Эмма сидела на кровати у Кристины и расчесывала подруге волосы. Она начинала понимать, почему, когда она была маленькой, мама так любила ее расчесывать: было что-то странно успокаивающее в том, как скользили сквозь пальцы гладкие темные волосы, в монотонных движениях щетки.

Это успокаивало боль у нее в голове и в груди – ту, что ощущалась не только как ее собственная, но и как боль Джулиана. Она знала, как тяжело ему было проститься с Тавви, даже для собственного блага Тавви, и чувствовала внутри пустоту там, где Джулиан сейчас расставался с самым младшим своим братом.

В обществе Кристины было полегче. Кудахча над Кристининым запястьем и втирая в красную метку от связующей руны крем простецов под названием «Савлон», Эмма выложила без утайки все, что произошло в Корнуолле. Кристина охала и жаловалась, что мазь щиплет, а потом вручила Эмме расческу и велела ей заняться чем-нибудь на самом деле полезным.

– Так как, помогает что-нибудь с заклятьем? – спросила Эмма. – Ну, то есть если бы Марк сейчас вошел и лег прямо на тебя, болеть бы перестало?

– Да, – приглушенно ответила Кристина.

– Ну, с его стороны невежливо этим пренебрегать, так я скажу.

Кристина тихонько простонала что-то вроде «Кьеран».

– Точно, Марку же всё еще нужно притворяться, что ему есть дело до Кьерана. Думаю, лежание на тебе не слишком этому поможет.

– Ему есть дело до Кьерана, – сказала Кристина. – Просто… мне кажется, ему и до меня есть дело. – Она обернулась к Эмме и взглянула на нее большими темными, встревоженными глазами. – Я с ним танцевала. С Марком. И мы целовались.

– Это же хорошо! Это же хорошо, да?

– Было хорошо, но потом пришел Кьеран…

– Что?

– Он не сердился, просто сказал Марку, что тот должен танцевать лучше, и потанцевал со мной. Это было всё равно что с пламенем танцевать.

– Ого, сексапильные странности, – заметила Эмма. – Может, даже больше сексапильных странностей, чем мне бы хотелось.

– Это не странности!

– Странности, – отрезала Эмма. – Ты прямым курсом движешься к фейскому тройничку. Или к войне, или типа того.

– Эмма!

– Горячий фейский тройничок, – весело объявила Эмма. – В старости смогу рассказывать, что была этому свидетелем.

Кристина застонала.

– Ну ладно. А что у вас с Джулианом? У вас есть план, что делать после того, что было в Корнуолле?

Эмма вздохнула и отложила расческу. Это была прелестная старинная викторианская щетка, оправленная в серебро. Эмма гадала, была ли та в комнате, когда туда поселилась Кристина, или подруга нашла ее где-то еще в Институте. Комната Кристины в Лондоне уже несла на себе приметы ее личности – фотографии почистили и повесили ровно, Кристина где-то добыла яркое покрывало на кровать, а нож-бабочка висел у камина на новеньком крючке.

Эмма принялась заплетать Кристине косы.

– Плана у нас нет, – сказала она. – Всё как всегда – мы вместе и чувствуем себя непобедимыми. А потом до нас начинает доходить, что нам по-прежнему предстоит делать всё тот же выбор, и снова куда ни кинь, всюду клин.

Кристина расстроилась.

– Это всегда будет всё тот же выбор, так? Расстаться друг с другом или перестать быть Сумеречными охотниками.

Эмма доплела косу. Она оперлась подбородком на плечо Кристины, думая о том, что узнал Джулиан от Королевы Благого Двора. До смерти пугающая возможность оборвать все связи парабатаев. Но это было слишком ужасно, чтобы даже произносить это вслух.

– Я раньше думала, что это поможет – физическое расстояние между мной и Джулианом, – сказала она. – Но теперь я так не думаю. Всё остальное не помогло. Думаю, куда бы и насколько бы я ни отправилась, я всегда буду это чувствовать.

– Бывает, что любовь прочна как канат. И связывает тебя, – сказала Кристина. – В Библии говорится: «Сильна как смерть любовь». Я в это верю.

Эмма пересела, чтобы заглянуть подруге в лицо.

– Кристина, – сказала она. – Что-то еще ведь происходит, так? Что-то, связанное с Диего. Или с Хайме?

Кристина опустила глаза.

– Не могу сказать.

– Позволь тебе помочь, – сказала Эмма. – Для всех остальных ты всегда такая сильная. Позволь мне быть сильной для тебя.

В дверь постучали. Девушки удивленно вскинули головы. Марк, – подумала Эмма. Что-то такое проступило у Кристины в лице. Наверняка это Марк.

Но это оказался Кьеран.

Эмма застыла от удивления. Хотя она уже до некоторой степени привыкла, что Кьеран вертится где-то рядом, тоненькие волоски на руках у Эммы все равно вставали от него дыбом. Не то чтобы она винила именно его в ранах, которые претерпела от рук Иарлафа. Но вид Кьерана всё равно возвращал ее в тот день: жаркое солнце, свист хлыста, медный запах крови.

Кьеран за это время и в самом деле удивительно изменился. Его черные волосы чуть растрепались и спутались, но в джинсах он выглядел настолько по-человечески, что это было даже неуместно. Отросшие волосы скрывали заостренные кончики ушей, хотя черно-серебристые глаза всё еще выделялись.

Он коротко, но учтиво поклонился.

– Миледи…

Вид у Кристины был озадаченный. Она явно тоже не ожидала этого визита.

– Я пришел поговорить с Кристиной, если она позволит, – прибавил Кьеран.

– Тогда валяй, – сказала Эмма. – Говори.

– Думаю, он желает поговорить со мной наедине, – прошептала Кристина.

– Да, – сказал Кьеран. – Такова моя просьба.

Кристина посмотрела на Эмму.

– Тогда увидимся утром?

Пф, подумала Эмма. Она соскучилась по Кристине, а теперь наглый фейский принц вышвыривает ее из комнаты подруги. Когда она слезла с кровати и направилась к двери, Кьеран едва удостоил ее взглядом.

