Глава 8
Белая армия
Андрей решил ехать на рынок. Есть цель, и теперь время тянуть ни к чему. Заскочил на ходу в трамвай. Народу много, да в тесноте не в обиде. И только соскочив на ходу у Сухаревской площади, понял свою ошибку. Солдатский «сидор» следовало держать в руке, а не за спиной на лямке. В «сидоре» зиял ровный разрез. В таких местах, в толчее, воры орудуют нагло. Отошел в сторонку, развязал горловину, с облегчением перевел дух. Золотые монеты в тряпице были на месте. Не успел вор до них добраться или не понял, что это такое. Они в виде четырех столбиков были сложены, весят изрядно, больше двух с половиной кило. Золото – металл тяжелый.
Золотые монеты времен Николая II были нескольких номиналов – пятнадцать, десять, семь с половиной и пять рублей. Достоинством в десять рублей назывались «империалом», а в пять – «полуимпериалом». Андрей обменивал в банках бумажные деньги только на «империалы». Но и они оказались двух видов. Одни, выпущенные в период с 1895 по 1897 год, имели вес 12,9 г (на реборде надпись «вес чистаго золота 2 золотника 69,36 долей»). С 1898 по 1911 год выпускали весом поменьше, 8,6 г. На гурте (раннее название реборды, надпись «вес чистаго золота 1 золотник 78,24 долей»). Последний золотой империал был выпущен в 1911 году.
Для Андрея наука. Нельзя вести себя беспечно. Запросто мог остаться без накоплений. Что тогда? Золото рассовал по карманам брюк. Из вещмешка украли коробочку с отличной опасной золингеновской бритвой. Такая сейчас – редкость. Но предупреждала Мария Антоновна – не бриться, выглядеть неопрятно.
Рынок был огромен. После революции Сухаревка превратилась в одну из самых лютых толкучек. Продавалось и покупалось здесь все: продукты, драгоценности, вещи, одежда, оружие, документы.
Что хорошо, брюки от морской формы черные, вполне сойдут за цивильные. И не сапоги на ногах, а ботинки. Рубашку купил, причем немного поношенную. Новые вещи подозрение вызовут. Еще пиджак чесучовый, в полоску мелкую, такие любили носить приказчики в торговых лавках. На голову картуз, как у квалифицированного рабочего, скажем, токаря. Что самое смешное, его китель и шинель тут же и купили. Качества добротного и ношены мало.
Перед незапланированной продажей все карманы обшарил: не осталось ли чего?
Вместо порезанного сидора другой купил, потертый изрядно. Содержимое переложил, свой выкинуть собрался, да женщина выпросила:
– Сударь, он вам не нужен?
– Так его порезали.
– А я заштопаю и продам.
Тут же, на Сухаревке, наелся в столовой. Гороховый суп, картофельное пюре с селедкой, чай и хлеб. По тем временам – царский обед. Сейчас бы вздремнуть, устал за последние дни, толком не спал несколько ночей. Все гостиницы заняты – переехавшим правительством, разными комитетами, штабами партий. В первой половине 1918 года большевики еще играли в демократию, многие партии имели свои легальные штаб-квартиры. Например, в Москве жил теоретик и идейный вдохновитель анархистов князь Петр Кропоткин. Немного позже, 30 августа 1918 года, в Петрограде студент-эсер убивает председателя Петроградской ЧК М. Урицкого за его жестокость. В этот же день эсерка Фанни Каплан стреляет в Ленина после митинга, тяжело его ранит. Советская власть на белый террор отвечает красным. Уже 4 сентября отдан приказ о заложниках. А 5 сентября издан Декрет СНК о красном терроре. Кровь безвинных полилась рекой.
Потому, переодевшись в переулке, направился на трамвай, что шел к Нижегородскому вокзалу. Ныне он называется Курским, поезда с него идут на юг – Дон, Кубань. Народу на вокзале полно, толком присесть некуда. Зато поезда ходят, как узнал Андрей. Не по расписанию, как придется. А сейчас на путях два эшелона. Один, у перрона, из пассажирских вагонов, на втором пути из теплушек. Влезть удалось с превеликим трудом в тамбур пассажирского вагона. Все плацкарты и коридор заняты. Но лучше ехать в тамбуре, чем на крыше. Андрей побаивался, что может уснуть и свалиться. И в тамбуре ветер не дует. Простояв около получаса, состав дернулся, громыхнул сцепкой, поехал. На выходных стрелках вагоны раскачивало. Пассажиры как-то обустраиваться стали, кое-кому из коридора удалось сесть на полку. Двое из тамбура прошли в коридор, стало немного свободнее.
Андрей даже присел в углу, положив под себя сидор. Из-под двери дуло. Но все же он ехал, а не сидел в Москве. Ему еще повезло, что не задержал патруль революционных солдат. Обычно такие проверки кончались плохо. Он уже придремывать начал, как его толкнули в бок. Открыл глаза, перед ним проводник в железнодорожной форме.
– Гражданин хороший, билетик имеется?
На положительный ответ проводник не надеялся. Да и не видел Андрей ни у кого билетов в руках, отдавали деньги.
– Сколько?
– Это смотря куда едете.
– В Курск, – ляпнул Андрей.
– Пятьдесят рублей.
За Москвой первая крупная станция Серпухов, потом, после Оки, уже Тула. Но до нее почти двести километров. Андрей деньги отдал, проводник сказал:
– Трое до Тулы едут. Как выйдут, в коридоре место будет, переберешься.
Все же в коридоре не так дует, как из двери тамбура. В Серпухове ночью короткая остановка, несколько человек попытались с перрона влезть в вагон, да не получилось дверь открыть. Потом поезд то шел, то стоял на маленьких разъездах. В Тулу прибыли под утро. Стояли в городе оружейников почти четыре часа, меняли паровоз. Трое пассажиров сошло, как и говорил проводник. Андрей в коридор вагона пробился через чемоданы и узлы. Все же лучше плохо ехать, чем хорошо идти. Поезд дернулся, паровоз окутался паром, вокзал «поплыл» назад за оконным стеклом. В вагоне прохладно и душно. Большинство спит, вымотавшись в столице. За день с многочисленными остановками добрались до Орла. Здесь еще сошли несколько пассажиров, и Андрею удалось сесть на боковую полку. Уже хорошо, можно опереться спиной. Снова смена паровоза. Андрей прикинул мысленно маршрут. Такими темпами до Ростова он будет добираться десять дней. Выходит, просчитался он с харчами. Даже если их растягивать, хватит на неделю.
