анна. – То есть однажды это уже было возможным?

– Это всегда было возможным, это у нас в крови. Наш отец – убийца, который не стал серийным лишь волею случая.

В его памяти для отца был отведен даже не уголок – клетка. Туда Дмитрий спрятал все воспоминания о нем, все счастливые дни, проведенные вместе, все образы высокого, сильного человека, который был для него героем.

В детстве у него не было ни одной причины не любить своего отца. Напротив, он восхищался им: отец был добрым гигантом, человеком сильным и рассудительным, человеком уважаемым. У него всегда было много друзей, к нему тянулись. Он был успешен и зарабатывал много денег. Он был красив и привлекал женщин, но всегда оставался верен своей жене. Он был идеалом!

Но, пожалуй, им сразу следовало догадаться, что идеальных людей не бывает, и чем ярче блеск, тем темнее грязь, скрывающаяся под ним. Дмитрию было шестнадцать лет, а его брату – одиннадцать, когда их отец наконец сорвался.

– Он просто исчез. В один день был, потом уехал, сказал, что вернется, и его не стало. Мать стала дерганой и странной, все вокруг мельтешили. Нас с братом отослали к дальней родне на год. На год! Мы ходили в другую школу, мы там жили, это уже не спишешь на небольшие трудности. А главное, никто не объяснял нам, что происходит. Весь этот год я не видел собственную мать, только говорил с ней по телефону, и каждый раз было слышно, что она плачет. Она не отвечала на мои вопросы и просила позаботиться о Леоне. Потом мы вернулись к ней, но поселились в другом районе. Отца больше не было, его запрещено было даже упоминать – это могло вызвать у нашей матери истерику. Старшим в доме стал я, а она… она начала пить и с тех пор уже не прекращала.

Обычно Дмитрий старался не касаться этих воспоминаний, не опускаться слишком глубоко, однако полностью умолчать о них не мог. Если он хотел, чтобы Анна поняла всю серьезность случившегося и свою опасность для Леона, он должен был сказать ей правду.

– Так мы и жили. Мать старалась не напиваться при нас, сохранять хоть какую-то видимость приличия, но получалось все реже. Именно в пьяном угаре она и рассказала нам, что случилось с отцом.

– И что же? – спросила Анна. Она умела слушать: ей не нужно было кивать или сочувствующе угукать, хватало одного взгляда, чтобы понять, как ей важны его слова. Она, изначально взбесившая его, теперь была ему почти симпатична.

– Он убил. Отправился на охоту – он всегда был увлеченным охотником. Но на этот раз он стрелял не по зверям. Он напал на туристов, семейную пару, разбившую в лесу палатку. Он загонял их, как зверей, мог застрелить сразу, а вместо этого устроил себе развлечение на несколько дней. Он не пощадил ни мужчину, ни женщину. Я до сих пор не знаю, что именно он сделал с ними – и не хочу знать. Но судили его за убийство с особой жестокостью и приговорили к пожизненному. Оттуда он писал матери письма – и она показала их нам. Отец признавался, что он всегда таким был – сколько себя помнил. Ему всегда хотелось убивать, видеть кровь – живую, пульсирующую. Он понимал, что это плохо, и пытался остановиться. Он занялся охотой, чтобы получить право убивать, и на время это помогло – но лишь на время. Ему было недостаточно, он хотел большего. Уезжая на охоту в тот день, он не планировал убить. Но когда он нашел тех людей в лесной чаще, разница между ними и животными просто стерлась. Только когда все было кончено, он до конца понял, что сделал. Он не пытался удрать, он хотел, чтобы полиция его поймала. В письмах матери он признавался, что это был единственный способ остановить его и избежать новых жертв.

С тех пор прошло много лет, но Дмитрий так и не смирился с непередаваемым контрастом между отцом, которого он знал и любил, и тем монстром, которым его отец оказался на самом деле. Они жили рядом с ними – и никто не догадывался, что творится у него в голове! Или в душе? Да, скорее в душе.

Их отец казался нормальным, он был любимым, да он без труда получил лицензию на охотничье ружье! Дмитрий был в ужасе от такой животной способности к маскировке. Отец был хамелеоном, сама природа подарила ему дар становиться кем-то другим, это даже не требовало от него особых усилий.

