Часть восьмая.

Как всегда и бывает после целительной прочистки анального дристалища едкими и суровыми словами монарха, в замке наступил определенный порядок и нирвана. Рыцари больше не носились разрозненными группами по внутреннему двору, а заняли обширное поле за воротами, где расстелили свои шатры. Честный люд спокойно вздохнул и принялся с удвоенной силой стаскивать в цитадель припасы, заготавливать камни и кипящую смолу, которую поднимали на крепостные стены в больших почерневших котлах. Даже сиятельный герцог Блядская рожа не нервировал своим присутствием и оскалом хорька отдельных вельмож. Ну а великий магистр, носящий длинное и неудобное имя – Великий магистр Роже Филипп Антуан Пьер-Мари де ла Круа Шон Пу и из-за чего его просто называли великим магистром меча, явился в тронный зал и сообщил королеве о том, что все готово к встрече, которая состоится завтра под белым флагом добра и невинности. В настроении близящейся нервотрепки замок и отошел ко сну, а утром, лишь только взошло солнце, трубачи на стенах всполошили всех спящих диким воем своих труб по приказу королевы.

Сама королева, облачившись в белое платье и укрыв прекрасное лицо тончайшей вуалью, села на приготовленную ей лошадь тоже белого цвета и в сопровождении великого магистра, зевающей Софи, светлейшего герцога де Кант-Куи, страдающего тихим метеоризмом после бобовой каши, господина кастеляна Жори, забавно семенящего ножками в седле, и, собственно, меня, направилась на цветущий луг за воротами замка. Там проворные слуги уже возвели шатер с двумя флагами Франции и Испании, поставили круглый стол, стулья и приготовились к встрече.

Не успели мы рассесться за столом, причем мне, как острослову Её милости, места не нашлось, посему я сел на маленький табурет позади королевы и принялся строить рожи светлейшему хорьку-говнокраду. Отвлекся я лишь тогда, когда лицо и дряблые щеки герцога де Кант-Куи покраснели от гнева, а в шатер вступила сама испанская королева вместе со своими ближайшими советниками. Но не она явилась причиной моей одышки, бешеного стука сердца и слез, застывших в уголках глаз. По левую руку, за спиной королевы, я увидел Джессику, дочку мельника. Она, без стеснения раскрыв прелестный рот, лицезрела меня похожим взглядом.

- Изабелла, - сказала испанская королева, задрав подбородок. Я облизнул пересохшие губы и, оторвав, наконец, взгляд от Джессики, посмотрел на владычицу Испании. Её нельзя было назвать красивой. Лицо было округлым, глаза впалыми и маленькими, губы тонкими и постоянно извивались, как дождевые черви, а подбородком можно было бы крошить камень, если бы кто-нибудь додумался использовать лицо испанки в качестве долота. Но фигурка у нее была вполне ничего, хоть и все прелести были скрыты под корсетом и простым охотничьим костюмом, украшенным золотой вязью.

- Маргарита, - холодно сказала Её милость, смерив гостью таким взглядом, словно перед ней чумная псина с язвами на сиськах. – Не ожидала тебя увидеть так скоро и так дерзко, сестра моя.

- Ой, выбрось ты свой вычурный политес в отхожую яму, - не слишком тактично ответила испанка, без спроса занимая стул напротив Её милости. – Разве не получала ты нашего письма, что делаешь теперь такие круглые глаза, полыхающие льдом?

- Никакого письма я не получала, - ответила Её милость, ничуть не выдав волнения или гнева. Я снова ей залюбовался, а переведя взгляд на Джессику, заметил на лице былой подруги маску ревности.

- И не называла в ответном письме меня «Вдовствующей пяздой»? – пытливо спросила Маргарита.

- Нет. И слов таких не знаю.

- И не насмехалась над делами прежних дней?

- Уволь, сестра, - поморщилась Её милость, постучав аккуратными ноготками по столу. – Не я пришла к тебе в страну с мечами, копьями и смердящим войском, заметь.

- Замечу.

- Еще не отошла я от скорби по владыке сердца моего, а ты, как волчица, набросилась на мои оголенные нервы и беззащитные земли.

- Как волчица? Прекрасное сравнение, Изабелла, - прошептала испанка, изменившись в лице и став похожей на проклятую цыганку, что детей из чужих домов воруют и своих русалов бородатых в ответ подсовывают.

- Ты знаешь, чужда я пустой лести, - ответила Её милость, сжав губы. Затем, чуть помедлив, отдала новый приказ. – Покиньте нас. Хочу наедине поговорить я со своей сестрой, хоть яд она так сильно источает, который заставляет слезиться глаза. Софи останься. И ты, Матье, раз клятву дал.