Ну еще день-два можно продержаться, поголодать. Но потом хочешь не хочешь, а поезд покидать придется. И так уже килограмма три-четыре сбросил, хотя стройным, подтянутым был. Куда худеть? Скоро брюки сваливаться будут, и так держатся на ремне. Радовало, что чем дальше от Москвы, тем теплее становилось.
На перронах небольших станций и разъездов появились торговки с солеными огурцами, жареными семечками, махоркой в кульках из газет. Посущественнее чего-нибудь хотелось – хлеба, пирожков, картошки. Да не торговали. То ли распродали уже, то ли придерживали. Новый урожай не скоро, на съестное цены поднимутся.
Постояли в Змиевке, потом в Глазуновке. Поезд прогромыхал по мосту. Попутчик выглянул в окно.
– Через Оку проехали, Поныри скоро.
Название станции напомнило Андрею о Великой Отечественной войне, о боях на Курской дуге, на ее северном фасе. Прильнул к окну, когда еще представится возможность поглядеть на эти Поныри, на местность, где шли танковые бои. Но сумерки, еще не темно, но уже за сотню метров видно плохо. Впрочем, поездка не экскурсионная. Поезд сбавил ход, противно завизжали тормозные колодки, и эшелон, втянувшись на станцию, остановился. К частым остановкам по поводу и без уже привыкли. Но минут через десять хлопнул револьверный выстрел, потом два винтовочных. На перроне суета, крики. Кто-то из тамбура крикнул:
– Солдатня! По вагонам офицеров высматривают.
Высматривали и выводили не только офицеров, но и людей дворянского звания, а зачастую и просто богатых. У них отбирали ценности. Грабеж прикрывался лозунгами «Экспроприация экспроприаторов!». Кто подчинялся силе, молча отдавал саквояжи, тех выгоняли. Сопротивлявшихся выводили и расстреливали за вокзалом. Далеко не все изъятые ценности шли в комитеты бедноты для покупки провизии, много ценностей прилипало к рукам революционных масс.
Андрей приник к окну. На перроне лежал убитый офицер в длинной, до пят, кавалерийской шинели. О! Дело плохо, надо срочно покидать поезд. Солдатня цивильной одеждой не обманывалась, всех молодых мужчин выводила и проверяла. Андрей, как и другие пассажиры поезда, еще не знал, что вышел Декрет СНК о всеобщей мобилизации в Рабоче-крестьянскую Красную Армию. И всех мужчин, кого выловили в поезде, насильно выводили, мобилизовывали, усердно исполняя декрет. Страна в опасности! На юге белая армия, на севере страны – английские солдаты, на востоке – японцы, американцы, французы. По всей стране мятежи – в Ярославле, в Тверской области, Тамбове и Пензе. К тому же немцы, заняв Украину, нарушили границы, установленные по Брестскому миру, и вошли в Ростов, заняв перед тем с боем Таганрог. А еще немцы не препятствовали отряду полковника Дроздова в три тысячи штыков пройти через Ростов и уйти в донскую столицу – Новочеркасск. Сам Ростов до 26 декабря 1918 года оккупировала двадцатая германская дивизия.
Андрею неспокойно было. Через окно видел, как на перрон выводили мужчин, причем большая часть их была в цивильной одежде. Если начнут обыскивать, золотишко отберут. А отдавать заработанное потом и кровью Андрей не хотел, для него сейчас и в будущем это возможность хотя бы выжить, купить продукты. Справка от Марии Нестерович – защита слабая. Мужчины в вагоне тоже забеспокоились. Часть из них пробиралась в дальний тамбур, двое опустили окно, выходящее на другую сторону от перрона, спустились туда. Судя по выправке, из офицеров или юнкеров старших курсов. Андрей решил последовать их примеру. Выбрался, повисел на руках, спрыгнул. Сразу осмотрелся, достал из кармана пистолет. Слева закричали:
– Стой!
И тут же бабахнул выстрел. Видимо, только что покинувшая вагон пара мужчин нарвалась на оцепление. Андрей решил уходить вправо, а как кончатся кусты, убегать от состава. Старался не топать, не шуметь. Впереди голоса. Женский умоляет:
– Забирайте саквояжи, только отпустите, ради бога. А!
И звук удара, потом истошный крик, звук падения тела. Не нравилось Андрею, когда обижают слабых – детей, стариков, женщин. Ему бы самому опасаться, да подкрадываться стал, прижавшись к вагону. Двое солдат с винтовками, примкнутыми штыками. У их ног лежит женщина, на земле саквояж. Еще одну женщину обыскивает солдат.
– Ух ты, фигуристая какая!
– Да брось ты ее лапать, Егор. Ценности ищи – деньги, цацки.
Женщина не сдержалась, влепила солдату пощечину.
– Скотина!
Солдат отшатнулся, сорвал с плеча винтовку, взял на изготовку. Еще секунда, и он нанесет удар штыком. Андрей вскинул пистолет. Прицела и мушки в наступившей темноте не видно, навел на фигуру, нажал спуск. Вспышка ослепила. Тут же перевел пистолет на второго солдата, еще раз выстрелил. Даже если ранил, то всерьез, калибр у Кольта такой, что при ранениях болевой шок наступает. После выстрелов секундная тишина, потом из-за вагонов команда:
– Савельев, бери троих и на ту сторону эшелона, разберись!
Надо бежать. Андрей схватил женщину за локоть.
– Надо бежать, если хотите остаться в живых.
– Мама!
Женщина упала перед убитой на колени. А уже слышен топот солдат по перрону. Когда переберутся сюда, увидят своих убитых собратьев и разбираться не будут, в лучшем случае пристрелят Андрея и девушку, в худшем – перед смертью попытают. После революции, после отлучения церкви, когда большевики стали науськивать одну часть народа на другую, во многих вселился воистину дьявол. Убивали женщин и детей, грабили, пытали, насиловали. Все самое темное, страшное, что есть в душе, выползло наружу во всей своей отвратительности. Да и могло ли быть по-другому, если Ленин призывал:
«Расстреливайте как можно больше!»
И он же позже приказал применить против бунтующих крестьян Тамбовской губернии боевые отравляющие вещества.
