Глава 20

Софи поднялась по ступеням дома на Манчестер-сквер. Найти его оказалось совсем нетрудно, только у этого дома дверной молоток был накрыт выцветшим черным крепом в знак траура, длившегося со дня смерти Серены. Подойдя ближе, она заметила, что краска на стенах дома облупилась, окна плотно занавешены плотными выцветшими гардинами. Признаки бесконечной скорби выглядели так очевидно, что она остановилась в сомнении. Софи пришла неприлично рано, но ей очень хотелось сбежать из душной атмосферы дома тети Минни и освежить голову. Она знала, что через некоторое время явится Макс, чтобы потребовать объяснений за вчерашнее, и ей хотелось встретить его с ясной головой.

Он говорил, что верит ей, но Софи в этом сомневалась. Особенно после того, что случилось вчера в театре. Его застывшее, как маска, лицо слишком ясно говорило, что он думал, будто она снова перешла границы дозволенного. И даже если он еще хотел близости с ней, скорое разочарование и охлаждение было делом времени. Ее глупая мечта достучаться до сокровенных глубин его души так и останется мечтой, манящей и дурманящей ее сознание.

Сейчас Софи меньше всего хотелось выслушивать скорбные речи Моркомба о Серене, но она дала обещание. И потом, она все равно не могла ни о чем думать, оставаясь в Хантли-Хаус, где слишком многое напоминало о Максе. Она посидит полчаса с лордом Моркомбом, а потом немного прогуляется и подумает.

Софи решительно постучала, и через несколько секунд дверь открыл крепкий лакей средних лет.

– Доброе утро! Я мисс Тревелиан. Пришла навестить лорда Моркомба. Я понимаю, что еще слишком рано, но… – Она замолчала.

Лакей поклонился и отступил назад.

– Проходите, мисс Тревелиан. Милорд будет рад вас видеть.

Он провел ее в полутемную гостиную, слегка приоткрыл гардины на окнах и вышел. В слабых лучах света кружились пылинки. Софи обвела взглядом почти пустую комнату – в ней не было даже ковра, чтобы прикрыть истертые половицы, припорошенные пеплом у камина. Ей захотелось отдернуть гардины или уйти, пока эта печальная комната окончательно не вогнала ее в меланхолию. Но в этот момент дверь открылась и вошел лорд Моркомб. В своих обшарпанных владениях он вызывал еще больше жалости.

– Доброе утро, мисс Тревелиан, спасибо, что пришли, – сказал он, взяв ее за руку.

Его пальцы слегка дрожали, и Софи улыбнулась, чтобы его ободрить.

– Доброе утро, лорд Моркомб. Извините, что я пришла так рано, но…

– Нет-нет, я же говорил вам, что почти не могу спать. Я очень рад, что вы пришли. – Старик попытался улыбнуться, но у него ничего не вышло. Он повернулся к двери. – Идите за мной. Я хочу вам кое-что показать.

Софи нехотя последовала за ним. Она чувствовала себя такой несчастной, что сомневалась, хватит ли у нее сил, чтобы проявить сочувствие. Лорд Моркомб провел ее через гулкий холл в другую гостиную. Она оказалась еще более затхлой. Софи не хотелось садиться в выцветшее кресло, поэтому она остановилась и, окинув взглядом комнату, заметила на стене портрет. Из-за темноты Софи не сразу его увидела, но теперь не могла отвести глаз. Лорд Моркомб подошел и встал рядом с ней.

Они не преувеличивали, Серена действительно была прекрасна. Ее живые глаза смотрели с холста требовательно и высокомерно, совсем по-королевски. Софи попыталась сказать себе, что видит всего лишь восемнадцатилетнюю девушку, но что-то в этом лице заставляло его казаться гораздо старше. Софи вдруг охватило ощущение полной безнадежности. Она поняла, что олицетворяет собой все самое худшее в Серене – ее странность, самодурство, неспособность подчиняться… но не обладает тем, что так притягивало к ней Макса, – ее красотой, чувственностью, изяществом, которые так ценят мужчины. Серена оставила после себя тень, от которой Софи никогда не избавиться и из которой Макс никогда не выйдет. Она с самого начала знала, что плывет против течения, и теперь чувствовала, что слишком устала и вот-вот пойдет ко дну.

Софи любила Макса так сильно, что мысль о разлуке с ним каждый раз вызывала боль, как от удара. Но она не знала, сможет ли преодолеть пропасть, отделявшую ее такую, какой она была, от той, какой он хотел ее видеть. Макс не испытывал к ней любви, которая могла бы стать мостом через эту пропасть. Софи думала, что вспыхнувшая между ними страсть сможет заменить любовь, но, какой бы сильной она ни была, это ничего не меняло. Страсть не обладала целительной силой любви и была обречена сгинуть в этой пропасти.

– Она прекрасна, верно? – ворвался в ее мысли подчеркнуто благоговейный голос лорда Моркомба.

– Да, поразительно, – ответила Софи.

– Это он написал портрет. Я не должен был его оставлять, но… это единственное, что у меня есть от нее. Поразительное сходство! Что ни говори, а он ее понимал. Это я виноват, что она умерла, – заключил старик и отвернулся. Его плечи поникли.

– Конечно нет! – возразила Софи.

