Глава 10
Элизабет Страйд

Даже если бы он все еще был полицейским, ему было бы непросто добраться до такого подозреваемого. Но Леон давно перестал быть следователем, и здесь никакие старые знакомства не могли ему помочь.

Задача казалась ему невозможной, однако он все равно пытался, и на то было три главные причины.

Первая казалась вполне объективной и очень важной. Мало кто знал, кто спонсирует роскошную жизнь Дианы Жуковой. Да практически никто не знал! Она была достаточно умна, чтобы сохранить это в тайне, любовник о таком, естественно, не распространялся, и даже Ольга выяснила случайно – но она бы не стала болтать, в этом Леон не сомневался. Словом, для всего мира Диана была независимой бизнес-леди, которая могла позволить себе что угодно. Однако убийца все равно приравнял ее к проститутке. Как он узнал? Как вообще кто-то мог узнать? При таком раскладе, первым подозреваемым действительно становился любовник или кто-то из его окружения.

Вторая причина была связана с Джеком-потрошителем, но с Анной иначе и быть не могло. Когда Леон спросил у нее, почему ее предполагаемый убийца затих на семь лет, а теперь вот и года выждать не может, она пояснила:

– Потому что для него, возможно, жертва важнее процесса убийства, и это очень большое отличие от Джека. Хотя и про Джека такое говорили.

– В смысле?

– Есть теория, что все это изначально затевалось ради Мэри Джейн Келли, – пояснила Анна. – Его последней жертвы, самой молодой, самой красивой, убитой с самой большой жестокостью. После ее смерти Джек-потрошитель просто исчез. Тогда некоторые исследователи и усмотрели, что другие убийства, возможно, вели к ней с самого начала.

– То есть он как бы тренировался на одних проститутках, чтобы убить другую? Да ну, бред!

– Как знать, в случае с Джеком возможно все. Его предпоследняя жертва, Кэтрин Эддоус, в день смерти назвалась именем Мэри Энн Келли – похоже, согласись. Если убийца узнал об этом, он мог разозлиться.

– Шито белыми нитками, как бы он узнал?

– Узнал бы, если бы работал в полиции, именно там она назвала это имя. Но ты прав, это домысел, да еще и из прошлого. Давай лучше перейдем к домыслам, связанным с настоящим. Представь, что для нашего подозреваемого важно не просто убить жертву, а унизить ее, показать всем, кем она была на самом деле.

– Тогда убийство специально построено так, чтобы приравнять Диану к проститутке, – неохотно согласился Леон. Теория ему отчаянно не нравилась.

– Не просто приравнять, он вроде как сделал их единым целым. Он показал: элитная содержанка есть та же проститутка.

Только это делало бы его откровенным психом… Но в чем-то Анна была права: пока только Диана Жукова и Валентина Суркова были точно и гарантированно связаны друг с другом. Анастасия Поворотова могла быть жертвой того же маньяка, а могла и не быть, это под большим вопросом. Возможно, они имели дело не с серией убийств, а с единственным двойным убийством.

Ну а третьей причиной было то, что других кандидатов на роль Джека все равно не было. Как и предполагал Леон, найденная в лесу машина им ничего не дала – но она и не могла дать. Ее оставили им, она была творением рук убийцы точно так же, как искореженная машина Дианы Жуковой.

Если за этим стоял очень богатый и влиятельный человек, такая тонкая работа легко объяснялась: он просто нанял команду профессионалов, готовых за деньги на все. Но возможно ли это? Не слишком ли рискованно, не слишком ли в духе американских комиксов, а не реальной жизни?

Понять все это наверняка можно было, поговорив с ним, заглянув ему в глаза, однако добраться до него пока не получалось.

Леон перепробовал все и готовился обратиться за помощью к брату, когда Дима, словно почувствовав это, позвонил ему сам.

– Где ты ходишь?!

– А где я должен ходить? – удивился Леон. – Что-то случилось?

Его брат, при всей своей эмоциональности, отлично владел собой. Дима знал, какой ловушкой может стать гнев, и умел подавлять его. Для него это было чуть ли не делом чести.

А теперь он так волновался, что не мог этого скрыть.

– Приезжай ко мне, быстро!

– Дима, что случилось? – повторил Леон.

– Он прислал письмо!