Андрей сунул пистолет в карман. Правой рукой подхватил женщину за локоть, левой схватил саквояж. Коли одну из женщин за него убили, там могло быть что-то ценное, и бросать его на поживу солдатне Андрей не собирался. Он побежал, буквально влача за собой женщину. Сначала она спотыкалась, оглядывалась назад. Андрей отвернул от состава в сторону. Сзади раздался нестройный залп трех винтовок. Одна из пуль ударила в ствол дерева совсем рядом. Похоже, это отрезвило девушку, она побежала сама, выпростав свою руку из хватки Андрея. Бежали минут десять-пятнадцать. В какой-то момент женщина стала задыхаться, отставать. Андрей остановился. Надо дать ей передохнуть. Она что-то хотела спросить, но Андрей ладонью прикрыл рот:
– Тс!
В темноте толком ничего не видно, надо послушать – не топают ли преследователи. Видимо, убоялись. Темно, а у убежавшего есть оружие, вон подтверждение – два трупа. Ограничились залпом, преследовать не стали. Немного отдышавшись, пошли уже шагом. Андрей направлялся на восток, судя по звездам. На запад нельзя, там «зеленые» и еще бог знает какие, там же Махно со своей бандой разгуливает. А он ни белых, ни красных не любит и даже лозунг выдвинул: «Бей белых, пока не покраснеют, бей красных, пока не побелеют». Да и немцы на Украине хозяйничают, Донбасс заняли, а этот угольный район от Курска недалеко. Так что лучше на восток. Верст через пять женщина сказала:
– Не могу больше, надо передохнуть.
А голос какой-то знакомый, вроде раньше слышал, но давно. Боясь ошибиться, спросил:
– Вас не Анастасия звать?
– Да.
Причем растерянно. Потом вскрик:
– Андрей?
– Он самый.
Женщина бросилась на шею, обняла. Саквояж выпал из руки Андрея на землю. Вот уж кого встретить здесь он не ожидал.
– Ты как здесь?
Торопясь, перескакивая с события на событие, Анастасия поведала, что папу убили осенью прошлого года прямо у дома. Кто? Неизвестно. Зиму пережили кое-как. Печи топить нечем, в доме холодно. Продавали ценное или меняли на продукты. Потом мама решила, что надо ехать на юг. Там дальняя родня в Екатеринодаре, там зимы не такие холодные, да и посытнее. Собрали все, что имело ценность, в саквояж и на поезд. Развязку драмы Андрей видел.
– Андрюша, а ты как?
– Воевал, в последнее время на Балтике. Теперь на юг пробираюсь. На Дон или Кубань, мне все едино. Хочу в Добровольческую армию вступить, воевать с большевиками.
– Андрей! Умоляю – не ходи. Давай найдем дом, будем жить вместе. Рано или поздно все успокоится. Работать будем.
– Работать? Я могу только летать на аэроплане или воевать, я офицер. Ты не забыла?
– Не забыла. Я знаю французский и итальянский, устроюсь учителем.
– Настя! Открой глаза! Кому нужен сейчас твой французский? И долго еще не нужен будет. К власти пришли люди кровожадные, беспощадные. Народу сказки рассказывают. Вроде «Землю – крестьянам, заводы – рабочим!». Дураки поверили, легковерный у нас народ. Утопят Россию в крови, а таким, как мы, места в ней не будет. В тюрьмы посадят или расстреляют.
– Ну что ты говоришь?! В чем наша вина?
– Ты в том лишь виноват, что хочется мне есть, – словами из басни ответил Андрей. – Нас ненавидят как класс. Голубая кровь, образование, у некоторых – богатство. Этого достаточно для доказательства вины и наказания. Впрочем, здесь не место для дискуссий.
Пошли. Через время Настя спросила:
– Ты женат?
– Не встретил такую, как ты.
– Мама отговаривала, прими Господь ее душу. Авиатор, да еще военный. Погибнет, ты останешься вдовой, да с детьми.
– Да, я так и понял тогда, в Питере. А ты?
– И я замуж не вышла. Начал ко мне один чиновник свататься, да не нравился он мне, на двадцать лет старше, чванливый и глупый.
– Зря ты маму послушала. Глядишь – жизнь у обоих по-другому сложилась бы.
– Нет. Я верю, что все происходящее предначертано свыше. Господь посылает испытания.
– Половина народа от веры отвернулась, церкви рушат, кресты сбивают, в священников плюют, а то и расстреливают.
– Так другая-то половина не разуверилась!
Андрей промолчал. Женщин разубедить невозможно, логики они не понимают. Да и зачем? Сейчас первый вопрос на повестке – где бы пристроиться хоть на сутки, отдохнуть, поесть. А потом – где найти белых? Пусть это будет Добровольческая армия или отряд полковника Дроздова, да хоть казаки Краснова. Когда большевики прошлись по казачьим станицам да постреляли многих, побеспредельничали, многие оставшиеся в живых новую власть возненавидели. Если Каледин казаков поднять на борьбу не смог, то к Краснову целыми станицами и хуторами записывались. А у каждого справного казака строевая лошадь, сабля, пика и винтовка. И бою обучен, и в бою смел, такого готовить не надо. К тому же злой на «красных» за расстрелянную родню.
Места здесь степные, и чем дальше на восток, тем реже населенные пункты. Андрей шагал равномерно, в армии служить – к переходам и маршам не привыкать. А Настя явно устала, начала спотыкаться, шаги поменьше делала. Пришлось привал устраивать. Уселась, потом заплакала горько. Андрей не утешал, пусть горе выплачет, все же мать потеряла. Да и знал по опыту, если начнешь утешать, жалеть, хуже будет. Тогда плач в рыдания перейдет, потом истерика начнется и не дай бог, еще и обморок. Время и место неподходящие. Но не бросать же ее? Понемногу успокоилась Настя, слезы утерла.
– Отныне сирота я. Признает ли родня, не ведаю. Да и живы ли? Такое кровопролитие идет – ужас просто!
– Да, брат на брата, отец на сына. Как помешались.
– Не зря в Писании сказано: «И пойдет брат на брата…».
Андрей поморщился. При чем здесь Библия? Кабы не большевики, так и не было бы ничего. Вместе с Антантой бы одержали победу над Тройственным союзом, получили репарации, на которые модернизировали промышленность, как это получилось у Франции и Англии.
– Успокоилась? Вставай, пошли.
– Я устала. Далеко еще идти?
– У меня нет карты, я не знаю. Рано или поздно будет дорога, выйдем к какому-нибудь селу или деревне. Лишь бы там не было большевиков.
Андрей помог женщине подняться, поднял саквояж.
