Глава 9. Как взрослые
Детей выводили единой колонной. Сразу после отбора и когда шествовали по знакомому темному туннелю катакомб, они оживленно и заинтересованно разговаривали между собой, в основном, обсуждая Варю Выдренкову и Колю Ростова, которые почему-то вдруг оказались мутантами – так этот сказал… Черноморов. Но теперь все без исключения шли молча, на многих лицах читались испуг или недоумение, а трехлетний Сема так вообще уткнулся в несущую его сестру – Катю Шестакову и не отнимал лица от ее плеча, как бы прячась от окружающего ужаса. Двор Михайло-Архангельского монастыря был покрыт трупами, которые уже успел слегка припорошить снег. У всех сегодня здесь пали родные, у кого-то мать, у иных отцы, бабушки, дедушки или взрослые братья с сестрами. Все, кто вышел в последний бой – защищать детей от мутантов, были мертвы. Теперь даже Руслан Озимов притих. Его дядя, один из стрельцов, тоже не вернулся из неравного боя с ужасными тварями. Мальчик глядел исподлобья на заснеженные холмики, в которые превратились тела людей и животных, таких разных при жизни и таких похожих после смерти. Как ни крути, а после смерти все становятся холмиками…
Дети тихо и испуганно пересекли двор, следуя за «спасителями», колонну замыкал святой отец. Он наблюдал за детьми не только глазами, но и внутренним взором… тем, каким отбирал их. И ему нравилось происходящее с этими маленькими подонками. При виде смерти они испытывали страх, смятение и ужасное одиночество. Что не могли сделать уговоры или обещания, делала костлявая: убеждала детей в их беспомощности, отчего они становились просто шелковыми, а обескураженность тоже приносила плоды: было легче ими управлять, вбивать в головы нужные мысли. Черноморов внутренне ухмылялся. Желчь, текущая в нем, уже требовала выхода, но сейчас еще рано, нужно подождать, ведь чем дольше дети будут чувствовать себя покинутыми, тем страшнее им будет. А потом он и займется их воспитанием. Слепит то, что требуется, а не что должно вырасти. Ведь когда никакой дисциплины и порядка – это же хаос. А неуправляемые дети – самое отвратительное, что есть на земле.
Василий Степанович еще до Катастрофы столкнулся с подобным хаосом, только помноженным ровно на двадцать два. С отличием окончив педагогический институт, двадцатичетырехлетний юноша устроился по специальности – в школу маленького городка во Владимирской области учителем русского языка начальных классов. Отучил детей ровно год и с тех пор возненавидел и свою работу, и этих мелких «адовых монстров», которых вверило ему руководство. Они оказались неуправляемыми, они держали его за идиота, они насмехались над ним и всячески испытывали его нервы, они видели его насквозь… И были умны, как те мутанты, встреченные им два года назад. Черноморов закончил тот учебный год на грани сумасшествия, а потом случился Апокалипсис и заменил толпу этих маленьких ублюдков на одиночество, когда мужчина скитался по выжженной и опустевшей земле. И не было ни дня, чтобы он не вспомнил тот год… Возможно, он принимал все близко к сердцу и просто был не готов работать с детьми, может, из него получился плохой детский психолог, и все вышло бы по-другому, уделяй он детской психологии чуть больше времени в институте, – кто знает? Так или иначе, он возненавидел своих учеников всеми фибрами души и, оказавшись на Ярославской пустоши, где скитался и выживал годами, Василий зациклился на детях. Он придумывал все новые причины, по которым эти вместилища разнокалиберного дерьма можно ненавидеть еще больше. И к тому времени, как мужчина нашел «Приют забытых душ» и присоединился к его обитателям, многочисленные фантазии и кошмары с участием детей, слившись со старыми обидами, поглотили Черноморова целиком. И потому он без сожаления делал свою работу, ломал маленьких недоумков, прививал им смирение, муштровал, чтобы ни словом, ни делом не могли противиться его воле. И не дай Атом Стронция им позволить себе хоть малюсенькую колкость… Он уничтожит нахала! Он сделает из него безвольного раба, целующего пятки хозяина! Отомстит на всю жизнь, чтобы маленькой твари неповадно было.
– Эй, детишки! Побыстрее перепрыгиваем трупики, пожалуйста! – крикнул рыжий елейным голосом. Из его уст лился яд, переполнявший мужчину. И дети чувствовали это и старались быстрее перебирать ногами. – Я очень хочу убраться отсюда! Чур, кто споткнется, останется с этими трупаками!
Неучтивость, с которой рыжий относился к погибшим, напрягала детей, вызывала у них внутренний протест и неприязнь. Но они молчали, подавленные смертью близких и слишком напуганные, чтобы сопротивляться. Отсюда – кротость и смирение. Почти оцепенение, вызванное страхом перед дальнейшей судьбой.
Даже Руслан Озимов шагал на негнущихся от ужаса ногах. Хоть он и просился наверх, чтобы помочь взрослым, но и представить не мог всех масштабов катастрофы, что теперь открылась детскому взгляду. Дикие звери с ужасными мордами, проткнутые стрелами и заколотые пиками, смешались с изорванными их когтями людьми. Вот вроде человек, но жуткое месиво вместо лица не дает опознать в нем кого-нибудь. Лишь слишком тонкая кость свидетельствовала, что это женщина, чья-то мать… Руслан отвернулся, поднял взгляд к серому небу, к куполам церкви какого-то бога, и резонно задался вопросом: а где же был бог, во славу которого создавались эти храмы? Мальчик, которому всю жизнь доказывали, что бог в том или ином виде существует, взбунтовался…
«Тебя нет! В помине нет! – кричало все внутри Руслана, каждая клеточка, каждый атом. – Иначе бы ты не дал этому случиться!»
