Володя. Нонна Викторовна. Вячеслав Васильевич

Так и Володя не сумел справиться со своими страстями. Он очень долго верил, что его порок – вовсе не порок. Потом, когда он понял, что это не так, считал, что для его молодого организма это не во вред – справится!..

Действительно, внешне всё так и было – молодой, сильный: по нему невозможно было распознать, что в его жизнь прокралась непоправимая беда…

Он начал сниматься в кино: «Журавушка», «О любви», «Молодые», «Русское поле»…

Картина «Русское поле» стала для него звёздной. В этом фильме с матерью, Нонной Викторовной, они сыграли мать и сына. Герой Володи гибнет по сюжету на Даманском – была такая страшная страница в нашей истории: мальчики-новобранцы, охранявшие этот пограничный остров, гибли от рук озверевших китайских хунвейбинов, которые, с цитатниками Мао Цзедуна в руках, лезли через нашу границу и убивали наших солдатиков, которым был дан приказ: «Не стрелять!» Сейчас, когда с Китаем опять мир-дружба, – об этом постарались «забыть».

Так вот, в фильме герой Володи гибнет на Даманском, а героиня Мордюковой рыдает над гробом сына…

Всю оставшуюся после смерти Володи свою жизнь Нонна Викторовна не могла простить ни себе, ни режиссёру, ни кинематографу этого «пророческого» кадра. Но разве в кадре дело, когда Володя сам, медленно, но верно шёл навстречу своей гибели?!

Денег на «погибель» требовалось всё больше, и он продавал вазы из богемского стекла, которые мать привезла из Чехословакии и очень дорожила ими. Он гулял на эти деньги с друзьями, а матери говорил, что «хотел сделать Масику (то есть мне!) подарочек!». И у Нонны Викторовны копился негатив по отношению к «Масику», который не может обойтись без «подарочков» (ох, бедный Вовка, наверное, думала она)…

«Русское поле» снимали под Нижним Новгородом, на Волге, в сказочно красивых местах. Киногруппа жила по избам в деревне. Володька писал мне оттуда письма: «Масик! Приезжай ко мне!» Но когда я приехала, как-то не слишком обрадовался. Я подумала сначала, что у него появился «сердечный интерес». С ним в картине снимались красивые молодые популярные актрисы, да и деревенские девчонки сходили с ума по красавцу «сыну Тихонова и Мордюковой»…

Фильм обещал быть ярким и обречённым на зрительский успех. В нём снималось много прекрасных артистов: Инна Макарова, Леонид Марков, молодые актрисы: Людмила Гладунко, Нина Маслова…

И хотя и Нонна, и Володя вроде бы обрадовались моему приезду, но я почувствовала, что каким-то образом нарушила их привычный уклад. Володя явно нервничал.

А потом выяснилось, что должны были в это же время приехать Дорога и Петя Башкатов – и Володя их ждал. Я тогда не очень понимала опасности. Думала – ну, просто приедут навестить, привезут выпивку, – хотя и эта перспектива не сильно вдохновляла и успокаивала… Я уехала расстроенная.

А после свадьбы, как я уже рассказывала, сначала всё вроде бы наладилось. Но потом, возвращаясь со съёмок, я стала находить дома на Суворовском не только пустые бутылки, но и странные упаковки от лекарственных препаратов…

А я уже ждала ребёнка. У меня был очень сильный токсикоз. Разбирать завалы грязи мне становилось всё труднее. Но до поры я верила тому, что говорил мне Володя: это не он, это его друзья – вероятно, потому, что ХОТЕЛОСЬ ВЕРИТЬ. Но иногда я не выдерживала и пыталась выяснить: зачем ему ТАКИЕ ДРУЗЬЯ? Володя злился и возмущённо требовал: «Не смей обсирать моих друзей!»

А потом не выдержала одна из соседок и сообщила мне, что в моё отсутствие в квартире появляется девица.

Опять состоялся тяжёлый разговор. Но теперь, когда я была беременной и замужней, Володя был уверен, что я никуда не денусь. И вёл себя уже по-другому. Его как подменили. Страх потерять меня и мою любовь к нему – прошёл…

Меня тошнило. Я дурнела и полнела. А на его шее повисла молодая несовершеннолетняя тварь. Вот так мы опять разъехались.

Володю забрали в армию. По большому счёту, службой в армии это было назвать трудно – это была команда при Театре Советской Армии в Москве, в которую брали «служить» актёрских детей. Они обслуживали спектакли театра: выносили и устанавливали декорации, выходили в массовках на сцену, немножко изучали военное дело и довольно легко их выпускали из казармы на улицу, а на выходные (да и не только на выходные!) домой.