– В саквояже-то хоть что-нибудь стоящее? Или дамская мелочовка, которую выбросить не жаль.
– Чужими вещами разбрасываться легко. Для меня – ценные.
– У тебя хоть документы, деньги есть?
Настя как-то подозрительно на Андрея посмотрела. Заподозрила в покушении на грабеж? Если бы хотел ограбить, давно бы отобрал, а сопротивляться вздумала – рукоятью пистолета по голове. Но не сделал же, тогда почему подозрения? Не хочет отвечать – ее дело.
Как светать начало, впереди увидели село. Настя обрадовалась, шаг прибавила.
– Не торопись, лучше присядь, отдохни.
Послушалась, присела у кустов. Андрей к селу присматриваться стал. Деревенские жители рано встают, с восходом солнца. Скотину накормить-напоить надо, да другими делами заняться – огородом, да забор подправить, да всегда что-то найдется в своем доме. На единственной сельской улице посторонних, при оружии, в форме, не видно, как и лошадей. Не менее получаса наблюдал. Из села в их сторону лошаденка с подводой, дед с вожжами на передке восседает. Андрей дождался, к подводе вышел.
– Доброе утро. Не подскажете, как село называется?
– Доброе. Ефросимовка село уж много лет.
– А чужаки в селе есть? Белые или красные?
– Никого, только свои.
– Беженцы мы. Не подскажете, где можно комнату снять, да со столованием.
– Да ко мне и можно. По левой руке четвертая изба. Бабу мою Агафьей звать. Скажете, дед Пантелей велел приветить.
Видимо, села не коснулась волна беженцев. Основные события разворачивались в городах и на станциях на железной дороге. Да и военные действия тоже. Например, в «Ледяном походе» на Кубани большевики задействовали бронепоезда, действовавшие довольно эффективно, сильно осложнившие жизнь Добровольческой армии. До сел и деревень политическая борьба доходила с запозданием.
Добрались до указанного дома, вошли во двор. Размеренная сельская жизнь, как будто империя жива и нет никакой войны. Куры роются в пыли, поросята хрюкают, мычит корова. Как-то сразу напряжение последних суток отпустило, нет чувства опасности. На крыльцо вышла пожилая женщина, Андрей ей слова мужа передал.
– Есть комната, проходите, посмотрите. Конечно, не как в городе, удобства во дворе.
Комната небольшая, одна широкая кровать с толстой периной, большими подушками. Видимо, Андрея с Настей приняли за семейную пару. Настя смолчала. Андрей о еде заговорил.
– Вареники с творогом есть будете?
– Конечно.
Бабка Агафья стала на стол собирать. Вареники в горшочке, крынка густой сметаны, хлеб круглый, деревенский, бутыль мутноватого самогона. А еще сала порезала соленого да с мясными прожилками.
– Сидайте, угощайтесь!
У Андрея при виде такого богатства на столе голодные спазмы в желудке. Налил себе самогона граненый маленький лафитник. Настю спросил:
– Будешь?
Кивнула Настя. Бабка Агафья вышла по хозяйству управиться. Андрей лафитник поднял.
– За нас! За встречу, за то, чтобы выжили!
Выпил, хлебом занюхал, кусок сала в рот кинул. Ядреный самогон, градусов семьдесят, аж дыхание перехватывает. Настя лафитник в рот опрокинула по примеру Андрея. Видимо, – самогон раньше не пила. Закашлялась, из глаз слезы текут, ртом воздух хватает. Кое-как в себя пришла.
– Ты зачем пила-то? Самогон крепкий, не вино и не водка.
– Я вообще раньше, кроме шампанского, не пробовала ничего.
– Ты ешь, а то опьянеешь.
Набросились на еду. Вилок не было, ели ложками. Вареники вкусные, с домашним творогом, да сметаны вволю. Горшочек опустел быстро.
– Ой, голова поплыла!
Настя попробовала встать, покачнулась. Андрей ее поддержал, в комнату повел. Настя села на кровать и на спину упала. Андрей расшнуровал ботиночки на ее ногах, уложил. Сам разулся, у изголовья поставил саквояж Насти и свой тощий сидор. Рядом с девушкой лег и вырубился сразу, как провалился. Женское тело рядом никаких мыслей не пробудило. Одно желание – выспаться. Через какое-то время к нему Настя прижалась, да не потому, что соблазнить хотела, а замерзла. В деревнях печь топили с утра, для приготовления пищи, а ближе к вечеру в избе прохладно становилось. Беспробудно спали до вечера. Как стемнело, в комнату дед заглянул, деликатно покашлял:
– Пора на ужин вставать, а то остынет все.
Снова за стол уселись, уже в компании с хозяевами. Жаренная картошка на шкварках, молоко парное с хлебом.
– Завтра с утра курочку зарублю, мясная похлебка будет, – пообещал дед.
После ужина Андрей протянул хозяину пятьдесят рублей.
– Это аванс.
– Так много же!
– Можно мы несколько дней поживем?
– А хоть все лето. Вам отдых, нам прибыток.
Добрые хозяева оказались и чистоплотные. Впрочем, в деревнях жизнь неспешная, злых людей мало.
А потом снова в постель, уже раздевшись. Днем-то спали в одежде, устали оба. На этот раз Андрей проявил инициативу. Впрочем, Настя и не думала сопротивляться. К удивлению Андрея, оказалась девственницей.
Утром Андрей проснулся от какой-то возни рядом. Открыл глаза, а Настя сидит на стуле в одной рубашке и держит в руках тряпицу в виде колбаски, в которой часть золотых монет.
– Андрей, прости! Я хотела тебе брюки почистить, а в карманах что-то тяжелое.
– Золото. Все жалование обращал в золотые империалы.
– О! Можно избу в деревне купить.
– Можно, но не нужно. Идет самая настоящая война, Гражданская. И что завтра с нами будет, не знает никто. Белые придут – хорошо, а красные – плохо. Отдохнем и на юг подадимся. На Дон, на Кубань, в Крым. Куда угодно, лишь бы определенность была. Тебе у твоей родни придется немного побыть, пока я воевать буду.
– Не навоевался еще? Четыре года с немцами, теперь со своими.
– Какие они свои? Свои не вешают и не расстреливают. Прости, что за больное задеваю. Маму твою кто убил? За саквояж! Чем он лучше бандита? И это представитель большевиков! Ненавижу!
Видимо, во взгляде его было что-то пугающее, Настя поежилась.
