Лёня Филатов и Володя Качан. Свадьба

И вот я выхожу из ГЗ (гимнастического зала), где в Щуке проходил последний тур, абсолютно счастливая… Просто в эйфории…

Ко мне подходит старшекурсник Володя Качан и просит зайти с ним в одну из аудиторий. Я захожу. И Володя поёт мне свою песню на стихи своего сокурсника и самого близкого друга – Лёни Филатова:

И эта песня – и музыка, и слова – потрясает меня, всё во мне переворачивает…

Эти слова неожиданно заронили зерно сомнения: а не тороплюсь ли я выйти замуж за Колю? Да, вот так подействовала на меня эта песня – магически, как заклинание, потому что я ощутила за этими словами невероятно сильное чувство неординарного, очень талантливого человека; не только поэта, хотя стихи проникали в душу, а именно ЧЕЛОВЕКА…

И когда Лёня прибежал и начал бешено звонить в дверь нашей квартиры на Суворовском бульваре, испуганная мама открыла, а Лёня потребовал: «Наташу!», и я вышла, а он, прикуривая одну сигарету от другой, по-сумасшедшему, эмоционально, страстно начал убеждать меня, что я не должна выходить замуж за Колю, – я ведь не оборвала его, не пресекла!.. Я стояла и слушала, и смотрела на него вытаращенными глазами, а сердце бешено колотилось… Такого эмоционального напора, такой эмоциональной, отчаянной атаки я не испытывала ни до, ни после – никогда в жизни…

Так в мою жизнь ворвался Лёня Филатов со своей безумной любовью. Так покачнулись наши отношения с Колей. Но пока устояли…

Свадьба состоялась. Мы отмечали её в Колиной квартире, вернее, в самой большой (наверное, метров 40) комнате из трёх, принадлежавших семье Бурляевых в доме № 6 на улице Горького. В этой квартире было ещё двое соседей.

Нам с Колей отвели шестиметровую комнатку, в которой помещались кровать, тумбочка и стул… Но – что ещё молодожёнам нужно?!.

Народу на свадьбе собралось много. Были Настя Вертинская с Никитой Михалковым, Колины сокурсники и друзья, Савва Ямщиков, знаменитый реставратор с женой, Максим Шостакович с женой Леной, Андрей Тарковский… Были и Юрий Владимирович Никулин, и Этуши, и Гайдай с Ниной Павловной… Ну, естественно, наши родственники… Всё. Больше ничего не помню – какие-то отрывки и обрывки… Такой сумасшедший «венецианский карнавал»… Ни ЗАГСа не помню, ни машин, ни как расписывались… Помню, что на мне было маленькое белое платьице, сшитое той же тётей Юлей Левшицкой, всё того же из «Кавказской пленницы» фасона… Была и дурацкая фата, которую Коля назвал «фатёнка», и крики «горько»… Ещё помню, как Боря Бурляев, брат Коли, уже опьянев, раз пять принимался «с выражением» читать есенинское:

(и это было прелюдией к очередному «горько»)…

А Никулин прочитал посвящение «молодым» собственного сочинения, что-то типа:

Ну, и т. д.

После свадьбы мы с Колей уехали в Новый Свет с большой компанией его друзей: Марианна Вертинская с мужем-архитектором Ильёй Былинкиным, Максим Шостакович с Леной, Савва Ямщиков с женой, рижской манекенщицей… Кто-то ещё был, не вспомню – может, Ваня Дыховичный, может, Боря Хмельницкий…

Новый Свет тогда был вполне «диким» местом. Условия жизни – спартанские. Но что нам, молодым, надо было?! Мы радовались жизни, пили крымское вино и новосветское шампанское, жарили шашлыки. А главное – загорали и купались в море!..

Помню, как мы с Машкой Вертинской (так «в миру» все звали Марианну!) жарили на плитке помидоры с чесноком и солью на сливочном масле – на всех! Невероятно вкусным казалось это незамысловатое блюдо…

В общем, жили мы там «растительной» южной жизнью…

А потом мы вернулись в Москву. Начинался учебный год – у меня. И состоялось открытие сезона в «Ленкоме», в труппу которого был принят по окончании Щукинского училища Коля…

И началась наша совсем новая, отдельная и почти не пересекающаяся жизнь…

Меня сжигали искры, фейерверки, снопы, фонтаны – из влюблённых глаз Лени Филатова, Володи Тихонова и других моих соучеников…

А Коля начал репетировать спектакль «Суджанские мадонны», где его партнёршей была Ирина Печерникова, «дама прелестная во всех отношениях» (говорю это без иронии; кавычки – поскольку цитата), очень сексуальная и зазывная в своей «беззащитной» красоте.