Вову отпускали по его просьбе «к беременной жене». Я его ждала. Но он шёл совсем в другую сторону…

Телефон стоял в коридоре. Я спала «вполуха», стараясь не пропустить звонок. А звонка не было – только звенящая ночная тишина…

Я пробовала дозвониться в «команду», а там мне отвечали, что «рядовой Тихонов в увольнительной, находится дома!»…

Беременность протекала очень тяжело, но я долго ничего не говорила своим и не уезжала с Суворовского к родителям на Дмитровское шоссе. Я всё-таки ждала и надеялась. Сидела дома. Читала. Писала стихи. Вязала. Плакала по ночам…

А Володя писал бабушке с дедушкой об армейской жизни и о том, что «дома Натали с огромным животом на восьмом месяце, ждёт меня и вяжет». И что «настроение у неё бодрое, боевое, но рожать очень боится, а врачи обещают мальчика, и мы с мамой и Натальей тоже ждём и надеемся на пацана»…

Не боялась я рожать – боялась одиночества и предательства!..

Часто заходил наш сокурсник Саня Котов. Он ни о чём не спрашивал – всё и так понимал. Просто сидел напротив. Я вязала. И мы тихонько беседовали о том о сём. И становилось тепло на душе. Я думала: как же так – Саша, такой саркастичный и колючий (мы с ним даже подрались один раз во время учёбы в Щуке), а какая тонкая и добрая душа! Он меня очень поддерживал.

Тамарочка (Марусенька) заходила, и я ей показывала, как у меня живот уже ходуном ходит: это мой будущий сын буянил. Томочка трогала, пугалась, смеялась и радовалась вместе со мной…

Да! Я же не сказала, что до 7 месяцев работала в театре, репетировала главные роли в трёх спектаклях, и никто даже не подозревал, что я жду ребёночка. Но когда я оформила декретный отпуск, пузо моё, уже не сдерживаясь, выкатилось – такое большое, что однажды, когда я шла по улице Алексея Толстого (нынче Малая Спиридоновка) в женскую консультацию, с противоположной стороны улицы меня громко окликнул Моргунов: «Варлей! Что это с тобой?!» Народ остановился посмотреть – где Варлей? Что с ней?..

А я заплакала – это сейчас пошла мода демонстрировать публике свои беременные животы, сниматься для журнальных обложек, выкладывать фото в Интернете, а тогда это было личным, интимным. И ещё тогда я поняла, что пора перебираться к родителям на Дмитровское шоссе. А то так и рожу где-нибудь по дороге…

И я переехала. Мы ходили гулять на Опытные поля Тимирязевской сельскохозяйственной академии. Это сейчас там всё застроено домами, а от полей остался один пшик, а тогда – была благодать!.. Мы гуляли с мамой или папой, а по полю носилась наша догиня Нера (мы её звали, правда, Нюра – это имя ей больше походило).

Нюрку подарил мне Слава Бекбуди, мой цирковой друг, жонглёр на лошади. Вернее сказать, не подарил, а отдал то, что оказалось не нужным в аттракционе его двоюродного брата, Юры Дурова, который, продолжая традиции династии Дуровых, работал с животными.

Нера-Нюра оказалась не способной к роли «собаки-математика», которую ей отводили в номере. Есть такой трюк в цирке – дрессировщик спрашивает, предположим: «Нера, сколько будет дважды два?» А собака должна пролаять в ответ четыре раза. Её, конечно, к этому готовят, дрессируют. Но у Нюрки – не пошло. Вообще никак. А кормить и содержать такую «лошадь» просто так – нет смысла. И, вероятно, собачка ещё переболела в детстве чумкой – доги, при всей своей громоздкости, псы нежные – и у неё были совсем слабые задние ноги…

Значит, собаку надо отдать! А кто же её такую возьмёт?! Ну, конечно, Наташа Варлей – «она добрая и животных любит»…

Вот так догиня Нера оказалась сначала на Суворовском бульваре, где ей вообще негде было повернуться. Зато когда потом моя семья забрала её с собой на Дмитровское шоссе – там было настоящее раздолье для прогулок.

Вообще, любимым занятием Нюры было сидеть в кресле, положив нога на ногу, и смотреть в окно (правда! не выдумываю!). Однажды это увидела наша родственница, тётя Ляля, изумилась и сказала: «Надо же! Вот скотина!» На слово «скотина» Нюра тут же среагировала – взлетела и одним прыжком оказалась вровень с головой тёти Ляли, грозно клацнув своими гигантскими зубищами. Слава богу, у нашей Ляли (в семье её все звали так!) реакция, как выяснилось, была не хуже: она успела отскочить за дверь. И больше никогда не произносила обидных для Нюрки слов, уверовав в то, что собаки все слова понимают (а они и вправду всё понимают!)…

Так вот, мы гуляли себе по Опытным полям в сопровождении Нюры, а животик мой рос – «и растёт ребёнок там не по дням, а по часам…». Врачи предполагали, что я рожу 10 февраля – так и в карте было написано. Но бабушка моя, Татьяна Евгеньевна, с абсолютной уверенностью сказала: «Нет! Наташа родит в мои именины!» Так оно и вышло.

Бабушка оказалась провидицей. Вообще, интуиция невероятно развита у нас в семье почти у всех по женской линии – у бабушки, у её сестры тёти Иры, у её племянницы Иры, у дочери – моей мамы, да и я на отсутствие интуиции и предвидения не жалуюсь. Хотя это не только достоинство, но и беда: видеть, кто перед тобой на самом деле, знать, что человек врёт, предвидеть, что будет!..

