– Эмма! – Джулиан постучался к ней в дверь. Ну, он был почти уверен, что это дверь Эммы. В ее комнате в Институте Лондона он ни разу не бывал. – Эмма, ты не спишь? Я знаю, что уже поздно.

Приглушенное толстой деревянной дверью, до него донеслось приглашение Эммы войти. Изнутри ее комната оказалась очень похожей на его собственную: небольшая, с тяжелой викторианской мебелью и внушительной кроватью под шелковым балдахином.

Эмма лежала на покрывалах в застиранной футболке и пижамных штанах. Она перекатилась набок и широко улыбнулась Джулиану.

Словно удар в грудь, его накрыло всепоглощающее чувство любви. Она небрежно стянула волосы на затылке и лежала на смятом одеяле рядом с тарелкой выпечки, и ему пришлось остановиться на секунду на середине комнаты, чтобы перевести дух.

Эмма весело помахала ему куском пирога.

– Банановый с ирисом, – сообщила она. – Хочешь?

Он мог бы подойти к ней всего в несколько шагов. Мог бы подхватить ее на руки и стиснуть в объятиях. Мог бы сказать, как сильно ее любит. Будь они кем угодно другим, это было бы так легко.

Но для них двоих никогда и ничего не будет легко.

Эмма озадаченно на него глядела.

– Все в порядке?

Он кивнул, сам слегка дивясь собственным чувствам. Обычно он лучше себя контролировал. Может, дело было в их разговоре с Магнусом. Может, тот подал ему надежду.

Если Джулиана чему и научила жизнь, так это тому, что нет ничего опаснее надежды.

– Джулиан, – сказала Эмма, положив пирог обратно на тарелку и стряхивая крошки с ладоней. – Не мог бы ты, пожалуйста, сказать хоть что-нибудь?

Он прочистил горло.

– Нам надо поговорить.

Эмма застонала и опрокинулась на подушки.

– Ладно, только не это.

Джулиан сел в ногах ее кровати, пока Эмма чистила покрывала, убирая еду и вещи, которые рассматривала – Джулиан заметил старую фотографию девушки с клинком, похожим на Кортану, и еще одну – с четырьмя мальчишками у реки, одетых по моде начала века.

Когда Эмма закончила, то снова отряхнула руки и обернулась к нему с упрямым выражением на лице.

– Скоро нам придется разделиться? – спросила она чуть дрожащим голосом. – Как только заседание в Аликанте закончится? Что мы скажем детям?

– Я поговорил с Магнусом, – сказал Джулиан. – Он сказал, что нам надо пойти к Инквизитору.

Эмма издала звук, свидетельствовавший о полном неверии.

– К Инквизитору? То есть к главе Совета, в чьи обязанности входит исполнение Законов?

– Я уверен, что Магнус в курсе, кто такой Инквизитор, – сказал Джулиан. – Это отец Алека.

– Он это что, в качестве угрозы сказал? Типа, или мы добровольно сдаемся Роберту Лайтвуду, или он сам нас сдаст? Но Магнус бы не… Не представляю, чтобы он такое сделал. Он слишком верный.

– Не в этом дело, – сказал Джулиан. – Магнус хочет нам помочь. Он помнит таких же, как мы, парабатаев, и он… указал мне на то, что никто из них ни разу не обращался за помощью к Конклаву.

– Потому что Закон принадлежит Конклаву!..

– Но не в этом же проблема, – перебил Джулиан. – С Законом мы бы справились. Другое дело – проклятие, из-за которого и существует Закон, даже если Конклав этого не знает. Но мы-то знаем.

Эмма только посмотрела на него.

– Все остальные парабатаи боялись Закона больше, чем проклятия, – сказал Джулиан. – Они всегда или расставались, выходили из Конклава, или скрывали то, что с ними творилось, пока их не ловили с поличным или пока проклятие их не убивало. Магнус сказал, что мы были бы первыми, и что для Роберта это бы что-то да значило. И еще он указал на кое-что помимо этого. Много лет назад Роберт был в Круге, и его изгнали. Изгнание на время разорвало его связь со своим парабатаем. Магнус сказал, что Алек ему об этом рассказывал – это повредило их связь настолько, что Роберт даже не понял, что его парабатай умер.

– Изгнание? – голос Эммы дрожал. – Изгнание значит, что Конклав тебя отсылает… у тебя тут нет выбора…

– Но условия изгнания определяет именно Инквизитор, – сказал Джулиан. – Это Роберт решил, что Алина может последовать в изгнание за Хелен; Конклав был против.

– Если одному из нас придется отправиться в изгнание, то это буду я, – сказала Эмма. – Уеду с Кристиной в Мексику. Ты незаменим для детей. Я – нет.

Ее голос был тверд, но глаза блестели от стоявших в них слез. Джулиан почувствовал волну все той же отчаянной любви, которая уже чуть его не захлестнула, и силой сдержался.

– Мне тоже претит мысль о расставании, – сказал Джулиан, проводя рукой по одеялу – грубая на ощупь поверхность успокаивала. – То, как я тебя люблю, Эмма, это основа основ. Это то, что я есть. Как далеко мы бы ни были друг от друга.

Блеск в ее глазах превратился в жидкость, и по щеке Эммы скатилась слеза. Она даже не пошевелилась, чтобы ее утереть.

– Тогда, выходит?..

