Адаму всего десять месяцев от роду; это крепкий карапуз с большими карими глазами. Сейчас он восседает на удобном высоком кресле в небольшом затемненном помещении, в которое почти не проникают звуки извне, и всматривается в пространство лаборатории по изучению детской психологии. Его взгляд бегает взад-вперед по узкой полоске, вклинившейся между двумя компьютерными мониторами, которые стоят бок о бок на столе напротив. На каждом из мониторов транслируется видео – изображение лица женщины, которая смотрит прямо на Адама и что-то медленно говорит. На обеих видеозаписях запечатлена одна и та же женщина; выражение ее лица везде одинаково: ее глаза сияют, на губах играет улыбка. При этом запись не озвучена: речь выдают лишь движения губ.

При случае Адам в поисках ободрения оглядывается на мать, которая тихо сидит неподалеку. Между двумя мониторами помещена миниатюрная камера, направленная прямо на Адама, транслирующая видеозапись лица мальчика, отснятую в режиме реального времени, на монитор стационарного компьютера в соседнем помещении, занятом двумя лаборантами и моей персоной. Вглядываясь в бегающие глаза Адама, мы наблюдаем, как выражение живого интереса на его лице сменяется скукой, а скука спустя пару секунд вытесняется любопытством. За нашим монитором располагается окно с односторонней видимостью, которое позволяет непосредственно наблюдать за возней Адама в кресле. Обстановка выглядит довольно комично: мы смотрим через окно, как Адам всматривается в два женских лица на мониторах, одновременно поглядывая на лицо ребенка, маячащее на экране. Время от времени Адам заглядывает прямо в объектив камеры, и у меня мимоходом возникает жутковатое подозрение, что и Адам подсматривает за нами или, по крайней мере, знает, что мы за ним наблюдаем. Вскоре взгляд ребенка вновь смещается к двум лицам напротив: он буравит их взглядом, тычет в них пальцем и двигает бровями. В потемках Адам, упакованный в подвесную систему с пятью точками крепления, кажется похожим на пилота или астронавта, выходящего в открытый космос.

Лаборатория принадлежит Дэвиду Левковицу, специалисту по возрастной психологии Северо-Восточного университета Бостона. За последние тридцать лет Левковиц пытался понять, как пробуждающийся разум упорядочивает и осмысливает данные, поступающие от органов чувств, которые изливаются на мозг непрерывным потоком, начиная с появления ребенка на свет и даже раньше. Как мозг регистрирует время поступления отдельных единиц информации и каким образом происходит объединение разрозненных данных в единый опыт? Как мозг догадывается о том, какие события и характеристики связаны между собой во времени? Мощь утонченных механизмов, обеспечивающих способность мозга к структурированию данных, наглядно демонстрируется на примере двух видеороликов, которые показывают Адаму. Взрослому наблюдателю даже без звукового сопровождения сразу становится понятно, что женщина на первом и на втором видео произносит разные тексты, так как движения ее губ на левом и правом экранах не совпадают. Спустя короткое время включается звук, и до нас доносится женский голос: «Вставай, – произносит она с напевной интонацией. – Поднимайся поскорее. Сегодня на завтрак овсянка! Тогда у нас найдется время для прогулки у дома…» Содержание ее монолога подходит к видеоролику на левом мониторе. Сам я сопоставляю звуковой ряд с видеоизображением большей частью интуитивно: кажется, что речь следует непосредственно за движениями губ, так что мое внимание полностью сосредоточивается на болтовне героини сюжета, а другого видео с изображением женского лица как будто и нет вовсе. Иногда привычный монолог сменяется новым: «Ты поможешь мне сегодня навести порядок в доме?» – и я тут же перевожу взгляд на экран справа. В некоторых опытах в это время демонстрируется лицо другой женщины, такое же сияющее и искрящееся улыбкой, но ее речь дублируется на испанском языке. Однако наше стремление к синхронизации информационных потоков настолько сильно, что взрослый зритель безошибочно распознает видео, в котором движения губ совпадают с произносимыми словами, даже не зная испанского языка.

А могут ли младенцы опознавать речь по движениям губ? Едва ли: слух у новорожденного слишком слаб, взгляд не может сфокусироваться на предметах, расположенных на расстоянии более тридцати сантиметров, и в целом мировосприятие грудного ребенка крайне ограничено. «Глаза, уши, нос, кожа и внутренние органы единовременно атакуют мозг младенца новыми впечатлениями, которые сливаются в тотальную какофонию цвета и звука», – предполагал Уильям Джеймс в 1890 году. Возможно, дело обстоит именно так. Но Левковиц выяснил, что грудные дети начинают структурировать хаос впечатлений на удивление рано. Он проводил эксперименты по сопоставлению речи и изображения лица на сотнях младенцев и детей ясельного возраста. Детям показывают изображения двух лиц, транслируемые с экранов, расположенных бок о бок. В течение минуты губы людей на видео движутся беззвучно, затем включается звук, и взгляды исследователей устремляются к монитору, следя за блужданием глаз младенца от одного лица к другому, и отмечают, на каком из видео взгляд ребенка задерживается дольше. Даже четырехмесячные дети с потрясающим упорством оказывают явное предпочтение диктору, губы которого движутся в такт звуковому сопровождению, несмотря на то что испытуемый ребенок раньше никогда не видел лица диктора, не понимает слов и, возможно, даже не имеет представления о голосовой модуляции речи.

Вместо этого, как заключает Левковиц, ребенок находит нужное видеоизображение простейшим способом – сопоставляя начало и конец звукоряда с началом и концом движений губ на видео. Малыш обучается синхронизации входящих потоков информации, отмечая, какие действия происходят в одно и то же время. Слово «скоро» обозначает то, что должно случиться в ближайшее время, а «наконец-то» – то, что случится позже. Но поначалу, в первые месяцы жизни, человек способен отличить настоящее от других состояний времени, и этого вполне достаточно, чтобы запустить механизм сенсорного развития. «В младенчестве мы фактически слепы, – говорит Левковиц. – Слух практически отсутствует. То ли сознание ребенка погружено в тотальную какофонию цвета и звука, то ли человеческое сознание располагает примитивнейшим фундаментальным механизмом, активирующим работу систем восприятия, и имя этому механизму – синхронность».