Когда Дмитрий узнал правду, в его душе навсегда поселился навязчивый страх. Он боялся, что он сам или Леон рано или поздно станут такими, как отец. Да, пока их не тянуло к убийствам и жестокости. Но вдруг это однажды изменится? Кровь – не водица, гены определяют многое.

– Я всегда верил, что ребенок чудовища – это хотя бы наполовину чудовище, – признал Дмитрий. – Мне нужно было, чтобы и во мне, и в Леоне победила человеческая половина, а не то, что в нас от отца.

– Это так не работает, – покачала головой Анна.

– Что?

– Генетика. Да, вы могли что-то унаследовать от отца, но…

– Мне этого достаточно, – прервал Дмитрий. – Это есть в нас. Это всегда будет в нас. Моя задача – сделать так, чтобы оно не проснулось.

– Я понимаю ваше беспокойство, но врожденная социопатия…

– Я приехал сюда не для того, чтобы слушать лекции. Я знаю все, что мне нужно знать. Я рассказал вам о нашем с Леоном прошлом не ради бесплатной консультации. Вы должны понимать, почему вы можете стать катализатором для худшего, что есть в нем. Следить за собой мне проще: я знаю, что я чувствую, я спокойней, но Леон… для него риск всегда был выше.

– Почему?

– Он был у отца любимчиком, – усмехнулся Дмитрий. – Так уж сложилось. Тогда это меня не беспокоило, но… все это знали. Леон был больше похож на отца – и внешне и характером. Я отцу казался сонным и пугливым, а Леон был таким же неугомонным и даже диковатым, как и он сам. Отец проводил с ним больше времени, а главное, брал с собой на охоту. Они могли шататься по лесам много дней, все говорили о чем-то… Я спрашивал Леона о чем, но он утверждает, что не помнит.

– Возможно, он и правда не помнит, детская память пластична.

– А может, не хочет меня беспокоить. Но факт остается фактом: отец влиял на него и видел в нем свое отражение. Моя задача – сделать так, чтобы Леон действительно не стал его отражением.

– Это было актуально, пока Леон оставался ребенком, – отметила Анна.

– Это будет актуальным всегда. Залог нормы – это здоровые условия для жизни. Семья, жена, дети… Хорошая работа. Никакой агрессии, никакого риска! Да, я привлек Леона к расследованию. Пусть использует худшее, что получил от отца, в лучших целях! Я хотел, чтобы он видел, какой вред наносят уроды, подобные нашему отцу, нормальным людям, и никогда не был таким.

– То есть это в вашей системе ценностей допустимо, а мое присутствие в жизни Леона – нет?

– Ваше присутствие – это разговоры о вещах, о которых не нужно даже думать. Это воспоминание о расследовании, которое зашло слишком далеко. И, наконец, это угроза его семейной жизни, которая не позволяет ему опуститься на дно.

Наблюдая за ней, он думал, как отреагировала бы на этот разговор обычная женщина – да та же Лидия! Она бы посмеялась над ним или попыталась оскорбить, она бы злилась на него за то, что он пытается диктовать ей свои условия.

Но Анна Солари не злилась. Умела ли она вообще это делать? Она смотрела на него с таким сочувствием, будто это он нуждался в помощи, а не Леон!

– Вы во многом не правы, – заявила она. – В том числе и в глобальных вещах. Но если я попытаюсь объяснить их вам, вы не будете слушать. Уже сейчас вы по умолчанию настроены на недоверие.

– Потому что я пришел сюда не за объяснениями! – Дмитрий повысил голос. Он не хотел, так получилось. – Простите, вышло резковато. Но и вы должны понять…

– Я все понимаю. Вы любите брата. Только вот любовь не защищает вас от ошибок. Вы вредите ему.

– Я слежу, чтобы он не навредил себе!

– О чем я и говорю: вы не будете меня слушать, – вздохнула Анна. – Хорошо, я пообещаю вам, раз уж вы проделали такой путь и рассказали мне все. Я, кстати, благодарна за этот рассказ, он многое ставит на свои места. А я-то все не понимала почему… Впрочем, ладно, не буду тратить на это ваше время, Дмитрий. Вы ждете обещания? Пожалуйста: я обещаю, что не буду звонить ему, ездить к его дому, пытаться заговорить с ним или его женой. Этого достаточно? Или мне дать торжественную клятву?