25-го, в Татьянин день, в четыре часа дня у меня начались схватки. Перепуганные и взволнованные папа и мама вызвали такси и повезли меня в роддом на Миусской площади. Из «смотровой» я вышла с улыбкой от уха до уха: «Мама! Папа! Мне сказали, что я рожаю!» – радостно объявила я. Папа побледнел. Мама заплакала. А я ушла рожать…

Схватки были долгими и мучительными. Ни о каких обезболивающих, ни о каких стимуляциях в те времена и речи не было. Лежат себе в предродовой палате брошенные медперсоналом роженицы, орут – кто кого перекричит, вцепившись в железные прутья спинок кроватей: «Ох, мужики проклятые! Знала бы – не давала бы!..» (Так, заодно, познакомилась я со своеобразным фольклором родильных домов.) Изредка заходят врач или медсестра – обойдут всех, скажут что-нибудь типа «дыши глубже» и опять уйдут. И кажется, что эта мука никогда не кончится…

Но в час ночи я наконец разродилась…

Глядя на сдувающийся, как воздушный шар, мой огромный живот, от того, что боль отпустила, я начала уплывать в сон… «Мамаша, мамаша, не спите! Посмотрите-ка, кто у вас родился?!» – слышу голос акушерки… или врача. Передо мной трясли каким-то красно-сине-жёлтым младенцем с длинными чёрными волосами, который громко орал басом…

«Девочка…» – блаженно улыбнулась я, хотя не поняла, как у этого существа можно определить пол…

«Мальчик!..» – обрадовалась я, опять блаженно улыбнулась и снова начала засыпать…

УЗИ тогда ещё не делали (а может, его и вообще не было). Мало того, в консультации, куда я ходила каждые десять дней, врач почему-то умудрилась прослушать два сердца – правда, только однажды. Поэтому до конца беременности было непонятно, один ребёнок или двойня – уж больно живот огромный! Ну, а мальчик или девочка – такой вопрос даже и не ставился. Насчёт отрицательного резуса, при котором есть опасность многих непредвиденных неприятностей, тоже никто не «запаривался», и меня ни о чём таком не предупреждали. Может, это даже и хорошо – рожать я отправилась бесстрашно.

Для меня было ясно только, что если девочка – то назову Катя, если мальчик – будет Вася…

Кстати, Васей посоветовала назвать мальчика Нонна Викторовна – она предложила: «Назови Василием – Вячеславу ВАСИЛЬЕВИЧУ будет приятно». А что, замечательное имя, подумала я тогда. Мне и сейчас очень нравится это прекрасное русское имя. А вот сам Василий всю жизнь говорит, что «имя ужасное» – не знаю почему. Может, это какие-нибудь школьные дразнилки?..

На второй день Васеньку принесли на кормление, и тут уж я влюбилась в него самозабвенно – раз и навсегда! Я писала своим: «Васька – такой страшненький! Но – такой красавец! Я люблю его – до безумия!..»

Только мать может влюбиться в такую «красоту»: мордочка сине-бордовая, на верхней губе – мозоль от излишнего рвения во время кормления, нос – картошкой, из-под чепчика выбиваются длинные чёрные волосы…

Володя примчался к роддому на следующий день. Мне в палату принесли букет помятых цветов и огромный кулёк, свёрнутый из газеты, в котором были фрукты, похоже, купленные на Центральном рынке – он был тогда на Цветном бульваре, ближе всего к Театру Советской Армии – груши, сливы, виноград. И ещё в пакет был вложен конверт с письмом, в котором крупными кривыми буквами (видимо, новоиспечённый отец волновался и торопился!) было написано: «Дорогая моя, любимая Снегурочка! Масик мой родной! Спасибо тебе за сына! Прости меня за всё!!! Я – гондон, а ты цветочек!!! Люблю! Люблю!!! Люблю!!!!!!!»

Через неделю мы с Василием приехали из роддома на Дмитровское. У дверей нас встретила взволнованная догиня Нюра, подозрительно заинтересовавшаяся «кулёчком» с младенцем. «Кулёчек» внесли в комнату и положили на двухспальную кровать, чтобы распеленать. Нюра ворвалась в комнату и бросилась к младенцу. И я – ослабевшая во время беременности и после родов маленькая женщина – схватила гигантского пса, подняла его и выбросила из комнаты. Сработал материнский инстинкт – я, не задумываясь, защитила своего ребёнка. Но я не знала, что материнский инстинкт сработал и у собаки – она восприняла появление младенца как собственного и, когда он заплакал, скорее всего, тоже бросилась его защищать…

Нюра затаила обиду и ревность…

Спустя полгода, когда я держала на руках Васеньку, Нюрка подошла и легла у моих ног. Маленький мой потрогал её голову ручкой. Собака нервно дёрнулась и клацнула зубами – а это на её языке не обещало ничего хорошего. Васенька испугался и заплакал. Нюре было приказано выйти, и она, виноватая, ушла. У меня сохранился такой снимок – Васенька у меня на коленях, по личику катится слеза. А я его утешаю…

Когда через 12 лет у меня родился Саня и я внесла его в комнату в квартире на Смоленской набережной, наша кошка Мурка, так же, как когда-то собака Нюра, начала истерически рваться туда, где заплакал младенец. Мама закричала: «Нет! Нельзя! Она увидит жилку, которая бьётся на шее у ребёнка, и может её перегрызть!» (почему-то так считается). Но я молча отодвинула маму, открыла дверь и сказала Мурке: «Заходи!»

