Володя Тихонов
Я возвращаюсь к «Снегурочке». Пожалуй, из всех главных исполнителей в этом спектакле я не назвала одного из самых главных – Володю Тихонова в роли Мизгиря. Того, кто, увидев Снегурочку, так по-сумасшедшему влюбляется в неё, что бросает свою возлюбленную Купаву, преследует Снегурочку, добиваясь её любви, а когда она тает от горячего чувства, он, не в силах без неё жить, бросается с обрыва и гибнет.
Вот такая роль досталась Володе Тихонову – моему сокурснику и сыну «того самого Тихонова».
Эту главу мне будет писать непросто. Хочется быть объективной. Но, конечно, сделать это трудно, когда ты внутри обстоятельств, в которых и любовь, и обида, и вина, и страдания, и боль утраты. Умолчать об этом тоже невозможно: нашему сыну Василию уже сорок шесть лет. А Володе, когда он ушёл из жизни, было всего сорок. И трагичность его судьбы неразрывно переплетена с моей судьбой…
Он увидел меня на премьере «Кавказской пленницы» в Доме кино, куда пришёл с отцом, Вячеславом Васильевичем. И, как потом Володя мне рассказывал, сразу влюбился: трудно сказать – в меня, или в героиню фильма, или в то, что он себе сочинил, но это было очень сильное чувство юноши, которому только исполнилось семнадцать…
А познакомились мы с ним уже в Щукинском училище, где оказались на одном курсе. Я была в это время ещё замужем за Колей Бурляевым…
Сейчас, когда я пытаюсь анализировать, что происходило со мной ТОГДА, я понимаю, что, вероятно, главной ошибкой (а может, просто свойством натуры!) было то, что я ждала и жаждала такой любви, которая бы ВСЕГДА ярко горела, грела, жгла. А в жизни так не бывает. Но я к этому была не готова. Я верила в то, что БЫВАЕТ! Привычка – в глазах, в словах, в поступках – вот то, чего я всегда боялась, от чего бежала, от чего спасалась. И потому не могла не потерпеть крах. Терпения и смирения – вот чего мне всегда не хватало!..
Потускневшие за два года наши взаимоотношения с Колей резко контрастировали с совершенно безумной любовью Лёни Филатова. А нежность, исчезнувшая из Колиного взгляда, – с постоянно ищущими меня глазами Вовы Тихонова.
Вообще, когда мы все только знакомились, я приняла за сына Тихонова другого своего сокурсника, Юру Крюкова, который стал потом самым близким другом Володи – Юра был как-то побойчее. Сам же Володя был молчалив, застенчив, даже закомплексован. То, что он был не уверен в своих способностях, объяснимо: при таких знаменитых родителях приходится убеждать окружающих, что на тебе не «отдыхает природа» – это проблема всех «актёрских» детей. (Почему-то подобных вопросов не возникает, если это династия врачей!) Удивительным было другое: невероятно красивый, замечательно сложённый, обладающий редчайшим качеством – чувством юмора, причём юмора тонкого и точного, бархатным тембром голоса, – ничего этого Володя не видел и не чувствовал: ему в себе всё не нравилось. Кто его убедил в этом? Почему? Здесь явно не хватало поддержки близких и их веры в него.
Как это важно – когда в тебя верят родители, педагоги! Тогда и дети начинают утверждаться в своих способностях и возможностях. Я хорошо запомнила, как моя соседка по Суворовскому бульвару, незабвенная Любовь Моисеевна Миттельман, сказала однажды: «Наташа! А вы знаете, почему среди еврейских детей так много талантливых? Да потому что еврейская мама, когда её ребёнок пиликает на скрипочке или, например, намалюет картинку, скажет: „Йосик! Ты у меня самый лучший, самый талантливый!“, а русская мама будет своё дитя ругать и говорить: „Кто так играет?! Что ты намалевал?! Какой же ты у меня криворукий!“». И хотя Любовь Моисеевна обрисовала картину двумя красками, но… мудрая она была женщина.
Нонна Викторовна Мордюкова, мама Володи, всегда (и даже потом, когда его не стало) говорила: «Лучше бы он пошёл на завод, чем в актёры!» Она совершенно не верила в талант сына. И была не права! Он был талантлив, красив (что в актёрской профессии очень дорого ценится!), обладал ни на кого не похожей индивидуальностью. Вот только, к несчастью, не встретился ему режиссёр, который помог бы ему раскрыться.
