Воскресенье

— Просниссссссь…

Свистящий шепот ветерком пронесся по моей спаленке, холодной лапкой коснулся щеки, разбудил.

— Всссставай…

— Проклятьем заклейменный, — пробормотала я.

Полноценно выругаться было лень — ужасно хотелось спать, но Трошкина в белом шелковом пеньюаре реяла у моей кровати приставучим привидением.

Чутье подсказало мне, что пытаться выбить Аллочку за дверь подушкой не стоит — либо я спросонья промахнусь, либо получится шумно, а беспокоить семейство не в моих интересах. Мы, Кузнецовы, паталогически любопытны: мамуля, папуля и бабуля с готовностью пробудятся по тревоге, и тогда ночному отдыху придет полный капут.

— Чего тебе надобно, Алка? — поинтересовалась я неласковым тоном замученной плохо сформулированными запросами Золотой Рыбки.

— Вставай! Смеловский прислал фото Матвея Карякина!

— Сейчас поздняя ночь! — шокировалась я. — Макс с ума сошел?!

— Сейчас половина пятого, это уже не поздняя ночь, а ранее утро, — возразила Трошкина.

Я внесла поправки:

— Сейчас половина пятого! Вы с Максом с ума сошли?!

— Ой, перестань капризничать. — Алка плюхнулась на кровать — я едва успела поджать ноги. — Макс пишет, что родные пропавшего Матвея Карякина очень обеспокоены, это у них он разжился фотографиями.

— Макс и их разбудил?

Я было посочувствовала этим Карякиным, но Алка сообщила:

— Нет, во Владивостоке уже половина десятого.

— Искренне завидую жителям Владивостока, — язвительно проворчала я. — Может быть, ты тоже подождешь до половины десятого?

— Тебе разве не интересно увидеть фото долларового миллионера? — Трошкина зашла с другой стороны.

— Ладно, показывай.

Я зевнула, протерла глаза и села, заглядывая в планшет поверх тощего плечика подружки.

— Вот! — Алка открыла фото в приложении.

— Так себе, — постановила я, рассмотрев вихрастого долговязого парня в нелепом пиджаке с широкими плечами.

— Погоди, тут у нас еще не кондиционный миллионер, это Матвей на школьном выпускном. — Алка чиркнула пальчиком по экрану, меняя фото. — А это он в полевой экспедиции на третьем курсе геофака. А это его свадьба, смотри, какой веночек у невесты смешной, хотя это неважно, они уже развелись…

— А фотографии Матвея в пеленках или на горшке не нашлось? — спросила я желчно.

— Нет, Карякины не весь семейный альбом отсканировали, — хихикнула Трошкина и вывела на экран последний снимок.

— О! Это же наше казино! — Я узнала здание по примечательному сочетанию псевдомраморных колонн, стилистически чуждых им стеклянных стен и множества электрических гирлянд, густо оплетающих фасад на манер векового плюща.

— Свежая фоточка, Матвей сделал селфи для мамы накануне чемпионата, — кивнула Алка.

— Слушай, какая физиономия знакомая, — протянула я, созерцая круглое и сияющее, как намасленный блин, лицо упомянутого Матвея. — Где-то я его видела?

— Где? Ну-ка, вспоминай!

— Не помню.

— А с чем ассоциируется?

Я подумала:

— Почему-то с тобой…

— Быть того не может, я эту физиономию в первый раз вижу! Точно, у меня идеальная память на лица!

— Тогда с твоей работой в психоневрологическом диспансере…

— Нет, он не похож на тамошнего пациента, они такими круглощекими, румяными и улыбчивыми даже на выписке не бывают.

— Выписка, выписка. — Я потерла виски, пытаясь вспомнить. — Блин, да что же это было? Что-то такое из серии «и тебя вылечат, и меня вылечат»…

— Со смирительной рубашкой и санитарами?

— Точно! Вспомнила! — Я победно щелкнула пальцами. — Это же мой трискаидекафоб! Алка, ты не поверишь, но Матвей Карякин летел в Тбилиси одним рейсом со мной!

— Почему же не поверю, даты как раз сходятся. — Трошкина не изволила порадовать меня бурным восторгом. — А почему трискаидекафоб?

— Потому что он сидел в тринадцатом ряду и всю дорогу нервно возился и какие-то невнятные мантры бубнил!

— Логично. — Раздражающе невозмутимая Алка кивнула. — Если парень брал билет в последний момент, закономерно, что ему досталось место в тринадцатом ряду.

— Знаешь, ему еще и приветственные объятия санитаров достались, по-моему, — припомнила я. — Я видела, по прибытии его увели такие спокойные дюжие парни… Вот интересно, этот Карякин на радостях от выигрыша крышей поехал, в полете что-то такое вычудил, и экипаж вызвал группу встречающих со смирительной рубашечкой?

— Если бы он что-то вычудил, ты бы заметила, — сказала Алка, но интонация у нее была скорее вопросительная.

— Могла и не заметить. — Я пожала плечами. — Я вдумчиво снимала стресс от полета спа-процедурой с бабулиной щеткой — механически чесала волосы и тупила в иллюминатор. Нет, конечно, если бы он громко заорал у меня над ухом: «В самолете бомба! Немедленно меняем курс на Тель-Авив!» я бы обратила внимание…

— А если просто бормотал, как заведенный, трясся, хрустел пальцами, пускал слюни и подмигиванием в технике азбуки Морзе делал неприличные предложения стюардессам, то это запросто могло пройти мимо тебя, — понятливо кивнула подружка.

— Тем более что я вообще-то сидела к нему спиной, — добавила я, посчитав необходимым немного размыть складывающийся образ рассеянной с улицы Бассейной.

— Все ясно. — Трошкина встала. — Значит, имеет смысл начать поиск пропавшего Карякина с обзвона местных медучреждений. Благо, у меня и телефоны нужные уже все имеются, я их сохранила в память мобильного, когда звонила по поводу Зямы.

— Нельзя звонить из дома! — заволновалась я. — Мои непременно поинтересуются, кого мы ищем да откуда у нас телефоны тбилисских больниц и моргов! Слово за слово — и они вытянут из нас информацию об исчезновении Зямы!

— Правильно мыслишь, поэтому возвращаемся к тому, с чего мы начали!

И Алка снова настойчиво зашипела:

— Вссставай! Поднимайсссся!

— А ты одевайсссся! — Я не осталась в долгу. — Ты же не отправишься в поисковую экспедицию в шелковом пеньюаре? Иди к себе, собирайся, встретимся через десять минут на кухне.

Завтраком, как хотелось бы, назначенная встреча на кухне не ознаменовалась.

— Нельзя шуметь, — сказала Трошкина, перехватив мой алчущий взгляд, направленный на банку с кофе. — Ты же сама знаешь…

Конечно, я знала. Любые несанкционированные действия на кухне моментально привлекут внимание нашего теперь уже общего папы-кулинара! Достаточно звякнуть ложкой о чашку или хлопнуть дверцей холодильника — и папуля явится выяснять, что это происходит на территории, которую он считает своей.

— Ладно, найдем, где позавтракать, — вздохнула я, отказавшись от соблазнительной мысли взбодриться большой чашкой кофе с бутербродиком. — Все, уходим!

— Подожди, — неожиданно замялась Алка. — А как же Зяма? Вдруг он придет, когда никого не будет дома…

— И что? Зяме не привыкать, судя по его поступкам, у него и так не все дома! — отбрила я. — Если что, посидит во садочке на качельке, чай, не зима на дворе, не замерзнет.

— Ну, пойдем, — согласилась Алка.

— Нет, подожди. — Теперь уже я ее остановила. — А что делать с медом? Вдруг за ним снова придут, а дома никого не будет?

— Вариант «посидеть, подождать на качельке» не подойдет? Тогда надо что-то такое придумать, чтобы осуществить передачу меда бесконтактно. — Трошкина закусила губу и наморщила лоб — задумалась.

— По почте его послать? Да нет, мы адреса не знаем…

— Я знаю!

— Адрес?!

— Нет, я знаю, что делать! — Алка победно улыбнулась. — Давай отнесем корзину с банкой на вокзал и оставим ее в камере хранения, а код от ячейки сообщим Заразе, и пусть ее друзья забирают гостинец в удобное им время, не беспокоя при этом нас!

— Это отличная мысль! — согласилась я, и мы с подружкой стукнулись кулачками.

Трошкина на цыпочках сбегала в гостиную и вернулась не с корзиной, как ожидалось, а с альтернативным решением:

— Плетенку оставим, бабушка перед сном в нее свою одежду сложила, неловко копаться в чужих вещах! Возьмем только банку, она должна поместиться в твою сумку.

— А я должна надорваться, таская на плече сумку с банкой? — ворчливым шепотом задала я риторический вопрос, закономерно оставшийся без ответа.

Ладно, плечи у меня и ручки у моей сумки достаточно крепкие, а объем торбы позволяет уместить в ней хоть две такие банки.

— Кстати! — Я вспомнила, что действительно была вторая банка, судьбой которой я не поинтересовалась. — А та первая посылочка со сладеньким, которую вы с Зямой везли, куда подевалась?

— Ее у нас благополучно забрали прямо в аэропорту.

— А кто забрал?

— А я помню? Какой-то совершенно незапоминающийся товарищ. — Алка сунулась лицом в зеркало, впотьмах ничего интересного в нем не рассмотрела и вздохнула. — Пойдем, какие есть — в натуральном виде. Тоже незапоминающиеся и неприглядные…

— У меня на дне сумки, под медом, есть компакт-пудра, тушь, набор теней и помада. — Я поправила на плече увесистую торбу. — Вытащим банку — сочиним себе сколь угодно яркий макияж. Всё, уходим, пока наши аксакалы не пробудились!

Мы вышли в раннее тбилисское утро — жемчужно-серое, нежное, теплое, как войлок на шелке.

— Очень рано, — поглядев на причудливые темные кляксы старых платанов, сказала Трошкина. — Боюсь, метро еще не работает, придется ждать.

— А не надо было подниматься до зари! — ответила я без толики сочувствия. — Тем более не надо было в такую рань будить других! Я бы с удовольствием поспала еще пару-тройку часов!

— И попала бы в загребущие лапы Генриха, который рвался появиться утром и весь день водить тебя по тбилисским достопримечательностям, — напомнила Алка. — Ты, конечно, умеешь отваживать назойливых поклонников, но этот Генрих не выглядит человеком, которого легко послать за подснежниками, с ним пришлось бы повозиться. Оно тебе надо? А так — очень удачно получилось: не виноватая ты, он сам пришел слишком поздно!

— Если этот Генрих такой настойчивый, как ты думаешь, он учтет свою ошибку и завтра придет на рассвете! — вздохнула я.

— Тем более привыкай к ранним подъемам, — хихикнула подружка. — Переквалифицируйся, так сказать, из сов в жаворонки! Бери пример с трудового грузинского народа!

В самом деле, если во дворе было тихо и пусто, как на сельском погосте, то за толстыми стенами и бастионами нашего дома-крепости утро уже бурлило, как фасолевый суп: автомобили выскакивали из-за одного угла и скрывались за другим, не делая пауз для того, чтобы пропустить пешеходов. А светофоры на нашем с Алкой жизненном пути встречались огорчительно редко, поэтому пятьсот метров до станции подземки мы преодолевали добрых двадцать минут и пришли вовремя, как раз к открытию метро.

Получасом позже мы уже сидели за столиком вокзальной кафешки, ожидая, пока зевающая буфетчица сварит нам кофе. Банку с медом мы запихнули в ячейку камеры хранения, и теперь Алка, добыв из-под спуда мои принадлежности для рисования на лице, по мере сил и таланта наводила красоту. Я тем временем карандашом для глаз записывала на салфетке код ячейки.

— Что ты там черкаешь так долго, — поинтересовалась подружка, гуталиня ресницы. — Как будто не четыре цифры записываешь, а число Пи.

— В числе Пи вроде всего три цифры — три, запятая, четырнадцать, — блеснула я остаточными знаниями школьного курса математики.

— Ты что?! — Алка так взмахнула рукой, что проехалась щеточкой для ресниц по лбу. — Совсем темная?! В числе Пи бесконечное количество цифр! Самое точное на данный момент вычисление, сделанное одним французским программистом, включает 2,7 триллиона знаков после запятой, и это еще не предел!

— Ты себе штрихкод над бровью нарисовала, зубрилка, — язвительно заметила я. — Какая мне разница, сколько знаков в числе Пи? Меня больше заботит, как зашифровать код ячейки с медом.

— А зачем его зашифровывать? — простодушная Трошкина озадаченно моргнула.

— Ты что, совсем темная? — с удовольствием процитировала я ее же. — Это же секретная информация, которая не должна попасть в чужие руки. Лично я всегда зашифровываю ПИН-коды своих банковских карточек. Вот, смотри…

Я открыла кошелек и выбрала из него бумажные клочки с обрывками записей.

— Пятое января Тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года, — прочитала Алка. — Что за памятная дата?

— В этот день в первом номере журнала «Техника — молодежи» за тысяча девятьсот пятьдесят седьмой год началась публикация романа Ивана Ефремова «Туманность Андромеды».

— Ого! — Подружка взглянула на меня с уважением.

— Не восхищайся, — отмахнулась я. — Это я так зашифровала ПИН-код моей карты Сбербанка: 5157. Если вдруг у меня украдут кошелек или он будет случайно потерян и найден кем-то непорядочным, злоумышленник ни за что не догадается, что на этой бумажке записан именно код карты.

— А вот тут начертано «В 35 лет — 52 кг!». — Трошкина рассмотрела второй клочок. — Это что?

— Тоже ПИН-код карты, только другого банка: 3552. Я решила не повторяться и поменять систему, чтобы ее нельзя было разгадать.

— Прости, что спрашиваю, а разве ты не можешь просто запомнить нужные цифры?

— Запомнить цифры?! — ужаснулась я. — Как? В них же нет смысла!

— А в этом, по-твоему, смысл есть? — Алка постучала пальчиком по салфетке и выразительно прочитала: — «Код банка»! Хм-м-м?

— Смотри внимательно, это написано через запятую и означает «код от ячейки с банкой», лично мне все понятно, — досадливо пояснила я. — Но если кто-то другой увидит эту бумажку, то ни за что не догадается, что речь идет о камере хранения на вокзале.

— Ладно, а цифры где? Тут ниже написано только слово «скальп», и это производит несколько пугающее впечатление.

— Следи за логикой: скальп — это волосы, я их крашу одной и той же краской, производители которой обозначают на коробочке нужный мне тон «светло-светло русый пепельный» цифрами 10.1. Догадайся, каков код ячейки?

— Сто один?

— Правильно! Но никто чужой этого не сообразит.

— Тем более что сейчас твои волосы вовсе не пепельно-русые, — кивнула Алка.

— Вот обязательно тебе напоминать мне о неприятном?

— Ладно, прости, я не хотела задеть твои нежные чувства. Мне просто непонятно, к чему такая секретность, — пожала плечами подружка. — Если бедные любители меда получат информацию в виде ребуса, боюсь, счастливого обретения злосчастной банки так никогда и не случится.

— Это я не для них шифрую, а для себя, — объяснила я. — Больше по привычке, чем по необходимости. Гимнастика ума и все такое. А Заразе мы прямым текстом сообщим, что ее мед помещен в камеру хранения на вокзале, код ячейки 101, абонирована она на неделю.

— Я напишу ей сообщение, — согласилась Трошкина. — Но позже: негоже будить больного человека эсэмэской в шесть утра. Прямо сейчас предлагаю приступить к поискам Матвея Карякина и начать обзванивать медицинские учреждения: там на телефонах сидят дежурные, и для них нормально отвечать на звонки в любое время суток.

— А ты сумеешь объясниться с ними без знания грузинского?

— Сумела же я это сделать в прошлый раз, когда звонила по поводу Зямы! На горячих линиях местных больниц, в отличие от полицейских участков, сидят люди со знанием иностранных языков.

— Тогда звони. — Я одобрила Алкин план и пошла забирать наш кофе и выбирать к нему вкусняшки.

Процесс несколько затянулся, потому что у буфетчицы как раз поспела выпечка в ассортименте, и я зависла над рядом курящихся ароматным паром пирогов, не в силах определиться, чего мне хочется больше.

Буфетчица, в отличие от медиков, не знающая ни русского, ни английского, не сильно мне помогала, поскольку при всем желании не могла просветить меня относительно начинки. Мы только по поводу мясного пирога достигли взаимопонимания: я приставила пальцы рожками ко лбу и вопросительно помычала, а буфетчица помотала головой, скрутила из пальцев рожки бубликами и отрицательно поблеяла. Для выяснения секрета начинок растительного происхождения эта тактика не годилась. Указывая на пироги, буфетчица напевно произносила красивые грузинские слова, но мне они ни о чем не говорили. Наконец я услышала «лобиани» и вспомнила, что это блюдо мне уже знакомо, спасибо папуле, нашему кулинарному просветителю международного масштаба.

— Дайте два, — попросила я буфетчицу, для понятности растопырив пальцы победной буквой «V», и с сурдопереводом дело пошло на лад.

Когда я с подносом вернулась за столик, Трошкина отложила мобильник, потянула носиком и простонала:

— Ум-м-м-м!