Кошка влетела в комнату, прыгнула на стул рядом с детской кроваткой, улеглась и начала громко мурлыкать. Так она, в этой позе счастливого сфинкса, и жила рядом с Сашей до тех пор, пока тот не начал ходить. Нянька! Нет, мамка – Саню она восприняла как собственного, только что рождённого ребёнка…

Ну, а над Василием мама тряслась, как над хрустальной вазой. В доме все ходили в марлевых повязках, и вообще всё было стерильно, всё мылось, по-моему, даже с хлоркой. Когда через неделю пришла к нам посмотреть на Васеньку Нонна Викторовна, ей мама тоже вручила марлевую повязку, и Нонна Викторовна, кажется, обиделась. Посидели. Попили-поели. И когда Мордюкова собралась уходить, мама ей сказала: «Нонна Викторовна! Вы приходите к нам почаще!» – «Меня уговаривать не надо! Я буду приходить пелёнки стирать!» – ответила она…

Но больше не пришла. Никогда. Почему? Я поняла это только много лет спустя…

Вячеслав Васильевич привёз в подарок детскую кроватку. И в этой кроватке спал не только Василий, но и Саня, а потом и внук Женя! Дедушка Вячеслав пробыл у нас тоже недолго – он торопился домой, купать Анечку. «Тётя» Анечка старше Васи всего на год…

Удивительно, как у мужчин, уже немолодых, вдруг начинает проявляться отцовское чувство, которого в молодости не было.

Я помню, как Нонна Викторовна мне рассказывала с обидой, которая не стёрлась со временем: «Лежу я. И вдруг ребёночек в животе зашевелился. А Слава рядом лежит. И я ему – так радостно: „Слава, Слава! Потрогай, как он шевелится!“ А он мне: „Отодвинься! Мне неприятно!“ – и я ему этого до сих пор не могу простить…»

Если бы кто-то объяснял молодым женщинам, что у новоявленных папашек так бывает. Ну, не родились ещё отцовские чувства! И неизвестно, насколько затянется инфантилизм…

Когда, уже много лет спустя после нашего расставания, Володя позвонил мне ночью и радостно прокричал в трубку: «Масик! Любимая! Я прилетел из Ташкента! Дыню и арбуз привёз!» – я спросонья ничего не могла понять: «Володя! Ты, наверное, адресом ошибся?! У тебя давно другая семья, сын недавно родился».

Вот тут я проснулась окончательно и сказала ему с горечью: «Да, Володенька! То, что у тебя нет отцовских чувств, – я и сама знаю…»

Когда родился Васенька, недели через три Володя привёл в квартиру на Дмитровском практически всю «команду» Театра Советской Армии. Топая сапогами, в квартиру вошли человек двадцать молодых солдат в шинелях. Скинули обмундирование в коридоре прямо на пол – гора получилась. Прошли в комнату, где Володя с гордостью продемонстрировал сына, а потом так же строем ушли…

На этом «отцовские чувства» и закончились. А может, и не закончились бы, если бы глупая, злая, завистливая и ревнивая баба не начала убеждать Нонну и Володю, что «ребёнок не от него». Я этого не знала. А если бы и узнала, гордость не позволила бы их в чём-то переубеждать, что-то доказывать – зачем, когда и экспертиз никаких не надо: Васенька был абсолютный Вовка, настолько похож – те же загнутые вверх уголки губ, те же глаза с длинными ресницами, та же мимика, то же выражение лица, те же жесты…

Удивительная всё-таки вещь – генетика! Я смотрела на сына влюблёнными глазами и думала, как жаль, что этой похожести радуюсь я одна! Как хотелось бы, чтобы с тобой рядом стоял родной отец ребёнка и тоже радовался! Но – не случилось…

А может, и надо было побороть своё самолюбие и развенчать клевету. Самолюбие – ведь это та же гордыня…

Что уж сейчас об этом говорить! Василий уже давно сам отец взрослого сына.

А вот подлая тема «не Володин ребёнок» – до сих пор нет-нет, да замаячит: то в одной, то в другой «жёлтой» газетёнке или передаче. Зачем?! Володи давно нет в живых. Нет Нонны Викторовны. Нет Вячеслава Васильевича. Кому врать-то?! Людям? Себе?! Всё же и так понятно. Что делить-то?!

И было невдомёк мне, глупой, что, «оказывается», после ухода Мордюковой и Тихонова «осталось наследство», на которое Вася, как «не сын», не имеет права претендовать, так как «единственный наследник – Вовочка, настоящий Володин сын»! Вот как!!! Могла ли такая бредятина прийти мне в голову?! Какое наследство?!

Эх, Вовка! Мог ли ты предположить, что когда-нибудь такое случится?!.