– А если я родню не найду? – спросила женщина.
– Тогда отправлю в Крым. С деньгами можно и там устроиться, переждать лихое время.
Ему надо было обнадежить Настю. Сам-то он прекрасно знал, чем кончится Гражданская война. Белые займут Крым, фактически неприступным сделают Перекоп. Но генералы учились в академиях, на решениях правильных, просчитанных. А красные ворвутся в Крым через Сиваш. Подсказать бы попозже командирам, да кто слушать будет?
Настя слушала внимательно, не упуская ни одного слова. Отныне жизнь и судьба ее были связаны неразрывно с Андреем. Андрей говорил уверенно, и женщина его словам верила. В принципе его слова были правильными, белых выбили из Крыма через три года, срок большой.
Андрей не спеша почистил пистолет. Для него как человека военного было важно содержать оружие в чистоте и смазанным. А еще зарядил магазин. Жаль, что емкость его маловата, всего шесть патронов. Про себя решил – и завтрашний день отдохнут. Еще мыслишка была – попросить бабку Агафью каравай хлеба им с Настей на дорогу испечь. Хлеб – он всему голова, с ним с голоду не помрешь. Настя в комнату влетела.
– Андрей, там деда Пантелея какой-то красный под конвоем ведет.
Подхватился Андрей.
– Будь здесь, из комнаты не выходи.
А сам из избы выскочил и к забору. Плетенный из ивы забор по грудь высотой, чтобы чужая скотина не забрела да свои куры со двора не ушли. Голову осторожно за забор свесил. Точно! Деда к избе ведет какой-то мужик в армейской форме без погон, а на левой половине груди красный бант приколот. Форма что у белых, что у красных одинаковая, царских времен. У белых погоны на плечах и галуны на рукавах, красные погоны ненавидят как символ царизма, у них знак – красный бант, немного позже красная звезда с серпом и молотом на фуражках или буденовке.
И ведет красноармеец деда к избе. Андрей на другую сторону улицы посмотрел. Нигде больше красноармейцев не видно, коней тоже. Стало быть, одиночка, какой-нибудь председатель комбеда или ревкома. Андрей от забора отбежал, встал за распахнутую дверь на крыльце. Скрипнула калитка, послышались дедовы шаркающие шаги и тяжелая поступь красноармейца. Надсадно застонали ступеньки. Дед в сени вошел, за ним красноармеец.
– Чего встал? Шагай! Где постояльцы-то?
– Да какие постояльцы, Иван? Отродясь не было, напраслину возводят.
Видимо, кто-то из соседей стуканул в комбед. В избе стрелять не стоит, выстрел услышат. Но и деда бросать на расправу не стоит. Стараясь ступать тихо, Андрей вышел из-за двери, потом широкий шаг, и он нанес удар рукоятью Кольта по темени. Рухнул на пол красный. Андрей из его кобуры вытащил потертый Наган. Дед смотрел на Андрея испуганно.
– Ты что натворил, ирод?
– Не убил. А вот он бы нас в расход пустил.
– Теперь-то с ним что делать?
– Тряпку дай, которую не жалко, и веревку.
– Подожди, ты чего, повесить его хочешь?
– Руки связать, чтобы не распускал.
Дед сходил в сарай, принес что просили. Андрей руки за спину красному завел, связал, потом тряпку в рот затолкал. А то начнет вопить, как очнется, только соседей всполошит.
М-да, не получилось завтра отдохнуть, харчами разжиться.
– Деда, продай, сколько можешь, хлеба, да еще чего съестного. По темноте уйдем мы, чтобы на тебя беду не навлечь.
– А с этим как же?
– Я его с собой уведу, он тебе более не навредит.
– Ох, лихо-то какое!
Андрей прошел в комнату к Насте.
– Как стемнеет, уходить будем, готовься.
А что готовить, если всего груза у нее саквояж? Дед кусок сала принес, четвертинку хлебного каравая и две сушеные рыбины.
– Все, что есть, не взыщи.
Андрей дал ему сотенную. За постой, за еду. Жалко деда, он добр к беженцам был, и еще неизвестно, как потом все повернется.
Андрей лежавшего без сознания мужика в комнату отволок. Не лежать же ему в горнице? Не приведи Господь, кто-нибудь в гости придет. Дед предложил:
– Давайте каши поедим, бабка пшенку сварила, с салом. Кулеш называется. Все сытнее шагать будет.
У Насти аппетит пропал, вяло ложкой в оловянной миске ковырялась.
– Ешь! – приказал Андрей. – Еще неизвестно, когда горячего поесть придется.
Бабка Агафья сидела молча, испугана была. Экие страсти в их избе произошли! Как стемнело, дед предложил:
– Может, лошадку запрягу и Ивана вывезем?
– Соседи поинтересуются, – куда на ночь поехал. Нет уж, мы сами. Уйдем задами. А кто спрашивать будет, так не было никого, и Иван этот к тебе не заходил. Стой на своем твердо.
Вздохнул дед. Страшное время настало, бесовщина. В соседнем селе красные батюшку кнутом били и изгнали, а крест с колокольни на землю сбросили. Безбожники! Порядка не стало, голодранцы командовать хотят, хотя сами работать не умеют. Село затихать стало. Андрей к Ивану подошел, пнул.
– Очухался?
Замычал Иван, глаза открыл, смотрит с ненавистью. Этот бы их не пощадил, нахватался большевистских идей утопических, а по сути, кровожадных.
– Поднимайся, Иван! Ты нас видеть хотел? Смотри. Врага видишь? Я офицер, авиатор, на аэроплане летал, немцев бил. И тебя не эксплуатировал, как твой Ленин говорит. Твои собратья офицеров расстреливают, вешают, пытают без всякого суда и следствия. Разве это законно? Вот сейчас в Архангельске англичане высадились, во Владивостоке американцы и японцы. Армия нужна, чтобы страну оборонять. А где она, армия? Разогнали-распустили по домам армию, а теперь мобилизацию объявили. Ну, придет необученный парень в армию, кто его обучит, в бой поведет? Разве не офицер? Э, да что с тобой говорить! Поднимайся!
Иван повернулся на бок, встал на колени, неловко встал. Андрей в левую руку саквояж взял. Сидор уже за плечами висел.
– Выходи. И не вздумай бежать. Застрелю. Мне тебя не жалко, ты Родину и веру предал.
Потом Андрей решил молчать. В полчаса Ивана не переубедить, зачем силы тратить?