- Раз так. Покиньте нас, милорды. Останься Джессика, совет твой будет нужен мне попозже, - сказала Маргарита и, дождавшись, когда все выйдут, встала из-за стола и налила себе вина из большого хрустального графина. Чуть подержав его на языке, она колко усмехнулась и внимательно посмотрела на меня. – Смотрю я, твой слуга уже готов ко мне переметнуться. Моя служанка взяла в плен его сердечко.

- А вот и нет, миледи, - ответил я. – Смотрю я лишь и все запоминаю, чтоб Её милости потом пересказать мельчайшие детали в ярком цвете.

- Мельчайшие детали? – подняла бровь испанка.

- Как округло ваше лицо и тяжелы мешки под глазами, как робкий прыщ ищет дорогу сквозь миллиарды миль подкожного сала.

- Довольно, Матье, - велела моя королева, не сдержав улыбки. Джессика тоже улыбнулась. Знакомой мне улыбкой, по которой я так отчаянно скучал.

- Вели выпороть его за дерзость, - буркнула Маргарита, трогая пальцем еле видимый прыщик над верхней губой. – Вот так ты со своей сестрою поступаешь? Фигляра и паяца натравила, что перейдя на личности, ударил прямо в сердце.

- Он не фигляр. И не паяц. Мой юный паж, что острым языком мою же хмурь снимает. Оставь его и к делу перейди. Зачем ты перешла границу?

- За оскорбления твои, за спесь, что на лице твоем сияет. За то, что наш отец тебя любил сильнее. За то, что смотришь наглым взглядом ледяным на земли испанские, себе их под крыло принять желая.

- Твои слова пусты. От них воняет гнилью волчьей, - посуровела моя королева. – Я вижу, ищешь ты причину. Иного нет в тебе. Совсем. Ни состраданья, ни любви.

- Смотри, сестра. Смотри, как бы не пожалеть тебе за то, что ты сказала, - воинственно надулась испанка. – И ни фигляр тебя не сможет защитить, ни рыцари твои, что перед золотом одним колени преклоняют. Довольно. Хватит оскорблений. Даю тебе три дня на то, чтоб извиниться и на коленях в лагерь приползти. А также требую я Аквитанию себе.

- Ответ мой будет «нет». Не вижу я вины своей, в чем обвинить меня желаешь, - сказала Её милость, но Маргарита, достав из кармана смятое письмо, молча бросила его на стол.

- Вина твоя вся здесь, - сказала она. – Бумага стерпит все, но я бумагой не являюсь. Прощай же бывшая сестра, умрешь из-за своей гордыни.

- Я смерти не боюсь, - холодно ответила моя королева. – Куда страшней предателя родни язык.

- Остановите же смертоубийство, - вклинился я, вставая между двумя разъяренным женщинами, и удивленно отпрянул, когда мне в карман резко скользнула ручка Джессики, сделавшей вид, что ничего не произошло.

- Паяц разумнее тебя, - бросила Маргарита выходя из шатра.

- Паяц сильнее меня любит, - тихо ответила Её милость, когда испанка удалилась. А я услышал в её голосе грусть. Другую. Безнадежную грусть человека, которого предал родной человек. Она повернулась ко мне и украдкой вытерла слезинку. – Забери бумагу, Матье, и сожги. Негоже обидам былым здесь валяться. Нет, нет. Остроты оставь при себе.

Сиятельный герцог Шарль де Кант-Куи натужно скалился, кричал и надувал дряблые щеки, на которые забыл нанести румяна. Он потрясал зажатой в руке бумажкой и призывал всех присутствующих к активным действиям против оборзевших испанцев, посмевших оскорбить Её милость. Сама королева молча сидела на троне, подперев голову рукой и задумчиво смотрела за попытками сиятельного герцога Блядская рожа прыгнуть выше головы, в попытках привлечь внимание к своим словам.

- Бросьте, милорд, - сказал я нетерпеливо, устав от криков лысого гомункула с колючей бородой. – Сейчас вы лопнете и жиром своим забрызгаете ценный мрамор. Уж пожалейте тех, кто будет сало ваше руками оттирать.

- Испанцы ведут себя, как блудливые звери, - тонко воскликнул он, проигнорировав мои слова. В уголках его бледных губ белела пена бешенства, а глаза покраснели от натуги и грозили залить белок красным. – Они оскорбили Её милость. Перешли границу. Взяли в плен наших разведчиков. И обрюхатили всех женщин из Сорочьего Яйца.