В последние свои годы, когда уже ушли из жизни и Петя Башкатов (он умер первым), и Толик Дорога, Володя почувствовал, что беда подбирается и к его порогу – вернее, беда-то давно подобралась, но слишком поздно он понял, насколько это серьёзно и страшно. Он пытался лечиться. Ложился в разные клиники. С матерью они то съезжались, то разъезжались. Нонна Викторовна любила его до безумия, но и боялась – в периоды обострений и «ломок» Володя мог бегать за ней с ножом, требуя денег…

Я жила уже на Смоленской набережной. Уже родился Саня. Вася был юношей – оканчивал школу. Поразительно, но он, практически не видя отца (так, несколько приездов по настроению да случайные «пересечения» где-нибудь на съёмках – моих и параллельно Володиных – в разных городах, в гостиницах), был не только похож на Володю, но и стал разговаривать блоками Володиных фраз, его голосом, с его интонациями, с его выражением. Вот как это?!.

Нонна Викторовна мне потом рассказывала, что Вовка часто говорил ей: «Мам! Хочешь послушать мой голос?» – и набирал наш номер телефона. Подходил Василий. Вовка молча слушал, улыбаясь, а потом протягивал ей трубку…

Однажды он наткнулся на меня. Мы поговорили очень по-доброму. Неожиданно он спросил как-то по-детски: «Масик! А младший твой совсем на меня не похож?» – «Нет, Вовочка, не похож» – засмеялась я…

Весть о смерти Володи мне принесла Наташа Кустинская. Она позвонила и сказала, что Володю нашли мёртвым в его однокомнатной квартире в Строгино. Володя там жил один. Дверь в квартиру была не заперта.

Я тут же позвонила Нонне Викторовне. Она зарыдала в трубку: «Наташенька! Ты же понимаешь, что он был болен! Никого не хочу видеть на похоронах, кроме тебя и Васеньки! Я знаю, как ты билась, чтобы из лап болезни вырвать, а остальным было всё равно – лишь бы рядом был. А умирал Вовка один, и жена его бросила. И никого из сокурсников не хочу видеть…»

«Хорошо», – сказала я и спросила, как насчёт отпевания. «Не знаю, – засомневалась Нонна Викторовна, – вроде у Вовки над кроватью крест всегда висел…»

Я обещала организовать отпевание. Тогда это было непросто. Шёл 90-й год. Церкви ещё только начали потихоньку открываться и восстанавливаться. Службы шли в немногих.

Я позвонила нашему духовнику, отцу Алексею. Он приехал к нам на Смоленскую. Отслужил «заупокойную» панихиду. И сказал, что договорился об отпевании в храме недалеко от кладбища. Но предупредил, что ни в коем случае нельзя опаздывать, потому что через час после отпевания в том же храме будет венчание молодых, и батюшка должен переодеться в другие одежды и приготовиться к другому обряду. Важно, чтобы эти два ритуала не наложились один на другой… Я пообещала, но… человек предполагает, а Бог располагает.

Всё пошло не так, как надо, – да и можно ли было в такой день рассчитывать на пунктуальность…

В день похорон мы с Васей подъехали к моргу. Собрались все родственники, близкие, знакомые и незнакомые. Наташа, вторая жена, с сыном Вовочкой и матерью. Вячеслав Васильевич стоял рядом с дочкой Анечкой…

Все в сборе – нет только Нонны Викторовны. Она приехала почти на два часа позже – вообще никакая. И не вышла, а почти выпала из автобуса. Я стояла близко и её подхватила. Она увидела восемнадцатилетнего Васю, схватила его за руки и заплакала: «Васечка! Ручки Вовочкины…»

Конечно, в храм на отпевание мы все приехали на полтора часа позже назначенного времени. В результате по церкви уже ходили те, кто приехал на венчание, в том числе и оператор с камерой, которая торчала из спортивной сумки…

Плохо помню, как всё происходило. Слёзы застилали глаза. Нонна Викторовна почти висела на мне, так она ослабла от горя, и я всё боялась, что она упадёт…

На кладбище, когда все начали прощаться с Володей, видимо, стала отходить заморозка, и его лицо стало медленно отворачиваться в сторону от стоящих рядом с гробом…

«Вовочка! От кого же ты отворачиваешься?!» – громко заголосила тёща. «Уберите её!» – закричала Нонна Викторовна…

Володю похоронили под большими деревьями на Кунцевском кладбище. «Вот здесь и меня похоронят, сынок. Подожди…» – вдруг произнесла Нонна Викторовна…

Все медленно пошли к автобусу…

«А вас я не хочу видеть!» – сказала Мордюкова поднимающимся по ступенькам в автобус Наталье с Вовочкой и тёщей. Те вышли. Все стали говорить Нонне, что это неправильно, не по-христиански. Но она как отрезала: «Нет!» – и всё…

На 9-й день мы встретились у Володиной могилы, а потом поехали, как и в день похорон, в его квартиру, чтобы помянуть его.