Проходя мимо Кьерана, Эмма задержалась, почти касаясь его плечом.

– Если обидишь ее или расстроишь, – сказала она тихо, чтобы Кристина не расслышала, – я тебе уши оторву. Понял?

Кьеран покосился на нее глазами цвета ночного неба, нечитаемыми словно облака.

– Нет, – ответил он.

– Давай по буквам, – резко сказала Эмма. – Я ее люблю. Не вздумай к ней приставать.

Кьеран сунул длинные, изящные руки в карманы. В современной одежде он выглядел очень странно: это было все равно, что увидеть Александра Македонского в косухе и кожаных штанах.

– Ее легко полюбить.

Эмма удивленно взглянула на него. Не таких слов она ожидала от Кьерана. Легко полюбить. Нене вела себя так, что сама эта мысль казалась дикой. Но, с другой стороны, что Волшебный народ вообще знает о любви?

– Не хочешь сесть? – спросила Кристина. И задумалась: не превращается ли она в свою мать, которая, по ее собственным словам, первым делом предлагала гостю стул. «Даже если это убийца?» – спросила как-то Кристина. «Да, даже убийцам, – ответила мать. – Если не хочешь предлагать убийце стул, не надо было его приглашать».

– Нет, – сказал Кьеран. Он прошелся по комнате – руки в карманах, всё в нем выдавало беспокойство. Как это похоже на Марка, подумала Кристина. Оба двигались так, словно запертая внутри энергия не находила выхода. Интересно, подумала она, каково это: когда тебя распирает от внутренней силы, но ты вынужден стоять неподвижно.

– Миледи, – произнес он. – То, в чем я поклялся тебе при Благом Дворе, создало между нами связь. Думаю, ты успела почувствовать ее мощь.

Кристина кивнула. То была не наведенная магией связь между ней и Марком, но она все равно была – мерцающая энергия в их беседах, их танце.

– Я думаю, эта сила может помочь нам вместе сделать кое-что, что одному мне не по силам. – Кьеран подошел ближе к кровати, вынимая руку из кармана. У него на ладони что-то сверкало. Он протянул это Кристине, и она увидела желудь, которым воспользовался Марк, чтобы призвать Гвина. Желудь выглядел слегка побитым, но целым, словно его снова склеили после того, как он раскололся.

– Хочешь снова призвать Гвина? – Кристина покачала головой. Ее коса расплелась, волосы рассыпались по спине. Она заметила, как Кьеран на них посмотрел. – Нет. Он больше не станет вмешиваться. Ты хочешь поговорить с кем-то другим из страны фэйри. С братом?

– Как я и предполагал, – он чуть наклонил голову, – ты угадываешь мои намерения.

– И ты можешь это сделать? Желудь не призовет только Гвина, и всё?

– Магия тут довольно простая. Не забывай, ты не нашей крови и не можешь накладывать заклятья, но я-то могу. Желудь может призвать к нам проекцию моего брата. Я расспрошу его о планах отца. Я также спрошу, не может ли он остановить Всадников.

Кристина оторопела.

– Всадников кто-то может остановить?

– Они слуги Двора и повинуются его приказам.

– Почему ты мне это рассказываешь? – спросила Кристина.

– Потому, что для призыва брата я должен буду тянуться разумом в страну фэйри, – сказал Кьеран. – И, если я желаю сохранить свой разум в неприкосновенности, было бы безопасней обзавестись привязкой здесь, в этом мире. Чем-то – кем-то – кто станет для меня якорем, пока я разыскиваю брата.

Кристина соскользнула с кровати. Выпрямившись, она была лишь немногим ниже Кьерана, ее глаза оказались на уровне его губ.

– Почему я? Почему не Марк?

– От Марка я уже достаточно требовал, – сказал он.

– Возможно, – сказала она, – но даже если это и так, не думаю, что это вся правда.

– Мало кто из нас достаточно везуч, чтобы знать всю правду о чем бы то ни было. – Кристина помнила, что Кьеран юн, но когда он говорил, в глазах его было что-то древнее. – Вложишь ли свою руку в мою?

Она подала ему руку, пересеченную на запястье красной меткой ее связи с Марком. Почему-то это показалось правильным. Пальцы Кьерана – прохладные и сухие, легкие как касание падающего листа, – сомкнулись вокруг ее пальцев.

Другой рукой Кьеран швырнул золотой желудь в стену рядом с камином.

На мгновение воцарилась тишина. Кристина слышала отрывистое дыхание Кьерана. Это казалось странным – всё, что они делали, было так далеко от обычных человеческих чувств, и непривычно было слышать, что Кьеран запыхался. Но затем она вспомнила, как он держал ее в объятиях, вспомнила неровное биение его сердца. В конце концов, фэйри тоже из плоти и крови, разве нет? Из мышц и костей, как Сумеречные охотники. И пламя ангельской крови горело и в них…

Тьма расползлась по стене, словно пятно. Кристина со свистом втянула воздух, и Кьеран крепче сжал ее руку. Тьма дергалась и шевелилась, дрожала и преображалась. В ее глубине плясал свет, и Кристина разглядела разноцветное ночное небо страны фэйри. А внутри тени был сгусток еще более плотной тьмы – человек, закутанный в темный плащ. Когда тьма растаяла, Кристина сперва разглядела его усмешку, а потом и все остальное, и ее сердце словно остановилось.

Половина его лица была маской смерти, как у скелета, а другая половина – сияла дивной красотой. Плащ на его плечах был черным, с вышитой на нем сломанной короной. Человек стоял, расправив плечи, и ухмылялся половиной лица, глядя на Кьерана сверху вниз.

Они призвали вовсе не Адаона. Перед ними был Король Неблагого Двора.

– Нет! Нет! – рыдал Тавви, уткнувшись Джулиану в плечо. Известие о том, что он отправляется в Идрис с Алеком, Максом и Рафом, он принял хуже, чем Марк рассчитывал. Неужели даже при сообщении о короткой разлуке все дети так плачут, словно мир рушится, а их сердце разбито?

