Берлин, 1922 год

Тех денег, которые великодушно вручила Веймарская республика бывшему заключенному Анатолию Башилову, надолго хватить не могло. Надо было срочно найти жилье и работу.

У товарищей по несчастью – сокамерников – Анатолий многое узнал о том, где бездомному можно перебыть-пережить в Берлине. Для начала он отправился в приют на Фрёбельштрассе, располагавшийся в огромном неуклюжем строении из красного кирпича, окруженном чахлым садом, и дал там «Подписку об уведомлении», которую обязан был дать всякий, кто рассчитывал получить место для временного жилья.

Эта жизненно важная бумага выглядела следующим образом:

У входа висел плакат с надписью «Добро пожаловать!», которым полиция приветствовала тех, кто обычно норовил от нее скрыться, а теперь сам явился искать ее покровительства. Нескончаемые беленые коридоры вели в спальный зал: узкое и неимоверно длинное помещение, в котором по-военному, в два ряда, строго напротив друг дружки выстроились кровати. Каждый бездомный получал тонкое бумазейное одеяло, правда, чистое и продезинфицированное, чтобы прикрыть голый железный каркас и проволочную сетку.

На кроватях сидели и лежали седобородые старики в лохмотьях, утомленные бродяги в тряпье, при каждом из которых был узел или узелок с нажитым добром. Женщины и мужчины помещались в отдельных помещениях.

Прием начинался с четырех часов пополудни и заканчивался в девять вечера. Каждый получал миску горячей похлебки. Иногда тем, кто явно падал с ног от истощения, даже давали добавку.

Каждое утро начиналось с осмотра больных. Больных было много. Чаще всего, как сразу понял Анатолий, жаловались на ноги: ведь бродяги весь свой век бродят по свету! Чуть ли не у половины находились венерические заболевания. В волосах посетителей приюта вольготно чувствовали себя вши, однако надзирателям редко удавалось заставить бродяг сдать одежду в прожарку. Ведь из-за дезинфекции их и без того ветхое тряпье приходило в полную негодность.

Теперь следовало заняться поисками работы, и как можно скорей.

Для начала Анатолий пошел туда, где раньше и он, и многие русские находили временную работу. Это было кафе «Фридрихсхоф» на Фридрихштрассе, служившее нелегальной кинобиржей. Режиссеры, операторы, мелкие кинодебютантки, статисты, готовые исполнить за деньги какую угодно роль, половину своей жизни проводили в кафе «Фридрихсхоф» с надеждой «завербоваться к Любичу» – так это называлось, что означало: получить приглашение в ту или иную кинокартину.

Анатолий устроился за столиком в «Фридрихсхофе» над чашкой кофе, изо всех сил стараясь придать хотя бы некую интересность и значительность лицу, которое уже утратило прежнюю красоту и свежесть.

Человек пятьдесят, сидевших поблизости, пытались проделать то же самое. Но время шло, Любич не появлялся, его ассистенты тоже не вбегали с криком, что срочно требуются японские гейши, римские легионеры, русские революционеры, турецкие наложницы, рейтары времен Столетней войны u. a.m. – и все явственней видно было, что здесь собрались не любимцы удачи, а люди сломленные, промерзшие, изголодавшиеся по хлебу и ролям в новых великих фильмах, они мешали официантам, потому что ничего не заказывали, а только сидели или торчали у них на пути.

Проведя во «Фридрихсхофе» два дня, Анатолий махнул рукой на карьеру кинозвезды и отправился искать счастья простого человека.

Это объявление Анатолий увидел на стене и долго стоял перед ним, читая его снова и снова. Буква «б.», стыдливо подразумевающая слово «бывший», своей безысходностью заставила его горло сжаться в спазме.

Интересно, эта группа офицеров прошла его путем бесплодных поисков работы, прежде чем бросить в море человеческого равнодушия эту записку с призывом о помощи? И где они успели побывать, где уже получили отказ? Утратили надежду или еще ждут благосклонности судьбы? Сам Анатолий часами бродил по центру Берлина, заглядывая во все магазины «старого Запада» – те, что были расположены вблизи Александерплатц, в лавки, на склады, в прачечные, даже обращаясь к торговцам с тележками.

