Марк Гарбер. Кровь на снегу

Мои отношения со спортом складывались как-то нейтрально: я вместе со всеми бегал, прыгал, сдавал какие-то нормы, но это были весьма формальные физкультурные успехи в рамках школьной программы. Один раз в школу пришел тренер по волейболу и сказал, что первые пять человек в шеренге могут прийти на пробные занятия. В тот день я был дежурным и стоял первым, и, не будучи исполином, тем не менее решил воспользоваться уловкой и пошел на волейбол. Глянув на меня, тренер сразу осознал свою ошибку, и мне даже не дали подержать мяч.

Мой папа любил популярный тогда конькобежный спорт и купил мне настоящие беговые коньки. Мы ходили на стадион «Торпедо», который теперь назван в честь великого футболиста Эдуарда Стрельцова, а тогда был просто «Торпедо», и зимними вечерами мы катались по залитой льдом беговой дорожке, обрамлявшей футбольное поле.

Не все получалось, и проходить виражи, забрасывая одну ногу за другую и держа при этом руки за спиной, я так и не научился, но ощущение морозного воздуха и залитого светом прожекторов стадиона осталось на всю жизнь.

Мы, как и все, играли в футбол, где могли, в хоккей (преимущественно без коньков) и постоянно дрались, поскольку это был главный спорт мест моего рождения и обитания — Пролетарского района города Москвы.

Уже в институте стало страшно модно заниматься карате. Это была настоящая эпидемия. Шились кимоно, в школьных спортзалах арендовалось время, и самоназначенные сэнсэи проводили занятия, порой сами не очень понимая, что преподают. Ходили невероятные рассказы про знаменитого Алексея Штурмина и его учеников, про необыкновенные случаи в темных переулках, и было важно продемонстрировать набитые в сплошную мозоль костяшки кулака, который назывался «кентос». Это увлечение быстро прошло, как только карате запретили. Ходили слухи, что многих посадили в тюрьму, что частично имело место, но в условиях советского контроля заниматься было уже небезопасно, хотя отдельные фанаты и продолжали нелегальные тренировки, вызывая трепетный восторг окружающих.

И вот начинавшийся олимпийский, 1980 год не только подарил мне знакомство со спортом, который я полюбил, но и дал прикоснуться к спорту высоких достижений.

Мы с моим институтским товарищем собрались поехать в Армению, в легендарный Цахкадзор, где находилась база подготовки олимпийцев. Ехали мы в дом отдыха на студенческие каникулы и собирались попробовать себя в горных лыжах.

Поскольку нас предупредили заранее, что обувь напрокат мы вряд ли сможем взять — только лыжи, я поехал в спортивную комиссионку покупать ботинки. Выяснилось, что уже появившиеся импортные пластиковые ботинки стоят почти как машина, и единственное, что мог позволить мне мой бюджет, были кожаные отечественные ботинки «Терскол» на шнурках. Следующей труднопреодолимой задачей было найти подходящий костюм, поскольку не было ничего близко похожего на горнолыжную экипировку. Помог случай: мой приятель-хирург подрабатывал врачом в спортивном диспансере и, узнав за рюмкой о моей проблеме, вызвался помочь, сказав, что точно возьмет форму у парня-бобслеиста, поскольку, по сути, они ничем не различаются. Он был так убедителен, что мне не оставалось ничего, как поверить ему.

Дата нашего отлета стремительно приближалась, а формы все не было. Я нервничал и названивал приятелю-хирургу, который меня убеждал, что все в порядке, просто кого-то нет, кто-то заболел и так далее. Я понял, что буду кататься в имевшейся у меня шубе из искусственного меха. Но, к моему удивлению, утром в день отлета раздался звонок, и через час я распаковывал сумку, в которой были синие эластичные брюки и потрясающая красная куртка. Они мне были почти в самый раз, но ужас состоял в том, что на спине куртки гордо красовались четыре буквы «СССР», а на груди и на брюках, дабы не оставалось сомнений, был пришит герб ныне не существующего государства.

Я тут же поинтересовался, могу ли я все это спороть, а потом пришить на место.

Ответ был однозначным — ни за что: всех расстреляют, все равно точно не пришьешь.

Цахкадзор встретил нас армянским коньяком, бастурмой и невероятно теплой атмосферой. Мы поселились в новой фантастической гостинице «Наири» (путевки достали родители моего приятеля по большому блату).