Не то чтобы Марк винил Тавви. Просто сам он, увидев, как Джулиан ходит по комнате, держа брата на руках и похлопывая его по спине, а Тавви рыдает, чувствовал себя так, словно его сердце рвалось на кусочки.

– Тавс, – нежно произнес Джулиан. Марку трудно было представить, что это голос того же юноши, который стоял перед Неблагим Королем, приставив нож к горлу наследного принца. – Это всего на день, максимум на два. Посмотришь каналы в Аликанте, увидишь Гард…

– Ты всегда уезжаешь! – Тавви захлебывался от рыданий, уткнувшись в рубашку брата. – Ты не можешь снова уехать!

Джулиан вздохнул. Он опустил голову и потерся щекой о непослушные кудри брата. Поверх головы Тавви он встретился взглядом с Марком. В его глазах не было ни укора, ни жалости к себе, только печаль.

И все же Марк чувствовал себя так, словно чувство вины вот-вот сломает ему ребра. «Если бы» – это слова на ветер, сказал как-то Кьеран, когда Марк рассуждал, встретились бы они вообще, если бы не присоединились к Дикой Охоте. Но сейчас он не мог остановить поток «если бы»: если бы он только мог остаться тогда с семьей, если бы Джулиану не пришлось быть для младших и матерью, и отцом, если бы Тавви не рос среди смертей и утрат… Может быть, тогда каждое прощание не воспринималось бы как в последний раз.

– Это не твоя вина, – произнес Магнус, бесшумно появившийся рядом с Марком. – Нельзя ничего исправить в прошлом. Всех нас, пока мы взрослеем, не минуют утраты. Всех, кроме редких счастливцев.

– Не могу ничего поделать. И жалею, что мой брат не из тех редких счастливцев, – сказал Марк. – Кто, как не ты, должен это понимать.

Магнус поглядел на Джулиана и Тавви. Малыш выплакал все слезы и цеплялся за старшего брата. Его плечи горестно поникли.

– Кто именно из братьев?

– Оба, – сказал Марк.

Магнус протянул руку и с любопытством коснулся сверкающего наконечника стрелы у Марка на шее.

– Узнаю, из чего это сделано, – заметил он. – Когда-то этот наконечник венчал оружие Королевского гвардейца Неблагого Двора.

Марк дотронулся до наконечника – холодного и гладкого. Несгибаемого, как сам Кьеран.

– Мне его подарил Кьеран.

– Ему цены нет, – сказал Магнус. Он обернулся на зов Алека и выпустил подвеску из рук.

Алек стоял с Максом на руках, рядом с Рафом, тут же лежал и небольшой мешок с их пожитками. Марк заметил, что Алеку почти столько же лет, сколько было бы Марку, если бы его не похитила Дикая Охота. Марк задумался, был бы он таким же зрелым, каким казался Алек, таким же собранным и способным позаботиться и о себе, и о других.

Магнус поцеловал Алека и с безграничной нежностью взъерошил его волосы. Он наклонился, чтобы поцеловать Макса и Рафа. Потом выпрямился и начал создавать портал. С его пальцев летели искры, и воздух перед ним словно замерцал.

Тавви на руках у Джулиана превратился в комок отчаяния. Джулиан прижал его к себе еще крепче, мышцы его рук напряглись, и принялся нашептывать ему что-то успокаивающее. Марку хотелось подойти к ним, но он не мог заставить себя тронуться с места. Даже в несчастье они казались единым целым, и никто другой был им не нужен.

Но стоило боли пронзить руку Марка, как грустные мысли вылетели у него из головы. Он схватился за запястье и ощутил пальцами агонизирующую открытую рану, скользкую кровь. Что-то не так, – подумал он; а потом: – Кристина!

Он сорвался с места. Посреди комнаты рос и мерцал портал; сквозь него Марк, пробегая мимо, разглядел контур демонических башен.

Что-то подсказывало ему, что он приближается к Кристине, но, к его удивлению, боль в запястье не утихала. Она пульсировала, как тревожный сигнал маяка.

Дверь ее комнаты была закрыта. Марк выбил ее плечом, не тратя времени на то, чтобы повернуть ручку. Дверь распахнулся, и Марк едва не упал внутрь.

Он закашлялся, глаза щипало. В спальне пахло гарью, как будто тут сгорело что-то органическое – например, палая листва или подгнившие фрукты. В комнате было темно, но глаза Марка быстро привыкли, и он увидел Кристину и Кьерана, стоявших в ногах кровати. Кристина сжимала в руке нож-бабочку. Над ними нависла тяжелая тень – нет, не тень, понял Марк, подойдя поближе. Проекция.

Проекция Короля Неблагого Двора. Обе стороны его лица светились чудовищным весельем – и та, что была прекрасна и величественна, и та, где скалился мерзкий скелет.

– Ты хотел призвать своего брата? – презрительно усмехнулся Король, не сводя с Кьерана глаз. – И ты думал, что я не почувствую, как ты тянешься в страну фэйри, разыскивая мою собственную плоть и кровь? Ты глупец, Кьеран, и всегда им был.

– Что ты сделал с Адаоном? – От лица Кьерана отхлынула кровь. – Он ничего не знал. Он понятия не имел, что я собираюсь его призвать.

– Не тревожься за других, – сказал Король. – Тревожься за себя, Кьеран Королевский сын.

– Я долго был Кьераном Охотником, – сказал Кьеран.

Лицо Короля потемнело.

– А должен называться Кьераном Изменником, – сказал он. – Кьераном Предателем. Кьераном Братоубийцей. Это больше тебе подходит.

– Он защищался, – резко сказала Кристина. – Если бы он не убил Эрека, то погиб бы сам. И он защищал меня.

Король удостоил ее презрительного взгляда.

– Это и есть измена, глупая девица, – сказал он. – Ставить жизнь Сумеречных охотников выше жизни собственного народа – что может быть хуже?

– Продать собственного сына Дикой Охоте, потому что тревожился, что народ любит его больше тебя, – вставил Марк. – Вот что хуже.