– Похититель?

– Он не просто похититель, он признается в убийствах! Быстро сюда, я сказал!

Такого Леон точно не ожидал – и это не должно было случиться. Но случилось же! Ему отчаянно хотелось взять с собой Анну, рассказать ей о письме, послушать, что она скажет. Однако этой встрече предстояло подождать: он прекрасно знал, что Дима невзлюбил Анну из-за Лидии, и хотя это было непрофессионально и по-детски глупо, их следовало держать на безопасном расстоянии друг от друга.

Когда он добрался до офиса Димы, брат был там один – наматывал круги по тесной комнатушке, чтобы хоть как-то успокоить нервы. Да и во всем здании, обычно тихом, царило оживление, голоса разлетались по его коридорам гулким эхо. А если так, то и до прессы недалеко, если журналисты, конечно, не пронюхали все первыми.

Едва Леон вошел, как Дима протянул ему письмо – не оригинал, естественно. Это была распечатанная на черно-белом принтере фотография настоящего письма, у судмедэкспертов существовала своя круговая порука.

– Где его нашли? – спросил Леон.

– У Ярослава Леско.

– У погибшего таксиста?

– Он был не таксистом, а просто водителем, – уточнил Дима. – Да, у него.

– Дома?

– Там, где и следовало быть письму: в почтовом ящике.

После обнаружения тела Ярослава Леско началась проверка всех его контактов – друзей, знакомых, коллег. И конечно, команда экспертов направилась в его квартиру с обыском. Ярослав жил один, в его однушке не обнаружили ничего подозрительного, а потом кто-то догадался заглянуть в почтовый ящик, и вот там их ждал сюрприз: пухлый конверт, заляпанный кровью.

– Кровь Леско, это уже проверили, – указал Дима. – Но кроме письма, в конверте была прядь волос.

– Полины Чивкиной?

– Мне буквально полчаса назад это окончательно подтвердили.

Письмо было написано на листе офисной бумаги, не самой лучшей, но точно не найденной где-нибудь на помойке. Строки скакали и постоянно съезжали вниз, буквы были неровными. Они писались черным карандашом, который то и дело ломался – слишком уж сильно на него давили, словно автору письма с трудом давался контроль над собственными руками. Однако текст при этом получился грамотным и вполне разборчивым.

«Предупреждения не работают.

Намеки ни к чему не приводят.

Вы не слышите того, что я говорю – и говорю вам уже давно. Каждая мертвая шлюха была посланием к вам, на которое вы не обратили внимания. Так, может, нужно говорить громче? Или взять ту шлюху, что стоит выше других, а потому считается достойной женщиной? Но ведь я делал и это.

Вы остались глухими. Вы сделали шлюху эталоном, а приличие – редкостью. Кто-то должен был ответить за это…»

Письмо было долгим и сложным, но своими рассуждениями о порочной природе женщин оно было не слишком примечательно. Леон не знал серийных убийц так же хорошо, как Анна, однако кое-что он читал. Многие их них предпочитали очернять жертв, оправдывая себя.

Нет, этот опус был ценен кое-чем другим. В нем хватало намеков на смерть Дианы Жуковой, Валентины Сурковой – и многих других! Автор письма давал понять, что они увидели лишь верхушку айсберга. Он не называл имен, даже Полину не упоминал, но сомневаться, что она у него, не приходилось.

Пожалуй, такой наглости и следовало ожидать после чудовищного убийства Тины. Однако Леон не верил, что такое возможно, пока не взял в руки копию письма.

– Ну и что теперь? – только и смог произнести Леон.

– Конец теперь.

– В смысле?

– Жажда славы его и сгубила, – презрительно поморщился Дима. – Как и многих моральных уродов до него! Мне сообщили, что на конверте сохранились отпечатки, пусть и смазанные. С письмом он был осторожен, с конвертом – нет. Он подставил сам себя, и очень скоро он будет схвачен.

Анна Солари не сомневалась, что Джек, которого они ищут, никогда не держал в руках то письмо, которое обнаружила полиция. Теперь оставалось самое сложное: убедить в этом Леона.

– Он играет с вами, – спокойно сказала она. Только за спокойствие она и могла держаться. – А точнее, пытается играть со всеми нами. Но я ему не позволю.

– Он знает об убийствах!