– Изгнание уничтожит связь, – сказал он, стараясь, чтобы голос его не дрожал. Какая-то часть Джулиана все еще, несмотря ни на что, находила невыносимой саму мысль о том, чтобы перестать быть парабатаем Эммы – и мысль об изгнании тоже. – Магнус в этом уверен. Эмма, изгнание совершит нечто, на что не способно расставание, потому что изгнание – это глубинное волшебство Сумеречных охотников. Церемония изгнания уменьшает некоторые твои способности как нефилима, твою магию, а иметь парабатая – часть этой магии. Это значит, что проклятие будет отложено, а у нас есть время – и я смогу остаться с детьми. Иначе мне пришлось бы их покинуть. Эмма, проклятие вредит не только нам, оно вредит и людям вокруг нас. Я не могу оставаться рядом с детьми и думать, что я могу представлять для них какую-то угрозу.

Она медленно кивнула.

– Допустим, это даст нам время, а потом что?

– Магнус пообещал все свои силы бросить на то, чтобы вычислить, как разорвать нашу связь или покончить с проклятием. Одно из двух.

Эмма подняла руку, чтобы потереть мокрую щеку, и он заметил у нее на предплечье длинный шрам, который был там с тех самых пор, как пять лет назад в зале в Аликанте он вручил ей Кортану. Сколько же меток мы друг на друге оставили, – подумал он.

– Ненавижу, – прошептала она. – Ненавижу, что придется быть вдали от тебя и детей.

Он хотел было взять ее за руку, но сдержался. Если бы он позволил себе ее коснуться, он мог бы сломаться и рассыпаться на куски – а он должен был оставаться сильным, рассудительным и полным надежды. Это он слушал Магнуса, это он со всем этим согласился. Ответственность за это лежала на нем.

– И я ненавижу, – сказал он. – Эмма, если бы я хоть как-то мог отправиться в изгнание, я бы отправился. Слушай, мы согласимся на это только в том случае, если условия будут такие, какие нам надо – если изгнание будет недолгим, если тебе разрешат жить с Кристиной, если Инквизитор пообещает, что к имени твоей семьи не пристанет бесчестье.

– Магнус что, правда думает, что Роберт Лайтвуд будет вот прямо так стремиться нам помочь? Что позволит нам, по сути, диктовать условия нашего изгнания?

– Правда, – сказал Джулиан. – Он не сказал, почему именно так думает – может, потому, что Роберт однажды сам себя отправил в изгнание, а может потому, что умер его парабатай.

– Но Роберт не знает о проклятии.

– И не надо ему знать, – сказал Джулиан. – Задолго до того, как проклятие начнет действовать, влюбленность уже сама по себе нарушает Закон. А Закон велит или разлучить нас, или снять с нас метки. Для Конклава это нехорошо. Они всем сердцем болеют за Сумеречных охотников, за таких годных, как ты – уж точно. Он очень захочет такого решения, которое оставило бы тебя нефилимом. И к тому же… нам есть, на что давить.

– И на что?

Джулиан набрал побольше воздуху в грудь.

– Мы знаем, как разорвать связь. Все это время мы вели себя, как будто не знаем, но – мы знаем.

Эмма вся застыла.

– Потому что мы даже думать об этом не вправе, – сказала она. – Это не то, что мы когда-нибудь могли бы сделать.

– И все равно оно существует, – сказал Джулиан, – и мы все равно об этом знаем.

Она стремительно вытянула руку и схватила его за футболку на груди – невероятно крепко.

– Джулиан, – сказала она. – Было бы непростительным грехом использовать любую магию, о которой бы ни говорила Королева. Мы причинили бы зло не только Джейсу с Алеком и Клэри с Саймоном. Мы причинили бы зло всем тем, кого мы даже не знаем – разрушив то, что так же основа основ для них, как твоя любовь ко мне и моя к тебе…

– Они – не мы, – произнес Джулиан. – Это касается не только нас с тобой, но и детей. Моей семьи. Нашей семьи.

– Джулиан, – она глядела на него с нескрываемой тревогой. – Я всегда знала, что ради детей ты сделаешь все, что угодно. Мы оба всегда говорили, что сделаем. Но когда мы говорим «что угодно», мы все равно имеем в виду, что есть вещи, которых мы не сделаем. Ты разве не понимаешь?

– Да, понимаю, – сказал он, и она немного расслабилась, глядя на него широко раскрытыми глазами. Сейчас ему как никогда прежде хотелось ее поцеловать – потому, что это была Эмма, добрая, честная и рассудительная.

Вот же ирония судьбы.

– Это просто угроза, – добавил он. – Рычаг давления. Мы бы этого не сделали, но Роберту знать об этом необязательно.

Эмма отпустила его футболку.

– Слишком крутая выходит угроза, – сказала она. – Уничтожить парабатаев как явление – это значит, уничтожить самую суть нефилимов.

– Ничего разрушать мы не будем. – Он взял ее лицо в ладони, коснулся мягкой кожи. – Мы все исправим. Мы будем вместе. Изгнание даст нам время, чтобы выяснить, как разорвать связь. Если это возможно так, как предлагает Королева Благого Двора, значит, возможно и как-нибудь иначе. Проклятие преследовало нас, как чудовище. Но теперь у нас есть пространство для маневра.

Она поцеловала его в ладонь.

– Ты так уверенно говоришь.

– Потому что я уверен, – сказал он. – Эмма, я абсолютно уверен.