В 1928 году ведущие физики, философы и натуралисты Европы съехались на конференцию в Давос – небольшой городок в Швейцарских Альпах, намереваясь обменяться свежими научными идеями. Ранее альпийский курорт славился целебным свежим воздухом и санаторием для выздоравливающих умов и ослабевших тел. Ганс Касторп, главный герой романа Томаса Манна «Волшебная гора», опубликованного в 1924 году, приезжает в Давос навесить двоюродного брата, заболевшего туберкулезом, и, приноравливаясь к медлительному ритму жизни в горах, поглядывает на карманные часы и сыплет рассуждениями о субъективной природе восприятия времени, которые автор вынес из сочинений Хайдеггера, Эйнштейна и других видных мыслителей того времени. Касторп удивляется, почему шахтеры, выходя на поверхность земли после десятидневного заточения в забое, думают, что миновало всего три дня. Тогда почему «при интересности и новизне содержания время бежит, другими словами – такое содержание сокращает его, тогда как однообразие и пустота отяжеляют и задерживают его ход»? Что можно подумать о человеке, который позволяет себе привычку говорить «вчера», когда следует говорить «в прошлом году»? Тем временем герой Манна задает следующий вопрос: «Находятся ли герметично запаянные консервы, расставленные на полке, за пределами времени?»

К 1928 году туберкулезный санаторий с хосписом пришел в упадок, и Давос начал позиционировать себя как интеллектуальный спа-курорт. На место председателя первой конференции в Давосе пригласили Эйнштейна, среди докладчиков были Махатма Ганди и Зигмунд Фрейд. Также с докладом выступил швейцарский психолог Жан Пиаже, успевший прославиться в тридцать один год благодаря исследованиям когнитивного развития и мировосприятия детей. В детстве Пиаже глубоко увлекался естествознанием, а свое первое научное наблюдение ученый сделал в возрасте одиннадцати лет, написав заметку о воробье-альбиносе, или, согласно осторожной формулировке самого Пиаже, «о воробье, внешний вид которого демонстрирует все признаки альбинизма». Пиаже начинал научную карьеру как зоолог, изучал моллюсков, но вскоре его захватила проблема развития чувства времени у детей. По его предположению, у новорожденного ребенка все пять чувств отделены друг от друга. Когда ребенок получает первый опыт манипуляций окружающими предметами, дотрагиваясь до них, пробуя на зубок и забавляясь ими, ощущения накладываются друг на друга и вступают во взаимодействие. Постепенно мы начинаем понимать, какие из входных данных сочетаются друг с другом, и у нас формируется исчерпывающее представление о природе конкретных вещей: к примеру, ложка выглядит так-то и так-то, на ощупь она такая-то, а когда ею стучишь о стол, раздается характерный звук. Многие примеры, которые приводил Пиаже, были получены в ходе скрупулезных исследований поведения собственных детей ученого. Пиаже ставил на них несложные опыты и тщательно документировал результаты своих изысканий, так что, наверное, мог бы расписать полученные детьми впечатления практически посуточно. На сегодняшний день основополагающие открытия Пиаже воспринимаются как должное: дети видят мир иначе, чем взрослые, а мировосприятие ребенка приобретает связность и целостность по мере созревания и взаимной интеграции сенсорных систем. Формирование интерсенсорной картины мира длится несколько лет.

Когда Пиаже закончил доклад, Эйнштейн задал ему несколько вопросов. Физика интересовало, как у детей формируется ощущение скорости и длительности времени. Обычно мы определяем скорость как функцию расстояния от времени, выраженную в метрах за секунду или километрах в час, но такой ли она видится ребенку впервые? А может быть, представления ребенка о скорости более примитивны и продиктованы интуицией? Воспринимает ли ребенок скорость и время как единое целое или одно следует за другим? Как ребенок понимает время – «как относительную величину или непосредственно»? Пиаже провел исследование, результаты которого позже легли в основу книги «Развитие понятия времени у ребенка». В одном эксперименте, в котором принимали участие дети в возрасте от четырех до шести лет, ученый ставил перед испытуемым две тубы, одна из которых была заметно длиннее второй. Затем Пиаже с помощью металлического прута помещал внутрь каждой тубы по кукле, так чтобы обе игрушки одновременно оказались на противоположном конце тоннеля. Сам Пиаже описывал ход эксперимента следующим образом:

«Мы спрашиваем ребенка:

– Какая туба длиннее?

– Вот эта!

– Куклы двигались по тоннелям с одинаковой скоростью или одна из них двигалась быстрее?

– С одинаковой скоростью.

– Почему ты так думаешь?

– Потому что они одновременно оказались на дне».

Пиаже проделал тот же опыт в разных вариациях, использовал вместо кукол заводных улиток и игрушечные поезда и даже бегал по комнате вместе с ребенком. Экспериментатор и испытуемый стартовали в одно и то же время и останавливались тоже одновременно, но Пиаже бежал немного быстрее, на несколько футов обгоняя ребенка.

«Мы начинали бежать вместе? Да. Мы остановились вместе? Нет! Кто остановился первым? Я. Кто из нас находился сзади в момент остановки? Я. Когда ты остановился, я еще бежал? Нет. А когда я остановился, ты еще бежал? Нет. Так мы остановились одновременно? Нет. Мы пробежали одно и то же расстояние за одно и то же время? Нет. Кто бежал дольше? Ты». Подобный обмен репликами, как обнаружил Пиаже, был вполне типичен. Маленький ребенок, возможно, и понимает, что такое синхронность, когда два человека начинают бежать и останавливаются в одно и то же время, но если ученый и подопытный ребенок успевали пробежать разную дистанцию, то малыш отождествлял пройденное расстояние со временем, затраченным на ее преодоление. Время и пространство, скорость и расстояние в представлении ребенка сливались в одно целое.

Согласно Пиаже, то, что мы, взрослые, иногда называем чувством времени, в действительности состоит из множества граней, которые проявляются не единовременно. «Время, как и пространство, собирается постепенно по мере развития системы соотношений между обоими понятиями», – заключил исследователь. Спустя десятилетия специалисты по возрастной психологии выделили отдельные аспекты чувства времени, в число которых входит осознание длительности, ритма, последовательности, грамматических временных форм и одностороннего хода времени. Во время одного из экспериментов Уильям Фридман, психолог из Колледжа Оберлина в штате Огайо, на счету которого почти столько же работ по вопросам восприятия времени в детстве, сколько у Пиаже, показывал восьмимесячным младенцам видеоклип с изображением пирожного, которое падает на землю, распадаясь на две половинки. Интерес малышей к видео заметно возрастал, когда Фридман прокручивал запись задом наперед, что наводило на мысль о том, что у маленьких детей должно быть ощущение последовательности времени, если при демонстрации видео они понимают, что видят нечто странное.