– Джек знает об убийствах. Но это не Джек.

– Это вообще не Джек, – напомнил Леон. – Твоя теория о Джеке-потрошителе стоит не так уж много, ты и сама признаешь, что использовала ее, как костыль, чтобы тебе было проще во всем разобраться. Но у нас тут другой человек!

Прозвучало незаслуженно резко, однако Анна не была обижена. Она понимала, что его гнев питает желание спасти другого человека – разве это плохо?

– Пока эта теория работала, – только и отметила она.

– Но она и сейчас работает! Все ведь знают, что Джек-потрошитель писал письма!

– Не совсем так. Известно, что письма писались в связи с делом Джека-потрошителя. Даже тогда, не будучи легендой, он привлек к себе очень много внимания. Он, неспособность полиции что-то изменить, уязвимость леди ночи и женщин вообще – все наложилось друг на друга и вызвало обратную реакцию в обществе.

Статьи о деле Потрошителя писали все крупные газеты того времени, а значит, информация доходила до тысяч читателей. Это были разные люди, и на каждую сотню обычных горожан наверняка нашелся бы один безумец. К тому же лето закончилось, наступила осень, а сезонное обострение только в шутках и анекдотах кажется смешным. Это опасное время, когда в больных душах просыпается все самое темное – и проявляет себя.

– Письма полиции приходили пачками, – сообщила Анна. – Практически все они были написаны разными людьми. Некоторые были откровенно безумны и не имели никакого отношения к делу. Некоторые умело манипулировали фактами, найденными в газетах. Но были и такие, которые сообщали данные, известные лишь полиции или преступнику.

– Вот! Разве они не указывают на Джека?

– Нет. Они просто подарили истории имя «Джек».

Тот, кто убивал на лондонских улицах, не оставлял следов, не подписывал места преступления и уж точно не терял на них документы. Возможно, он и представлялся своим жертвам – возможно, даже называл свое настоящее имя. Что ему терять? Он знал, что его избранницы не проживут достаточно долго, чтобы передать кому-то это имя.

Нет, Джек-потрошитель родился из письма, наглого, а потом и связанного с кровавым преступлением.

– Это было письмо, ныне известное как «Дорогой начальник». Там стояла эта подпись – а позже, после публикации, она стала условным именем для эталонного серийного убийцы. Но факты указывают на то, что настоящий убийца этого письма не писал. Детективы того времени верили, что это письмо – умная мистификация одного журналиста, созданная при молчаливой поддержке редактора газеты. Ведь «Джек» как имя, как образ, как демон, журналистам был нужен больше, чем полиции. Некоторые до сих пор верят, что никакого серийного убийцы там вообще не было. Были только одиннадцать смертей в определенный промежуток времени, пять из которых приписали одному человеку. Но если того человека не было, что у нас остается? Пять невзрачных убийц, которые не приманили бы газете такую толпу читателей.

– Тебя уносит слишком глубоко в теорию заговора, – заметил Леон.

– Я тоже считаю, что Джек был. Но он не писал писем. Он слишком много сил вложил в то, чтобы остаться незамеченным – а тут он подставился бы сильнее, только если бы вышел на Трафальгарскую площадь, размахивая красным флагом.

– Я читал, что это письмо напрямую связано с одним из убийств.

Читал он… В эпоху Интернета все могут узнать обо всем: поставить себе диагноз, поверить, что разбираются в политических интригах. Он прочитал статью в какой-нибудь энциклопедии и решил, что это – истина, просто замечательно!

Анне было все сложнее сдерживаться, однако она была далека от того, чтобы потерять контроль. Леон просто испортил ей настроение, только и всего. Ее не волновало, что полиция клюнула на подброшенную им наживку. Но Леон? Нет, это уже обидно. Она не могла позволить Джеку управлять им.

– Это письмо связано с так называемым двойным убийством – а точнее, со смертью Элизабет Страйд, третьей жертвы Потрошителя. Вопрос только в том, связано ли оно с самим Потрошителем.

После летних убийств осенний Лондон был встревожен и испуган. Даже у обычных горожан, никак не связанных с ночной жизнью, постепенно развивалась легкая паранойя. С наступлением темноты, которая к концу сентября приходила все раньше, они спешили в свои дома и покрепче запирали двери.