А на сороковой день у Володиной могилы Нонна Викторовна вдруг стала ссориться с сестрой. «Нонна Викторовна! Нельзя в таком месте ссориться», – попробовала смягчить ситуацию я. Но вдруг она посмотрела на меня неожиданно зло и сказала: «А тебя-то кто спрашивает?!» Меня потряс этот тон. Но я смолчала – только слёзы покатились.

Поминать Володю мы поехали уже не в его квартиру, в Строгино, – она отошла в пользу государства, – а в Ноннину, в Крылатском. И там я почувствовала, что злость по отношению ко мне – не случайное настроение: что-то произошло, что-то резко изменилось…

Когда через несколько дней я позвонила ей, чтобы спросить, как она и что случилось на сороковины, – я вдруг услышала, что, оказывается, я «специально» стояла на похоронах рядом с ней, потому что «заказала телевидение» и хотела рядом с ней «сниматься»! И что этого она мне никогда не простит! Я опешила от такого абсурда. Потом попробовала объяснить, что это полная чушь, что мне совершенно незачем было «звать телевидение», чтобы сниматься во время похорон, да и зачем мне, известной артистке, «светиться» рядом с ней для телевидения в такой день – это же вообще грех!..

Но она не стала меня дослушивать и бросила трубку…

Я написала ей письмо. И получила ответ, после которого сутки рыдала: вот там она прямым текстом обвинила меня в том, что «Вася не Володин сын», а… Кости Райкина… Большей ахинеи нельзя и придумать!.. Откуда «растут ноги» у этого слуха, я начала понимать намного позже…

Проплакав сутки, я поехала на исповедь к отцу Алексею и всё ему рассказала. Он ахнул: «Надо же, какое искушение! А „телевидение“ – это же оператор, который приехал снимать венчание!»

И батюшка велел мне ничего не выяснять, ничего никому не доказывать – только молиться. «Если Богу будет угодно, чтобы вы помирились, – она сама придёт. А нет – значит, придётся смириться…»

И я отпустила ситуацию. И молилась. Хотя в то, что «сама придёт», не очень-то верила…

Спустя несколько лет мы выступали в каком-то концерте. Меня посадили в одну в гримёрку, а Иру Алфёрову вместе с Нонной Викторовной – в соседнюю. Минут через пятнадцать Ира постучалась ко мне и спросила: «Наташа! А можно я к вам? А то я Мордюкову боюсь!» – «Конечно, Ирочка!» – ответила я.

А ещё минут через десять раздался стук в дверь, и вошла Нонна Викторовна: «Девчонки! Можно я к вам? А то меня почему-то одну посадили в гримёрку. Мне скучно».

«Конечно, заходите, Нонна Викторовна!» И мы стали гримироваться втроём.

После концерта был небольшой банкет. Нонна Викторовна оказалась напротив меня за столом. И вдруг, неожиданно для всех, она встала и сказала: «У меня есть тост! Я хочу выпить за Наташку! Если бы вы знали, какая она мать!»

Воцарилась тишина. А потом Марк Рудинштейн, который тогда возглавлял фестиваль «Кинотавр», сказал: «Ну, если так говорит свекровь, давайте за Наташу выпьем! Значит, она действительно прекрасная мать!» И все чокнулись и выпили.

А я сказала про себя: «Господи! Ты услышал меня! Спасибо за всё!..»

Спустя какое-то время мы опять встретились. Это был концерт, посвященный Дню Победы, для ветеранов кино – в Доме творчества в Матвеевском. Нонна Викторовна чувствовала себя не очень хорошо – подводили ноги: она даже выходила на сцену в сланцах, хоть и золотых. В Матвеевское они приехали с сестрой Наташей, которая теперь жила у Нонны Викторовны, чтобы помогать ей. (Наташа была рядом и ухаживала за ней до самого последнего дня.)

Мы очень обрадовались встрече и бросились друг к другу. Я рассказала, что через несколько дней улетаю на операцию в Германию. А операция предстояла тяжёлая – после моего давнишнего падения в театре начались проблемы с ногой. Наташа и Нонна Викторовна пожелали мне выздоровления, пожелали, чтобы всё прошло успешно, и сказали, что обязательно будут за меня молиться. Мы обнялись, расцеловались, пожелали друг другу здоровья и всех благ. И так тепло стало на душе.

Слава Богу, на этом закрылась горькая страница непонимания и отдаления. Отец Алексей всё правильно предвидел. Конечно, очень жаль, что мы так долго и так больно для меня не общались. Я полагаю, что и Нонне Викторовне было бы легче переносить своё горе, если бы рядом были Володины дети – её внуки. Хотя – как знать: Мордюкова человек непредсказуемый и сложный. И потом, я так понимаю, ощущение того, что она старшая в своей семье, было с ней всю её жизнь: сёстры, братья, племянники – вот неизменный круг её ответственности и любви. И это заслуживает отдельного уважения и отдельного поклона ей до земли. Даже не могу сказать, что для неё было первично – профессия или родственники, но думаю, что в первую очередь она была всё-таки Актриса. Именно так – с большой буквы. Потом сын Володька. Потом семья.