– Не нужно клятвы, – смутился Дмитрий. – Что вы, в самом деле? Я вам верю!

Он действительно верил. Он чувствовал, что Анна не лжет ему. Он получил то, ради чего сюда приехал, и должен был гордиться этим легким успехом.

И все же он не мог избавиться от ощущения, что Анна Солари, подчинившись, все равно обвела его вокруг пальца.

Не было чувства завершенности. Раньше оно никогда не подводило Леона: справившись со сложным заданием, он точно знал, что это конец, последняя точка поставлена и дальше уже ничего не будет. А здесь – нет, не так.

Они некрасиво расстались с Анной, и он пока не знал, как это исправить. Для начала ему предстояло разобраться, кто из них был не прав. Все по-прежнему сводилось к Михаилу Жакову – и к этому проклятому Джеку.

Леон делал все, чтобы его жизнь покатилась по накатанной колее. Он вернулся на работу – просто чтобы меньше сидеть дома. Он старался быть приветливым с Лидией, но пока не получалось, его по-прежнему не тянуло к ней. Он повторял себе, что расследование завершено, но в минуты затишья все равно ловил себя на чтении статей о Джеке-потрошителе.

Это было не так страшно, как проверять по десять раз улики против Михаила Жакова. Исследуя прошлое, он вроде как не отрицал, что расследование в настоящем закончилось. Он просто интересуется детективными легендами, что тут такого?

Он проверял, кого считали подозреваемыми больше века назад. Анна сказала верно, их было чертовски много. И такие типажи, как Жаков, тоже встречались – сумасшедшие, ненавидящие женщин и людей, легко попадающие в плен своей собственной ярости. Среди подозреваемых даже был эмигрант из России – врач Михаил Острог. Тезка Жакова, значит… Что, если у него осталась родня здесь? А она, скорее всего, осталась. Получается, Жаков может быть его потомком и нести в себе тот же ген?

– Да ну, бред, – пробормотал Леон себе под нос.

– Что? – удивленно спросил охранник, обходивший территорию загородного дома вместе с ним.

– Ничего, это я о своем…

Еще одним подозреваемым был Монтегю Джон Друитт – молодой человек из обеспеченной семьи, прекрасно образованный, не отличавшийся безумием других подозреваемых. Но это лишь давало дополнительные причины подозревать его: ум в таких делах важнее гнева. Сумасшедшие, убивающие по первой прихоти, не готовятся и не заметают следы – и легендами они тоже не становятся.

А вот Друитт справился бы с такой задачей. Чем не маньяк: обаятельный и очаровательный при людях, согревающийся чужой кровью по ночам. Глядя на него, никто не догадался бы, кто он такой на самом деле. Но Леон знал, что даже самые близкие порой не подозревают о природе серийных убийц… Он так точно не подозревал.

Зато семья Друитта оказалась проницательней. Некоторые его родственники верили, что именно он и был Джеком-потрошителем, и не преминули сообщить об этом полиции. Так это или нет, никто не узнал. Друитт исчез после убийства Мэри Келли, а позже его тело обнаружили в Темзе.

И вот теперь на своей мирной высокооплачиваемой работе, казавшейся такой унылой после событий последних дней, Леон думал о Монтегю Джоне Друитте. Сам он бросился в реку или нет? А если сам, если он действительно был убийцей, то неужели он мог раскаяться, испугаться того, что сделал со своей последней жертвой? Ведь в убийстве Мэри Келли Джек превзошел самого себя. Могло ли это стать нужным толчком, чтобы пробудить в нем искру человечности?

Темза смыла все следы, прошло больше века, никто уже ничего не узнает. Вот только… Друитт был чем-то похож на того «уважаемого человека», которого Анна считала главным подозреваемым – любовника Дианы Жуковой. Возможно, это не совпадения, а просто такая порода людей: они кажутся лучшими, солью земли, но только на первый взгляд. Анна в это верила…

Опять Анна! Он пока не придумал, что делать с памятью о ней. Да он и во всей своей жизни был уже не так уверен, как раньше.