Но проститутки с улиц не исчезли. Да и куда бы они делись, если для многих это было единственным шансом заработать? Они помнили обо всех извращенцах, которые нападали на них годами, о бандах, о грабителе Кожаном Фартуке и, конечно же, загадочном убийце, расправившемся с Мэри Энн Николз и Энни Чэпмен. Но они убеждали себя, что старуха с косой приходит за другими, и все равно выходили на улицы, чаще пьяные, чем трезвые.

Среди этих ночных бабочек в серых лабиринтах Уайтчепела оказались Элизабет Страйд и Кэтрин Эддоус. Они не знали друг друга, они держались по отдельности, у них было мало общего, и вряд ли они могли подумать, что им доведется разделить на двоих сомнительную посмертную славу.

Но именно они были единственными жертвами, убитыми в одну ночь – с разницей меньше часа. Первой нашли тело Элизабет Страйд – с перерезанным горлом и отрезанным ухом. Чуть позже стало известно о гибели другой проститутки, Кэтрин Эддоус, и вот она, в отличие от почти не пострадавшей Страйд, был разделана так же яростно, как предыдущие две жертвы.

Но никто не был найден – и никто не был обвинен.

– Смотри какая история… Убийство Страйд связывают с тем письмом, потому что в нем убийца обещал отрезать дамам уши – и Страйд отрезали ухо, – указала Анна. – Но что, если связь не та, что всем кажется? Что, если не в письме было описано грядущее убийство Страйд, а Страйд убили из-за письма? Ее смерть так заметно отличается от других четырех, что, по правде говоря, я бы на месте детективов того времени решила, что ее убил другой человек, подражатель, копирующий Джека – или норовящий стать Джеком.

– Что значит – отличается? – удивился Леон.

– Ее смерть была похожей, но другой – по сравнению с другими атаками Джека. Убийца перерезал ей горло одним четким глубоким ударом, с остальным было не так. Кроме того, он не тронул ее тело, в нижней части живота не было ни одной раны. Ни до, ни после Страйд Джек-потрошитель так не поступал. А это ухо? Он ушами не интересовался, а тут – прямо по письму! В этом убийстве, при всей его жестокости, не было чудовищности, вот что отличало его от предыдущих охот Джека.

– Ты хочешь сказать, что эту Страйд убил журналист? Да ну, невозможно!

– Теоретически – возможно, ради славы люди и не такое делали. Убийство Страйд было быстрым и лишенным страсти, его вполне мог совершить человек, у которого была практическая цель. Убийство из выгоды – ими полнится криминальная история. Но, может, это был не журналист, а из-за журналиста: кто-то прочитал его письмо и решил притвориться «тем самым». Опять же, помни, про время обострения, это важно, и на такой шаг мог пойти тот, кто раньше этого не сделал бы. И вот представь, что судьба решила проявить злую иронию, и в ночь, когда вышел охотиться подражатель, проявил себя и настоящий Джек. Они были в Уайтчепеле одновременно, но из-за подражателя район наполнился полицией раньше, чем этого ожидал Джек.

Двойное убийство Страйд и Эддоус всегда казалось Анне самой странной частью истории Джека-потрошителя, так до конца и не понятой. Мог ли Джек, настоящий Джек, после того, как его якобы спугнули, через сорок минут напасть снова? Зная, что тело Страйд обнаружено, что его ищут по кварталу, он тем не менее рискнул и набросился на Эддоус. Он, покрытый кровью первой жертвы, сумел обмануть вторую! Нереально, да и не похоже на осторожного, умеющего планировать убийцу. Нет, если и причислять ему пять жертв, то разумнее включить туда Марту Тэбрем, а не Элизабет Страйд.

Леон и сам видел, как много здесь несоответствий, он недостаточно хорошо знал историю Джека, чтобы спорить с Анной и дальше. Поэтому он увел их разговор в другую сторону:

– Может, там все было запутано, может, письмо написал один, а убийство совершил второй, и оба они не были первоначальным Джеком. Но здесь у нас явно псих!

– Психопат, – уточнила Анна.

– Какая разница?