— Ум, честь и совесть нашей эпохи — это все я, да! — согласилась я, жестом приглашая подружку к завтраку.

— Фу фефя фе фофофи, — невнятно молвила она, вонзив зубы в пирог.

— А где сурдоперевод?

Алка сглотнула:

— У меня две новости.

— Хорошая и плохая? Начни с первой. — Мне не хотелось портить удовольствие от вкусной еды чем-то огорчительным.

— Хорошая новость — в городской больнице действительно есть один пациент, внешность которого подходит под описание: высокий, светловолосый, голубоглазый, курносый, с круглым лицом. Внешность для здешних широт нетипичная, в больнице парень третий день, сроки сходятся, так что весьма вероятно, мы нашли нашего пропавшего миллионера.

— А плохая новость?

— У него амнезия.

Это нужно было осмыслить.

В тишине мы доели лобиани, допили кофе, а потом я запустила пробный шар:

— Трошкина, ты только представь, миллионер с амнезией…

— Даже не думай! — встрепенулась Алка.

— Я еще ничего не предложила! — обиделась я.

— Ты можешь ничего не предлагать, я и так знаю, о чем ты подумала. — Трошкина энергично помотала головой. — Нет, нет, мы не будем внушать беспамятному миллионеру, что мы его любимые близкие родственники, с которыми он должен поделиться выигрышем!

— Ты это поняла, потому что сама подумала о том же!

— Да, я подумала. — Алка не стала отпираться. — Но сразу же отказалась от этой недостойной мысли.

— Может, зря отказалась? Представь: бедный, несчастный…

— Какой бедный? Он долларовый миллионер!

— Вот именно! Несчастный долларовый миллионер сидит в иностранной больнице, знать не зная, кто он и откуда, а мы сейчас придем и спасем его! Это очень доброе дело, а добрые дела должны соответственно вознаграждаться!

— Вознаграждение мы получим от Смеловского, — уперлась Алка.

— От Смеловского мы получим за другое, — напомнила я, но не стала спорить с хорошей девочкой.

Трошкина у нас личность сложная и поворачивается к окружающим разными гранями. В приступе доброты и гуманизма она посрамит Махатму Ганди, Робин Гуда и доктора Айболита, вместе взятых! Я лучше подожду, пока в подружке пробудится практичная фермерша или бедная сиротка — эти знают цену деньгам и не откажутся чуток поправить свое материальное положение.

Покончив с завтраком, мы развернули на столе бесплатную туристическую карту Тбилиси и разобрались с маршрутом следования до нужной больницы. Пять остановок на метро, три на автобусе и четыре квартала пешком — ничего сложного.

Казалось бы…

* * *

— Разбаловался ты!

Майор Кулебякин погрозил своему верному псу Барклаю ложкой, которой вывернул в миску щедрый шмат собачьих консервов.

Слипшиеся бугристые кусочки, сочащиеся мутной бурой жижей, выглядели неаппетитно. Барклай отворачивал морду от миски, заодно уводя взгляд от столкновения с суровым взором хозяина.

— Куда смотришь, морда? Ешь, я сказал! — повысил голос Денис.

— Гау! — в сторону, но с отчетливой ноткой гражданского несогласия бухнул Барклай.

— Сам такой, — ответил Кулебякин и неуверенно лизнул испачканную бурым ложку. — Фу-у-у!

Пес фыркнул.

— Разбаловались мы с тобой. — Майор бросил ложку в раковину и уже не в первый раз за утро искательно заглянул в холодильник.

Початая бутылка скисшего молока и сырная корочка его не вдохновили, а ничего другого на полочках не было.

Внутренний мир морозилки и вовсе украшали непорочные сугробы.

Бассет, жарко подышав в холодильный агрегат на уровне колена хозяина, осознал безрадостную реальность, сокрушенно вздохнул и потрусил в угол — к миске.

Полицейский майор и его четвероногий друг не были капризными неженками, не приспособленными к жизни в условиях отсутствия домашней хозяйки. Они и сами неплохо справлялись с вопросами обеспечения продовольственной безопасности своей маленькой ячейки общества, пока не тяготели к единению с семьей Кузнецовых. А потом как-то само собой получилось, что суперответственный и гиперзаботливый Борис Акимович простер длань с поварешкой и над Денисом с Барклаем, распространив свои обязанности провиантмейстера и шеф-повара и на них тоже. Не было необходимости покупать продукты и готовить еду, когда она непрерывным потоком щедрыми порциями поступала с фабрики-кухни этажом ниже!

И вот теперь в отсутствие Кузнецовых разбаловавшиеся Кулебякины откровенно страдали. Денис, оголодавший и по любви, и по борщу, ощущал себя младенцем, безжалостно отлученным от груди. Что до Барклая, то запас собачьих консервов позволял отсрочить его смерть от недоедания, однако наслаждаться такой трапезой не давал не изгладившийся из памяти вкус домашних котлет и сочных мясных обрезков.

— Вот и молодец, хороший мальчик, ешь, ешь, — виновато пробормотал майор, одобрительно похлопав бассета по широкой и теплой, как деревянная скамейка в летнем парке, коричневой спине.

Барклай прервал унылое чавканье, чтобы фыркнуть.

— А я на работу сгоняю, сдам отчет, заодно и позавтракаю, — решил Денис.

В краевом ГУВД буфет по умолчанию причислялся к оперативным службам и работал с утра до вечера без праздников и выходных.

Получасом позже майор Кулебякин, кивнув дежурному охраннику у вертушки, целеустремленной поступью человека, следующего по важной служебной надобности и никак иначе, прошагал по гулкому пустому коридору, толкнул дверь буфета и нарочито безразлично поинтересовался у невидимки, бренчащей посудой за закрытым окошком раздачи:

— Девочки, привет, есть что поесть?

— Омлет, сосиски и оладьи оперативники уже смели, осталось немного овсянки, — глубоким грудным голосом оперной дивы с готовностью откликнулась невидимая «девочка». — Но через полчасика пирожки будут. С вишней!

— Овсянка сейчас или пирожки с вишней через полчаса? — спросил Денис у розовой хрюшки, с большой любовью и знанием деталей нарисованной на плакате с надписью «Не убрал объедки я, потому что я — свинья!».

И сам же себе ответил:

— Дождусь пирожков.

Он прикрыл дверь буфета, свернул из коридора на лестницу и, едва занеся ногу над первой ступенькой, замер и принюхался.

Из полуподвального этажа слабо веяло неуставным кондитерским ароматом.

Это было чудесно и странно.

То есть в том, что из цоколя, где помещалась криминалистическая лаборатория, тянуло сквозняком, ничего удивительного не было. Вытяжка в лаборатории хронически не справлялась с запахами, сопутствующими разным рабочим процессам. Принудительная вентиляция помещения традиционно осуществлялась путем распахивания окон и входной двери, так что запахи из лаборатории беспрепятственно возносились по лестничной шахте из полуподвала до самого верхнего этажа здания, где помещалось руководство ГУВД. Вообще-то именно из-за этих самых запахов боковой вход на этаж руководства давно уже наглухо задраили, а в тупике тамбура встык установили кадки с апельсиновыми деревцами и елочками, призванными озонировать помещение.

Никому не нравилось обонять ароматы, сопровождающие праведные труды криминалистов. И то сказать, самый аппетитный из них получался при вываривании в кипящем масле пальцев, состояние кожных покровов которых не позволяло снять отпечатки без специальной термической обработки. В Управлении даже была такая недобрая традиция — при появлении типичного запаха посылать наивных практикантов «вниз за шашлыком», дабы проверить крепость нервной системы молодняка созерцанием аккуратно развешенных на веревке жареных пальцев. Другие ароматы из полуподвального этажа были еще хуже. Но на этот раз…

На памяти майора Кулебякина, с полным правом причисляющего себя к аксакалам Управления, из криминалистической лаборатории никогда еще не пахло лимонной цедрой и ванилью!

Майор Кулебякин развернулся на месте и тихо-тихо, чтобы не спугнуть непонятное волшебство, зашагал вниз.

У криминалистов было тихо. За привычно распахнутой дверью не маячили сотрудники, не гудели компьютеры, не журчали реактивы, не звякало лабораторное стекло.

— Кто, кто в теремочке живет? — позвал Кулебякин, заглянув в помещение.

— Дежурный — лейтенант Морозов! — после короткой паузы браво откликнулся приятный баритон, тут же превратившийся в надсадный кашель и хрипы.

— Что ты там жрешь и давишься, Морозов? — с пристрастием поинтересовался мудрый, опытный и голодный майор, без промедления следуя на звук и запах.

Морозов торопливо жрал и давился чем-то вкусным. При появлении старшего по званию он сделал тщетную попытку замаскировать неурочную трапезу под бурную трудовую деятельность, но набитые щеки и затрудненная дикция его безжалостно выдали.

— Вот, — мучительно сглотнув, сказал лейтенант и жестом жулика-наперсточника развел в стороны ладони, прикрывавшие аккуратно разложенные на листе бумаги сырники.

— Это тебе любящая мама второй завтрак с собой собрала? — беззлобно поинтересовался майор Кулебякин, бесцеремонно сцапав крайний в ряду румяный кружочек.

— Ну… Э… Вообще-то это был материал для исследования, — признался лейтенант и, оценив траекторию, по которой двинулась жадная майорская рука, тоже схватил сырник, пока осталось что хватать.

— В смысле? — Кулебякин, проглотивший первый образец не жуя, деликатно откусил от второго и с интересом исследовал срез. — И что же мы ищем в сырниках? Напильник? Веревочную лестницу? Записку с планом замка Иф?

— Это только Козлик знает, — хихикнул лейтенант. — То есть виноват, в курсе дела один капитан Козлов!

— Что, уже и дело есть? — удивился Денис, неприязненно хмыкнув.

Капитана Козлова по прозвищу Козлик он знал как облупленного, то есть ощипанного. Козлик без устали искал возможность подставить грудь под медаль.

— Ну, судя по твоим замасленным щекам, в деле об убийстве путем отравления эти сырники не фигурируют, — проницательно заметил майор и с аппетитом съел еще один образец.

— Никакого яда, никаких вкраплений или вложений внутри, если не считать лимонную цедру, хотя вы все же ешьте аккуратно: я все потыкал вилкой, но бриллианты бывают и мелкие, — хихикнул лейтенант Морозов.

— А ожидались бриллианты? — Майор Кулебякин тщательно перетер зубами творожную массу во рту.

— Да хрен его знает, что там ожидалось!

Денис кивнул. По умолчанию было ясно, что в контексте сказанного слово «хрен» синонимично фамилии «Козлов» и словосочетанию «мастер дебильных заданий».

— Но я честно проверил все, что мог, — сказал Морозов, великодушно придвигая к майору последний образец. — Подозрительнее всего, конечно, был толстый слой белого порошка поверх сырников, но это оказалась всего лишь сахарная пудра с незначительным добавлением ванилина.

И тут Кулебякин подумал, что вкус, запах и сочетание ингредиентов напоминают ему что-то до сладкой боли знакомое…

— Лимонная цедра и сахарная пудра с ванилином? — пробормотал он.

И, повертев последний сырник перед глазами, рассмотрел его так внимательно, словно ожидал обнаружить на изделии авторское клеймо мастера-кулинара.

Ну, конечно!

— А откуда сырники-то? Ты знаешь? Или знает только хрен? — усилием воли умеряя волнение, поинтересовался майор у лейтенанта.

— Как не знать, знаю, сам встречал эту посылку, — отозвался Морозов. — Козлик, чтоб его, среди ночи подорвал меня, послал в аэропорт. Из Грузии сырники, прямиком из Тбилиси!

В голове у Кулебякина звонко щелкнуло: история с географией сложилась.

Сырники, фигурирующие в каком-то мутном деле, были приготовлены по фирменному рецепту Бориса Акимовича Кузнецова и прилетели из Тбилиси…

— Они опять во что-то вляпались, — досадливо пробормотал смышленый майор.

— Сырники-то? Нет, никакого соуса к ним не было, — по-своему понял сказанное лейтенант Морозов.

— Не нравится мне это, — буркнул Кулебякин.

— Я тоже больше со сметаной и вареньем люблю, — согласился Морозов.

— Увидишь Козлика — скажи, чтобы мне позвонил, — построжавшим голосом распорядился майор и покинул лабораторию.

Случайный завтрак не пошел ему на пользу: съеденные сырники как будто не в желудок упали, а тяжким грузом легли на сердце.

* * *

— А где же наши девушки? — нахмурился Борис Акимович Кузнецов, не досчитавшись за столом двух едоков.

Он приготовил на завтрак фирменный воздушный омлет, который следовало съесть горячим, пока пышная пористая масса не осела, превратившись в подобие резиновой губки.

Неявка к завтраку двух едоков из пяти обрекала на выброс приличную порцию фирменного блюда. При мысли об этом сердце кулинара обливалось кровью, как мясная тефтеля — томатным соусом.

— Сбежали девки, — довольным голосом сказала бабуля и коварно улыбнулась. — И правильно сделали! Чего им с нами, старыми кошелками, валандаться?

— Я не старая кошелка! — в унисон запротестовали Борис Акимович и его супруга.

— С кошелками и кошельками, — повторила ехидная бабуля и подняла руку: — Цыц!

— Тебе добавки? — неправильно понял жест кормилец семьи.

— Тихо! — гаркнула старушка.

И стало тихо: командный голос в семье всегда уважали.

— За дверью кто-то есть, — сказала бабуля.

— Я ничего не слышу, — пожала плечами Бася Кузнецова.

— Это потому, что ты лопаешь так, что у тебя трещит за ушами, — язвительно заметила бабуля.

— Спасибо, дорогая, — признательно улыбнулся супруге польщенный кулинар.

— Цыц, я сказала! — Старушка сделала из ладони лодочку и причалила ее к уху: — Ну, точно, кто-то скребется!

— Это странно, ведь есть звонок! — удивился Борис Акимович, вставая из-за стола и направляясь в прихожую.

И уже оттуда доложил обстановку:

— Звонок есть, но он слишком высоко!

— К нам пришел хоббит? — обнадежилась писательница, отодвигая стул.

— В Грузии нет никаких хоббитов, тут совсем другая мифология, — возразила ей бабуля и тоже встала.

— Это мальчик, — обернувшись к милым дамам, сообщил Борис Акимович.

— Опять батончик? А коробку он принес? — Возрастная любительница красивых теплых шалей, не жалея артритных суставов, локтями пробилась в первый ряд. — Здравствуйте, молодой человек! С чем вы к нам пожаловали на этот раз?

— Мама, это какой-то другой мальчик, — отметила наблюдательная писательница. — Совсем маленький, даже до кнопки звонка не дотянулся!

— Метр с кепкой, — добродушно хохотнул глава семьи.

Кепка на мальчике действительно была — точнее, бейсболка с длинным твердым козырьком, из-за которого в сумраке, вечно царящем в подъезде, нельзя было разглядеть лицо гостя. Кроме кепки, на пареньке были слишком свободные для него спортивные штаны и мешковатая толстовка с надписью «Oxford University», а на ногах — красные (в тон бейсболке) кеды. Ноги в кедах нервно переминались на придверном коврике.

— Здравствуй, здравствуй, Красная Шапочка! — Старушка Кузнецова узурпировала роль сказочной бабушки. — Ты с чем пришла, что нам принесла?

— Мама, не смущай ребенка, он и так ни слова сказать не может, — одернул разыгравшуюся старушку Борис Акимович.

— Это потому, что он не знает русского языка! — догадалась писательница, развернув записку, которую дал ей мальчик.

— И не он один, — неодобрительно заметила бывшая учительница, потыкав узловатым пальцем в грубую ошибку. — «Пришел» пишется через «е», а не через «о»!

— Я пришел за корзиной из Екатеринодара, отдайте ее мне! — с листа прочитала писательница. — Мама, где корзина?

— Ах, боже мой, да в комнате она, не съела же я ее! — рассердилась старушка, недовольная необходимостью вернуть чужую вещь, с которой она успела сродниться. — Сейчас принесу!

— Я сам! — Борис Акимович сходил в гостиную и вернулся, помахивая плетенкой. — Вот, малыш, держи свою корзину!

— Мне кажется, автор записки ошибся не только в написании слова «пришел», он еще неправильно сформулировал основную мысль послания, — проницательно предположила писательница, наблюдая, как бессловесный мальчик яростно трясет плетенку, перевернув ее вверх дном. — Ребенка прислали забрать корзину со всем содержимым!

— Тебе банка нужна? Банка, да? — Борис Акимович руками нарисовал в воздухе гигантскую грушу.

Мальчик кивнул.

— А мы не знаем, где банка! — переглянувшись, признались аксакалы Кузнецовы.

— Дюша с Аллой должны знать, — сказал расстроенному мальчику глава семьи. — Приходи вечером, часиков в десять!

Он потыкал пальцем правой руки в запястье левой, наглядно изображая часики, а потом растопырил в воздухе обе пятерни:

— В десять, ты понял?

Пацан уныло кивнул и, понурившись, пошел во двор.

— Надо было ребенка хоть завтраком накормить, у нас как раз омлет остался, — запоздало спохватился Борис Акимович.