А невестки, внуки – это такое непонятное и ненадёжное приложение. Вот так я понимаю. И принимаю. Если бы это было по-другому – наверное, искусство недосчиталось бы одной из величайших актрис мира. Ведь Нонна Мордюкова в списке самых великих актрис столетия. А в галактике есть звезда, названная её именем…

Я чувствовала себя счастливой, потому что у меня появилась ещё одна родная душа, которая нуждается в сердечном тепле и любви. Когда я бывала на гастролях, то покупала подарки не только маме, но и Нонне Викторовне – например, тёплые верблюжьи халаты и уютные домашние сапожки-тапочки…

Конечно, я, зная переменчивый характер свекрови, старалась не обременять её частыми посещениями и звонками. Но моя мамочка, ставшая в конце жизни очень общительной (теперь-то ясно понимаю отчего – от страха одиночества, такого мучительного в старости), постоянно звонила Нонне Викторовне, и сестра Наташа охотно подзывала её к телефону. Уж о чём там – «своём девичьем» – они беседовали, теперь одному Богу известно. Но, когда вспоминаю об этом, я и сейчас улыбаюсь: как хорошо, что они общались!

И хорошо, что на празднование восьмидесятилетия Мордюковой в Доме кино мы вышли на сцену её поздравить – я и мой внук, её правнук, Васин сын – девятилетний Женька. Я понимала, что в зале будет много «любопытных» – в том числе и представителей разношёрстной прессы. Я не знала, как поведёт себя Нонна Викторовна – а наш выход пришёлся на то время, когда она уже больше двух часов просидела на своём «юбилейном троне» на сцене и страшно устала, и это было видно. Но я пошла, поздравила, спела песню, а потом вызвала Женьку, и он вышел: в голубом костюмчике, перешедшем ему «в наследство» от Сани, с цветами в руках и тоже ужасно волнуясь.

Женька потом, со свойственным ему юмором, рассказывал, что, когда он протягивал букет, он почувствовал, что за что-то зацепился и страшно испугался, что сейчас на глазах изумлённой публики упадёт на прабабушку. Я это увидела и бросилась к ним, и мы все вместе обнялись. А когда я наклонилась к Нонне её поцеловать, она сказала мне: «Наташка! Я тебя всегда любила!»

Через несколько дней мы беседовали по телефону, и Нонна Викторовна мне призналась, что к моменту нашего с Женькой выхода на сцену у неё было полное ощущение, что она сидит на сцене уже два дня…

Удивительное переплетение обстоятельств: и мама, и Нонна Викторовна родились в ноябре. Мама – 6 ноября в 1924 году, а Нонна Викторовна на два года позже – 25 ноября. А ушли из жизни в июле: Нонна Викторовна – 6 июля 2008-го, а мама – три года спустя, в 2011-м, 1 июля…

Мама очень переживала смерть Мордюковой. Она, кстати, очень любила Володю, даже, может, ещё больше после того, как родился Васенька, так похожий на него…

Хоронили Нонну Викторовну на Кунцевском кладбище, как она и хотела и завещала – рядом с сыном. На похоронах было много народу – и кинематографисты, и просто те, кто её любил. А любили её многие. Журналисты-телевизионщики вели себя, как всегда, бессовестно. Когда в храме после отпевания близкие стали с Нонной Викторовной прощаться, я наклонилась, чтобы её поцеловать, и наткнулась на камеру, которая прямо-таки влезла в гроб…

На поминках были в основном родные, близкие и друзья. Но и их было тоже много. Конечно, пришла и вторая жена Володи, Наталья, с сыном Вовочкой, студентом ГИТИСа. А совсем незадолго до этого я работала с его сокурсницей, и та рассказывала, что над Вовочкой в институте подсмеиваются, потому что он часто ведёт себя неадекватно. Я смотрела на парня, явно закомплексованного, на Наташу, которая сидела с каменным лицом, и вдруг мне стало их так жалко. И, поддавшись порыву, я предложила выпить за Наталью и Вовочку и сказала, что нет уже с нами ни Володи, ни Нонны Викторовны и что, помня о них, нужно прекратить вражду и ненависть, что у меня и у Натальи – сыновья, которых надо обязательно познакомить, потому что они братья…

И все, сидящие за столом, зааплодировали. А Наташа размашисто перекрестилась, сказала: «Слава Богу!» – как будто всё происходящее до этого зависело от меня. Мы с ней чокнулись и поцеловались, а Вовочка сердито увернулся…

С печалью, но и со светлым чувством я пришла домой, а вечером рассказала Васе о примирении и что, наверное, ему вскоре предстоит общение с братом. Честно говоря, Вася отнёсся к моей радости по этому поводу скептически. И оказался мудрее меня. И прав.

Через день Наташа и Вовочка должны были прийти на мой спектакль. Но вместо этого раздался звонок. И незнакомый женский голос злобно прошипел в трубку: «Зачем же вы врёте, что Вася – Володин сын? Все знают, что он сын Бурляева!» И раздались гудки отбоя. Приехали!!! Теперь уже «сын Бурляева»!