Он больше не мог этого выносить и притянул ее к себе на колени. Эмма упала ему на грудь, уткнулась лицом ему в шею. Рукой она обвела вырез его футболки – там, где ткань касалась кожи.

– Знаешь, почему я уверен? – прошептал он, целуя ее в висок, в соленую щеку. – Потому что когда родилась эта вселенная, когда во славе и в огне она взорвалась и начала свое существование, было создано всё, что будет когда-либо существовать. Наши души сотканы из того пламени и славы, из его атомов, из кусочков звезд. У всех так – но я убежден, что именно наши души, твоя и моя, сделаны из пепла одной звезды. Вот почему нас всегда, всю жизнь, тянуло друг к другу как магнитом. Мы полностью, без остатка предназначены друг другу. – Он крепче прижал ее к себе. – Твое имя, «Эмма», переводится как «вселенная», ты же знаешь, – произнес он. – Разве это не доказывает, что я прав?

Смеясь и плача, она подняла лицо и поцеловала его. Джулиан вздрогнул, как будто коснулся провода под напряжением. В голове у него звенела пустота, остался лишь звук их дыхания, ее руки у него на плечах, вкус ее губ.

Это было невыносимо. Не разжимая объятий, он перекатился набок, потянув ее за собой, и они легли поперек покрывала. Его руки поднырнули под слишком большую для нее футболку, обхватили за талию, обвели большими пальцами бедра. Поцелуй всё продолжался. Джулиан чувствовал себя так, будто его резали живьем, каждый его нерв истекал желанием. Он слизал сахар с ее губ, и она застонала.

Да всё с этим запретом неправильно, подумал он. Никто не был так предназначен друг другу судьбой, как они с Эммой. Он чувствовал, как их связь прожигает себе дорогу сквозь их метки парабатаев, притягивая ближе друг к другу, усиливая каждое ощущение. Одного того, как его рука запуталась в ее мягких волосах, было достаточно, чтобы его кости словно расплавились, превратились в огонь. Когда она выгнулась под ним, он подумал, что вдруг и в самом деле сейчас умрет.

И тут она отстранилась, судорожно и длинно вздохнув. Ее била дрожь.

– Джулиан… нам нельзя.

Он откатился в сторону, чувствуя, что ему словно оторвали руку или ногу. Он впился пальцами в одеяло.

– Эмма, – сказал он. Больше ничего он сказать не мог.

– Я хочу, – сказала она, приподнимаясь на локте. Ее золотые волосы спутались, а выражение лица было самым истовым. – Ты должен знать, что я хочу. Но пока мы парабатаи, нам нельзя.

– Меньше я тебя от этого любить не буду, – хрипло произнес он. – Я просто тебя люблю. И буду любить, даже если мы никогда друг друга не коснемся.

– Я знаю. Но мы как будто искушаем судьбу. – Она потянулась и погладила его по лицу, по груди. – У тебя так быстро сердце бьется.

– Всегда, когда ты рядом, – сказал он и поцеловал ее так, будто подтверждал, что сегодня дальше поцелуев не зайдет. – Только ты. Никто, кроме тебя.

Это была чистая правда. Он никогда не желал никого до Эммы, и никого не желал после. Порой, когда он был младше, его это удивляло – он был подростком, ему положено было терзаться желаниями, томлениями и страстями, разве нет? Но он никогда никого не хотел, даже не фантазировал, не мечтал и не желал.

А потем был один день на пляже. Эмма была рядом с ним, она смеялась и потянулась, чтобы развязать ленту, и волосы хлынули вниз, рассыпались, разлились, словно жидкий свет.

Всё тело Джулиана отозвалось на это. Он даже сейчас это помнил – с ума сводящая боль, словно ему нанесли смертельный удар. Он понял тогда, почему греки считали любовь стрелой, пронзающей тело, и оставляющей огненный след желания.

По-французски внезапно влюбиться называлось coup de foudre. «Удар молнии». Огонь в венах, разрушительная сила в тысячи миллионов вольт. Джулиан не влюбился внезапно: он всегда был влюблен. Просто понял это только тогда.

Потом он желал. О, как он желал. И жалел о тех временах, когда думал, что из-за отсутствия желания что-то упускает – потому что желание оказалось похоже на тысячу жестоких голосов, нашептывавших ему, что он дурак. Прошло только полгода со времени их церемонии парабатаев, которая была самой страшной его ошибкой в жизни. И совершенно неисправимой. Каждый раз, когда после этого он видел Эмму, ему в грудь словно вонзался нож – но боль от этого ножа он встречал с радостью. То был клинок, рукоять которого он держал в своей руке, приставив к своему сердцу, и никто и никогда не отнял бы его у него.

– Спи, – сказал он. Он обнял ее, и она свернулась у него на руках, закрывая глаза. Его Эмма, его вселенная, его клинок.

– Видите, – сказала Диана. – Это именно то, что мы и думали.

Серебристо-черная луна освещала Броселиандский лес, когда Джия Пенхоллоу выступила из морового круга пепельных деревьев и выжженной травы. Стоило ей это сделать, как клинок серафимов в ее руке вспыхнул светом, словно кто-то нажал на выключатель.

Она ступила обратно в круг. Клинок серафимов погас.

– Я послала Кьерану фото, – сказала Диана, глядя в мрачное лицо Консула. – Они… Кьеран сказал, что это такие же круги мора, как и те, что он видел в Неблагих Землях.