Он выглянул в окно, собираясь окликнуть мальчика, но тот уже бежал со двора, по широкой дуге огибая выдвинувшегося из проходной мужчину.

Тот и в самом деле выглядел несколько пугающе — целеустремленный, рослый, рыжий, с улыбкой во все зубы, как у Веселого Роджера на пиратском флаге.

— Гражданин, что же вы ребенка напугали, — укорил его Борис Акимович из окошка.

— Какого ребенка? — притормозил гражданин. — Вашего?

Он повертел головой.

— Нашего ребенка, что одного, что второго, напугать проблематично! — с готовностью нарисовавшись рядом с супругом, вступила в беседу писательница ужастиков.

— Хотя ты продолжаешь пытаться, — съязвила бабуля, высунув нос между прутьями решетки, закрывающей окно в гостиной.

— Я ничего не понял, — честно признался рыжий гражданин, продолжая поступательное движение к подъезду.

Через несколько секунд запел звонок. Борис Акимович открыл дверь.

— Ой, это вы? Здрасьте… А Инна тут живет? — заискивающе спросил дюжий рыжий.

* * *

В общем, мы заблудились. Решили срезать угол через парк, там увидели хорошенькую беседку, побежали фотографироваться, потом Алка углядела миленькие цветочки, побежали и к ним тоже, по расщелине спустились к прелестному ручейку с очаровательным водопадиком, поплутали по руслу и вылезли незнамо где.

— Интересные в Тбилиси парки, — без одобрения заметила Трошкина, вынимая из прически листики, придающие ей большое сходство с индейцем на тропе войны. — Начинаются как культурная территория, а превращаются в какой-то дикий лес. Ау-у-у-у!

— Не ори. — Я зябко поежилась: в тенистом диком лесу поутру было прохладно. — А то как выйдет к нам на шум витязь в тигровой шкуре, мама говорила, он страшный.

— Маму надо слушаться, — согласилась подружка и, подобрав юбку, полезла вверх по косогору.

Где-то через полчаса мы вышли к станции канатной дороги.

— Ух, ты! Цивилизация! — обрадовалась я. — Покатаемся?

— Куда ж мы денемся, — согласилась Алка. — Пешком я по лесу уже набродилась. Пусть так витязь в тигровой шкуре гуляет, у него чувяки мягкие, а у меня каблуки.

Мы купили билеты, запрыгнули в кабинку и уже в ней сориентировались по благословенной туристической карте, спасибо, на нее была нанесена и линия канатной дороги. До нужной нам горбольницы оказалось совсем недалеко — пять кварталов по району, незатейливо и гуманно по отношению к утомленным приезжим застроенному понятным квадратно-гнездовым способом. Если не срезать углы — не заблудишься.

Больницу мы опознали без труда: типовое здание окружал унылый скверик с лавочками, густо усаженными гражданами с палочками и костылями. С такой подсказкой я, как филолог, с легкостью расшифровала вязь неведомых грузинских значков на вывеске:

— Очевидно, это ортопедическое отделение. А нам какое нужно?

— А нам нужна регистратура.

Алка уверенно поволокла меня к двери, которая не успевала закрываться — так много было желающих попасть в помещение.

Уважает грузинский народ медицину.

Решительно протолкавшись к стеклянной будочке, подружка пообщалась с усатой тетушкой, которая с неутомимостью и доброжелательностью робота отвечала на бесконечные телефонные звонки.

— Нам во флигилек, — сообщила Алка, выбравшись из толпы.

— А что у нас во флигильке? — насторожилась я. — Трошкина, в уединенно стоящих зданиях размещают такие отделения и службы, от которых добрым людям желательно держаться подальше!

— Это какие же, к примеру?

Подружка решительно взяла курс на дальний угол двора.

— Морг, например! Или карантинный бокс! Или вообще, не приведи боже, кожвендиспансер! Ты куда меня тащишь?!

— Успокойся, куда надо я тебя тащу — в неврологическое отделение.

— В каком это смысле — куда надо, что за гнусный намек? — Я злокозненно затормозила.

— Кузнецова! — Алка тоже остановилась и покрутила пальцем у виска.

Уж если это был не намек, так я прям и не знаю…

— Я вовсе не намекаю, что мы с тобой ненормальные! — Правильно оценив выражение моего лица, подружка поспешила развеять естественные подозрения. — Чего там намекать, это давно установленный факт, который уж не настолько меня тревожит, чтобы добровольно сдаваться в психушку во цвете лет. Может, ближе к пенсии…

— Тогда зачем мы сейчас туда идем?

— Да не в психушку мы идем, а всего лишь в неврологию! И не за чем, а за кем! Там под кодовым именем Иван Иванов, присвоенным ему за ярко выраженную славянскую наружность, временно помещается наш миллионер Карякин. И не паникуй ты так явно, неврологическое отделение — это не психбольница, тут буйных нет, только малость странные.

Но Иван Иванов, он же Матвей Карякин, выведенный к нам доброй нянечкой, малость странным не выглядел. Выглядел он как раз таки экс-буйным, потому что демонстрировал довольно свежую коллекцию синяков и ссадин, явно добытую в неравном бою.

— По-моему, на первичной сортировке пациентов произошла ошибка, парнишке лучше бы в травматологию, — заметила я.

— Там он уже был и получил необходимую медицинскую помощь, — объяснила Алка. — Потом выяснилось, что основная беда с головой у бедняги вовсе не по части травматологов и хирургов, и его перевели в неврологию. Добрый день, Матвей!

Пациент, которого опытная нянечка ловко застопорила напротив нас, завертел головой.

— Убогий не помнит, что Матвей — это он, — шепотом сочувственно прокомментировала Трошкина. — Вот беда-то…

— Я Инна, это Алла, а ты Матвей! — сообщила я убогому, спеша поправить беду.

— А вы, бабушка, идите, спасибо вам, мы тут пока сами справимся. — Алка с улыбкой и поклоном спровадила нянечку.

— Я — Матвей? Вы меня знаете? — Беспамятный миллионер с надеждой воззрился на меня.

Я чуть не расплакалась. Миллионеры — они такие милые!

— Присядем, — предложила Трошкина и тактически грамотно увлекла нас к уединенной лавочке в тылу флигелька.

— Да уж, вам лучше присесть. — Я дождалась, пока Матвей опустится на лавочку и приступила к порционной выдаче информации. — Вас зовут Матвей Карякин, вам тридцать лет, по профессии вы геолог…

— Геолог глобус пропил? — пробормотал Матвей Карякин и потер неоднократно ушибленную голову.

— Видишь, он не все забыл, культурные маркеры целы, — довольным голосом доброго психиатра прокомментировала Трошкина.

— Вы живете в Екатеринбурге, а ваши папа и мама — во Владивостоке, — продолжила я ликбез.

— В Екатеринбурге? — Карякин огляделся, зацепился взглядом за зреющую хурму на ветке и задумался.

— Да, но прямо сейчас вы в Тбилиси, — объяснила я.

— В Грузии?

— Да. Помните, как сюда попали?

— Нет.

— Я вам скажу — на самолете из Екатеринодара. А туда как попали, помните?

— Нет.

— Я скажу — на такси из казино. А там что было, помните?

— Нет!

— А я и это вам скажу. Вы там…

Договорить я не успела — Карякин закатил глаза и обмяк. Трошкина едва успела плюхнуться на лавочку рядом с ним и принять обморочного парня в свои объятия.

Что за миллионеры пошли — нежные, как тургеневские барышни!

— Просто ужас, какая ты неделикатная, — упрекнула меня подружка, пытаясь привести нежного миллионера в сознание осторожным встряхиванием, каким и гоголь-моголь не собьешь. — Зачем так много информации сразу выдаешь? Бедняга аж захлебнулся!

— Погоди, не буди болезного, — попросила я, присаживаясь рядом. — Давай сначала посовещаемся и решим, что с ним делать дальше.

— А какие варианты? — зафиксировав предмет беседы, как позирующая живописцу мадонна — своего на редкость дюжего младенца (в самом выгодном ракурсе, бледным личиком анфас), спросила Алка.

— Ну, во-первых, мы можем вернуть пациента в отделение и позвонить Смеловскому, а он оповестит папу и маму Карякиных, и они безотлагательно прилетят за сыном из города-героя Владивостока на крыльях родительской любви, то есть ближайшим авиарейсом через столицу нашей родины. Где-то уже послезавтра, я думаю.

— Это кажется мне вполне разумным, — кивнула Трошкина. — Пожалуй, так и сделаем.

— Но есть ведь во-вторых! — нажала я. — Мы можем позвонить Смеловскому, оповестить Карякиных, но не возвращать миллионера в отделение!

— Зачем? Ах, поняла, ключевые слова — не возвращать миллионера? — Алка пытливо прищурилась. — Надеешься пробудить в нем память и спровоцировать приступ материальной благодарности?

— А вдруг! — Я пожала плечами. — В любом случае, согласись, у нас дома ему будет гораздо лучше, чем в психушке.

— Сказала бы, что не вижу особой разницы, но уже не могу себе позволить срамить честь фамилии, — проворчала Трошкина, очень кстати осознавшая себя Кузнецовой.

— Отлично, тогда я сейчас все организую! Сидите тут, я скоро! — Я подхватилась и унеслась со двора богоугодного заведения на крыльях новой мечты.

Вот очнется наш долларовый миллионер, все вспомнит, всем воздаст — и куплю я себе хорошенькую новенькую машинку! А то с зарплаты рекламщика накопить на нее у меня никак не получается.

Ближайшим магазином оказался экипировочный центр известного бренда спортивной одежды. Он только-только открылся, когда я влетела в торговый зал со скоростью победно финиширующего нигерийского бегуна. Не знаю, что подумал оторопевший юноша-продавец о девице, спозаранку примчавшейся закупать предметы мужского гардероба в полном наборе: носки, трусы, футболку, шорты, панаму и кроссовки. Недешевые, между прочим, но будем это рассматривать как инвестицию.

— Вот! Одевай его!

Галопом прискакав обратно к флигелю для нервных, я швырнула пухлый пакет на лавочку под бок Трошкиной, по-матерински нежно укачивающей квёлого миллионера.

— Носки, трусы, шорты, футболка, кроссовки, головной убор! Все новое, модное и точно по размеру, можешь не сомневаться, я основные мерки мужика снимаю бесконтактно, глаз наметанный…

— Угу, угу, а панамка зачем? Не пожалела ты деньжат. — Алка вытряхнула из пакета миллионерские обновки и оценила мой затратный шопинг.

— Без панамки никак! Мы ее натянем поглубже, она шишки и фингалы если не прикроет, то хотя бы затенит!

Бережно, но результативно нахлопанный по щекам миллионер без вопросов переоделся из больничного в спортивное.

— Предупреждать об уходе пациента, я так понимаю, не будем? — Хорошая девочка Трошкина оглянулась на флигилек.

— Зачем? Пациент все равно находился в отделении на птичьих правах, без всяких документов, считай, как пришел, так и ушел. — Я подцепила экипированного Матвея под локоток и развернула к калитке.

— Бог дал, Бог взял, — сговорчиво согласилась Трошкина и впряглась во второй локоть богоданного Карякина.

Нас никто не окликнул, погони не было.

Спустя пять минут мы уже ехали, прочь от вроде бы не заметившей потери пациента больницы, в такси.

* * *

Всем было прекрасно неврологическое отделение, вот только пользоваться сотовыми телефонами его пациентам не разрешалось.

Оно и верно: зачем невротикам дополнительные стрессы, неизбежно возникающие при контакте с хаосом внешнего мира?

Установленный в отделении порядок не предполагал наличия внешних раздражителей. Поэтому мобильники находились под запретом, Wi-Fi отсутствовал, а единственный телевизор в холле показывал только мультики и тщательно отобранные — без сцен разнузданного животного секса и зверского насилия — фильмы о природе.

Хотя у Гоги мобильник, конечно, был. У Гоги вообще было много разных привилегий.

К примеру, вместо таблеток, превращающих бурно кипящий мозг в теплую кашицу, ему давали безвредные витаминки, уколов вообще не делали и не ограничивали продолжительность и количество визитов родственников — преимущественно суровых низколобых крепышей.

По официальной версии, Гоги проходил затяжное обследование, призванное подтвердить наличие у него определенных проблем, не позволяющих по всей строгости закона наказать его за дорожно-транспортное происшествие. О сути его Гоги в палате не распространялся, да его и не расспрашивали. Национальный характер не позволял всерьез порицать дорожных лихачей.

На самом деле никакой аварии в анамнезе Гоги не было и в обследовании он не нуждался. В отделение его пристроили с задачей незаметно приглядывать за пациентом с кодовым именем Иван Иванов, и Гоги делал это без труда, пока не вмешался Его Величество Случай.

У Гоги, в обычном рационе которого доминировали мясо и вино, от больничной овсянки с компотом из сухофруктов приключилось расстройство желудка. Минут на двадцать он вынужденно выключился из общественной жизни, а когда включился снова, обнаружил отсутствие в палате объекта наблюдения. Не было «Иванова» и в процедурной, и в столовой, и в холле у телевизора.

— Тетушка Ани, вы моего друга Ваню не видели? — спросил Гоги добродушную пожилую нянечку.

— Так к нему же красавицы пришли, — кивнула та на окно.

За окном встревоженному Гоги открылся невзрачный вид на аппендикс чахлого больничного сквера.

Обычно единственным украшением ландшафта там была интегрированная с мусоркой-пепельницей лавочка, на которую присаживались хворые курильщики. Те, кто поздоровее, включая персонал отделения, предпочитали юркнуть за калитку, где можно было подымить без риска быть увиденными начальством, спрятавшись за стеной остановки общественного транспорта или спинами его ожидающих.

На этот раз укромный уголок сквера эффектно украшало подобие скульптурной группы. Если бы не рост, трое в ярких нарядах сошли бы за веселых садовых гномиков. Особенно красочно выглядела центральная фигура — парень в оранжевых шортах, желтой майке, белых с синими полосками кроссовках, голубых с белыми буквами носках и просторной красной панаме вместо классического алого гномьего колпака. Рядом с ним две девицы в летних платьях пастельных тонов смотрелись бледновато.

— Заботливые девки, — одобрительно молвила нянечка, слегка подвинув Гоги, чтобы деловито поелозить по подоконнику влажной тряпочкой. — Сменку парню принесли!

Тут только до Гоги дошло, что рослый гном в панаме — это его поднадзорный «Иванов».

Слишком поздно: заботливые девки уже подцепили переодетого парня под локотки и повели к калитке.

Поскольку парень сопротивления не оказывал, даже на короткой дистанции троица развила приличную скорость. Гоги со всей определенностью понял, что не успеет пробежать по больничному коридору, обогнуть построенный буквой «Г» неврологический флигель и рухнуть на спину беглецу до того, как тот канет в толпу на улице.

Это соображение не заставило его отказаться от мысли преследовать объект наблюдения, однако вынудило немного задержаться на старте. Прежде чем пуститься в погоню, Гоги выхватил из кармана мобильник и сделал несколько снимков яркой троицы.

Когда он выбежал за калитку, «Иван Иванов» и его спутницы уже отчалили от остановки в машине такси. Сквозь заднее стекло Гоги высмотрел приметную, как мухомор, панаму, но уже не успел разглядеть номер автомобиля.

Будь в тот момент на остановке другие машины такси, Гоги расспросил бы их водителей и наверняка получил бы массу информации об отъехавшей машине.

Увы, беглецу повезло, а его преследователю — вовсе нет. Карман остановки был пуст — ни такси, ни даже пассажиров, ожидающих общественного транспорта.

От возникшей было идеи в поисках свидетелей догнать удаляющийся от остановки автобус и взять его штурмом Гоги отказался: такая выходка вполне могла привести к экстренному переводу его самого из неврологии в психушку.

Оставалось только позвонить коллегам и ждать, что будет дальше.

* * *

Матвея мы посадили впереди, рядом с водителем, а сами устроились сзади, чтобы без помех пошептаться. Миллионер наш, впрочем, общаться и не рвался, сидел себе тихо, спокойно, с детским интересом смотрел в окошко на Тбилиси. В психиатрическом-то его наверняка чем-то душепользительным пичкали, отсюда и кротость со смирением, и покорность счастливой судьбе в наших с Алкой милых лицах.

Хотя идеалистка Трошкина думала по-другому:

— Какая натура у парня, а? Кремень! Ни капризов тебе, ни протестов, ни истерического выламывания в пошлом стиле «куда поволокли меня вы, волчицы позорные»! — от души похвалила она нашего нового малознакомого. — Одно слово — сибиряк! Невозмутимый, неболтливый!

— Надеюсь, он и про миллион свой злодеям не проболтался, — сказала я. — Иначе шиш мне будет с кедровым маслом, а не материальная благодарность…

— Так, давай-ка сейчас, пока есть у нас минутка-другая, по возможности восстановим картину. — Трошкина села ровно, как в школе за партой. — Судя по всему, наш покерный чемпион не сумел уйти от бандитов. От казино до аэропорта за ним проследили и организовали встречу в Тбилисском аэропорту. А разворотливые у нас на Кубани бандиты, а? С международными связями! Быстро нашли исполнителей в столице Грузии!