И тут же Озимов понял, что он зря назвал Кольку Ростова трусом. Теперь Руслан уяснил, чего добивался и от чего хотел их оградить старший товарищ. Но сейчас больше пугала неизвестность. Что с ними со всеми будет? Что их ждет в незнакомом месте с неизвестными людьми? Пусть они и готовы заботиться о детях, но точно по-своему, ведь в любом месте действуют свои правила, к которым придется привыкать, и, судя по тону рыжего, Озимова и остальных ждут очень строгие порядки. Не сказать, что и в Юрьеве детям разрешалось все, но будущее, учитывая неадекватность Черноморова, явно ничего хорошего детям не сулило.
Задумавшись, Руслан споткнулся о присыпанного снегом серого падальщика и уткнулся лицом в грязь. Памятуя об угрозах Черноморова, тут же вскочил на ноги, пытаясь стряхнуть с себя неприятную жижу, а рыжий был уже рядом.
– Не-не-не-не-не-не! – затараторил он елейным голосом, присев перед Озимовым и погрозив тому толстым грязным пальцем. – Ты мне все еще нравишься, пацан. Не разочаровывай меня. Не падай в грязь лицом!
Его серые бесчувственные глаза заглянули прямо в душу. Надо же! Мальчик ему нравится! Руслан не мог сказать того же о себе. Дядька был ему противен, как и вся ситуация с их спасением. Почему вдруг потребовалось спасать только «чистых» детей, а остальных оставлять на погибель? Почему было не спасти и старушек? Что за дьявольская избирательность? Глупо, при том, что рыжий намекал на свою доброту: мол, я тебя спасу, только ты должен доказать мне… За этим стоял какой-то расчет, и Озимову это было не по нраву. Их спасители были явно небескорыстны. Взамен детям придется что-то отдать, с чем-то расстаться, но с чем, пока неясно… Будущее расплылось: если раньше мальчик примерно знал, что станет стрельцом и продолжит жизнь в Юрьеве, то теперь его жизнь – открытая книга. Кто что хочет, то и напишут.
– Понял, не дурак! – буркнул Руслан, секунду пристально всматривался в серые глаза Черноморова, а потом пошел за остальными. Рыжий только шире осклабился, алые губы растянулись в широкой улыбке посреди густой огненной бороды. Но его беспокоило одно: в черных глазах мальчика невозможно было хоть что-то прочесть. Нет уж! Он его раскусит и сломает, как сотни других до него, как… как… И, меж тем, Черноморову мальчик действительно нравился: своим упрямством, своим стержнем, своим… своей неуправляемостью. Что-то за этим стоит. Но что?..
Ребенок догнал остальных уже за поломанными воротами и резко остановился, пораженный видом транспортного средства. Два огромных фургона, сцепленных красными боками, с надписью «The Coca-Cola Company», стояли напротив и были прицеплены к… бульдозеру. Нет, конечно, мальчик не знал названия странного автомобиля на гусеницах и с ковшом впереди, но его вид сильно удивил Руслана, как и остальных детей. Они также застыли и рассматривали необычную машину, пока недовольный голос Черноморова не прервал созерцание.
– Ну, что застряли, обмороки? Свирид! Виктор! Харэ экскурсию водить! Отворяйте, придурки, ворота, да запихивайте туда детей! – это относилось к сопровождающим взрослым, а детям он сказал: – Давайте, давайте, мелочь! Пошустрей! «Приют забытых душ» ждет вас! Чем быстрее вы там окажетесь, тем быстрее о вас все забудут! А? Как вам шуточка? Хотя… Вроде уже не осталось людей, которые вас помнили… Забытые души, – он задумчиво оглянулся, странная улыбка появилась на его лице, будто он оценил тонкий юмор. – Ну, Кизляк! Ну, Петр Васильевич! Молодец! Такое название сочинил, прям зашатаешься! И ведь в точку! Кто ж теперь вспомнит об этих ублюд… об этих детях? – и рыжий пошел в сторону бульдозера, цокая и мотая головой, совершенно не думая, что своей оговоркой мог кого-то из детей обидеть.
Один из его приспешников подошел к фургонам и у правого открыл высокую дверь, затем вытянул из темного нутра деревянную лестницу и кивнул детям, мол, забирайтесь! И восемь детей по очереди залезли в фургон, исчезая в глубине. Последним поднялся Руслан и, глубоко вздохнув и поежившись, тоже шагнул внутрь. Дверь скрипнула с явной издевкой и со стуком закрылась, отрезая их от прежней жизни.
Что теперь с ними будет?
Дети столпились у входа, слишком испуганные, чтобы что-то делать. Руслан ощущал дрожь двух или трех из них, стоявших рядом. Страх, что здесь, в темноте, спряталось нечто ужасное, сплотил души, и мальчики с девочками сгрудились в кучу, жались к теплу товарища, чему-нибудь живому, родному. Озимов слышал тяжелое дыхание друзей, чувствовал в нем настоящее волнение и трепет. И сам был не прочь убежать куда-нибудь сломя голову, спрятаться или вообще исчезнуть – так ему было жутко и неуютно.