В Неблагих Землях Кьеран в последнее время видел в основном прутья клетки – причем изнутри.

Джию передернуло.

– Стоять в этом круге ужасно, – сказала она. – Такое чувство, как будто земля изо льда, и сам воздух пропитан отчаянием.

– Эти круги, – сказала Диана. – Они в тех же местах, которые, по словам Хелен и Алины, потемнели на их карте, ведь так?

Джии даже смотреть не пришлось. Она кивнула.

– Я не хотела впутывать в это дочь.

– Если они с Хелен смогут присутствовать на заседании Совета, у них будет возможность выступить в качестве кандидатов на пост главы Института.

Джия промолчала.

– Хелен очень этого хочет, – сказала Диана. – Они обе этого хотят. Лучшее место – не всегда самое безопасное. В тюрьме никто не счастлив.

Джия прочистила горло.

– Время на удовлетворение прошения Советом… Порталы на остров Врангеля жестко контролируются… заседание уже закончится…

– Это предоставьте мне, – сказала Диана. – В сущности, чем меньше вам известно, тем лучше.

Диана сама поверить не могла, что только что сказала Консулу: «Чем меньше вам известно, тем лучше». Рассудив, что лучшая заключительная реплика ей вряд ли придет в голову, она повернулась и зашагала прочь от поляны.

Дрю снились подземные тоннели, разделенные корнями, похожими на пальцы великана. Ей снился чертог, полный сверкающего оружия, и зеленоглазый мальчик.

Она проснулась и увидела в тусклых лучах рассвета каминную полку. Золотым охотничьим кинжалом, гравированным розами, к дереву была прибита записка.

Кит проснулся ночью – руку тихо жгла ираци. Лазарет был залит теплым желтым светом, а за окном под убывающей луной виднелись тяжелые викторианские крыши Лондона.

И он слышал музыку. Повернувшись набок, он увидел, что на соседней кровати спит Тай – в наушниках, из которых доносится слабый отзвук симфонии.

На краю сознания Кита затеплилось воспоминание. Он еще совсем маленький, болеет гриппом, ночью его мучает жар, и кто-то спит у его кровати. Отец? Наверняка да. Кто еще это мог быть, если не отец. Но теперь он не был так в этом уверен.

Нет. Об этом он думать не станет. Это часть его прежней жизни; а теперь у него есть друзья, которые будут спать у его кровати, когда он болеет. И сколько бы это ни продлилось, он будет за это благодарен.

На высоких железных дверях Убежища был вырезан символ, знакомый Кристине с рождения – четыре переплетенные латинские «C»: Конклав, Совет, Завет и Консул.

Она толкнула двери и они бесшумно отворились. Кристина шагнула в просторный зал, вспоминая Убежище в Институте Мехико, и ее позвоночник сковало напряжение. В детстве она там играла, наслаждаясь огромным пространством, тишиной, гладкими холодными плитами. В каждом Институте имелось свое Убежище.

– Кьеран? – шепнула она, входя. – Кьеран, ты тут?

По сравнению с Убежищем в лондонском Институте, Убежища в Мехико и Лос-Анджелесе казались крошечными. Этот зал был подобен сокровищнице из мрамора и камня, буквально каждая поверхность сияла. Для защиты от незваных вампиров окон не было, зал освещали факелы с колдовским огнем. В центре зала бил фонтан, в середине которого стоял каменный ангел. Из его пустых глазниц в чашу, словно слезы, струились потоки воды. Основание фонтана опоясывала надпись: «A fonte puro para defluit aqua».

На стенах висели серебристые гобелены, изображения на них выцвели с годами. Между двумя высокими колоннами валялись опрокинутые набок высокие стулья с прямыми спинками, словно кто-то повалил их в гневе. По полу были разбросаны подушки.

Кьеран бесшумно вышел из-за фонтана. Он упрямо вскинул подбородок; волосы его были черны как никогда. Казалось, они вбирали в себя даже свет факелов, что исчезал без единого отблеска на прядях.

– Как ты открыл двери? – спросила Кристина, оглядываясь на тяжелые железные засовы. Когда она повернулась обратно, Кьеран поднял руки с раскрытыми ладонями: они были покрыты темно-красными отметинами, как будто он схватился за раскаленные кочерги и крепко их держал.

Железо обжигает.

– Что, нравится? – спросил Кьеран. Он тяжело дышал. – Вот он я, в вашей нефилимской железной темнице.

– Конечно, мне это не нравится, – нахмурилась она. Тихий внутренний голосок продолжал спрашивать Кристину, зачем она вообще сюда пришла. Из головы у нее не шел Кьеран, одинокий, преданный и потерянный. Может, дело было в связи между ними – той, о которой он говорил тогда у нее в спальне. Но она ощущала его присутствие и его несчастье как постоянный шепоток на задворках разума, пока не отправилась его искать.

– Кто ты для Марка? – спросил он.

– Кьеран, – сказала она, – давай сядем и поговорим.

Но он продолжал смотреть на нее – тревожно и напряженно, как дикий лесной зверь, готовый броситься прочь при первом ее движении.

Кристина медленно уселась на разбросанные по полу подушки. Поджала ноги и разгладила юбку.

– Прошу, – сказала она, указывая на подушку напротив, словно приглашала Кьерана на чай. Он сел на подушку, как устраивающийся поудобней кот – шерсть дыбом от напряжения.