И не нашёлся человек, обладающий такой силой, которая смогла бы оторвать его от друзей, постепенно утягивающих его в болото наркомании. А друзья эти, на его беду, вошли в Володину жизнь, как только папа и мама забрали его из Павловского Посада, где он жил у бабушки Валентины и дедушки Василия, родителей Вячеслава Васильевича. Может быть, оттуда у Володи проросло ощущение себя «провинциальным парнем в Москве», хотя Вячеслав Васильевич всегда выглядел на экране так, как будто он был «голубых кровей».
Да и сами бабушка с дедушкой были посадской интеллигенцией – строгих нравов, но доброжелательные и гостеприимные. Когда мы с Володей гостили у них, бабушка называла меня «наша цыганочка» – видимо, за тёмные волосы и глаза. Она относилась ко мне с любовью и добротой…
Вячеслав Васильевич и Нонна Викторовна привезли 13-летнего Вовку в Москву в свою новую квартиру в Неопалимовском переулке. А примерно через год – разошлись. Нонна Викторовна осталась жить в этой квартире с Володей. А вскоре у неё появился новый, молодой муж – Борис Андроникашвили. Не знаю, был брак официальным или гражданским, но Володя об отчиме вспоминал тепло. Хотя, конечно, он очень переживал расставание родителей. По сути, в детском возрасте у него полностью поменялось всё в жизни – и место жительства, и уклад, и среда обитания, и друзья, и школа. В школах детей известных людей никогда особо не жаловали – непонятно почему: может, считали «блатными», завидовали. Володя рассказывал, что его дразнили «актёркин сын». И, несмотря на высокий рост и внушительное телосложение, – чувствовали его мягкость и беззащитность и частенько поколачивали.
Так и случилось, что его поддержкой и опорой стали Петя Башкатов и Толя Дорога (вообще-то его фамилия была Дорожко, а Дорога – «кликуха»). Один – сын дворничихи, второй – сын состоятельных родителей. Но оба были предоставлены сами себе так же, как и Володя…
И они нашли друг друга. Я понимаю, почему Володю так потянуло к ним: ему показалось, что это «его уровень» – не надо тянуться вверх и изображать, что ты умнее, чем есть. Лучше планка пониже. Ему казалось, что эти «простые парни» ему ближе и они понимают друг друга…
Сейчас, когда всех троих уже нет в живых, то, справедливости ради, надо сказать, что их мальчишеская дружба и в самом деле была и крепкой, и верной. Ради друг друга они готовы были пойти на многое. Но… в этом возрасте всё любопытно, и всего хочется попробовать, и это не кажется опасным, и не думаешь о последствиях…
Ох, как важно, чтобы парни были заняты настоящим делом, увлечены им! Как важно, чтобы они читали хорошие книги, смотрели хорошие спектакли! Но важнее всего – чтобы у них перед глазами были примеры настоящей человеческой жизни…
В общем, тяну, потому что тяжело писать об этом…
Сначала они, как и большинство предоставленных самим себе мальчишек, попробовали алкоголь. Потом потихоньку в их жизнь стали проникать наркотики. Что-то там курили. Потом в ход пошли «тяжёлые наркотики»…
Обо всём этом я узнала уже тогда, когда была беременна Васенькой – ну, неизвестно ещё тогда было в нашей целомудренной стране о такой надвигающейся беде, которая потом начнёт «выкашивать» молодёжь!!! Это сейчас каждый школьник расскажет тебе, что такое «косяк», и Интернет заполнит пробелы в твоей неосведомлённости в этом вопросе, а тогда…
Тогда, когда мы встретились на курсе, – всё ЭТО уже присутствовало в жизни Володи, но он был такой красивый, сильный и цветущий, что и в голову не могло прийти, что что-то с ним не так. Он был похож на большого, молодого породистого пса – сенбернара, пожалуй. Да простится мне это сравнение, но… именно так… Большая пушистая красивая голова… Сильное мускулистое тело. И при этом какой-то совершенно чистый детский запах. Когда мы стали ближе, мы всё время друг к другу принюхивались: он так просто «продырявливал» мне макушку, вдыхая запах моих волос…
Вовка понравился мне сразу, как только я его увидела, но даже мысли такой не возникало, что он может стать моим мужем…
А он был влюблён тихо, трепетно и, как ему казалось, совершенно безнадёжно… Нонна Викторовна потом мне рассказывала, что он приходил домой, жаловался мамке на безответную любовь к «Натасичке» Варлей и плакал. А она утешала его и говорила: «Не плачь, Вовка! Завоюем! Будет наша!»