– Разница огромна, поверь мне. Псих бросается на тебя с бейсбольной битой, если ему не понравилось, как ты перестроился на перекрестке. Психопат дружит с тобой месяц, а ты ни о чем не догадываешься, пока он не перережет тебе горло. Он умен, опасен, расчетлив, и от обычного человека он отличается только тем, что не знает раскаяния. У него нет понятных нам эмоций, он не способен к эмпатии. Словом, он выглядит как человек, но он не человек, если тебе это проще понять.

Рассказывая ему правду, Анна старалась сохранять спокойствие, оставаться отстраненной и равнодушной. Но память все равно была склонна играть с ней злые шутки: сердце билось все быстрее, пальцы начинали подрагивать, и ей пришлось спрятать их под столешницу, чтобы он ничего не заметил.

Они снова встретились на ее территории – она не готова была обсуждать такое где-либо еще. Теперь они сидели за столом, установленным во дворе, а за ними со всех сторон наблюдали деревья.

– Хорошо, но мог психопат написать такое письмо? – спросил Леон.

– Просто какой-нибудь психопат? Мог. Тот, за которым все это время охотились мы? Вряд ли.

– Почему?

– Письма пишут два типа серийных убийц. Первые каким-то непостижимым образом сохранили в себе остатки совести. Они уже не могут жить и чувствовать, как мы, но где-то в глубине души они подозревают, что не правы, и им от этого тяжело. Некоторые даже объясняют свои преступления одержимостью, но я не склонна к мистике и не верю в такие аргументы. Основная идея вот в чем: они пишут письма, чтобы быть пойманными. Они бегут, как велят им инстинкты, и все же надеются, что их остановят. Второй тип серийных убийц пишет из-за тщеславия. Они считают себя слишком умными, слишком сильными, а потому неуязвимыми. В письмах они издеваются над полицией точно так же, как над своими жертвами, они обеспечивают себе славу, прижизненную и посмертную.

– Но на этом они и попадаются, когда их ловят?

– А иногда их не ловят, вспомни хотя бы Зодиака.

– Не хочу я всякую дрянь вспоминать, – отмахнулся Леон. – Я хочу знать, к какому типу относится наш маньяк.

– Ни к какому.

Анна сразу заметила это, потому и не смогла поверить, что письмо действительно было написано Джеком. И все же, судя по важным фактам, упомянутым там, он связан с этим. Тогда ей и стало понятно, что он играет со своими преследователями.

– Он отвлекает нас, – пояснила она. – Очень скоро он даст полиции объяснение, как уже дал машину с трупом пропавшего водителя. Он помогает следователям верить, что они сами до всего дошли, а он допустил ошибку. Но это будет его бал, на котором все остальные – гости.

– По-моему, ты приписываешь ему какое-то нечеловеческое коварство!

– Это не коварство, это холодный расчет. Джек – не тот убийца, который будет хвастаться или сражаться за идею. Со смерти Анастасии Поворотовой прошло полгода – и он держался в тени. Мы даже не знаем, были ли у него другие жертвы!

– Но ее тело он бросил на виду, – парировал Леон. – А смерть Валентины Сурковой и вовсе сделал такой, что мимо нее невозможно пройти!

– Зато смерть Дианы он скрыл, хотя на ком преподавать урок, если не на ней: содержанок в нашем мире побольше, чем профессиональных проституток. Он делает то, что доставляет ему удовольствие. Он бросает тела, когда это оставит меньше улик, чем попытка спрятать тело. Он выставляет агонию напоказ не для других, а для себя. Он не будет вести диалоги или монологи о морали, его письмо – это обманка, инструмент, смерть Ярослава Леско – тоже, а может, и само похищение Полины.

Анне все это казалось понятным, все выстраивалось в единую цепь. Однако Леон смотрел на нее так, будто увидел впервые.

– Зачем ты пытаешься все усложнить? – поразися он.

– Затем, что просто тут быть и не может, – терпеливо пояснила Анна. – Не в такой истории, не с таким убийцей. Не верьте этим отпечаткам пальцев, они обманут вас.

– Они могут спасти Полину!

– Не думаю, что это вообще возможно…

Ей не хотелось говорить об этом, а не говорить она не могла, она не хотела лгать, только не Леону. Однако, как она и подозревала, для него это стало последней каплей.

Он терпеть не мог проигрывать, слишком уж это противоречило его природе. Но если с обычным поражением он еще мог смириться, то с тем, что невинную жизнь отняли прямо у него под носом, – нет.