– Вот мой ответ, – сказала она, – я не знаю. Я не знаю, кто я для Марка или кто Марк для меня.

– Как это возможно? – спросил Кьеран. – Мы ведь знаем, что чувствуем. – Он посмотрел на свои руки – руки фэйри, с длинными пальцами, покрытые множеством шрамов и мелких порезов. – В Охоте, – продолжил он, – все было по-настоящему. Мы любили друг друга. Мы спали рядом, наше дыхание смешивалось, мы никогда не расставались. Это всегда было по-настоящему и никогда – притворно. – Он с вызовом посмотрел на Кристину.

– А я никогда так и не думала. Я всегда знала, что это было по-настоящему, – сказала она. – Я видела, как Марк на тебя смотрит. – Она скрестила руки, чтобы они не тряслись. – Знаешь Диего?

– Смазливый тупица, – сказал Кьеран.

– Он не тупица. Хотя это ничего не меняет, – поспешно добавила Кристина. – Я любила его, когда была младше, а он любил меня. Было время, когда мы всегда были вместе, как вы с Марком. А потом он меня предал.

– Марк рассказывал. В стране фэйри его бы казнили за такое неуважение к леди твоего ранга.

Кристина так и не знала, каким именно Кьеран считал ее ранг.

– Ну, и я решила, что то, что было между нами, не было по-настоящему. Так было больнее, чем думать, что он просто меня разлюбил. Хотя я тоже уже не любила его так, как раньше. Мы выросли из того, что было между нами. Но так часто бывает. Намного больнее верить, что твоя любовь с самого начала была ложью.

– А во что еще мне верить? – возмутился Кьеран. – Если Марк готов лгать мне ради Конклава, который он презирает…

– Он сделал это не ради Конклава, – сказала Кристина. – Ты Блэкторнов вообще слушал? Это ради его семьи. Его сестра в изгнании, потому что она наполовину фэйри. Все это ради того, чтобы ее вернуть.

Лицо Кьерана было непроницаемо. Кристина знала, что семья мало что значила для него, и трудно было его в этом винить. Но Блэкторны со всей их безумной, честной и всеобъемлющей любовью друг к другу… Видел ли он это?

– Выходит, ты больше не веришь, что ваша с этим Розалесом любовь была ложью? – спросил он.

– Это была не ложь, – сказала она. – У Диего свои причины для того, что он сейчас делает. И когда я оглядываюсь назад, мне приятно вспоминать былое счастье. Кьеран, плохое не может быть важнее хорошего.

– Марк рассказал, – произнес он, – что когда вы входили в страну фэйри, стороживший врата пука каждому из вас пообещал, что там вы найдете то, чего желаете. А чего желала ты?

– Пука сказал мне, что я получу шанс покончить с Холодным миром, – сказала Кристина. – Поэтому я и согласилась, когда было решено сотрудничать с Королевой.

Кьеран, качая головой, поглядел на нее. На мгновение ей показалось, что он считает ее глупой, и сердце у нее сжалось. Он протянул руку и коснулся ее лица. Его пальцы были легкими, как перышко. Ей казалось, что ее погладили бутоном цветка.

– Когда я поклялся тебе в верности при Дворе Королевы, – произнес он, – я сделал это назло Марку, чтобы задеть его. Но теперь я думаю, что поступил мудрее, чем мог вообразить.

– Кьеран, ты знаешь, что я никогда не заставлю тебя хранить верность этой клятве.

– Да. Вот поэтому я и говорю, что ты совсем не такая, как я думал, – сказал он. – Я жил в маленьком мирке Дикой Охоты и Дворов фэйри, а ты позволяешь мне почувствовать, что мир гораздо больше и полон возможностей. – Он уронил руку. – Я не знал никого с таким щедрым сердцем.

Лицо Кристины словно горело огнем.

– Марк тоже такой, – сказала она. – Когда Гвин приехал и рассказал нам, что в стране фэйри тебе грозит опасность, Марк тут же отправился туда, чтобы вытащить тебя любой ценой.

– Рассказать мне об этом было с твоей стороны очень благородно, – произнес он. – Ты всегда была добра.

– Почему ты так говоришь?

– Ты в любой момент могла отнять у меня Марка, но ты этого не сделала.

– Нет, – сказала Кристина. – Как ты сам сказал Адаону, ты не хотел бы любви Марка, если бы та не была добровольной. И я бы тоже. Я не стала бы на него давить или влиять. Если ты думаешь, что стала бы, и что это сработало бы, то ты совсем меня не знаешь. И Марка тоже. Во всяком случае, не такого, какой он на самом деле.

Кьеран приоткрыл рот. Но не сказал ни слова, потому что двери Убежища открылись и вошел Марк.

Он был весь в черном и выглядел очень усталым. В глаза Кристине бросилось красное кольцо, опоясывавшее его запястье; она невольно коснулась своего, заживающей кожи на ране от заклятья.

– Я шел по твоим следам, – сказал он Кристине. – Связующего заклятья еще хватает, чтобы я мог это сделать. Я подумал, что ты будешь с Кьераном.

Кьеран промолчал. Он был похож на принца фэйри, каким его рисуют на картинах: отстраненный, непроницаемый, далекий…

– Милорд Кьеран, – официальным тоном сказал Марк, – мы можем поговорить?