- Не то ли это место, где женщины уродливы, коварны и распутны, а цель их жизни – заиметь ублюдка любой ценой? – уточнил великий магистр и улыбнулся. – Теперь же там наверняка довольны все. А через девять месяцев от воя младенцев все звери сойдут с ума. Услуга это, а не насилие над слабым.

- Отличная шутка, милорд, - съязвил светлейший герцог. – Сорочье яйцо лишь начало. А на пути у испанцев, насколько я знаю, ваш фамильный замок стоит. И видится мне, что дочери ваши в самом соку в это время.

- Не смейте, сиятельный герцог, - покраснел магистр. – Не смейте детей сюда приплетать. Где ублюдки, а где знать?

- Ублюдки здесь сидят, вестимо, - кисло ответил я, смерив магистра расстроенным взглядом и улыбнулся, когда моей головы коснулась рука королевы. Тотчас все затихли и с замиранием сердца обратили лица к ней. Только герцог Блядская рожа бурлил животом, перепив слишком много вина в процессе.

- Шарль прав, - тихо сказала она, опустив светлейший титул светлейшего герцога и заставив того зарумяниться от удовольствия, как уд дурака, который голую сиську увидел и забрызгал бесовской малафьей грязные стены. – Испанцы искали причину и её нашли. Не важно, кто оскорбил королеву, важно, что она ждала этот формальный повод. И она его получила. Войны не миновать. Вопрос времени, милорды. У нас три дня, как испанцы двинутся вперед. Как быстро сможете собрать войска?

- Лишь часть из пяти тысяч есть, - ответил светлейший герцог, сахарно улыбнувшись. – Остальные подойдут к замку в теченье недели.

- Три сотни моих их задержат на день, - мрачно ответил магистр, скривив горгулье лицо, словно ему на мошонку кипятка плеснули. – Прошу лишь о милости, чтоб дочерей из замка забрать.

- Милостиво позволяю, - кивнула королева, внимательно смотря на светлейшего герцога всех хорей, который от радости онемел, что Её милость прислушалась к его словам. Великий магистр поклонился и вышел из зала. Слухи ходили, что страшнее его дочерей не сыскать во всей Франции, а те, кто их видел, сразу становились недоумками и пускали слюни, утрачивая разум. Естественно я обрадовался, что увижу воочию тех, о ком судачат, но мои мысли были лишь о том, что сунула мне в карман Джессика. Согласно этикету я не мог прятать руки в карман при Её милости, и теперь я считал мгновенья, как нас отпустят восвояси. Королева обвела всех усталым взглядом и кивнула. – Вы свободны, милорды. Жду вас здесь завтра, как солнце коснется стен замка.

И вышла, оставив после себя печаль и тишину.

- Ты опоздал, - сказала Джессика, когда я, с трудом протиснувшись сквозь прутья решетки отхожей трубы, быстрыми скачками унесся в сторону леса, где и нашел её. Повзрослевшую и все такую же красивую. – И ты воняешь.

- Когда служишь королеве, то всегда должен находиться рядом с ней. А иначе с тебя кожу снимут за непочтительность и польют её теплой уриной. Вот и меня полили, чтобы не выделялся, - ответил я, скрестив руки на груди и напуская на себя свирепый вид. Но Джессика рассмеялась и, подойдя ближе, резко влепила мне пощечину, после чего нахмурилась, сжав губы. – За что, вероломная ты шаболда?

- За то, что опоздал, - сказала она, с трудом сдерживая гнев и слезы. – За то, что не отвечал на мои письма, брюхатый сивояй. За то, что даже весточки мне не послал за эти годы. Я думала, ты мертв, гниешь в могиле с бубоном чумным на щеке.

- Какие письма? Я не знал, куда ты делась, - на меня резко накатила грусть, и я присел на поваленное дерево. Джессика, чуть подумав, присела рядом. Вроде близко, и в то же время непостижимо далеко от меня. – Куда мне было воронов-то отсылать? Ты не оставила мне ни единой подсказки. Теперь щека болит, и слишком гадко на душе.

- С отцом отправились мы в далекую Испанию, ибо хворь его от старых мест брала и гнев на тебя был сильным. А по приезду запер меня в доме и запретил мне все под страхом наказания. Ни книг, ни прогулок, ни друзей, - ответила она, вздохнув. – Как только добралась я до курьера, когда он меня за дрожжами на рынок послал, так сразу тебе отправила письмо. И так и не дождалась ответа.

- Вестимо, что не дождалась, - буркнул я. – Меня спустя неделю рыцарю продали, как раба. И стал я его оруженосцем. Вот и скитался по всей Франции, попутно обижаясь на тебя.

- Дурак.

- Змея чернявая, в обличье девы сладкой.

- Ты должен был надеяться и ждать.