– Я надеялся, что ты сможешь помочь, – вздохнул он. – Но если ты намерена все отрицать, мне проще справиться самому.

– Да я не хочу все отрицать, я просто умоляю тебя подумать и не верить объяснению, которое тебе дали!

– Я хочу спасти Полину. И я сделаю это – с тобой или без тебя.

Он поднялся со стула и направился к машине. Анна не винила его – но и остановить не пыталась. Она сказала ему все, что хотела, она не знала другого способа объяснить ему, что он покорно идет туда, куда его направило чудовище.

Ей оставалось лишь дождаться, пока он все поймет сам.

Тощий и раньше-то не отличался скромностью, а теперь, после своей неожиданной победы над Темным, он и вовсе чувствовал себя героем. Мама ловила каждое его слово и смотрела на него широко распахнутыми глазами. Наверное, она имела на это право, да и он – тоже. Но Каштанчика не покидало ощущение, что что-то здесь не так.

Она с нетерпением ждала конца этой поездки. Скоро они отправятся домой, и этот тип навсегда останется в прошлом – не он первый, не он последний. Да, Каштанчику было жаль расставаться с морем, но она была готова пойти на эту жертву, лишь бы никогда больше не видеть Тощего. А море… Разве оно куда-нибудь денется? Оно будет здесь и терпеливо дождется, пока Каштанчик станет достаточно взрослой, чтобы приезжать сюда самостоятельно, без вечно влюбленной в кого-то мамы и всяких там скользких типов.

Тощий тоже знал, что дата отъезда приближалась. Он проводил с ними намного больше времени, чем раньше, и Каштанчик догадывалась о причинах: когда они уедут, кто же будет обожать этого дрыща так, как мама?

Некоторые его идеи были не так уж плохи. Он показывал им дикие пляжи, водил их в лес и в горы, благодаря ему им не приходилось тесниться на грязном песке вместе с другими туристами. Но если бы Каштанчику дали волю, она предпочла бы остаться там, в толпе, в жаре, но подальше от него.

Ей не нравились его слова, его липкие взгляды, его шуточки – хотя она даже не до конца понимала их смысл. Но когда она однажды опрометчиво попыталась пожаловаться на все это маме, то получила вполне предсказуемый выговор.

– Ты хоть понимаешь, что он особенный? Нет, ничего ты не понимаешь, только о себе и думаешь!

– Чем же он особенный? – удивлялась Каштанчик.

– Тем, что по-настоящему любит меня! Все не закончится здесь, понимаешь? Он найдет меня в нашем городе, он переедет туда, и мы снова будем вместе. Так что привыкай, он в нашей жизни надолго!

В этом Каштанчик сильно сомневалась. Все мамины обожатели обещали что-нибудь подобное. И что, это хоть раз сбылось? А в этом случае и не должно было сбываться, слишком уж ей не нравился Тощий. Провести с таким всю жизнь, назвать его папой – это же какой-то кошмар!

Иногда у него появлялись совсем уж дурацкие идеи, и от одной из них Каштанчик страдала сегодня. Еще до заката начал накрапывать мелкий противный дождь, а где-то вдалеке над морем рокотала гроза. Нормальные люди закрывали окна и двери, а Тощему вздумалось не просто прогуляться, а показать маме какое-то там особенное место. Ночью! Он что-то ворковал про нереально красивый свет луны, а Каштанчик только презрительно закатывала глаза. Ну какая луна, если все небо затянуто тучами и идет дождь?

Но мама давно уже ни в чем ему не отказывала, и они втроем пошли на побережье. У них был зонтик, один на троих, который Тощий любезно отдал своим спутницам. Только это не помогло, из-за сильного ветра, предвещавшего грозу, Каштанчик очень быстро промокла до нитки и замерзла. Она злилась на Тощего, маму и весь белый свет.

А вот мама не злилась ни на кого. Она смотрела на Тощего с обожанием и ни разу не обернулась на дочь, которую чуть ли не силой волокла за собой. Возможно, она и рада была бы оставить ее дома, но после нападения Темного она на такое не решалась. Вот и приходилось Каштанчику становиться невольной свидетельницей того, что она в жизни видеть не хотела.