Конечно, я ревновала. Безумно… Я пришла на премьеру «Суджанских мадонн» к Коле в театр. Посмотрела спектакль. Потом Коля повёл меня на банкет…

И на сцене, и на банкете – я почувствовала, что и там – «искры, фейерверки, фонтаны и снопы»… Хотя Ира была замужем за поляком из группы «Бизоны», и Коля потом убеждал меня, что ревность моя беспочвенна, а Иру он уважает, ценит, она его друг и т. д. Но… не может любящая женщина, тем более актриса, тем более поэт – не чувствовать, если в воздухе пахнет «грозовым озоном»…

Как-то незаметно в нашу с Колей жизнь вошли ссоры. Мы стали друг на друга обижаться. Не доверять. Ревновать… Женской мудростью – повторяюсь – Бог меня не наделил… Хитростью, игрой во взаимоотношениях – тоже…

Когда мы с ним ссорились, я шла домой, на Суворовский бульвар, где меня ждали с распростёртыми объятиями мама с бабушкой, которые втайне надеялись, что мы с Колей наконец расстанемся. А я плакала в подушку от тоски. Даже короткое расставание было для меня тяжёлым испытанием, мукой. Больше трёх дней я не выдерживала: собирала «котомку» и возвращалась назад…

И вот однажды я вернулась, предполагая, что и Коля извёлся от одиночества, пока меня не было. Вхожу и вижу, что за НАШИМ столом мирно так, по-семейному, сидят Николай и Ирина и едят СВАРЕННЫЙ МНОЙ супчик… Ничего страшного, правда? Ведь не на измене же поймала!.. Но это для мудрой, взрослой и, возможно, не очень любящей женщины. А для юной максималистки – это крах всего!.. Мир обрушился. И за супчик как-то обидно. Я развернулась и ушла…

Коля не догнал, не вернул, не позвонил: видимо, он не считал нужным «оправдываться»… А я расценила это по-своему…

Наш мир, обрушившись, дальше уже только продолжал рушиться, хотя это было очень болезненно, думаю, для нас обоих…

Коля получил квартиру на Коломенской, которую начал строить для нас – чтобы наконец мы там смогли жить вдвоём…

Но вдвоём – уже не получилось…

Коля часто уезжал на съёмки: он в это время снимался у Виталия Мельникова в картине «Мама вышла замуж»… Недавно этот фильм повторяли по телевидению. А я смотрела и думала: вот таким был Николай, когда мы расставались! И ещё мне пришла в голову мысль: ведь у актёра всегда роль накладывает отпечаток на его характер и поступки. Наверное, играя максималиста Борьку, Коля так же категоричен и эгоистичен был и в наших взаимоотношениях…

Повторюсь: не только не снимаю с себя вины, наоборот, всё так же считаю, что выстраивает атмосферу в семье – женщина…

Дома на Суворовском тоже всё было неспокойно. Мама извелась от моих метаний и переживаний. Ей определённо хотелось, чтобы всё скорее закончилось. Я уходила от разговоров на эту тему. Мама обижалась, мы ссорились…

Чтобы уйти от этих ссор, я попросила Колю дать мне ключи от нашей квартиры в Коломенском, чтобы я там пожила, пока он на съёмках. Он дал. Но я даже съездить туда не успела.

Через несколько часов после Колиного отлёта позвонил Пётр Диомидович и попросил меня приехать к ним на улицу Горького. А там он объявил мне, что откуда-то приезжают какие-то их дальние родственники и нужно их поселить в квартире на Коломенской. А посему я должна отдать ключи…

Я всё, конечно, сразу поняла. Ключи положила на стол. И сказала Петру Диомидовичу, что напрасно он думает, что я претендую на Колины квадратные метры. Он смягчился, и я услышала: «А-ааа… Ну если так, то, конечно, поживи пока. Забери ключи!..»

Но я, конечно, не забрала и ушла, как оплёванная… Ужасно обидно было, что меня заподозрили в корысти…

Сегодня я могу понять опасения Колиного отца и даже оправдать их. Но это сегодня, когда вижу, что многое строится на корысти и выгоде…

А тогда я была дочерью своего бессребреника отца (хотя почему «была» – и по сей день ею остаюсь!) и не понимала «за что?!». Эта история как-то ещё больше нас с Колей отдалила. Предположить, что он не знал о нашем разговоре с Петром Диомидовичем, трудно. И эта незаслуженная подозрительность и несправедливость очень меня оскорбила.