Ведь и правда, они теперь – забытые души. Кто о них вспомнит? Кто придет на помощь, чтобы вызволить детей из грязных рук монстра – Черноморова? Кто?! Руслану хотелось выть во всю мощь голосовых связок оттого, что перечил Ростову. А теперь его нет – Озимов не сомневался, что рыжий убил всех, кто остался в катакомбах. И мальчик готов был заорать от слишком сложных чувств, которые бурлили внутри, и которых он совсем-совсем не понимал, когда называл подростка трусом. Кто теперь позаботится о них? Кто? Ведь они забыты всеми и навсегда! Они исчезли для мира, как и мир для них. И никого роднее друг друга у детей уже не будет…
Тут загромыхал двигатель бульдозера, отчего многие из детей в ужасе присели на пол. Потом транспорт резко тронулся с места, потянув за собой фургоны, и вместе с присевшими повалились уже и остальные. Тьма разразилась недовольными и жалобными возгласами упавших, а трехлетний Сема не выдержал и заплакал. Его надрывный вой разнесся по фургону, из-за чего стало вдвойне тоскливей, и даже у Руслана на глаза навернулись слезы.
– Эй, ссыкло! – внезапно раздался голос с другой стороны фургона. Вполне человеческий, вполне взрослый, правда, срывающийся иногда в детский тембр. – Вас сюда выть, что ли, засунули? Заткнулись все и разбежались по местам. И так тошно.
– А ты кто, чтобы тут командовать? – не растерялся Руслан.
– Да, нам тоже хотелось бы знать, – поддержала его Катя Шестакова.
– Типа главный, – раздался из другого угла мальчишеский голос. – Антошка Кручин. Крутышка – круче некуда…
– Захлопни пасть, Андрей! – недовольно выкрикнул Антон. – Ты здесь всего ночь, а ведешь себя, словно всю жизнь прожил. Все-то знает!
– А чего тут знать? – насмешливо бросил Андрей. – Какой-то сра… Какой-то задрипанный фургон! Или два, не важно! Едущий из ниоткуда в никуда… И ты… Такое чувство, что ты тут вообще родился. Ты, случаем, не рыжий?
– А ну захлопни пасть! – не на шутку разъярившись, повторил Антон. – А то кое-кто не доедет до Приюта.
В темноте раздался звонкий мальчишеский смех, словно Андрей ухохатывался.
– Слышь, крутышка? – заговорил другой мальчишка. – Нас, Прохоровых, тут вообще-то пятеро. Втопчем в пол – и не заметишь!
– А ну, закройся, умник! – вновь повторил Антон, но в этот раз с его стороны зашуршало. Что-то щелкнуло сверху, и отъехавшая вбок пластина металла открыла окно, вырезанное в крыше фургона.
Поверх голов товарищей Руслан разглядел койки, устроенные по бокам и по центру, на которых лежали дети. Трудно оказалось подсчитать их при столь скудном свете. С большей части коек выглядывали чумазые и обеспокоенные лица. Кручин же был намного выше всех и явно сильней. Он спрыгнул со второго яруса трехъярусной койки и сделал пару шагов в переднюю часть фургона. Там тоже началось сердитое шевеление, и два мальчика, похожие друг на друга, как две капли воды, только одетые по-разному, соскочили вниз. Они встали напротив зарвавшегося подростка бок о бок и в один голос крикнули:
– Ты нам не указ! Ты никто!
– Я – Антон Кручин, – заревел парень, он был выше Кольки Ростова почти на голову, а на верхней губе чернели начавшие пробиваться усики. Наверное, ему было около шестнадцати, чуть больше, чем Кольке… – И я здесь с самого начала! С Вологды еще еду! И мне насрать, кто вы такие и сколько вас! Я здесь главный, и я буду говорить вам, что делать! А посмеете перечить… отлуплю, как сидоровых коз! Все ясно?!
– А кукурузу тебе в пузо! – один из близнецов скорчил гневную гримасу, уперев руки в бока. – Наш отец найдет это пристанище на колесиках и выбьет из его хозяев… из их шкуры всех блох. Вот и тебя отобьет, что шерстяной коврик…
– Хрен он найдет это место, – заявил Антон. – Оно пе-ре-дви-га-ется! А за ночь столько снега навалит, что и следы исчезнут!
– А ты, я смотрю, – второй близнец с прищуром поглядел на забияку, – очень доволен, что здесь оказался? Папочку встретил? Приют нашел? У тебя что, дома не было?
Разговор шел на повышенных тонах. Последняя фраза явно задела шестнадцатилетнего парня, и он гневно, почти с яростью, заговорил:
– Да! Дом нашел! И не хотелось бы его потерять! А что? Что вас так напрягает? Я, может, без родителей жил! Скитался, как последнее чмо! И тут вдруг дом нарисовался, и почему мне не радоваться? Почему вдруг не желать этого дома? Все опасности позади, еда есть, и не надо крыс ловить, чтобы убогое сырое мясо грызть! Не надо каждую ночь искать нору, где тебя никто не найдет! Не надо избегать бандитов, которых в наших местах много… А что они делают с детьми, рассказать?! А?! – последнее слово он бросил с ожесточенным вызовом. – Вы ничего не знаете о жизни на пустошах! Ни хре-на! Вы – щенки домашние! Ни фига жизни не нюхавшие. Вскормленные дома и жившие всю жизнь под защитой. А я… пес уличный! И между нами пропасть! – Кручин сделал еще шаг и навис над братьями. – А вы глядели в похотливые глаза бандита, который забирает от тебя куда-то мамку и говорит: «Не перестанешь дергаться – и тебя отдерут!» Глядели? А я – да! Я год один скитался по Вологде. Хотели бы быть на моем месте? Сомневаюсь! А теперь у меня есть дом. И я буду его отстаивать от таких поганцев, как вы.
– Слышь… уличный пес! – Руслан растолкал своих и встал позади Антона, к нему присоединились Витька Соломин и Катя Шестакова. Антон оказался меж двух огней и, чтобы не стоять к кому-нибудь спиной, прислонился к трехъярусным койкам сбоку. Какая-то девочка позади него съежилась, но Кручин и не думал обращать на нее внимания. Его обступили дети.