Чувство хронологического порядка начинает формироваться в возрасте трех-четырех лет. Кэтрин Нельсон, психолог из Городского университета Нью-Йорка, установила, что маленькие участники эксперимента дают поразительно точные ответы на неопределенные вопросы: «Что произойдет, когда случится то-то и то-то?» В большинстве своем дети понимали, что при выпекании пирожных тесто помещают в духовку, после чего вынимают из печи и съедают то, что получилось. Покажите малышу карточку, изображающую яблоко, а вслед за ней – изображение ножа, и он безошибочно определит, какая картинка завершает смысловой ряд – изображение яблока, разрезанного на ломтики.

В возрасте около четырех лет у ребенка уже успевает сформироваться примерное представление о длительности повседневных событий: к примеру, на просмотр мультфильма уходит больше времени, чем на то, чтобы выпить стакан молока, а ночной сон длится еще дольше. Услышав звуковой сигнал продолжительностью пятнадцать секунд, малыш сможет точно воспроизвести его длительность. Но прошлое и будущее по-прежнему приводят детей в замешательство. Дети, достигшие трехлетнего возраста, обычно употребляют глаголы в правильных временных формах при разговоре, хотя могут не осознавать разницу между «раньше» и «позже» примерно до четырех лет. Попробуйте поинтересоваться у четырехлетнего ребенка, в какое время суток начинались занятия в группе семь недель назад, и в большинстве случаев вы услышите в ответ «утром», но он не сможет правильно определить время года. Но если в январе вы спросите пятилетнего мальчика, что случится раньше – Рождество или его день рождения в июле, то, скорей всего, он скажет «Рождество». Как выяснил Фридман, события прошлого сохраняются в сознании в виде островков времени – каждому воспоминанию отведено определенное место, но сами они при этом не связаны друг с другом и не входят в состав более крупного архипелага. Панорама событий будущего существует в сознании ребенка лишь в зачаточном состоянии, хотя при этом они легко поддаются прогнозированию. По данным Фридмана, в возрасте пяти лет дети уже понимают, что животные растут, а не уменьшаются в размерах, а порыв ветра разбросает и закружит в хороводе аккуратно сложенный комплект пластиковых ложек, но не соберет их обратно.

Усвоение или, как говорят психологи, впитывание знаний о времени на соответствующих уровнях соотносится с вступлением в общественную жизнь. Если шестилетке показать подборку карточек, иллюстрирующих различные события типичного рабочего дня школьника, ребенок сумеет расположить их в правильном и даже в обратном хронологическом порядке. К семи годам дети справляются с похожими заданиями, в которых фигурируют времена года и праздники, отмечаемые в течение года, но только в тех случаях, когда события следует расположить в прямом хронологическом порядке. Упорядоченное представление об обратном ходе времени, необходимое для ответа на вопрос «Если сейчас август, а время пойдет назад, какой праздник случится раньше – День Валентина или Пасха?» дается детям легко по достижении хотя бы подросткового возраста. По убеждению Фридмана, рассогласованность восприятия времени отображает опыт, накопленный в процессе взросления. Ребенок, достигший пятилетнего возраста, успевает по сотне раз повторить обычные повседневные действия – пробуждение, завтрак, ланч, закуска, обед, сказка на ночь и отход ко сну, но со сменой месяцев и праздниками (а именно днями, которые отличаются от других настолько существенно, что заслуживают отдельного наименования) он сталкивается относительно редко. Нам нужно время, чтобы осознать время.

Источник, из которого мы черпаем сведения о времени, оказывает влияние на наше умение с ним обращаться. Как обнаружил Фридман, одна из причин затрудненного формирования представлений о движении месяцев и дней недели в обратном хронологическом порядке у детей заключается в том, что в ранние годы знания часто усваиваются в порядке списка. Названия дней недели и месяцев запоминаются как определенная последовательность: «понедельник, вторник, среда, четверг» – примерно то же самое, что и буквы алфавита. Чтобы ответить на вопрос, какой месяц наступает раньше – февраль или август, нам нужно попросту свериться со списком, запечатленном в нашем сознании. (В ходе исследований выяснилось, что маленькие дети во время выполнения подобных заданий часто шевелят губами). Но мы заучиваем эти списки только в прямом порядке; пройдут годы, прежде чем мы достигнем подросткового возраста и освободимся от привычки связывать отдельные пункты со схемой в достаточной степени, чтобы понять, как они соотносятся между собой при расположении в обратном порядке. Также определенную роль играет культурная принадлежность и язык испытуемых. Эксперимент с участием американских и китайских школьников второго и четвертого года обучения показал, что китайским детям намного проще ответить на вопрос: «Какой месяц наступит через три месяца после ноября?» и тому подобные. А все потому, что в северокитайском диалекте, принятом в качестве литературной версии языка, дни недели и месяцы обозначаются порядковыми номерами; ноябрь – это «месяц под номером одиннадцать». Американским детям для разрешения вопросов, связанных с хронологическим порядком вещей, приходится манипулировать словами из заученного списка, а для китайских учащихся это арифметическая задача, которая быстро решается.

Левковиц открыл для себя Пиаже, когда заканчивал школу. В 1964 году, когда ученому было тринадцать лет, его семья эмигрировала из Польши в Италию, а оттуда перебралась в Соединенные Штаты. Когда они прибыли в Балтимор, мальчик не знал английского языка. Левковиц вспоминает первые годы в США как время непреходящего ужаса перед социумом, хотя окружение в целом казалось куда менее враждебным, чем в родной стране, где к евреям относились с неприязнью. В выпускном классе школы ученый подрабатывал спасателем на пляже; хотя работа нагоняла на юношу тоску, он находил удовольствие в съемках панорамы берега с некоторого расстояния и между делом читал книги Пиаже, заронившие в нем искру интереса к детской психологии и поведению детей вкупе с желанием разобраться «откуда все берется», как говорит сам ученый.