Кристина и Кьеран с изумлением посмотрели на него. Они не слышали, как он вошел. Король, впрочем, не выказал ни малейшего удивления.

– Марк Блэкторн, – произнес он. – Даже любовников мой сын выбирает среди врагов своего народа. И что же это говорит о нем?

– То, что он лучше знает, какой народ – его? – ответил Марк и демонстративно повернулся к Королю спиной. При Дворе за такое его бы повесили. – Надо от него избавиться, – негромко сказал он Кьерану и Кристине. – Позвать Магнуса?

– Это просто проекция, – сказал Кьеран. Его лицо осунулось. – Он не может нам навредить. И оставаться здесь вечно тоже не может. Думаю, ему это непросто дается.

– Не сметь поворачиваться ко мне спиной! – взревел Король. – Думаешь, Кьеран, мне не известны твои планы? Думаешь, я не знаю, что ты намерен предать меня перед Советом нефилимов?

Кьеран отвернулся, словно не в силах был смотреть на отца.

– Тогда оставь то, что ты делаешь, – дрожащим голосом произнес он. – Вступи с нефилимами в переговоры. Не иди на них войной.

– С теми, кто лжет, не может быть переговоров, – оскалился Король. – Они лгали, и будут лгать! И будут проливать кровь нашего народа. А когда ты им больше не будешь нужен, думаешь, они оставят тебя в живых? Станут обращаться с тобой как с равным?

– Они обращались со мной лучше, чем родной отец. – Кьеран вскинул подбородок.

– Вот как? – Глаза Короля были темными и пустыми. – Когда ты прибыл к моему двору, Кьеран, я лишил тебя некоторых воспоминаний. Не вернуть ли мне их тебе?

Кьеран явно был в смятении.

– Зачем тебе понадобились мои воспоминания?

– Кое-кто из нас знал бы своего врага, – сказал Король.

– Кьеран, – произнес Марк. От выражения глаз Короля его замутило от страха. – Не слушай его. Он хочет причинить тебе боль.

– А чего хочешь ты? – спросил Король, оборачиваясь к Марку. Только то, что Марк видел сквозь него, сквозь прозрачные очертания его тела, контуры кровати Кристины, ее шкафа, удержало его от того, чтобы схватить кочергу и запустить ее в Короля. Если бы…

Если бы Король был хоть немного похож на нормального отца, если бы он не бросил сына Дикой Охоте, словно кость стае голодных волков, если бы не сидел, наслаждаясь тем, как Эрек пытает Кьерана…

Каким бы тогда был Кьеран? Насколько меньше боялся бы потерять любовь? Возможно, даже не стал бы цепляться за нее любой ценой, не захотел бы навсегда удержать Марка в Дикой Охоте?

Король усмехнулся, словно читал мысли Марка.

– Когда я заглянул в воспоминания сына, – произнес он, – то увидел тебя, Блэкторн. Сына леди Нериссы, – зло улыбался он. – Твоя мать умерла от горя, когда твой отец бросил ее. Половина мыслей моего сына была о тебе – о том, как он тебя потерял. Марк, Марк, Марк. Интересно, неужели это у вас в крови – зачаровывать нам подобных и превращать в глупцов?

Кьеран слегка нахмурился. Как он тебя потерял.

Кьеран не помнил, как потерял его. Холодный ужас расползся по венам Марка.

– Тем, кто не способен любить, любви не понять, – сказала Кристина и обернулась к Кьерану. – Мы защитим тебя, – произнесла она. – Мы не позволим ему причинить тебе вред за показания на Совете.

– Ложь, – сказал Король. – Из благих побуждений, быть может, но все же ложь. Если ты, Кьеран, дашь показания, ни на этой земле, ни в стране фэйри не будет такого места, где ты будешь в безопасности, где спрячешься от моих воинов и от меня. Я буду вечно преследовать тебя за то, что ты сделал с Иарлафом и Эреком, и когда найду тебя, ты пожалеешь, что не умер. Нет такой пытки, которой я тебя не подвергну.

Кьеран с усилием сглотнул, но голос его был тверд.

– Боль – это всего лишь боль.

– О, – сказал его отец, – боль бывает разной, темноволосое дитя.

Он не пошевелился, не сделал никакого жеста вроде тех, что делали колдуны, когда творили заклинания, но Марк почувствовал, как атмосфера в комнате сгустилась, словно сам воздух стал давить на них.

Кьеран ахнул и отшатнулся, словно его подстрелили. Он ударился о кровать и вцепился в спинку, чтобы не сползти на пол. Синие волосы упали ему на глаза, стали черными, а затем – белыми.

– Марк? – Он медленно поднял лицо. – Я помню. Я помню.

– Кьеран, – прошептал Марк.

– Я рассказал Гвину, что ты нарушил закон страны фэйри, – проговорил Кьеран. – Я думал, они просто вернут тебя в Охоту.

– Вместо этого они покарали мою семью, – сказал Марк. Он знал, что Кьеран этого не хотел и не ожидал. Но произнести эти слова все равно оказалось больно.

– Вот почему ты не носил свою эльфийскую стрелу. – Кьеран не смотрел в глаза Марку. – Я был тебе не нужен. Ты прогнал меня. Ты ненавидел меня. И, должно быть, ненавидишь.

– Я тебя не ненавидел, – сказал Марк. – Кьер…

– Слушай его, – промурлыкал Король. – Слушай, как он лжет.

– Тогда почему? – спросил Кьеран. Он попятился от Марка, отступил всего на шаг. – Почему ты мне солгал?

– Подумай, дитя, – сказал Король. Он явно наслаждался. – Что им было от тебя нужно?

Кьеран судорожно вздохнул.

– Показания, – произнес он. – Свидетельство перед Советом. Ты… ты так все и задумывал, Марк? Это предательство? Что, все в Институте знают? Да, иначе быть не может. Не может. – Его волосы почернели как нефть. – И Королева тоже знает, полагаю. Вы с ней собирались выставить меня болваном?

Страдание на его лице было непереносимо; Марк не мог смотреть на Кьерана. Вместо него заговорила Кристина.