- О, женщины. Всегда бредова ваша логика, как и её узел, что между ног храните, - фыркнул я, заставив Джессику рассмеяться. Но я еще дулся на неё. И щека болела. Она придвинулась ко мне ближе и осторожно взяла за руку.

- Я каждый день смотрела на дорогу, - сказала она. – Письмо ответное ждала. Любую весть. Но дождалась лишь пыль и вонь орущих мулов.

- А я проклятья посылал твоему отцу, - честно сказал я. – Каждую ночь желал, чтобы его Джулиус отсох, и ему нечего было бы душить. Желал, чтоб аспиды его искусали за жопу и умер он в корчах, за то, что тебя у меня забрал. Желал, чтобы жернов ему на ногу упал и раздробил бы ему все кости, калекой сделав.

- И ты ни разу не молился? – удивилась она, перебив меня.

- Молился однажды. Молил о счастье для тебя, дурная баба, - я потер щеку и невесело усмехнулся. – Ну а потом у нас с Богом как-то не заладилось. Но сейчас вижу, что не зря все было. И сиятельный граф, похоже, был Небом мне послан, чтобы я тебя в итоге нашел.

- А где твой сиятельный граф? И почему ты королеве служишь?

- Долгая история, - ответил я. - А как у тебя вышло на службу к испанке устроиться?

- Долгая история. Я скучала, Матье, - сказала она, прикасаясь к моей щеке.

- И я скучал, Джессика, - сказал я. Щека болела. Но уже не так сильно.

Мы сидели, как в старые времена, в лесу возле Песькиного Вымени. Сидели и болтали, держась за руки, смотрели на Луну, скорбно смотрящую на нас в ответ сверху. Делились мыслями и молчали. Молчала Джессика, слабо проводя своими пальцами по моей ладони. Молчал я, украдкой вдыхая запах её волос. И снова были разговоры. И снова было молчание.

- Это не рука Её милости, - сказал я, рассматривая письмо, которое швырнула королева Маргарита на стол. – Похоже, конечно, но нет. Завитушки не там стоят и духи королевы не так пахнут.

- Откуда ты знаешь? – тихо спросила Джессика, а мне почудилась угроза в её голосе. Словно кто-то занес над моей мужественностью острый топор. Опустится он или нет, зависело от ответа.

- Я при королеве недолго, но знаю, как она пишет, - ответил я. Топор исчез, но его холодный блеск все еще присутствовал, хоть и незримо. – Подделка это, несомненно. Не станет благородная дама называть свою благородную сестру «отвратительной фолликулярной сукой» и «отвисшим придатком лепрозных мудей».

- Уверен?

- Истинно так. Её милость, даже в крайнем гневе, говеху смрадом величает. А тут явно кто-то слишком возвышенный поработал, - кивнул я, изучая письмо, сплошь состоящее из отборной ругани в адрес испанской королевы. – И это в ответ пришло? А что было в том письме, что твоя королева послала?

- Мелочь. Просила она встречи, дабы забыть былые обиды, но получив это послание, ядом преисполнилась и велела войско собирать, - сказала Джессика, задумчиво смотря на письмо.

- Не удивительно тогда, - сказал я. – Но Её милость откажется письмо это читать. Я дважды пытался его ей подсунуть, но она обругала меня и плетью по спине дала.

- Больно было?

- Не то чтобы очень. Скорее обидно. Теперь же вижу, что потребно ей увидеть его. И с сестрой наедине все споры решить, - Джессика покачала головой, а я с ней согласился. – Истинно так. Трудно это будет сделать, но это единственный выход.

- Действует тут великое зло, Матье.

- Ну, это ты лиха хватила, красавица, - улыбнулся я. – Герцог Блядская рожа на великое зло не тянет. Скорее низкое зло без мудей. Ну, или с мудями, но покрытыми гангреной. Как по мне, он просто мерзопакостный свинорылый клоп, сосущий у Её милости кровь. Великое Зло не задрачивается глупыми отравлениями. Ему подавай закуску побольше.

- Вижу я, что поднаторел ты в ругательствах отборных, - улыбнулась она.

- У меня был хороший учитель, - Джессика покраснела и тут же переменила маску, на нечто грустное и задумчивое.

- Они – марионетки в руках Зла. Зло дергает их за ниточки и заставляет тоже зло творить, - сказала она, наконец. – Давно бы уже помирились и ездили с подарками друг к другу.

- Так и есть. И надобно им самим это увидеть и принять.

- Но как это сделать? – спросила Джессика, заглядывая мне в глаза.

- Есть один отчаянный план, - сказал я, вытаскивая из кармана два пузырька, данным мне лукавым духом.