– Слышь, уличный пес, – вновь повторил Руслан и указал рукой в сторону бульдозера, где находился рыжий. – А нас спросили, хотим ли мы этот дом, или нам и в нашем хорошо было?
– Да! – согласился один из близнецов, а второй закивал. – А когда они убивали наших матерей, это тоже забота? А? Что это за дом такой, куда пихают насильно?!
– Ты бы помолчал, Антон, – тихо проговорил Руслан. – Нам, в отличие от тебя, есть, что терять.
Руслан лукавил, не договаривая всей правды, а она заключалась в том, что теперь им всем, детям Юрьева, совершенно нечего было терять. И никого у них не осталось, даже более взрослых Вари Выдренковой и Коли Ростова. А сам город вскоре и вовсе превратится в развалины, населяемые ужасными тварями. Так что теперь ни Озимову, ни остальным детям нечего делать в Юрьеве-Польском. Но открываться первому встречному подростку мальчик не собирался. Все-таки Черноморов лично приложил руку к тому, что теперь Руслану нечего терять. Черноморов убил и бабушек, и подростков, которые были намного роднее всех окружающих. Но сейчас всем детям из поселения хотелось есть, а еще больше – спать: бессонная ночь вымотала их без остатка. И поэтому Руслан сказал своим:
– Раскладываемся, – а потом кивнул Антону: – ты не лезешь к нам, а мы – к тебе. Идет? У нас та еще ночка выдалась, так что лучше не надо…
Кручин как-то зло кивнул, но, видимо, успокоился, потому что не произнес ни слова. И пока дети занимали койки, он стоял на месте, а потом вернулся на свою и задернул железку, отчего фургон вновь погрузился во тьму. Затем он произнес, ни к кому лично не обращаясь:
– Обед будет ровно по расписанию, не проспите.
Но детям было все равно, когда будет обед. Слишком много энергии они положили на алтарь страха. Ужас в течение нескольких часов высасывает силы без остатка. Многие из них уже спали, а Руслан размышлял, лежа на нижней койке на каком-то вонючем матрасе, набитом то ли соломой, то ли еще чем.
Сейчас удалось отвоевать свое право на спокойную жизнь, а как будет в Приюте? Там могут тоже оказаться «командиры», и с ними столь легко не справиться. А это значит, что уже сейчас надо завязывать дружбу хотя бы с этими… с Прохоровыми. Их пятеро, и они – семья, а значит, будут друг друга защищать во что бы то ни стало. И им, юрьевским, надо тоже держаться вместе и показать себя семьей, что пока неплохо удается… С этими мыслями он и провалился в царство Морфея.
Где-то за поворотом мигала лампочка. Там же что-то слегка потрескивало, и только этот единственный звук наполнял подземелье. Словно оно опустело много дней назад, и никого, кроме Руслана, здесь больше не было. Люди по неведомой причине ушли из катакомб навсегда, оставив мальчика одного. Почему же? Беспокойство росло, постепенно переходя в ужас.
Руслан поднялся с кровати и вышел в коридор, с аркообразного свода которого свисала легкая, колышущаяся от сквозняка паутина. Ну, точно: паутины оказалось столько, что даже маленькому мальчику стало понятно – люди ушли давно, видимо, несколько лет назад.
Но как такое возможно? И почему он здесь один? Почему его тут оставили? Он что, никому не нужен?
Руслан обнял себя руками, как обнимают, когда неуютно, чувствуя абсолютную растерянность. Что за бред здесь творится?
Он медленно двинулся по загибающемуся вправо полутемному коридору. Единственная лампочка осталась висеть позади, а спереди сгущалась тьма, но мальчик шел и шел вперед. Необходимо срочно выяснить, куда же подевались люди, а для этого надо пересилить страх, сковывающий движения и не дающий шагнуть в темноту. Надо… Какое неприятное слово – надо. Словно кнут сзади: иди, надо! Или кто-то исподволь толкает в спину: иди, тебе надо… но Руслану туда не хотелось от слова «совсем». Ни за какие коврижки.
Босые ступни неприятно холодил пол, а голых плеч касались нити паутины, тоже давно брошенной пауками. Становилось все темней, родная лампочка давно скрылась за поворотом, и угасающий свет еле-еле давал представление о том, что впереди. Глаза с огромным трудом различали предметы. Вот груда картофеля, но в нос ударила такая вонь, что не вызывало сомнения – картофель сгнил. Вот путь перегородила койка, а что это на ней? Погодите-ка… Скелет? Руслан замер на месте, а потом, стараясь держаться подальше, обошел кровать вдоль стены. Тут нога наступила во что-то влажное, и мальчик постарался быстрее перешагнуть нечто неприятное. Даже не хотелось думать, что же это могло быть.
Он пошел дальше, держась рукой за стену, и больно ударился обо что-то невидимое большим пальцем ноги. И закричал. Присел, держась за больной палец, и несколько долгих минут старался пересилить боль. Какой идиот поставил сюда деревянный ящик? От боли даже слезы навернулись на глаза. И Руслан позволил себе расплакаться от обиды. За то, что его бросили; за то, что кто-то поставил тут этот глупый ящик; за то, что весь мир, как оказалось, против него…
Но потом он встал, обошел ящик и пошел дальше, упрямо переставляя ноги и намереваясь выяснить, что же тут происходит.
– Эй, где все? – крикнул Руслан, но ответом послужила тишина, еще более глубокая, чем раньше. Теперь и странного скрежета не было слышно. Мальчик сполна ощутил обволакивающее, гнетущее одиночество.