Дальше потянулась череда мерзостей, наветов, наговоров – в «жёлтой прессе», по телевидению, – «сподобились» не только НТВ, но и Россия-1, и 1-й канал. Центральным лицом всех этих пасквилей была Наталья, которая трагическим голосом вещала, как попугай, одно и то же: «Вовочка – единственный сын и ЕДИНСТВЕННЫЙ НАСЛЕДНИК!» Вот в чём была «собака зарыта»! А так как эти анонсированные «дуэли» происходили без меня (не хватало только мне прийти на эту «коммунальную кухню»!), то моё изображение маячило врезкой на уголке телеэкрана…

Конечно, меня бил колотун. Мне звонили со всех концов страны, да что там страны – земли! Многие убеждали меня подать в суд за клевету. Но я, слава Богу, не поддалась – поняла, что только этого и ждут шавки из «жёлтой прессы» – превратить ситуацию в сериал выяснения отношений. Позвонил из Америки Аркашуля, совершенно возмущенный (и там эта пакость прошла по телевидению!), и предложил «эту мерзкую бабу побить»…

Дети мои оказались мудрее. Понимаю, что им это всё тоже было далеко не в радость, но мне они сказали, чтобы я прекратила обращать внимание на этот бред. «Раз уж ты пошла в актрисы, должна была бы уже привыкнуть и к зависти, и к ревности, и к злости!» – сказали мне сыновья и внук.

Сходила в храм. Исповедалась, причастилась. Посоветовалась с батюшкой. И постепенно успокоилась. Приняла тот факт, что у меня есть не только друзья, которые за меня в огонь и в воду, но и враги. Такова жизнь.

За здравие Натальи и сына её, Владимира, всегда подаю записки в церкви. Каждый день читаю молитву «Ненавидящих и обидящих нас прости…». И хватит об этом.

Гораздо важнее сказать о том, что я счастлива, что мы успели с Нонной Викторовной хоть и поздно, но заново почувствовать себя родными людьми, что успели сказать друг другу слова любви. И эта любовь согревает меня сегодня.

Я счастлива, что есть у меня родные люди – сёстры и братья Мордюковы, её племянники – Олечка, Илья, Иришка, Алёша… Мы редко видимся. Встречаемся у могилы Нонны Викторовны и Володи на кладбище – в дни их рождения и смерти. Поминаем их. Перезваниваемся. Поздравляем друг друга с праздниками. Мало, конечно, но в наше суетное время по-другому, к сожалению, не получается. Но главное – я знаю, что они есть, родные мне люди. Большая семья, старшей в которой была Нонна Викторовна…

Вячеслав Васильевич, конечно, очень переживал Володин уход из жизни. Однажды, когда мы ехали вместе с какого-то фестиваля и оказались в одном купе, мы проговорили об этом почти всю ночь. Я рассказала ему, что разговаривала с судмедэкспертом спустя месяц после смерти Володи, что экспертиза показала, что ни алкоголя, ни наркотиков в крови на момент смерти не оказалось. Что, скорее всего, он умер от сердечной недостаточности, но, конечно же, это было уже следствием изношенности организма…

Слава Богу, у Вячеслава Васильевича была настоящая отрада – дочь Анечка, которую он невероятно любил, гордился ею. Потом родились внуки-близнецы. Это же счастье!..

В последние годы Вячеслав Васильевич очень мало снимался. Прибаливал. И предпочитал тихую семейную жизнь на даче на Николиной горе…

Вячеслава Васильевича Тихонова отпевали в храме Христа Спасителя. Хоронили на Новодевичьем кладбище. Я была и на отпевании, и на похоронах. Просто физически чувствовала боль, которую испытывают Тамара Ивановна, жена Вячеслава Васильевича, дочь Анечка, внуки – Слава и Гоша…

Анечка, которую я видела девятнадцатилетней, стала прекрасной молодой женщиной. С Тамарой Ивановной я познакомилась поближе. Мы стали видеться, общаться…

Недавно ушла из жизни и Тамара Ивановна…

Анечка с мужем и детьми иногда приезжают ко мне на дачу. Я изредка езжу к ним.

На фестивале «Семнадцать мгновений», посвящённом памяти Вячеслава Васильевича Тихонова, который проводился в Павловском Посаде, на его родине, я выступала по приглашению Анечки и её мужа Коли Вороновского, организовавших этот фестиваль. И я спела «Сердце, молчи» – песню, которую так задушевно пел Вячеслав Васильевич в кинофильме «На семи ветрах», мелодию которой я играла на флексатоне под куполом цирка.

В этом году – 90-летие со дня рождения Вячеслава Васильевича. Вечер его памяти прошёл в Кремле. И я в нём принимала участие.

Мы с Анечкой и её семьёй редко видимся – чаще перезваниваемся. Поздравляем друг друга с праздниками, разными событиями. Такая жизнь сегодня, к сожалению. Но я очень их люблю. И надеюсь, что наши дети тоже будут поддерживать добрые родственные отношения…

Я счастлива, что мой Василий – внук, а Евгений – правнук двух великих актёров: Нонны Викторовны Мордюковой и Вячеслава Васильевича Тихонова.

А что напишет «жёлтая пресса» или проквакают клеветники – это, как говорится, «их проблемы».