Он начал на Бюловштрассе с лавки скобяных изделий, где вдобавок имелась и своя точильная мастерская. В эту лавку он когда-то отдавал точить ножницы по просьбе своей прежней квартирной хозяйки. Анатолий явился в своем уже окончательно потерявшем приличный вид пальто; мятую шляпу снял в дверях и почтительно замер в трех шагах от прилавка.

Блондинка-продавщица недоверчиво глянула на него из-за плеча солидного покупателя, пристально изучавшего пилку для ногтей. Она уже выдвинула ящичек кассы, очевидно намереваясь подать мелочи этому явно нищему посетителю, но тут из двери за прилавком вышел мужчина – вероятно, хозяин, в светло-серой жилетке и пенсне на черном шелковом шнурке. Седые волосы его были подстрижены ежиком, а черные усики напомажены так, что аромат разносился по всей мастерской, забивая даже запах машинного масла.

– Фройляйн, мне не надо денег, – поклонился барышне Анатолий и повернулся к хозяину: – Я безработный и хотел бы у вас трудиться.

Хозяин склонил голову набок, наморщил лоб и глянул на посетителя испытующе. Потом спросил:

– С металлом приходилось работать?

– Нет. Я медик по профессии, – признался Анатолий будто в чем-то постыдном.

– Медик! – изумился хозяин. – На что мне медик?! Если я во время работы обрежу палец, я сам его и перевяжу! – пошутил он и громко засмеялся.

Барышня тоже хохотнула. Анатолий с великим трудом выдавил улыбку.

Да, глупо получилось. Надо уходить.

– Клиентов обслуживать сможете? Принимать заказы, выписывать квитанции? – внезапно спросил хозяин, и Анатолий взбодрился:

– Могу!

– Думаете, у вас получится?

– У меня учтивые манеры, – сдержанно похвалился Анатолий.

– Ладно, Фрида, запиши его адрес, – велел хозяин. – Мы вам сообщим, если что-то появится.

– Скажите ваш адрес, – равнодушно буркнула Фрида, и Анатолий сказал:

– Hauptpostamt, до востребования.

Хозяин и Фрида взглянули на него испуганно. Возможно, им никогда не приходилось писать на Hauptpostamt.

Уходя, Анатолий изобразил неловкий поклон. Хозяин несколько раз задумчиво кивнул на прощанье.

Конечно, это было всего лишь вежливой отговоркой, но она вселила в Анатолия подобие бодрости. Впрочем, он не намеревался сидеть и ждать у моря погоды.

На Постдаменплатц в небольшой прачечной, лишь только Анатолий вошел, толстая хозяйка в белом переднике, шуршащем крахмалом, схватила его за рукав и повернула к двери, придирчиво осмотрев потом свою руку – не испачкалась ли.

В магазинчике «Перчатки» милая молодая женщина сочувственно оглядела Анатолия и сказала мягко: «К сожалению, места для вас нет». Видно было, что ей и впрямь жаль.

– Не нужен ли вам помощник? – спросил Анатолий у мужчины с ручной тачкой, который продавал апельсины напротив Потсдамского вокзала. Тот велел приходить к восьми, а там видно будет:

– Если старуха моя не придет, вы мне поможете.

И, заметив голодный взгляд Анатолия, дал ему, после долгих поисков и тщательного отбора, апельсин с пятнышком зеленой плесени.

Заведующий угольным складом в районе Северного вокзала, крепкий коротышка, долго осматривал Анатолия цепким взглядом снизу вверх. Потом потребовал показать ему бицепсы. Но чего не было, того не было!

– Не-е-е-а, – разочарованно протянул угольщик, однако, когда Анатолий был уже на пороге, хозяин вдруг окликнул его:

– А писать как следует умеете?

– Умею, – удивился Анатолий.

– Хотя нет, – отмахнулся угольщик. – Вы же русский, да? А мне надо, чтобы по-немецки умели писать.

– Я пишу по-немецки без ошибок, – сообщил Анатолий, однако угольщик недоверчиво ухмыльнулся (видимо, это казалось ему невозможным) и снова протянул:

– Не-е-е-а!

В продовольственной лавке близ Александерплатц Анатолию отказали в работе, но предложили просроченную ливерную колбасу и две черствые булочки. Возражать он не стал.