Псарев спал плохо. Не помогали все известные способы, включая попытки считать воображаемых овец. Организм его, конечно, был сильно измотан марш-броском по рыхлому снегу. Но, видимо, не до такой степени, чтобы просто лечь и отключиться.

– Если не спится – считайте до трех. Максимум до полчетвертого, – ворчал Игнат, ворочаясь на жесткой койке. Но и юмор не спасал от мрачных предчувствий и опасений.

Тяжко, муторно было на душе.

Тревожные мысли роились в голове.

«Как там Димка с Соней? Ведь пропадут же ребята… Совсем еще зеленые. Одни, в пустом городе… Данила еще этот. Хрен его знает, правду говорит про Тертого или гонит. Может, веганский ублюдок. Может, нет…»

Псарев мало что знал о северной общине вообще и о Феликсе Ратникове в частности. Ходили слухи, что лидер северян работал до войны в органах правопорядка, и что на своих четырех станциях он установил почти диктаторский режим, прячась за спиной подставной фигуры – Председателя. Еще утверждали, что у Ратникова налажены связи с мутантами, живущими в деревне Мурино. А вообще жителей Большого метро мало интересовала жизнь обособленной общины. Гаврилов бы и не вспомнил о северянах, если бы не острая нужда в живой силе.

С особенным удовольствием караванщики и сталкеры, побывавшие во владениях Конфедерации, рассказывали о царящих там вольных нравах: каждому гостю мужского пола весьма настойчиво предлагали девушку для развлечения. Больше нигде проституция не процветала настолько явно.

«Вряд ли здесь творится какой-то особенный разврат, – размышлял Игнат, слушая рассказы товарищей. – Просто община решает демографические проблемы…»

Грядущая встреча с Ратниковым немного тревожила Псарева. Здесь, на севере, власть Ратникова была почти абсолютной. Жизнь Игната находилась сейчас целиком и полностью в руках загадочного местного Наполеона. В кармане Пса остался пропуск высшей категории, дававший право беспрепятственного прохода через любые таможни. Солдаты, забравшие письмо, скорее всего, нащупали и пропуск, но отбирать не стали. Видимо, просто не придали бумажке значения. Так что козырять документом смысла не имело.

«А я ведь даже не знаю, что написано в письме, – в голове сталкера зашевелилась запоздалая тревожная мысль. – Трудно, что ли, было вскрыть и прочитать?.. Что накалякал Гаврилов? Вдруг что-нибудь резкое? С него станется. И теперь я огребу проблем… Еще этот хрен за стеной. Как же охота кому-нибудь в морду дать. Особенно этому ублюдочному Даниле».

– Слышь, ты! – крикнул Игнат, обращаясь к соседней камере. – Спишь, товарищ препод? А мы вот учим сопромат, хе-хе-хе.

Лже-караванщик не отозвался.

– Молчишь? Ну и молчи, ушлепок.

Игнат пару раз стукнул в стену кулаком, чтобы нарушить сладкий ночной сон товарища по несчастью, но потом оставил Данилу в покое. Принцип «если тебе плохо, испорть жизнь другому» был Игнату глубоко противен, хоть он и встречал немало людей, которые именно так и поступали.

Поняв, что валяться на жесткой койке никакого смысла нет, Пес встал и принялся ходить туда-сюда по камере, то и дело налетая на стены. Затормозить вовремя в темноте получалось не всегда. Один раз Игнат налетел на поганое ведро и едва не расплескал содержимое.

«Опять я в камере, опять под замком. Это, блин, начинает доставать. Скоро так привыкну к тюрьме, что на воле и жить не смогу», – размышлял сталкер и промурлыкал себе под нос: – Век воли не видать, вашу мать. Ауч!

Он задумался и в очередной раз налетел на стену.

От прогулок по камере пришлось отказаться.

Сталкер снова растянулся на кушетке.

– Сижу за решеткой в темнице сырой, вскормленный в неволе орел молодой, – запел Игнат. В качестве аккомпанемента он ритмично постукивал костяшками правой руки по бетонной стене.

«Интересно, как там моя черноокая? Алиска, то есть, – подумал сталкер, допев до конца, и сам же ответил себе: – Небось, волнуется. И одному богу известно, когда я отсюда выберусь…»

– Одному богу, – повторил Игнат вслух. – Одному богу. Я же вроде бы верю в него. Не то чтобы прям сильно-сильно, но верю. Или уже нет? – сталкер на какое-то время задумался, а потом мысленно переделал под себя старую хохму: «Игнат решил не верить в бога. Но чтоб был плавным переход, он в понедельник начинает ему слегка не доверять».

Псарев прыснул в кулак. Шутка пришлась ему по душе. Но настроение не улучшилось.

Вокруг царила непроглядная темнота. Впереди ждала пугающая неизвестность. Оставалось одно – молиться.

Чтобы настроиться на молитвенное состояние, Псарев сначала прочел по памяти еще одно стихотворение.

– В минуту жизни трудную, теснится ль в сердце грусть, одну молитву чудную твержу я наизусть, – бормотал Игнат, время от времени осеняя себя крестным знамением.

Потом он стал повторять все молитвы, которым научил его Борис Молотов, искренне верующий человек. Борис даже посещал православный храм, «Подземный Исаакий», где-то в туннеле в районе станции Невский проспект. Там служили священники – вроде бы, настоящие, довоенные. Молот заставил своих товарищей, Пса и Суховея, выучить молитвы. Но вопрос о вере оставался для Игната открытым.