Я страдала. И в то же время позволила себе принимать Лёнины ухаживания. А Лёня просто тряс меня, как грушу, своей любовью, страстью, и с такой силой, что я начинала уже поддаваться – ведь я поэт…

Лёня говорил мне, сравнивая свои чувства с Колиными: «Понимаешь, Натка, один человек может прыгнуть в высоту на полтора метра, а другой – на 20 сантиметров… Победит ведь первый!» И это было наглядно и убедительно. Он цитировал стихи своего друга, поэта Пети Вегина:

Не слабо, да?! На фоне, как казалось, затухающего чувства – такой накал страстей! Мне нужно было, чтобы меня ЛЮБИЛИ. Меня ОДНУ! А в силу Колиной любви я верила всё меньше. Да и он в мою – тоже…

Момент, когда я чуть не изменила Коле, был обстоятельствами подготовлен. Коля отдалялся – Лёня приближался…

Я и сегодня не могу объяснить, что это было: гипноз, любовь, мечта о любви? Лёня своим чувством обжигал в буквальном смысле. Однажды я заснула между репетициями в кресле в фойе Щукинского. Проснулась от ожога – это Лёня меня поцеловал: просто в щёку, но – ожог…

Было ли чувство самого Лёни любовью или это был такой сумасшедший поэтический полёт, фантазия, смешанная с реальностью?..

Лёня вообще так жил: с полной отдачей во всём, к чему прикасался. Поэтому жизнь его была короткой. Но он столько успел сделать!..

В любом случае стихи того периода, посвящённые мне (или его чувству!), искренни, пронзительны и наполнены болью. А я – тоже писала в стихах ему письма-ответы…

Сейчас с полной ответственностью за истинность слов я могу сказать, что измены в буквальном, физиологическом смысле не было. Но я была к ней готова. Поэтому Коле я сказала, что я ему изменила. И он ответил, что мне этого не сможет простить.

Коля! Того, за что ты меня «не простил», – не было!.. Но в Писании говорится о том, что прелюбодеяние в мыслях уже есть прелюбодеяние. И я, ещё некрещёная, это уже понимала…

Написала всё это и опять думаю: а надо ли было? Не «сор ли из избы»? Не на потребу ли «жёлтой прессе»… Но так было – в нашей полудетской (во всяком случае, с моей стороны) любви. И вина ли, судьба ли, воспитание ли, профессия ли – что нас всё-таки развело? Ведь расставание было болью. А светлые воспоминания – ещё большей болью, потому что понимание, что это невозвратимо, рвало сердце на части…

Например, воспоминание о том, как в моём крохотном номере в цирковой гостинице в Горьком мы лежим на узкой кровати, прижавшись друг к другу, и Коля читает мне вслух «Мастера и Маргариту», только что напечатанную в журнале «Москва». И нам не тесно, уютно и так хорошо! И представить, что это не навсегда, – просто невозможно…

На встречу Нового года на дачи Большого театра в Серебряном Бору нас пригласили Колины друзья – Катя Максимова и Володя Васильев, бывшие уже тогда великими танцовщиками.

Дачами Большого театра именовался Дом творчества для артистов оперы и балета Большого театра – как и все Дома творчества того времени, очень скромный деревянный двухэтажный дом с маленькими номерами, столовой и кинозалом в полуподвале. Но очень уютный. Встреча Нового года вне дома для меня понятие неприемлемое, но тогда всё было славно – новогодний ужин в нарядно украшенной столовой, шампанское, звон бокалов, музыка, танцы…

А часа в два мы все отправились на прогулку с санками, снежками, горками. Веселились, как дети…

Около четырёх все устали и угомонились. Мы с Колей ночевали в номере у Кати с Володей.

Рано утром, когда на улице было ещё темно, я проснулась от странного шороха. Я посмотрела на часы – 6.30.

Оглядев маленький тесный номер, я увидела, что Катя и Володя, одетые во что-то тренировочное, в вязаных гетрах на ногах, держась за спинки кроватей, – занимаются балетным станком!!!

Вот это был урок для меня! Вот это дисциплина! Они не дали себе послабления даже после бессонной новогодней ночи!..

Ещё одно воспоминание, не очень радостное. Хотя в тот день Коля пригласил меня на закрытый просмотр на «Мосфильме» картины Тарковского «Андрей Рублёв», которую мне очень хотелось наконец увидеть…

После просмотра сияющий Николай стал спрашивать меня: ну как? А я со свойственной мне «большевистской прямотой» сказала, что новелла «Колокол» и сам Коля мне очень понравились, но фильм мне было смотреть тяжело, потому что он сделан слишком натуралистично и, видимо, жестоким и недобрым человеком, хотя и безумно талантливым. Я действительно закрывала глаза и отворачивалась, когда в горле монаха, которого играл Никулин, булькала кипящая смола, а её всё вливали и вливали ему в горло. Или когда на экране по-настоящему горела корова… И таких эпизодов в картине много. Вероятно, в реальности было и пострашнее, но когда полфильма не можешь смотреть на экран и тебя буквально начинает тошнить – разве это достоинство искусства?!