– Кьеран, нет, – сказала она. – Все было совсем не так…

– А ты знала? – Кьеран с такой же мукой посмотрел на нее. – Ты тоже знала?

Король расхохотался. Марка захлестнул гнев, слепящая ярость, и он выхватил из камина кочергу. Король все хохотал, а Марк подошел к нему, занес кочергу, размахнулся…

Кочерга ударила по лежавшему перед камином золотому желудю, размолотив его в пыль. Смех Короля резко оборвался. Он бросил на Марка взгляд, полный ненависти, и исчез.

– Почему ты это сделал? – возмутился Кьеран. – Испугался того, что еще он может мне рассказать?

Марк швырнул кочергой в камин. Та громко лязгнула.

– Он вернул тебе воспоминания, разве не так? – спросил он. – Тогда ты всё знаешь.

– Не всё, – надтреснутым, срывающимся голосом сказал Кьеран. Марк вспомнил, как тот висел при Неблагом Дворе в терновых кандалах. Сейчас в глазах принца сквозило то же отчаяние. – Не знаю, чего ты хотел, когда решил, что станешь мне лгать и заставишь делать то, что тебе нужно. Не знаю, насколько тошно тебе было всякий раз, когда ты меня касался, когда притворялся, что хочешь меня. Я не знаю, когда ты собирался рассказать мне правду. После того, как я дам показания? А может, ты хотел посмеяться надо мной перед всем Советом? Или дождаться, пока мы останемся одни? Всем ли ты успел рассказать, какое я себялюбивое и бессердечное чудовище?..

– Ты не чудовище, Кьеран, – перебил его Марк. – И с сердцем у тебя всё в порядке.

В глазах Кьерана, когда тот взглянул на Марка, была лишь боль.

– Это не может быть правдой, – произнес он, – ведь это ты был моим сердцем.

– Хватит, – сказала Кристина тихо и встревоженно, но твердо. – Позволь Марку объяснить…

– Хватит с меня объяснений, – сказал Кьеран и вышел прочь из комнаты, с грохотом захлопнув дверь.

Остатки мерцающего портала рассеялись. Джулиан и Магнус стояли почти плечом к плечу и смотрели вслед Алеку и детям, пока те не исчезли.

Вздохнув, Магнус перебросил конец шарфа за плечо и вышел из комнаты, чтобы налить себе вина из графина, пылившегося на столике у окна. Снаружи почти стемнело, небо над Лондоном было цвета анютиных глазок.

– Хочешь? – спросил он Джулиана, закрывая графин пробкой.

– Пожалуй, лучше мне оставаться трезвым.

– Как пожелаешь. – Магнус взял бокал и принялся разглядывать его на свет. Вино было рубиново-красным.

– Почему ты нам так помогаешь? – спросил Джулиан. – В смысле, я в курсе, что мы милая семейка, но не настолько же.

– Нет, – согласился Магнус, едва заметно улыбаясь. – Не настолько.

– Тогда в чем же дело?

Магнус сделал глоток вина и пожал плечами.

– Меня попросили Джейс и Клэри, – сказал он. – Джейс парабатай Алека, а я всегда питал к Клэри отцовские чувства. Они мои друзья. А на свете мало есть такого, на что я не готов пойти ради друзей.

– И это правда всё?

– Хм-м, кого-то ты мне напоминаешь.

– Я? – удивился Джулиан. Люди нечасто такое ему говорили. – Кого же?

Магнус, не ответив, покачал головой.

– Много лет назад, – сказал он, – я постоянно видел один и тот же сон о городе, утопающем в крови. О костяных башнях и крови, которая лилась по улицам как вода. Я думал, что это было к Темной войне, и, когда она закончилась, сон и в самом деле прекратился. – Он осушил бокал и поставил его на стол. – Но недавно он вновь мне приснился. Не могу перестать думать, что грядет нечто.

– Ты их предупреждал, – сказал Джулиан. – Совет. В день, когда они решили изгнать Хелен и бросить Марка. Когда они приняли Холодный мир. Ты им сказал, какие будут последствия. – Он прислонился к стене. – Мне было всего двенадцать, но это я помню. Ты сказал: «Волшебный народ долго ненавидел нефилимов за суровость. Покажите им не только суровость, и получите в ответ не только ненависть». Но они тебя не послушали, разве не так?

– Совет… Они хотели мести, – сказал Магнус. – И не понимали, что месть порождает только еще больше мести. «Они сеяли ветер, и пожнут бурю».

– Из Библии, – узнал Джулиан. Нельзя было вырасти с дядюшкой Артуром и не выучить при этом столько древних цитат, что на всю жизнь хватит. – Но есть разница между местью и возмездием, – добавил он. – Между тем, чтобы наказать виновных, и тем, чтобы карать всех подряд. «И праведно врагов мы умерщвляем, чьи Сатаною движимы сердца».

– Полагаю, можно подобрать цитату в оправдание чего угодно, – сказал Магнус. – Слушай… я не стучу Конклаву, что бы там ни думали чародеи с Сумеречного базара. Но я знавал парабатаев, не одну дюжину, и представляю себе, на что они должны быть похожи, а вы с Эммой другие. Не представляю себе, чтобы вам позволили это пройти, если бы не хаос Темной войны.

– А теперь из-за церемонии, которая должна была связать нас навсегда, нам придется выяснить, как разделиться, – горько заметил Джулиан. – Мы оба это знаем. Но когда Всадники…

– Да, – сказал Магнус. – Пока что вы вынуждены оставаться вместе.

Джулиан выдохнул сквозь зубы.

– Просто подтверди кое-что, – сказал он. – Не существует заклятия, отменяющего любовь?

– Есть несколько временных заклинаний, – сказал Магнус. – Они действуют не бесконечно. Истинная любовь и сложность человеческого сердца и разума все еще непостижимы для механизмов большей части магии. Может быть, ангел или Высший демон…

– Так, значит, Разиэль смог бы, – сказал Джулиан.

– Я бы на твоем месте не торопился радоваться, – сказал Магнус. – Ты что, правда, уже выяснял насчет заклинаний для отмены любви?

Джулиан кивнул.