Где-то совсем близко играла музыка, и Каштанчик ненадолго оживилась, решив, что Тощий ведет их на какой-то карнавал. Но нет, это оказалась обычная дискотека, полная каких-то пьяниц и полуголых девиц. К счастью, там они задерживаться не стали… А может, не к счастью? Когда Каштанчик увидела, куда они направляются, ей стало не по себе.

Перед ними на холме у самого моря возвышалось здание, светлое, но откровенно заброшенное. Вокруг него все заросло деревьями, высокой травой и пышными кустами. Его стены были покрыты трещинами и кривыми надписями, целых окон не осталось, забор тут больше напоминал груду металлолома. Да, когда-то оно было очень красивым и даже напоминало сказочный замок. Но такой ночью, как эта, перед ними была плохая сказка! Черное небо, дождь, высокие волны и дом с битыми окнами – все это оставляло у Каштанчика гнетущее впечатление.

– Я хочу уйти! – жалобно сказала она.

Тощий наконец перестал виться вокруг мамы и посмотрел на нее. В ночной темноте его глаза казались черными и как будто пустыми.

– Не нужно бояться, маленькая.

– Это и правда было так срочно? – извиняющимся голосом спросила мама. – Может, лучше было прийти сюда завтра, когда не будет дождя?

– Но что плохого в дожде? – рассмеялся Тощий. – В нем своя романтика! Сейчас укроемся внутри, будете слышать только его мелодию!

– Что это вообще такое? – Каштанчик опасливо покосилась на массивное здание.

– Это бывший санаторий, но он ничей – уже много лет ничей.

– Не бывает ничьих зданий!

– Все-то ты знаешь! – улыбнулся Тощий, но эта улыбка была совсем не доброй. – Эх, дети, мне бы вашу уверенность в мире… Это удивительное место. Здесь растут самые красивые цветы, здесь все по-другому. Город отсюда очень хорошо видно, слышишь, даже музыка с пляжа доносится? Но в городе об этом месте не помнят, и мы тут совсем одни. Разве не чудесно?

– Не вижу в этом ничего чудесного!

– Давайте уже укроемся внутри, – вмешалась мама, украдкой пригрозив Каштанчику пальцем. – Кажется, гроза все ближе, и мне бы не хотелось встречать ее под деревьями!

– И то правда, – согласился Тощий.

Однако попасть на территорию бывшего санатория, где якобы росли самые красивые цветы, оказалось не так просто. Забор, проржавевший и потерявший форму, все еще исправно стоял на страже «ничьей» территории. Каштанчику он казался бесконечно высоким – до самого неба! Да еще и грязным таким, как будто скользким, ей не хотелось до него дотрагиваться. Да и потом, не видела она на той стороне никаких цветов, зачем туда лезть?

– Я сейчас найду, где нам войти, а вы ждите здесь, – велел Тощий.

Он побежал вдоль забора, высматривая подходящую лазейку. Он-то, пожалуй, мог бы перелезть где угодно – Каштанчик не раз убеждалась, что он ловкий. Но ему отчаянно хотелось затащить туда их.

Небо над морем полыхнуло белым – молнии разрастались, они казались драконами, готовыми броситься на берег и схватить первого, кто попадется в их когти. Каштанчик, испуганная, прижалась к матери и пискнула:

– Хочу домой!

– Не вредничай.

– Но мне здесь страшно!

– Да, это не самая удачная его идея, – согласилась мама. – Лучше бы он мне все рассказал, а то – сюрприз, сюрприз… Но он ведь для нас старается! Он нас любит, поэтому подыграй ему.

– Я не хочу ему подыгрывать, он ужасный, пойдем домой!

– Что за капризы? Успокойся, ты уже большая! И никуда мы не уйдем, гроза будет очень страшная, я даже предупреждение по телевизору видела. Ее нужно переждать внутри. Да не бойся ты, город близко, глупышка. Чего здесь бояться?

Причины для страха нашлись очень быстро. Каштанчик была уверена, что они здесь одни, но ошиблась. Темный вырвался из леса, скользнул к ним неслышной тенью, замер прямо перед ними – тут даже мама невольно вскрикнула. Зонтика у него не было, и ливень хлестал по нему ледяными струями, но его это совсем не беспокоило. Она казался таким же страшным и непонятным, как и раньше.