Впереди Иван, за ним Андрей, замыкающей Настя семенит. Вышли из села, по грунтовой дороге на восток. Андрей у деда Пантелея еще вчера расспросил, как добраться до ближайшей железнодорожной станции. Оказалось, путь не близкий. От Москвы на Дон две железнодорожные ветки идут. Одна через Курск, потом на Харьков и на Ростов. Другая ветка через Ефремов, Лиски, Воронеж на Ростов.
Кроме как поездом ехать нечем. Коней у них нет, да и были бы, Настя в седле без навыков долго не продержится. Это только со стороны смотреть легко.
Автобусов на России еще в помине нет, грузовики счет на десятки ведут, и все их большевики экспроприировали. Вот и остается – к чугунке идти.
От Ефросимовки отошли километров на пять-шесть, ночью определить сложно. Как на бревенчатый мост зашли, Андрей приказал Ивану остановиться. Изо рта пленного кляп вытащил.
– Ничего перед смертью сказать не хочешь?
– Сволочь белогвардейская!
А далее про победу мировой революции и прочий бред. Андрей слушать не стал, вскинул Наган, изъятый у Ивана, и выстрелил в голову. Мертвое тело с шумом рухнуло в реку. Андрей швырнул в воду револьвер. Настя стояла в оцепенении, прижав ко рту ладонь.
– Зачем ты его?
– Или мы его, или он нас, другого не дано. А если жалко стало, вспомни станцию, поезд.
Про маму убитую Андрей умолчал, но Настя поняла. К утру вышли к Полянам. Андрей купил хлеба, селянской колбасы, поели. Хлеб и сало, что дед Пантелей дал, Андрей приберегал.
Потом Урынок, где после полусуток ожидания повезло чудом сесть в переполненный поезд. В Воронеже помогли солдаты из «Союза бежавших из плена», посадили на другой поезд. А южнее Воронежа уже степи пошли, казачьи станицы. Поезд то шел, то останавливался. Когда на станциях, набрать воду или угля, это понятно. Но когда стоял в чистом поле, было необъяснимо. До Ростова уже полсотни километров оставалось, как поезд встал. Час остановки, второй. Потом проводник объявил:
– Поезд дальше не пойдет, состав будет возвращаться.
С руганью пассажиры покинули вагоны. Где станция? Сколько до нее? Кто на ней? Белые или красные? Андрей решил идти по тропинке, что шла вдоль насыпи. Через час хода послышалась отдаленная пушечная стрельба. Голос трехдюймовки Андрей сразу узнал. Стало быть, бой идет. Или казаки с красными бой ведут, или Добровольческая армия. В Добровольческой армии треть – это гимназисты и юнкера, по большому счету подростки, необученные, но воспитанные правильно, у кого душа болела за страну. Даже Максим Горький, великий пролетарский писатель, «буревестник революции», по образному выражению Ульянова-Ленина, был шокирован методами большевиков. При перерегистрации партийцев после революции в октябре не проходил ее сознательно и в компартию больше не вступал, уехал из страны на Капри. Вернулся в 1928 году, старался помочь писателям, попавшим в опалу, за что с 1932 года стал невыездным.
Пассажиры с поезда, слыша звуки далекого боя, ускорили шаг. Андрей же сошел с тропинки. Где бой, там его место. Настя шла за ним.
– Андрей, там опасно, стреляют, – предостерегала она.
– Знаю, тобой рисковать не буду.
Чем ближе к месту стрельбы, тем ожесточеннее. На пути хутор попался в три избы, а скорее, выселки. Андрей договорился с хозяйкой избы приютить на несколько часов, ну максимум до вечера Настю.
– Как хутор-то называется?
– Так Выселки, – ответила хозяйка.
Не ошибся Андрей с названием. В лучшие годы, еще до Первой мировой, рукастые хозяева брали наделы земли, всей семьей обрабатывали, строили избы. После Гражданской войны Выселки поменяли статус, стали местом поселения неблагонадежных.
А сам где быстрым шагом, а местами и бегом к месту боя. Впереди зачастил Максим. Очередь длинная, на половину ленты. Так бывает в критические моменты боя, когда враг напирает, и, если не отразить атаку, ворвется на позиции. Андрей выбежал из рощи и сразу оказался в тылах батареи. Собственно не батареи, а половины ее – три трехдюймовки, а возле них артиллеристы в шинелях, причем с погонами. Стало быть, Добровольческая армия. Но на полубатарее какая-то растерянность. Далеко впереди видна наступающая конница, сотни две на беглый взгляд. А пушки молчат. Андрей не выдержал, последние десятки метров не шел, а бежал.
– Кто командир?
– Убит командир.
– А почему не стреляем?
– Шел бы ты отсюда поздорову, гражданин хороший, – огрызнулся артиллерист. Командир-то единственным офицером на батарее был, кто мог огонь корректировать.
– Я офицер. Дайте бинокль.
Солдаты как-то подсобрались, быстро принесли бинокль. Наверное, убитого командира. Андрей поднял бинокль к глазам. На оптике есть сетка, позволяющая приблизительно определить расстояние до объекта. Сразу поймал на ростовые риски фигуру. Шестьсот метров, и дистанция сокращается с каждой минутой.
– Слушать мою команду! – закричал Андрей.
Артиллеристы разбежались по номерам. У каждого солдата свои обязанности в пушечной обслуге. Первый номер – наводчик. Его дело – навести пушку, дело заряжающего – установить дистанционный взрыватель специальным ключом и вбросить патрон в ствол. В артиллерии снаряд вместе с гильзой называют патроном. А есть еще подносчики снарядов, правильные. Это не считая ездовых, что при конях.
– Заряжающим – трубка пять! Наводчикам – визировать на цель, возвышение двадцать. Шрапнелью – первое орудие один снаряд – пли!
Орудие выстрелило. Для избежания лишнего расхода снарядов первое орудие ведет пристрелку. Если удачно, по тем же данным и установкам уже стреляет вся батарея. Против незащищенной цели – пехоты, конницы – самый эффективный снаряд – шрапнель. Эффект при удачном выстреле просто ошеломляющий. Все пушкари сейчас напряженно наблюдали, где рванет. Через секунду в воздухе дымовое облако. Это сработал вышибной заряд. Везение редкостное, потому как Андрей отдавал команды, не имея карты, компаса, даже логарифмической линейки для простых расчетов, этих самых минимально необходимых командиру батареи инструментов.