— Ты нотки гордости из голоса-то убери, не тот повод, — попросила я. — Хотя бандитов наших, надо признать, ты еще недооцениваешь. Они ведь не просто организовали комитет по встрече в Грузии, они еще успели засунуть своего человека в один самолет с Матвеем!

— Почему ты так думаешь?

— Потому что, когда он только сел в самолет, этого хваленого буддистского спокойствия в нем не было ни капельки! — Я вспомнила, как пинали мое кресло коленки невротика, и снова рассердилась. — Уж он и ворочался, и дергался, и бормотал… Я-то подумала, что человек летать боится, а его совсем другой страх одолевал: как бы не раскулачили. Но ближе к концу полета он подозрительно затих, а в аэропорту Тбилиси парня как будто и вовсе подменили. Он ведь пошел с теми ребятками, что его встретили, так же спокойно и безропотно, как вот с нами сегодня.

— То есть ты намекаешь, что в полете Матвея кто-то как-то успокоил? — Трошкина быстро сообразила. — Накапал чего-то этакого в прохладительный напиток, например…

Я кивнула.

— Тогда непонятно, откуда у него все эти синяки. Если после приема волшебного зелья парень сделался кротким и послушным, как мои австралийские овечки, зачем его было бить?

— Я думаю, что-то пошло не так. — Я не сдержала злорадный хмык. — У всех этих волшебных средств бывают пренеприятнейшие побочные эффекты, я знаю, мне Кулебякин рассказывал про клофелин и прочие злодейские зелья. Думается мне, у Матвея память отшибло не после встречи с драчливыми братками в Тбилиси, а еще до нее — это последствия принудительного приема «успокоительного».

— Тогда все складывается: Матвея били потому, что он не отдал деньги.

— Карточку с деньгами, — поправила я. — Призовой миллион был на банковской карте.

— С ПИН-кодом! — подхватила Алка. — И вот как раз ПИН-код Матвей забыл напрочь! В целом как, собственно, и историю с миллионом долларов, и всю свою прошлую жизнь…

— Что и дает нам основания надеяться, что вместе с памятью к нему вернется миллион баксов.

За разговором мы и не заметили, как домчали до дома. Тут Алка спохватилась:

— Мы же не решили, что скажем родителям! Какой фигурной лапши им навешаем?

— Давай, для разнообразия, скажем правду? — предложила я.

— Всю?

— Вся-то им зачем? Еще захотят получить свою долю миллионерской благодарности…

— Хорошо, тогда сколько будем вешать ла… правды в граммах?

— Прожиточный минимум, — постановила я. — Скажем, что Максим Смеловский попросил нас на пару дней приютить его знакомого из Екатеринбурга, который в Тбилиси попал в неприятную историю и остался без денег.

— В сумме одного миллиона долларов США, — кивнула Алка.

— А вот про миллион давай не будем!

— Лады.

Мы стукнулись в кулачки, расплатились с таксистом и выгрузились у крыльца. Алка повела было Матвея в подъезд, но я ее задержала просьбой:

— Трошкина, поставь его к стенке!

— За что?! — ужаснулась подружка.

Матвей, что показательно, молча прислонился к белокаменной стене.

Хорошие у них в неврологии препараты! Надо бы нам тоже таких прикупить мешочек-другой и скармливать домашним и коллегам по работе вместо орешков в глазури.

— Чуть правее. — Я подвинула парня. — Тут свет лучше. Ага, вот так стой…

Камерой мобильного телефона я сделала пару снимков в лучших полицейских традициях — в фас и в профиль.

— Зачем это? — поинтересовалась Трошкина.

— Смеловскому отправлю… Все, идем в дом.

Дверь нам открыл папуля.

— О, вы вовремя, быстро к столу! — распорядился он, не выразив удивления при виде нового персонажа.

Некогда ему было удивляться — на кухне звенели в чашках ложечки, нужно было контролировать чайную церемонию.

— Всем добрый день! А у нас дорогой гость из далекой Сибири, прошу любить и жаловать! — объявила я, легкими ударами кулачка в широкую спину дотолкав медлительного и неповоротливого сибиряка по коридору в кухню.

— Это кто? — с неоправданной претензией спросил рыжий Генрих, опустив на блюдечко надкусанную конфету.

Судя по горке фантиков рядом с ним, этот грузинский фриц уже давненько оккупировал теплое местечко за столом, беззастенчиво объедая наше мирное семейство.

— Матвей Карякин, геолог, добрый знакомый Максима Смеловского! — протолкавшись мимо нас с геологом, представила и отрекомендовала последнего Трошкина.

— А это кто? — повторил зануда Генрих.

— О, Макс Смеловский — это замечательный юноша, они с Инночкой вместе учились в университете и с тех пор просто как брат и сестра! — прощебетала мамуля и подарила мне долгий многозначительный взгляд, ни одного из тайных смыслов которого я не поняла.

Братско-сестринскими наши отношения со Смеловским не были никогда. Он самоубийственно мечтает на мне жениться, и мамуля, которая от Макса в непреходящем восторге, откровенно лоббирует его марьяжные интересы, расхваливая мне «милого Максика» по поводу и без оного. С чего же вдруг такая подлая измена?

А, до меня дошло! Похоже, маменька решила, что рыжий Генрих — мой новый кавалер, и он ей понравился не меньше, чем Смеловский.

Чем это, интересно? Не вижу ничего особенного, мой Кулебякин попривлекательнее будет…

Хотя Кулебякин вроде уже не мой, я же с ним рассталась, да?

Тогда ладно, присмотримся к Генриху, мамуля не могла ошибиться — она же великий писатель и большой спец по интересным персонажам.

«Геолога из Сибири» хлебосольный папуля без промедления затолкал за стол и щедро оделил чаем с конфетами. Папенька наш свято хранит и развивает традиции Бабы-яги, хоть она нам вроде и не родственница: гостя сначала нужно накормить и напоить, а уже потом чем-либо парить.

Матвей за столом вел себя хорошо. Не в том смысле, что не чавкал (хотя и не чавкал тоже), а в том, что помалкивал и тихо улыбался. Мамуля даже начала к нему присматриваться тем особым цепким взглядом, который с годами вырабатывается у родителей капризных красавиц, засидевшихся в девках. Благодушное сибирское спокойствие ей явно импонировало. Еще бы! В семействе нашем уже не одно поколение наблюдается дефицит добрых стоиков-молчунов. Нам бы немой дворник Герасим ко двору идеально пришелся, я думаю…

— Ну, что у нас новенького? — глотнув чайку, завела светскую беседу благовоспитанная Трошкина.

— Приходил мальчик, — охотно включилась в разговор бабуля, тоже та еще салонная львица.

— От Зямы?! С коробкой?

— Не столько с коробкой, сколько за корзиной.

— Вот блин!

Мы с Алкой виновато переглянулись.

— Действительно, нехорошо получилось, — строго сказал папуля. — Ребенок пришел за своим медом, а где тот мед, мы и не знаем. Куда вы дели банку, девочки?

— Поставили в ячейку камеры хранения на железнодорожном вокзале, — ответила я. — Думали, так будет лучше, удобно для всех.

— Ох, я же не отправила Заразе сообщение с кодом! — спохватилась Трошкина.

Вежливо извинившись, она достала мобильник, проворно настучала СМС и снова спрятала телефон в карман:

— Все. Теперь про мед можно забыть, больше нас по этому поводу не побеспокоят.

— Отлично, — кивнула мамуля. — Ну, молодежь, так какие у вас планы?

Одним длинным, как ковбойское лассо, взглядом она охватила всех участников чаепития в возрастной категории «кому меньше пятидесяти». Неожиданно Генрих вырвался:

— Прошу меня извинить, я вспомнил о важном деле, которое требует моего присутствия в другом месте. Разрешите откланяться?

— Какой воспитанный молодой человек, — с намеком нашептала мне бабуля, пока по другую сторону стола народ волнообразным движением поднимался, пропуская к выходу заспешившего Генриха. — А ведь нашему простому русскому роду не помешала бы капелька благородной тевтонской крови…

Йес-с-с! Наконец-то повод выдался!

— Принц Альберт Второй Мария Ламораль Мигель Йоханнес Габриэль фон Турн-унд-Таксис еще свободен вроде, — с нескрываемым удовольствием отбарабанила я заученное как раз на такой случай. — Как, сойдет?

— Таксист?! — удивилась глуховатая бабуля.

Пока к ней не вернулся дар речи, я тоже выскользнула из-за стола, послав улыбку Трошкиной, которая показала мне большой палец — услышала, как ловко я приплела принца Альберта Второго.

А что? В хорошем хозяйстве все в ход идет, даже завялящие принцы с травмированными миллионерами.

— Дюшенька, ты назначаешься дежурной по кухне, — безжалостно сбил меня на взлете папуля. — Убери со стола и посуду помой, хорошо?

— Лучше некуда, — уныло согласилась я, не рискнув спорить со старшим по званию.

С папули станется вкатить мне за пререкания полномасштабный наряд по кухне — с чисткой ведра картошки и выковыриванием косточек из вишен для вареников.

— Так вы не ответили, девочки, вы нынче по собственной программе развлекаетесь или вместе с нами? — закрыв за Генрихом, покричала от двери мамуля.

— А вы куда? — Я вышла в прихожую и полюбовалась, как родительница вертится перед зеркалом.

Великолепной Басе Кузнецовой уже пятьдесят с хвостиком, но этих лет ей никто не даст, да она и не возьмет.

— А мы в монасты-ы-ырь, — кокетливо напела мамуля, красиво укладывая выбивающийся из-под шляпы локон.

— В мужской? — уверенно уточнила я, оценив интонацию.

— Когда-то был мужской, но уже давно не действует, — ответила бабуля, деловито и серьезно, как снайпер — оптику прицела, протирая линзы очков. — Мы едем в Мцхету, где томился Мцыри!

— По святым лермонтовским местам странствуете, — кивнула умница Трошкина. — Куре и Арагви привет!

Мы выпроводили мини-группу руссо туристо и переключились на одинокого бродягу-миллионера. Трошкина загнала Матвея в ванную и, пока он там смывал с себя флюиды больницы, обозначила задачу номер один:

— Во-первых, давай определим его на постой. Куда парня положить, ума не приложу… Может быть, к тебе?

— И ты, Брут! — с укором произнесла я. — Что ж вы все меня сватаете кому попало так бесцеремонно, а? Я вроде еще не самая старая в мире дева.

— Что ж ты думаешь только об этом-то, а? — уела меня подружка. — Аж глаза загорелись, как у разбитной крестьянской девки при виде немятого сеновала.

— Глаза загорелись возмущением! Считай, это разновидность стоп-сигнала! Я категорически против того, чтобы спать на одном сенова… Тьфу! В одной комнате с малознакомым мужиком!

— Вообще-то я имела в виду, что он займет твою комнату, а ты переселишься ко мне.

— Я кое-что получше придумала! — Я распахнула дверь в кладовку. — Вот прекрасное помещение! Если вынести отсюда стремянку, как раз поместится раскладушка.

— По ширине поместится, а по длине — нет, будет торчать, и тогда дверь не закроется.

— Ну и не надо ее закрывать, все равно в кладовке окна нет, а открытая дверь как раз обеспечит спящему приток свежего воздуха.

— Логично, — согласилась Алка, и мы в четыре руки проворно обустроили скромный бивак для нашего миллионера.

Он после водных процедур безропотно согласился прилечь и вскоре уютно засопел в своей персональной кладовочке. Мы же с Трошкиной пошли в комнату, которая, ура, осталась моей и только моей, и по скайпу вызвонили Максима Смеловского.

— Ты почту проверял? Я тебе фото Карякина отправила, — без предисловий выдала я.

— Серьезно? Вы его нашли? Уже? Так быстро?! — обрадовался Макс. — Ну, и как он?

— Если в двух словах, то не очень, — призналась я.

— А поподробнее?

— В трех словах? Легко: избит и потерял память.

— Совсем?!

— Не совсем, — успокоила его добрая Алка. — Он не забыл родную речь, уверенно пользуется столовыми приборами и самостоятельно завязывает шнурки.

— И в курсе, что Тбилиси — столица Грузии, а в Екатеринбурге не растет хурма, — вставила я.

— А про свой миллион долларов не помнит?

Мы с Алкой дружно кивнули, и Смеловский неожиданно возрадовался:

— Какая прелесть! Телезрительницы будут в восторге! Претендентки на участие в программе с Карякиным пойдут на кастинг шагом марш, колонной по три!

— Почему это? — затупила я.

— Потому что получается старая сказка на новый лад.

— Да какая сказка?!

— «Красавица и Чудовище», какая же еще, — подсказала мне умница Трошкина. — В отечественной версии — «Аленький цветочек». Романтическая история о том, как прекрасная дева своей любовью и душевным теплом возвращает к человеческой жизни заколдованного принца. Максим хочет сказать, что у его брачной программы появляется дополнительная интрига.

— А-а, ну, я рада, что наш заказчик доволен. — Я решила напомнить Максу, что мы с Алкой старались не просто так. — Надеюсь, ты не забудешь об обещанном нам вознаграждении.

— Клянусь! — Смеловский на экране прижал руку к сердцу. — Разве могу я тебя обмануть, дорогая?

— Отлично, тогда скажи, когда и как ты заберешь от нас Матвея? — Я не позволила деловому разговору перейти в лирическую плоскость. — Напоминаю, что у парня нет никаких документов, так что выбраться из Грузии он сможет только партизанскими тропами, а мы не будем долго за ним присматривать, потому что тоже тут не навеки поселились.

— Дайте мне три дня, — немного подумав, попросил Макс. — Я подключу руководство федерального телеканала, новый загранпаспорт для Карякина сделают экстрасрочно, и кто-нибудь из редакции прилетит за парнем в Тбилиси. Нормальный план?

— На три дня, на три дня! Есть кладовка у меня! — игриво напела Трошкина на мотив популярной когда-то песенки.

— Тогда договорились, действуем по плану. Пока!

Смеловский послал нам с Алкой один на двоих воздушный поцелуй и отключился.

— Меня терзают смутные сомнения, — поразмыслив, неохотно призналась посерьезневшая Алка. — А правильно ли мы с тобой поступили, забрав Матвея из больничного стационара? Там его все-таки лечили, тогда как у нас тут, прямо скажем, не санаторий для душевнобольных. Что, если врачи вскоре вернули бы ему память?

— А что, если те, кто выбивал из него миллион, тоже понадеялись на врачей и именно поэтому выпустили Матвея из своих цепких лап? — ответила я вопросом на вопрос. — Я бы на их месте именно так и поступила: пристроила беспамятного клиента в больницу и присматривала бы за ним, дожидаясь, пока он все вспомнит. А потом снова взяла бы в оборот…

— А мы вывели нашего миллионера из оборота и… Стоп! Так бандиты же его будут искать! — Алка встревожилась. — А вдруг они уже проследили за такси и теперь наблюдают за нашим домом?

— Это маловероятно, — рассудила я. — Не стали бы они устанавливать наружное наблюдение за больничным флигилем, зачем это? Достаточно договориться с кем-то из персонала, чтобы посигналили, если в состоянии пациента такого-то произойдет кардинальное улучшение. Но на всякий случай предлагаю максимально ограничить свободу Матвея. Пусть он эти три дня дома посидит.

— А родителям скажем, что парень стесняется выходить на улицу, пока у него синяки не сошли, — предложила Трошкина.

На том и порешили.

Тут, заметив, что Алкин значок в скайпе позеленел, к ней постучался дизайнер Жан.

— Гамарджоба, батоно! — радостно приветствовала его Трошкина.

— Что ж ты сразу обзываешься-то, я ж тебе еще ни слова плохого не сказал, — обиделся коллега.

Красавец, что с него возьмешь? Блондин.

— А скажешь? — вмешалась я, пока краснеющая Алка пыталась сообразить, что такого услышал в ее вежливом приветствии не знающий грузинского Жаник и как ему объяснить, что он э-э-э, вай, бичо, савсэм нэправ. — В смысле, скажешь нам что-то плохое?

— Зараза пропала.

— Как пропала?

— Молча.

— Умерла?!

Воображение живо нарисовало мне интересно бледную Зару Рафаэловну, лежащую в гробу (плашмя и, как уже было сказано, молча).

— Вот этого я не знаю, не уверен, траурную музыку в офисе еще не включили, и деньги на венок пока никто не собирал, — развеял мою печальную фантазию Жаник.

— А что же ты знаешь?! — рассердилась я.

— Что Зараза из больницы выписалась и тут же напрочь исчезла с радаров. Пропала куда-то без предупреждения и объяснения, даже Броничу ничего не сказала.

— Так у нее наверняка еще больничный не закрыт, зачем же ей с вами коммуницировать? — вступилась за Заразу добрячка Трошкина. — Вот злые люди! Нет, чтобы дать бедной женщине спокойно дома долечиться, так они ей названивают!

— А она, может, как раз лежит и семиведерную клизму принимает, самое время обсудить с ней какую-нибудь маркетинговую стратегию! — я тоже по мере сил посочувствовала Заразе.

— Про клизму я не подумал, — несколько ошарашенно признался Жаник. — Семиведерную, говоришь?

Его воображение явно тоже нарисовало что-то эпическое.