Левковиц, стройный и крепкий мужчина с пробивающейся сединой, выглядит очень импозантно, только иногда его подводит произношение, в котором порою проскальзывают нотки восточноевропейского акцента. Принимая меня в своей лаборатории, он не единожды восклицал с неподдельным восторгом: «Я люблю свое дело!» Как-то раз мы решили составить компанию двум аспирантам, просматривающим видеозапись эксперимента, проведенного днем ранее. На мониторе маячило лицо восьмимесячного ребенка с широко распахнутыми глазами. «Все необходимые нам сведения здесь, – с энтузиазмом сказал Левковиц. – Глаза – это окно в мир. Направление взгляда – вот и все, что мы определяем». Младенцы еще не могут говорить, так что в роли количественно измеряемого показателя выступает взгляд. В опытах Левковица, которые проводятся по единому протоколу, ребенку постоянно демонстрируют одно и то же изображение на компьютерном мониторе до тех пор, пока малыш не отведет взгляда, потеряв к видео интерес. Экспериментатор, наблюдающий за движениями глаз с расстояния, щелкает по компьютерной мыши и удерживает кнопку до тех пор, пока ребенок смотрит на экран, и отпускает ее в тот момент, когда взгляд ребенка уходит в сторону. Продолжительность щелчка служит мерой объема внимания. Когда устойчивость внимания ребенка падает ниже определенного уровня, выясняемого по итогам трех сеансов, компьютер автоматически выводит на монитор новый визуальный раздражитель.

«Инициатива принадлежит ребенку, – сказал Левковиц. – Он дает понять, что хочет увидеть, а заодно подсказывает нам, что в это время происходит в его мозге. Как правило, дети стремятся к приобретению нового опыта и постоянно находятся в поиске новой информации, собирая по крупицам необычные впечатления. Мы занимаемся тем, что изводим их скукой до чертиков, демонстрируя один и тот же сюжет несколько раз подряд, а потом изменяем в нем какой-нибудь нюанс, чтобы выяснить, обнаружат ли дети перемену. Если дети реагируют на перемену, это дает основание предполагать, что они запомнили исходный сюжет. Мы только держим палец на кнопке, замеряя, как долго ребенок смотрит на экран. Все довольно просто, но в то же время очень информативно».

Исследования восприятия времени практически не уделяют внимания маленьким детям; Фридман отзывается о раннем детстве как о «непаханом поле в сфере исследований когнитивного развития». Появление компьютеров и специального оборудования, отслеживающего движения глаз, облегчило исследование высшей нервной деятельности в первые недели и месяцы жизни, открыло понимание особенностей восприятия времени новорожденными, которые совсем недавно увидели свет дня. В частности, было установлено, что грудные дети в возрасте около месяца различают фонемы вроде «pat» и «bat», у которых разница в длительности гласного звука составляет всего лишь две сотые доли секунды. В ходе другого исследования выяснилось, что двухмесячные младенцы реагируют на порядок слов в предложении: если дать ребенку несколько раз прослушать трек, содержащий фразу наподобие «Кошки перепрыгивают через лавки», а потом внезапно проиграть то же предложение с нарушенным порядком слов, к примеру «Лавки перепрыгивают через кошки», младенец насторожится. Однажды Левковиц подробно описал мне эксперимент на распознавание геометрических фигур – треугольников, кругов и квадратов, которые одна за другой выпадали из верхней части монитора и устремлялись вниз. Приземление каждой фигуры сопровождалось соответствующим звуковым сигналом – хлопком, гудком или звяканьем. Участникам эксперимента в возрасте от четырех до восьми месяцев демонстрировалась определенная последовательность фигур до тех пор, пока ребенок не утрачивал интерес к примелькавшемуся зрелищу. Затем запускали новую видеозапись – те же фигуры, сопровождаемые теми же звуками, выпадали в иной последовательности, а экспериментатор пытался определить, заметили ли дети перемену, – и в большинстве случаев они ее замечали, что, по мнению Левковица, довольно убедительно свидетельствовало о том, что грудным детям знакомо понятие временной последовательности.

«По нашей теме мало специальной литературы, – признался Левковиц. – Даже в период бума исследований в области раннего когнитивного развития, затрагивавших самые разнообразные темы, проблема восприятия времени упорно игнорировалась, хотя время выступает одной из фундаментальных характеристик нашего мира». Позже ученый добавил: «По сравнению со взрослыми младенцы живут в совершенно другом временном измерении. Полагаю, я был бы счастлив, если бы мне удалось забраться в их головы, а потом выбраться наружу».

Обучаясь на старших курсах университета, Левковиц принимал участие в работе исследовательской группы, изучавшей половое поведение осьминогов, и помогал строить первый в мире лабораторный аквариум, позволявший содержать морских животных в помещении. На выпускном курсе он работал в отделении интенсивной терапии новорожденных, изучая влияние круглосуточного освещения и постоянного шума на развитие младенцев. Помимо прочего, его интересовало, почему девяносто процентов младенцев в яслях лежат, повернув голову направо. (Вопрос по-прежнему остается открытым; по мнению некоторых исследователей, это может быть связано с преобладанием праворукости среди представителей нашего вида, а возможно, даже отчасти способствует этому.) По примеру Пиаже, Левковиц углубился в исследования процессов интеграции сенсорной информации, проходящей через мозг человека даже на самых ранних стадиях развития.

Первые два-три месяца жизни младенцы проявляют себя как низшие животные, лишенные коры больших полушарий. Кора головного мозга, состоящая из нескольких утолщенных наружных слоев нейронов, которые способствуют упорядочиванию воспринимаемой органами чувств информации и создают предпосылки для абстрактного мышления и освоения речи, в это время еще не активирована и пока не оказывает влияния на основные функции нервной системы, но и не тормозит их. Когда кора вступает в игру, ребенок начинает улыбаться, окончательно пробудившись для мира. До этого, по выражению Левковица, «вас не покидает ощущение, что ребенок еще не включился окончательно». Одно из ранних исследований Левковица показало, что в первые недели жизни мозг младенца структурирует сенсорные ощущения, исходя не из качественных характеристик поступающей информации, а из ее объема. Как известно, у взрослых есть эта способность; если показать испытуемому небольшие световые пятна разной степени яркости, а потом дать прослушать гамму звуков переменной громкости, испытуемому не составит труда выстроить комбинации из пятен и звуков по интенсивности действия раздражителя: яркость световой вспышки будет приблизительно соответствовать громкости звука. Левковиц установил, что и трехнедельные малыши могут выстраивать подобные комбинации.

«Новорожденные могут выстраивать связи между звуковой и визуальной информацией на крайне примитивном уровне: взаимодействие недостаточно интенсивное и не требует большого количества энергии, – объяснил Левковиц. – Можно предположить, что у младенцев есть база, отталкиваясь от которой они, с позволения сказать, выстраивают свой мир, задействовав простые механизмы, чтобы взяться за дело и разобраться, что к чему».