Пока он старался поступить правильно и забыть обо всем, судьба решила проявить свою фирменную иронию. Тот самый подозреваемый, до которого Леон никак не мог добраться, когда это было нужно, сам пришел к нему.

Точнее, не к нему. Клиентом Леона был уважаемый бизнесмен, у которого были связи везде – в политике тоже. Загородное поместье часто посещали высокопоставленные гости, и тогда Леону приходилось налаживать работу двух команд охраны. Но сейчас сложность была даже не в том, чтобы найти общий язык со снобами в дорогих костюмах, а в возможности при всем этом понаблюдать за их подопечным.

Леон не говорил с ним. Но он был близко, и он смотрел: следил за взглядами, за манерой общения с подчиненными. Это давало ему больше, чем прямой разговор, при упоминании Дианы Жуковой ее любовник все равно не был бы честен. А вот оставаясь собой и считая, что за ним не следят, он был любопытен.

Сейчас, когда Леон мог сосредоточиться лишь на слежке, в памяти снова пробивался голос отца.

Теперь, когда он знал об отце гораздо больше, чем тогда, его уроки обретали совсем другой смысл. Леон не хотел к ним прислушиваться – мог ли психопат научить его хоть чему-то хорошему? Но иногда они помогали.

Вот и сейчас он, подготовленный теми уроками, знал, на что смотреть и как увидеть истинную сущность. Политик был властным человеком, жестоким, грубым – да он и не скрывал этого. Он всегда, всю свою жизнь, был богат и привык к тому, что люди – это ресурс или инструмент, но уж никак не ровня ему.

Мог ли он убить Диану? Да, если бы она стала угрозой. Мог ли он убить другую проститутку, которая попыталась шантажировать его? Легко. Но для него это было просто одним из способов достижения цели, причем вряд ли первым. Для начала он попытался бы обойтись малой кровью и просто дать своей любовнице денег. Диана бы их приняла – она была слишком умна и практична, чтобы рисковать. Да и потом, если бы он захотел избавиться от нее, он бы не делал это своими руками.

Ему вообще сложно было сделать что-то одному или остаться в одиночестве – при таком штате прислуги и вечно следящих за ним журналистах. А уж о том, чтобы проводить операцию по пересадке почки, и речи быть не может. Этот человек жесток, но его жестокость на виду, она понятна и проста.

Он не может быть Джеком, Анна ошиблась. Она бы и сама поняла это, если бы встретилась с ним. Получается, убийцей все-таки был Михаил Жаков, нет тут ни ошибки, ни обмана!

«Выдаешь желаемое за действительное, – раздраженно подумал Леон. – Яблоки зеленые, потому что они круглые – тот же принцип. Этот тип – не убийца, но это никак не связанно с Жаковым. Нужно все-таки поговорить с Анной…»

Или лучше не говорить? Дима считал, что это не лучшая идея. Леон был с ним даже согласен – пока. Вот только в глубине души он уже подозревал, что так и не сможет поставить точку, которую считает давно поставленной.

Ему было даже любопытно: сколько он сумеет продержаться без нее?

Было плохо – так, как никогда раньше. Прошлой зимой Каштанчик заболела гриппом, и в те дни ей казалось, что хуже уже не будет. Она тогда была слабенькой, как новорожденный котенок, у нее ломило все тело, она дышать толком не могла. Разве можно даже придумать что-нибудь ужасней?

Оказалось – можно. И придумать, и пережить… По крайней мере, сейчас она была жива, но Каштанчик не бралась сказать, сколько это продлится.

Она помнила, что с ней случилось, помнила ясно, несмотря на жуткую головную боль. Тощий прямо перед ними убил кого-то! Человека, который всего лишь пытался их предупредить, спасти… Потом мама крикнула Каштанчику, что нужно бежать, и Каштанчик честно попыталась. А потом был сильный удар в затылок – и темнота.

Теперь на нее больше не лился холодный дождь, хотя Каштанчик все еще слышала его шум: здесь он был громким и гулким, не удары по земле, а удары по крыше. Они лишь усиливали головокружение и тошноту, ей казалось, что все ее тело болит как одна большая ссадина, а особенно – руки, которые она едва чувствовала.