— Ага, мужчины твоего возраста огорчительно редко думают о клизмах, — заметила Трошкина не без укора. — Ты вообще зачем позвонил-то? Про Заразу нам рассказать?

— Нет, чтобы вас обеих обозвать заразами! — В голосе коллеги зазвучал высокий пафос. — У вас, лентяек, совесть есть? Вам же отпуск дали с условием параллельного профессионального роста, а вы там что делаете? Инжир околачиваете?

— Инжира еще не видели, только хурму, — машинально ответила честная и простодушная Алка.

— Трошкина, наш страстно радеющий за общее дело товарищ по работе хочет сказать, что мы с тобой вопиюще манкируем обязанностями фуд-блогеров, — вздохнула я.

— Чего вы с ними делаете? — заинтересовался упомянутый коллега.

— Ничего не делаем, — повинилась я. — Но мы начнем исправляться прямо сейчас, обещаю! Отвянь от нас и жди, мы без промедления подготовим посты для публикаций.

— С пошлым юмором, пожалуйста! — попросил еще Жаник и отключился.

— С каким еще пошлым юмором? — озадачилась Трошкина. — Я вообще не умею шутить про еду!

— Да брось, подружка, не прибедняйся! — Я ободряюще похлопала ее по плечу. — Когда ты приходишь в буфет, на раздаче начинается камеди-шоу! «Здрасьте, а что это такое серо-буро-малиновенькое? А мясо по-французски кем было при жизни? А во внутреннем мире котлетки много лука? А тефтелька мясная или, помилуй мя, господи, рыбная? А вот эта бледная сарделька с загадочной прозеленью, она вообще кто?» Да буфетчица кобылицей ржет от твоих веселых шуток.

— А кто шутит-то? — Трошкина не улыбнулась — наоборот, насупилась. — Я себе еду выбираю и серьезна, как батюшка на отпевании!

— Вот и молодец, настоящий юморист и должен держать такую похоронную мину!

— Ты издеваешься? — догадалась подружка. — Ах, так? Тогда я напишу пост про то, как ты сегодня выбирала пирожки в вокзальном буфете. Как раз с пошлым юмором! «А что за начиночка тут у вас, бе-е-е или му-у-у?» Му-му! Утонешь ты у меня сейчас в народной симпатии!

— Валяй, пиши! — Я благословила суровую юмористку на творческий подвиг и пошла пошарить в кухонных шкафчиках.

Мне для эффектной публикации нужна была бутылочка грузинского вина.

Идея у меня была нехитрая, простой план включал безжалостное убийство сразу двух зайцев, в роли которых выступили красивые женские ноги (две штуки) и бутылочка вина (одна, уже неполная).

Вино я поставила на низкий столик, ноги в шортах, которые в кадр не попали, возложила туда же и, извернувшись, запечатлела эту композицию на камеру. Получилось интересно — в меру дерзко и при этом по-домашнему уютно. Сопроводив фото ложно простодушным текстом «Вот, сбегала за винишком…», я разместила его на своей страничке и с удовольствием отметила, что лайки к посту потянулись косяком, как озябшие среднерусские гуси в теплый тифлисский край.

Потом проснулся Матвей, и я переадресовала ему поставленную папулей задачу вымыть посуду. Заметьте, не заставляла! Он сам спросил, чем может быть полезен, и абсолютно безропотно встал к мойке.

— Слушай, а и в самом деле — отличный характер у парня, — нашептала мне Трошкина, пока мы умиленно любовались скромным тружеником, тихо стоя за его спиной в дверном проеме. — Даже жалко, что он миллионер. Небось получит свои огромные деньги — и сразу испортится…

— Тогда, по логике, чем меньше получит, тем меньше испортится. — Я не хотела забыть о своем меркантильном интересе. — Давай подумаем, как бы ему память вернуть.

— Я уже подумала. — Трошкина важно воздела указательный пальчик. — Мы ему карты в руки дадим!

— В каком это смысле?

— Да в прямом!

Поманив меня за собой тем же пальчиком, подружка отступила в коридор, а оттуда в гостиную, где можно было разговаривать в полный голос, а не как заговорщики-бомбисты под дверцей царской кареты.

— Судя по тому, что Матвей выиграл международный чемпионат по покеру, эта азартная зараза сидит в нем, как вирус. То есть покер — это его персональная антидуховная скрепа! Поэтому давай дадим ему карты, пусть играет и восстанавливается как цельная личность.

— Почему нет? Пойдем, купим карты. Заодно и прогуляемся, — согласилась я. — Матвей! Мы сейчас выйдем ненадолго, а ты остаешься за старшего! Спи, отдыхай, если станет скучно, развлекайся, как сможешь, например, пол в кухне подмети.

— А потом спи-отдыхай, — ехидно пробормотала Трошкина.

— А что? Папе будет приятно увидеть чистую кухню, — сказала я, оправдываясь.

— Да, да, почему бы не сделать приятное родному папе чужими руками? — съязвила подружка.

Но отстаивать право гостя на полноценный отдых не стала и сама за веник не взялась, хотя я, посильно помогая Матвею, с намеком оставила на видном месте в прихожей.

Посуду, кстати говоря, наш сибирский гость вымыл очень добросовестно, хотя и видно было, что дело это для него не самое привычное: он не смекнул надеть клеенчатый фартук и забрызгал новую футболку. Пришлось Трошкиной выдать ему сухую майку из запасов Зямы.

Освежив перед выходом в люди неброский макияж и наказав подкупающе послушному миллионеру с функциями посудомойки-уборщицы сидеть дома и даже в окна не высовываться, мы с Трошкиной отправились на поиски карт и приключений.

* * *

— Арчил, загляни в камеру хранения, — голосом чревовещателя из соответствующего места сказала рация на поясе охранника в зале ожидания железнодорожного вокзала Тбилиси.

— А что там? — сняв с ремня переговорное устройство, спросил тот.

Без веского повода срываться с места Арчил не собирался — место было уж больно хорошее: у стойки кофейни, с видом на декольте хлопочущей за барьером девушки-бариста. А у человека, чей голос звучал из рации, тоже имелись всякие разные виды, поскольку дежурил он в тайной комнатке у экранов, картинки на которые передавали камеры наблюдения.

— Да пацан там какой-то буянит, — лениво пересказала рация. — Бьет дверь ячейки кулаками.

— Какая ячейка? — уточнил охранник.

Не потому, что он не разобрался бы сам, а просто чтобы потянуть время. В свободной от рации руке охранник держал картонный стаканчик с кофе, и грудастая дева-бариста заботливо разогревала для него в микроволновке пирожок.

— Ячейка номер тридцать шесть, — ответила рация голосом очень ленивого спортивного комментатора. — Он возле нее уже давно отирается, я его минут пять назад заметил… Смотри, побился о шкафчик лбом… О, начал пинать его ногами…

— А чего хочет-то? Или просто так хулиганит?

Бессмысленный и беспощадный подростковый вандализм охране вокзала был знаком не понаслышке.

— Пока неясно, — сказала рация. — Если начнет ковырять замок — значит хочет открыть ячейку. А если достанет баллончик с краской — значит просто хулиганит. Да ты пошел бы, посмотрел…

— Уже иду, — соврал охранник и благодарной улыбкой приветствовал картонную тарелочку с горячим пирожком.

— А, нет, не ходи! — донеслось из рации. — Того пацана какой-то мужик прогнал, хороший подзатыльник ему отвесил, добрый человек…

— Отлично, до связи.

Арчил вернул на место рацию и освободившейся рукой ухватил пирожок. Тот был вкусный, но маленький, и охранник успел его съесть к тому моменту, когда рация снова ожила, распорядившись с оттенком удивления:

— Арчил, опять иди в камеру хранения!

— А теперь зачем? — спросил Арчил, неохотно отклеивая пузо от барной стойки.

— А все за тем же! Тот мужик, что прогнал хулигана, кулаком бьет ячейку! — Голос в рации зазвучал живо, с искренним интересом.

— Тридцать шестую? — сам догадался охранник.

— Ее! О, кулак убрал, теперь ногой пнул… Плюнул… Повернулся и ушел! Совсем ушел, из здания вышел, за периметр удаляется… Слушай, Арчил, позови еще Вахтанга с Мухтаром, пусть ученая собака понюхает, что за горе с этой тридцать шестой ячейкой, может, там вирус бешенства, а?

* * *

В тот мирный час, когда дети и старушки вкушали сладкий, как июльский абрикос, послеобеденный сон, а напоенный ароматами цветов, пряностей и плавящегося асфальта горячий воздух колыхался едва-едва, с затиханием, как мягкое подбрюшье утомленной исполнительницы танца живота, во внутренний дворик «сталинского» дома на двух боковых колесах ворвался автомобильный раритет.

Подкатив к подъезду, немолодое годами, но вечно юное духом дитя отечественного автопрома задорно взвизгнуло тормозами, финально взрыкнуло и замерло. От бренного металлического тела тихо отлетело сизое облачко выхлопа.

На сонных детей и старушек эффектное появление стального коня никакого впечатления не произвело: аудитория была подготовленная.

Передние дверцы авто синхронно распахнулись, и из машины горделиво выступили два джигита в соответствующем эпохе штатском, но с мохнатыми папахами на головах.

Открыв задние дверцы и багажник, горцы в четыре руки выгрузили на крыльцо разновеликие картонные коробки с логотипами компаний-производителей разнообразных продуктов питания, после чего крепко обнялись и, растроганно приговаривая «Э, брат!» и «Вах, кунак!», гулко постучали друг друга по спинам.

Затем горец в черной папахе вернулся за руль, а горец в аналогичном головном уборе белого цвета остался на крыльце. Широко улыбаясь, он в героической манере кубинского революционера салютовал кунаку и брату со ступенек, пока норовистый четырехколесный конь с чихом и храпом не вынесся прочь со двора.

Оставшись в одиночестве, горец щелчком сбил с плеча невидимую пушинку. Он поправил папаху, аккуратно подвернув под нее выбившуюся длинную прядь светло-русого цвета с серебристым мелированием, после чего, фальшиво насвистывая что-то этническое, подхватил одну из коробок.

Несмотря на внушительный размер, она явно была легкой, и рослый горец без труда держал ее одной левой. Правую руку, судя по свежей варежке из бинтов — травмированную, он специально освободил от груза, чтобы было чем нажать на кнопку звонка.

Позвонив в дверь, красавец-горец подкрутил воображаемый ус и картинно подбоченился.

Уже на этой стадии любой представитель семейства Кузнецовых с одного бдительного взгляда в дверной глазок опознал бы в псевдогорце-белопапашнике блудного сына, брата и, что всего важнее, мужа Казимира Борисовича.

Увы, в квартире, временно возведенной в ранг фамильного гнезда Кузнецовых, в данный момент не было никого, кому Зяма мог бы сказать, как Маугли наиболее прогрессивным обитателям джунглей: «Мы с тобой одной крови, ты и я!»

Подкидышем-кукушонком в фамильном гнезде Кузнецовых ворочался один геолог-миллионер Матвей Карякин, который Зяму до сих пор в глаза не видел, а если бы и видел, то все равно не вспомнил бы из-за постигшей его амнезии.

Однако о суровой необходимости с подозрением спрашивать сразу же после трели дверного звонка «Кто-о-о та-а-ам?» Матвей не забыл и не затруднился озвучить этот логичный вопрос шершавым голосом астматика, надышавшегося пыли из-под веника. Про аллергию-то он как раз запамятовал.

Зяма, на момент исчезновения которого в квартире находилась одна лишь его молодая супруга Аллочка, незнакомый хриплый бас не признал и чрезвычайно озадачился.

В один краткий миг в голове блудного мужа автоматной очередью просквозили разные неприятные версии (фарингит, беспробудное пьянство, бесчестная женская неверность), которые Зяма, к его собственной чести, отразил самоуверенной репликой:

— Да нет, не может быть!

Матвей Карякин, при всем желании не сумевший трактовать сказанное как откровенный и прямой ответ на ранее прозвучавшее «Кто там?», повторил свой вопрос в развернутом виде:

— Эй, я спросил, кто там?!

По форме глагола Зяма идентифицировал бас за дверью как мужской, но еще не уверовал в худшее.

— Алка! Что за хмырь у нас в доме швейцаром трудится? — спросил он, возвысив голос и одновременно нажав плечом на дверь.

А та была не заперта! Две красотки-раззявы, уходя, не закрыли входную дверь на ключ.

«Все беды из-за баб!» — сказал бы по этому случаю философ — и был бы прав.

Культурная версия тезиса — шерше ля фам.

Горячему кавказскому парню Зяме достаточно было узреть на незнакомце свою собственную любимую футболку с Гомером Симпсоном, чтобы с горечью осознать: его место в молодой семье, в сердце Трошкиной и уж точно вот в этой классной футболке оккупировал какой-то конь в яблоках — в смысле, такой же здоровенный и весь в синяках.

— Я ж тебя сейчас убью, ж-животное, — почти спокойно проинформировал коня ревнивый муж и с размаху опустил на его голову свою коробку, за что тут же интенсивно словил по мордасам веником.

Сладко спящих грузинских бабушек и детей шум ожесточенной потасовки в отдельно взятой квартире не потревожил. Аудитория была привычна и к этому тоже.

* * *

«Бабье сердце — вещун!» — говорит иногда наша мамуля, предрекая неприятности в диапазоне от сломанного ногтя до Апокалипсиса.

К мамуле нужно прислушиваться, она признанный специалист по мистике с фантастикой. А вот Трошкиной, когда она начала хвататься за сердце и приговаривать: «Ой, чую, надо нам возвращаться!» — я не поверила. До сих пор подружка не дерзала крошить в свой бульон лавры Ванги и Нострадамуса.

В поисках предположительно лечебного средства для нашего беспамятного покерного чемпиона мы забрались на другой конец города. Очень уж сложно было без знания грузинского выяснять у добрых аборигенов, где продаются игральные карты. Не помогла ни моя пантомима с воображаемым веером, из которого я выдергивала воображаемые карты, победно шлепая их на воображаемый стол перед воображаемым противником, ни Алкин перформанс с разворотом в гордый профиль — это она так изображала Пиковую даму.

Местные нас не понимали, и это было ужасно досадно, потому что я совершенно точно знала, что в покер тут играют, и еще как — в Тбилиси есть несколько казино.

Я даже предложила подружке попросту ограбить одно из них — не обеднеет заведение от потери одной-другой колоды, но Трошкина, сморщив носик, сказала свое веское «фи».

Мол, если уж прекращать чтить Уголовный кодекс, то не ради грошовой кражи, потому что с таким «ограблением века» мы станем посмешищем сразу в двух странах. Одно дело — вломиться в казино с пистолетами наголо и унести миллионную выручку, и совсем другое — с криком: «Стой! Стрелять не буду — нечем!» — наброситься на ухахатывающегося крупье и вырвать у него колоду карт.

Я согласилась с подружкой, что это было бы ниже нашего достоинства, и тем лишила персонал какого-то грузинского казино шанса бесплатно развлечься и поржать.

Какое-то время мы с Алкой бродили по улицам, искательно заглядывая в газетные киоски, книжные лавки и магазины канцтоваров, пока я не вспомнила, что рядом с тем экипировочным центром, где я покупала обновки для Матвея, логично соседствует магазин спортивных товаров. В его витрине высился скелет пирамиды из бильярдных киев и шахматной доски, так что можно было надеяться, что в закромах найдутся принадлежности и для других азартных игр.

Надежда оправдалась!

Мы купили колоду отличных покерных карт из пластика, и вот тут-то Трошкина начала причитать, что нам надо срочно возвращаться домой, потому что у нее сердце не на месте.

С учетом скромных размеров Алкиного организма, никаких других мест для сердца, кроме штатного, у нее в принципе нет. Через такие узкие щиколотки, как у подружки, оно даже в пятки уйти не может.

— Ок, возвращаемся, — согласилась я, и мы затеялись ловить такси.

Выхватить машину из потока на улице у нас не получилось, но совсем рядом была больница, где мы брали такси в прошлый раз. Без труда повторив этот опыт, мы покатили домой.

* * *

Группа быстрого и, как правило, жесткого реагирования прибыла уже после обеда, даже ближе к полднику. Судя по свежим ссадинам на кулаках бойцов, изображающих родных и близких Гоги, ребята задержались потому, что у них было много работы где-то в другом месте. Гоги очень надеялся, что парни притомились махать кулаками, и бесславная роль боксерской груши лично его минует.

Он сбивчиво изложил старшему в группе ситуацию и получил тяжелый взгляд, разительно контрастирующий с широкой улыбкой, призванной создать у случайных зрителей спектакля «Скудоумного болящего навещают заботливые братья по разуму» нужное впечатление.

— Как ты его упустил, другим людям расскажешь, брат, — старательно скаля зубы с боевыми сколами, сказал Гоги старший. — Нам скажи, с кем он ушел, и когда ушел, мы его сейчас искать будем.

— Его увели две девушки, одна в розовом платье, вторая в голубом, — уныло доложил Гоги, заранее пришибленный перспективой встречи и общения с «другими людьми». — Вот, у меня фото есть!

— Фото — это хорошо, — согласился старший, рассматривая снимки. — Жаль, лица не видно, только спину.