На определенном этапе исследований Левковиц задумался о введении в эксперимент изображений лиц. Младенец теряет способность различать предметы на расстоянии около тридцати сантиметров, но единственный внешний объект, который он видит перед собой регулярно, – это лицо человека, который за ним ухаживает. Лицо ухаживающего человека представляет собой сложный раздражитель, который демонстрирует движения губ и изменения мимики, а издаваемый им набор звуков никогда не повторяется слово в слово. Левковиц заново обратился к вопросу взаимной интеграции сенсорных данных, поставленному еще Пиаже: воспринимает ли младенец изображение говорящего лица как целостный образ? Когда и как начинает формироваться целостное восприятие лица, какие характеристики воспринимаемого образа этому способствуют? Вскоре Левковиц установил, что большая часть информации, которую сообщает образ говорящего лица грудному ребенку, существу, которое не в состоянии понять ни слов, ни других лингвистических аспектов содержания речи, относится ко времени и определению его длительности. Когда у лица открывается рот, раздается звук определенной продолжительности, темп речи может быть быстрым или медленным; лицо разговаривает или напевает, придерживаясь того или иного ритма, который выступает для грудных детей мощным инструментом упорядочивания и осмысления информации. Младенец может запомнить ритм мелодии «Сияй, сияй, маленькая звездочка» задолго до того, как поймет, что «сияй» – это отдельное слово, не говоря уже о том, что оно значит. (Мои сыновья в дошкольном возрасте очень хотели научиться писать букву «ЛМНОП».) Под конец младенец замечает, что движения губ совпадают по времени с произнесением звуков. В одном произнесенном предложении содержится много временных измерений, а новорожденный, столкнувшийся с ними впервые, получает в свое пользование персонального инструктора, который смотрит ему прямо в лицо.

Однажды утром, принимая меня в своем офисе, Левковиц пожаловался на местного провайдера кабельного телевидения. Прошлым вечером ученый вознамерился посмотреть документальный фильм, но видеоряд и озвучка решительно расходились во времени, так что в конце концов Левковиц вознегодовал и выключил телевизор. «Когда диктор начинал говорить, озвучка уже заканчивалась», – раздраженно сказал ученый. Время от времени такое приключалось на любом телеканале, находившемся в ведении злополучной компании. Другие клиенты нерадивого провайдера, которые встречались Левковицу, предъявляли аналогичные претензии. Более того, возникшая проблема вкратце резюмирует многолетние исследования ученого.

У восприятия времени множество граней, но, по-видимому, основополагающую роль в нем играет чувство синхронности – способность понять, следуют ли отдельные потоки сенсорной информации, такие как звуки речи и вид движущихся губ, единовременно или нет, а также исходят ли они из одного источника. Настройки нашего мозга в совершенстве приспособлены к восприятию синхронности; как показали исследования, во время просмотра видеозаписи разговора, обращенного к испытуемому, последний замечает расхождение звукоряда с видеорядом с точностью до 80 миллисекунд – менее десятой доли секунды. Если озвучка отстает от видеоряда на 400 миллисекунд, а именно менее половины секунды, зрителю намного сложнее разобраться в происходящем на экране.

Целостность восприятия дает нам множество преимуществ, и наше сознание затрачивает колоссальные усилия, обеспечивая интеграцию чувственных импульсов, причем часто жертвует точностью воспринимаемых образов. Исследования в 1970-х годах обнаружили, что мозг определяет местонахождение произвольно расположенного источника звука, раздающегося во время действия визуального раздражителя, локализованного в одной точке пространства, допустим при наблюдении за движениями рта марионетки, несколько ближе к источнику зрительной информации, чем на самом деле. По такому принципу работают чревовещатели, демонстрирующие изощренную власть механизма сенсорной интеграции в действии. Слышать голос при этом даже необязательно; для формирования целостного образа происходящего достаточно нескольких простейших тонов и пальцевой куклы, разделяемых некоторой дистанцией.

На том же принципе основана еще одна иллюзия, известная как эффект Мак-Гурка, которая проявляется в тенденции к совмещению звуковой и визуальной презентации слогов при одновременном восприятии. К примеру, если во время просмотра видео вы видите, как губы диктора на экране произносят «га», а в дубляже слышится «ба», вы, скорей всего, услышите что-то вроде «да». Эффект Мак-Гурка также может быть вызван прикосновением. В одном канадском исследовании участники эксперимента прослушивали запись голоса, произносившего четыре звука: придыхательные слоги «па» и «та», произносимые с едва различимым выдохом, чередовались с непридыхательными слогами «ба» и «да». Когда экспериментаторы одновременно воздействовали на руку или шею испытуемого небольшой порцией воздуха, доброволец слышал слог «па» вместо «ба» и «та» вместо «да», так, будто нагнетаемая волна воздуха воспринимается посредством слуха, а не осязания. Эффект Мак-Гурка проявляется с таким упорством, что исследователи задаются вопросом, не стоит ли оснастить слуховые аппараты датчиками движения воздуха, чтобы слабослышащие люди могли воспринимать звуки кожей.

Мозг прилагает колоссальные усилия, сшивая входящие данные в связную картину мира. Повзрослев, вы обнаруживаете, что звуки голоса и движения губ на телеэкране не совпадают по времени; основываясь на богатом опыте восприятия речи на слух и наблюдения за артикуляцией, вы знаете, что звуки и движения губ недалеко отстоят друг от друга во времени, и потому вы понимаете смысл слов и стоящих за ними идей. Но у грудных детей, как отмечает Левковиц, нет опыта, который бы позволил сделать подобное умозаключение. Таким образом, наблюдая за ребенком, который всматривается в говорящее лицо на экране, мы соприкасаемся с альтернативным восприятием настоящего. Задавшись целью разобраться в вопросе, Левковиц составил протокол соответствующего исследования, которое он называет опытом с говорящими лицами.