Кьеран и Кристина выглядели как фигуры на картине: оба на коленях, темные волосы Кристины закрывали ее лицо. Кьеран был похож на этюд в черно-белых тонах. Марк на мгновение замер в дверях Убежища и смотрел на них, чувствуя, как сердце сжимается в груди.

У меня и правда слабость к темноволосым, – подумал он.

И в этот момент он услышал, как Кристина произнесла его имя, и понял, что подслушивает. Спуститься в Убежище было все равно что войти в ледяную пустыню: оно было всё обито железом. Кьеран наверняка тоже это почувствовал, хотя его лицо никак этого не выдавало. Оно вообще не выдавало никаких чувств.

– Милорд Кьеран, – произнес Марк. – Мы можем поговорить?

Кристина поднялась на ноги.

– Мне нужно идти.

– Не нужно. – Кьеран откинулся назад на разбросанные подушки. Фэйри не лгали словами, но лгали голосом и выражением лиц, жестами рук. Сейчас всякий, взглянув на Кьерана, подумал бы, что тот не испытывает ничего, кроме скуки и неприязни.

Но он не ушел. Он всё еще был в Институте. И Марк за это цеплялся.

– Я должна, – сказала Кристина. – Пока связующее заклятье не исчезнет, нам с Марком нельзя находиться рядом.

Впрочем, пока она шла к дверям, Марк придвинулся к ней поближе. Они мельком соприкоснулись руками. Подумал ли он, что она прекрасна, когда впервые увидел ее? Он вспомнил, как проснулся от звуков ее голоса, увидел ее на полу с раскрытым ножом. Как благодарен он был за то, что никогда не знал ее до Охоты, что она ничего от него не ждала.

Она бросила на него взгляд и ушла. Он остался один на один с Кьераном.

– Зачем ты здесь? – спросил Кьеран. – Зачем унижать себя, являясь к тому, кого ненавидишь?

– Я тебя не ненавижу. Все это было не из ненависти и не потому, что я хотел тебя задеть. Я на тебя злился, и это естественно. Ты разве не понимаешь, почему?

Кьеран не смотрел ему в глаза.

– Вот почему Эмма меня не любит, – сказал он. – И Джулиан.

– Иарлаф их обоих высек. Эмму он выпорол так, что простец бы не выжил.

– Я помню, – несчастным голосом сказал Кьеран. – И все же это кажется таким далеким… – Он сглотнул. – Я знал, что теряю тебя. Я боялся. И это было еще не все. Иарлаф намекнул, что в мире Сумеречных охотников ты не будешь в безопасности. Что они хотят заманить тебя назад только затем, чтобы казнить по надуманному обвинению. Я был глупцом, что поверил ему. Теперь-то я понимаю.

– Ох, – сказал Марк. Знание заполнило его. Понимание и отблеск облегчения. – Ты думал, что спасаешь мне жизнь.

Кьеран кивнул.

– Это, впрочем, ничего не меняет. Я поступил скверно.

– Тебе придется извиниться перед Эммой и Джулианом, – сказал Марк. – Но что до меня, Кьеран, то я тебя простил. Ты вернулся, хотя не был обязан это делать. Ты помог спасти Тавви…

– Когда я искал тут убежища, я был ослеплен гневом, – произнес Кьеран. – Я мог думать лишь о том, что ты мне солгал. Я думал, что ты пришел ко Двору спасти меня потому, что ты… – его голос дрогнул, – потому что ты любил меня. Невыносимо понимать, каким я был глупцом.

– Я и правда тебя люблю, – сказал Марк. – Но, Кьер, это не простая, спокойная любовь.

– Она не похожа на то, что ты чувствуешь к Кристине?

– Нет, – ответил Марк. – Не похожа на то, что я чувствую к Кристине.

Плечи Кьерана слегка расслабились.

– Я рад, что ты это признаешь, – сказал он. – Думаю, сейчас я не вынес бы лжи. Когда я в тебя влюбился, я знал, что полюбил нечто, способное на ложь. Я убеждал себя, что это не имеет значения. Но это имеет гораздо большее значение, чем я думал.

Марк подошел к нему. Он был почти уверен, что Кьеран отступит, но юноша-фэйри не шевельнулся. Марк приближался, пока между ними не осталось всего несколько сантиметров, пока глаза Кьерана не расширились, и тогда Марк встал на колени на холодный мраморный пол.

Этот жест он видел прежде – в Охоте и на пирах. Один фэйри преклоняет колено перед другим. Не подчинение, а извинение. Прости меня. Глаза Кьерана стали огромными.

– Это имеет значение, – сказал Марк. – Хотел бы я не уметь лгать, чтобы ты мне поверил: все эти дни я сдерживал привязанность к тебе не потому, что был зол на тебя или мне было противно. Я хотел тебя так же, как и в Охоте. Но я не мог быть с тобой, касаться тебя, запятнав все это тенью лжи. Я не чувствовал бы себя честным и искренним. Я не мог бы считать, что ты выбрал меня, потому что для подлинного выбора необходимо подлинное знание.

– Марк… – прошептал Кьеран.

– Я люблю тебя не как Кристину. Я люблю тебя как тебя, – произнес Марк и склонил голову. – Хотел бы я, чтобы ты мог видеть мое сердце. Чтобы ты понял.

Кьеран тоже опустился на колени.

– Ты бы мне рассказал? – спросил он. – После показаний?

– Да. Иначе я бы не вынес.