Наутро мы взяли в прокате лыжи. Вариантов тогда не было: либо польские «Польспорт», либо болгарские «Младость». О югославских «Эланах» можно было только мечтать. Тогда еще не придумали стопперов (это такие скобки на современных креплениях, которые не дают лыже уехать, если она отцепилась), и лыжи крепились к ботинкам кожаными ремешками.

Я с детства ездил на обычных лыжах, это было привычное занятие, и полагал, что горные лыжи — лишь некая разновидность привычных гоночных лыж, и уж поскольку я отлично катаюсь с горок, проблем не будет. Именно поэтому, надев чужую форму и почувствовав на себе восхищенные взгляды девушек, я еще не знал, на что иду.

Надо сказать, что в Цахкадзоре был очень длинный подъем с двумя остановками одноместного кресельного подъемника. Доехав до первой остановки, где все сходили, я решил, что большинство идет в ресторан, расположенный тут же, а не кататься.

В глубине души у меня были сомнения насчет моей квалификации, но я их гнал от себя прочь. К тому же я справедливо решил, что надо уехать подальше от любопытных глаз, чтобы там отточить мастерство и предстать во всей красе, уже освоив этот несложный спорт.

По мере продвижения кресла подъемника наверх вместе с нараставшим ветром, снегом и внезапным пониманием, что еду я один, начали расти сомнения.

Кресло раскачивалось, было уже страшно, я вцеплялся в лыжи, мои тоненькие перчатки (они в олимпийский комплект не входили) не грели, а кожаные ботинки стали превращаться в ледяной камень.

Когда я доехал до верхней точки, мой лексикон ограничивался парой известных слов непечатного характера. Обледеневшими пальцами я приспособил ремешки и застегнул-таки крепления. Первые же движения выявили несостоятельность моего предположения о родственности беговых и горных лыж.

Из деревянной будки подъемника на меня смотрело удивленное лицо спасателя, пытавшегося совместить несовместимое: полный «чайник» в костюме сборной.

Это сейчас, спасибо «Боско», каждый может одеться как член сборной, а тогда такое было попросту невозможно.

Мимо меня проносились настоящие спортсмены с таким же выражением на лицах, как и у застывшего в шоке спасателя.

Я не понимал, как они поворачивают, но знал, что надо вниз, чтобы выжить.

Я немного ехал вниз, набирая скорость, потом присаживался и падал, если не удавалось остановиться. Периодически эмпирически получался плуг, я как-то двигался вниз, но не быстро. Думал снять лыжи, но понял, что не смогу их нести.

Время растянулось в вечность, во рту пересохло, несмотря на лютый холод и ветер.

И вот я приблизился к точке, с которой был виден из ресторана, где сидели все мои новые приятели и, о ужас, приятельницы. Как назло, туман рассеялся, вышло солнце — я был как на ладони.

Я понял: это момент истины! И я поехал! Поехал как умел — то есть вниз прямо, как с горки на санках…

Ресторан стоял на пригорке. Развив первую космическую скорость, я, приближаясь к ресторану и соображая, как буду тормозить, зацепился за кочку и полетел вперед.

При этом лыжи мои отцепились, но полетели рядом на ремешках. Я врезался в ресторанный холм, как истребитель, сбитый вражеским огнем.

По голове ударили долетевшие лыжи, я лежал ничком на снегу, наблюдая, как на нем расплывается красное пятно. Пошевелив конечностями, я не без радости обнаружил, что в общем цел. Кровь лилась из пореза на лице — еще одним не предоставленным мне реквизитом были очки. Их я позаимствовал у приятеля; очки были фирменными, но вместо давно разбившегося стекла в них была вставлена самодельная целлулоидная пластинка, которая, треснув, ранила щеку.

Потери были минимальные: порез на щеке. Пока ко мне бежали люди, план был готов: я получил травму и кататься уже не смогу. Это спасало мою репутацию и позволяло носить заветный костюм.

Я хромал, точнее прихрамывал, порою забывая, на какую ногу.

Остаток отдыха я восседал в том самом ресторане на солнце в компании восхитительных поклонниц горных лыж.

С тех пор прошло немало времени, я в меру возможностей научился ездить на горных лыжах и побывал на разных горнолыжных курортах, но мой по-настоящему олимпийский старт восьмидесятого года остался самой яркой страницей в моей спортивной биографии.