Приняв меня в своем кабинете, Левковиц со своего компьютера показал мне короткий видеоролик с изображением женского лица. В начале видеозаписи женщина молчит, плотно сжав губы, затем медленно и отчетливо произносит слог «ба» и вновь умолкает. В ходе эксперимента Левковиц демонстрировал это видео нескольким младенцам в возрасте от четырех до десяти месяцев, прокручивая ролик несколько раз подряд перед каждым ребенком до тех пор, пока внимание испытуемого не рассеивалось. Когда ребенок начинал отвлекаться, включали другую видеозапись, на которой та же женщина произносила тот же слог, но в этот раз звуковое сопровождение не совпадало с изображением: сначала произносился слог «ба», а губы женщины начинали двигаться по прошествии 366 миллисекунд – около трети секунды. С точки зрения взрослого разница во времени между входящими сигналами очевидна, но грудные дети ее не замечают. Расхождение двух потоков информации во времени величиной в половину секунды также проходит мимо их внимания.

«Дети не улавливают разницу во времени между звучанием речи и видеоизображением, – сказал Левковиц. – Они замечают ее только тут». С этими словами он снова показал мне давнишнее видео, но в этот раз разница между изображением и дубляжем составляла 666 миллисекунд. «Речь перестает звучать еще до того, как диктор успевает раскрыть рот!» – прокомментировал ученый.

В психологии временной интервал между синхронизированными потоками информации – короткий промежуток времени, в течение которого отдельные массивы сенсорных данных воспринимаются как исходящие от единого источника, – называют окном интерсенсорного взаимодействия на основании временных ассоциаций. Понятие, которое вкладывается в этот термин, во многих отношениях тождественно добротному рабочему определению настоящего, хотя длительность окна интерсенсорного взаимодействия варьирует в зависимости от характера раздражителя и личности наблюдателя. Для младенцев настоящее длится две трети секунды, пока они не отводят глаз от лица диктора на экране. Однако, как выяснил Левковиц, при наблюдении действий, сосредоточенных в одной точке, к примеру за подпрыгиванием мячика на экране, дети заметят разницу во времени между звуком и видеорядом величиной всего в треть секунды, и продолжительность наблюдаемого ими настоящего сократится. Тем не менее текущее мгновение в представлении ребенка в любом случае длится дольше, чем у взрослого, по крайней мере в тех случаях, когда возникает потребность в интеграции нескольких сенсорных потоков.

«В мире, как он видится ребенку, время течет медленнее», – сообщил Левковиц. Однако при этом он не уверен, что может найти точное объяснение своему наблюдению. Возможно, скорость передачи нервных импульсов у нейронов незрелого мозга ниже, чем у мозга взрослого. На ранних этапах развития нервной системы нервным волокнам недостает миелина – жироподобного вещества, образующего изолирующего оболочку нейронов, которая ускоряет передачу нервных импульсов. В детском возрасте миелин постепенно откладывается на нервных волокнах; формирование миелиновой оболочки может занять около двенадцати лет. «Мозг ребенка, несомненно, работает медленнее, чем у взрослого, – сказал Левковиц. – Но с точки зрения субъективного восприятия об этом трудно судить. Что мы имеем в виду, когда говорим, что в мире младенца время течет более медленно? С точки зрения самого младенца, это всего лишь слова. Вопрос заключается в том, какое влияние оказывает восприятие времени на картину мира грудного ребенка».

В целом удивительно, что младенцы вообще способны воспринимать те или иные действия как одновременные. Взрослые догадываются о несовпадении во времени звука и движений рта, потому что нам кое-что известно о произносимых словах, движениях губ и связанных с ними звуках. Младенец не имеет обо всем этом никакого представления, поэтому, глядя на говорящее лицо, он почти не смотрит на рот диктора, во всяком случае в первые полгода жизни. Вместо этого, как обнаружил Левковиц, грудной ребенок сосредоточивает все внимание на глазах говорящего, а целенаправленно отслеживать движения губ он начинает только по достижении возраста восьми месяцев и более.

Тогда как младенец догадывается, совпадают ли два ощущения во времени или нет? Левковиц вновь обратился к данным своей докторской диссертации, в которой говорилось о том, что новорожденные успешно связывают два раздражителя, адресуемые разным типам анализаторов – зрительному и слуховому – по интенсивности их воздействия. Левковиц предположил, что младенцы примерно так же определяют синхронность наблюдаемых действий. Для проверки своего предположения ученый модифицировал условия эксперимента с говорящими лицами и совместно с коллегами из Падуанского университета в Италии провел серию опытов с грудными детьми в возрасте четырех месяцев. Детям демонстрировали два видео с отключенным звуком на мониторах, поставленных бок о бок. На одном видео была запечатлена морда обезьяны, издававшей звук «о» с ласковой интонацией; на втором та же обезьяна скалила челюсти в беззвучном рычании. Когда одна из записей проигрывалась с озвучкой, младенцы неизменно уделяли больше внимания видео, которое соответствовало звуковому ряду. Затем исследователи провели эксперимент в упрощенной версии: в этот раз младенцы слышали не обезьяний крик, а простой гудок, длительность которого совпадала с движениями морды обезьяны на одном из видео. И снова младенцы прильнули глазами к ролику, на котором мимика обезьяны синхронизировалась со звуковым сигналом. Что характерно, некоторым детям был всего лишь день от роду.

По мнению Левковица, результаты эксперимента наглядно подтверждали, что восприятие синхронности у младенцев никак не связано с фактическим содержанием синхронизируемых данных. Способность к сопоставлению изображений обезьяньих морд со звуками, которая поначалу кажется свидетельством сверхчеловеческого разума грудных детей, на деле представляет собой механизм, устроенный лишь немногим сложнее электрической цепи. Младенец сопоставляет начало и конец звукового ряда с началом и концом видеоизображения, его нервная система попросту регистрирует момент ввода и вывода двух потоков энергии как факт одновременного включения и отключения светового и шумового раздражителя. Если два разных действия совпадут, это значит, что они относятся к одному и тому же событию. Весь процесс можно сравнить со сборкой паззла, при которой используются только крайние фрагменты. Младенцы руководствуются синхронностью, нащупывая временные рамки событий, и в то же время начисто игнорируют фрагменты, составляющие внутреннюю часть мозаики – сведения более высокого порядка, которые могли бы заинтересовать взрослого: слова, фонемы или понимание смысла движений губ, для осмысления которых нервная система грудного ребенка еще недостаточно созрела.

«Похоже, что детям нет дела до смыслового компонента раздражителей, – заявил Левковиц. – Для них одновременное начало и конец служат главными критериями распознавания событий как совпадающих во времени».