Ну вот, примерно так я сказала и попала на несколько дней в Колины враги. Он сердился на меня, видимо, потому, что я оказалась такая глупая и примитивная. Но я говорила то, что думала и чувствовала, и не могла даже представить, что это может так оскорбить и задеть самолюбие. Была бы помудрее, не стала бы портить Коле праздник. Но хитрить я не умела…

Мы ещё сходились и расходились. Ссорились и мирились. Но… мы уже шли по разным дорогам и в разные стороны. В чём-то Коля и по сей день близкий мне человек. Какие-то его мысли и поступки я не в силах понять и принять. Только какое это теперь имеет значение!..

Я очень люблю вторую Колину жену, Наташу Бондарчук. Когда мы с ней встречаемся на наших кинематографических путях – удивительно, но мы с ней часто оказываемся не только в одном вагоне, но и в одном купе, – мы можем проговорить с ней всю ночь, а всё равно времени не хватит… Она умница! Вот она – настоящая, мудрая, сильная женщина, обладающая режиссёрским мужским складом ума и глубокими знаниями. Наташа родила Коле двух прекрасных, талантливых детей – сына Ивана, очень одарённого композитора, и дочь Машеньку, которая стала актрисой: «Иван да Марья»… Почему они разошлись, прожив достаточно долго, – не берусь судить, но думаю, что «корабль не выдержал» двух талантливых личностей…

Впрочем, это совсем не моё дело, не имею права даже рассуждать на эту тему.

Мы познакомились с Наташей, когда нас вместе отправили на кинофестиваль советских фильмов в Латинскую Америку – в Боливию, Колумбию и Венесуэлу.

Гена Цареградский из «Совэкспортфильма» (была такая организация в советском кино), руководитель нашей поездки, потом нам, смеясь, рассказывал, что не сразу сообразил, что его делегация, которой предстояло путешествовать по дальним странам больше трёх недель, состоит из двух жён – бывшей и настоящей – одного человека. А сообразив – ужаснулся: не начнут ли они друг другу «глазыньки выцарапывать»…

Но, конечно, ничего такого не могло быть. Мы с Наташей сразу нашли общий язык и подружились. Мало того, нас и в отелях селили вместе (в кино всегда на актёрах экономят!). А когда в одной из венесуэльских газет перепутали подписи под нашими фото и под моей фотографией написали «Наталья Бондарчук», а под Наташиной, соответственно, «Наталья Варлей», – мы аккуратно вырезали статью со снимками, вложили в конверт и отправили Коле…

Когда Николай создавал своё детище – «Золотой Витязь», фестиваль православного кино, – время этому не способствовало: в 90-е годы понятие «патриотизм» было почти запрещённым и фигурировало чаще всего в компании с выражением «красно-коричневые»…

Любить Родину, страну, да ещё под православными знамёнами, когда под флагами «демократии» поноси́лось всё русское, было почти преступлением. Когда те, кто никогда не собирался уезжать в Америку или Европу, позиционировались «хозяевами жизни» как неудачники. Когда умами стал править доллар. Когда выше куполов церкви на проспекте Мира взлетела реклама «Макдоналдса», а над площадью Пушкина, прямо напротив памятника Александру Сергеевичу, над самым высоким зданием воспарил и надолго остался девиз общества одноклеточных потребителей: «„Пепси“ – бери от жизни всё!»…

Вот в такое время Коля начал собирать под свои знамёна единомышленников. Он выстоял. Фестиваль расцвёл, окреп, стал международным. Коля отстоял православное и патриотическое содержание этого форума. Его идею – нести веру, добро и гуманизм. За это честь ему и хвала! И так получилось, что мы на какое-то время оказались, что называется, «в одной лодке».

А потом и на одном корабле: фестиваль «Золотой Витязь» отправился в круиз по волжским городам, и дирекция кинофестиваля пригласила меня стать его участником. Я с радостью приняла приглашение и взяла с собой младшего сына Сашу. Это было замечательное путешествие. Корабль причаливал у пристаней прекрасных старинных городов… Мышкин… Углич… Ярославль… Артисты сходили на берег и давали киноконцерты в залах или просто на площадях, где сооружалась временная эстрада. Мы встречались со зрителями, общались с главами городов и руководителями предприятий. Но, главное, мы посещали музеи и храмы, многие из которых только-только начинали восстанавливаться и реставрироваться, а многие ещё и не начинали…

Мы побывали в Толгском женском монастыре под Ярославлем: сама обитель только начала возрождаться, но в ней уже благоухал прекрасный сад, где монахини с любовью выращивали плодовые деревья и кусты, а на клумбах росли необыкновенные цветы…

Но самое главное, в монастырском храме, где было ещё совсем мало икон на полуразрушенных стенах, в центре, перед алтарём, лежала чудотворная икона Толгской Божьей Матери, к которой можно было приложиться…

Отец Иннокентий, который в ту пору духовно окормлял фестиваль, отслужил службу во имя чудотворной иконы…