Ей не хотелось открывать глаза. Хотелось сидеть, плакать и ждать, пока все закончится. Вот только какая-то часть Каштанчика была настолько зла на Тощего, который обманул и ее и маму, что она не поддалась страху. Эта часть давала Каштанчику сил и не позволяла сдаться. Тощий ведь наверняка хочет, чтобы она сидела тут с закрытыми глазами и рыдала! Но так не будет, он не победит, только не в этом.

Открыв глаза, Каштанчик обнаружила, что находится в большом зале. Вокруг было пусто, пол оказался грязным, стены – покрытыми какими-то надписями. Впрочем, рассмотреть все детали она не могла, вокруг было слишком темно, свет шел из единственного окна с выбитыми стеклами, остальные окна были кое-как заколочены досками. Должно быть, Тощий все-таки затащил ее и маму в то ужасное заброшенное здание!

Каштанчик была привязана к стулу, старому, но крепкому. Сидеть на нем было неудобно из-за трещин в досках, так разве Тощего волновало, удобно ей или нет? Он так перетянул ей руки тонкой веревкой, что они сейчас пульсировали болью. Из разбитого окна дул холодный ветер, гроза ревела и выла прямо над ними, и Каштанчику было холодно.

– Мама… – испуганно всхлипнула она.

Но вместо мамы ей ответил Тощий:

– Ха, смотри, проснулась! Я ж говорил, что она крепкая девка!

Его голос звучал иначе, не так, как все эти дни. Раньше Тощий говорил очень мягко, ласково, она была для него «милой девочкой», а вовсе не «крепкой девкой». Хотя стоило ли удивляться этому? Он врал им обо всем, даже о том, что он человек. Ведь на самом деле он – чудовище, которое очень ловко притворяется человеком… Теперь он похитил их, уволок в свое логово – и ее и маму.

Мама тоже была здесь, ее голос прозвучал через мгновение после Тощего.

– Не смотри сюда! Все будет хорошо, малышка, не бойся… Но не смотри сюда!

Голос звучал как-то странно: хрипло, сдавленно, а еще так, будто мама много-много плакала. Но сама Каштанчик была слишком напугана, чтобы разбираться в этом. Несмотря на запрет, она все равно вглядывалась в темноту, стараясь понять, что она скрывает. Мама и Тощий были в дальней части зала, не стояли, а как будто лежали на чем-то и странно копошились, но больше Каштанчик ничего разглядеть не могла.

– Мама! – снова позвала она. Каштанчик уже не могла сдержать слез, ей было все равно, накажут ее или нет. Ей просто хотелось уйти!

– Не смотри! – крикнула мама.

А потом из той части зала послышались странные звуки, и больше мама ей не отвечала.

Каштанчик понятия не имела, что происходит. Эти звуки, шум грозы, боль, все это сбивало ее с толку, и ей казалось, что она попала в другой мир. Из реальности – в страшную сказку, одну из тех, которые мама никак не хотела читать ей на ночь, но Каштанчик, став постарше, читала их сама.

Ей хотелось вырваться из этой сказки. Но как? Просить маму бесполезно, просить Тощего – бесполезно и унизительно. Так что же? Остаться здесь и делать то, что он прикажет? Подчиниться ему – или даже стать его ручным зверьком? Чем больше она думала об этом, тем больше злилась, а злость…

Злость неожиданно оказалась ее подругой – неизвестной, но удивительно преданной и надежной. Злость высушила ее слезы, приглушила боль, наполнила ее худенькое тело силой, а скованное ужасом сознание – решительностью. Каштанчик никогда раньше не думала о смерти, не верила даже, что ее собственная смерть возможна. Ее обязательно защитят или она убежит – она так хорошо бегает!

Но вот ее некому защищать, убежать она не может из-за веревок, а смерть перед ней. Смерть – это Тощий, это чудовище, которое умеет притворяться человеком, но рано или поздно показывает свою истинную сущность. Его секрет в том, что притворяется оно очень хорошо, так, что все те люди, с которыми мама и Тощий общались в эти дни, ни о чем не догадались. Кроме Темного… но Темный мертв. Отныне только Каштанчик и ее мама знают правду.