Он начал считать вслух, чтобы избавиться от этого ужасного чувства, но сбился уже на второй сотне. И все шел и шел, пока не устал. Тогда он плюхнулся на холодный пол и прислонился к столь же ледяной кирпичной стене. Темнота давила, словно тонна земли обрушилась на мальчика. Стало трудно дышать, а разум отказывался верить, что Руслан один. Хотелось бежать назад, к единственной лампочке, скрывшейся давным-давно за поворотом бесконечного туннеля. Перед глазами возникали яркие пятна, а воображение дорисовывало невероятных монстров, которые окружили его со всех сторон. Стало настолько страшно, что мальчик вскочил и бросился бежать. Ему казалось, что еще чуть-чуть – и он, наконец, выберется из этого длинного и темного коридора…
И вот он с треском врезался во что-то. И… вывалился в открывшуюся дверь, лицом в липкую грязь. Руслан поднялся, хотел отряхнуться, но от зрелища, представшего взгляду, застыл. Широкий двор наводнили люди, много людей, сотни. И все они казались мальчику какими-то неправильными. Неестественными. Глаза стеклянные, невидящие, одежда надета кое-как, без разбора, словно ее натягивали наспех, и все передвигались так, будто им в спины вставили жесткие стержни, еле волоча ноги. Создавалось ощущение, что все они – и женщины, и мужчины, и дети – давно погибли, и теперь невероятная чужая сила заставляет их ходить. Просто так, спонтанно, без какой-либо цели. И еще…
От рук и ног – Руслан только сейчас заметил это – поднимались вверх еле заметные, почти прозрачные нити, которые дергали людей за конечности, словно марионеток. Будто кто-то водил на привязи деревянных кукол.
Мальчик поднял голову и обомлел, открыв рот в беззвучном крике. Ужас сковал его, и Руслан застыл, боясь пошевельнуться.
Над площадью нависало гигантское лицо Черноморова. Серые глаза зло сверкали из-под густых рыжих бровей, лицо выражало безразмерное удовольствие, а руки парили в воздухе и дергали за ниточки, что управляли людьми. Стоило ему захотеть, и человек, повинуясь веревкам, кидался на стену, разбивая себе голову. А сверху лишь посмеивалась невероятно противная рожа рыжего… И тут святой отец заметил Руслана. Лицо рыжего приняло злое выражение, и он заорал. Крик наполнил громом небеса, и даже стены, казалось, задрожали…
– А ты откуда такой взялся? Такой… совсем независимый и свободный? Непорядок! А ну, иди сюда! Сейчас мы это исправим… – и гигантский Черноморов взмахнул рукой, часть людей-кукол подпрыгнула вслед его движению, но зато с его пальцев спустилась нить и обхватила Руслана за запястье, тут же впившись в кожу. Мальчик заорал – так сильно вгрызалась веревка в руку. Такие же нити пронзили и лодыжки, а потом… что-то обхватило горло, сдавливая… И Озимов не мог не обратить внимания на свои руки: они стали деревенеть на глазах. У мальчика от ужаса сковало сердце – он превращался в деревянную игрушку.
– У тебя кошмар, да? – спросил рядом тоненький девичий голос. Такой тихий, что за грохотом, создаваемым бульдозером, его почти не было слышно. – Рыжий клоун приснился, да?
– Рыжий кло… кто? – не понял Руслан, стараясь прогнать из головы страшный сон. В темноте фургона до сих пор маячил перед взглядом гигантский Черноморов. Мальчика бил озноб: температура в фургоне для человека была слишком низкая, и хоть в фуре стояли обогреватели, они не могли согреть столь обширное помещение, собранное из двух фургонов. То с одной стороны, то с другой раздавался кашель. Видимо, некоторые дети болели.
– Ну-у-у… – протянул тот же голос. Какая-то девочка стояла рядом с его койкой. – Ну, клоун! Они – рыжие! И изображают друзей детей.
– Черноморов?
– Ну да, он же клоун!
– А-а-а, ну тогда он! – согласился Руслан, – а как ты узнала?
– А он всем первое время снится! – заявила девочка. – Так что не бойся. Скоро пройдет.
– Всем? – Озимов забеспокоился. – А сколько тут детей?
– Не знаю, – должно быть, она пожала в темноте плечами, но этого было не видно. – Но клоун собирал детей с четырех или пяти областей.
– Правда? И с каких же?
– Ярославская область, – начала перечислять девочка, – Вологодская, потом Ивановская и Владимирская… а теперь обратно в Ярославскую возвращаемся.
– А ты из какой?
– Я из Ярославской, из поселка Святово. Зовут Катя Карпова. А тебя?
– Руслан Озимов. Слушай, Катя. Значит, ты вместе с этим… с Антоном Кручиным ехала? С самого начала?
– Да не, – ответила Катя. – Не верь ему. Врет он все. Он только в Вологде к нам присоединился. А сначала я одна была. Ох и страшно одной было. Этот… клоун качельки обещал, карусельки всякие. Но обманул. И мне, как и тебе, кошмары снились. Часто-часто, страшные-страшные… Я сидела в углу у двери и… слушала трактор.
– Трактор?
– Ну да. Трактор, что эти фургоны везет. Его бульдозером зовут. Он, когда разгонится, то к грохоту еще и свист ужасный добавляется. А дом раскачивается и подпрыгивает так, что сидеть ни на полу, ни на койке нельзя: тебя подкидывает вверх, как игрушку.