Шрапнель ударила по самой гуще эскадрона. Андрей вскинул бинокль. Бились кони на земле, валялись человеческие тела.
– Батарея! Беглым! Четыре снаряда на орудие – пли!
Засуетились пушкари. Каждая пушка стреляла по готовности. Над наступающей конницей нависли дымки разрывов. Стало понятно, атака захлебнулась. Нет уже конной лавины, по полю бегают отдельные уцелевшие кони без всадников. Три путиловские пушки за две-три минуты уничтожили два эскадрона. Справа показался офицер в чине штабс-капитана.
– Где Левченко? Почему медлили со стрельбой?
К штабс-капитану подбежал унтер-офицер, что-то доложил. Видно было, как удивился офицер, быстрым шагом направился к Андрею.
– Штабс-капитан Николаев, командир сводного батальона. С кем имею честь?
– Штабс-капитан Киреев. Бывший артиллерист, выпускник его императорского величества Михайловского артиллерийского училища. Затем стал авиатором, летал на Балтике.
– Отлично, штабс-капитан. Как говорится, умение не пропьешь! Я думал – сомнут. У меня в батальоне юнкера и гимназисты, только командирами рот поручики. Случайно здесь оказались?
– Никак нет, ехал из Петрограда через Москву на Дон постоять за Отечество.
– Поступок достойный. А хотите сюрприз? Немного позже я представлю вас капитану Шоколи. Надеюсь, не забыли своего курсового офицера?
– Как можно?
– Ладно, командуйте. Жалко Левченко, он с немцами воевал достойно, всю войну прошел, и ни одной царапины. А сейчас от русских, от своих смерть принял. Пока бой затих, вывозите тело комбата, похороним вместе с юнкерами, у меня в батальоне тоже погибшие есть. Священник Никольской церкви отпоет, он обещал.
– Где вас можно найти? Я осмотрю припасы: где пополнить?
– С этим худо, коллега. И патронов в обрез и снарядов. Харчами местное население из сочувствующих снабжает. Так что можно сказать, что тыла у нас нет.
– Еще вопрос, господин комбат.
Название должностей звучало одинаково, что командир батальона, что командир батареи.
– Жена у меня недалеко, на хуторе Выселки.
– Я понял. Берите лошадь и за ней. Побудет в обозе, у нас дамы есть – сестрами милосердия, поварами, швеями – форму подгоняют. И представьте, большинство из дворянских семей, вашей половине зазорно не будет.
– Спасибо, господин штабс-капитан, вы помогли.
– Одно дело делаем.
Комбат ушел. Для Андрея странно. Николаев даже документы у Андрея не проверил. Впрочем, документы подделать можно. Стрельба из пушек показала, что он профессионал, причем опытный. Да и не стрелял бы засланный большевик на поражение. Два эскадрона красных полегло!
Андрей сам осмотрел зарядные ящики, коих полагалось на каждое орудие по два. Осколочно-фугасных почти не было, по паре на ствол, а шрапнели – по пять снарядов. Крохи!
Получив достойный отпор, красные попыток атаковать не делали. Андрей вскочил на оседланную верховую лошадь и поскакал на хутор. Пешком до Выселок далеко, а лошадью за четверть часа рысью добрался. Похоже, Настя подумала об Андрее плохо, что бросил ее. В принципе его ничего не держало. Вещей не оставил, мог бы и не вернуться. Да жалко девушку было, и нравилась она ему. Но чувствовал – не верит она ему до конца. С другой стороны, не на кого ей опереться, одна в этом мире осталась, ставшем враждебным, разделившимся на два лагеря непримиримых идейно врагов – красных и белых.
А женщина, она как виноградная лоза, ей всегда опора нужна, без мужчины трудно выжить. И материально тяжело, и любой обидеть может, особенно в годы лихолетья, когда по идейным разногласиям брат на брата шел, отец на сына.
На шею кинулась Настя, прижала крепко, зашептала:
– Не бросай меня больше.
– За тобой приехал. Немного повоевать пришлось. Пока нет определенности, побудешь в отряде с другими женщинами. Как какая-нибудь ясность будет, осядем.
– Слава богу, дошли до него мои молитвы.
– А сейчас собирайся, едем.
А что собирать, кроме саквояжа? Андрей подсадил Настю на лошадь. Вдвоем неудобно, но выбора нет. Одной рукой Настю придерживал, другой саквояж. Обратно к батарее пришлось ехать медленнее и дольше. Как советовал Николаев, по приезде отвел Настю в госпиталь, пообещав навещать. А сам на батарею. Любое подразделение должно быть под контролем. Конечно, батарея половинного состава, снарядов мало, но душу грело сознание – он среди своих по духу. Пока неурядица одна – он в штатском, а все пушкари в шинелях, при полной форме. Спросил у фельдфебеля, где можно форму получить.
– В селе, у каптенармуса.
Это можно и вечером сделать. Еще раз пушки обошел, проверил, – почищены ли после стрельбы пушки. И изъянов не нашел, командиры орудий за дело радели. Только тогда в сопровождении командира первого орудия к каптенармусу пошел. Форма для военнослужащего важна. Сразу видно, кто он. А еще дисциплинирует военного.
С трудом подобрали обмундирование по размеру, потом сапоги. Осмотрел себя в пожелтевшем от времени зеркале и остался доволен. Форма новая, немного не обмялась по фигуре, но глазу привычна и приятна. Зато почувствовал себя в своей тарелке. Сразу отправился к Николаеву, комбату пехотного батальона. Тот осмотрел Андрея придирчиво, остался доволен.
– Чувствуется выправка старого служаки! Завтра приедет Михаил Гордеевич, познакомлю.
Странная ситуация сложилась. Командир батареи погиб, похороны завтра. Артогнем командовал Андрей, но никто его официально не назначал, фактически самозванец. Но выручил батальон Николаева в тяжелый момент.
Полковник Дроздовский Михаил Гордеевич в русской армии был личностью известной. Ярый сторонник монархии, прошедший Русско-японскую войну, а потом достойно воевавший против австрийцев. Единственный из командиров Русской армии, сумевший сформировать добровольческий отряд и привести его организованной группой из-под Ясс в Новочеркасск, казачью столицу Дона, в апреле 1918 года, преодолев 1200 верст, причем не самых легких. Мешали и украинские националисты, и немцы.