Поэтому Каштанчик обязана была спастись, вырваться и сбежать отсюда. Если бы она рассказала миру правду, Тощий испугался бы и не посмел тронуть маму! От нее теперь так много зависело… От нее зависело все.

Она должна была выбраться, и она даже знала как. Чуть оправившись, она начала ощупывать веревки, сдерживавшие ее руки. Похоже, Тощий использовал старую веревку, одну из тех, что были развешаны в местных дворах. А эти веревки не очень прочные!

Прошлое лето Каштанчик провела в деревне у бабушки. Тогда она и другие дети решили, что это очень весело: лазать по натянутым веревкам, как маленькие обезьянки. Но выбежала бабушка и оборвала забаву, всем тогда досталось. Она сказала, что с веревками нужно обращаться осторожно, если их дергать и тереть, они станут тонкими и порвутся.

Теперь эти слова всплыли в памяти Каштанчика сами собой. Она не могла дергать веревки, слишком уж плотно они впивались в ее кожу. Но она могла их тереть! Часть веревки прижималась к острой ножке стула, и Каштанчик быстро наловчилась двигать руками так, чтобы веревка терлась, как пила по дереву.

Тощий ничего не замечал. Он был полностью сосредоточен на маме, и Каштанчик не знала, что они делают, не понимала, однако звуки, долетавшие с той стороны, отзывались морозом на ее коже. А еще в воздухе пахло не только морем и грозой, но и почему-то металлом – так пахнут руки, когда долго катаешься на железных качелях. Каштанчик не знала почему.

Она боялась за маму, но это был новый страх, не ослаблявший ее, а придававший ей сил. Все ее мысли, все желания, все усилия были направлены на эту проклятую веревку, от которой сейчас зависело все.

И веревка поддалась! Это произошло настолько неожиданно, что Каштанчик просто застыла с освобожденными руками. Что, правда, что ли? Она свободна? Эта свобода не продлилась бы долго, если бы Тощий заметил, что происходит, однако он по-прежнему смотрел только на маму.

А потом Каштанчик опомнилась и бросилась прочь. Куда-то исчезли и головная боль, и усталость, и тошнота, она была как будто не собой, а маленьким зайчиком, только на этот раз она не играла, она действительно чувствовала себя зверьком, за которым гонится голодный хищник.

Тощий наконец-то заметил, что она сбежала, крикнул что-то, но она не слушала его. Зачем слушать? И так понятно, что ему нужно! Нет, у нее была одна цель: найти дверь, выход из этого кошмара.

Но выхода не было. Из зала она попала в темный коридор, потом – в другой зал. Тут было непонятно, где дверь, а где – пробоина в стене. Каштанчику мешал мусор, обломки кирпичей и битые стекла, а еще мешала темнота, она не представляла, куда бежать.

У Тощего сейчас было огромное преимущество: он знал это место. Он принес с собой фонарик, он мог не бояться ловушек, которые таил в себе мрак. Но Каштанчик все равно не собиралась сдаваться: подруга-злость оказалась сильнее подлого слабого страха, а теперь ей помогала еще и жажда справедливости.

Когда она оказалась перед лестницей, Каштанчик решила, что ей наконец-то повезло, но радость эта была недолгой. Часть лестницы, те самые заветные ступеньки, которые вели вниз, завалило какими-то трубами и металлическими брусьями, даже маленькая худенькая девочка не смогла бы пробраться через них. И не похоже, что все это оказалось здесь случайно… Тощий хотел остановить ее или того, кто осмелился бы прийти ей на помощь! Но так не будет, нет, и чтобы не сдаваться, Каштанчик не замедлилась даже на секунду, она продолжила бежать – вверх.

Она не знала, что находится наверху и что она будет там делать. У нее не было времени думать об этом. Каштанчик была уверена лишь в одном: пока она не останавливается, у нее еще есть шанс спастись. Смерть ее не догонит!