Игрушку… Руслану тут же вспомнился приснившийся кошмар. Теперь все они тут, как игрушки, в руках рыжего Черноморова, или, как сказала Катя, – клоуна. Что захочет, то и сделает. Вернее, что захочет, то и сделаешь… Потому что выбора другого нет. Потому что все дети теперь в его власти. И хоть святой отец пока этого не показывал, но была в нем какая-то агрессия, иногда вырывавшаяся наружу. То, как он вел себя с бабушками, а потом с Варей и Колей, ну и, конечно, как отзывался о трупах, говорило не только об агрессии, но и о пренебрежении к любым устоям. То ли сон совпадал с реальностью, то ли он в картинках показывал все переживания Руслана за последние сутки. А может, подсознание мальчика пыталось ему сказать, как обстоят дела на самом деле? В любом случае, Озимов понял: надо менять ситуацию к лучшему, но как – пока не знал. Ничего, пройдет немного времени – и разузнает, главное – держать глаза и уши открытыми, чтобы ничего не пропустить.
– Ты это, Кать… Держись ближе, – сказал Руслан девочке, – если что – поможем. Нас много, еще и с Прохоровыми объединимся. И ничего не бойся. Я обещаю, все будет хорошо.
– Ладно, – тут же согласилась она.
– Слушай, Кать, а я еще не проспал обед?
– Не-а, – радостно прошептала она. – Еще не было. Как будет, ты точно не пропустишь. Вот увидишь.
– Кать, а как тебя забрали из дома? – спросил Руслан, осознав, что все дети, находящиеся здесь, так или иначе попали в фургон не по своей воле. Они же не сами пришли к святому отцу и попросились? Мол, дядя рыжий, а возьмите меня с собой, я не хочу жить с моими родителями. Мне интересней с вами. У вас очень классная тачка! Смешно… Но Катя не смеялась, она надолго замолчала, и Озимов уже испугался, что сказал что-то не то и девочка больше не захочет с ним разговаривать. Но тут Карпова несколько раз шумно шмыгнула носом, словно собираясь заплакать, и странным, изменившимся голосом заговорила:
– Они убили родителей и маленького братика! Я это знаю. Я слышала выстрелы. Этот рыжий пообещал мне карусельки и качельки и силой уволок меня сюда. И я была одна, пока мы ехали.
– И сколько вы ехали? – тихо спросил Руслан.
– Не знаю точно, но долго. Через несколько дней на нас напали какие-то звери. Я их не видела, но они здорово потрепали фургон. Знаешь, как тут было страшно? Я сидела в центре и глядела, как их острые когти рвут ткань. Хорошо, что взрослые отбились. Я слышала потом, как клоун говорил своим, что кого-то из них убили. Они как-то залатали ткань, которую порвали монстры, и мы поехали дальше. Потом, еще через несколько дней, была перестрелка, и ко мне посадили Соньку Ватагину. Хорошая была девочка.
– Была? – переспросил мальчик.
– Ну да, была, – всхлипнула Катя. – Однажды рядом с Заозерьем – название я прочла на табличке у дороги – когда нас вывели в туалет, Соня побежала. Мужики кричали ей, чтобы остановилась, но Ватагина не слушала. Она падала, поднималась и бежала, бежала… Тогда клоун выстрелил из ружья несколько раз и… и…
– Кать, тише. Успокойся, – Руслан спрыгнул с койки, нашел в темноте девочку и обнял ее, чувствуя, как содрогается ее тельце. Худое-худое, прямо скелет в одежде. – Можешь не вспоминать, я не хочу, чтобы ты плакала.
– Он застрелил ее, – продолжила девочка. Кате надо было высказаться, чтобы хоть как-то стало легче, и как только она начала говорить, слова бурным потоком потекли сами, облегчая переживания: – Он застрелил ее! Представляешь? Еще через несколько дней после Углича, рядом с Мышкиным, кажется, мне дали искупаться в какой-то широкой речке, где меня чуть не слопал водяной…
– Водяной? А кто это? – не удержался мальчик, прерывая поток слов из уст Карповой.
– Это такой мутант… Не знаю, как объяснить… Что-то подводное, скользкое и с кучей щупальцев. Хорошо, что рядом и мужики с рыжим полоскались, они меня спасли. Вырвали из лап этого монстра, но один из них… Водяной утащил его в воду, и она стала красной… Водяной съел его, представляешь?
Руслан не представлял, но понял, что Кате пришлось несладко. Сначала увидеть, как убивают подругу, потом смотреть, как некий мутант расправляется с похитителем, терзая его в воде на глазах у девочки. Все это страшно, и как Карпова только выдержала?
– Потом, еще через несколько дней, в Брейтово, ко мне посадили мальчика немного старше меня, – продолжала Катя. Она чуть-чуть успокоилась и в объятиях Руслана перестала дрожать. – Ему лет двенадцать было. И он был совсем-совсем больной. Витька, так его звали. И его съедала какая-то болезнь. Рыжий пытался поить его травами, но через несколько дней махнул рукой. Потом мальчик стал кашлять кровью, и клоун прогнал его.
– Прогнал? – удивился Озимов. – Сейчас каждый на счету, а этот рыжий упырь прогнал его?
– Ну да, – сказала девочка. – Открыл дверь фургона, выволок слабого, кашляющего Витьку из машины, ткнул в живот оружием и заорал, чтобы тот убирался, куда глаза глядят, пока он не пристрелил его. Сказал, что Витька может заразить всех чем-то. А несчастный мальчик молил рыжего, плакал и кричал что-то неразборчивое, но не мог подойти к фургону. Он боялся, что клоун выполнит обещание. А рыжий захлопнул фургон, и мы поехали, а он… стоял. Я в щелку видела, как уменьшается его фигура, а потом он скрылся за поворотом, и я его никогда больше не видела. Что с ним стало?
– Наверное, нашел кого-нибудь нормального и прибился к нему, – сказал Руслан, не желающий даже думать, что мальчишку настигла смерть. – И вылечился. Не все же такие, как клоун?