С женой был в разводе, честен и щепетилен. В Русско-японскую войну был ранен и прихрамывал на левую ногу. После Русско-японской войны окончил Качинскую авиашколу в качестве летнаба. В боях против австрияков в 1916 году был ранен в правую руку и в дальнейшем плохо владел ею. В феврале 1918 года начал поход из Ясс под знаменем второго полка Балтийской дивизии (на белом фоне Андреевский косой крест). Уже 21 апреля после боя Дроздовский взял Ростов, изгнав 25-тысячную группировку красных. Затем красные собрали силы и выбили его из города. Дроздовский отошел в Новочеркасск. А через 4 дня в Ростов вошли немцы, их двадцатая дивизия. Красных разоружили и из города выгнали. Немцы оставались в городе до декабря 1918 года.
Дроздовский был назначен начальником 3-й пехотной дивизии Добровольческой армии. Воевал честно, в дивизию прибывали офицеры, юнкера и прочие не принявшие советскую власть. Дивизия Дроздовского воевала на Кубани и на Северном Кавказе. Под Ставрополем 31 октября 1918 года Михаил Гордеевич был ранен в ступню, началось заражение крови. Произведен в генерал-майоры 21 ноября, умер в ростовском госпитале 1 января 1919 года, похоронен в Екатеринодаре.
Утром, уже после завтрака, на батарею примчался посыльный.
– Господин штабс-капитан! Вас требует в штаб господин полковник.
– Жди, сопроводишь.
Где находится штаб, Андрей не знал, слишком мало времени и много событий. Батарейцы взнуздали лошадь комбату. Въехали в село. В бывшем здании школы собрался военный совет. Пока он не начался, Андрея провели к Дроздовскому. Сухой, подтянутый полковник прихрамывал, подволакивал левую ногу, а правой рукой владел плохо. Адъютант провел Андрея в комнату командира дивизии.
Андрей вытянулся во фрунт, вскинул руку к козырьку, доложил:
– Штабс-капитан Киреев. Воевал авиатором на авиатранспорте «Орлица». Ныне прибыл просить зачислить меня в состав вверенной вам дивизии.
Полковник обошел Андрея.
– Мне сказали, что вы вчера успели успешно отразить атаку двух эскадронов красных. Это правда?
– Так точно, господин полковник! Я имел честь закончить Михайловское артиллерийское училище, а уже затем авиашколу в Гатчине.
– Мы в некотором роде коллеги, господин штабс-капитан. Мне довелось обучаться в Качинской авиа-школе. А за вчерашнюю стрельбу хвалю! Очень вовремя заменили погибшего комбата. Извольте ваши документы!
Андрей вытащил из нагрудного кармана личные документы. Полковник изучил их, причем мельком. Вчерашний расстрел из пушек двух эскадронов характеризовал Андрея лучше любых бумаг.
– Вот что! Я распоряжусь, в штабе подготовят приказ о вашем назначении командиром батареи. Пушек до полноценного укомплектования не хватает, но думаю, это дело временное. Наши недавние враги, немцы, обещали помочь с поставками пушек из числа трофеев, снаряды подкинут тоже. Думаю, в будущем, мы еще обязательно с ними схватимся. А сейчас придется изображать дружбу. Приказ подпишу. А сейчас извините – некогда. Совещание, потом увидимся на похоронах комбата.
– Позвольте вопрос, господин полковник?
– Дозволяю.
– Говорят, в Добровольческой армии служит командиром артиллерийской роты капитан Шоколи.
– И даже во вверенной мне дивизии. Но сейчас он на другой позиции. Полагаю, вы еще с ним увидитесь.
– Так точно! Разрешите идти?
– Идите.
Держался Дроздовский суховато. Андрей сперва подумал – не доверяет как новичку. Оказалось, это обычная манера поведения Дроздовского. Командиром полковник оказался толковым, осмотрительным, зря солдат и офицеров под вражеский огонь не подставлял. Офицеров в дивизии было много, в основном пришедших под его знамя уже здесь, пробравшихся через заслоны красных из самых разных городов России. Пришли те, кому дорога была судьба России. Большевики, особенно их карательный орган – ЧК, зверствовали. Не гнушались расстрелять восставших матросов Кронштадта или тамбовских крестьян. А уж сколько офицеров царской армии было убито – несть числа. А впереди еще был Крым и Землячка с ее неженской жестокостью.
Андрей прошел к писарям, его внесли в списки части, поставили на довольствие. В штаб собрались офицеры на совещание. Андрей всех видел впервые. Костяк дивизии составляли офицеры и нижние чины, воевавшие против австрийцев, Андрей же воевал на Балтике. Правда, с момента прихода на Дон полк Дроздовского значительно вырос в численности, к нему примыкали добровольцы, и в результате Михаил Гордеевич стал командовать дивизией, наименованной третьей пехотной. Причем из офицерской роты получился 2-й офицерский полк, а еще в дивизию входили второй конный полк и артиллерия. Причем артиллерия была самая разномастная: и легкие горные пушки, и полевые трехдюймовки, и мортиры. Дивизия Дроздовского была самая боеспособная и за период с 1918 года и до момента эвакуации из Крыма в 1920 году успела поучаствовать в 650 боях, погибли пятнадцать тысяч дроздовцев. Понятно, что дивизия обновилась практически полностью. Взамен убитых приходили новые добровольцы, быстро «пропитывались» дроздовским духом. Сам Михаил Гордеевич не курил, не пил алкоголя, не играл в карты. Свой образ жизни никому не навязывал, но многие офицеры и нижние чины следовали его примеру. Но за мародерство, за неоправданную жестокость полковник наказывал показательно. Мародеров секли шомполами и изгоняли. И с расстрелами, чего уж проще? В боях под Белой Глиной, что в Ростовской губернии, дроздовцы разгромили 39-ю дивизию красных, взяли в плен несколько тысяч красноармейцев, много трофеев, в том числе пулеметов. Дроздов считал красноармейцев заблудшими, попавшими под агитацию большевиков. Из пленных солдат, кто пожелал, составили 1-й солдатский батальон, кто не захотел вступить – отпустили. Так этот батальон захватил с малыми потерями станицу Тихорецкую, что в Екатеринодарской губернии. Немного позже Дроздовский передал батальону знамя 83-го Самурского пехотного полка и батальон, приняв добровольцев из числа пленных, стал вполне боеспособным полком, оправдал доверие. Кстати, большевики ни одного обещания не выполнили. Землю крестьянам не дали, согнав их в колхозы, заводы достались не рабочим, а совнархозам, а интеллигенции ничего не обещали, а потому почти вывели под корень.