— А лицо у него очень приметное, потому что в синяках! — напомнил Гоги.

— Тоже правильно, — кивнул старший. — Теперь покажи, как ушли, куда ушли?

— Втроем ушли, под руки держались вот так. — Гоги попытался показать — как — на примере окружающих, но парни не дались. — Вот по этой дорожке пошли, за калиточку эту вышли, на остановку вот эту, а тут…

Гоги замер, не договорив.

— Эй, что тут, говори давай! — старший оживил его легким бодрящим подзатыльником.

— Девушки! — пискнул Гоги.

— Эй, я вижу, что девушки, красивые очень, да, брюнетка в желтом платье особенно, — согласился старший. — Ты не отвлекайся, ты про тех девушек рассказывай.

— Я не отвлекаюсь! — Очнувшийся Гоги чудом сумел увернуться от нового подзатыльника. — Эта, которая в желтом, она же утром была в голубом!

— Женщины, да, — хмыкнул старший, охотно любуясь длинноногой фигуристой красоткой, не без труда умещающей свои выдающиеся конечности в такси. — Утром в голубом, днем в желтом, вечером, эй, вообще совсем надеть нечего!

— Да это же они! — заволновался Гоги. — Уедут же снова!

— Эй, кто они, какие они?

— Да те утренние девки, которые нашего парня увели!

— Те девки?!

Через считаные мгновенья Гоги остался на тротуаре один, как средний перст.

Машина группы быстрого и правильного реагирования, на ходу хлопая дверцами, как заполошная курица — крыльями, подрезала обиженно замычавший автобус и влилась в поток автотранспорта.

* * *

Водитель вел, как Шумахер, и уже через двадцать минут мы с Алкой выгрузились из такси в своем дворе.

Трошкина, ладошкой прижимая свое блуждающее сердце, ласточкой полетела в подъезд. Я немного задержалась, расплачиваясь с таксистом, но ритуальный подружкин вопль, усиленный подъездным эхом, превосходно услышала:

— Зяма! Это ты?!

А следом визг, мат и грохот.

Причем визжала-то Трошкина, а вот материлась не она — у нее такого хриплого баса отродясь не бывало.

Судя по голосу, это мог быть Дед Мороз, который с середины декабря беспробудно пел и пил, закусывая снежками, сосульками и колючей елкой, а в этот летний денек со своим фарингитом, гастритом, изжогой, аденоидами, гландами и прогрессирующей шизофренией приперся к нам. Возможно, хотел спросить у бывалых людей, как пройти в психиатрический флигелек.

— Здравствуй, Дедушка Мороз, борода из ваты, — спонтанно срифмовала я, с ускорением штурмуя высокое крыльцо подъезда. — Ты в подарок нам принес тумаки и маты?

Вообще-то и к тому подарочку, который Дед Мороз через Дениса Кулебякина своевременно передал мне на Новый год, я имела претензии, которые стоило, воспользовавшись случаем, отстучать ему морзянкой по голове. Деду Морозу, я имею в виду. Кулебякину-то я уже отстучала.

— Встать смирно! Суд идет! — гаркнула я в распахнутую дверь, скомбинировав из двух мощных императивов один, наиболее подходящий к ситуации.

Я собиралась безотлагательно разобраться, что за бардак тут происходит, и вовсе не хотела в процессе неспортивного ориентирования получить по голове, как тот Дед Мороз.

Его, конечно, в доме не оказалось, но и без Дедушки там было нескучно.

За сказочного старца развлекательную программу в популярном формате классического мордобоя без правил вели два мужика помоложе. Вместо волшебного посоха интересно, с выдумкой использовались помятые коробки и изрядно измочаленный веник.

За растерзанными коробками тянулись газовые хвосты пестрых тряпок. Я узнала в них войлочные шарфы на шелке, похожие на те, что на днях принес нам грузинский мальчик, и проницательно заметила:

— А пацан-то вырос!

Драчливый горец в мохнатой папахе, воюющий с вооруженным потрепанным веником Матвеем, явно вышел из детского возраста.

Кстати, тихим вежливым ребенком он мне больше нравился.

Что интересно, ругался горец не просто по-взрослому, но еще и по-русски.

Да все они ругались по-русски: и горец, и хрипатый Матвей, и даже Трошкина! Но та хотя бы перемежала разные ругательные слова одним относительно приличным, в роли которого выступало имя моего брата:

— Зяма, мать твою! Зяма, е-п-р-ст!

— Зяма? — Я огляделась.

Пыль стояла столбом, шарфы реяли, как стяги, обычный веник свистел, как банный, коробки летели и взрывались, как снаряды… А вот Зямы на этом батальном полотне не было. Ошиблась Трошкина. Или просто чокнулась, неврологический флигелек ей в помощь.

Я сбегала в кухню, взяла кастрюлю (Матвей ее отлично вымыл, такой молодец), наполнила емкость из-под крана, вернулась с ней на ратное поле и безжалостно окатила дерущихся холодной водой:

— А ну, прекратили!

Матвей захлебнулся и закашлялся, горец схватился за голову. Я было подумала, что он осознал, как недостойно повел себя, ан нет.

— Дюха, ты с ума сошла?! — взвыл горец. — Это же натуральная шерсть, она не любит воду!

Осторожно встряхивая мокрую папаху, на меня бешеным взглядом беззаконного абрека уставился… Зяма?!

— Ты-ы-ы-ы! — Я щелкнула зубами. — Матвей, живо дай сюда свой веник! Сейчас я ему покажу, на каких заснеженных вершинах в интересных позах раки зимуют!

— Кузнецова, стой, не бей моего мужа! — Трошкина орлицей взвилась над своим гнездом в кресле, куда в процесе битвы богатырей забилась с ногами. — Ты не имеешь права!

— Прости, погорячилась. — Я осознала свою ошибку и передала подружке карательный веник. — Признаю, твое право первоочередное. Давай, лупи его!

— Ты же сказала «люби его», да, Дюшенька? — Зяма, как лев сражавшийся с дюжим сибиряком, попятился от маленькой Трошкиной. — Ой! Алка, не надо! Аллочка, прости! Алусик… Ай! Ой! Отцепись ты от меня, зараза мелкая!

— И да последует жена за мужем! — провозгласила разгневанная фурия на бегу.

Нахлестывая благоверного веником, она в два счета загнала его в свою комнату. Дверь за ними захлопнулась, и спустя еще секунду вопли стихли, как будто крикунам одновременно заткнули рты.

Ну, понятно: теперь они будут целоваться и так далее по полной программе для взрослых. А я, значит, образовавшийся разгром убирай?

Хотя… Почему я-то?

— Ох, Матвей, что же вы тут натворили? — Я строго посмотрела на Карякина. — Ладно, ладно, не расстраивайтесь, ничего страшного не случилось, в кладовке есть щетка и совок.

Под моим чутким руководством Матвей привел в порядок помещение, и мы с ним от нечего делать пошли пить чай с бутербродами.

На свист закипевшего чайника, чутко поводя носом, вышел Зяма. Зыркнул на Карякина, но задираться не стал. Поинтересовался:

— А ты чего такая брюнетистая стала, Дюха? Ассимилируешься?

— С этим вопросом к бабуле.

— Тогда у меня другой вопрос: есть что поесть? — И, не дожидаясь ответа, полез в холодильник. — О! Сколько всего! Колбаска, маслице, сырок! Даже котлетки! Я чувствую себя совсем как дома!

Я вопросительно посмотрела на томную румяную Трошкину. Простоволосая и босая, она пришлепала на кухню вслед за Зямой.

— Я не успела сказать Зямочке про родителей, — ответила подружка, правильно угадав мой вопрос.

— Не уфпева фкавать пво водителей фто?

Зямочка сунул за каждую щеку по котлетке и стал похож на гигантского хомяка, добычливого, но слегка потрепанного в боях за провиант.

— Фто ф ними?

— Что с ними? — повторила я. — Да ничего с ними. Это они с нами!

— Мысленно всегда рядом, — понятливо кивнул родственный мне хомяк и потянулся за бутылкой молока — запить котлетки.

— Ну, вообще-то и во плоти тоже, — сообщила я, из вредности не подождав, пока Зяма напьется. — Видишь ли, папа, мама и бабуля тоже прилетели в Тбилиси и живут тут вместе с нами.

Братишка ожидаемо подавился и закашлялся.

— А ты? — Он испуганно посмотрел сначала на Трошкину, потом на меня. — А вы?

— А мы до сих пор не сказали им, что ты бросил молодую жену в первую же брачную ночь и исчез неизвестно куда, — успокоила я его. — Но обязательно скажем, если ты немедленно не расскажешь нам, где пропадал.

— Я уже знаю. — Трошкина нежно погладила Зяму по груди, попутно стирая с нее молочные капли.

— А мне рассказать? — Я обиделась.

Зяма немного подумал, покосился на Матвея и поманил меня пальчиком:

— Дюха, на минуточку!

Мы вышли в коридор.

— Слушай, май систер, я не уверен, что нам стоит вести приватные разговоры при посторонних.

— После того как вы друг друга так отметелили, можете уже побрататься, — фыркнула я и осторожно потрогала свежий синяк на скуле братишки. — Нужно что-нибудь холодное приложить…

— Да ладно, пустяки, — мужественно отмахнулся Зяма. — Завтра тоналкой замажу. Вернемся к нашим баранам…

— Матвей не баран, — обиделась я за приемыша.

— Если я назову его козлом, тебе больше понравится? — Зяма захихикал. — Вообще-то я имел в виду настоящих баранов. Но ты точно уверена, что этот мутный тип, это я уже о Матвее, не сопрет секрет нашего нового семейного бизнеса?

— Он даже своих собственных бизнес-секретов не помнит, куда ему сейчас твои!

— Зямочка, тебе чай или кофе? — позвала из кухни Трошкина.

— Кофе. Ладно, рассказываю…

— С сахаром?

— С сахаром! Так вот, слушай…

— А с молоком или без?

— С молоком! В общем, Дюха…

— А корицы добавить?

Зяма побагровел.

— И капельку валерьянки! — отозвалась я за братца, откровенно потешаясь. — Заботливая у тебя супруга, Зямка, катает тебя как сыр в масле!

— До головокружения, — буркнул Зяма. — Ладно, пойдем уже, там поговорим.

Мы вернулись к столу. Зяма получил свой сладкий кофе с молоком и корицей и под бренчание в чашке ложечкой, как под гусельки, повел эпический сказ с элементами бизнес-плана.

Пошел наш добрый молодец, стало быть, искать магазин, чтобы купить хорошего вина и отпраздновать начало долгой семейной жизни и короткого отпуска — так сказать, честным пирком да за свадебку. Указательного камня с надписью «Пойдешь прямо — вина выпьешь» на его пути не было, редкие прохожие русской речи не понимали, так что Зяма чуток заплутал и вместо магазина нашел небольшой рыночек с сувенирной продукцией для туристов.

Брелочки, магнитики, расписные тарелки и рога для вина интересовали его гораздо меньше, чем собственно вино, но мимо одного из импровизированных прилавков Зяма пройти не смог.

Прямо на ступеньках лестницы стопками лежали шарфы из войлока на шелке, а модник наш как раз подумывал прикупить себе какое-нибудь стильное кашне к щегольскому приталенному тулупчику из овчины.

Этот эксклюзивный темно-синий пиджачок на меху ему спроворила Трошкина, организовав доставку шкур отличной выделки со своей австралийской фермы и пошив уникального изделия у деревенского шорника. Зяма еще не придумал, как называть гибрид тулупа и пиджака, но туджак или пидлуп в любом случае требовал под себя шарфика. И ни бабушкино рукоделие из итальянского мохера, ни белое шейное полотенце одесского джентльмена из команды КВН, ни классическая клетка Барберри, ни даже боа из перьев не годились — Зяма все попробовал и ничем не удовлетворился.

И вдруг нашел то, что нужно!

Так кто же сможет упрекнуть великолепного Казимира Кузнецова за то, что при виде аксессуара своей мечты он забыл обо всем? Уж точно не те, кто не раз уходил на шопинг, как подводная лодка ВМФ на боевое дежурство в опасные воды — на долгий срок с непредсказуемым результатом!

То есть не мы с Алкой точно.

В поисках идеального шарфа Зяма перерыл все коробки, попутно выяснил технологию изготовления изделий, а также адресок и расценки мастериц. И тут его озарило вновь:

— Я вдруг понял, что это прекрасный бизнес! — Братец сверкнул очами, повторно переживая радость эпохального открытия. — Шарфики теплые, но тонкие и невесомые, в один чемодан штук двести таких поместится запросто. Себестоимость у них тут грошовая, а в наших широтах они пойдут на ура, это я вам как дизайнер говорю. Экологически чистые, удобные, красивые, каждый шарф — уникальное изделие ручной работы. Одна беда: расцветки у местных мастериц так себе. Вот я и подумал: а покажу-ка я им, как надо!

В творческом угаре наш гений, как уже говорилось, забывает обо всем. Пообщавшись с продавцом шарфиков, Зяма напросился к нему в гости в горную деревню, где тетушки и бабушки, сидя по своим саклям, валяли перспективные изделия.

Подкупленные обещанием оптовой закупки, мастерицы безропотно приняли в работу Зямины эскизы, и новые шарфы валяли уже строго по ним.

— То-то бабуля нахваливала приглянувшийся ей палантин, приговаривая «Ну, чистый Матисс!» — припомнила я.

— Все верно, я вдохновлялся работами французских импрессионистов, — кивнул довольный Зяма.

— Искусство — это прекрасно, — согласилась я. — Но почему нельзя было Алке сообщить, куда и зачем ты отправился?

— А как? У них там в горах телефонной связи нет, мобильник не ловит. Первобытная жизнь! Но я же передал записку!

— И как же мы должны были догадаться, что она от тебя? Написано было с ошибками и чужим почерком!

— Потому что записку писал дед Вано! Он единственный там еще помнит русский, — объяснил Зяма. — Я диктовал, он писал. Сам-то я не мог: пока учился валять войлок, перетрудил правую руку, до сих пор болит, даже вилку держать не могу.

В подтверждение сказанного он сцапал очередную котлетку просто рукой.

— Бедненький мой Зямочка, надо тебе тугую повязочку сделать, а то разовьется хронический туннельный синдром, — захлопотала заботливая женушка Трошкина.

— В аптеке можно купить специальный фиксирующий бандаж на запястье, — неожиданно подал голос Матвей. — Отличная штука, я сам таким часто пользуюсь — у нас, картежников, как у компьютерщиков, туннельный синдром — профзаболевание.

— Спасибо, Матвей… Как вас по батюшке?

— Андреевич я, но можно просто Матвей. Свои меня и вовсе Мотей называют…

— Мотя — это хорошо, — благосклонно молвил Зяма.

Ему в свое время досталось от одноклассников, считавших, что имя Казимир пишется в два слова: Козий Мир. Мотя в младые годы, надо полагать, тоже наслушался от добрых деток обидных прозвищ и дразнилок.

— Ой! — до меня вдруг дошло. — Мотя! Матвей Андреевич! А маму твою как зовут?

— Надежда, а что?

— Уи-и-и-и! — счастливым поросеночком взвизгнула я. — Мотя, ты вспомнил родителей, свое домашнее имя и то, что ты картежник! Это прогресс! А ты вспомнил про мил-ли…

— Какие мили?

— Ясно, не вспомнил. — Я вздохнула. — Ну, не все сразу. Алка, выдай Моте наш тренажер, путь восстанавливается.

Трошкина сбегала в гостиную, нашла там свою сумку и притащила Моте покерные карты:

— Вот! Разрабатывай память.

— Так, девчонки и Мотя! — Зяма потер ладошки. — Я считаю, нам есть что отметить! Строгайте сырок и колбаску, а я сбегаю за вином.

— Опять?! — испугалась Алка.

— Я быстро, милая!

Зяма чмокнул женушку и убежал, покричав еще из прихожей:

— Шляпку вот тут возьму, чтобы синяк и царапины прикрыть, можно?

— Можно! — ответила я. — Для того она и покупалась, эта шляпка. Головной убор целевого назначения — битые морды прятать… Трошкина, ты чего скуксилась?

— В прошлый раз он тоже побежал за вином и пропал на трое суток, — напомнила Алка.

— Брось! Снаряд два раза в одну воронку не падает, — успокоила я ее.

И, к сожалению, ошиблась.

* * *

Вряд ли архитекторы эпохи расцвета СССР были в сговоре с криминальным миром, но подворотни в «сталинских» домах они планировали как будто в специальном расчете на грядущие ограбления, нападения, приступы диареи и творческие порывы хулиганов-граффитчиков.

Протяженная, как железнодорожный тоннель, и величественная, как собор, арочная подворотня с царящими в ней вечными сумерками притормаживала самого торопливого пешехода, вынуждая его напрягаться, озираться и даже креститься. В полумраке у стен пугающе клубились неясные тени, шуршал мелкий мусор. В отличие от крыс, бомжей и грабителей, одинокие законопослушные граждане в подворотне чувствовали себя неуютно.

Зяма не почувствовал — не успел.