– Ты действительно безжалостен, – заметил Магнус. – Даже к себе самому.

– Я думал, Эмма меня больше не любит, – сказал Джулиан. – А она думала то же самое обо мне. Теперь мы знаем правду. Это не просто запрещено Конклавом, это несет в себе проклятие.

Магнус нахмурился.

– Я не знал, в курсе ты или нет.

Джулиан похолодел. Выходит, нет ни малейшего шанса, что Джем хоть в чем-то ошибся. Хотя Джулиан и так не очень-то на это надеялся.

– Эмме рассказал Джем. Но он не объяснил, как это работает и что случится.

Магнус прикрыл глаза слегка дрожавшей рукой.

– Посмотри историю Сайласа Пэнгборна и Элоизы Рейвенскар. Были и другие истории, хотя Безмолвные Братья скрывают их, как могут. – Его кошачьи глаза налились кровью. – Сперва сойдешь с ума ты сам, – сказал он. – В тебе невозможно будет узнать человеческое существо. А после того, как ты превратишься в чудовище, ты уже не сможешь отличать друзей от врагов. И когда близкие побегут к тебе, чтобы спасти тебя, ты вырвешь сердца у них из груди.

Джулиана замутило.

– Я… я никогда бы не причинил вреда своей семье.

– Ты их не узнаешь, – отрезал Магнус. – Ты не сможешь больше отличать любовь от ненависти. И станешь разрушать все вокруг не потому, что будешь этого хотеть – не больше, чем волна хочет сломать скалы, о которые бьется. Ты сделаешь это потому, что не будешь понимать, почему этого делать нельзя. – Он посмотрел на Джулиана с жалостью, которой было очень много лет. – Не имеет значения, добрые у тебя намерения или злые. Неважно, что любовь – светлая и созидательная сила. Магии наплевать на мелкие человеческие заботы.

– Я знаю, – сказал Джулиан. – Но что мы можем сделать? Я не могу стать простецом или обитателем Нижнего мира и бросить семью. Это убьет и меня, и их. А перестать быть Сумеречным охотником – для Эммы самоубийство.

– Есть еще изгнание, – сказал Магнус. Его глаза были бездонны. – Вы все еще останетесь Сумеречными охотниками, но лишитесь части своей магии. Это и есть изгнание, это и есть кара. И поскольку магия парабатаев – одна из драгоценнейших и сплетенных с самой вашей сутью, изгнание уничтожит ее мощь. Все, чему проклятие дает силу – мощь рун, которые вы друг на друга наносите, способность ощущать чувства друг друга и причинен ли другому вред – в изгнании все это уйдет. Если я хоть что-то понимаю в магии – а я понимаю, это означает, что изгнание несоизмеримо замедлит развитие проклятия.

– А еще оно разлучит меня с детьми! – с отчаянием сказал Джулиан. – Быть может, я никогда больше их не увижу. С тем же успехом я мог бы стать простецом. По крайней мере, тогда я мог бы видеть их хотя бы тайком, издали. – Его голос словно проржавел от горечи. – Условия изгнания определяются Инквизитором и Конклавом. Мы никак не сможем на них повлиять.

– Не факт, – сказал Магнус.

Джулиан пристально взглянул на него.

– Думаю, лучше бы тебе объяснить мне, что ты имеешь в виду, – сказал он.

– У тебя только один вариант. И он тебе не понравится, – Магнус помедлил, словно надеялся, что Джулиан откажется слушать, но Джулиан промолчал. – Ну ладно, – сказал Магнус. – Когда будешь в Аликанте, расскажи Инквизитору всё.

– Кит…

Что-то прохладное коснулось его виска, откинуло назад его волосы. Кита окружали тени, он видел знакомые и незнакомые лица: женщина со светлыми волосами, беззвучно напевающая песню; лицо отца, злобная физиономия Барнабаса Хейла, Тай, глядящий на него из-под ресниц черных и густых, как сажа на лондонских улицах в романе Диккенса…

– Кит.

Прохладное прикосновение превратилось в постукивание пальцем. Веки Кита задрожали, и над ним появился потолок лазарета в Институте Лондона. Он узнал выжженное на оштукатуренной стене странное пятно в форме дерева, вид на крыши из окна, вентилятор, лениво кружившиеся лопасти над головой.

А еще он увидел пару встревоженных сине-зеленых глаз – Ливви. Длинные каштановые волосы ниспадают вниз волной спутанных кудряшек. Когда он поморщился, она с облегчением выдохнула.

– Извини, – сказала она. – Магнус велел будить тебя каждые несколько часов, чтобы убедиться, что тебе не становится хуже. У тебя же сотрясение…

– Сотрясение? – Кит вспомнил крышу, дождь, Гвина и Диану, небо, полное туч, которые скользили вверх – и вбок, когда он упал. – Когда это я получил сотрясение? Со мной же все было в порядке.

– Так бывает, – сказала она. – Людей бьют по голове, а они и не знают, что дело плохо, пока не вырубятся.

– Тай? – позвал он и попытался сесть. Это было ошибкой. Голова болела так, словно кто-то огрел его дубинкой. Обрывки воспоминаний мелькали у него перед глазами: фэйри в наводящих ужас бронзовых доспехах. Бетонная платформа у реки. Уверенность, что им не выжить.

– Вот – Она просунула руку Киту под шею и приподняла ему голову. О зубы лязгнуло что-то холодное. – Выпей это.

Кит проглотил. На него опустилась темнота, и боль ушла. До него вновь донеслось пение – в самой глубине всего, что он успел позабыть. Повесть о том, как тебя люблю я, не знает конца.

Когда он снова открыл глаза, свеча у кровати успела погаснуть. В палате, впрочем, был свет – Тай сидел у его кровати с колдовским огнем в руке и глядел на вращающиеся лопасти вентилятора.

Кит кашлянул и сел. На сей раз было немного легче, но в горле пересохло.

– Воды, – выговорил он.

Тай оторвал взгляд от вентилятора. Кит и раньше замечал, что смотреть на лопасти ему нравилось, словно изящное кружение доставляло ему удовольствие. Тай нашел графин с водой и стакан и передал тот Киту.