Володя каждый день – то в мою сумку, то в карман пальто – подкладывал мне записки примерно такого содержания: «Наташенька!!!!!!!!!!!!!!» или «Масик! Люблю. Люблю! Люблю!!!» и т. п. Петя и Дорога изо всех сил помогали своему другу.
Когда, поссорившись с Колей, я уходила «к маме» на Суворовский бульвар, Володька каким-то образом узнавал об этом и сидел у чердачной двери этажом выше, чтобы просто увидеть, как я пройду. А может, он сидел там, на всякий случай, каждый день. Иногда сидел один. Иногда с ним «дежурил» кто-то из его друзей.
Во время телефонных разговоров я вдруг слышала, как в трубке что-то подозрительно щёлкало, и раздавался громкий протяжный вздох – это подруга Толи Дороги, работавшая телефонисткой, присоединяла к разговору Володин телефонный аппарат, и в трубке появлялся третий собеседник, страдальчески вздыхающий…
Иногда мы собирались курсом у Володи на Неопалимовском: болтали, выпивали, пели под гитару, танцевали. Володе присылали из Америки диски-гиганты «Битлз» (один он потом мне подарил). Под мелодии «Битлз» мы танцевали. Володя непременно приглашал меня, осторожно и бережно обнимал, а так как ростом он был выше меня на целую голову, а то и полторы, то он утыкался носом в мою макушку – и вдыхал… вдыхал… вдыхал…
Поскольку мы все были бедными студентами, то пили мы в основном всяческую «бормотуху» типа дешёвого портвейна. И часто наши посиделки у Володи заканчивались торжественным входом Нонны Викторовны, которая своим «фирменным» голосом объявляла: «Ребятки! Расходитесь! Вовке плохо…» И мы расходились. А если кому-то хотелось «на дорожку» зайти в туалет, то, открыв дверь, он заставал грустную картину – в туалете, обняв унитаз, крепко спал наш Вова. Пить он не умел…
Володю на курсе любили. Так, как он, никто не умел шутить: абсолютно серьёзно, не улыбаясь, ни при каких обстоятельствах не раскалываясь, с ничего не выражающими глазами – он выстраивал такие смешные словесные пирамиды, что все умирали от хохота…
И ещё в Володе подкупала его доброта. Он очень трогательно, по-детски, любил животных и жалел их. Это нас роднило. В нашем доме всегда были кошки, собаки. И Володя всегда подбирал щенков, котят, птичек…
Нонна Викторовна мне рассказывала, как Вовка, уже взрослый, купил и принёс домой цыплёнка и всё не выпускал его из рук – играл с ним, любовался, да так рядом с ним и заснул. И раздавил во сне. Как же он плакал!
Когда мы уже жили вместе в их квартире на Краснохолмской набережной, однажды утром я проснулась, спустила с кровати ноги и наступила на что-то мокрое, холодное и скользкое – как будто на раздавленную лягушку. Я взвизгнула, так как жутко боюсь пресмыкающихся и хладнокровных. Потом осмелела и посмотрела вниз. Из тёмного бесформенного комка на меня смотрели… мои глаза. И я поняла, что это моя фотография на паспорте, который и превратился в это «холодное и скользкое», потому что его сжевал очередной щенок, которого Вовка принёс домой…
Ох, как же веселились в паспортном столе милиции, когда я принесла в руках то, что осталось от паспорта. Зато новый паспорт мне выдали на следующий день!..
Наши отношения с Володей зарождались и развивались странно – какими-то зигзагами и спиралями. Когда я уже официально развелась с Колей, и, казалось бы, ничего не мешало нам быть вместе – всё время нас разводили и растаскивали в разные стороны: то в мою жизнь опять врывался Лёня, то мне «сносила крышу» очередная романтическая история. То я влюблялась «по-настоящему», то возникали романы у Володи. Когда он начал сниматься в картине «Молодые», его закрутило сильное чувство к Вике Фёдоровой. Это я могу понять: Вика была очень красивой и с характером Настасьи Филипповны, где уж тут устоять нежному юноше! Были у него и сложные любовные отношения с двумя нашими сокурсницами (в разное время, конечно!).