Тем временем поведение десятимесячного Адама в звуконепроницаемой комнате подводит экспериментаторов к тому же выводу. Перед мальчиком бок о бок стояли два монитора, транслировавшие видео, на которых губы дикторов молчаливо озвучивали разные монологи; когда включался аудиотрек, озвучивавший одну из видеозаписей, ребенок со сверхъестественным упорством таращился на губы диктора, двигавшиеся в такт звуку. Адам не ошибался даже в тех случаях, когда озвучка и беззвучный монолог шли на испанском языке, который в его семье не употребляли. Увязывая голос с лицом, подопытный ребенок, который даже не догадывается о значении произносимых слов, руководствовался фундаментальным алгоритмом распознавания синхронности, согласно которому действия, которые начинаются и заканчиваются одновременно, отнесены к одному и тому же объекту.

Левковиц убежден, что синхронность таит в себе фундаментальный механизм, используемый младенцами на самых ранних этапах структурирования сенсорной картины мира. Нервная система новорожденного ребенка не обладает достаточной зрелостью и опытом для извлечения из окружающей среды информации более высокого порядка, зато она хорошо различает, когда включаются и выключаются различные типы анализаторов. Мы приходим в мир, ничего не зная о повадках обезьян, зато чувствуем, что происходит и что заканчивается прямо сейчас. «Если на заре жизненного пути вы уже способны распознавать начало и конец действия, можно считать, что вам досталось мощное орудие для вступления в жизнь: по умолчанию считается, что события происходят одновременно, пока не доказано обратное, – заверил меня Левковиц. – Восприятие синхронности служит отличным инструментом для развертывания связной мультисенсорной картины мира. – Тут ученый рассмеялся, а затем добавил уже серьезно: – Конечно, механизм распознавания синхронности, присущий младенцам, выглядит довольно жалко, но это все же лучше, чем „тотальная какофония цвета и звука“ по Джеймсу».

Сама собой напрашивается мысль, будто ребенок с возрастом все больше адаптируется к синхронному восприятию, но дело обстоит несколько иначе. Левковиц обнаружил, что к 8–10 месяцам младенцы, принимавшие участие в экспериментах, утрачивают способность отличать нежные интонации в издаваемых обезьяной звуках от злобного ворчания; успешные попытки сопоставить звуковое сопровождение с изображением морды животного можно было отнести на счет случайного угадывания. Однако при этом дети по-прежнему точно определяли, какая последовательность движений губ соответствует звукам человеческого голоса. Похоже, наша сенсорная система по мере созревания переходит из режима последовательного исключения в режим фильтрации данных и становится более избирательной в отношении приема к обработке поступающих сведений – проявляется так называемый феномен сужения восприятия.

«На ранних этапах развития младенцы более открыты миру, – сообщил Левковиц. – В их распоряжении имеется лишь простейшее устройство, которое говорит им: „Если события совпадают во времени, я их соединю“. Таким образом мы начинаем увязывать воедино звуковую, тактильную и зрительную информацию, но поскольку группировка данных осуществляется по единственному критерию – энергоемкости, то мы неизбежно допускаем ошибки. Вы связываете в единое целое вид обезьяньей морды и звуки, издаваемые обезьяной, только потому, что вы различаете только пасть, которая делается то больше, то меньше, одновременно с включением и выключением звука, даже не замечая, что рев исходит от представителя другого вида». Однако в скором времени младенец запомнит лица и голоса конкретных людей и, что немаловажно, поймет, на какие лица следует реагировать, а на какие – нет. Со временем возрастает значение индивидуального опыта. Младенцам обычно не приходится лицезреть обезьяньи морды изо дня в день, и способность к распознаванию тонкостей внешнего вида обезьян не получает развития, так как нейроны настраиваются на прием только той информации, которая находит применение в повседневной жизни.

По сходным причинам взросление ребенка сопровождается снижением восприимчивости к иностранной речи. В опытах Левковица детям из англоязычных и испаноязычных семей показывали видео с двух близкорасположенных мониторов: на одном из них губы женщины медленно и беззвучно произносили слог «ба», на другом она так же молча проговаривала слог «ва». Затем два лица сменило изображение крученого мяча, и в то же время один из двух ранее продемонстрированных слогов громко и неторопливо произносился вслух несколько раз подряд. Когда звук утихал, на обоих мониторах снова появлялось изображение женского лица. Теперь исследователи внимательно следили за направлением взгляда ребенка. Независимо от того, какой язык был для них родным, шестимесячные дети всегда сосредоточивали внимание на губах диктора, произносившего озвученный слог. В возрасте одиннадцати месяцев младенцы из семей, где говорили по-испански, теряли способность точно распознавать слоги по движениям губ; с таким же успехом они могли бы просто отгадывать нужные ответы. Причина неудач крылась в особенностях испанской фонетики: слоги «ва» и «ба» в испанском языке произносятся одинаково. К примеру, слово vaca (корова) произносится как «бака». Ребенок, воспитывающийся в испаноговорящей среде, перестает различать эти слоги, тогда как дети из двуязычных семей по-прежнему отличают один слог от другого.

Чем лучше мы адаптируемся к своему окружению по мере взросления, тем хуже мы ориентируемся в чужеродной среде. В ходе исследований выяснилось, что даже самые маленькие дети европеоидной расы хорошо различают лица представителей как своей, так и монголоидной расы, но уже к первому году начинают ошибаться при распознавании лиц, не принадлежащих к европеоидной расе. Ребенок, который рос в Болгарии, где отдают предпочтение более сложным музыкальным размерам, чем на Западе, легко распознает на слух эти ритмические тонкости во взрослом возрасте, но если он впервые услышит болгарские лады в возрасте старше одного года, то навсегда останется глух к тонким музыкальным нюансам.

Как правило, сложные компьютерные программы надстраиваются над более простыми фрагментами, которые называются ядрами и обеспечивают большую часть базовых алгоритмических действий. Способность к синхронному восприятию звуковых и визуальных сигналов является чем-то вроде ядра, позволяя нейросети новорожденного упорядочивать хаотичные потоки сенсорных данных не по смысловому принципу. Для этого не нужны ни первоначальные знания, ни опыт – важна лишь способность к подсчету относительного количества полученных стимулов. Взяв ее за основу, младенец может приступать к обработке смысловой составляющей информации – сопоставлять противоречивые сведения и ранжировать входящие данные по приоритету.