После той драки во дворе Каштанчик больше его не видела. Единственным достижением Тощего она считала то, что он отпугнул этого мерзкого типа. А Темный вернулся – и сейчас он был прямо перед ними, здесь, где никто не мог им помочь!

Мама тоже поняла это, она постаралась закрыть Каштанчика собой, хотя это было наивно – он бы добрался до них обеих, если бы захотел. Вот только Темный не спешил нападать. Присмотревшись к нему внимательней, Каштанчик обнаружила, что он кажется… испуганным?

– Вы должны уйти! – крикнул он.

– Кто вы такой и почему преследуете нас?! – спросила мама.

Но Темный будто не услышал ее.

– Вы должны уйти отсюда, сейчас же! Он уже начал… Последний шаг! Это у него последняя стадия… Я пытался предупредить вас пораньше, но он не позволял мне приближаться…

– Кто вы вообще такой?

– Я единственный, кто его знает! Я знаю о нем все… Он сделал то же самое с моей сестрой! Летом, но у другого моря… Он всегда нападает так! Привязывает к себе, заставляет полюбить, а когда все готово – уничтожает!

– Вы несете какой-то бред!

Первое волнение прошло, Темный успокоился. Его все еще трясло от холода и нервного перевозбуждения, но он уже пытался взять себя в руки.

– Послушайте… Человек, который привел вас сюда, – убийца. Я не знаю, что он вам наплел, но это ложь. Он выбирает такие места, где никто не услышит ваших криков!

– Вы сумасшедший!

– Если не хотите спасти себя – подумайте о дочери! – настаивал Темный. И, глядя в его глаза, Каштанчик сомневалась, что он действительно сумасшедший.

А вот мама была настроена решительно.

– Оставьте нас в покое!

– Я пытаюсь спасти вам жизнь! Он не даст вам уйти отсюда, люди далеко, вам не помогут! Он действует идеально, я пытался привлечь полицию, но у меня нет доказательств… Он все уничтожает! Он умен, но я не дам ему убить вас, как он убил мою сестру!

– Мы никуда с вами не пойдем!

– Если не хотите сами спасти свою жизнь, я заставлю вас выжить!

Он потянулся к маме, намереваясь схватить ее за руку так, как она держала за руку Каштанчика, но коснуться ее не смог. Темный крикнул, странно дернулся, потом – еще и еще, словно его били судороги. Его взгляд переметнулся на Каштанчика, отчаянный, полный ужаса и боли, а потом стал каким-то застывшим, будто и вовсе неживым.

Он начал заваливаться вперед, и мама испуганно отскочила в сторону, позволив ему упасть в грязь, лицом вниз. Они увидели спину Темного – и две раны с расползающимися вокруг них пятнами крови. Из третьей раны все еще торчал нож, оборвавший его жизнь.

А над телом стоял Тощий, небрежно вытиравший руки носовым платком. Он не пытался забрать нож – зачем? У него за поясом Каштанчик видела еще два.

Это был тот человек, который все эти дни оставался рядом с ними, но, вместе с тем, другой. Его осанка, его поднятая голова, его холодное лицо – все изменилось. Как будто в кожу Тощего влез кто-то другой, гораздо более опасный! А его глаза… Каштанчик никогда не видела у него таких глаз: злых, почти звериных, полных ненависти, но не к ней и маме, а ко всему на свете.

Хотя нет, один раз она все же видела эти глаза – в день, когда он дрался с Темным во дворе. Вот тогда он не смог сдержать себя, показал, что скрывается у него внутри, но только на секунду. Потом он услышал, что к ним спешат люди, и снова нацепил маску дружелюбного дурачка. Каштанчик была единственной, кто заметил это, но ей не хватило ни опыта, ни знаний, чтобы понять, кто перед ней.

Да она и сейчас не знала – хотя все маски были сброшены. Она лишь четко поняла, что чудовища – это не всегда те огромные хищные звери, которыми их описывают в сказках. Иногда чудовища ничем не отличаются от людей, и это худшие из них.

Тощий ухмыльнулся, глядя то на Каштанчика, то на маму, замершую от ужаса – на нее попали брызги крови Темного.

– Что ж, девочки… Пора нам с вами прогуляться в сказочный замок. Ведь приближается гроза!