В подворотню он ворвался легким бегом, всецело настроенный на стремительный марш-бросок за винцом и последующее продолжение банкета. На затейливый свист, сопроводивший его рывок на старте у подъезда, бегун не обратил внимания, тогда как два криминальных бойца в подворотне совершенно правильно поняли сигнал коллеги, подобрались и приготовились к активным действиям.

— Быстро бежит, — отметил старший, привычным движением подсмыкивая спортивные штаны, как боксерские трусы. — Переоделся!

— У него кроссовки для зала были и шорты для сёрфинга, — припомнил рядовой с уверенностью, выдающей знатока спортивной одежды. — Для бега переоделся, да. Только панаму оставил.

— Рожу битую прячет, — хмыкнул старший. — Сейчас добавим, все не спрячет. Пошли!

Бойцы выступили из тени и, зная, что клиент не понимает по-грузински, перешли на русский:

— Эй, дорогой, зачем опять бежишь? Постой, дело есть.

Зяма притормозил, присмотрелся к говорящему, оглянулся: и впереди, и позади него в полукружьях жемчужного света нарисовались темные фигуры, перекрывшие собой и вход в подворотню, и выход из нее. Двое впереди, один сзади — итого трое на одного.

— Парни, вы, наверное, ошиблись, мы не знакомы, — заговорил Зяма нарочито спокойно, действительно надеясь на то, что тбилисские гопники его с кем-то перепутали.

Тут надо сказать, что великолепный Казимир Кузнецов уже не единожды бывал бит и не один десяток раз ускользал от желавших его побить, так что ситуацию, чреватую скорым мордобоем, распознавал безошибочно и быстро. Однако обычно Зяминой крови жаждали обманутые мужья и благородные защитники девичьей чести, а в Грузии он в этом смысле никому досадить не успел, так что повода ждать в засаде лично его, Казимира Борисовича, ни у кого вроде не было.

— Мы ошиблись? — Старший подошел поближе.

Он неторопливо и внимательно сверил пасмурный лик Казимира Борисовича с фотографией «Ивана Иванова» в мобильном, конфискованном у проштрафившегося Гоги.

Вообще-то на фото объект был снят сзади, но пристально рассматривать мужика в этом ракурсе старшему не позволяла правильная ориентация. Поэтому он идентифицировал Казимира Кузнецова как «Ивана Иванова» по косвенным признакам: фирменной красной панаме и синяку на скуле.

— Нет, брат, мы не ошиблись, — резюмировал старший, делая знак своим бойцам.

* * *

Съемочная группа корпункта Первого телеканала России в Грузии прибыла на место на личном автомобиле оператора Севы. В служебную эта машина превращалась путем простой установки под лобовым стеклом цветной ламинированной таблички с узнаваемым логотипом телеканала.

В числе стратегических партнеров Российской Федерации Республика Грузия не значилась, так что местный корпункт жил очень скромно, шикарного финансирования никогда не знал, зато и работой загружен не был. Поэтому в свободное время, которого у них имелось в достатке, корреспондент Даша и оператор Сева промышляли шабашками.

Конкретно этим воскресным днем они подрабатывали на свадьбе, где Сева снимал, а Даша проводила веселые конкурсы для гостей. Звонок продюсера из Москвы и срочное служебное задание пришлись совсем некстати, но полностью игнорировать их было нельзя.

— Нужна подсъемка для премьерного выпуска новой программы «Завидный жених», держи задание. — Даша вручила коллеге бумажку с кратким конспектом пожеланий московского продюсера. — Снимаем в районе Марджанишвили. Сейчас я народу караоке включу, и мы с тобой вырвемся отсюда часа на полтора. Успеем?

— Пара планов у больнички, маленькая интервьюшка и короткая прогулка по городу со знаковыми достопримечательностями в кадре? Успеем, — прикинул оператор. — Главное, чтобы герой не тупил и сниматься не отказывался.

— Я ему откажусь! — Даша с намеком постучала по ладони колотушкой микрофона.

Дзинь! — тренькнула эсэмэска.

— М-да, с такой рожей только на центральное телевидение, — взглянув на присланное неугомонной продюсершей фото героя, покривилась Даша.

— А вот панама у него классная, — тоже посмотрев на снимок, сказал Сева. — Я себе тоже такую хочу.

За разговором на актуальную для летнего Тбилиси тему солнцезащитных головных уборов они скоротали недолгую дорогу до пересечения Марджанишвили и набережной, а там опять нашелся повод для раздражения: какой-то дебил перегородил своей машиной въезд в нужную подворотню. Главное, бросил тачку как попало, а сам ушел!

— Выходим, — скомандовала Даша. — Тут уже совсем близко, бери камеру и пойдем.

Обойдя машину дебила, не умеющего парковаться, они направились в подворотню.

Сева шел первым. Едва войдя в темноватый туннель, он остановился, присмотрелся и попятился, вытолкав наружу и Дашу.

— Что там? — спросила она.

— То ли драка, то ли гоп-стоп, — равнодушно молвил Сева, хлопая по многочисленным карманам операторской жилетки в поисках сигарет. — Покурим, переждем. Не хочется попасть под раздачу.

— Может, в «Криминальный вестник» позвоним? Коллеги жаловались, что у них материала мало.

Сева пожал плечами, щелкнул зажигалкой, со вкусом затянулся:

— Можно и позвонить.

Явно подразумевалось, что звонить будет Даша, если ей так хочется.

— Ладно.

Девушка заглянула в подворотню, оценивая «материал» на предмет его соответствия требованиям «Криминального вестника».

В подворотне явно назревало что-то вполне тематическое: два парня крепко держали третьего, тогда как четвертый, стоя перед зафиксированным, старательно разминал пальцы. И что-то подсказывало опытному корреспонденту, что вряд ли это подготовка к энергичному сурдопереводу.

И тут потенциальная жертва вскричала на чистом русском языке:

— Да что вам надо, уроды?!

Даша и Сева переглянулись.

В воздухе заманчиво запахло международным скандалом. Избиение русского в тбилисской подворотне — это были кадры, которые вполне могли пригодиться программе новостей родного Первого.

Оператор бросил и затоптал сигарету. Даша быстро размотала шнур микрофона. Сева вздернул на плечо камеру, и в глаз его, вооруженный мощной оптикой, буквально бросилась ранее не замеченная деталь:

— Даш, а он в красной панаме!

Он подкрутил видоискатель и добавил:

— И рожа у него УЖЕ битая!

Живо сложив одно и другое, Даша резонно предположила, что в подворотне гасят не просто русского, а ИХ с Севой и московской продюсершей русского — будущего героя премьерной программы «Завидный жених».

— Эгей, парень! — проверяя эту версию, крикнула она в гулкую трубу подворотни. — Ты жених?

— Жених, жених! — возбужденно заорал в ответ Зяма, не сильно греша против истины.

Во-первых, он и впрямь только-только с собственной свадьбы, а во-вторых, в надежде на какую-то помощь назвался бы как угодно. Хоть груздем, хоть горшком!

Да что там, если бы ангел, заглянувший в роковую подворотню, звонким девичьим голосом спросил бы: «Эгей, ты евнух?» — Зяма одинаково убедительно ответил бы хоть «Евнух, евнух!», хоть «Гей, гей!»

— Начнем с интервьюшки, — кивнула Даша Севе и ринулась в подворотню с микрофоном наперевес и первым из списка московской продюсерши вопросом:

— Как вам Тбилиси?

— Это еще кто? — Старший обернулся и сразу же вскинул руку, закрывая лицо. — Эй, зачем снимаешь?!

— Российское телевидение, Первый канал! — браво гаркнула Даша, отважно надвигаясь на него с микрофоном.

За ней следовал Сева с хищно рыскающей видеокамерой.

— Ушли! — скомандовал старший, и бойцы мгновенно утекли из подворотни во двор.

— Гос-с-споди, как же я люблю родное российское телевидение! — с искренним чувством вскричал спасенный Зяма. — Нет, нет, никаких интервью, пока не уйдем из этого жуткого места!

— Он прав, тут темно. — Сева опустил камеру.

— И эти грузинские гангстеры вряд ли далеко ушли, — добавил Зяма.

Он первым выскочил на улицу, залитую золотым предвечерним светом, и сразу же увидел автомобиль с броским логотипом телеканала.

— О, вы на машине? Не свозите ли меня в магазин, я как раз шел за вином, когда подвергся нападению…

— И повозим, и напоим, — переглянувшись с Дашей, которая только пожала плечами, что в приблизительном переводе означало «Почему не поездить, нам все равно нужно сняться вблизи достопримечательностей», пообещал Сева. — Вина, правда, нет. Чачу будешь?

Он извлек из кофра для камеры бутылку с этикеткой, надпись на которой, в отличие от запаха, не знающему грузинского языка Зяме ничего не говорила.

— Чачу?

Зяма понюхал и определился:

— Еще как буду! — и разом выдул не меньше стакана.

— Со свадьбы унес? — с пониманием спросила Даша Севу.

— Ага. А почему нет? Там свадьба, тут жених, — пошутил тот.

— Так, жених, — построжала Даша. — Вам нужно сказать на камеру пару фраз, выразительно потосковать за больничной оградой и с потерянным видом побродить в историческом районе. На все у нас ровно час. Вы готовы ударно работать?

— Всегда готов! — захмелевший Зяма отсалютовал корреспонденту початой бутылкой и сам полез в машину. — Авось за час и те урки уберутся куда подальше…

* * *

… — Пожалуйста, перестань ТАК смотреть на часы, — попросила я Трошкину.

Подружка уже с четверть часа сидела за столом, положив наручные часы перед собой и гипнотизируя взглядом циферблат.

Приговоренный к смертной казни через отравление ТАК смотрел бы на роковую капсулу с ядом.

— Когда ты ТАК смотришь на часы, мне хочется… Не знаю… Гонять на время по стенам, как цирковой мотоциклист!

— Не надо по стенам, — подружка встала и решительно одернула на себе платьишко. — Бежим наружу, будем его искать!

— Опять? Может, не надо?

Я не хотела искать Зяму. Нет, не так: я не хотела его найти и впасть в смертный грех братоубийства.

Нет, ну вы подумайте — он снова пропал! Как говорится, никогда такого не было, и вот опять!

— Это все из-за меня, — сказала Трошкина, направляясь в прихожую.

Решительно вбив ноги в босоножки, она цапнула с тумбочки сумочку и машинально намотала ее длинную ручку на кулак, превратив милый дамский аксессуар в подобие кистеня. Видимо, подсознательно подружка тоже испытывала желание прибить любимого Зямочку.

Я даже растрогалась: все-таки мы с Алкой родственные души!

— Что именно из-за тебя? — уточнила я, тоже обуваясь.

Отпускать подружку одну я не собиралась. Трошкина слабенькая, одна она Зяму не зашибет.

— Ты сама знаешь, что твой брат никогда, даже в трудном подростковом возрасте, не сбегал из дома, — вздохнула подружка. — А стоило ему жениться, как начал убегать, как Монте-Кристо из своей камеры в замке Иф!

— Монте-Кристо не бегал, он ползал в камеру аббата Фарио и обратно, — припомнила я.

— Вот и Зяма так: туда и сразу обратно, за трое суток ни одной ночи в супружеской постели не спал, на полчасика завалился и то…

— И то не спал, — кивнула я. — А ну, не сметь реветь! Может, Зямку просто машина сбила насмерть или он обе ноги сломал и не может сам вползти на крыльцо, а ты сразу реветь!

— Ну, спасибо, успокоила! — Трошкина раздумала плакать и сделалась решительна и деловита, как фронтовая медсестра. — Так, деньги и паспорта я взяла, что еще?

— А можно, я с вами? — выглянул из кухни Матвей. — Вдруг кого-то безногого придется нести на руках, так я смогу, я сильный!

— Типун тебе на язык! — сердито бросила ему Алка.

— Отставить типун, это лишнее! — вмешалась я. — Матвей, тебе нельзя выходить, сиди дома, будешь за старшего!

— Опять? Один дома-2, — вздохнул Матвей.

И я мельком порадовалась тому, что он вспоминает все больше. Сейчас вот голливудское кино вспомнил, а завтра, глядишь, и миллион баксов в дырявой памяти всплывет. Главное, не дергать парня, не заставлять его напрягаться. Пусть оно как-то само проявляется.

— Ага, мобильник забыла! — Трошкина, продолжающая ревизию походного снаряжения, обнаружила недостачу. — Где мой мобильник?

Она вихрем пронеслась по комнатам, пропажу не обнаружила и попросила меня:

— Позвони мне.

— Уже звоню, но ты недоступна, — сообщила я, показав ей свой телефон.

— С чего это я вдруг недоступна? Где мой мобильник?!

— А где ты его видела в последний раз?

— Он лежал на подоконнике, — любезно подсказал Матвей. — Но сейчас уже не лежит.

— Ты бегала от окна к окну, высматривая Зяму, и одновременно пыталась до него дозвониться, но выяснила, что он оставил мобильник дома, — припомнила я. — Потом ты села таращиться на часы, телефон свой оставила на подоконнике, а окно открыто, первый этаж — ну, следствию все ясно: поздравляю тебя, Алка, у тебя сперли мобильник!

— Ну и черт с ним, пусть это будет самая серьезная из моих потерь! — огрызнулась подружка. — Поймаю Зяму — заставлю во искупление грехов купить мне новый мобильник. Все, пошли!

* * *

Девчонки явно ничего не знали о покере. Очевидно, в их представлении успешный игрок был кем-то вроде карточного фокусника.

Выдать ему колоду и предложить потренироваться — это было очень смешно, но Матвей даже не усмехнулся.

Человек он был спокойный, обстоятельный, обладающий рациональным мышлением и умеющий контролировать свои эмоции. Собственно, именно эти личностные характеристики вкупе с быстрой обучаемостью и создали когда-то фундамент для формирования устойчивых качеств успешного профессионального игрока.

Нервозность Матвею была не свойственна, и если бы он помнил, как дергался в самолете по пути в Тбилиси, то понял бы, что к этому состоянию его подвели искусственно. Не стоило пить шампанское, поднесенное ему по случаю победы в чемпионате: состав напитка в бокале несколько отличался от заявленного производителем.

Ловушка для чемпиона была подготовлена заранее, и, окажись им не Матвей, а кто-то другой, отъем призовых денег произошел бы сразу за порогом казино. Только выдающееся хладнокровие новоиспеченного миллионера не позволило ему превратиться в паникующего невротика, не способного разумно действовать в своих интересах, сразу же после бокала обогащенной спецдобавкой шипучки. Матвей же продержался достаточно долго, чтобы лишить врага легкой победы, ввести его в серьезные траты и сделать сам итог этой игры непредсказуемым.

Впрочем, ни о чем таком он не думал, поскольку ничего такого и не помнил. И переживать из-за потери памяти себе не позволял, ведь хваленый железный самоконтроль, в отличие от воспоминаний, остался при нем. Ну, может быть, самую чуточку заржавел, иначе Матвей не позволил бы Зяме втянуть себя в некрасивую драку.

Закрыв дверь за девочками, он тщательно протер кухонный стол, сел так, чтобы отблеск заката от оконного стекла не бил ему в глаза, и распечатал новую колоду.

Для тренировки нужен был компьютер со специальной программой, позволяющей играть с искусственным разумом или с самим собой, но и обыкновенные карты на что-то годились. Привычно гладкий пластик, знакомые изображения, легкий шелест, с каким тасуется колода, — множество незабываемых ощущений действительно будили смутные воспоминания…

Матвей не сразу осознал, что старательно игнорируемый им раздражитель — это настойчивые трели дверного звонка.

Однако распахивать дверь вот так сразу он не стал, наученный горьким опытом вторжения драчливого ревнивца Зямы.

Посмотрев в глазок, Матвей увидел на площадке мелкого щуплого юношу, которого совершенно точно не стоило опасаться взрослому дяденьке богатырского сложения, и лишь тогда открыл дверь.

На пороге нервно подергивался хлипкий недокормыш подозрительного полукриминального вида — в темных очках, низко надвинутой красной бейсболке и мешковатой, с чужого плеча, болоньевой ветровке, а еще со свежей ссадиной на щеке и кровоточащими костяшками пальцев.

При виде Матвея — величественного и спокойного, как слон после хвойной ванны, задохлик сначала замер, а потом попытался заглянуть в квартиру поверх Матвеева плеча в прыжке.

— Никого нет дома, — сказал на это поднаторевший в распознавании чужих эмоций и намерений профессиональный игрок в покер. — Только я один. Чего нужно?

Мальчик — мало того, что хилый, так еще и, похоже, немой! — молча извлек из кармана заранее заготовленную бумажку.

Развернул ее перед Матвеем.

Матвей посмотрел.

На листочке крупными печатными буквами было написано по-русски: «Какой код?!!!»

Обилие восклицательных знаков явно выдавало самое горячее желание получить ответ на этот вопрос, и Матвей не стал томить ребенка, ответив моментально:

— Сорок восемь, шестнадцать!

После чего странный малый, не поблагодарив его даже кивком, бегом унесся прочь.

Сам же Матвей, закрыв дверь, почесал в затылке, пожал плечами и вернулся к своей покерной комбинации на кухонном столе.

Какой код, от чего код? Он не понял.

Цифры сорвались с губ сами собой, как желуди с ветки, и показались такими же незначительными.