«Ишь ты. А эти молитвы здорово успокаивают, – отметил про себя Псарев, дочитав наизусть все известные ему христианские тексты. – Не знаю, слышит их бог или нет. И есть ли бог вообще, тоже не знаю. Но на душе становится спокойнее. Это факт».

И он принялся читать молитвы по второму кругу, пока не заснул мирным сном.

Проснулся сталкер от оглушительного скрежета несмазанных петель.

На пороге камеры стоял уже знакомый ему верзила с фонарем. Судя по нашивкам, сержант.

«Наконец-то, – подумал с улыбкой Псарев. – Наконец-то вспомнили. Интересно, сразу отведут к начальству или сначала допрос с обыском?»

Игната бесцеремонно стащили с койки и выволокли в коридор. Из соседней камеры двое бугаев вытаскивали Данилу, тот вяло сопротивлялся и повторял, как заведенный: «Куда? Зачем?»

Лже-караванщика сразу куда-то увели.

– Неужто на «Дачу»? – Пса передернуло. Каторга у северян была настоящая, в лучших традициях диктаторских режимов двадцатого века. Далеко не все выходили оттуда живыми.

– Ага, мля. На виллу, гы-ы! – заржал в ответ начальник конвоя. – Не твое собачье дело. Шевелись.

И верзила поволок Игната в другую сторону.

«Если видел пропуск, значит, знает мою фамилию. Значит, специально сказал про собачье дело, – размышлял сталкер, покорно перебирая ногами, чтобы не отстать от своего сурового провожатого. – Ну, гад, ты у меня еще получишь. Мы с тобой еще поквитаемся».

Игната вывели на платформу Площади Мужества. Разглядеть станцию он толком не смог. Заметил только украшение в виде пятиконечной звезды грязно-серого цвета. Когда-то, возможно, звезда была красной, но за двадцать лет символ Советского Союза порядком загрязнился. Пес заметил покосившиеся хибары весьма унылого вида. На глаза ему попалось человек десять местных бойцов в потертом камуфляже, которые упражнялись на свободном пятачке с видавшими виды ружьями и карабинами. Выглядели местные вояки совсем не героически. Худые, бледные, изможденные. Не чета бравым молодцам из Оккервиля.

Все это промелькнуло перед глазами сталкера за считанные секунды, пока его тащили через платформу. Путь кончился у очередной безликой стальной двери, за которой скрывался очередной типовой кабинет.

«В этом метро все на одно лицо – и люди, и станции», – в который раз подумал Игнат.

В кабинете отсутствовали какие-либо предметы роскоши. Из мебели – только стол и пара стульев. Но если обстановка была тошнотворно-типовой, то хозяин комнаты мгновенно завладел вниманием Псарева. Человек этот оказался весьма колоритным на вид.

Голова лысая, как коленка, зато усы – роскошные, а-ля Тарас Бульба. Для полноты картины не хватало только чуба. Взгляд – властный, надменный. Тело грузное, можно даже сказать, полное. И это здесь, в голодном медвежьем углу метро!

«– Глядишь на тебя – и кажется, что в мире кончилась вся еда. – Глядишь на тебя и понимаешь, чья это вина», – вспомнил сталкер анекдот про толстого и худого.

Пес расплылся в улыбке, но тут же спохватился. Не стоило отвлекаться от порученной ему миссии.

– Здравствуйте, господин Ратников, – поздоровался он.

– Нету здесь таких, я за него, – отвечал хозяин кабинета с веселым прищуром.

– Но… У меня письмо к Феликсу Ратникову, – попробовал возразить Псарев.

Вместо ответа усатый тип бросил на стол смятый лист бумаги. Разобрать весь текст Игнат не смог, большая часть письма отсюда видна не была, а брать его в руки сталкер не решился. Разглядел только самый конец:

«С уважением, капитан С. И. Гаврилов».

– Читали мы это письмецо, все знаем, – заговорил снова хозяин кабинета. – И шефу в лучшем виде передали. Решение уже принято и пересмотру не подлежит.

Сказав это, усатый тип замолчал. Его манера говорить о себе во множественном числе раздражала Псарева. Еще сильнее его бесила нарочитая медлительность собеседника.

– А вы, собственно, кто?

– А я, собственно, Морозов Андрей Николаевич. Заместитель начальника службы безопасности Северной Конфедерации, – отвечал тот и добавил с гордостью. – Донской казак.

– Псарев, Игнатий Михайлович, – в тон ему продекламировал сталкер. – Полномочный представитель Приморского Альянса.

И добавил, точно копируя манеру собеседника:

– Терский казак.

Сказав это, Игнат несколько секунд упивался произведенным эффектом. Морозов никак не ожидал увидеть перед собой человека себе под стать. В казачье происхождение Псарева Морозов не поверил, это было видно невооруженным взглядом. Игнат платил ему той же монетой.

Гонору у Морозова сразу поубавилось. Он помолчал еще пару секунд, пожевал мясистыми губами и добавил без лишнего пафоса:

– Можно просто Мороз.

– Можно просто Пёс, – отозвался Игнат.

Начало беседы складывалось удачно. Сталкер устроился поудобнее на стуле, даже забросил ногу на ногу.

– Итак, к какому решению пришел Феликс Ратников? – спросил Игнат со скучающим видом, словно он вовсе и не стремился узнать ответ.