Кьеран прикрыл глаза. Марк видел под его темными ресницами черный и серебряный полумесяцы. Волосы Кьерана посветлели, стали цвета сплава стали с серебром.

– Я верю тебе, – он открыл глаза и посмотрел прямо на Марка. – А знаешь, почему?

Марк покачал головой. Он слышал, как за спиной у них плещется фонтан, напоминая о тысячах рек, над которыми они пролетали вместе, о тысячах ручьев, на берегу которых они спали.

– Из-за Кристины, – сказал Кьеран. – Она не согласилась бы на бесчестный план. Я понимаю, почему ты пытался помочь своей семье, сестре. Понимаю, почему ты был в отчаянии. И я уверен, что ты не обманывал бы меня дольше, чем необходимо. – Что-то в глубине его глаз вдруг показалось Марку очень древним. – Я дам показания.

Марк начал было подниматься.

– Кьеран, ты не…

Кьеран взял лицо Марка в ладони. Его прикосновение было нежным.

– Я делаю это не ради тебя, – сказал он. – А ради Эммы и остальных. Тогда мой долг будет уплачен. А мы с тобой… Наши долги уже уплачены. – Он подался вперед и коснулся губ Марка. Марку хотелось продлить поцелуй, чувствовать знакомое тепло. Рука Кьерана опустилась ниже, прижалась к его груди, коснулась эльфийской стрелы, висевшей на шее, ниже ключиц. – И тогда между нами все будет кончено.

– Нет, – прошептал Марк.

Но Кьеран уже встал, тепло его рук больше не грело кожу Марка. Глаза фэйри потемнели, тело напряглось. Марк тоже вскочил на ноги, собираясь потребовать объяснений, узнать, что Кьеран подразумевал под словом «кончено»… Но тут раздался какой-то ужасный шум.

Он доносился из-за стен Института, но его источник находился близко, слишком близко. В памяти Марка промелькнула картина: сидя на коне, он смотрит на молнию, сжигающую лес. Внизу промелькнул огонь, он слышал жуткий грохот падающих ветвей и стволов.

Кьеран со свистом втянул в себя воздух. Его глаза глядели куда-то в пространство.

– Они пришли, – произнес он. – Они близко.

Грохот вырвал Эмму из сна и из объятий Джулиана. Сперва ей показалось, что это похоже на звук лобового столкновения двух машин на шоссе – скрип тормозов и разлетающиеся осколки стекла. Она вскочила и бросилась к окну.

Во дворе их было пятеро. В утреннем свете кони и Всадники сияли бронзой. Кони казались металлическими – шкуры отливали бронзовым шелком, отполированные до блеска копыта сверкали. Восседавшие на них фэйри были такими же сияющими и прекрасными – в доспехах без видимых швов, они выглядели, словно облитые расплавленной бронзой. Маски скрывали их лица, длинные волосы отливали металлом. Почему-то тут, в сердце Лондона, они внушали куда больше ужаса, чем в тот раз, когда Эмма увидела их впервые.

Джулиан проснулся и, сидя на краю кровати, потянулся к оружейному ремню, висевшему на стене.

– Они пришли, – сказала она. – Это Всадники.

Все, кроме Кита и Бриджет, бросились в библиотеку, как и велел Магнус. Когда в комнату ворвалась Эмма с Кортаной в руках, Магнус, Кристина, Тай и Ливви уже были там.

Джулиан отставал от Эммы на несколько шагов. Они решили, что будет лучше не выдавать, что они были вместе.

Все столпились у окон; шторы были отброшены, ничто не загораживало вид на двор и фасад Института. Магнус приник к окну – рука вытянута, ладонь распласталась по стеклу, лицо угрюмо. Под глазами залегли черные тени, его измученный, усталый вид вызывал тревогу.

В тот момент, когда Эмма перекинула меч за спину и поспешила к окну, вошли Марк и Кьеран. Джулиан скользнул за спину Эммы и посмотрел в окно.

Пятеро Всадников стояли во дворе, словно статуи. У них не было ни узды, ни поводьев – ничего, за что можно было бы держаться, сидя верхом. В руках они держали мечи, подняв их перед собой, словно ряд сверкающих зубов.

Кьеран подошел к окну, обогнав Марка, и спустя мгновение Марк двинулся следом. Они стояли в ряд: Сумеречные охотники, колдун и принц фэйри, мрачно глядевшие во двор. Кьеран молчал, вид его был болезненным, волосы стали совсем светлыми, цвета костей.

– Им не войти в Институт, – заметил Тай.

– Нет, – сказал Магнус. – Защитные чары их не пускают.

– Тем не менее, нужно выбираться отсюда и как можно быстрее, – сказал Кьеран. – Не доверяю я Всадникам. Они придумают, как сюда проникнуть.

– Надо связаться с Аликанте, – предложила Ливви. – Пусть откроют портал со своей стороны.

– У нас ничего не выйдет, если мы им не скажем, что здесь Всадники. И почему они здесь, – возразил Джулиан. – Но… мы все равно можем отсюда уйти через портал, даже если не напрямую в Идрис. – Он покосился на Магнуса.

– Я не смогу прямо сейчас создать портал со своей стороны, – с некоторым усилием сказал Магнус. – Нужно продержаться несколько часов. Мои запасы энергии истощены. Я не ожидал, что придется лечить Кита или отправлять отсюда Алека и детей.