– Хочешь еще воды? – спросил Тай, когда Кит осушил уже весь графин. С тех пор, как Кит видел его в последний раз, Тай успел переодеться – очередные старомодные шмотки из кладовки. Полосатая рубашка, черные штаны – так и просилось в старую рекламу.

Кит помотал головой, крепко сжимая в руке стакан. Его охватило странное чувство нереальности происходящего – вон он, Кит Грач, в Институте, и ему долбанули по голове здоровенные фэйри – за то, что он защищал нефилимов.

Отцу было бы за него стыдно. Но Кит ощущал только чувство собственной правоты. Чувство, будто в его жизни чего-то всегда не хватало, и это тревожило его и не давало покоя – а теперь вдруг судьба и случай расставили все на свои места.

– Почему ты это сделал? – спросил Тай.

Кит выпрямился.

– Почему я сделал что?

– Вот когда я вышел из волшебной лавки, а вы с Ливви ругались. – Взгляд серых глаз Тая уперся куда-то Киту в ключицу. – Вы же из-за меня ругались, так?

– Откуда ты знаешь, что мы ругались? – спросил Кит. – Ты нас что, слышал?

Тай покачал головой.

– Я знаю Ливви, – сказал он. – Знаю, когда она злится. Знаю, как она это проявляет. Она мой близнец. Ни о ком другом я такого не понимаю, но о ней – да. – Он пожал плечами. – Так вы ссорились из-за меня, да?

Кит кивнул.

– Все и всегда стараются меня оберегать, – сказал Тай. – Джулиан пытается защитить меня вообще от всего, Ливви – от разочарований. Она не хотела, чтобы я знал, что ты можешь уйти, но я всегда это знал. Джулиан с Ливви… им тяжело осознать, что я вырос. Что я могу и понимать, что какие-то вещи – не навсегда.

– Ты про меня, – сказал Кит. – Что я не навсегда.

– Тебе выбирать – уйти или остаться, – сказал Тай. – В Лаймхаусе я подумал, что ты выберешь «уйти».

– А как же ты? – спросил Кит. – Я думал, тебя отправят в Схоломант. А меня-то туда ни за что не возьмут. Я же даже азов не знаю.

Кит отставил стакан. Тай тут же его подхватил и принялся крутить в руках. Стакан был из молочно-белого стекла, с шершавой поверхностью, и Таю, кажется, нравилась его текстура.

Тай молчал, и в этом молчании Кит думал о наушниках Тая, о музыке, которую он слушает, словах, которые он нашептывает, о том, как он касается всего с таким всеобъемлющим сосредоточением: гладких камней, шершавого стекла, шелка и кожи и неровного льна. Кит знал: на свете есть и такие люди, которые думают, что человеческие существа вроде Тая делают все это просто так – потому, что они необъяснимы. Сломаны.

Кита захлестнула ярость. Как они могли не понимать, что Тай все делает зачем-то? Если сирена скорой помощи слепит, то надо закрыть глаза. Если что-то тебя бьет, надо согнуться, чтобы защититься от удара.

Но не все слышали и видели совершенно одинаково. Слух Тая был вдвое острее и четче, чем у других. Наушники и музыка, чувствовал Кит, служили буфером: они заглушали не только прочие звуки, но и ощущения, которые иначе были бы слишком сильными. Они защищали Тая от боли.

Он не мог не задумываться над тем, каково это: жить так ярко, чувствовать столько всего, видеть, как мир то и дело оборачивается слишком яркими цветами и слишком громкими звуками. Когда все звуки и ощущения были выкручены на максимум, казалось более чем разумным успокаиваться, полностью сосредоточившись на чем-то небольшом, над чем ты властен: спутавшиеся трубочные ершики, которые надо расплести, неровная поверхность стекла под пальцами.

– Я не хочу отговаривать тебя от Схоломанта, если это – то, чего ты хочешь, – сказал Кит. – Но я просто скажу, не всегда дело в том, что люди пытаются тебя уберечь, или знают, что для тебя лучше, или думают, что знают. Иногда они просто понимают, что им будет тебя не хватать.

– Ливви будет меня не хватать…

– Всей твоей семье будет тебя не хватать, – сказал Кит, – и мне тоже.

Это было всё равно что спрыгнуть с обрыва – намного страшнее, чем любая афера из тех, что Киту когда-либо поручал отец, чем любой обитатель Нижнего мира или демон, какого он видел. Тай удивленно поднял глаза, забыв о стакане в руках. Он покраснел и на его бледной коже это было очень заметно.

– Правда?

– Ага, – сказал Кит, – но, как я уже сказал, не хочу мешать тебе. Поезжай, если хочешь…

– Не хочу, – сказал Тай. – Я передумал. – Он отставил стакан. – Не из-за тебя. А из-за того, что в Схоломанте, похоже, полно ублюдков.

Кит расхохотался. Тай удивился даже больше, чем тогда, когда Кит сказал, что будет по нему скучать. Но секунду спустя он тоже рассмеялся. Когда Магнус вошел в палату, оба катались от смеха. Чародей посмотрел на них и покачал головой.

– Дурдом, – сказал он и, подойдя к столу, на котором стояли стеклянные пробирки и воронки, посмотрел на Тая и Кита с довольным видом. – Не думаю, что это кого-нибудь заинтересует, – продолжил он, – но противоядие к связующему заклятью готово. И, кажется, ничто не должно помешать нам завтра отбыть в Идрис.

Кристина чувствовала себя так, словно по комнате пронесся торнадо. Она положила нож-бабочку на каминную полку и повернулась к Марку.

Тот прислонился к стене, глядя куда-то в пространство. Кристине вспомнилась старая книга, которую она читала еще в детстве. В книге был мальчик с глазами разного цвета – рыцарь в Крестовых походах. Один глаз для Бога, говорилось в книге, и один для дьявола.

Мальчик, которого рассекли напополам – половина добрая и половина злая. Точно так же, как Марка рассекли надвое между фэйри и нефилимами. Кристина видела происходившую в нем сейчас борьбу, хотя гневался Марк только на себя.