А наверху была крыша. Неровная, полупросевшая, такая хрупкая, что на нее страшно было шагнуть. Здесь все еще шел ледяной дождь, а гул грозы был страшным, как рычание монстра. Но Каштанчик все равно не остановилась, она выбежала на крышу, стараясь найти другую дверь, да хотя бы окно, любой путь, который увел бы ее подальше от Тощего. Он шел за ней – и он этого не скрывал.

– Каштанчик! Ну куда ты выбежала под дождь? Ты только высохла! Вернись сюда, и я отведу тебя к маме!

Он снова был ласковым, но Каштанчик ему больше не верила. Каждое его слово – ложь, можно на него не отвлекаться, если она спасется, то только сама.

Но напрасно она отчаянно вглядывалась в темноту и искала выход. Перед ней была только крыша, которая этой ночью напоминала остров, затерянный в самом кошмарном из миров. По одну сторону Каштанчик видела разъяренное море, по другую – лес, извивающийся под порывами ветра. Город тоже был, и даже близко, но стена дождя скрывала его золотые огни, и казалось, что города больше не существует, как и людей. Не зная, что делать, что вообще можно сделать в такой ловушке, Каштанчик добралась до края крыши, да так там и осталась.

Тощий уже был совсем близко, луч фонаря бил ей по глазам. Ее преследователь больше не спешил, он и так видел, что Каштанчику некуда деться. Мокрая крыша, поросшая мхом, была предательски скользкой, и удержаться на краю Каштанчику удавалось, лишь удерживаясь одной рукой за какую-то ржавую покосившуюся железяку – в прошлом, наверное, антенну. Второй рукой она заслонялась от Тощего… как будто это могло что-то изменить!

– Ну что, идиотка мелкая? – усмехнулся Тощий. – Все, некуда больше бежать? Этими гонками ты себе жизнь не облегчила, уж поверь мне!

Он и правда был зол на нее, очень зол за то, что она заставила его побегать. Каштанчик не представляла, что он собирается делать с ней, но смутно чувствовала, что что-то очень, очень плохое.

Выхода не было. Внизу шелестели какие-то кусты, но и они терялись во тьме, и Каштанчику казалось, что она стоит над бездной. Море, еще недавно такое красивое, бесконечное, как мечта, словно перешло на сторону Тощего. А может, морю было все равно? Оно рычало штормом на любого человека, который рисковал приблизиться к нему. Небо то и дело рассекали огненные трещины молний, белых и фиолетовых. Каштанчик чувствовала себя совсем крохотной перед стихией – и перед чудовищем, медленно приближавшимся к ней. Тощий не спешил, он осторожно проверял крышу перед каждым шагом, чтобы не провалиться. Да и куда ему спешить? Здесь все в его власти! В одной руке он держал фонарик, в другой – нож, с которого дождь смывал что-то темное…

Некуда бежать.

Негде спастись.

Никто не поможет.

Кого она могла позвать сейчас? Маму? Но маме самой нужна помощь. Каштанчик понимала, что мама такого не хотела, она ни в чем не виновата, и все же сейчас, на этой холодной мокрой крыше, она не могла избавиться от чувства обиды. Почему мама не поняла, что перед ними чудовище, раньше? Она позволила ему привести их сюда, и теперь… Теперь – все. Все закончится.

Но если это злая сказка, разве не должно тут быть героев или волшебников? Каштанчик в отчаянии пыталась вспомнить имя хоть одного волшебника, чтобы позвать его и попросить о помощи, но мысли путались и нужных слов не было. Кто тогда остается? Бабушка как-то пыталась научить ее молиться, но мама быстро пресекла это. Мама не верила в Бога – и Каштанчик не верила, потому что она верила в маму. Но вот мама ошиблась, так, может, бабушка была права?

«Боженька, если ты слышишь, если ты вообще есть… Сделай же что-нибудь! – отчаянно подумала она. Тощий приближался, отступать было некуда. – Спаси меня!»

В этот миг она была готова поверить во что угодно, призвать кого угодно, лишь бы существо, приближавшееся к ней, не сумело ее коснуться. Однако ответа не было, было только рокочущее черное небо.

Тощий понимал, что победил. Он был так близко, что вот-вот должен был дотянуться до нее…

А потом мир вздрогнул, и все вокруг поглотил белый свет.