Но что бы ни происходило, наша любовь никуда не исчезала. Когда на 3-м курсе мы начали репетировать «Снегурочку», Володя писал бабушке с дедушкой в Павловский Посад, что получил очень интересную роль Мизгиря. «Купец, русский купец, с широкой душой», – писал он и рассказывал, что «Снегурочку будет играть Наташа Варлей, но репетировать с ней трудно, потому что наши отношения сейчас не ахти… И очень трудно преодолеть стеснение – ведь там по пьесе страшная любовь»…
Но «страшная любовь» на сцене соединилась с любовью в реальности. И закончилась свадьбой и рождением сына Васеньки…
К сожалению, только у Грина всё заканчивается замечательной фразой «они жили долго и умерли в один день», а в сказках свадьба – это «пир на весь мир»…
На нашей свадьбе весь мир для меня обрушился. Я узнала о наркотиках, о которых начала было догадываться ещё тогда, когда улетала на съёмки в Германию, а Володя оставался на Суворовском бульваре. Вернулась, а соседка пыталась мне намёками и полунамёками сообщить, что что-то не так и не то происходит в доме в моё отсутствие. Я и сама по «остаткам пиршеств» заподозрила, что это не простые гулянки с друзьями. Попыталась поговорить с Володей. Он не стал ничего отрицать – сказал, что да, были наркотики, но он к этому отношения не имеет. Мол, это его друзья – Петя и Дорога. Да, ужасно, но бросить их как друг он не может! Убедил вроде, но стало очень неспокойно на душе…
А на свадьбе, которую мы праздновали на Краснохолмской набережной, в квартире Нонны Викторовны и Володи, мне открыли глаза мои цирковые друзья…
День начинался радостно и светло. Мы вернулись из ЗАГСа и сели за стол. Народу было не так много, но самые дорогие и близкие: Нонна Викторовна, её друг Анатолий, оперный певец из Большого театра, мои родители. Приехал Вячеслав Васильевич, прилетела со съёмок из Одессы моя сестра Ира. Свидетелями на свадьбе были – моя Марусенька, Дорога (куда же без него!). Ну, конечно, был Петя. Приехали мои цирковые друзья – Володя и Женя Волжанские…
Белое платье, белая меховая накидка, наброшенная на плечи, торжественный Вова в строгом тёмном костюме (что, правда, не помешало ему в ЗАГСе, когда я ставила свою подпись в книге регистрации, ущипнуть меня исподтишка за попу – есть даже фотография с моим некстати перекосившимся личиком)… Шампанское… Цветы… Поздравления… Подарки… «Горько!»…
А потом, уже дома, Володя Волжанский вывел меня на балкон и с цирковой прямотой сказал: «Наташа! А ты знаешь, что твой муж – наркоман?!» Я похолодела: «Володя! Нет! Ты ошибаешься…» На что Волжанский жёстко возразил, что Вова Тихонов предложил ему на выбор: покурить или кольнуться, а когда он отказался, то сказал: «Ну и ладно. А мы „оттянемся“». (Не уверена, что именно этот термин, но что-то в таком роде.)
Я медленно «умирала» до утра, пока все не разошлись. А к утру разразился скандал. Я рыдала. Нонна Викторовна кричала: «Идиот! Только она тебя может спасти!» Володя злился и от всех обвинений отказывался…
Я уехала на Суворовский бульвар. К тому времени мои родители купили на Дмитровском шоссе квартиру и переехали туда с бабушкой и Ирой, а я осталась в наших двух комнатах и с двумя соседками – Лидией Дмитриевной и Любовью Моисеевной.
Сутки я не выходила из комнаты и рыдала. Естественно, маме с папой, бабушке и Ире было ничего не известно. И они так ничего и не знали вплоть до самого нашего развода с Володей, – но это произошло почти через три года, а до тех пор я эту страшную боль носила в себе.
Через день Вовка приехал. Стоял на коленях, плакал, говорил, что без меня умрёт, просил прощения, обещал, что это никогда не повторится! Конечно, простила. Конечно, сладко помирились – ведь мы любили друг друга…
Если бы знать тогда, что это болезнь, которая сама по себе не проходит, и бессмысленны обещания – её нужно лечить, и чем раньше, тем больше надежды на успех. Но, конечно, человек ОБЯЗАТЕЛЬНО САМ ДОЛЖЕН ХОТЕТЬ ВЫЙТИ ИЗ ЭТОЙ СИТУАЦИИ. Иначе всё бесполезно.
Я этого не знала! Позже, много лет спустя, когда Володи уже не было в живых, я ещё раз вплотную столкнулась с этой страшной бедой. И сейчас расскажу об этом. А к нашей истории с Володей ещё вернусь, потому что она длинная и непростая…