– Марк, – начала она, – это не…

– Только не говори, что это не моя вина, – ровным голосом перебил он. – Я этого не вынесу, Кристина.

– Это не только твоя вина, – сказала Кристина. – Мы все знали. Это наша общая вина. Это было неправильно, но выбора у нас особо не было. И Кьеран действительно причинил тебе зло.

– Всё равно, я не должен был ему лгать.

Единственным свидетельством случившегося в комнате Кристины была рваная темная трещина на оштукатуренной стене, бугрившаяся сквозь краску. Трещина – и еще размолотый золотой желудь в камине.

– Я хочу сказать только, что если ты в силах простить его, то должен простить и себя, – закончила она.

– Можешь подойти? – придушенно проговорил Марк.

Он стоял с закрытыми глазами и нервно сжимал и разжимал кулаки. Кристина чуть не споткнулась, пока шла к нему через всю комнату. Казалось, он почувствовал ее приближение: не открывая глаз, он потянулся к ней и сжал ее руку так крепко, что чуть кости не треснули.

Кристина опустила взгляд. Он стискивал ее руку так сильно, что это должно было быть больно – но она видела лишь красные метки на их запястьях. Очутившись так близко друг к другу, отметины истаяли почти в ничто.

Она вновь ощутила то, что почувствовала той ночью в бальном зале, словно связующее заклятье усиливало ее близость к чему-то еще – к тому, что раз за разом уводило ее мысли обратно на холм в стране фэйри, к воспоминанию о том, каково это было – греться в объятиях Марка.

Марк нашарил ее губы своими. Кристина услышала, как он застонал: он целовал ее отчаянно и крепко; по всему ее телу словно прокатывались волны огня и делали ее легкой как пепел.

И все же она не могла забыть, как Кьеран целовал Марка у нее на глазах – с силой, нарочито. Кажется, она утратила способность думать о Марке и не думать при этом о Кьеране, видеть сине-золотые глаза – и не видеть черно-серебряных.

– Марк, – произнесла она. Он касался ее руками, и это наполняло ее кровь мягким жаром. – Это неправильный способ забыться.

Он отстранился.

– Я хочу держать тебя в объятиях, – сказал он. – Ужасно этого хочу. – Марк медленно, словно с усилием, выпустил ее. – Но так было бы нечестно. И по отношению к тебе, и по отношению к Кьерану, и ко мне. Не сейчас.

Кристина коснулась тыльной стороны его ладони.

– Ты должен пойти к Кьерану и помириться с ним. Он слишком важная часть тебя самого, Марк.

– Ты слышала, что сказал Король. – Марк бессильно откинул голову на стену. – Он убьет Кьерана за дачу показаний. Он будет вечно его преследовать. Это наших рук дело.

– Он сам согласился…

– Не зная правды! Он согласился, потому что думал, что любит меня, а я люблю его…

– Разве это не так? – спросила Кристина. – А даже если бы это и было не так, он ведь забыл не только то, что вы поссорились. Он забыл и то, что натворил, забыл, что он перед тобой в долгу, забыл свою собственную вину. И так разозлился он и поэтому тоже. Не на тебя, а на себя.

Марк крепче сжал ее руку.

– Мы с Кьераном оба теперь друг перед другом в долгу, – сказал он. – Я подверг его опасности. Король Неблагого Двора знает, что он собирается дать показания. Он поклялся гнать Кьерана как дичь. Кристина, что нам делать?

– Постараемся его уберечь, – сказала Кристина. – Даст он показания или не даст, Король все равно его не простит. Нам надо найти такое место, где Кьеран будет в безопасности. – Вдруг до нее дошло, и она вскинула подбородок. – Я точно знаю, где. Марк, мы должны…

В дверь постучали. Когда она открылась, они отступили друг от друга; оба ждали, что войдет Кьеран, и Марк не сумел скрыть разочарования, когда это оказался Магнус.

Чародей нес гравированные металлические фляжки и вскинул бровь, увидев выражение лица Марка.

– Не знаю уж, кого ты ждал, и жалею, что я не он, – сухо сказал он. – Но противоядие готово.

Кристина ожидала, что ее затрясет от облегчения, но ничего не почувствовала. Она коснулась левой рукой больного запястья и посмотрела на Марка, который упорно смотрел в пол.

– Не стоит благодарностей и аплодисментов, – объявил Магнус, вручая каждому по фляжке. – Чрезмерные выражения признательности меня только смущают, хотя денежные презенты всегда приветствуются.

– Спасибо, Магнус, – краснея, сказала Кристина. Она отвинтила крышечку: из фляжки пахнуло чем-то темным и горьким, вроде пульке. Кристина никогда не любила этот напиток.

Магнус вскинул руку.

– Погодите пить, пока не разойдетесь по разным комнатам, – предупредил он. – На самом деле, вам нужно хотя бы несколько часов провести по отдельности, чтобы заклинание нормально усвоилось. К завтрашнему дню все эффекты должны пройти.

– Спасибо, – сказал Марк и направился к двери. Там он задержался и оглянулся на Кристину.

– Я с тобой согласен, – сказал он ей. – Насчет Кьерана. Если ты можешь сделать хоть что-нибудь для обеспечения его безопасности – делай.

И он ушел бесшумно, по-кошачьи мягкими шагами. Магнус посмотрел на треснувшую стену, а потом на Кристину.

– Мне охота это знать? – спросил он.

Кристина вздохнула.

– А может за твои защитные чары пробраться огненное послание?

Магнус вновь уставился на стену, покачал головой и сказал:

– Лучше отдай его мне. Я отправлю.

Кристина засомневалась.

– И читать не стану, – с раздражением добавил он. – Обещаю.

Кристина положила фляжку, отыскала бумагу, ручку и стило и нацарапала послание с рунной подписью, а затем сложила его и вручила Магнусу. Увидев имя получателя наверху, чародей присвистнул.

– Ты уверена?

Кристина кивнула с решимостью, которой вовсе не ощущала.

– Целиком и полностью.