– Понимаете, я ее обожал. Иногда с ней бывало… непросто: истерики, вспышки гнева. Но я думал, это потому, что она росла без матери, и старался дать ей все, что она хотела. Мы с Харкотом, предыдущим герцогом, планировали, что они с Максом поженятся. Почти с колыбели. Я хотел обеспечить ее. Мое поместье перейдет к наследнику по мужской линии, и после моей смерти ей досталось бы лишь небольшое содержание. Но Харкот так богат, что его не смущало скромное приданое. Когда они с Максом встретились в Лондоне, нам казалось, все идет как надо. Серена так радовалась своему первому сезону. – Старик умолк. – Их первая ссора произошла из-за какой-то глупости, – продолжил он после паузы. Голос его дрожал. – Серена хотела, чтобы я купил ей колье, а Макс сказал, что ей надо жить по средствам, и она вышла из себя. Иногда Серена могла быть очень… несдержанной. Она кричала ему разные вещи. А он просто стоял и смотрел, и я понял, что он не уступит. Позже я сказал ему, что это всего лишь колье, но он ответил, что это всегда будет «всего лишь колье». Если бы только он обходился с ней… помягче. Наверно, нам не стоило торопиться с помолвкой, но Серена была такой живой, мужчины тянулись к ней, и она… Я думал, будет лучше, чтобы они поскорей поженились. А потом ей захотелось, чтобы он написал ее портрет, который останется у меня, когда она выйдет замуж. Я не знал, что они… Мое дитя, моя прекрасная девочка…

Софи подошла, взяла его за руку, и старик сжал ее ладонь. Его кожа была сухой и безжизненной, как пергамент.

– У вас доброе сердце, дитя. Выпейте со мной чаю. Пожалуйста, – произнес Моркомб таким голосом, что только бессердечный человек мог бы отказаться. Он вышел, и, когда Софи уже начала думать, что про нее забыли, он вернулся в сопровождении того же лакея, который нес поднос с удивительно изящной чайной посудой.

– Это сервиз моей жены. Серена любила его и хотела забрать с собой. Я подумал, что в данных обстоятельствах он подойдет. Садитесь, дорогая. Как хорошо, что вы пришли. Понимаете, я не могу спать по ночам. Все эти воспоминания… Все стало еще хуже с тех пор, как я увидел объявление о том, что вы и Харкот…

– Мне очень жаль, – сказала Софи, решительно глотнув чаю, который оказался на удивление сладким и в то же время горьким.

– Я знаю, дорогая. Вчера я увидел вас, вы были в прелестном желтом платье, совсем как… И их двоих. Видел, как вы стояли между ними. И я понял, что они вас погубят. Это лишь вопрос времени. Это ужасно. Я подумал: она кончит так же, как моя Серена. Они используют ее, осквернят… Они уже сделали это?

Софи в ужасе смотрела на него, но ничего не могла поделать, чувствуя, как краска заливает ее лицо и шею. Она с тихим стоном закрыла лицо рукой.

– О да, я был прав. Я знал, что это неизбежно. Моя милая Серена. На этот раз я тебя не подведу.

Софи хотела поставить на стол пустую чашку, но, к своему удивлению, промахнулась, и чашка упала на выцветший ковер. Однако Моркомб как будто ничего не заметил. Она поняла, что пора уходить. Вчера лорд показался ей всего лишь чудаковатым одиноким стариком, которому не с кем поговорить. Теперь она догадывалась, что все гораздо хуже.

– Мне надо идти, – сказала Софи или подумала, что сказала, потому что не услышала своего голоса.

– Серена сказала, что ей нужно снадобье, чтобы избавиться от ребенка. Что я мог сделать? Она настаивала, сердилась, и я принес его. Всего одна чайная ложечка с водой, так мне сказали. Знаете, она говорила, что Уивенхо хотел на ней жениться. Но она хотела большего. Серена всегда знала, что станет герцогиней, и не собиралась лишаться этого ради обедневшего барона. Она понимала, что Макс не дурак, когда у нее начнет расти живот, он догадается о ее неверности и откажется от нее. Она не могла этого допустить. Она сказала, что заставит Макса обожать ее, как обожал ее Уивенхо. Она хотела получить и титул, и деньги, и чтобы они оба были у ее ног. Я пытался объяснить ей, что это опасно, но безуспешно. Мне сказали: одна ложечка, не больше. Но прошло три дня, и ничего не случилось. Тогда она стала принимать еще и еще, пока не заболела. На четвертый день у нее начались боли, она велела послать за ним и поехала в тот дом, где они встречались. Она хотела, чтобы он нашел что-нибудь более эффективное. Но было уже слишком поздно. Она не вернулась назад, и мы с Максом поехали туда и увидели ее… – Старик заломил руки. – Я не должен был позволять ей убивать себя! Я должен был их остановить. Теперь вы видите? Я сам дал своей дочери яд! Конечно, это моя вина. Но я не позволю им сделать то же самое с вами. Я спасу вас!

Софи покачала головой и попыталась встать, но не смогла. Ее тело словно окаменело, она не могла пошевелиться.

Макс… Надо встать и уйти… Найти Макса. Ей нужен Макс!

– Вы уже чувствуете? – с любопытством спросил Моркомб. – Это всего лишь лауданум, дорогая. Он очень горький, но я кладу в чай много сахара, и получается довольно приятно, правда? Я знаю, потому что без него не могу спать. Вам не о чем беспокоиться, я спасу вас от них. Не зря я просил вас не говорить Харкоту. Теперь они вас не найдут и больше не смогут причинить вам зла.

Софи с удивлением подумала, почему до сих пор сидит здесь.

«Ты должна встать», – сказала она себе и попыталась оттолкнуться от кресла, но, к своему удивлению, оказалась на четвереньках. В глазах помутилось, в ушах гудело. Откуда-то издалека донесся голос лорда Моркомба:

– Не волнуйтесь. Я спасу вас, дитя.

Софи попыталась встать на ноги, но перед глазами потемнело, и она смутно ощутила, как ее щека коснулась пыльного ковра.