Наступило ужасное молчание. Никто из них никогда даже не думал, что Магнус чего-то не может. Что у него, как и любого другого, могут быть слабости.

– В крипте есть портал, – сказал Тай. – Но он ведет только в Институт Корнуолла.

Никто не стал спрашивать, откуда ему это известно.

– Тот Институт заброшен, – сказал Джулиан. – Защитные заклинания здесь, наверное, сильнее.

– Тогда мы просто попадем из одного Института в другой, – сказал Магнус. – И все равно будем заперты внутри, причем с более слабой защитой. И поверьте, они сумеют за нами последовать. Нет и не было охотников более великих, чем Всадники Маннана.

– А как насчет Катарины Лосс? – спросила Ливви. – Она нас вытащила из Института Лос-Анджелеса.

Магнус отрывисто вздохнул.

– Те же чары, что не пускают сюда Всадников, не позволят никому снаружи создать сюда портал.

– А как насчет Королевы Благого Двора? – спросила Эмма. – Не согласится ли она поддержать нас в битве с Всадниками?

– Королева не на нашей стороне, – сказал Джулиан, – а только на своей собственной.

Все замолчали, но наконец Магнус сказал:

– Вынужден признать, я никогда не думал, что кто-то сможет обойти Джейса и Клэри в том, что касается безумных, саморазрушительных решений, но им очень далеко до вас.

– Я тут совершенно ни при чем, – сухо заметил Кьеран.

– Думаю, друг мой, тебя сюда привела длинная цепочка не лучших решений, – заметил Магнус. – Ну ладно. Я могу кое-что сделать, чтобы поднять уровень моей энергии. Вы, все вы, ждите тут. И не делайте глупостей.

И он, ругаясь себе под нос, вышел из комнаты.

– Чем дальше, тем больше он похож на Гэндальфа, – заметила Эмма, глядя вслед Магнусу. – Я имею в виду, на симпатичного молодящегося Гэндальфа. Все время жду, что он вот-вот начнет поглаживать длинную белую бороду и мрачно бормотать.

– По крайней мере, он пытается нам помочь, – сказал Джулиан. Он посмотрел в окно. В ворота въезжал еще один Всадник, шестой. Он был стройнее, с длинными бронзовыми волосами. Этна, – подумала Эмма. Сестра.

Она почувствовала такой ужас, что все ее мысли исчезли. На спине бронзового коня перед Всадницей виднелась небольшая фигурка. Маленькая девочка с короткими черными волосами безвольно болталась в руке фэйри, которая крепко держала ее. Ее личико было искажено ужасом. Ей было года четыре, не больше, на ногах у нее были лосины с пчелками и ярко-розовые кроссовки. В другой руке Этна держала кинжал, приставив его к шее девочки сзади.

Джулиан застыл, его лицо побелело как мрамор. Вокруг звучали голоса, но Эмме они казались невнятным шумом. Не различая слов, она смотрела на маленькую девочку и видела перед собой Дрю, Тавви, даже Ливви и Тая. Все они когда-то были такими же маленькими, такими же беспомощными.

Этна была сильная. Все, что ей нужно было сделать – увеличить давление на кинжал, и тот отрубит девочке голову.

– Отойдите от окна, – велел Джулиан. – Все отойдите. Если мы не будем смотреть, больше шансов, что девочка останется невредимой.

Он держал Эмму под локоть. Она отступила вместе с остальными. До нее доносились возражения Марка. Они должны спуститься, говорил он. Прогнать Всадников силой.

– Мы не можем, – в отчаянии сказал Джулиан. – Нас всех перережут.

– Я уже убила одного из них, – сказала Эмма. – Я…

– Тогда мы их застали врасплох, – услышала она искаженный от потрясения голос Джулиана. – Они этого не ожидали… не думали, что это возможно… но теперь они будут готовы…

– Он прав, – сказал Кьеран. – Иногда самое безжалостное сердце правдивее всех.

– Ты о чем? – Марк вспыхнул, схватив себя правой рукой за запястье. Эмма как сквозь сон заметила, что и с его кожи, и с кожи Кристины сошла метка связующего заклятья.

– Дети Маннана никогда еще не терпели поражения, – сказал Кьеран. – Эмма первая убила одного из них. Они схватили ребенка, чтобы выманить нас наружу, потому что знают, что как только мы выйдем, мы окажемся в их власти.

– Они ее убьют, – сказала Эмма. – Это же ребенок!

– Эмма… – Джулиан потянулся к ней. Она читала его лицо как раскрытую книгу. Джулиан сделал бы что угодно, все что угодно, ради своей семьи. Не было такой вещи и такого человека, которыми он бы не пожертвовал.

Именно поэтому это и должна была быть она.

Она рванула с места. Она слышала, как Джулиан выкрикивает ее имя, но она уже выбежала из библиотеки. Дверь с грохотом захлопнулась за ней, а она уже мчалась прочь по коридору – в доспехах, сжимая Кортану в руке. С грохотом скатившись по лестнице, она выскочила из парадных дверей Института.

Она успела увидеть размытое бронзовое пятно Всадников, затем развернулась, захлопнула двери и выхватила стило из кармана. Она стремительно начертила на них закрывающую руну и тут до нее донеслись глухие удары тел с другой стороны, голоса, взывающие к ней, требующие не совершать безумств, открыть двери, открой их, Эмма…

Она сунула стило в карман, вскинула Кортану и принялась спускаться по лестнице.