– Наверное, нет, – согласилась Катя. – Наверное, есть и хорошие люди, как мои мама с папой… Но где они все? Почему не помогут нам?
– Видимо, они просто не знают, – пожал плечами Озимов.
– Наверное, – кивнула девочка и продолжила: – Потом долго не было никого. Мы проезжали какие-то «плохие земли», и клоуну не удалось найти ни выживших, ни детей. Зато опять какие-то страшные животные напали на нас. Я только сидела в фургоне и слушала, как грозно рычали твари, и как мужики отстреливались. Потом еще было место, где очень сильно болела голова. Меня тогда два дня не выпускали на улицу. И мне пришлось сходить в туалет в угол фургона… Потом меня заставили чистить все это. Ну и где-то рядом с Ботово ко мне присоединились двое. Это были Сенька Шустров и Аля Калинина. Стало не так страшно и одиноко. А когда подъехали к Вологде, рыжий оставил фургон в лесу, а сами они ушли искать детей в город. Там и подселили к нам этого Кручина с еще несколькими детьми. И он сразу начал качать права, строить из себя старшего. Противный урод!
– Согласен! – вставил Руслан, не опасаясь, что Антон их услышит. Их жилище так громыхало, что уже в метре ничего не было слышно.
– Потом, в Грязовце, подселили еще двоих, в Шушкодоме – еще троих, а потом долго-долго не могли найти никого. Я слышала, что в Иваново они не решались сунуться, что они там когда-то были и огребли по полной, и даже клоун боится того города. Мы объехали его стороной. А вчера к нам подселили пятерых сирот Прохоровых, родителей которых убили. А сегодня вас. Вас больше всех было. Как вы жили? Неужели целое поселение было?
– Ага, да только всех твари сожрали, мы одни остались. В последние дни вообще все кувырком пошло, а потом явился этот… рыжий клоун. Он себя святым отцом почему-то величает. Но какой он святой, если убил безобидных старушек и двух подростков? Я не верю ни одному его слову.
– И я, – согласилась Катя. – Но что нам делать? Он же все-таки привезет нас в тот Приют. Приют забытых душ, кажется. И что дальше?
– Не бойся, Кать, я что-нибудь придумаю. Не может же быть все так плохо… – вдруг Руслана прервал сильный толчок, когда бульдозер остановился. Они не удержались на ногах и упали на холодный металлический пол. На фургон опустилась тишина, и по возгласам детей мальчик понял, что сейчас будет «кормежка». И лишь теперь Руслан почувствовал, как сильно проголодался. В животе заурчало, и рот тут же наполнился слюной. Дети всех возрастов завозились, слезая с трехъярусных коек, толкая друг друга в темноте. Кто-то недовольно вскрикнул, но вся эта шумиха разом оборвалась, когда с громким скрипом дверь фургона отворилась.
Какое-то время глаза привыкали к дневному свету. Руслан, как и многие другие, даже потер их кулаками, чтобы убавить резь. Потом дети потянулись к выходу, спрыгивая на асфальт, покрытый влажным, хлюпающим снегом. Ботинки многих были в плачевном состоянии, и ребята топтались, чтобы было не так холодно, но ледяная влага забиралась внутрь, обволакивала ноги, вызывая дрожь.
– Итак, детишки! Слушаем внимательно! – Черноморов расхаживал перед разношерстной толпой чумазых девочек и мальчиков и говорил: – Сегодня среди нас много новеньких и неопытных. Объясняю первый и последний раз!
Между ним и детьми уже стоял складной стол, два больших чана, один – с немытой картошкой, другой – с водой, а на столе лежали три ножа и две алюминиевые кружки. Где все это находилось до сего момента, неизвестно. Видимо, спереди в фургоне был сооружен специальный хозяйственный отдел, где и хранилась утварь с картошкой.
– Итак, три добровольца чистят картошку и раздают ее остальным. Костров разводить не будем, потому что нет времени. Кушаем, что дают. Пьем из общих кружек. Ничего сложного, как видите. Далее – туалет. Мальчики налево от машины, девочки – направо. Если хотите сбежать, держать не буду. На многие километры вокруг – ни одной живой души. Бегите, и даю гарантию, что долго не протянете. И еще, у вас час на все про все, советую поторопиться, иначе до вечера останетесь голодными, – с этими словами он развернулся и пошел в сторону кабины, оставив детей с тремя вооруженными взрослыми, которые наблюдали, как голодные дети набросились на грязный картофель, рискуя подхватить какую-нибудь заразу. Но голод пересилил чувство самосохранения, и те, кто не успел схватить нож, пытались чистить картошку ногтями, другие, посообразительней, лили на нее воду из кружек, очищали от грязи и грызли прямо со шкуркой.
Руслан, хоть и был голоден до рези в желудке, не поддался всеобщему ажиотажу и спокойно, скрестив руки на груди, вместе с Антоном Кручиным и семьей Прохоровых дожидался в сторонке, когда освободятся нож и кружка. Дети представляли жалкое зрелище: чумазые, в поношенных грязных одеждах, слишком худые для своего возраста… Что с ними еще можно сделать, кроме того, что уже сотворила жизнь, вернее, последняя война, которой никто из них не застал, но которая, тем не менее, ударила по каждому. Лишила крова, втоптала в грязь, заставила жить, как дождевые черви, вгрызаясь в немытую картошку. Озимов смотрел на своих товарищей, только что лишившихся более-менее сносной жизни за крепостными стенами Юрьева-Польского, и поражался их внезапному преображению: захотелось жрать – буду жрать, что есть, и в любом виде. Они, как и все остальные, прожившие в этом фургоне недолгое время, накинулись на грязную картошку, нисколько не заморачиваясь. Даже друзья – Катя Шестакова и Витя Соломин. Руслан не узнавал их совершенно. Он, скривившись, смотрел на эту толпу и думал: «Что еще им предложат, и что они безоговорочно сделают?»