Левковиц не спешит объявлять эту способность врожденной. Видная школа возрастной психологии утверждает, что человек уже по факту рождения осознает фундаментальные понятия, такие как причинность, гравитация и пространственные соотношения. Предполагается, что интуитивное понимание закреплено в человеческой популяции естественным отбором на генетическом уровне. Однако Левковиц, как и многие из его коллег, полагает, что подобные аргументы не имеют четкого обоснования и основаны на упрощении. Как только поднимается любопытная научная проблема, апелляции к генетике знаменуют конец дискуссии. «Генетика выдвигается на роль волшебной шкатулки, в которой можно найти ответы на все вопросы, – подытожил Левковиц. – Воистину витализм вездесущ и неистребим».

Сам Левковиц предпочитает рассматривать человека как организм, который находится в постоянном развитии. Мы существуем во времени. Младенец появляется на свет, обладая множеством врожденных шаблонов поведения (к примеру, сосательным рефлексом), однако со временем их вытесняют более сложные механизмы. Врожденные шаблоны поведения представляют собой онтогенетические адаптации, подчиненные инициальным задачам, которые впоследствии редуцируются. Вероятно, радары, посредством которых мозг младенца квалифицирует те или иные действия как синхронные, принадлежат к той же категории: запустив систему ощущений новорожденного, они в скором времени замещаются более совершенными механизмами обработки данных, основанными на опыте, приобретенном в реальном мире.

В той же степени с физиологической точки зрения нет ничего сверхъестественного в появлении ребенка на свет. Новорожденный выступает последней модификацией организма, существовавшего несколько часов и дней назад в темном пространстве матки, пусть и в несколько упрощенном варианте. По данным исследований, младенец, появившийся на свет лишь несколько часов назад, явно предпочитает звуки материнского голоса голосам посторонних людей. Возникает соблазн рассматривать предпочтение, оказываемое голосу матери, как врожденное свойство, обусловленное генетически, а заодно и подвести под это надуманное эволюционное обоснование. (К примеру, можно сказать, что младенцы, которые немедленно узнают мать, получают преимущество в естественном отборе.) Однако в действительности привязанность к материнской речи формируется еще во внутриутробный период под влиянием приобретаемого опыта. По свидетельствам разных исследователей, функция слуха активируется в последний триместр беременности. Плод черпает немало сведений о внешнем мире из доносящихся до него звуков. В ходе одного исследования, которое сейчас считается классическим, сердцебиение плода ускоряется во время проигрывания аудиозаписи голоса матери, зачитывающей стихотворение вслух, и замедляется, когда он слышит голос посторонней женщины, декламирующей то же самое стихотворение. Французский новорожденный четко распознает, когда один и тот же рассказ читают по-французски, по-голландски и по-немецки. Еще одно исследование показало, что в криках двухдневных младенцев из Франции и Германии отчетливо прослеживаются мелодии, отображающие ритмическую организацию родного языка матери; дети имитировали звуки, которые они слышали еще внутри матки.

Человек в этом отношении не уникален. Овцы, крысы, некоторые виды птиц и другие животные способны различать звуки, находясь в матке или в яйце. Самка австралийского расписного малюра начинает обращаться к своим яйцам за несколько дней до вылупления молодняка. Таким образом она обучает еще не родившихся птенцов уникальному голосовому сигналу, при помощи которого можно выпрашивать корм. В разных гнездах сигнал звучит по-разному, так что птенцы, которые способны успешно воспроизводить его после вылупления, имеют больше шансов получить корм. Сигнал выступает своего рода паролем, с помощью которого самка расписного малюра отличает своих птенцов от подброшенных в ее гнездо кукушат, оттягивающих на себя ресурсы всего семейства.

С точки зрения Левковица, способности, которые кажутся нам врожденными, содержат в себе загадку, которую предстоит разгадать науке. «При рассмотрении проблемы формирования когнитивных или перцептивных навыков меня не интересует сам факт их наличия или отсутствия. Я задаюсь другими вопросами: когда, как и откуда появились эти навыки? Если вы спросите меня, есть ли у младенцев чувство времени, я отвечу утвердительно: да, чувство времени у них есть, но форма его выражения зависит от того, что вы подразумеваете под временем. Восприимчивы ли грудные дети к структурированной информации, упорядоченной во времени? Безусловно. Вопрос заключается в другом: когда они начинают реагировать на синхронизированные данные?»

Если направление исследований, сложившееся вокруг опытов с говорящим лицом, показалось вам недостаточно убедительным, примите к сведению, что в первые месяцы жизни картина мира младенца практически полностью состоит из говорящих лиц. В течение последнего триместра беременности мировосприятие плода формируется исключительно за счет звуков и тактильных ощущений. После рождения прибавляются новые раздражители – движение и свет; новые измерения, подлежащие интеграции. Большую часть сведений об окружающем мире ребенок черпает из произносимых родителями слов. Сами по себе слова для младенца мало что значат, но при произнесении вслух они играют роль подсказок, с помощью которых дети связывают звуки с визуальными образами. Прислушиваясь к речи родителей, новорожденный овладевает искусством синхронизации сенсорных данных и выходит за его пределы. Как показали многочисленные исследования, младенцы сильнее реагируют на визуальные раздражители, подкрепленные звуком, и наоборот. Избыточность вводных данных порождает отличительные особенности, которые ведут к пониманию предмета.

Представьте себе, что вы находитесь на шумной коктейльной вечеринке, предлагает Левковиц. Вам трудно разобрать, что говорит собеседник, но по движению губ вам будет проще догадаться, что сказал ваш визави. Для младенца вида говорящего лица более чем достаточно. Мы разговариваем с детьми медленно, ритмично и выделяем то, на чем хотим акцентировать внимание: «Держи… свою… буты… лоч… ку…» Движения губ совпадают со звуками голоса; даже кадык на шее ритмично двигается вверх-вниз. «Посредством ритма, ударения и других подсказок мы подводим ребенка к пониманию того, что все воспринимаемые импульсы отнесены к одному и тому же явлению, и помогаем ему запомнить слово, – заключил Левковиц. – Совершенный механизм обучения младенцев речи метит прямо в точку».

Более того, у нас имеется еще одна система, ориентированная на обучение детей основным аспектам времени. Восприятие времени – осознание временных последовательностей, освоение временных форм глагола, ощущение новизны и синхронности событий. Тем не менее время само по себе едино; собственно говоря, оно представляет собой обмен данными между часами различных видов – наручными, сотовыми, белковыми и прочими, даже люди могут рассматриваться как некая разновидность часов. Ребенок усваивает понятие синхронности, только наблюдая ее воочию. Время начинается со слова – во всяком случае, для маленького человечка.