* * *

У мафии длинные руки, но управлять ими вслепую неэффективно. Особенно если манипуляции производятся на чужой территории наемниками, которые выше головы загружены штатными рабочими процессами на родине, а прилетевшую из-за рубежа дополнительную задачу решают по остаточному принципу.

Тройка бойцов невидимого фронта борьбы с преступностью (со стороны преступности) десантировалась у роковой подворотни на закате.

Это была уже третья тройка, задействованная в операции, и ее бойцы ничего не знали о том, как проштрафились команды номер 1 и 2.

Это здорово повышало риск сплясать на граблях.

Вооруженные короткой инструкцией и все той же фотографией в телефоне Гоги, бойцы точно так же, как их предшественники, оценили подворотню как идеальное место для засады и разыграли ту же самую неоригинальную комбинацию: боец-сигнальщик отправился наблюдать за подъездом, еще двое спрятались под аркой.

Задохлик в красной бейсболке, подозрительно прытко выскочивший из нужного подъезда, соответствовал описанию по двум ключевым параметрам, в качестве которых были заявлены кумачовый головной убор и следы побоев. Бдительный сигнальщик исправно свистнул.

— Эй, он разве высокий? — усомнился старший тройки, оценив габариты приближающегося задохлика.

— А кто сказал, что он высокий? Это Гоги сказал? Да для него все высокие! — отмахнулся от здравой мысли боец. — Если бы коза моей бабушки Кето встала на задние ноги, она была бы выше, чем Гоги!

Это было резонное соображение. Старший кивнул и, жестом велев бойцу выступить наперерез бегущему задохлику, повысил голос:

— Стой, брат, дело есть!

— Какое дело? — пискнул задохлик.

Он попятился, явно не считая темную подворотню хорошей площадкой для выгодного дела.

— Стой! — гаркнул ему в спину подоспевший сигнальщик, раскидывая руки крестом, чтобы не выпустить жертву с сомнительной бизнес-площадки.

— Простое дело, брат, — продолжая невозмутимо подпирать спиной стену, по существу ответил старший. — Скажи нам код и иди с миром, ничего тебе делать не будем.

— Код вам сказать? — повторил задохлик, продолжая пятиться.

Остановившись в паре шагов от сигнальщика, он повернул бейсболку козырьком назад, одернул на себе курточку и снова взял разбег.

Рослый боец, звездочкой растопырившийся в проеме арки, предвкушающе хмыкнул, готовясь тепло принять клиента в медвежьи объятия.

Кто же знал, что парнишка припадочный?

Подобного никто не ожидал.

Задохлик разбежался и прыгнул рыбкой — упал на живот, вытянув руки вперед, и под задорный свист болоньевого пуза покатился, как бобслеист, только без спортивного снаряда.

Глазомер у парня был отличный, а небольшой уклон, не позволяющий лужам в подворотне застаиваться и достигать избыточных размеров, а также скользкая ткань курточки обеспечили ему высокую скорость.

Затейник торпедой пролетел между ногами стерегущего выход бойца, выкатился на тротуар, удачно просквозил между двумя небрежно припаркованными автомобилями, вылетел в запущенную клумбу и затормозил в зарослях дикой мяты, до истошного вопля напугав безмятежно валявшегося там кота.

Безумно округлив глаза и выпустив когти, кот в высоком прыжке по параболе вылетел из клумбы, вынудив отшатнуться едва успевшего повернуться бойца. Дикий мяв и злая ругань огласили окрестности.

— Держи его! — гаркнул старший.

И хотя он вряд ли имел в виду кота, тренированный боец ловко выхватил из воздуха вопящий когтистый ком шерсти, который иначе приземлился бы ему на лицо.

Расставание с котом, в отличие от встречи с ним, сильно затянулось. Испуганное животное пластало когтями пленившего его человека, и оба нецензурно орали.

Старший лично бросился в погоню за убегающим задохликом, но расстояние между ними быстро увеличивалось…

* * *

Как мы будем искать Зяму, я не знала. Опыт детских лет, когда мы с братцем играли дома в прятки или на даче — в индейцов, вряд ли мог пригодиться. Как-то плохо я представляла взрослую себя ползущей по тропе войны на придомовой территории, ориентируясь на конфетные фантики от любимых Зяминых батончиков, придушенное хихиканье и примятые цветы. Хотя в клумбе у дома и в самом деле имелась вполне себе свежая народная тропа.

— Кошки, — сказала Алка, чутко поведя носиком. — Они обожают мяту.

И мятой, и кошками действительно изрядно пахло, хотя ширина тропы внушала сомнения в том, что ее протоптали домашние мурзики. По такому проспекту в зарослях с большим удобством могли перемещаться дикие тигры, преследующие стадо не менее диких антилоп.

— Зяма, Зяма, Зяма, — настойчиво позвала я, с трудом удержавшись, чтобы не добавить «кис-кис-кис».

— Давай еще расклеим на столбах объявление «Пропал любимец семьи, просьба вернуть за вознаграждение»! — сердито фыркнула Трошкина.

— А неплохая мысль, — задумалась я. — У Зямы как раз сейчас и особые приметы имеются — битая морда, броская красная панама…

— Давай сначала сами его поищем, без привлечения к процессу общественности. — Алке еще не отказал здравый смысл. — Идем к магазину, может, там просто образовалась километровая очередь за спиртным, и Зяма в ней застрял.

— В магазине очереди нет, но и выбор напитков там так себе, я брал в винотеке, — неожиданно вступил в беседу знакомый голос.

К сожалению, принадлежал он не Зяме, а рыжему Генриху.

— Добрый вечер, девушки! Если вы за спиртным, то я его уже купил и как раз иду к вам на ужин.

Я вопросительно поморгала.

— По приглашению вашей прекрасной матушки, — объяснил рыжий.

— Это что? — С нехарактерной для нее бесцеремонностью Алка вырвала из рук Генриха пузатую бутылку.

— Это прекрасный грузинский коньяк… Помочь?

— Не надо.

Тонкие пальчики с аккуратными ноготками в три секунды вскрыли тщательно закупоренную бутылку, что со всей определенностью говорило: Трошкина находится в том состоянии, когда хрупкая женщина может одной рукой поднять автобус, чтобы выдернуть из-под колес ребенка. А войти в горящую избу и остановить на скаку коня ей вообще раз плюнуть и растереть.

— «Сараджишвили Энисели» четырнадцатилетней выдержки, — нашептал мне на ухо Генрих, почтительно наблюдая, как Алка состыковывает бутылочное горлышко со своим собственным.

— Званый ужин подождет, ты идешь с нами, — решила я, не дерзнув отнять у подружки антидепрессант четырнадцатилетней выдержки. — У нас Зяма куда-то запропастился, и Алка не в себе.

Мне было ясно, что после такой дозы коньяка подружка окончательно выйдет из себя и сразу свалится там, где вышла, а я одна ее не утащу. Так что взять в нашу поисковую экспедицию крепкого мужика казалось абсолютно правильным.

Генрих против вечерней прогулки не возражал и даже попытался совместить ее с экскурсией, попутно рассказывая что-то интересное о Тбилиси.

— Откуда вы, немец, так много знаете о столице Грузии? — удивилась я.

— Я немец только по отцу, а по маме — грузин и рос как раз в Тбилиси. Тут и школу закончил — четырнадцатую, языковую, как раз немецкий осваивал. Правда, я давно уехал из Грузии, так что новых районов Тбилиси не знаю, но в центре по-прежнему хорошо ориентируюсь.

— Тогда предлагайте маршрут, на котором имеет смысл поискать заплутавшего интуриста без знания грузинского, — попросила я. — Для сведения: один раз Зяма уже заблудился по пути в винный магазин, вместо которого нашел какой-то сувенирный рынок.

— Знаю я этот сувенирный рынок, он на другом берегу реки, у станции метро Руставели!

— Это не там, где памятник, у которого ты меня встречала, пьяная в хлам? — спросила я Трошкину.

— В хлам! А помягче? — обиделась подружка.

— Ладно, пьяная в антиквариат.

— Еще мягче: это тот самый памятник, где я ждала тебя, будучи слегка подшофе. — Алка в очередной раз приложилась к бутылке.

— Де жа вю! — вздохнула я.

Ни Зямы, ни сувениров, ни рынка как такового мы на Руставели не нашли. С наступлением темноты там вся торговля закрылась. По ступенькам, в дневное время служащим прилавками, ночной ветерок гонял мелкий мусор.

— А где тарелочки? — возмутилась нетрезвая Трошкина, свободной от коньячной бутылки рукой изобразив пистолетик. — Я в настроении сделать ба-бах! А где проклятые войлочные шарфики? Я бы кого-нибудь ими задушила! А где традиционные рога? Хотя рога у меня, наверное, уже есть, раз муж мой не ночует дома…

Подружка села на основание памятника и пригорюнилась, как васнецовская Аленушка.

— Черт, да где ж этот братец козленочек! — выругалась я, глядя с высокого берега на реку.

Под откосом был овраг, в котором сломал бы ноги и черт, не только козленочек. А ограждение отсутствовало! И слабенький фонарик мобильника бугры и ямы не высвечивал!

— Вы тут постойте, а я аккуратно спущусь вниз и посмотрю там, — догадавшись, о чем я думаю, предложил наш рыцарь Генрих.

— Я с вами!

— И йа тожж!

— Нет, Алка, ты останешься, посидишь тут с дядей Руставели!

— Да к-кто ж его посадит? Он же п-памятник!

— Сидеть! — рявкнула я так, что даже капризный пес Дениса Кулебякина плюхнулся бы на хвост, отбив себе пятую точку.

Трошкина же команду проигнорировала и следом за мной и Генрихом начала спускаться. Мне оставалось только радоваться, что телосложения моя подружка хрупкого, так что у меня есть шанс выжить, когда она рухнет мне на спину.

Генрих, подсвечивая себе мобильником, целеустремленно пер вниз, сопровождая движение полезными комментариями:

— Смотрите под ноги, тут остатки кирпичной кладки… Осторожно, на повороте тропинки растет репейник… Хм, на колючках свежий лоскуток…

— Лоскуток чего? — уточнила я.

Знаю я эти репейники, на них и клок кожи оставить можно запросто.

— Какого цвета лоскуток? — спросила Алка, подумав явно не о коже. — На Зяме были бежевые шорты!

— Это что-то светлое, — доложил Генрих и сошел с тропы, затрещав сухой травой.

— Что? Что там?!

Трошкина сиганула с откоса и, судя по страдальческому стону, удачно приземлилась на Генриха.

— Ребята, вы в порядке? — позвала я.

— В полном, — после паузы ответил наш рыцарь. — Здесь никого нет, поднимайся наверх, мы уже возвращаемся.

Подняться оказалось куда сложнее, чем спуститься. Я вся взмокла, перепачкалась землей и травой, сломала пару ногтей и к памятнику Руставели выползла в таком виде и состоянии, что мамуля, присутствуй она при моем эффектном появлении, смогла бы с натуры живописать типичного свежеподнятого зомби.

Какое-то время я ждала, что мои товарищи по бесславной экспедиции тоже выползут из оврага к ногам каменного Руставели, и коротала ожидание за скромными гигиеническими процедурами — оттирала с лица, рук и прочих доступных взгляду и влажным салфеткам территорий черные и зеленые пятна. Потом пятна и салфетки кончились, и пришла пора продекламировать:

— Уж полночь близится, а Генриха все нет!

— Должно быть, они с Алкой устали дожидаться, пока ты выберешься из глубины грузинских руд, — предположил мой внутренний голос, тоже вольно цитируя Пушкина. — Или же они решили, что ты вылезла раньше и не стала дожидаться их. Короче, вы разминулись, так что иди-ка ты домой.

Идти было недалеко — только реку по мосту перейти, а там уже и наш величественный белый дом показался. Подойдя к нему, я отметила, что кухонное окно светится — видимо, родные аксакалы вернулись с прогулки.

Дверь я открыла своим ключом, в коридор шагнула тихо, не привлекая к себе внимания. Его — внимание — полностью захватил организатор гастрономического шоу, набирающего обороты в кухне.

— Та-ак, теперь кладем одно зернышко граната, делаем сверху вот такие мелкие складочки и защипываем тесто, — командовал наш полковник от кулинарии.

Судя по всему, папуля добыл очередной интересный рецепт и усадил домочадцев лепить хинкали с гранатом.

Я прислушалась и узнала, помимо папулиного, голоса мамули и бабули. Еще среди кухонных рабочих точно присутствовал безотказный труженик Мотя — его широкую спину я видела из коридора, а вот нежный голосок Трошкиной не звучал. То ли она отрабатывала хинкальную барщину молча, как и подобает младшей невестке в патриархальном семействе, живущем строго по Домострою, то ли просто отсутствовала.

Я опустила пытливый взор и пересчитала обувь на полу. Босоножек, в которых сегодня выгуливалась Алка, не было в ряду разнокалиберных башмаков, зато там блистали своим присутствием Зямины щегольские сандалеты из кожи антилопы с ручной вышивкой цветной нитью и бисером.

То есть мы его, поганца, героически ищем, а он сам потихоньку пришел!

Не разуваясь и не расставаясь с сумкой, я на носочках прокралась в гостиную, толкнула дверь в опочивальню молодоженов и убедилась, что в кровати кто-то спит, сладко похрапывая.

Я бесцеремонно врубила подсветку в мобильнике и ожидаемо опознала храпуна как Зяму. Потом похлопала по одеялу ладонями вокруг свернувшегося калачиком братца на тот случай, если субтильная Алка закатилась супругу под бочок, но Зяма спал совсем один, и спал крепко.

— Му-му, — невнятно запротестовал он, когда свет встроенного фонарика плеснул ему в лицо.

— Тихо! — шикнула я и вовремя успела подхватить покатившуюся было по полу стеклянную бутылку.

От сосуда мощно пахло крепким спиртным вроде самогонки с ароматом винограда. На этикетке пьяно плясали закорючки, которые походили на кривенькие латинские буквы «rsrs». Где-то я уже такое видела, не помню? Но теперь понимаю, какое снотворное свалило братишку.

Прихватив с собой бутылку, чтобы ее не нашел наш строгий папа, категорически не одобряющий такую неспортивную дисциплину, как одиночное пьянство, я на цыпочках выплыла в гостиную, оттуда в коридор и за дверь.

Во дворе я выбросила бутылку в мусорный бак и снова пошла к мосту, а потом по нему — на другой берег Куры или как там ее, я забыла.

Воображение черной японской тушью рисовало мне страшные картины в стиле мамулиных бессмертных произведений.

Виделись мне Трошкина, сломанной куколкой валяющаяся в сухой траве под обрывом, и насмерть самоубитый рыцарь Генрих, наложивший на себя руки в приступе отчаяния, вызванного тем, что он не уберег прекрасную даму Алку.

Бред, конечно, но в тревоге и не такое придумается.

На самом-то деле я надеялась, что найду подружку и Генриха устало сидящими на откосе и досадливо аукающими запропастившуюся меня.

Увы, каменный Шота Руставели стоял на горе один, как перст.

— Алка! Генрих! — громко пошептала я в пропасть. — Вы здесь?

В непроглядной тьме под обрывом что-то согласно прошуршало.

— Трошкина, это ты?

Безжалостное воображение живо намалевало мне картинку, изображающую переломанную фигурку, из последних сил ползущую сквозь бурьян и репейники.

— Это может быть никакая не Трошкина, а просто кот, крот или даже змея, — попытался припугнуть меня внутренний голос.

— Держись там, я иду к тебе! — отринув здравый смысл, сообщила я Трошкиной, коту, кроту или змее, после чего все-таки полезла под откос, презрев тропинку и рискуя в потемках на рытвинах фатально свернуть себе шею (воображение проворно пририсовало к двум хладным трупам третий — мой собственный).

Новый маршрут привел к объекту, которого я раньше не видела.

На дне оврага обнаружилось наполовину вросшее в землю сооружение гибридной архитектуры: не то блиндаж, не то землянка. Окон у него не было, а вот дверь настойчивая я отыскала и даже открыла, машинально возвестив о своем приходе сказочным:

— Тук-тук! Кто в теремочке живет?

Так называемый теремочек подошел бы в качестве места жительства мышкам и лягушкам. Возможно, постройка задумывалась как собачья будка — для не самого крупного песика. Чтобы заглянуть внутрь, мне пришлось согнуться вдвое, никак иначе я в дверцу не проходила.

Естественно, руку с мобильником я сунула туда прежде, чем голову, но это не особо помогло. Встроенный фонарик честно высветил засыпанный разным мусором пол и позорно спасовал перед чернильной тьмой в дальнем углу. А как раз там, судя по интригующей возне, таился ответ на вопрос о населении теремочка!

Я присела, на корточках пролезла в помещение, отважно и настойчиво потянулась рукой с сотовым светочем к источнику шума…

Надо было мне, идиотке, сначала по сторонам посмотреть!

Выполняя физкультурное упражнение «Низкий присяд с вытянутыми руками», я была маломобильна и не смогла отпрыгнуть влево, услышав очень близко справа подозрительнейший шорох.

Удар по голове выбил искры из глаз, но светлее мне не стало, наоборот — неуютный мир полностью погрузился во тьму.

Назад: Суббота

Дальше: Понедельник