Дождавшись, пока нетерпеливые насытятся сырой картошкой, остальные тоже подошли к столу и почистили себе немного. Озимову хватило одной картофелины, и ту он жевал долго-долго, чувствуя скрип крахмала на зубах. Потом выплюнул все изо рта, отдал кому-то недоеденную картофелину и выпил сразу две кружки холодной воды. Жажда была ненадолго утолена, и голод на время отступил. И этого, думал он, довольно, чтобы продержаться до вечера, а там… вдруг проголодается так, что с удовольствием станет есть грязную сырую картошку?
Потом Руслан сошел с дороги к мальчикам, справляющим нужду, и, поливая снег, принялся вглядываться в унылый пейзаж. Строй тополей, отгораживающих дорогу от поля, давно сбросил листья и давал возможность смотреть вдаль, а там… ни одной деревеньки вокруг, ни одного домика. Сумей кто-нибудь из них сбежать, куда бы подался? Разумней всего – держаться дороги, и тогда, конечно же, придешь в какую-нибудь деревню, но будут ли там люди? И не окажется ли, случаем, там каких-нибудь ужасных зверей, которые поджидают добычу? Руслан сомневался, что встретит хоть кого-нибудь. И что найдет пищу самостоятельно. Поэтому, если убежит, то смерть от холода и голода гарантирована! И это не считая всяких тварей, которые слопают и не подавятся.
В это время рядом раздался гневный окрик Антона Кручина:
– Это что такое ты делаешь?
Озимов оглянулся. Рядом с Русланом стоял один из близнецов Прохоровых и писал мочой на снегу: «Мы едем…» Дописать, куда, мальчик так и не успел, его схватил за шкирку Антон и жестко встряхнул.
Тут же подошел один из контролирующих, Свирид, кажется, и перехватил мальчика. Руслан бросил на Кручина взгляд, в котором ненависть смешалась с презрением.
– Не тронь его! – закричал второй близнец, он подскочил к Свириду и со всей мочи начал колотить его, но удары не приносили никакого вреда мужчине, только раззадоривали. Вокруг собрались уже все, и мальчики, и девочки, тихо наблюдая, как вершится «правосудие». Андрей вырывался из рук мужчины, а Вадим пытался отбить своего брата. Еще мальчик с двумя девочками слезно умоляли дяденьку отпустить их брата. И вскоре на шум явился святой отец. Он растолкал малолеток и пробился к Свириду.
– Что тут у нас, Яковлев?
– Вот, Василий Степанович, – тот свободной рукой указал на снег, где «расписался» Андрей. – Гаденыши след оставляют.
Над толпой детей нависла тишина, все без исключения следили за ситуацией, затаив дыхание. А Черноморов вдруг широко улыбнулся и присел перед Андюшкой.
– Ну, и кто у нас тут такой умненький, а? – садистским тоном чуть ли не пропел святой отец. Руслан поежился от скрытой угрозы в его голосе. Ему почему-то стало жаль пацана, который «спалился», пытаясь оставить сообщение на снегу собственной мочой. – Прохоров, что ли? Ай-я-яй-я-яй! – погрозил рыжий мальчику указательным пальцем. – И кому же ты пытался оставить сообщение? А? – Но Андрей молчал, как воды в рот набрав. Тогда рыжий довольно произнес. – Итак, детишки! А у нас первый провинившийся тут появился! Не, ну какой молодчик! Решил кого-то предупредить! – Черноморов ткнул мальчишку кулаком в грудь и прошипел: – А ну стирай!
Андрюшке ничего не оставалось, как подойти к надписи и ботинком разворошить снег, стирая собственное указание неведомо кому. А потом святой отец громко объявил:
– Ну что ж, умник Прохоров! С меня наказание! Останешься здесь поджидать свою подмогу, к кому бы ты там ни взывал.
Дети зароптали, пораженные жестокостью наказания, кто-то из Прохоровых заплакал, кажется, самая маленькая девочка, а Андрей стоял, опустив голову, и молчал. Он понимал всю серьезность наказания. И тут Руслана дернуло заступиться!
– Стойте! Он не виноват! – крикнул мальчик, переключая внимание рыжего на себя. – Это я…
– Что – ты? – нахмурился Черноморов. – Это ты писал, что ли?
– Нет, – на мгновение Озимов замолчал, а потом собрал в кулак волю и произнес:
– Это я подговорил его! Наказывайте меня!
– Ты? – рыжий удивленно выгнул брови дугой, а потом в глазах его мелькнул злобный огонек. – Хм. Что ж, умник, я не верю ни единому твоему слову, но то, что именно ты решил взять вину на себя, несколько возвышает тебя в моих глазах. Хорошо. Свирид, свяжи его. Ты поедешь до «Приюта забытых душ» связанным и… голодным. Пусть это для тебя будет уроком: в этом мире ты отвечаешь только за себя, а за остальных должна решать судьба.
И Руслан молча дал Свириду связать себя. Когда дети погрузились в фургон, мальчика закинули следом прямо на холодный пол, и автомобиль тронулся в путь. Андрей с Вадимом Прохоровы потом отыскали его в темноте, прошептали благодарное «Спасибо» и отнесли на его койку, укутав, кто чем мог. И вновь темнота и дорога, и мерное пошатывание фургона, и грохот двигателя бульдозера. Теперь детей ждал только «Приют забытых душ». Неизвестный и страшный, далекий, но уже такой близкий и пугающий Приют.
