Поступление в Щукинское
На первый тур Коля привёл меня за руку. Я тряслась как осиновый лист… Коля оставил меня на крыльце Щукинского – я не хотела, чтобы он присутствовал во время прослушивания (у меня такая природа волнения, что, когда я знаю, что в зале кто-то из близких, меня просто перемыкает – так было, так осталось и по сей день).
Я пошла знакомиться с абитуриентами, которые «скучковались» вокруг красивого, крупного и очень обаятельного блондина. Это был Юра Богатырёв. Он обладал невероятной притягательностью, хотя сам ничего не делал для привлечения внимания: ничего не играл, громко не говорил – что-то тихо и спокойно с полуулыбкой рассказывал. И все его слушали. Этот необъяснимый магнетизм – тоже один из компонентов таланта…
Вот убейте, не помню, как проходил первый тур. Нас вызывали – то ли пятёрками, то ли десятками. Запускали в зал… Дальше – от дикого волнения – провал в памяти. Помню только, как я была одета, и знаю, какой был репертуар…
На мне было платьице такое же, как в финале «Кавказской пленницы», только леопардовой расцветки (оба платья, кстати, сшила мне тётя Юля Левшицкая, мама моей сокурсницы по цирковому училищу Ларисы Левшицкой). Чисто вымытые волосы до плеч. Никакой косметики. Хорошенькая, складненькая девушка со спортивной фигуркой. Правда, трясущаяся от страха.
На Нину из «Пленницы» я в реальной жизни никогда не была похожа – в кино я смотрюсь высокой. А мой рост – 160 см. И все принимали за Варлей – Ларису Халафову, высокую, большую, яркую красавицу из Баку.
Я читала монолог Эвридики из пьесы Жана Ануйя, стихи Маяковского «Послушайте! Ведь если звёзды зажигают…» и басню Феликса Кривина…
Я видела перед собой, как в тумане, кафедру, за которой много педагогов-актёров во главе с Борисом Евгеньевичем Захавой, ректором Щукинского. А по бокам ещё толпились любопытные студенты-старшекурсники. Как я читала – не помню: тут уж полный туман…
В общем, на второй тур я прошла. И пришла на него уже одна. И благополучно прошла на третий.
А перед третьим туром на речке, в моём любимом Аносине, меня ужалила в переносицу какая-то зловредная мошка, и я пришла в училище всё в том же «счастливом» платьице, но с лицом киргизской девушки: переносицу разнесло вширь, а глаза припухли и сузились. И так-то комплексы, а тут ещё это. И не идти нельзя…
И «до кучи» – я попала в группу, которую прослушивала Людмила Владимировна Ставская, и сразу почувствовала, что раздражаю её своей Эвридикой «в киргизском исполнении»…
Тут нужно пояснить, что Людмила Владимировна была педагогом, считающим, что самое главное в актёре – открытый темперамент. Рядом со Ставской на прослушивании сидела старшекурсница Нина Русланова, её любимая ученица, обладающая всеми качествами, которые соответствовали вкусам и требованиям Людмилы Владимировны!.. И обе смотрели на меня глазами, ничего хорошего не предвещающими, – как на зверька неопределённой, но жалкой породы…
Я начала читать, под их взглядами всё больше и больше затихая…
«А погромче мы можем?!» – хорошо поставленным голосом вскричала Ставская. Я совсем «сдохла» и шёпотом сказала: «Могу…»
(Это опять напоминает моё поступление в музыкальную школу в далёком детстве… Правда, там мне пытались помочь, а здесь – наоборот.)
«Тогда крикни: „Мама“!» – потребовала Ставская. «Мама», – пискнула я.
«Громче!..» – «Мама…» – я, еле слышно, теряя остатки воли…
«Вот что, Нина! – произнесла Людмила Владимировна, обращаясь к Руслановой. – Объясни девушке, что такое темперамент. А вам, девушка (это уже ко мне), предлагаю поменять репертуар с лирического на комедийный! Нина вам посоветует, что подготовить…»
Дальше было что-то ужасное – то, чему я так и не научилась противостоять: Нина насильственно сопровождала меня от Щукинского училища до дома на Суворовском бульваре, совершенно хамским тоном «наставляя» меня. Она вбивала в мою бедную голову, в выражениях не всегда цензурных, что напрасно я «возомнила себя звездулькой», хотя на самом деле я… (опустим кто, ладно?!)
Честное слово, никогда себя «звездой» не считала, а уж тогда…
Забегая вперёд, скажу, что долго ещё панически боялась и Ставскую, и Русланову. Но с Людмилой Владимировной мы нашли общий язык и даже полюбили друг друга к концу третьего курса, а с Ниной Руслановой подружились значительно позже, когда я уже окончила училище и работала в театре – нас сплотило общее горе: гибель нашего друга, Стасика Жданько…
А тогда я пришла домой, раздавленная и убитая… Я даже хотела не ходить на следующий тур – какой там «комедийный репертуар»… Но потом… цирковой принцип – доводить всё до конца – помог справиться с собой…
Я подготовила монолог Липочки из комедии Островского «Свои люди – сочтёмся». И всё прошло просто замечательно. Великая Цецилия Львовна Мансурова, первая вахтанговская Турандот, хохотала, слушая меня, а Борис Евгеньевич Захава, ректор Щукинского, сказал, что я могу считать, что принята (если, конечно, я не завалю коллоквиум и сдам общеобразовательные экзамены!), но взял с меня слово, что в кино во время учёбы сниматься я не буду. На этих условиях меня берут…
Была такая странность – не разрешать студентам сниматься. С одной стороны – правильно: постигать профессию и отвлекаться на работу в кино – несовместимые вещи. Но с другой стороны…
Сейчас, с позиции времени, я понимаю, сколько же прекрасных ролей прошло мимо меня, сыграно другими актрисами! От скольких я отказалась, памятуя о данном обещании… Я не жалела об этом. Я училась. Я жаждала стать профессионалкой…
Но… некоторые из этих ролей стоили годов учения. Работа с некоторыми снимавшимися в этих фильмах великими актёрами принесла бы мне многое – и как актрисе, и как человеку…
Однако что толку сожалеть, вспоминать! Прошло. Сделано. Восемнадцать, девятнадцать, двадцать лет – не возвратить. Потом я уже играла героинь постарше…
Но тогда, когда я давала своё «честное слово», я об этом не думала. Я была счастлива! Меня приняли!!! Собеседования и экзаменов по общеобразовательным предметам я не боялась. Я знала и литературу, и историю, работы по русскому языку писала без ошибок. А живопись, театр и музыку я не просто любила – я ими жила…
Самый же главный вопрос коллоквиума: «Почему вы решили идти в театр, а не в кино?» – для меня был риторическим…
